§ 1. Критерии научности и риски идеологизации текстов в эпоху «постправды»

Традиционно считается, что тексты, обладающие определенным набором признаков, априори являются научными. В этот набор базовых требований научности текстов входят следующие. Во-первых, речь идет об истинности информации, знания, фактов и т. д., что понимается как соответствие предоставляемой учеными информации системным характеристикам исследуемого явления и устанавливается на основании принципа достаточности основания логических выводов, экспериментов и т. д. Во-вторых, речь идет об интерсубъективности, что определяется как общезначимость, «безличность», универсальность информации и сформулированных принципов и закономерностей. В-третьих, отмечается системность знания. В-четвертых, наличие надежного механизма получения новых знаний. В-пятых, рациональность. Наконец, исключительно важна также «принципиальная фальсифицируемость» научного знания. Этот критерий предложил К. Поппер, который считал, что в принципе может быть опровергнуто любое научное утверждение с помощью научного метода, поскольку невозможно исключить существование примера, который не вписывался бы в общепринятое объяснение или теорию.

Если речь идет о научном тексте, претендующем на концептуализацию, то он должен отвечать требованиям предметности, полноты, непротиворечивости, интерпретируемости, проверяемости и достоверности. Основным критерием научности полученного исследователем результата является его воспроизводимость, однако многими учеными-обществоведами это правило воспринимается как наличие в информационном пространстве текстов с изложением аналогичной точки зрения. В данном случае принцип научности подменяется манипулятивным приемом — ссылкой на авторитеты.

В посвященных критериям научности публикациях традиционно озвучиваются и такие параметры текстов, как: тип научных текстов (монография, журнальная статья, лекция, доклад, информационное сообщение, устное выступление, диссертация, научный отчет и т. п.), стиль (собственно научный, научно-учебный, научно-популярный), особенности языка и формально-логического способа изложения, предполагающие монологичность и сжатость высказываний, насыщенность содержания, логическую связанность совокупности высказываемых положений, точность смысловых посылов без апелляции к эмоциям. Обязательными атрибутами научного текста являются и наличие элементов «искусственного» языка (графики, схемы, рисунки, формулы, символы, специализированные термины), отсылочного аппарата (сноски, ссылки, примечания), строго выверенной логики изложения материала с использованием логической аргументации, а также завершающих выводов.

Однако применительно к политологическим текстам эти требования в эпоху «постправды» являются явно недостаточными, поскольку под личиной наукообразного продукта, включающего научный аппарат, ссылки на теории и научные источники, очень часто скрывается именно идеологический продукт. Фактически многие тексты из области общественных наук, и политология в этом плане отнюдь не является исключением, представляют собой инструмент укрепления власти политических акторов или отражение идеологических убеждений и политических предпочтений их авторов посредством навязывания определенной системы взглядов и политических оценок.

Эпоха «постправды» острейшим образом ставит вопросы о способности ученых-обществоведов отличать наукообразность от собственно научного знания и возможности отказаться (избежать) производства идеологических текстов под видом научных. Как отмечал И. Лакатос, «проблема проведения границ между наукой и псевдонаукой выходит за рамки кабинетной философии: она имеет жизненную и политическую значимость», существенные этические и политические последствия.

Сохранение скептицизма по отношению даже к самым авторитетным теориям — это отличительный признак подлинно научного образа мышления, поскольку «утверждение может быть псевдонаучным, даже если оно представляется очень правдоподобным и все в него верят, и оно может быть ценным с научной точки зрения, даже если оно представляется не вызывающим доверия и никто в него не верит».

Но научная критика должна быть обязательно конструктивной; вместо опровергаемой теории исследователю следует предложить более совершенную концепцию, способную точнее объяснить и спрогнозировать развитие политических процессов. Прогрессивные исследовательские проекты, предлагая возможность точного прогноза развития явлений, позволяют открыть новые, неизвестные ранее факты и прогнозировать развитие ситуации.

Этические требования к работе ученых формулировались многократно. Например, Р. Мертон еще в 1942 г. настаивал на обязательности следующих четырех принципов (ценностей):

а) универсализме высоких требований к исследователям вне зависимости от их расы, пола, возраста, авторитета, званий;

б) публичности, общности научного знания, которое должно становиться общедоступным и общеизвестным;

в) незаинтересованности и беспристрастности в отношении получения учеными вознаграждения и различных регалий за свои труды;

г) рационального скептицизма в отношении полученных другими учеными и им самим знаниям, персональной ответственности за качество используемых в проектах данных и теоретических конструкций.

