Сидя у окна своей комнаты, залитой призрачным светом полной луны, Изабель увидала, как Джастин вышел из кузницы один, без Эвелины, и, широко шагая, направился к замку. Через несколько минут Изабель услыхала, как он отворил входные двери, как тихо открылась и закрылась дверь его комнаты. Затем все смолкло, и наступила тишина. Внутренняя, соединявшая Спальни супругов дверь теперь почти все время была закрыта, и Изабель не могла слышать Джастина, как бывало раньше.

Вздохнув, Изабель отошла от окна и присела на краешек своей кровати, ожидая, когда придет Оделин и поможет ей приготовиться ко сну. Прежде они с Джастином сами помогали друг другу раздеться, но это было давно. Все изменилось с того злосчастного дня, когда она потеряла ребенка. Прошло уже более месяца, а Джастин даже не прикасался к ней. Он обращался с ней ласково и приветливо, как и подобает любящему мужу, но вместе с тем старательно держался на расстоянии. Иногда Изабель казалось, что хуже этой муки может быть только смерть.

Несколько раз по ночам, словно в наваждении, Изабель, вздрогнув, вдруг просыпалась, ей мерещилось, будто Джастин снова рядом – стоит возле ее кровати или сидит подле нее, шепотом говорит что-то, ласкает волосы и целует лицо. Но всякий раз, проснувшись, она понимала, что по-прежнему одна, что в комнате темно и тихо и лишь поленья чуть слышно потрескивают в камине.

Такие сновидения и грезы были истинной пыткой, но мучительней всего было то, что Джастин не лежит рядом с ней в постели. Она никогда раньше не подозревала, что женщина может так желать мужчину, что может любить столь глубоко и страстно, тосковать так неистово, так горячо желать услышать его голос – хоть на мгновение – или ощутить на губах его поцелуй. Однако Джастин больше не стремился делить с ней ложе и спать в одной постели, и даже более того – находиться в одной комнате, ведь теперь он мог проводить все свое время с Эвелиной. А в те редкие дни, когда Джастин заговаривал с женой, он упорно отводил глаза в сторону, словно опасался встретиться с ней взглядом. Похоже, с печалью думала Изабель, он внезапно разлюбил ее.

– Я должна уехать, – прошептала она, хотя не раз повторяла эти слова в мыслях. – Я больше не нужна ему…

Если бы только дитя не погибло! Как прекрасна была бы их жизнь… Даже если Джастин разрешит Эвелине поселиться в Тальваре на положении его официальной любовницы, Изабель, по крайней мере, могла бы найти утешение в своем ребенке и оставаться законной женой Джастина. Она не сомневалась, что Джастин никогда не выдворит ее из замка. Ведь если бы она подарила ему дочь, он не допустил бы, чтобы его ребенок жил на положении незаконнорожденного. Возможно, он даже продолжал бы делить с Изабель супружеское ложе в надежде, что она родит ему наследника. А теперь Эвелина подарит ему детей, если он сделает ее своей женой вместо Изабель. Да, он, несомненно, предпочтет Эвелину, с отчаянием размышляла Изабель. Почему бы и нет, ведь он ее любит.

– Что же теперь станется со мной? – всхлипнула Изабель, закрыв лицо руками и пытаясь сдержать непослушные слезы. Она пролила море слез, оплакивая гибель своего несчастного младенца, и смертельно устала от невыносимой боли. – Что теперь будет с Сенетом? Неужели сэр Джастин действительно прогонит нас? Может быть, он позволит нам отправиться к сэру Александру?

Сэр Александр, несомненно, с охотой примет их и позволит у него поселиться, если только Изабель согласится стать его экономкой и советчицей в торговых делах.

Но, Господи, неужели Джастин и в самом деле выгонит ее? Неужели скажет ей мягко, как обычно, что совершил ошибку, взяв в жены ее вместо Эвелины? И теперь ему желанна Эвелина, а вовсе не Изабель? Не она… Разумеется, не она, ведь теперь он может заполучить такую красивую и умную жену…

Дверь между комнатами супругов неожиданно распахнулась, и Изабель вскочила с кровати, когда на пороге ее спальни появился Джастин.

