К смотринам мы готовились очень тщательно. Меня забавляла серьезность и волнение Рики, когда она подбирала мне костюм, придирчиво разглядывала мои ногти и прическу, и своими собственными царскими ручками натирала кремом мне ботинки. Но Рике было совсем не до смеха.

— Рик, мне вырвали месяц назад зуб мудрости. Как ты думаешь, это сильно уронит меня в глазах твоих предков?

Она что-то фыркнула, продолжая заниматься моей обувью.

— Милая, это даже возбуждает, — заметил я, наблюдая за ней. — Давай поиграем в игру будто ты служанка, а я хозяин.

— Зачем? — Недоуменно остановилась она.

Я шумно выдохнул.

— Да-с… Ну и подруга у меня — ни чувства юмора, ни воображения. Ты всегда так глупеешь, когда дело касается твоих родителей?

— Мне не весело. Ты не знаешь, как это для меня важно. Ты тупой и неотесанный чурбан, который мне стыдно показывать своей семье, я пытаюсь хоть как-то привести тебя в подобающий вид. — Раздраженно сказала она.

Больше всего на свете мне нравилось, когда кому-то хотелось непременно испортить мне хорошее настроение. Чаще всего эти счастливцы своего добивались очень быстро.

Я присел на корточки рядом с ней и осторожно взял ее за подбородок.

— Знаешь, Рик, я никогда не мог понять, почему я вообще нахожусь рядом с тобой. Почему я терплю твой долбанутый характер и до сих пор не вымел тебя из своей жизни поганой метлой.

Она едва не задохнулась от возмущения. Оказывается, не сложно ее вывести из равновесия, совсем даже и просто.

— Я красивая, умная, успешная женщина! — Сдерживая себя едва, произнесла она. — Тебе просто повезло, что я с тобой. Не забывай об этом никогда!

— Таких каких как ты в базарный день дают по десяти на рубль, — спокойно произнес я, убирая руку. — И не надо метать молнии. Другая, нормальная женщина, после этих слов дала бы мне пощечину и ушла. Но не ты. И знаешь почему? Потому что ты пообещала своим родителям, что приведешь им на смотрины своего парня. И ты это сделаешь, ни за что не дашь себе лопухнуться и явиться одна. Поэтому я могу как угодно унижать тебя и делать с тобой что угодно — ты все равно поведешь меня. Хочешь проверить?

Она медленно встала. Я тоже встал. Мы стояли друг напротив друга и пытались убить глазами.

— Ты знаешь, что я сейчас сделаю? — Многозначительным шепотом спросил я. Азарт просто переполнял меня.

— Не посмеешь. Я уничтожу тебя. — Прошипела она сквозь зубы.

— Это вряд ли. Кого же ты представишь своим мамочкам тогда? Такой бездарный провал — это не для тебя. — Я рывком развернул ее и слегка наклонил, заставив облокотиться руками о батарею. Поднял на ней юбку. Она яростно зарычала и попыталась меня отпихнуть, но физическая сила была на моей стороне.

— Если у тебя будут синяки, родители могут это увидеть. — Заботливо произнес я, отодвигая резинку ее трусиков. Когда я входил в ее напряженное, дрожащее от злости и беспомощности тело, прошептал в самое ухо:

— Жизнь полна компромиссов, Рик. Невозможно прожить ее и никогда не делать выбор, который тебе не по душе. Иногда нужно немножко сжечь Москву, чтобы спасти Россию. Если не расслабишься, тебе будет больно. Мне так хочется сделать тебе сейчас больно, что лучше расслабься и не доставляй мне такой радости.

Она взвыла, как раненое животное и тут же обмякла, позволив мне в течение пяти минут измываться над ней самым грязным образом. Такая покорная, полная ненависти к той моей части тела, которую совсем недавно так неистово и нежно ласкала, она разбудила во мне животное. Если бы меня так сильно не возбудила ситуация, клянусь, я терзал бы ее до тех пор, пока от отчаяния она не стала бы грызть батарею, о которую держалась, чтобы не биться головой о стену.

Потом она долго сидела в ванне, а я валялся в комнате. Курил, пуская в потолок колечки. Колечки пускать было забавно. Меня еще в школе, помнится, приятель научил. Просто медитация какая-то.