Априори полагаться в эпоху «постправды» на научную этику авторов статьи или доклада на конференции по политической тематике крайне нецелесообразно, поскольку многие политологи реализуют в тексте свои политические взгляды и убеждения или попросту обслуживают интересы политических акторов. В результате слишком распространенными становятся нарушения всех или большинства этических норм учеными как у нас в стране, так и за рубежом.

Восемь тестов Г. Лассуэла для определения признаков идеологии в псевдонаучном тексте работают не вполне эффективно. Для оценки качества политологических текстов в настоящее время недостаточной является и общепризнанная методика Г. Фоллмера, утверждающая следующие признаки истинности и научности текста: «отсутствие порочного круга в обосновании, непротиворечивость, объясняющая ценность, проверяемость и успешность проверки... широта, глубина, точность, простота, наглядность, способность к прогнозам, воспроизводимость описываемых, объясняемых, предсказываемых феноменов, плодотворность».

Псевдонаучность политологических текстов может быть обнаружена в случае использования их авторами необоснованных модальных операторов необходимости и неоправданных обобщений, сложных эквивалентов, номинализаций, декларирования ложной каузальности явлений. Отсутствие верифицируемости параметров описываемых явлений, апелляция к чувствам, очевидно эмоциональный тон текста, навешивание ярлыков, безапелляционность суждений, неоправданно глобальные обобщения, использование «агрессивной» пунктуации и таких речевых оборотов, апеллирующих к очевидности, как «всем совершенно очевидно», «никто и никогда...», — также важные признаки псевдонаучности.

Следует обратить внимание и на ситуацию, когда автор ссылается на источники, представляющие только одну национальную школу в политологии. Безусловно, наука интернациональна, однако пренебрежение наработками отечественных исследователей, особенно в ситуации, когда становится очевидным отсутствие в современной политической науке макротеорий или теорий, реально способных претендовать на универсальность обнаруженных закономерностей, действующих всегда и везде, априори выдает предвзятость автора.

Совершенно недопустимы ситуации со ссылками в научных текстах на статьи из «Википедии», «Студопедии» или публицистические материалы, если только эти материалы не являются собственно объектом анализа. Но самыми, вероятно, типичными проявлениями псевдонаучных политологических текстов в эпоху «постправды» является неупоминание альтернативных гипотез и теорий, отражающих иную позицию, чем придерживается автор, а также использование им «аргументов „от политики“ или „от рели-гии“. Особенно — с „национальным уклоном“».

В современном мире различные идеологии постоянно проникают в научные тексты о политике, чему есть объективные основания. И идеологические догмы, и научное знание о мире политики, представляя собой системы идей, сосуществуют в едином информационном потоке, используют частично пересекающиеся понятия, выполняют схожие функции (гносеологическую, логическую, методологическую, методическую, мировоззренческую функции) и связаны с реальными политическими практиками. При этом идеологии выражают интересы конкретных социальных групп и политических акторов, а политическая наука должна быть ориентирована на установление универсальных закономерностей в своей сфере.

Различаются и субъекты этих процессов: в первом случае речь идет об идеологических структурах политических институтов и идеологах, во втором — о научных и образовательных учреждениях, об ученых. Задача идеологии заключается в рутинизации и массовизации определенной точки зрения на развитие политических процессов, выгодной конкретному социальному слою или политической группе. «Задача идеологии состоит в том, чтобы превратить эти убеждения в общественное кредо и закрепить энтузиазм масс, проявленный в период неординарных событий».

Однако не только идеология встроена в политические процессы, наука также может быть политизирована и использоваться идеологами в том же качестве, что и идеология. «Понимание идеологии как средства социальной критики, даже если при этом политическая критика направлена против скрытой тирании господства, означает на деле чье-то притязание на власть!» Единственное средство противостоять этому — предельная научная честность ученых. И. Лакатос очень точно заметил, что «суждение может стать и псевдонаучной догмой, и подлинным знанием, в зависимости от того, готовы ли вы искать опровергающие его условия».

Многие политологи воспринимают как нечто должное ситуацию отождествления истинности знания с популярностью, распространенностью определенной точки зрения на какую-либо проблему как среди ученых, так и среди обывателей, далеких от науки. При этом основным аргументом оказывается конвенциональная неклассическая концепция истины, согласно которой истиной является в науке то, с чем согласно большинство ученых. Ситуация осложняется подчас тем, что научные дискуссии переносятся в онлайн-пространство и обсуждение спускается с научного на профанный уровень. Однако история общественных наук демонстрирует многочисленные примеры, когда большинство представителей научного мира и обычных граждан с восторгом и безусловной верой в истинность принимали теории, которые спустя десятилетия оказывались абсолютно несостоятельными. Стремящийся к истине исследователь «должен доказать каждое свое утверждение, подтвердив его фактами. Таков критерий научной честности».

