§ 1. Сущность и формы популизма

Деятельность популистских партий, движений и лидеров, использование популистских технологий в избирательных кампаниях — неотъемлемая черта политического процесса во многих странах современного мира. Представляется, что возникновение самого феномена политического популизма относится еще к Античности, осознание же наличия подобного феномена, появление термина «популизм» относится к началу XIX в. Этимологически слово «популизм» подчеркивало связь соответствующих политических доктрин и практик с интересами простого народа. Впервые это слово в качестве официального термина было использовано в 90-е годы XIX в. в Соединенных Штатах Америки. К этому времени там уже сложилась двухпартийная система. Обе ведущие партии — и демократы, и республиканцы — возникли до Гражданской войны, в первые десятилетия существования Соединенных Штатов. К концу XIX столетия и Демократическая, и Республиканская партии, при всех различиях между ними, представляли прежде всего интересы правящей элиты США, не всегда учитывая настроения и чаяния широких народных масс.

В конце XIX в. в Соединенных Штатах происходили быстрые перемены. После Гражданской войны продолжалась массовая миграция из европейских стран. Реконструкция обусловливала глубокие сдвиги в экономике и социальной структуре американского общества. Складывались предпосылки для расширения возможностей политического участия социальных слоев, традиционно слабо влиявших на американскую политику. Однако политическая элита США не смогла вовремя увидеть и оценить новые тенденции общественного развития и столкнулась с неожиданным для себя вызовом. Этот вызов был брошен вновь возникшей политической партии, которая впервые назвала себя «популистской». Одним из главных требований Популистской партии стало требование обеспечить фермерам доступ к так называемым дешевым деньгам — бумажным и серебряным.

Американские фермеры наивно полагали, что увеличение денежной массы не приведет к инфляции и обесцениванию их накоплений. Они считали, что их беды, связанные с падением цен на сельхозпродукцию, объясняются сокращением количества денег в обращении. Популисты, отразив настроения фермеров, критиковали финансовую политику правительства по укреплению золотого стандарта доллара, считая такую политику результатом сговора с финансовыми воротилами, такими как Морган.

«Теория заговора» вообще была весьма популярна среди первых американских популистов. «Заговором» они объясняли образование больших корпораций, которые грабят простых американцев. Для того чтобы пресечь процесс монополизации экономики, государство должно активно вмешаться в нее, что это станет возможным, когда само государство перейдет под контроль народа, а именно Популистской партии, поскольку именно Популистская партия является выразителем интересов народа. Существовавшая же политическая система, по мнению сторонников Популистской партии, больше не отражала интересы народа. «Это уже не народное правительство, избранное народом для блага народа, — провозглашала одна из активисток Популистской партии Мэри Лиз, — а правительство Уолт-Стрита, избранное Уолт-Стритом для блага Уолт-Стрита. Наши законы — порождение системы, одевающей мошенников в мантии, а честных людей — в лохмотья».

Несмотря на столь радикальные, по сути, антикапиталистические настроения, первые американские популисты были далеки от социалистических, революционных идей. Они оставались верными демократическим принципам и верили в возможность мирного осуществления социальных реформ. В ряду таких реформ Популистская партия предложила и реформы политической системы, в частности замену представительных институтов институтами прямой демократии, при этом высшим органом власти должен был стать всенародный референдум. Любопытно, что еще в конце XIX в. американские популисты предлагали избирать президента США не через коллегию выборщиков, а путем прямого голосования. Некоторые из предложенных популистами мер были позже реализованы системными политическими силами, то есть демократами и республиканцами. Значительная часть идей, которые пропагандировала Популистская партия, были заведомо утопическими и нереалистическими. Но лозунги популистов были простыми, отвечавшими настроениям народных низов и доступными для понимания широким народным массам. Вследствие этого

Популистская партия быстро сумела добиться впечатляющих успехов. На выборах 1892 г. за кандидата в президенты США от Популистской партии проголосовало 10 % американских избирателей. Несколько представителей Популистской партии были избраны в Сенат. Ни до, ни после этого ни одна политическая партия, кроме двух основных, не добивалась подобных результатов.

Однако успешный период для Популистской партии длился недолго. Сама партия по составу была весьма неоднородной, если не сказать пестрой. В ней оказались и те, кто разделял социалистические взгляды, и те, кто верил, что возвращение к принципам свободной конкуренции и обеспечение мелким производителям доступа к «дешевым деньгам» приведет к социальной справедливости. Внутренние разногласия лежали в основе раскола Популистской партии и ее ухода с политической арены США. Само же понятие «популизм» прочно вошло в политический лексикон.

Поскольку популизм, как показал уже американский опыт, — движение внесистемное и антиэлитарное, представители элиты стали вкладывать в это понятие негативный смысл. Общее признание получила характеристика популизма как движения, которое спекулирует на предрассудках и заблуждениях народных масс, манипулирует ими для достижения своих политических целей. Такая характеристика имеет под собой основание, но она не исчерпывает всю палитру популистских идей и взглядов. Следует отметить, что, во-первых, не все популистские идеи и лозунги являются сознательным или бессознательным обманом, и, во-вторых, популизм всегда вырастает из общественной жизни. Хотя Популистская партия США прекратила свое существование еще в конце XIX в., популистские традиции в этой стране сохраняются многие десятилетия вплоть до сегодняшнего дня.