Она вышла не скоро. Вымытая с головы до ног наверное раз сто. Завернутая в полотенце. Стала в дверях, облокотившись о косяк и тяжелым взглядом уставилась на меня. Я уже не курил, после трех сигарет мутило. Я пил кофе из большой чашки, которую Ри называла бассейном. Ее всегда бесило, когда я наливал кофе в большие чашки. На свою возлюбленную я не смотрел, но взгляд ее ощущал кожей. — Ты ненавидишь меня? — Спросил я. — Что ты сейчас чувствуешь, расскажи.

— Я пробую понять. И не могу. — Тихо произнесла она. — Почему ты пытаешься меня сломать?

— Почему ты позволяешь мне это? Значит тебе это нужно, верно?

— Ты будто хочешь убить во мне что-то…

— Я хочу разбудить в тебе человека. Я хочу любить тебя, но я люблю ту Рику, которую ты прячешь. Просто пытаюсь отыскать ее в тебе, вернуть…

Она подошла и села рядом со мной.

— Ты просто не представляешь, как мне плохо сейчас. Ты растоптал меня. Ты не представляешь что ты сделал…

Я посмотрел на нее. В ее глазах стояли слезы, самые настоящие. Такое человеческое страдание светилось в них…

Я снова взял ее за подбородок. Но на этот раз меня переполняла нежность.

— Ну видишь, милая, наконец-то это ты. Настоящая. На тебе все время какая-то маска, что-то наносное. И так трудно заставить тебя снять ее… но та высокомерная дрянь, которую я не люблю и которой так гордишься ты, ведь она спряталась сейчас, скрылась, когда тебе так тяжело. Она оставила тебя одну. Она трусливая и слабая, видишь? Ее можно прогнать… просто я не могу же все время тебя ради этого мучить. Быть может ты сама попытаешься стать собой?

— Это какой-то бред! Ты выдумал себе образ и пытаешься меня под него перестроить, пытаешься сломать меня! — С горечью воскликнула она. — Но я — такая, какая я всегда! Ты так говоришь, будто у меня раздвоение личности! Хватит себя обманывать и надо мной издеваться!

— Подойди к зеркалу и посмотри на себя. Ты себя не узнаешь. К сожалению, это не надолго, скоро станешь прежней…

— Ну хватит же…

— Если ты такая какой хочешь казаться обычно, то почему позволила мне сделать то, что сделал? Ради того, чтобы не прийти одной к маме? Ради этого ты терпела? Но ведь это тоже не в твоем стиле, верно? Или семья — это твоя единственная слабость, ради которой ты все-таки идешь на компромиссы?

— Ты моя слабость… — едва слышно произнесла она. — Ты тот, кто может меня сломать. Единственный на свете. И если ты воспользуешься этим, если тебе все-таки удастся, если ты так жесток, то… ты меня погубишь.

— Раненый хищник просит пощады? — Ласково спросил я и коснулся ее руки. Она поняла мои намерения и отстранилась.

— Прости, но пока я тебя еще немного ненавижу. Совсем чуть-чуть… Вообще-то физически это тоже было больно.

Ее семья была довольно состоятельна, судя по дому, в котором проживала. Район Белых Прудов, весь утопающий в парках, сам по себе был местом дорогим. Дом выглядел соответствующе. Во дворе стоял Нисан Патрол и черная Нива Шевроле. Кажется Нива была Рикина, пару раз она на ней приезжала ко мне. Нисан, должно быть, папочки. Я чувствовал волнение и напряжение Рики когда мы шли от ворот к дому. Все еще чувствуя себя немного виноватым, я поддался порыву и взял ее за руку. Слегка сжал.

— Я буду паинькой, милая. Не волнуйся.

— Ты все сделаешь как я сказала. Для меня это важно.

— Конечно.

Еще за два дня до смотрин Ри обстоятельно меня проинструктировала. Рассказала про родню и объяснила как себя вести. Быть вежливым, быть умным, быть сдержанным, быть идеальным, короче, кандидатом на ее руку и сердце. Потому что именно как жениха ей придется меня представлять. Такие уж у нее предки. Они вовсе не в курсе были наших с Ри настоящих отношений, в городе она снимала квартирку недалеко от работы, так что родители были уверены, что их дочь спит там. В одиночестве. Вещи Рики уже давно плотно обосновались у меня дома, но об этом никому не следовало знать.