– Изабель… – нерешительно заговорил он, словно спрашивая разрешения войти, и, увидев ее, повторил: – Изабель… – и направился к ней, протягивая руку. – Ты плачешь?

– Нет, – отвечала она, но его пальцы коснулись ее щеки, и он ощутил влагу от высыхающих слез.

Рука Джастина нежно гладила ее лицо, ее волосы. Он явно был встревожен. Изабель поняла, что Джастина беспокоит ее состояние. Впрочем, с таким же сочувствием он мог бы смотреть на любое создание, вызывающее у него жалость.

– Ты устала, – сказал он. – И еще не вполне оправилась после болезни. Позволь мне помочь тебе раздеться.

– В этом нет необходимости. – Сердце ее заныло при мысли, что он сделает это, не испытывая к ней никакого желания, а ведь совсем недавно все было иначе. – Оделин должна прийти с минуты на минуту.

– Нет, она не придет, – ответил он с улыбкой. – Я сказал ей, что сегодня вечером сам буду прислуживать моей жене, и ей вовсе не следует сюда являться. Надеюсь, ты не сердишься на меня? – Его пальцы нащупали застежки кожаного пояса на талии Изабель.

Она нервно проглотила комок, вставший в горле.

– Разве я осмелюсь сердиться? Ведь ты – хозяин Тальвара и волен поступать, как тебе заблагорассудится.

Он швырнул пояс на кровать.

– Да, так оно и есть, – проговорил он, распуская шнуровку на корсаже. – Тебе неприятно, что муж решил поухаживать за тобой?

Изабель опустила голову.

– Нет, приятно, – сказала она.

– Я так желал этого, – молвил он, слегка поворачивая ее, чтобы удобнее было спустить с ее плеч тяжелое теплое платье. Через несколько минут на Изабель осталась лишь нижняя сорочка. Положив платье рядом с поясом, Джастин ласково усадил Изабель, а затем опустился перед ней на колени, продолжая раздевать ее.

– Завтра утром Хьюго уезжает в Брайарстоун, – заговорил он, нарушая повисшее в спальне томительное молчание. – Через десять дней он вернется, и тогда многое изменится. – Он снял с Изабель чулки и положил их на кровать, а затем, по-прежнему стоя на коленях, поднял голову и заглянул ей в лицо. Руки Джастина нежно обнимали ноги Изабель, сильные пальцы осторожно ласкали ее щиколотки и лодыжки, и она ощутила, как по спине ее пробежали мурашки. – Хьюго отвезет Эвелину в Сир, однако перед тем, как они отправятся в путь, он собирается…

– Как! – воскликнула Изабель. – Эвелина уедет из Тальвара?!

Джастин кивнул.

– А Хьюго, вероятно, исповедует тебя и приобщит святых тайн, так что мы с тобой снова сможем жить супружеской жизнью.

Изабель испытала неимоверное облегчение. Она так обрадовалась известию о скором отбытии Эвелины, что не сразу вникла в то, что сказал Джастин: через несколько дней она может возвратиться в лоно Церкви, пройдя для этого очистительные обряды после потери ребенка и получив разрешение вновь вступить под освященные своды часовни.

– Ты, наверное, знаешь, что по закону без этого мы не имеем права продолжать супружеские отношения, – сказал Джастин, лаская Изабель. – Когда же Господь вновь благословит наш союз и тебе опять будет разрешено стать моей супругой, но ты не пожелаешь этого, я могу вовсе не переступать порога твоей спальни. Просто дай мне знать, и я не стану беспокоить тебя. Неужели он считает, что она может его не захотеть? Изабель оглушили его слова. Неужели он хочет этого? Может быть, Джастин надеется, что она сама освободит его от супружеских обязанностей?

