Первое путешествие европейца по Сахаре, подтвержденное документально, состоялось еще около 1402 года. Сын французского коммерсанта Ансельм д’Изгье дошел (хотя мы, к сожалению, не знаем, каким образом) до Нигера. Здесь он прожил несколько лет, женился на девушке из Гао — будто бы на принцессе — и вернулся в свой родной город Тулузу лишь в 1413 году. Он и сопровождавшие его лица привезли в Европу по меньшей мере странную весть, якобы в районах у излучины Нигера удивительно развита медицина. Один из вывезенных оттуда рабов, «евнух по имени Абен-Али», сообщает хроника, прослыл в Тулузе знаменитым врачом. Среди его пациентов был и французский наследный принц Карл, который благодаря великому искусству человека из Гао оправился от тяжелого недуга, а затем при помощи Жанны д’Арк — легендарной Орлеанской девы — короновался как король Карл VII.

Кое-что известно также о путешествии, совершенном в 1447 году генуэзцем Антонио Мальфанте. От него было получено письмо, отосланное им из оазисов Туата. Мальфанте упомянул в этом письме, что хочет отправиться с караваном в Таментит, так как там можно совершить чрезвычайно выгодные торговые сделки. Впрочем, сообщал он, обитатели оазисов Туата «в основном чернокожие», «торговля находится в руках евреев, тогда как туареги являются хозяевами земли». Купцы из Таментита принадлежали в то время к самым богатым людям Сахары. Прибыль, получаемая ими от своих финансовых и коммерческих сделок, обычно составляла не менее ста процентов.

Таментит еще и в наши дни — своего рода «моральная столица» Туата. Однако до 1492 года он был действительной столицей. Это место стало для евреев Сахары вторым Иерусалимом. Вероятно, уже во времена расцвета Финикии первые евреи переселились из Палестины в Сахару. (Существует даже неподтвержденное предположение, что сахарские евреи — потомки одного из «пропавших племен Израиля».) В VI веке до н. э. началось широкое переселение евреев в греческие колонии в Киренаике. Когда же греческие колонии стали испытывать притеснения со стороны ливийцев и в конце концов во II веке н. э. распались, еврейское население двинулось на запад. Таким образом, часть евреев попала в Туат, тогда как остальные направились к югу через горы Аир и осели на берегу Сенегала, где почти полностью смешались с местным населением.

Хотя сахарские евреи и вели родословную от Моисея, до сих пор не решен вопрос, пришли ли они из Палестины или это были перешедшие в иудейство коренные жители Сахары. Считают, что евреи Туата, во всяком случае большинство из них, — это принявшие иудейскую веру берберы. В пользу последнего предположения говорит и то, что внешне сахарские евреи совершенно не отличаются от берберов и разговаривают они на берберских диалектах (а в последнее время и на арабских диалектах). Мужчины и юноши старше пятнадцати лет владеют также древнееврейским языком, который стал своего рода тайным ритуальным языком, употребляемым только при религиозных обрядах.

Еврейская колония в Туате на протяжении многих столетий полностью ассимилировалась с окружающей средой. Евреи были не только торговцами, но и крестьянами. Они сооружали артезианские колодцы и создавали оросительные системы. Особенно высокой степени совершенства достигло у них ремесло. Однако в конце прошлого века в Сахаре еще существовали еврейские кочевые племена.

В конце XV века для евреев Туата наступили трудные времена. Это были годы, когда христианские короли Испании завершили завоевание Иберийского полуострова, когда тысячи испанских мусульман спасались от инквизиции бегством в Северную Африку и пытались здесь осесть. Последствием этого был тяжелый хозяйственный кризис на африканском побережье Средиземного моря.

Один из влиятельных людей Марокко — ал-Магили, преисполненный в условиях наступления христианства миссионерского рвения, хотел заставить сахарских евреев отказаться от своей веры, однако с самого начала натолкнулся на упорное сопротивление. Исламский кади из Таментита ал-Асмуни пытался даже привлечь для решения этого вопроса в пользу евреев всех исламских ученых Северной Африки, но не смог воспрепятствовать тому, что в 1492 году в Таментите дело дошло до открытых антиеврейских выступлений, переросших в погром. Французский географ и историк Е. Ф. Готье тем не менее заявляет: «События 1492 года не просто свелись к уничтожению немногих евреев, а, скорее всего, представляли собой массовый переход большей части народа в другую веру».