Мать открыла дверь. Плотного телосложения дама, затянутая в какое-то старомодное атласное платье болотного цвета. В ее внешности не было ничего общего с дочерью, я подумал, что не так уж и верно утверждение, что для того, чтобы узнать какой станет твоя жена, нужно посмотреть на ее мать. Впрочем, чего только не делает время с людьми. Но у Ри была тонкая кость, или как там это называется. Ни разу не видел, чтобы она сильно беспокоилась о диетах, но самая вредная калорийная еда ни капли не отражалась на ее фигуре. Рика была как-то врожденно изящна. Быть может, она больше пошла в отца, которого мне только предстояло увидеть. Мать сдержанно улыбнулась нам, не забыв окинуть меня быстрым оценивающим взглядом и, поприветствовав, проводила в прихожую, дала тапки и стояла рядом пока мы раздевались. В доме пахло пыльными книгами и жареным мясом. Было вполне, на первый взгляд, уютно, но что-то меня сразу напрягло. Какая-то атмосфера чопорности и… не знаю как объяснить… Как-то было не просто все что ли. Вообще у меня сложилось изначально предвзятое мнение о Рикиной семье. Недосказанность и натянутость в словах моей подруги когда в разговоре мы касались этой темы возможно была тому причиной. И вообще само Рикино отношение ко всему, что связано с ее родней. В этом было что-то неестественное. Я чувствовал, что все проблемы Рики, изломы ее личности начинаются здесь, в этом доме. И именно с ее не знакомой мне еще семьей мне приходится бороться, мучая себя и мою возлюбленную.

Мы прошли в гостиную. За накрытым столом уже сидело все семейство. Отец, худощавый высокий мужчина с тяжелым взглядом, брат, немного полноватый, больше похожий на мать и семейство брата — жена и двое мальчиков лет десяти. Еще была женщина лет сорока пяти, кажется сестра отца. Все это я знал по инструктажу Рики, узнать кто есть кто на практике было не трудно. Так же не трудно было определить, что ни один из двух мальчиков не является сыном моей Рики. Вот это я понял уже инстинктом. Но где же он, ее мальчик? И почему она все еще прячет его? Почему так о нем и не сказала? По-моему все сроки уже давно прошли, если уж она решила познакомить с родителями, то почему молчит о сыне?! Это было уже просто неприлично. Я начал откровенно злиться. Родня сдержанно, как и мать, улыбалась, отец семейства, каждый жест которого выдавал в нем потомственного военного, представил мне всех присутствующих после того как Ри представила меня. Да, это была не та вечеринка, на которой можно было расслабиться, надраться водки до свинячьего визга и к концу вечера запросто уже панибратствовать со всеми подряд. Тут даже водка не поможет. На столе, кстати, кроме водки никакой другой выпивки и не было.

— В нашей семье не признают других напитков, — заявил отец, наполняя стопки. — Шампанское, вино и прочий суррогат — это не для нас. Даже коньяк не уважаем — напиток должен быть чистым, безо всяких там примесей.

Видимо дамы употребляли здесь то же, что и отец семейства, потому что не дрогнувшей рукой папаша налил «Столичной» и невестке, и дочке, и жене, и сестре. Хорошо хоть пацанам не предложил.

— Обратите внимание, Денис, водка из старых еще запасов. Ящик хранится лет двадцать уже, для особых случаев достаем по бутылке.

— Да, редкая у вас выдержка, — хохотнул я. — У меня бы не хранилось так долго. Однажды решил я дома бар сделать в серванте. Купил коньяк, вино, виски и еще кучу всего, расставил бутылочки, типа как в американских фильмах — придет кто в гости, достать, налить по бокальчику чего-нибудь по выбору и потягивать, развалясь в кресле. Так вот не тут-то было. За неделю половину сам выхлестал, а другую половину знакомые выхлебали. Как прознали о моем запасе, так давай каждый вечер наведываться. С тех пор я выпивки дома не держу. Боюсь спиться совсем.