– Джастин… – начала она, однако он прервал ее:

– Пожалуйста, позволь мне все сказать прежде, чем ты ответишь! Я так боялся этого разговора, что, как презренный трус, всячески старался оттянуть момент нашего объяснения, но теперь я должен быть с тобой совершенно откровенным. – Он говорил торопливо и сбивчиво. – Прежде всего, мне необходимо попросить у тебя прощения, Изабель. Весь этот месяц я жил словно в аду. Я не в силах забыть те страшные слова, что обрушил на тебя, и после них ты потеряла ребенка. Все это ложь, нелепая, отвратительная ложь. Все, до последнего слова. – Он опустил голову. – Я был раздражен и грубо, безобразно грубо обошелся с тобой, и, наверное, – он судорожно вздохнул, – наверное, именно я виновен в гибели нашего ребенка.

– Нет, Джастин, нет, – мягко ответила Изабель, прикоснувшись к его щеке и заставляя поднять голову. На лице его отражалась такая боль, что ей показалось, будто сердце ее переворачивается в груди. – И как только такое могло прийти тебе в голову? Я и представить не могла, что ты изводишь себя подобными измышлениями, не то постаралась бы успокоить тебя. Если кто-нибудь из нас и виноват, так это я. Никак не вы, милорд. Все, что я наговорила вам в тот вечер, было похуже ваших речей, впрочем, мой грех не только в безобразном моем тоне, но и в том, что я сама не верила своим словам. Ведь вы не заслужили моих обвинений.

– Ты была несчастна, – сказал он, сжимая ее ладонь обеими руками. – А я не захотел выслушать тебя, не захотел признавать истинного положения вещей. И теперь я прошу у тебя прощения. Прости меня, Изабель, я так раскаиваюсь! – Он благоговейно поцеловал кончики ее пальцев и спросил, закрыв глаза: – Ты сможешь простить меня?

Боль, терзавшая сердце Изабель, отступила перед нахлынувшим приливом нежности и любви.

– Это мне следует просить у тебя прощения. – Свободной рукой она погладила его мягкие волосы. – Если мне и нужно прощать вас за что-нибудь, милорд, так знайте, я уже давно сделала это.

Напряженные плечи Джастина чуть заметно расслабились, и он кивнул.

– Этого достаточно. Благодарю тебя, Изабель. Она улыбнулась, надеясь, что он останется с ней. Если бы он просто лег рядом и крепко обнял ее, она бы убедилась, что и на самом деле все в порядке.

Однако он лишь поцеловал еще раз ее руку и поднялся.

– Мне следует удалиться, чтобы ты отдохнула. Но, перед тем как уйти, я хотел бы попросить тебя принять решение и сказать мне, хочешь ли ты, после того как церковь вновь благословит наш брак, жить со мной по-прежнему, или же такая мысль противна тебе. Умоляю тебя, Изабель, будь со мной откровенна и не бойся объявить свое решение, ибо, каким бы ни был вердикт, для меня он будет свят.

Он ушел, а Изабель все сидела на кровати, недоуменно глядя на дверь, которую Джастин бесшумно затворил за собой. Тысячи противоречивых мыслей теснились в ее голове. Неужто он приходил лишь затем, чтобы попросить у нее прощения? Может быть, он испытывает чувство вины, намереваясь отослать ее прочь? А вдруг он, как и она, хочет, чтобы прошлое навсегда осталось позади и не омрачало их счастья, когда они вновь пойдут по жизни вместе? Он ни слова не сказал о своей любви, ни намеком не дал ей понять, какие у него самого планы относительно их будущего. Он был добрым и внимательным, однако точно так же он ведет себя со всеми; он просил у нее прощения, как попросил бы у любого постороннего, за кого в силу своего положения несет ответственность…

– Мне дела нет до того, что тебя беспокоит! – запальчиво воскликнула Эвелина, обращаясь к отцу, и гневно ударила кулаком по поводьям своей лошади, нетерпеливо рывшей землю передним копытом. – Ты бы лучше подготовился к тому, что через десять дней тебе предстоит увезти отсюда Изабель, не то тебе уже никогда не удастся этого сделать.