Примеры возникновения и деятельности популистских движений есть и в других странах. Одно из известных в Западной Европе середины XX в. популистских движений — пужадизм во Франции, получивший название по имени своего основателя и лидера Пьера Пужада. Начало 1950-х гг. во Франции отличалось социально-экономической и политической нестабильностью. Положение в стране периода существования Четвертой республики вызывало недовольство во многих слоях французского общества. Социальной основой движения Пьера Пужада стали мелкие и средние собственники на юге Франции, которые выражали недовольство государственной политикой и, особенно, высокими налогами. Движение пужадистов было направлено и против крупного капитала, и против профсоюзов, противостоящих капиталу, и против левых политических партий. Не ставя под сомнение основы существующего республиканского строя, пужадисты требовали изменения правительственного курса. Четкой и последовательной программы движение Пьера Пужада выработать так и не сумело, однако это не помешало ему добиться серьезного, хотя и кратковременного успеха. На парламентских выборах 1956 г. движение Пьера Пужада получило более 2,5 млн голосов избирателей и в Национальном собрании Франции его представляли 53 депутата. А уже в 1958-м вследствие рыхлости организационной структуры и слабости руководства движение пужадистов распалось.

Известным популистским идейно-политическим течением второй половины XX в. был также перонизм в Аргентине. В отличие от пужадизма, оказавшимся кратковременным общественным явлением во Франции, перонизм влиял на политическую жизнь Аргентины в течение нескольких десятилетий. Еще одним отличием перонизма от пужадизма была их социальная база: социальную основу пужадизма, о чем уже речь шла, составляли мелкие и средние собственники города и деревни, а социальной базой перонизма были промышленные рабочие. Кроме того, в отличие от Пьера Пужада, не сформулировавшего какой-либо внятной социально-политической доктрины, у Хуана Доминго Перона она была. Данная доктрина получила название хустисиализма, главным ее принципом провозглашался принцип социальной справедливости. Доктрина хустисиализма предусматривала активное вмешательство государства в экономику и проведение протекционистской промышленной политики для защиты местных производителей. В области международных отношений хустисиализм выступал на стороне политики неприсоединения. Особое внимание уделялось проблемам расширения прав профсоюзов, предоставления избирательного права женщинам, улучшения социально-экономического положения трудящихся. Во многом доктрина хустисиализма близка левым политическим идеологиям, но характеризовать перонизм как левое социально-политическое движение вряд ли возможно. В 1930-е гг. сам Х. Перон не скрывал своих симпатий к политической практике и идеям европейского фашизма.

Политическое возвышение Перона и начало формирования его движения относится к периоду Второй мировой войны. В 1943 г. он участвовал в подготовке и осуществлении военного переворота, после которого стал министром труда. Находясь на этом посту, Перон установил тесные связи с профсоюзами и смог осуществить ряд мер в интересах промышленных рабочих. В короткое время Перон приобрел популярность в народе, стал заметным политическим лидером, что помогло ему в 1946 г. победить на президентских выборах и возглавить государство. Формально сохранив демократические институты, Перон установил персоналистский авторитарный режим. При этом он постоянно апеллировал к широким народным массам. Но, если у рабочих он пользовался довольно широкой поддержкой, то у других социальных слоев и частично элиты его правление вызывало недовольство. Хотя в 1952 г. Перон был избран на второй президентский срок, в 1955-м он был свергнут в результате военного переворота и вынужден был на долгие годы покинуть Аргентину. И все же перонистское движение пустило глубокие корни в этой стране. Незадолго до своей смерти в 1973 г. Перон вновь вернулся к власти. Перонистское движение в Аргентине сохранилось и после смерти его основателя в 1974 г. В дальнейшем под воздействием внешних и внутренних факторов оно эволюционировало от принципов хустисиализма в сторону утвердившихся в мире к концу XX в. неолиберальных ценностей.

Характерный для популистских партий и движений эклектизм идеологических платформ и программных установок затрудняет четко разделить популизм на правый и левый. В целом можно отметить, что левые популисты больше внимания уделяют социальной проблематике и видят врагов в господствующих социальных группах. Правые же популисты часто причины всех бед и общественных неурядиц видят в наличии чуждых этнических и религиозных социальных групп, исповедуют националистические и расистские взгляды.

При всех различиях между популизмом левого и правого типа есть немало общего. Популизм в политике, как правило, предлагает простые решения сложных проблем, причем такие решения находят поддержку у широких масс населения, не обладающих высоким интеллектом и глубокими познаниями. Собственно, на этом и основан успех всех без исключения партий, движений и лидеров популистского толка.

В то же время исторический опыт показывает, что период существования популистских политических структур и их лидеров может оказаться очень недолгим. Недолговечность популистских образований имеет много причин. Как правило, они отличаются организационной рыхлостью и формируются вокруг одного единственного лидера. Уход лидера с политической арены означает довольно быстрый распад подобной структуры. Популистские движения и их лидеры способны быстро завоевывать популярность, но также быстро ее терять. Это происходит потому, что они дают заведомо невыполнимые обещания. Но популистскими технологиями и приемами пользуются и политические силы, которые не относятся к числу популистских. Невыполнение предвыборных обещаний — весьма распространенное явление в любой стране, где существует институт сколько-нибудь соревновательных выборов.