За столом повисла тишина. Мне захотелось смеяться, но я сдерживал себя как мог. Старался не думать о том, какая же я редкая сволочь — опять обижаю Рику. Но гадости лезли из меня сами собой, ничего не мог с этим поделать.

— Папа, он шутит, — сказала Рика, разорвав тишину. — Он так шутит иногда. Ты знаешь, у этих творческих людей часто бывают причуды.

Напряжение будто бы спало.

— Ну что ж, давайте за знакомство тогда поднимем наши бокалы, так сказать, — мы чокнулись и осушили стопки. Я тут же нагло подвинул к себе блюдо с какой-то птицей и стал отрывать себе ножку. Остальные тоже принялись осторожно за еду. Атмосфера за столом немного изменилось. Я почувствовал, что стал вызывать любопытство. Все будто ждали с легким испугом и в то же время интересом что же я выкину еще. Мать, чтобы видимо прервать молчание, стала расспрашивать меня о моей работе, о том, чем я сейчас занимаюсь. Голос у нее был высокий и неприятный. Вместо того, чтобы ответить на ее щебетание, я спросил:

— Вот мне интересно было, а чего вы так назвали Рику? Странное имя какое-то. Нерусское что ли? Фамилия вроде русская у вас — Даренские, а дочку так назвали необычно. Это что ли аббревиатура? Вроде Вилена или Драздраперма, извините за выражение? — Я невинно захлопав глазами, уставился на папашу. Тот тоже хлопал глазами. Наверное решал — шутка или нет. Помолчал, прожевывая помидор. Ответила мать:

— Нет, ну что вы. Это не аббревиатура вовсе. Понимаете, Петр Никанорович вышел из среды офицеров, мои родители тоже были военными, но это вовсе не значит, что мы такие уж далекие от искусства и культуры люди. Наша семья всегда интересовалась музыкой, театром, живописью. Петр Никанорович в молодости был большим поклонником гитарной музыки. Вы знаете гитариста Эрика Клептона? Очень известный в свое время музыкант.

Я с умным видом покивал головой.

— Мы очень хотели, чтобы у нас родился мальчик, — продолжала она, — в нашей семье, как видите, часто рождаются сыновья, Петр Никанорович собирался назвать сына Эриком, в честь своего любимого музыканта. Но родилась девочка, поэтому она стала Эрикой. Очень необычное для тех времен имя, но мы не боялись выделиться из толпы.

— Да, серость никогда не приветствовалась в нашей семье. — Поддержал ее супруг. — Мы живем так, как считаем правильным. И все эти пересуды у нас за спиной — следствие зависти. Нам не в чем упрекнуть себя. Несколько поколений моих предков служили родине без страха и упрека, поступали всегда по чести. И в этих же традициях я воспитал детей.

Мы выпили еще раз.

— Вы наверняка слышали о нашей недавней трагедии. — Продолжал Петр Никанорович. — Наш сын Степан погиб. — Он помолчал, рассеянно провел рукой по ежику волос на голове. — Я знаю точно, что в городе много пересудов было по этому поводу. Мы не захотели вступать в переговоры с похитителями и многие нас в этом потом обвиняли, говорили даже, что чуть ли ни мы сами виноваты в гибели сына. Но толпа малодушна, и в малодушии слабость нашей нации. Этим еще долго будут пользоваться все кому не лень. Я всегда стоял на позиции того, что вступать в любые переговоры с террористами нельзя ни при каких обстоятельствах. Любые компромиссы в этом деле лишь приведут к новым преступлениям. Им надо дать раз и навсегда понять, что диалог невозможен, ведь тогда и не будет смысла похищать людей. Англичане, например, не выкупают своих пленников, не вступают в переговоры. И, как все знают, это приносит свои плоды. А у нас постоянно похищают людей. Мы платим. И людей снова похищают. Это нескончаемая кормушка для подобного типа преступников. Так вышло, что мне в жизни пришлось доказать на деле веру в мои убеждения. Я не унизил себя, свою семью, страну трусливыми переговорами с похитителями. Мой сын знал на что идет, отправляясь на Кавказ, знал, что рискует, он знал о моих принципах и его принципы были такими же. Он сам выбрал этот путь и погиб. Журналист — это тоже солдат. Когда он там где война, он служит своей родине. Я считаю и буду считать, что поступил правильно. — Он твердой рукой разлил водку. — За Степана. — Сказал он.