– Успокойся, Эвелина. – Сдержанный тон сэра Майлза контрастировал с взволнованным голосом дочери. Он стоял, хладнокровно глядя на нее, как будто разговор проходил у них дома, в Лондоне, а не в самой чаще Тальварского леса глухой полночью. Ночной воздух был достаточно прохладен, и барон плотнее запахнул полы плаща, а затем, обернувшись, бросил взгляд на своих людей, расположившихся вместе с лошадьми чуть поодаль. – Насколько трудно заставить сэра Джастина изменить принятое решение? Мне будет непросто столь поспешно увезти Изабель, если, конечно же, ты не заставишь ее поторопиться. Не забывай, она должна уехать из Тальвара добровольно – иначе всем нашим планам придет конец.

– Всем нашим планам придет конец ровно через десять дней, независимо от того, захочет Изабель уехать или нет! – заявила Эвелина. – Мне нужно, чтобы она убралась прочь из Тальвара. Она мне все портит!

– В самом деле? – с интересом переспросил отец. – Но ведь при нашей прошлой встрече ты заявила, будто все идет хорошо и сэр Джастин уже готов пасть к твоим ногам и исполнить любую твою просьбу. Неужели все так быстро изменилось? Разве ты еще не сумела затащить его в свою постель?

– Нет, и в этом виновна лишь Изабель, – язвительно бросила Эвелина. – Джастин слишком добропорядочен и честен и не может этим подтвердить свою любовь ко мне, пока у него есть законная жена. Тем не менее, он отдалил от себя Изабель и весь этот месяц не спал с ней и даже не дотрагивался до нее. Ему теперь нужна только я.

– Если это действительно так, – спокойно парировал сэр Майлз, – тогда почему же он выпроваживает тебя из своего дома?

– Джастин поверил в мою беременность и ждет, пока я разрешусь от бремени, а сам тем временем собирается избавиться от Изабель. Он слишком добр, чтобы сказать об этом вслух, однако намерен послать за мной, когда наступит подходящий момент, и тогда все будет хорошо, мы станем мужем и женой, как нам и предназначено.

Сэр Майлз с сомнением смотрел на дочь, но Эвелина упрямо продолжала:

– Неужели ты не понимаешь, отец? Как только ты уберешь Изабель с моей дороги, я смогу сказать ему правду, всю, без утайки! Сказать, что не жду ребенка, что готова стать его женой – в полном смысле этого слова. Как только он узнает, что между ним и мной нет больше ни преград, ни барьеров, он позволит мне остаться в Тальваре.

– А ты не думаешь, что он придет в ярость, узнав, как бессовестно ты лгала ему?

– О нет, – уверенно отвечала отцу Эвелина. – Он слишком любит меня и слишком меня хочет. Только сегодня он говорил мне, как я ему дорога. Когда он поймет, что мы, наконец, можем быть вместе, а все, что я сделала, было сделано только ради него, он обрадуется. А затем мы сможем обвенчаться и тут же отправимся в Лондон вместе с тобой.

– Только не слишком торопись, – поспешно предостерег ее сэр Майлз. – Мне необходимо время, чтобы устроить Изабель в ее новом жилище и сделать все, чтобы ее невозможно было разыскать в том случае, если сэр Джастин вдруг усомнится, что она покинула его по доброй воле.

– Да ему это и в голову не придет! – воскликнула Эвелина. – Джастин никогда не станет разыскивать ее. Он любит меня и желает сейчас лишь одного: чтобы она исчезла! А я не собираюсь всю свою жизнь сидеть в этой дыре и дожидаться отъезда в Лондон. Я до смерти устала прозябать в этом вонючем, мерзком хлеву, в окружении этих отвратительных плебеев! Я хочу домой!