Те евреи, которые хотели сохранить свою старую веру, покинули насиженные места и поселились в Мзабе. Однако Таментит не был забыт. Еще сто лет назад евреи оазиса Гардая заканчивали первую молитву во время поста вместо традиционного пожелания возвращения в Иерусалим словами: «Дай бог нам вернуться в следующем году в Таментит».

В настоящее время в Алжирской Сахаре почти нет евреев. Французская политика «разделяй и властвуй» в конце XIX века привела к принятию закона, по которому алжирским евреям в отличие от их мусульманских земляков разрешалось принимать французское подданство. Еврейское меньшинство в Алжире постепенно слилось с французским меньшинством. Во время алжирской войны за независимость почти все они отказались от предложения Фронта национального освобождения Алжира вести общую борьбу против колонизаторов и предпочли в 1962 году вместе с отступающими французами покинуть страну, причем большая часть переселилась во Францию и лишь меньшая — в Израиль.

 

Мунго Парк ищет Томбукту

В первой половине XV века португальцы начали изучать африканское побережье Атлантики. С этих пор в Европу стало проникать несколько больше сведений о Великой пустыне. В своем «Описании путешествия по побережью Африки до Рио-Гранде в 1455 году» Альвизе да Ка да Мосто писал: «К югу от Гибралтарского пролива можно увидеть побережье, которое принадлежит Барбарии; начиная с мыса Кантина оно не заселено; от него до мыса Бланко простирается бескрайная песчаная область, отделенная от Барбарии горами северного побережья и названная своими жителями Зара. На юге эта область граничит с землями чернокожих. В длину она тянется не менее чем на пятьдесят-шестьдесят дней пути. Эта пустыня доходит до самого океана. Она покрыта белым песком, очень суха и очень однообразна. Лежит эта страна очень низко и кажется огромной равниной, простирающейся до мыса Бланко, получившего это название из-за своего белого песка. Здесь не встретишь ни одного дерева, ни одного растения».

Французский путешественник Ле Мер, посетивший ровно через двести лет Сенегал и Гамбию и опубликовавший в 1695 году в Париже свои путевые заметки, ничего существенно нового не добавил к тому, что было известно до него: «От мыса Кантина до мыса Бланко тянется на триста миль равнинная и плоская земля. Древние называли эту землю Ливийской пустыней, арабы называют ее Зара или Заара. Совершенно бесплодное побережье абсолютно необитаемо… Чтобы проехать по этой земле с востока на запад верхом на коне, понадобится не менее пятидесяти дней. По этому пути проходят караваны от Феца до Томбукту, Мелли, Борну и в другие страны, населенные неграми…».

1448 год является началом оживленной европейской работорговли в районе реки Сенегал. К этому же времени устанавливаются и регулярные торговые отношения с сахарским оазисом Уадане. Торговыми партнерами были прежде всего туареги, поставлявшие рабов и получавшие взамен лошадей, шелк и оружие.

Флорентийский торговый дом Портинари послал в Томбукту коммерсанта, по имени Бенедетто Деи, который в 1470 году основал здесь торговлю тканями, импортируемыми из Ломбардии. Так как торговый дом Портинари имел также несколько торговых точек на северном побережье Африки, можно предположить, что Деи воспользовался для пересечения Сахары одним из древнейших торговых путей. В конечном счете в 1483 году в Томбукту появилась официальная миссия короля Португалии.

Впоследствии об этих путешествиях и их результатах, очевидно, совершенно забыли, иначе через несколько веков не устроили бы состязания, кому из европейцев первому удастся достигнуть Томбукту.

Если испанцы и португальцы ограничивались устройством факторий на побережье, то некоторые англичане шли значительно дальше в осуществлении своих честолюбивых планов. 9 июня 1788 года в Лондоне было основано Африканское общество, точнее, Общество содействия открытию внутренних областей Африки. В 1795 году по поручению этого общества врач Мунго Парк отправился в Африку, чтобы обследовать течение Нигера. Он начал свое путешествие с запада от устья реки Гамбия. После невероятных мучений Парк достиг наконец Нигера, но до Томбукту не дошел. В 1805 году Мунго Парк предпринял вторую поездку, но снова не попал в Томбукту. На этот раз англичанин подошел к Нигеру со стороны Бамако. Отсюда он пошел на лодке вниз по реке, однако недалеко от Бусы погиб.