Мы выпили.

— Что вы скажете по этому поводу? — Спросил Петр Никанорович. — Мне интересно ваше мнение, как человека стороннего.

Я долго смотрел на него, думая о своем. Все в напряжении смотрели на меня. Мне надо было сказать что-то правильное. То, что хотела бы, чтобы я сказал Рика. Сейчас это действительно было важно. Но я сказал то, что думал:

— В этом есть своя логика. Наверное это по-своему правильно.

Я действительно так думал. Но еще я думал о том, что если бы мне предложили выбирать, например, спасти страну или спасти сына, я бы не задумываясь пожертвовал страной. Это делает меня предателем? И что на самом деле правильно в этой ситуации? Какой выбор верен? Если природно — выживание рода требует, чтобы ты мог пожертвовать родными если это может помочь всему сообществу, но, с другой стороны, сердце всегда выбирает того единственного близкого, а на остальных, по большому счету, откровенно наплевать. Стоит ли действовать наперекор сердцу? Быть может сердце — это тот глубокий инстинкт, который подсказывает единственно верные решения? Начинаешь рассуждать головой и ошибаешься. Слушаешь сердце и все выходит верно. Ведь вполне возможно, что выживание вида зависит как раз оттого, что каждый индивид борется за выживание самых своих близких. За выживание своих собственных детенышей. Каждый. И получается все. Все за всех. Ты не можешь отвечать за все человечество, но вполне можешь позаботиться о своей жене и детях. И больше быть может ничего и не надо… Так малодушно… так не патриотично… Но почему же сердце просит поступать именно так?! Если представить на миг, что дети не смогут больше доверять своим родителям, не смогут доверять этому древнейшему инстинкту родительской преданности, если женщины будут знать, что их мужчины, их опора и стена, легко смогут пожертвовать ими ради благополучия чужих людей — ведь тогда мир скатится в хаос! Не останется самых светлых, трепетных и нежных чувств, которые придают краски нашей жизни. Мы станем пчелами. Трудиться на благо улья, не зная ни любви ни ласки. Упорядоченный хаос. Пустота. Бессмысленность. Наверное путь отца Рики, в теории вроде бы верный и достойный восхищения, на самом деле — путь в никуда. В мир боли и отчаяния, которые плавно переходят в равнодушие. Об этом я умолчал. Я не мог сказать это человеку, который потерял сына, доказывая свои убеждения. Ему спокойней в том мире, в котором он все для себя объяснил. И каким бы ни было мое отношение к этому человеку и его семье, я не хотел делать ему больно, даже пытаться.

— Во многом вы мне не понятны, — сказал отец. — Но я вижу, что вы не умеете лицемерить. И это хорошо. Это очень важно в человеке. В нашей семье не было лицемеров, и я никогда не допущу, чтобы они у нас появились. Впрочем, Рика не привела бы вас в наш дом, если бы вы в чем-то не соответствовали нашим требованиям.