Выступления на конференциях и статьи некоторых политологов заставляют задуматься, чем на самом деле являются их труды — следствием известного в психологии явления импритинга (запечатленные в сознании образы доминируют над логикой рационального анализа ситуации, а события воспринимаются как единый поток без различения причин и следствий) или сознательной фальсификацией фактов?

Вероятно, в наше время в науке, в том числе в общественных дисциплинах, весьма немногие исследователи готовы/способны следовать требованию, о котором Р. Фейнман проникновенно говорил в выступлении перед выпускниками Калифорнийского технологического института в 1974 г.: «Вся история научных исследований наводит на эту мысль. <...> Это научная честность, принцип научного мышления, соответствующий полнейшей честности, честности, доведенной до крайности. <...> Если вы ставите эксперимент, вы должны сообщать обо всем, что, с вашей точки зрения, может сделать его несостоятельным. Сообщайте не только то, что подтверждает вашу правоту. Приведите все другие причины, которыми можно объяснить ваши результаты, все ваши сомнения, устраненные в ходе других экспериментов, и описания этих экспериментов, чтобы другие могли убедиться, что они действительно устранены... Я говорю об особом, высшем типе честности, который предполагает, что вы как ученый сделаете абсолютно все, что в ваших силах, чтобы показать свои возможные ошибки. В этом, безусловно, состоит долг ученого по отношению к другим ученым и, я думаю, к непрофессионалам. <...> Я хочу пожелать вам одной удачи — попасть в такое место, где вы сможете свободно исповедовать ту честность, о которой я говорил, и где ни необходимость упрочить свое положение в организации, ни соображения финансовой поддержки — ничто не заставит вас поступиться этой честностью. Да будет у вас эта свобода». Многим ли обществоведам под силу быть честными учеными в эпоху «постправды»?

 

§ 2. «Политика постправды» в научных публикациях

Если в качестве объяснения причин распространения «постправды» в

обществе исследователи часто называют отсутствие необходимого уровня

образования, фрагментарность сознания, примитивность мышления, особенности языка и восприятия информации широкими массами населения, доминирования коммуникации онлайн в социальных сетях в ущерб получению информации из надежных источников, то подобное объяснение применительно к миру науки и ученым в области политической науки явно не подходит.

Многим членам редакционных коллегий и советов научных периодических изданий неоднократно приходилось сталкиваться с совершенно вопиющими случаями, когда авторы или «их представители» присылали тексты, являющиеся своеобразным калейдоскопом — набором фрагментов чужих текстов из интернета или бумажных версий монографий и журналов. Не менее сложная ситуация у тех, кто соглашается выступить официальным оппонентом или написать отзыв от имени ведущей организации на защитах кандидатских или докторских диссертаций по общественным наукам. В отдельных случаях «маститые и остепененные» присылают на конкурс государственных грантов в области общественных наук «лоскутные» тексты из фрагментов чужих работ, опубликованных еще в 1980-х гг.

В настоящее время программы обнаружения плагиата в интернете работают уже неплохо, но лет 10-13 назад об этом можно было только мечтать. Нужно понимать, что до сих пор проведена оцифровка ничтожной доли научных публикаций, да и в случае размещения научных материалов в онлайн-пространстве могут выкладываться сканы текстов в виде картинок, изображений, которые не позволяют программам поиска плагиата распознавать собственно слова и обнаруживать какие-либо совпадения.

Не менее неоднозначной является и ситуация обнаружения автором в публикациях другого человека своих идей, определений, классификаций, результатов исследований, когда этот недобросовестный «последователь» все же делает ссылку на первоисточник, но упоминает обворованную жертву лишь как одного из многих писавших на эту тему, а собственно авторские наработки, то, что фактически является предметом интеллектуальной собственности, присваивает и описывает от своего имени.

Еще более сложная ситуация в общественных науках с так называемым «рерайтингом», когда научный текст все же переписывается, меняется его структура и лингвистические конструкции, но идеи, замыслы, результаты ставших жертвами заимствований авторов все так же банально присваиваются.

Еще один типичный прием для написания статей, который вряд ли заслуживает одобрение, это перевод (чаще всего с помощью онлайн-переводчиков) и рерайтинг зарубежных научных текстов. По стилистике такие тексты все же можно «вычислить», но найти зарубежные первоисточники, чтобы четко указать на плагиат, значительно сложнее. Возможно, программисты могут написать программу для обнаружения таких статей, возможно, такие программы уже существуют и где-то применяются, но большинству ученых-обществоведов, работающих в редколлегиях журналов, о них ничего не известно.