Во время первого путешествия Мунго Парк был взят в плен маврским племенем. С непрошеным гостем обошлись не очень ласково: его периодически подвергали всяким унижающим человеческое достоинство оскорблениям. Тем не менее, возвратившись из Африки, Парк дал непредвзятое описание нравов неизвестных в Европе того времени мавров.

Он писал: «Эти народности подразделены на маленькие племена. Вождь каждого племени имеет абсолютную власть над своими соплеменниками. Они не признают общего суверена. В будничной обстановке не заметно никаких различий между вождем и его подданными. Вождь и погонщик его верблюда едят из одной миски и спят на одном ложе. Те племена, которые постоянно живут в центре страны, не хотят заниматься земледельческим трудом. Они получают от негров зерно, а также все другие необходимые для жизни предметы, даже жилье. Все это они оплачивают солью, так как им принадлежат соляные копи Великой пустыни».

Французское географическое общество назначило вознаграждение в десять тысяч франков тому, кому удастся первому добраться до Томбукту. Европе были известны сообщения многовековой давности о городе на Нигере. Там и не подозревали, что город давно уже утратил свое былое значение, и ожидали необыкновенных результатов от его посещения.

Однако тот, кто действительно добрался до Томбукту, не получил этого вознаграждения. Правда, американский моряк Роберт Адамс и не стремился проникнуть в глубь Африки. Ему просто не повезло: его корабль был выброшен на берег, и он попал в плен к маврам, которые, совершая набеги на племена, обитавшие в пустыне, всюду таскали за собой своего белокожего раба. Когда мавры однажды отправились на охоту за рабами на юг, они по обыкновению взяли с собой и Адамса. Но они попали в засаду, и Адамс был захвачен вместе с ними и доставлен в Томбукту, где некоторое время жил на положении пленного. После освобождения из плена Адамс снова побрел со своими хозяевами через Тауденни на север, пока в марокканском Могадоре не был выкуплен английским консулом.

После возвращения Адамса достопочтенные господа из Африканского общества потратили немало сил, чтобы выудить из неграмотного моряка сколько-нибудь точные сведения о Томбукту и Сахаре в целом. То, что они услышали, не внушало особого доверия: «Мы шли по песчаной равнине и увидели множество хижин, покрытых хворостом, смешанным с глиной… жилища были не очень высокими. Я не видел ни лавок, ни широких улиц, как здесь в Лондоне. Не было и церквей и, насколько я мог судить, не было и колодцев». Это совершенно не соответствовало тому представлению, которое сложилось о Томбукту…

К сожалению, шотландец Александр Гордон Лэнг, который путешествовал по поручению правительства, не смог ни подтвердить, ни опровергнуть рассказ Адамса. Он достиг Томбукту, но не вернулся обратно на родину. В 1825 году Лэнг отправился из Триполи по «дороге гарамантов». Он миновал Гадамес и в конце концов дошел до города на Нигере. Однако его заподозрили в шпионаже и уже на обратном пути, в Араване, убили. Все его записки пропали.

Таким образом, претендентом на обещанную награду стал француз Рене Кайе. Без всякой финансовой поддержки, как, впрочем, и без научной подготовки, Кайе решил осуществить мечту своего детства — увидеть Томбукту. В апреле 1827 года он отправился в путь от западного побережья Африки, выдавая себя за взятого французами в плен египтянина. По дороге его собственная фантазия и фантазия его спутников в конечном счете превратила Кайе в шерифа — потомка пророка. Так он добрался до Нигера.

Кайе был незнаком с особенностями Африки и ему не повезло. Его застиг период дождей. Леса южнее излучины Нигера были пропитаны влагой, с деревьев постоянно струилась вода, почва под ногами превратилась в сплошное болото. Путешественник занемог. Лишь в декабре, когда прекратились дожди, его состояние несколько улучшилось. Он мог проститься со своими гостеприимными хозяевами из народности мандинго и продолжить свой путь. На лодке он поплыл по направлению к Томбукту, 20 апреля 1828 года вошел в город, а уже 4 мая 1828 года его покинул. Вместе с караваном Кайе отправился на север, пересек Сахару и после новых страшных испытаний достиг Танжера, а затем Парижа, где получил награду в десять тысяч франков.