В этот вечер я больше не шутил. Не было куража. Просто терпел это мероприятие и не мог дождаться когда оно наконец закончится. После ужина мать принесла семейный альбом и стала показывать Рикины детские фотографии. Сыновья брата осторожно и почти бесшумно играли где-то в стороне, остальное семейство сдержанно комментировало снимки. Вот Рика с родителями в Сочи, вот Рика идет в первый класс, вот Рика в пионерлагере, вот Рику принимают в пионеры. Худая белокурая девочка, скромная, почти не улыбающаяся. Удивительно, что из серой неприметной мышки выросла такая красавица. Мне хотелось, чтобы показали «вот Рика выходит из роддома со свертком в руках и ее встречает отец ребенка», но таких фоток в альбоме не было. Все заканчивалось очередной поездкой Рики в дом отдыха в Сочи с родителями, когда ей было пятнадцать лет. После этого нудного альбома мне стали показывать другой, еще более нудный — Рикины военные дедушки с каменными лицами и ее же родители с такими же лицами. Я уже был сыт по горло ее семейством. Неинтересные пустые физиономии, напыщенные и полные гордого армейского самодовольства. Я еще не задумывался особо о том, чтобы жениться на Рике, но теперь, после знакомства с ее семьей, я понял, что меньше всего мне хочется становиться частью этого клана. И ни за что на свете не допущу я, чтобы мои дети, дочери и сыновья, появились в этих альбомах с такими же каменными лицами. Я не хочу, чтобы на семейных вечеринках они осторожно и почти бесшумно играли в стороне. Пусть они визжат, прыгают, разбивают тарелки и, ревниво требуя внимания к своим драгоценным персонам, не дают вести степенный взрослый разговор. Пусть мои дети будут такими. Я готов с этим смириться и радостно с этим смирюсь. После всего что я здесь, в этой семье наблюдал, я уже не хотел видеть Рикиного сына. Еще одного тихого запуганного мальчика. Если бы он был здесь, это была бы вообще последняя моя встреча с Рикой. Надо же, никогда не думал, что семья девушки может так сильно повлиять на мое отношение к самой девушке. Многое в Рике мне стало понятно. Ее сдержанность, высокомерие, дерзость. Ее холодность. По большому счету, кроме секса нас вместе ничего не держало. Мы — разные миры. Нам никогда не удалось бы понять друг друга. Постель — это хорошо, но совместная жизнь складывается не только из постели. И когда уйдет новизна, острота секса, что останется? И когда она превратится в свою толстую мамашу, или в своего худощавого упертого папашу, что останется? Не факт, что мне удастся сделать ее нормальным человеком. Да и не хотелось мне уже… Я понял, что еще одной встречи с ее семьей моя тонкая натура не перенесет.

Семейство попрощалось со мной так же сдержанно, как и встретило. Я даже не понял, понравился я им или нет. Мамаша сказала, что они надеются увидеть меня еще, но это вполне мог быть всего лишь жест вежливости. Я ответил, что да, я тоже на это надеюсь. Лукавил безбожно. Ри проводила меня до машины и села со мной. Молчала.

— Я что-то делал не так? — Спросил я. Вообще-то мне было наплевать. Просто хотелось домой.

— Могло быть и хуже, — ответила она. — Я была как на иголках. С тобой ни в чем нельзя быть уверенной.

Я вздохнул и положил руки на руль. Вот дилемма то, выпившим ехать не хотелось, когда-то давно еще отец мне очень здорово вбил в голову, что нельзя за руль садиться после водки. Но оставлять машину возле их дома тоже не хотелось.

— Может я вызову такси? — Спросила Рика, она знала про мое отношение к пьяному вождению, но я отрицательно покачал головой.

— Иди домой, — сказал я. Неприятный осадок после семейного ужина, после все атмосферы ее дома был таким мучительным, что я не мог даже Рику сейчас ощущать рядом с собой.

— Завтра вечером я приду, — тихо сказала она на прощанье. Может она что-то чувствовала, не знаю. Наверняка чувствовала. Мне было все равно. Я просто хотел спать. Эти вампиры высосали меня до дна. И я хотел спать один.

Весь следующий день я старался не думать обо всем этом. Было какое-то неприятное ощущение, даже не смог бы наверное объяснить с чем это было связано. Рика пришла поздно, когда я был уже дома. Меня все еще волновало ее тело, поэтому когда она нырнула ко мне под одеяло, я все сделал, как обычно. Теперь действительно между нами остался только секс. Если она и заметила на утро мою холодность, то не подала виду. Быть может еще несколько встреч, несколько ночей, и моя страсть к ней сошла бы на нет. Я это реально чувствовал тогда. Совсем немного… Если бы не появился он.

Мы встретились дня через два после ужина в кругу Рикиного семейства. Встретились самым дурацким и странным образом. По его инициативе. Впрочем, было ли вообще в его поведении и поступках хоть что-то, что можно было бы назвать не странным… и на куче навоза иногда вырастают орхидеи.