– Хорошо, дорогая, – успокоил ее сэр Майлз, прикладывая палец к губам и жестом напоминая Эвелине, что ей не следует говорить так громко. – Очень хорошо. Я знаю, что последние несколько месяцев тебе приходилось весьма нелегко, впрочем, мы уже почти у цели, и сейчас если проявим излишнюю поспешность или же предпримем хоть один неверный шаг, то рискуем все потерять, и все твои страдания окажутся тщетными. Я уверен, тебе бы этого не хотелось, не так ли?

Эвелина содрогнулась при мысли, что отец действительно прав.

– Разумеется, нет.

– Тогда нам следует вести себя осмотрительно и действовать осторожно. Ты потрудилась на славу, дочь моя, и совсем скоро будешь стократно вознаграждена за свои муки.

– Но этого мне недостаточно, – страстно заговорила Эвелина. – Я хочу, чтобы Изабель страдала так же, как страдала я. Я хочу, чтобы она заплатила за все, что мне пришлось вытерпеть по ее вине. Обещай мне это, отец, и я сделаю все, как ты велишь.

Он кивнул.

– Даю слово чести, что твою непокорную кузину постигнет кара за все ее проступки и прегрешения. Суровая кара. Можешь в этом не сомневаться.

– В таком случае ты скоро увезешь ее отсюда, ведь так? Увезешь еще до того, как я покину Тальвар?

– Я увезу ее лишь в том случае, если ты убедишь Изабель добровольно отправиться со мной. У сэра Джастина не должно оставаться никаких сомнений в том, что Изабель желает покинуть его и признать их брак недействительным. Мне вовсе не хочется, чтобы он гнался за мной по пятам, намереваясь силой отбить свою жену.

– Вот увидишь, я сделаю так, что Изабель сама захочет уехать, – пообещала Эвелина. – И Джастин не бросится за ней вдогонку. Как только я расскажу кое-что моей дорогой кузине.

Поздней ночью Джастин стоял в комнате Изабель и смотрел на спящую жену. Он искренне надеялся, что она не станет сердиться, узнав, что он пришел, как приходил в ее комнату каждую ночь посмотреть на нее спящую. Иногда он нежно прикасался к ней или целовал, страстно желая быть с ней и чувствуя, что сердце его разрывается от любви. Он так надеялся, что Изабель найдет в себе силы простить его за все, что он наговорил ей в гневе! Сколько же ночей он провел возле нее, мучительно размышляя, хватит ли у него когда-нибудь смелости и отваги заговорить с ней о том проклятом дне! Да, он надеялся на ее прощение, зная, что сердце у Изабель доброе и великодушное, хотя и понимал, что не смеет мечтать о таком снисхождении. Изабель сказала ему всего несколько фраз и лишь ласково прикоснулась к нему, но и этого было достаточно, чтобы разогнать беспросветный мрак отчаяния, окутывавший его душу с той страшной минуты, когда он узнал о гибели их ребенка. Теперь он корил себя, что не догадался обо всем раньше. Да, Изабель слишком великодушна, чтобы поступить иначе, а потому легко и с готовностью простила его, словно речь шла о ничего не значащем пустяке.

Но одного прощения мало, слишком многое разделяет их. Даже сейчас, чувствуя, что сознание собственной вины не терзает больше его сердце, Джастин не был полностью уверен, что они с Изабель смогут преодолеть разделившую их пропасть и идти по жизни дальше, как и подобает верным и любящим супругам. Казалось, счастье, озарявшее их жизнь, ушло вместе с неродившимся ребенком или, возможно, еще ранее. Да, это так, ведь в противном случае они не смогли бы наговорить друг другу тогда в кузнице таких злых слов.

Джастин уже не находил в себе мужества, чтобы отделаться от мысли, которая все чаще и чаще одолевала его в последние два месяца.

Изабель не так уж и счастлива, став его женой.