 

Меню пустыни

Наделавшие много шума попытки проникновения в Томбукту совершенно отодвинули на задний план действительные успехи, достигнутые при исследовании Восточной Сахары. По заданию англичан молодой немец Фридрих Хорнеман посвятил себя исследованию пустыни. В 1796 году Африканское общество поручило двадцатичетырехлетнему уроженцу Хильдесхайма заняться выяснением проблемы Нигера. Следуя за Геродотом в его заблуждении, тогда все еще думали, что Нигер является притоком Нила. Поэтому Хорнеману было предложено пересечь Сахару и выйти к Нигеру.

Однако Хорнеман решил сначала предпринять пробную поездку в Африку, чтобы приобрести необходимый опыт. Переодевшись мусульманским купцом, он присоединился к каравану, который держал путь на Мурзук в Феццане. После англичанина Брауна Хорнеман был вторым европейцем, прошедшим через оазис Сива и посетившим упомянутую Геродотом Ауджилу. В письме секретарю Африканского общества он писал: «…Я расскажу, как араб в этих районах снаряжается в путешествие по пустыне, как он заготавливает для себя еду. Он берет с собой в путь муку, кус-кус, лук, финики, бараний жир, растительное или животное масло. Более богатые путешественники добавляют к этому еще сухари и иногда немного вяленого мяса.

Как только устраивается привал, погонщики верблюдов и рабы собирают хворост, достают три камня, которыми они обкладывают углубление, сделанное в песке, и разводят огонь. На огонь ставят наполненный водой медный котел и, пока нагревается вода, советуются, какую готовить пищу. Самое простое блюдо — „хассид“ — крутая мучная размазня, которую заливают отваром из сушеной и истолченной в порошок особой травы. Или замешивают некрутое тесто, делают из него маленькие шарики и бросают в кипящую воду. Получаются своего рода клецки под названием „мьотта“. Варят также немного вяленого мяса и бараньего жира с мелконарезанным луком и все это бросают в постный суп, который затем щедро приправляется перцем и солью. Наконец, добавляют немного сухарей. Мясо хозяин каравана готовит только для себя, и никто не имеет права на него претендовать».

Во время этой поездки Фридрих Хорнеман неоднократно ощущал враждебность со стороны купцов, которые распознали в нем европейца. Если раньше европейцам ничто не грозило, когда они путешествовали через Сахару, то теперь начавшаяся европейская экспансия в Северную Африку уже дала о себе знать. Вблизи африканского побережья происходили морские сражения. Наполеон собирался завоевать Египет. Поэтому Африка начала смотреть на Европу как на своего потенциального врага.

В 1800 году Хорнеман снова отправился в глубь Африки, на этот раз в большое путешествие, которое должно было привести его к предполагаемому месту слияния Нила с Нигером. Сначала он поехал в Мурзук, а оттуда — в Борну. Последние сообщения о нем были получены из Мурзука. Позднее стало известно, что ему удалось пройти через пустыню, что он добрался на юге Сахары до Сокото (в современной Нигерии) и здесь умер от дизентерии. Вполне можно предположить, что Хорнеман первым из европейцев дошел до озера Чад.

Так как Хорнеман ничего не смог сообщить о своих исследованиях, в 1822 году вновь послали экспедицию с той же целью. Британский майор Денэм был ее руководителем, лейтенант Хью Клаппертон и доктор Аудни — участниками. Они отправились в путь в 1821 году из Триполи и избрали тот же маршрут, что и Хорнеман. Эта экспедиция была весьма успешной. Прежде всего стоит отметить, что путешественники прошли через пустыню без всяких происшествий. («Восточная часть Центральной Сахары, — сделали вывод позднее, — отличалась в то время удивительной политической стабильностью».) Примечательно и то, что путешественники, несмотря на бедность снаряжения, хорошо справились с трудностями, уготованными им пустыней. Для сравнения приведем следующее описание экспедиции в Сахару в 30-х годах нашего столетия: «Лагерь Аркрайта являл собой красноречивую демонстрацию британского благосостояния. Среди многочисленных предметов роскоши были передвижной коротковолновый передатчик с приводным двигателем и надувная резиновая ванна коменданта. Все без исключения палатки отличались простором, были с двойными крышами, предохраняющими от солнечных лучей, и хорошими передвижными вентиляционными установками… На кухне все сверкало от начищенной до блеска алюминиевой посуды и медных кастрюль…».