Я брился в ванной, Рика, жуткая сова, еще валялась в постели. В тот момент, когда зазвонил звонок, я старательно размазывал пенку для бритья по физиономии. Мне были не известны столь беспардонные личности, которые могли вот так нагло ломиться ко мне с утра. Поэтому я даже не разозлился. Немного даже встревожился — утренний звонок не предвещал ничего хорошего. На ходу вытирая подбородок, я поплелся открывать дверь.

Создание, которое стояло передо мной скалило завидные белые зубы и самым откровенным образом меня разглядывало. Такие юные существа никогда не посещали меня, тем более существа мужского пола. Я чуть было не сказал сразу досадливо — мальчик, ты ошибся, но что-то меня остановило.

— Здравствуй, — сказал мальчик. На вид ему было лет четырнадцать, довольно рослый, насмешливые карие глаза… он был ни капли не похож на Рику, поэтому до меня сразу не дошло… В тот самый первый момент, когда я увидел его на пороге я ощутил теплую его какую-то притягивающую энергию. Странное такое чувство, похожее на то, как заходишь с мороза в комнату с камином. Протягиваешь руки к огню и мурлыкаешь от удовольствия. Чрево моей снежной королевы не могло произвести на свет это неземное теплое создание.

— Я сын Эрики, — сказал мальчишка и нетерпеливо поднял брови, будто говоря: «Ну что, ты думаешь меня вообще впускать или нет?»

Я, как рыба, по-дурацки открыл рот, но так и не нашел что сказать. Молча отступил, приглашая его войти.

Он вошел в прихожую, по-хозяйски осматриваясь. Руки в карманах бежевых широких штанов, на футболке надпись «Я сегодня холост». Сам я был по-прежнему без текстов. Мальчишка так ошарашил меня своим появлением, а особенно своей абсолютной непохожестью на всех, кто был кровно связан с Рикой, что мне требовалось время, чтобы справиться с сумбуром. Но мы с мальчишкой были уже не единственными актерами на этой сцене. В дверях комнаты стояла моя возлюбленная в наспех накинутой моей рубашке и расширенными от каких-то непонятных эмоций глазами взирала на нашего гостя.

— Привет, ма, — хмыкнул парнишка. — А я думал, ты девственница.

Рика зарычала, так же, как рычала иногда на меня и разразилась такой тирадой, что воспроизводить ее здесь у меня не поднимется рука.

— Что ты здесь делаешь? — Уже человеческим голосом недобро спросила она. Глаза ее метали молнии. На мальчишку ее ярость совершенно не произвела впечатления. Он повернулся ко мне и протянул руку, которую я машинально пожал.

— Меня зовут Владимир. Я сын этой рыси.

Я почти уже боготворил его.

— Денис, — ответил я. — Тебя назвали в честь Высоцкого, предполагаю?

Мальчишка засмеялся, показывая все зубы и прищелкнул языком.

— Не угадал. В честь Владимира Ильича. Но мыслишь верно.

Я провел мальчишку на кухню и попросил сделать чай, а сам помелся в ванную добриваться. И заодно собрать мысли в кучу. Не успел закрыть дверь, как вломилась Рика.

— Я не хотела, чтобы вот так вот… — растерянно, почти умоляюще произнесла она. Я уже брился, стараясь не смотреть на ее отражение в зеркале.

— Ри, я знал про сына. Мне сказали уже давно. — Успокоил ее я. — Почему ты молчала? Ты познакомила меня с родителями, а с ним не стала. Почему?

— Я не знаю, — сокрушенно пробормотала она. — Он не такой как они, если бы вы были там вдвоем, это было бы невыносимо.

— Извини, но я не понимаю. — Украдкой я бросил-таки на нее взгляд. Такой удрученной, пожалуй, я ее не видел еще никогда. — Я не могу понять, в чем проблема. И еще одно, — теперь уже я повернулся к ней и заставил ее поднять глаза, — извини, это, конечно, очень личное для тебя, но я не понимаю, как у тебя может быть такой взрослый ребенок?

В ее взгляде заметались непонятные огоньки, но каким-то усилием ей удалось их потушить.

— Ты не поймешь, я тебя знаю…

— Ты все мне расскажешь позже, согласна?

— Нет…

— Ри!

Ее лицо стало жестким.

— Нет.

— Тогда уходи. Оставь его и уходи.