Казалось бы, естественными и эффективными внутренними «ограничителями» для авторов в этом случае могут быть этические нормы поведения ученых, но такие понятия, как «честность», «порядочность», не очень в чести в обществе, которое строится на принципе максимизации выгоды; все чаще приходится слышать, что «цель оправдывает средства».

С так называемым «самоплагиатом» ситуация сложнее. В последние два-три года набирает силу точка зрения, согласно которой автор имеет право публиковать результаты своего исследования лишь единожды; даже малейшее повторение в новом тексте фрагментов уже опубликованных собственных его работ является недопустимым и требует обязательной ссылки на первый вариант опубликованного текста, принадлежащий этому же ученому. Ситуация действительно неоднозначная. Соблюдая корпоративную этику, а потому и не указывая на конкретные фамилии, отметим широкое распространение столь излюбленной некоторыми успешно публикующимися в зарубежных изданиях высокорейтинговыми российскими политологами (а это, согласно нормам «постправды», критерий не только личного успеха, но уже и критерий истинности их взглядов, и научности любого их высказывания) привычки многократно тиражировать собственные идеи в «перелицованных» статьях и монографиях. Эти люди настолько талантливо овладели мастерством рерайтинга собственных текстов и достигли в этом деле столь виртуозного мастерства, что никакая программа проверки на плагиат не может ничего обнаружить.

Но всегда ли следует осуждать ученого в случае неоднократного использования в научных публикациях каких-либо материалов, полученных им лично? Ситуации бывают очень разными. Сейчас это происходит все реже, но в 1990-х гг. и первом десятилетии 2000-х гг. бывали случаи, когда статьи перепечатывались другим изданием, а автора в лучшем случае ставили в известность «постфактум» (и автор в разные издания свои статьи не отправлял!).

При этом распространенными и вряд ли подлежащими осуждению являются и некоторые сложившиеся в отечественном и зарубежном научных сообществах устойчивые практики, например: а) апробация исследователем своих идей в выступлении на конференции, когда ученый публикует собственные наработки в тезисах или материалах конференции, а потом развертывает их в полноценной научной статье или серии статей в журналах; вероятно, в этом случае необходимо, но и вполне достаточно сделать отметку в сноске, что статья написана на основании своего доклада на такой-то конференции; б) публикация в нескольких статьях результатов проектов-мониторингов, когда материал накапливается постепенно; вполне

логично сделать ссылку на предыдущие публикации, но не закавычивать фрагменты таблицы или текста с выводами.

Отметим, что многие журналы в качестве условия публикации указывают требования не только 100 %-ной оригинальности текста статьи и эксклюзивного права на его рассмотрение, но и всех прав на публикацию. Речь идет о том, что статья не должна параллельно направляться автором ни в какое другое издательство, а в случае принятия положительного решения о публикации автор не может ни в каком виде воспроизводить даже незначительные фрагменты текста в иных изданиях, если на это не получено письменное согласие от издательства. Эти правила публикуются не только на сайте журналов, они отражаются и в лицензионном договоре, который автор подписывает при положительном решении редколлегии о публикации статьи.

Вместе с тем периодически в интернете и социальных сетях публикуется информация о разоблачениях якобы ничтожного уровня квалификации весьма авторитетных представителей какой-либо общественной науки (социальной антропологии, психологии, социологии, политологии, даже философии и т. д.). Чаще всего используется схема отправки в редакции уважаемых научных журналов «фейковых» статей с вымышленными результатами исследований, описанием абсурдных социальных или политических экспериментов, несуществующих теорий, ссылок на никогда не публиковавшиеся научные источники, указание на несуществующих авторов и т. д. В равной степени успешным оказывается продвижение текстов с описанием невероятных, примитивных, абсурдных и т. д. и эмпирических исследований, и якобы фундаментальных теоретических статей с многочисленными методологическими «выкладками». Рекомендации анализировать логику высказываний, характер подбора фактов в тексте статей, отдавать предпочтение текстам с количественными данными безусловных гарантий разоблачить «фейковые» статьи не дают. Количественные данные обладают эффектом «ауры надежности», но их очень легко фальсифицировать или представить так, что реальные тренды не будут очевидны.