Популисты, в отличие от тех, кто только использует популистские технологии, как правило, искренне верят в то, что они предлагают. Но выполнить свои обещания в полном объеме они не способны не только потому, что все, ими предлагаемое, абсолютно невыполнимо. Бывает, что популистские силы предлагают решения, которые теоретически могут быть реализованы. Однако на практике реализовать их так и не удается. Дело в том, что, кроме всего прочего, популисты сталкиваются с так называемыми структурными ограничениями. Под ними следует понимать формальные и неформальные правила, присущие любой политико-экономической системе. Популизм по определению — антисистемная сила. Популисты декларируют намерения абсолютно изменить или даже разрушить существующую систему. Пока популистские силы борются за власть, они могут провозглашать самые радикальные идеи и лозунги. Но, придя к власти, любая радикальная сила должна считаться с реальными обстоятельствами и решать стоящие перед ними проблемы теми способами, которые имеются в действительности. И тогда они вынуждены считаться с формальными и неформальными правилами в данной конкретной ситуации и конкретной системе. На практике это означает неизбежный отказ от многих данных ранее обещаний.

 

§ 2. Популизм в политической истории России

Как и у большинства стран современного мира, у России есть свой опыт возникновения и деятельности популистских движений. Правда, говорить о популизме как о заметном общественном феномене можно применительно лишь к отдельным периодам отечественной истории двух последних столетий.

В научной литературе обращалось внимание на определенную взаимосвязь понятий «популизм» и «народничество». Следует согласиться, что при всех различиях у этих явлений есть немалое сходство. И популизм, и народничество объединяет ориентированность на народные массы, апелляция к социальным низам, призывы к установлению социальной справедливости и выдвижение утопических проектов изменения общественных отношений. Но если популизм — это, как правило, феномен публичной политики, то народничество может быть представлено также идейно-политическими концепциями, не связанными напрямую с массовыми политическими действиями.

Россия по праву может считаться родиной народничества как типа политической идеологии и политической практики. Возникновение народничества относится еще к середине XIX в. и связано с деятельностью таких русских социальных мыслителей, как А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и др. На протяжении большей части второй половины XIX в. народничество оставалось ведущей силой зарождавшейся и развивавшей оппозиции по отношению к самодержавному царскому режиму. Центральной идеей русского народничества была идея об особом пути развития России, отличающемся от развития стран Западной Европы. Этот особый путь обосновывался сохранением в русской деревне общинного уклада, что позволяло народникам мечтать о возможности торжества в России идей социальной справедливости. В зависимости от того, каким путем народничество предлагало достичь поставленных целей, оно распалось на несколько течений — от радикально-революционного до либерального. Однако при отсутствии в тогдашней России условий для открытой, публичной политической деятельности русское народничество не стало массовым политическим движением.

Революционное народничество после провала своего проекта «хождение в народ» вступило на путь индивидуального террора. Однако оно так и не смогло добиться поставленной цели — крестьянской революции и социалистического преобразования российского общества на основе общинных традиций. Разочаровавшись в терроризме, часть революционных народников обратилась к марксизму, получившему распространение в Западной Европе. На фоне других социалистических концепций, включая русское народничество, марксизм в XIX в. выглядел фундаментально обоснованной системой взглядов. Социализм в его марксистской форме превратился, по словам Ф. Энгельса, «из утопии в науку». Социалистическая революция, по мнению основоположников марксизма, должна была стать результатом объективного процесса социально-экономического развития, а не результатом деятельности группы решительных людей, готовых по своей воле менять общественные отношения.

Первые русские марксисты считали, что Россия еще не прошла необходимого периода капиталистического развития и поэтому не готова для социалистической революции. Критикуя своих недавних единомышленников, Г. В. Плеханов указывал, что их установка на социалистическую революцию в отсталой стране может привести к трагическим последствиям для самих революционеров. При этом Плеханов ссылался на работу Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии», описывающую сходную си-туацию. Энгельс считал, что революционеры, пришедшие к власти раньше, чем созрели условия для господства того класса, который они пред-

ставляют, будут вынуждены реализовывать требования не этого класса, а того класса, для господства которого условия уже созрели. Впоследствии Г. В. Плеханов использовал те же аргументы, критикуя взгляды представителей леворадикального крыла российской социал-демократии — В. И. Ленина и Л. Д. Троцкого, допускавших возможность не «буржуазной», а «социалистической» революции в России. По сути, Плеханов говорил о том, что на пути реализации замысла русских радикалов стоят структурные ограничения, которые, как отмечалось выше, мешают и достижению целей популистских движений. Как показывает российский опыт, такие структурные ограничения могут быть преодолены, но последствия такого преодоления могут быть неожиданными.

Элементы популизма можно отметить у многих политических лидеров и политических движений в период радикальных революционных потрясений. В эпохи великих революций сама психологическая атмосфера стимулирует появление, с одной стороны, людей, дающих заведомо невыполнимые обещания, с другой — людей, готовых этим обещаниям верить194. Так было во времена Великой французской революции и во времена Великой русской революции, начавшейся в феврале 1917 г. Откровенно популистская демагогия была присуща анархистам, получившим в тот период заметное влияние среди некоторых общественных групп, которое, впрочем, довольно быстро исчезло. Популистские приемы использовали и большевики для завоевания на свою сторону масс и для захвата, опираясь на них, политической власти. Лозунги большевиков летом и осенью 1917 г. были до предела упрощенными и рассчитанными на то, что бы быть доступными для понимания малообразованным слоям рабочих, крестьян и, особенно, солдат и матросов.