Если учесть, что иногда и теперь превосходно оснащенные путешественники не в состоянии перенести трудные условия переходов по пустыне, то можно по достоинству оценить достижения исследователей прошлого столетия.

 

Озеро на краю Сахары

Три англичанина добрались наконец благополучно до озера Чад. Они были первыми европейцами на его берегах. Клаппертон вскоре отправился на запад, чтобы дойти до Сокото, но по дороге умер от «коварной лихорадки». Аудни и Денэм остались на месте, чтобы более тщательно исследовать озеро Чад. Денэм позднее писал: «При виде озера мое сердце сильно забилось от нахлынувших чувств, ибо я был уверен, что это озеро является ключом к великой цели наших исследований».

Англичане не нашли у озера Чад того, чего они искали, то есть места слияния Нила с Нигером. Однако уже одно опровержение неверного старого тезиса было большим достижением. Да и само озеро Чад являло собой достаточно интересный объект для научной работы.

Геологическая история этого озера, площадь которого в период дождей достигает двадцати двух тысяч квадратных километров, ныне представляется следующим образом. Приблизительно во времена неолита из девственных лесов юга вследствие стихийного прорыва в область теперешнего озера Чад, где еще громоздились дюны третичного периода, устремилась вода, которая выровняла эту область. Так возникли большие равнины Борну, Багирми, Вадаи и Канем. В те времена поверхность озера Чад, по всей вероятности, была в несколько раз больше, чем теперь. Отсюда вода, видимо, устремлялась через низину нынешнего Бахр-эль-Газаля в низину реки Боделе. Эта река и «древний Чад» на всем его пространстве затем стали, вероятно, жертвами прогрессирующего высыхания Сахары.

Название «озеро Чад» способно ввести в заблуждение, так как в настоящее время речь может идти лишь о большом болоте. Его средняя глубина примерно полтора метра и только в некоторых местах доходит до четырех метров. Поверхность озера постоянно меняется. В период дождей озеро становится не глубже, а шире, то есть разливается на много тысяч квадратных километров. Однако в результате сильнейшего испарения во время сухого периода озеро снова принимает прежние размеры. Кроме того, реки с юга приносят значительное количество песка, оседающего на южном берегу озера и образующего новую почву. Так озеро медленно передвигается к северо-востоку навстречу пустыне, которая, в свою очередь, движется на юг. На севере озера уже сталкиваются вода и песчаные дюны. Здесь переход от воды к суше почти неуловим. Посреди озера можно увидеть острова, ближе к берегу они становятся все больше и многочисленнее. Эти острова, однако, не что иное, как песчаные дюны, закрепившиеся в воде.

Генрих Барт очень живо описал впечатления путешественника при первой встрече с озером Чад. «После четырехкилометровой поездки верхом по голой и безжизненной степи мы ступили на заболоченную почву; вскоре вода дошла нам до колен — учтите, что мы сидели в седле. Через некоторое время я уже мог, перегнувшись в седле, достать воду ртом. Я имел возможность убедиться в том, что она абсолютно пресная и что бытовавшее в Европе мнение, будто вода озера Чад должна быть соленой, так как из озера нет оттока, покоится на ничем не обоснованном предубеждении».

Наблюдения Барта подтвердились. В настоящее время предполагают, что у озера Чад имеются подземные стоки, которые обеспечивают соответствующий дренаж и препятствуют засолению озера.

Кстати, в описываемое Бартом время озеро Чад и его окрестности были еще настоящим раем для животного мира. Густав Нахтигаль рассказывал после своей поездки на озеро: «Здесь находило корм неисчислимое множество водяных птиц, а рядом с поселком стоял слон, который утолял жажду и поливал хоботом свое могучее тело. Когда я подбежал к соседнему участку озера, то увидел в воде от двадцати до тридцати гиппопотамов».

Древняя фауна, которая, по всей вероятности, была тогда распространена на большей части Великой пустыни, сохранялась в районе озера Чад до тех пор, пока тут не появились европейские охотники на крупного зверя.

Области вокруг озера свидетельствуют о раннем появлении здесь человека.

За последние годы в этих местах было найдено около двенадцати тысяч предметов, относящихся к древней цивилизации. Они поведали нам о том, что здесь умели отливать бронзу и довели до совершенства гончарное дело. Статуэтки, украшения, фигуры танцоров в масках, мифические существа и животные указывают на некоторую связь как с древней культурой долины Нила, так и с культурой Западной Африки. Вполне возможно, что район вокруг озера Чад, ставший с X века центром сильного государства Канем-Борну, и до этого времени играл важную посредническую роль в контактах между различными культурами Африки.