Она, разумеется, может обвинять во всем Эвелину, а сам он может думать, что в этом повинно ее пристрастие к математике и финансовым подсчетам, впрочем, ни то, ни другое не может быть истинной причиной. Все дело в обстоятельствах, соединивших их. Ведь он похитил Изабель исключительно ради собственной выгоды, а она согласилась обвенчаться с ним лишь из чувства благодарности! Он же был столь наивен, что поверил, будто, дав Изабель все, чего она желала, – освободив брата и вернув книги ее матери, – подарил ей счастье. И потому брак их зиждился на одном лишь плотском желании, ее чувстве благодарности и его радости от достижения корыстной цели. Вскоре оба они с сожалением поняли, что этого явно недостаточно, чтобы прожить в согласии и любви.

Именно поэтому Джастин и просил Изабель решить, чего она хочет. Ему надо знать, желает ли она и дальше быть его женой или нет, хочет ли остаться с ним в Тальваре или предпочитает уехать. И Джастин поклялся, что любое ее решение будет для него свято.

Но, Господь Всемогущий, как же он надеялся, что она останется с ним! Он не мог представить себе, как сможет жить без Изабель, и прошедшие несколько недель стали для него сущей пыткой. За все это время Изабель перемолвилась с ним едва ли десятком слов и ни разу не прикоснулась к нему.

Как только он пытался подойти к ней, она опускала глаза и поспешно отходила в сторону. У нее все эти дни был странный, испуганный вид, будто она опасалась, что Джастин может причинить ей боль, снова ранить ее душу или оскорбить, как оскорбил своими необдуманными словами тогда, в кузнице. Мысль эта была для Джастина источником невыносимой боли, превращаясь в жестокую пытку, по сравнению с которой смерть казалась желанным отдыхом. Он понимал, что просто не выдержит, если она и дальше будет смотреть на него такими страдающими глазами, ведь еще совсем недавно во взгляде ее светились радость и любовь.

Очень тихо, стараясь двигаться неслышно, Джастин подошел к кровати и медленно, с величайшей осторожностью опустился рядом с Изабель. Она всегда казалась ему прекрасной, однако во сне красота ее становилась особенно притягательной. Ее лицо хранило невинное, как у ребенка, выражение. Однако одеяло, которое во сне сползло до талии, красноречиво опровергало это обманчивое впечатление. Нет, Изабель не ребенок. Тонкая ткань сорочки плотно обтягивала ее полную грудь, и даже в ночной темноте Джастин мог рассмотреть под белой тканью темные круги ее сосков. Кожа Изабель отличалась необыкновенной чувствительностью, и постепенно она не конфузясь, уже могла сказать Джастину, какие прикосновения доставляют ей наивысшее наслаждение. Ей нравилось, когда он целовал ее, нравилось настолько, что однажды она застенчиво спросила, не является ли грехом такое сильное желание. Джастину было радостно объяснять ей, что муж и жена могут любить друг друга со всей страстью, на которую способны, не опасаясь навлечь на себя гнев Всевышнего.

Случалось, что Джастин, заходя по ночам в комнату Изабель, поддавшись искушению, дотрагивался до нее и целовал, упиваясь этими тайными поцелуями, и она возвращала их ему не просыпаясь. Но страх всякий раз гнал его прочь еще до того, как Изабель очнется от сна, а на следующую ночь желание вновь неудержимо влекло его в спальню Изабель, и все повторялось сначала.

Сегодня он не стал целовать Изабель и даже не дотронулся до нее. На щеках ее поблескивали влажные дорожки от слез, и Джастин понял, что после разговора с ним Изабель горько плакала, да так и уснула в слезах. Когда он помогал ей раздеваться, он отметил, что вид у нее измученный и усталый. Не надо тревожить ее сон, ведь ей нужно набраться сил и окрепнуть! Скоро она примет решение, и Джастину так не хотелось, чтобы физическое недомогание повлияло на ход мыслей Изабель. Если она решит остаться, ее решение должно быть добровольным, и тогда он поймет, что она готова всю жизнь быть его женой. Ну, а если она предпочтет расстаться с ним и уехать, он примет ее выбор без возражений. Что бы ни подсказывало ему сердце – вплоть до того, что ему следует удержать ее силой, даже если придется сделать ее пленницей в Тальваре, – он позволит Изабель уехать, если таково будет ее желание.