Один из вождей Октябрьской революции — Л. Д. Троцкий — даже на этом фоне выделялся умением использовать популистские приемы. Ему принадлежит заслуга «перевода» взятого из «Капитала» К. Маркса сложного положения об «экспроприации экспроприаторов» в простой и доходчивый лозунг «грабь награбленное». Кронштадтских матросов с легкой руки Л. Троцкого стали называть «красой и гордостью русской революции». Эту льстящую матросам фразу Троцкий произнес в июньские дни 1917 г. для того, чтобы вырвать из рук вышедшей из под большевистского контроля толпы одного из лидеров партии эсеров Виктора Чернова.

Особый успех принесло большевикам требование заключения мира «без аннексий и контрибуций». Именно благодаря этому лозунгу за большевиками пошел гарнизон Петрограда, значительная часть армии и флота.

194 См.: Революционный невроз. М.: Институт психологии РАН, Изд-во «КСП+», 1998. 576 с.

144

И, в конечном счете, это стало важнейшим фактором победы Октябрьской революции. Но вскоре после завоевания власти большевики столкнулись с последствиями своего безудержного популизма. Армия, распропагандированная большевиками и уставшая от многолетней войны, была неспособна продолжать боевые действия. Обращение большевистского правительства ко всем воюющим странам о заключении «демократического мира» осталось без ответа. Противники России в Первой мировой войне — Германия, Австро-Венгрия и их союзники — согласились вести переговоры о мире, но на своих жестких и откровенно аннексионистских условиях. Попытки Троцкого, используя свое красноречие, вести революционную пропаганду среди немецких рабочих и солдат через головы немецких генералов и дипломатов в период мирных переговоров в Бресте привели к срыву самих переговоров. В итоге в феврале-марте 1918 г. большевики столкнулись с тем, что можно назвать структурными ограничениями, которые часто становятся препятствиями для реализации на практике популистских программ и лозунгов.

Для того чтобы выйти из внешнеполитического тупика начала весны 1918 г., В. И. Ленин предпринял маневр с заключением, как он сам признавался, «похабного Брестского мира». В тактическом плане этот маневр удался, поскольку поражение Германии в Первой мировой войне сделало Брестский договор недействительным, но отдаленные геополитические последствия данного международно-правового акта столетней давности сказываются на интересах России по сей день.

Во внутриполитическом плане большевикам пришлось столкнуться со структурными ограничениями при реализации своего стратегического курса на социалистическую революцию. Конечно, и Ленин, и Троцкий всегда отдавали себе отчет в том, что, согласно марксистской теории, Россия не готова для социалистических преобразований. Но оба вождя Октябрьской революции полагали, что это противоречие может разрешиться, по словам Троцкого, «на арене мировой революции пролетариата». Уже после Октябрьской революции Ленин неоднократно вспоминал, что, идя на завоевание власти, большевики всерьез рассчитывали на скорое начало европейской и мировой социалистической революции. В таком случае, как надеялись большевистские вожди, «победоносный пролетариат» развитых стран придет к ним на помощь, и Россия сможет совместно с этими странами осуществить переход к социализму. Поэтому Ленин игнорировал уже упоминавшееся предупреждение Плеханова и отсылки последнего к авторитету Ф. Энгельса.

Уверившись в неизбежности и скором начале мировой пролетарской революции, большевики осуществили небывалый в истории социальный эксперимент, поставивший не только их партию, но и Россию на грань катастрофы. Реальности начала 1920-х гг. вновь показали наличие структурных ограничений, которые надеялись, но безуспешно, преодолеть вожди русской революции.

Вот как описывал создавшуюся ситуацию один из критиков большевиков и родоначальников марксистского движения в России А. Н. Потресов: «Как только большевизм, утвердившись на своих государственных позициях, задумал превратить их в трамплин для скачка в область тех своих посулов, под вексель которых он эту власть получил, так тотчас же дала себя неукоснительно почувствовать та машина исторической закономерности, которую собирались надуть демиурги. Перед ними встала дилемма: либо, отказавшись от выданных революции векселей, отказаться и от власти — это было бы решение по-честному, либо власть сохранить, — но — увы! — лишь для того, чтобы начать сначала незаметный, а потом все более и более явственный, неизбежный процесс своего превращения в собственную противоположность из революционно-утопической партии всех эксплуатируемых в заведомую группу олигархов-эксплуататоров». Как и Г. В. Плеханов, и другие критики большевиков, А. Н. Потресов полагал, что, пытаясь осуществить социалистическую революцию в отсталой стране, большевики не смогут выйти за рамки объективных закономерностей, в соответствии с которыми революция в российских условиях должна была быть только «буржуазной». Но они ошиблись. Большевикам вроде бы удалось преодолеть вставшие перед ними структурные ограничения и, несмотря ни на что, строить социализм «в одной, отдельно взятой стране». Но результат их усилий, хотя и имел немалые достижения, весьма отличался от изначально задуманного и от заманчивых обещаний, даваемых широким массам.