 

Жажда на заколдованной горе

Следующим европейцем, добравшимся до озера Чад после Клаппертона, Аудни и Денэма, был Генрих Барт. Барт родился в 1821 году в Гамбурге, изучал древнюю историю и филологию, а затем переключился на географию. В двадцать четыре года он путешествовал по странам африканского побережья Средиземного моря; в двадцать восемь лет присоединился в Триполи к английской экспедиции, целью которой было завязать торговые отношения со странами Судана. К этой экспедиции, возглавляемой англичанином Джеймсом Ричардсоном, примкнул и гамбуржец Адольф Овервэг. Экспедиция отправилась 23 марта 1850 года из Триполи, ее маршрут проходил через Мурзук, Гат, а затем через нагорье Аир.

От других исследователей Генриха Барта отличала исключительная добросовестность. Добросовестность в процессе исследования, которая чуть не стоила ему жизни, и редкая добросовестность при записи наблюдений. «14 июля, — писал Барт из Аира, — мы двинулись на юг вдоль широкой голой долины Танезоф. Перед нашими глазами постоянно стоял фантастического вида гребень таинственной горы Идинен. Туареги всерьез считают, что гора служит прибежищем духов, и поэтому рассматривают всякое восхождение на нее как кощунство. Невзирая на это, а еще больше, действуя наперекор нашим друзьям из Гата, которые хотели нас удержать от этого восхождения, мы с Овервэгом решили подняться на гору и обследовать ее».

Но в конечном счете Овервэг остался внизу и Барт пошел один. «Вначале все шло хорошо, хотя путь через песчаные гряды, а затем через большую голую равнину, покрытую черной галькой, был крайне трудным. В состоянии полного изнеможения я наконец взобрался на узкий, стеноподобный гребень на уровне горного хребта, имеющего подковообразную форму. Неудовлетворенный, обессиленный, я с робостью огляделся вокруг. Было 10 часов. Я был совершенно беззащитен против палящих все жарче и жарче солнечных лучей, однако я не мог идти дальше, и мне пришлось прилечь. Но отдых без тени, без плотной еды не дал мне притока свежих сил. Я ослабел настолько, что был не в состоянии проглотить ни сухарика, ни финика, а при моем ничтожном запасе воды я не мог в достаточной степени утолить свою жгучую жажду. Я снова спустился в голое ущелье, чтобы попасть через него в долину и разыскать колодец. Зной стоял невыносимый; измученный жаждой, я сразу выпил всю воду, которая еще была у меня в запасе. Однако вскоре я убедился, что одно питье без еды никоим образом меня не подкрепило. Вскоре силы совсем оставили меня. Я сел, передо мной раскинулась широкая долина. Я все еще надеялся, что вскоре увижу наш караван; на миг мне даже показалось, что вдали растянулась цепочка верблюдов, но, увы, это был мираж…»

Медленно приближался вечер. Барт не мог сдвинуться с места. Он хотел развести костер, чтобы привлечь внимание своих спутников, однако у него не было даже сил, чтобы собрать немного хвороста.

«После двухчасового отдыха, — продолжает Барт, — уже в полной темноте, я встал. Трудно передать мою радость, когда на юго-западе, в долине, я увидел большой огонь. И в самом деле, это был сигнал друзей, которые разыскивали меня. Я выстрелил в воздух, затем долго прислушивался, но кругом по-прежнему стояла мертвая тишина. После длительной паузы я выстрелил вторично, но снова не услышал никакого ответа. Потеряв всякую надежду, я опять улегся на землю».

Наступил новый день, а Барт все еще лежал на том же месте. Солнце поднималось все выше и выше и сжигало своими беспощадными лучами потерявшего сознание путешественника.

«Я очнулся только тогда, когда солнце зашло за горы. Собрав последние силы, я помутневшим взором окинул равнину. Вдруг до моего уха донесся крик верблюда. Он показался мне самым прекрасным звуком, который мне когда-либо доводилось слышать. Я немного приподнялся с земли и увидел тарги, который, озираясь вокруг, медленно передвигался верхом на верблюде. У меня только и осталось сил, чтобы слабым голосом произнести „Аман, аман“ („Вода, вода“)…».