— Это несправедливо, это тебя не касается!.. — Вновь растерялась она. — Какое у тебя право…

— Дорогая, я твой доктор. И меня все касается до тех пор, пока я не вылечу твою нездоровую психику. Так что можешь уходить, если не согласна со мной.

Ее глаза сверкнули и она пулей вылетела за дверь. Через две минуты, когда я вышел, ее уже в квартире не было. Мальчишка мирно сидел на кухне и потягивал «Гессер», выуженный, вероятно, из моего холодильника.

Я хотел сказать ему что-нибудь по этому поводу, но передумал. Для меня на столе стояла чашка с дымящимся кофе.

— Я подумал, что ты не будешь пиво с утра, — объяснил парень.

— Почему ты назвал ее рысь?

— Это для нее ласковое прозвище, типа мамуля. Она не обижается.

Я понимающе покивал и уставился в свою чашку.

— Не знаешь как со мной общаться? — Доверительно спросил мальчик. — Глупая ситуация, да?

— Да, — согласился я. На самом деле мне хотелось смеяться. С одной стороны, ситуация и впрямь была глупая, с другой — рядом с мальчишкой было так спокойно и хорошо, что я терялся даже от одного этого.

— Не оставляй ее, — тихо сказал он.

— Что? — я вскинул глаза. Он смотрел на меня серьезно и по-взрослому.

— Ты был у нас, я знаю. Я знаю, что они все ненормальные. Но она не такая. Только притворяется такой, на самом деле — нет.

— Почему ты решил, что я тот, кто ей подходит? Мы почти не знакомы.

— Она выбрала тебя. — Спокойно сказал он. — Этого достаточно. Я пришел, только чтобы попросить тебя, чтобы ты ее не бросал. Я бы бросил, если бы у моей девчонки была такая семья.

— Сколько тебе лет? — Спросил я.

— Она сама скажет. Она наверное хотела нас познакомить, но боялась. Я слышал, о чем вы говорили только что. Я бы тебе рассказал все, но она сама расскажет. Вернется и расскажет, вот увидишь.

— Чего боялась?

— Того, что ты спросишь то, о чем спросил.

— Такая мрачная тайна?

Он хохотнул.

— Нет в общем-то. Просто ты нормальный человек, я нормальный человек. Нам это трудно понять.

Я смотрел на него и просто хлопал глазами. Рике было двадцать девять, значит мальчику не могло быть больше тринадцати. Но я чувствовал, что разговариваю с человеком старше и мудрее меня. Этого не могло быть!

— Ты ее родной сын? — Неожиданно вырвалось у меня. В этот момент затрезвонил телефон. Я взял трубку. Мой чернокожий друг заорал, что у нас съемка через двадцать минут и все давно собрались и ждут меня. Я едва понял, что он имеет в виду. Разговор с Владимиром напрочь выбил меня из реальности.

— Мне надо на работу, — пробормотал я, кладя трубку. — Мне очень жаль… Хочешь, можешь остаться, я вернусь через пару часов.

— Не, мне в школу. Я и так косанул первые уроки. Да мы еще увидимся, сам понимаешь.

Уже в дверях он сказал мне:

— Все будет хорошо. Насчет нашей родни ты не парься, никогда не ходи туда когда меня там нет, у матери спрашивай. А при мне они как котята. Если постараешься, тоже сможешь их держать в кулаке. Кстати, у тебя жевачки нет?

Весь день я летал. Казалось, мальчишка зарядил меня своей энергией. Хотелось просто двигать горы! После рабочей съемки я, впервые за последние пару лет, взял свой старый «Никон» и поехал на озеро. Мне непременно захотелось снять закат. Так, как я давно собирался. Весна била по мозгам со страшной силой. Я бродил один возле воды, испробовал десятки ракурсов и дождался самого прекрасного в моей жизни заката. Мой свадебный подарок Рике, этот закат, который я поймал навсегда, он будет висеть над нашей кроватью. И напоминать мне об этом дне, когда я понял, что люблю ее, люблю такой, какая она есть. Такой, какой ее любит Владимир. Всего несколько минут, проведенные с ее сыном полностью поменяли мое отношение к ней. Так почему же она не показала его сразу…