В созданной И. В. Сталиным и его соратниками тоталитарной системе не было места для публичной политики, а следовательно, для популизма в его чистом виде. Но некоторые элементы популистского типа политического лидерства были продемонстрированы в период оттепели 1950-60х гг. Н. С. Хрущевым. Правда, по причине волюнтаризма и верхоглядства, часто свойственным его решениям и действиям, Хрущев сначала растерял завоеванную было популярность, а затем потерял и власть.

Возможность для возрождения популизма как социально-политического феномена появилась в СССР в годы перестройки. По степени радикальности общественных изменений перестройку можно сравнить с русскими революциями начала XX в. Для этих революций, по мнению ряда российских политологов, были характерны следующие социально-политические и социально-психологические особенности состояния тогдашнего российского общества:

«1) самобытный анархизм масс, удерживаемых режимом насилия в состоянии пассивного подчинения;

2) упадок правящего класса, осужденного историей на гибель, но надеявшегося на спасение и помощь пошатнувшегося самодержавия;

3) теоретический максимализм революционной интеллигенции, склонной к утопическим решениям и лишенной политического опыта;

4) психологические особенности национального генотипа, склонного к замедленной реакции на внешние раздражители, а потому конденсирующего в себе взрывоопасный заряд психической энергии, прорывающийся в виде революционных взрывов;

5) сепаратистские устремления национальных элит».

Все эти особенности проявились и в годы перестройки и обусловили

возрождение популизма как заметного явления в отечественном политическом процессе. Как и в других странах в переломные исторические эпохи в перестроечном Советском Союзе стали появляться политические лидеры популистского толка, получили широкое распространение популистские идеи и политические лозунги. Нередко к использованию популистских политических технологий прибегали и лица, занимавшие весьма высокое официальное положение. Сам лидер советской перестройки М. С. Горбачев в первые годы своего правления демонстрировал популистский стиль общения с массами, напоминавший стиль Н. С. Хрущева. Но преуспел в использовании популистских политических технологий будущий первый президент России Б. Н. Ельцин. Еще занимая пост первого секретаря МГК КПСС, Б. Н. Ельцин демонстрировал различные популистские приемы. Он ходил как простой покупатель по магазинам, появлялся в городском транспорте, ездил в обычную поликлинику, при этом везде его непосредственное общение с простыми гражданами фиксировала кинокамера. Все это подавалось как борьба с привилегиями партноменклатуры и вызывало бурный отклик у советского народа не только в Москве, но и по всей стране. Циркулировали слухи о «простоте и близости народу» фактического хозяина Москвы. Эти слухи особенно усилились после изгнания Ельцина из высших эшелонов власти. В итоге он превратился в весьма популярного в народных массах харизматического лидера.

В условиях кризиса советского общества стало формироваться оппозиционное движение, выступавшее под демократическими, а затем и антикоммунистическими лозунгами. Однако сила этого движения, опиравшегося прежде всего на интеллигенцию крупных городских центров, была меньше силы аналогичных движений, возникших в странах Восточной Европы.

Поэтому в России крушение коммунистической системы не могло бы произойти, если бы демократическое антикоммунистическое движение не соединилось бы с таким мощным фактором, как харизматическое лидерство Б. Ельцина в российском обществе. Это лидерство явно и недвусмысленно обозначилось на последнем предпутчевом этапе перестройки, а его избрание на пост президента России осознавалось как поражение официальной коммунистической власти и ускорило ее окончательное падение в августе 1991 г. С этого момента главным источником легитимности посткоммунистической власти и ее политики была личная харизматическая легитимность Б. Н. Ельцина. Это же таило в себе и серьезные опасности для реформистского курса, вытекавшего из продекларированных целей перехода к демократии и рыночной экономике.

Огромная поддержка, которой обладал сам Ельцин в народе, не была тождественна поддержке политической и идеологической программы, олицетворявшейся им накануне краха коммунистической системы. Он был прежде всего «народным вождем», антиподом потерявшего остатки авторитета внутри страны М. С. Горбачева. У Ельцина был ореол «мученика» и «народного заступника» из-за попыток тогдашнего советского руководства скомпрометировать своего опасного конкурента. С ним связывали надежды не столько на реальные экономические и политические реформы, сколько на реализацию принципов социальной справедливости. На заключительном этапе перестройки Б. Ельцин проявил себя как политический лидер, широко использующий популистские приемы и методы в борьбе за власть. Он учитывал изменения в настроении населения и умело подстраивался под эти настроения, всегда обещая то, чего больше всего ожидали от него в данный момент.