Генрих Барт быстро оправился от этой тяжелой экскурсии. Экспедиция продолжала свой путь. Через Тинтеллюст она направилась на юг, однако Барт предпринял вылазку в Агадес.

На этот город, как и на озеро Чад, постепенно наступала пустыня. За несколько лет до посещения Бартом Агадеса часть его жителей ушла в Нигерию. В Сокото, на южной границе пустыни, беженцы рассказывали, что песчаная буря погребла их родной город. Очень может быть, что была сделана попытка возродить к жизни засыпанный Агадес. Жители Сахары не легко сдаются, и все же Агадес в течение многих веков переживает неотвратимый упадок.

Добросовестный Барт за время своего краткого пребывания в Агадесе старался собрать как можно больше сведений о его истории. Так, он узнал, что город был основан в середине XV века (что совпадает с сообщениями арабского путешественника Льва Африканского, который после посещения Агадеса в 1526 году отмечал, что он «является совершенно новым городом»). В 1515 году город был завоеван властелином державы Сонгай Мухаммедом, якобы изгнавшим из него пять берберских племен, которые основали Агадес как промежуточную стоянку на караванном пути. Барт, кстати, во время своего пребывания в Агадесе обнаружил, что жители разговаривают на диалекте сонгайского языка с сильной берберской примесью. Приведем точное описание Агадеса, каким увидел его Барт. «Город Агадес расположен на равнинной местности, которая разнообразится лишь небольшими холмами из обломочных пород. На прямой линии, образовавшейся из террас низких домов, кроме приблизительно пятидесяти двухэтажных домов возвышается только высокая башня Месалладж… Население, включая рабов, я оцениваю в семь тысяч. Общее впечатление от Агадеса, что это опустевший город. Везде видны следы былого блеска. Даже в самых важных частях города, в его центре, большинство жилищ лежит в руинах; от многочисленного в прошлом населения осталось очень немного. На зубцах разрушенных стен вокруг рыночной площади сидят голодные коршуны, готовые кинуться на любые отходы».

Барт установил, что торговля в Агадесе имеет тенденцию к спаду. Особенно примечательным ему показалось то, что «на базарах при покупке товаров не пользовались деньгами», а рыночная стоимость одних товаров выражалась другими товарами. Это, пожалуй, самое убедительное доказательство очень низкого примитивного уровня торговли. В заключение Барт упомянул о значении ежегодных караванов из Бильмы, торгующих солью.

О социальной организации Аира он сообщил следующее: «Султан (Агадеса) избирается племенами туарегов всей страны. Сам он, однако, уже не принадлежит к берберской расе, а ведет свой род из семьи шерифской знати, живущей не в Агадесе и не в Аире, а в Гобире. Вообще этот властелин в меньшей степени владыка Агадеса, а в большей — вождь разбросанных племен туарегов».

«Султан» Агадеса, как правильно заметил Барт, был на самом деле властелином туарегов Аира, то есть «аменокалом».

Еще Лев Африканский писал, что туареги Аира «иногда смещают своего царя и избирают нового». Аменокал Аира, кстати, не получал постоянной дани, а, скорее всего, кормился налогами, которые взимал с иностранных купцов, проезжавших через страну.

 

«Революция» туарегов

Агадес никогда не числился «столицей», ибо в Аире никогда не было централизованного государства. И все же в зените своей славы город насчитывал около тридцати тысяч жителей.

Упадок его в конечном счете самым тесным образом связан с проникновением французов. Аменокал Агадеса Каоссен после вторжения колониальных войск в Аир бежал в Феццан. В 1914 году он вернулся. Совместно с назначенным французами преемником Тегамой он втайне подготовил восстание 1917 года. Историки назвали его «революцией» туарегов. Восставшие туареги вначале действовали весьма успешно, однако должны были отступить перед дополнительно вызванными колониальными войсками. Французы подавили восстание. Каоссен с тех пор бесследно исчез. Аменокалу Тегаме удалось бежать, однако позднее — в Бильме — он был схвачен французским патрулем верблюжьей кавалерии и доставлен в Агадес, где его предали суду. В 1922 году в тюрьме Тегама покончил жизнь самоубийством. Французы назначили нового аменокала, по имени Омар, — бесхарактерного, податливого человека, который был в руках французских «советников», словно воск.