С учетом того, что сейчас в издательствах серьезных научных журналов решение о публикации статей принимается на основании «слепого» двойного рецензирования присланных материалов, оценки с помощью специальных программ наличия в тексте плагиата, кроме того, внимательно анализируются собранные в интернете сведения об авторах (помимо присланных заявителем данных о себе), то появление в научных изданиях подобного рода «фейковых» статей действительно носит скандальный характер, но является вполне закономерным проявлением «политики постправды» в сфере науки, хотя такого не должно быть в принципе. Вместе

с тем подобные «эксперименты» над научными журналами не только являются неэтичными сами по себе, но это — в принципе недопустимая провокация в мире науки. Натурные эксперименты над учеными (да просто — над людьми) без их согласия, мыслимо ли такое в эпоху торжества просвещения и науки? В эпоху постмодерна и «постправды», как оказалось, вполне возможно.

В эпоху «постправды» размываются не только критерии истинности, но подчас сознательно разрушаются нормы нравственности и этичности поведения ученых. Так называемые «гибридная война» и политика «мягкой силы» в области общественных наук и образования подчас подталкивает авторов написать тексты, которые позволили бы им легко получить грантовую поддержку или опубликоваться в престижном научном издании. Не секрет, что определенные преференции при решении о публикации получают формально обладающие всеми признаками научности, но при этом глубоко идеологизированные тексты, если они вписываются в «мейнстрим» редакционной политики и совпадают с политическими взглядами наиболее авторитетных в составе редколлегии людей. Насколько научным является текст, если его автор при соблюдении всех необходимых формальных атрибутов научности (категориальным аппаратом, ссылками на первоисточники и теории, даже эмпирическими данными и проч.) стремился обосновать некую политическую идею, подобрать примеры, подтверждающие именно ее и т. д., то есть если искажение информации носит осознанный и системный характер? «Политика постправды» в науке делает сам вопрос о значении истины, о самой истине бессмысленным, задача для некоторых представителей науки заключается в «продвижении своего товара».

Этические требования на сайтах ведущих журналов гласят, что решение принимается на основе критериев научности, объективности и т. д., но многие из российских обществоведов уже неоднократно сталкивались с ситуацией, когда их статьи отвергали именно из-за того, что выводы присланных ими материалов не соответствовали политическим взглядам и представлениям членов редакции журнала. Кроме того, во многих научных изданиях предпочтение отдается текстам, тематика которых связана с борьбой против различных форм социальной несправедливости, злоупотреблений и акцентирует именно критическую составляющую исследования. Само по себе это не является чем-то плохим, но при этом часто размываются границы между научными и публицистическими текстами; доминирование в редакционной политике такого подхода значительно сужает перечень востребованных тем статей и предопределяет определенный набор ожидаемых от автора выводов. Нейтральность и беспристрастность рецензентов и членов редколлегии при принятии решения о судьбе научного текста, способность при оценке чужих научных статей отказаться от собственных методологических предпочтений и политических оценок — все это замечательные благопожелания, которые далеко не всегда реализуются в действительности. Хотя существует замечательная формулировка «мнение редколлегии может не совпадать с позицией авторов опубликованных в номере статей», более реальны практики отказа в публикации в связи с несоответствием идей автора точке зрения членов редколлегии.

Есть еще один тонкий момент в редакционной политике научных обществоведческих журналов, который вызывает вопросы: приветствуются не просто обширные пристатейные списки публикаций, фактически требуется доминирование ссылок на статьи из журналов, входящих в актуальные базы Web of sciences core collections и Scopus. Некоторая сюрреалистичность этого требования журналов, когда, по сути, фундаментальная монография оценивается как источник информации ниже любой статьи из престижных зарубежных баз периодических изданий, дополняется еще одним: ссылок на российские источники должно быть меньше, чем на англоязычные. Фактически формируется замкнутый круг с эффектом постоянного повышения цитирования журналов из этих баз на английском языке.

Итак, дело не только в научной честности и этике поведения ученых. Есть редакционная политика, которая вполне может оказаться «политикой постправды» институциональных структур, диктующих авторам научных текстов свою волю. Есть проблемы выбора при множественности правдоподобных описаний политических исследований, поскольку «научный подход требует от ученого установки на обнаружение того, что же на самом деле происходит в данной конкретной ситуации». Как отмечает И. Шапиро, «мир состоит из каузальных механизмов, существующих независимо от нашего исследования и даже осознания; научный метод — это лучший способ ухватить их истинный характер». Своего часа ждет анализ новых методов исследования в политической науке, например сверхпопулярных ныне Big Data, логика использования которых строится не на выяснении причинно-следственных связей, а на интерпретации совместной встречаемости признаков объектов без попыток выяснения универсальных принципов и сущностных характеристик изучаемых явлений. Интерпретация вместо объяснения — это тоже признак «постправды» в науке.

Как мы видим, «постправда» принимает в научном мире причудливые формы. И универсальных рецептов избегнуть этих «подводных камней» в поиске научной истины нет.