Так же, как когда-то лидерам большевиков, Ельцину пришлось столкнуться с плодами своей популистской демагогии. Это касалось и отношений с бывшими союзными республиками, ставшими независимыми государствами, и отношений с субъектами самой Российской Федерации, воспользовавшимися предложением Ельцина «брать суверенитета столько, сколько могут проглотить». Но особенно дорого обошелся посткоммунистической российской власти перестроечный популизм в сфере экономической политики. «Шоковая терапия», предпринятая правительством Е. Гайдара, явно шла вразрез с обещаниями Б. Ельцина и его окружения и с ожиданиями масс, связанными с этими обещаниями. В результате прежний образ «народного заступника» стал разрушаться вместе с основанной на нем личной харизмой Б. Ельцина. А поскольку легитимность посткоммунистического режима во многом базировалась на этой харизме, Россия оказалась в ситуации не только экономического, но и политического кризиса. К концу своего пребывания на посту президента России Б. Ельцин пользовался поддержкой крайне небольшой части населения страны, что затрудняло проведение экономических реформ. Этот пример еще раз обнаруживает наличие структурных ограничений на пути реализации популистских лозунгов и последствия непродуманных попыток преодоления таких ограничений.

Популистский стиль лидерства был в постсоветской России присущ целому ряду политических деятелей. Яркий пример такого лидера — В. В. Жириновский. Жириновский показал себя весьма умелым «лидером-коммивояжером», по типологии М. Херман. Он всегда старался «выбросить на политический рынок» те предложения и лозунги, которые на данный момент пользуются наибольшим спросом у электората. Благодаря этому созданная Жириновским с нуля Либерально-демократическая партия неизменно добивается определенного успеха как на парламентских, так и на президентских выборах. ЛДПР и ее лидер имеют сходство с правопопулистскими партиями и их лидерами западноевропейских стран. Но есть и отличия: Жириновский и его партия являются, скорее, системной по отношению к существующему политическому режиму силой. В самые критические моменты для официальной власти ЛДПР и ее лидер приходили к ней на помощь. Как думская партия ЛДПР практически по всем ключевым вопросам внутренней и внешней политики поддерживает решения, предлагаемые президентом и правительством.

В отличие от большинства образований популистского толка ЛДПР оказалась весьма устойчивой, однако ее перспективы туманны. С уходом В. В. Жириновского с политической арены неизбежно должна прекратить существование в качестве реальной политической силы и созданная им партия. Но это не будет означать конца популизма как политического явления в современной России. Более того, в обозримом будущем в связи с неизбежным обновлением политической системы, сменой поколений в политической элите российского общества можно ожидать новой волны популистских движений и появления популистских лидеров со всеми присущими популизму как политическому феномену рисками.

 

§ 3. Популизм в современном мире

В последнее время в странах Запада произошла некоторая переоценка феномена популизма в сторону более расширительного толкования его сущности и проявлений. Подобный подход мы видим и у отечественных исследователей. Например, Г. Вайнштейн насчитал в Европейском союзе 95 партий, по его мнению, популистского толка. Среди них — Коммунистическая партия Греции, партия АКЭЛ на Кипре и ряд других, традиционно считавшихся марксистско-ленинскими партиями и к числу популистских не причислявшихся. При этом многих других партий, однотипных КПГ и АКЭЛ, в списке нет. Представляется, что расширительная трактовка популизма связана с серьезными изменениями, происходящими в политической жизни стран Запада в последние десятилетия.

Под воздействием процессов глобализации и европейской интеграции, а также ряда других факторов идейно-политические платформы ведущих политических партий Запада заметно сблизились. Если несколько десятилетий назад между экономической политикой консерваторов и социал-демократов можно было видеть существенные различия, то сегодня таких различий уже не просматривается. В конце холодной войны Ф. Фукуяма выдвинул тезис о «конце истории», под которым понималась победа либерализма как политической идеологии и основанной на этой идеологии политико-экономической системы. Концепцию Фукуямы многие критиковали, и он сам, в конце концов, дезавуировал свое утверждение. Конечно, ни о каком «конце истории» в масштабах мировой политики речи быть не может. Но применительно к политическим элитам стран Запада тезис Фукуямы вполне работает. Сегодня все системные партии Евросоюза разделяют общие либеральные ценности, причем многие из этих ценностей идут вразрез с политическими традициями, которые эти партии представляют. Так, например, христианские демократы в Германии приветствуют однополые браки, хотя это противоречит христианской этике, а социал-демократы на практике придерживаются неолиберальных подходов к экономической политике, ничего общего не имеющими с основными ценностями демократического социализма. В странах Запада проводятся выборы, меняются президенты и правительства, но политический курс остается неизменным. И это происходит на фоне очевидных кризисных явлений в Евросоюзе в целом и в отдельных странах, входящих в этот союз, в частности.

Отсутствие внятной альтернативы при наличии явного запроса на нее и вызвало к жизни всплеск популистских движений, который наблюдается в последние годы. Популистскими их зачастую называют именно потому, что они нарушают устоявшиеся правила игры и предлагают то, что не входит в общепринятые либеральные ценности. Как заметил уже упоминавшийся Фукуяма, популизм, по мнению элиты, это то, что элите не нравится, но находит отклик у народных масс.

В современном популизме есть и сходство, и различие с популизмом прошлого. Далеко не все предложения и идеи современных популистских движений являются невыполнимыми и необоснованными. Но условное разделение популистов на левых и правых в целом сохраняется. Подъем левого популизма в странах Европейского союза во многом предопределен кризисом социал-демократического движения. Более того, в некоторых случаях речь идет о кризисе всех прежних левых, а также части правых политических партий.

Типичный пример — Италия. Сегодня в этой стране практически не осталось ни одной политической партии, действовавшей во времена I республики в 1948-1989 гг. В наибольшей степени это относится к итальянским партиям левого типа. Когда-то в Италии была самая крупная коммунистическая партия за пределами социалистического лагеря, здесь действовали и пользовались серьезным влиянием партии, входившие в состав Социнтерна, — социалистическая и социал-демократическая. За последние четверть века ситуация резко изменилась. Компартия Италии в конце 1980-х гг. начала переход с позиций еврокоммунизма на позиции социал-демократии, но не закрепилась и на них. Прямая наследница прежней ИКП — Демократическая партия — сегодня позиционирует себя не как левоцентристскую, а как центристскую политическую силу. Став крупнейшей в стране, Демократическая партия много лет находится у власти, но практически ничем не отличается от других правящих партий в странах Евросоюза, как левых, так и правых. От прежних «классических» социал-демократов и социалистов остались две маленькие группировки, не пользующиеся влиянием в обществе. Не менее удручающе выглядит и правый фланг итальянской политики, откуда почти без всякого следа исчезла Христианско-демократическая партия — некогда главная правящая партия Италии. Неудивительно, что оголившееся политическое пространство как слева, так и справа от Демократической партии занимают силы, которые итальянская и западная пресса в целом характеризует как популистские. Некоторые из них, например «Пять звезд», едва возникнув, оказались способны привлечь на свою сторону многих избирателей.

В соседней с Италией Испании партийно-политическая система изменилась не настолько сильно, но все же существенно. На последних парламентских выборах обе ведущие партии — и консервативная Народная, и Испанская социалистическая рабочая партия — понесли серьезные потери. Главным бенефициарием этих выборов стало возникшее в январе 2014 г. политическое движение «Подемос». Это политическое образование было создано рядом левых активистов, недовольных как политикой ИСРП, так и деятельностью коалиции «Объединенные левые», куда входит испанская компартия. Появление левопопулистского движения «Подемос» российский политолог С. Хенкин объяснил тем, что по своей политической культуре Испания является преимущественно левоцентристской и даже левой страной, у власти в которой долгое время находилась Народная партия. Неспособность традиционных левых представить ей достойную альтернативу и привело к тому, что «в отличие от большинства стран Европы, где последствием глобального кризиса стало появление или усиление правопопулистских (а кое-где одновременно и левопопулистских) сил, в Испании возник феномен только левого популизма».

Но все же «Подемос» внес только сумятицу в политическую жизнь Испании, в то время как сходное с ним образование «СИРИЗА» изменила политическую ситуацию не только в Греции, но и повлияла на идущие в Европейском союзе политические процессы. Объединив в коалицию радикальные левые партии от еврокоммунистов до маоистов и троцкистов, «СИРИЗА» преобразовалась в единую партию леворадикальной направленности. В очень короткое время это объединение сумело бросить вызов ведущим системным партиям Греции — консервативной «Новой демократии» и Всегреческому социалистическому движению ПАСОК. Успех «СИРИЗЫ» на парламентских выборах 2015 г. стал одновременно и провалом социалистов. Все годы после падения режима «черных полковников» ПАСОК оставалась крупнейшей левой партией Греции. Неоднократно греческие социалисты формировали правительство страны. В качестве своего достижения ПАСОК рассматривала вхождение Греции в состав Европейского союза. Однако финансово-экономический кризис, потрясший Грецию, вызвал разочарование избирателей и в зоне евро, и в самом Европейском союзе. «СИРИЗА» сумела в этой ситуации получить на выборах в парламент около 49 % голосов избирателей, в то время как ПАСОК получила почти в 10 раз меньше.

Кризис в Греции вызвал рост популярности не только левых популистов, но и правых. Подъем правого популизма в Европейском союзе стал результатом обострения экономических проблем и последствий глобализации. Но в наибольшей степени этот подъем был обусловлен миграционным кризисом, разразившимся в ЕС в 2015-2016 гг.

Еще в 1990-е гг. известный неомарксистский теоретик И. Валлерстайн предсказал так называемый конец либерализма, под которым он понимал коллапс либеральных ценностей и основанных на них институтов. В качестве важнейшего фактора «конца либерализма» И. Валлерстайн называл наплыв мигрантов из периферии в центр мир-системы. Такой миграционный поток должен был, по мнению ученого, потрясти основы существующих политических и экономических институтов и вызвать ряд социально-политических последствий. В частности, Валлерстайн считал неизбежным усиление националистических настроений и рост популярности крайне правых партий и движений. И если прогноз о «конце либерализма» может вызывать дискуссии, то прогноз по поводу всплеска правого популизма оказался абсолютно точным. Вслед за миграционным кризисом в странах Европейского союза усилилась активность уже существовавших к тому времени правых евроскептических партий и движений, таких как Национальный фронт во Франции или Партия свободы в Австрии. Появились и новые партии, например «Альтернатива для Германии».

На рубеже 2016-2017 гг. подъем правопопулистских настроений в Западной Европе стали связывать с «фактором Трампа», то есть влиянием на европейский политический процесс итогов президентских выборов в США. Между европейскими правыми популистами и Д. Трампом действительно есть немало общего. Их объединяет неприятие существовавшей модели глобализации, многих утвердившихся на Западе неолиберальных ценностей. И Трамп, и европейские правые популисты представляют собой явный вызов доминированию либеральных элит. Политический стиль Д. Трампа с самого начала оценивался как популистский. Его сравнивали с Р. Перо, участвовавшим в президентских выборах 1992 г. Но если Р. Перо лишь внес сумятицу в привычный ход президентской избирательной кампании, то Д. Трамп сумел одержать победу. И причина победы Д. Трампа, конечно, заключается не в мифическом вмешательстве «русских хакеров» в американские президентские выборы, а в наличии глубинных противоречий в самом американском обществе. Об этих противоречиях задолго до победы Д. Трампа говорил всемирно известный американский политолог С. Хантингтон.

До Д. Трампа вопросы о защите США от внешней миграции, а также о защите национальных интересов не поднимались в избирательных кампаниях. Демократы опирались прежде всего на этнические и расовые меньшинства, а Д. Трамп опирался, скорее, на нижние слои белого среднего класса и промышленных рабочих. О большом протестном потенциале данных слоев как раз и писал С. Хантингтон: «Белая элита доминирует в американском обществе, однако миллионы белых, к элите не принадлежащих, пребывают далеко не в столь комфортном положении, не разделяют уверенности элиты в завтрашнем дне и считают, что проигрывают „расовую конкуренцию“ другим социальным группам, пользующимся поддержкой элиты и федерального правительства. Этот проигрыш манифестируется не в физической реальности, но в сознании людей, и порождает страх и ненависть к представителям других социальных групп». С. Хантингтон видел недоверие, которое испытывают широкие круги рядовых американцев к политическим элитам. Ученый писал: «Публика преимущественно озабочена обеспечением военной и общественной безопасности страны, развитием ее экономики и укреплением суверенитета. Элиты же тяготеют к обеспечению международной безопасности и стабильности, к участию в глобализации и экономическом развитии других государств». Рассматривая альтернативные варианты американской внешней политики в XXI в., С. Хантингтон констатировал: «Часть представителей американских элит достаточно благосклонно относится к превращению Америки в космополитическое общество; другая часть выступает за обретение Америкой статуса империи. Подавляющее же большинство американской публики привержено национально-патриотической альтернативе и сохранению и укреплению существовавшей на протяжении столетий американской идентичности». В контексте утверждений С. Хантингтона победу на президентских выборах в США Д. Трампа можно рассматривать как своеобразное «волеизъявление масс».

В период избирательной кампании и после победы на выборах Д. Трамп предлагал как вполне разумные меры, например возвращения промышленного производства и рабочих мест в США, так и популистские, например идею о строительстве стены вдоль границы с Мексикой. В целом для него была характерна популистская риторика, вроде общих призывов «осушить вашингтонское болото» или «вернуть власть народу». Однако после победы на выборах Трампу, как и всем политикам подобного толка, пришлось столкнуться со структурными ограничениями. Сопротивление Д. Трампу оказывают не только его прежние конкуренты-демократы, но и многие республиканцы. Противники Д. Трампа есть и в конгрессе, и в государственном аппарате. Большинство ведущих СМИ придерживаются либеральной ориентации и ведут против избранного американского президента ожесточенную пропагандистскую кампанию. В результате Трамп не только не выполнил многие из своих обещаний, но фактически от них отказался. Пытаясь преодолеть структурные ограничения, он предпринимает резкие шаги на международной арене, что создает дополнительные риски в мировой политике. Победа Д. Трампа не только вдохновила правых популистов в Западной Европе, но и напугала господствующие там либеральные элиты, вследствие чего они стали предпринимать превентивные меры против своих противников из числа евроскептиков.

Пример этому — президентская избирательная кампания во Франции в 2017 г. В ходе этой кампании были предприняты серьезные усилия для обеспечения победы М. Макрона как приверженца господствующих в Европейском союзе неолиберальных ценностей. Сначала был дискредитирован основной правоконсервативный кандидат Ф. Фийон, а затем осуществлена мобилизация избирателей против вышедшей во второй тур М. Ле Пен — лидера правопопулистского Национального фронта. Структурные ограничения, стоящие на пути популистских движений, как будто преградили им путь еще на подходе к вершинам власти. Но, вместе с тем, победа либералов во Франции может оказаться пирровой. Как справедливо отмечает российский политолог А. Орлов, в соответствии с господствующей на Западе либеральной парадигмой «все те, кто выпадает из „матричного диапазона демократии“, объявляются популистами и „ультра“, неважно — „уль-тралевыми“ или „ультраправыми“. Если взять в качестве примера недавние президентские выборы во Франции и сложить голоса „крайне правой по-пулистки“ Ле Пен и „крайне левого популиста“ Меланшона, полученные в ходе первого тура, то в сумме они составят 42 % (а с голосами других подобных „сомнительных“ кандидатов, собравших меньший улов голосов, и того больше), и получается, что данная прослойка электората вообще не учитывается „матрицей“ как существенная. Иными словами, современная западная либеральная демократия готова воспринять только „правиль-ные“ голоса, а остальные политические персонажи рассматриваются ею лишь как участники процесса, но вовсе не как реальные конкуренты в борьбе за власть». Между тем эти люди, думающие иначе, чем хотелось бы либеральным элитам, существуют, они еще скажут свое слово. Именно поэтому проявление популизма во всех его формах остается неизбежным со всеми присущими этому феномену проблемами и рисками.