Для Агадеса, как и всего Аира, подавление восстания было равносильно смерти. Тридцать тысяч туарегов покинули родные места, чтобы поселиться в южных эмиратах Кано и Кацины, входящих в настоящее время в Нигерию. Сады Аира были занесены песком, колодцы разрушались. Многие местности, которые посетил Барт, ныне нельзя отыскать ни на одной карте. Позднейшие попытки колониальных властей снова поселить здесь туарегов не имели успеха. В путевых заметках, опубликованных в 1935 году, можно прочитать: «Мы стоим перед дворцом властелина царства теней (полностью зависящего от Франции султана Агадеса. — К. П.). Длинный проход ведет во внутренний двор, где пережевывают свою жвачку верблюды и где по вечерам слуги разводят огонь. Возле дверей нет больше стражей… Через темное помещение мы попадаем в маленький тронный зал; в углу, побеленном известью, трон султана — очень грубая работа из глины и камня. Сводчатый потолок. Все отдает тленом, затхлостью и безмолвием. Все в прошлом. Здесь нашли себе приют летучие мыши и совы, а тишина пустыни делает пребывание в этом бывшем городе еще более невыносимым».

Как уже было сказано, упадок чувствовался уже тогда, когда здесь был Барт. Кстати, ученый пришел в этом городе к выводу, что кроме жажды и жары существуют и другие опасности, подстерегающие путешественника. «Легкомысленные нравы женщин Агадеса не заслуживают похвалы, — писал он. — Однажды утром в наш дом пришли пять или шесть девушек или женщин, чтобы нанести мне визит. Они простодушно пригласили меня повеселиться с ними, поскольку отсутствие султана освобождало их от всякого воздержания. Две из них были довольно хорошенькие, с прекрасными фигурами, черными, заплетенными в косы волосами, живыми глазами, светлой кожей, как вообще у многих женщин Агадеса… Однако я не поддался на соблазн…».

Экспедиция, участником которой был Барт, достигла наконец озера Чад. На северной границе государства Борну трое путешественников расстались, чтобы разными путями дойти до столицы Борну — Куки. Ричардсон погиб на этом отрезке пути. Когда Барт и Овервэг затем встретились в Куке — 5 мая 1851 года, дальнейшее руководство экспедицией взял на себя Барт. Базируясь в Куке, оба пересекли — один раз вместе, а в другой — порознь — Борну и Канем. Больше года они путешествовали по Центральной Африке. Затем погиб и Овервэг, не вынесший непомерных трудностей перехода через пустыню. Барт же хотел посетить Томбукту. С этой целью он из Куки отправился верхом на верблюде через саванну на запад. В районе Зиндера он дошел до Нигера, а отсюда направился в Томбукту.

«Первое впечатление от города, столь давно ставшего заветной целью моего путешествия, — писал Барт, — было не очень благоприятным. Я увидел небо, сплошь затянутое тучами; воздух был насыщен песком; темные, грязные глиняные сооружения города, не освещенные солнцем, почти слились с окружающим их песком и щебнем. Я не успел как следует оглядеться, как из города нам навстречу уже потянулась толпа людей, жаждавших приветствовать чужестранца. Этот миг я никогда не забуду… Хотя улицы и переулки, куда мы поначалу ступили, и были настолько узки, что два наездника не могли бы разъехаться, все же многолюдие и зажиточный вид этой части города произвели на меня сильное впечатление».

Во время пребывания в Томбукту Барт сделал выписки из «Тарих ас-Судан» — известной хроники суданской истории. Семь месяцев он провел в этом городе. Когда же Барт решил возвратиться в Куку, чтобы оттуда выйти в обратный путь и пересечь Сахару, он попал в трудное положение. Его проводники начали плохо с ним обращаться, следить за каждым его шагом. В своем дневнике Барт писал: «Словно бы для того чтобы еще больше ухудшить мое положение, в эти дни как раз пришла весть о том, что французы в южных районах Алжира полностью победили племя шаамба и предприняли военный рейд до Уарглы и Метлили. Перед лицом продвижения ненавистных чужестранцев всех охватил страх, и через несколько дней, когда мы уже собирались в обратный путь, это сообщение не только подтвердилось, но и стало известно, что Уаргла… действительно оккупирована французами… тогда шейх принял решение объединить все вооруженные силы аулиммидов (туарегское племя. — К. П.) и Туата и дать отпор чужестранным завоевателям… В свете этих и ряда других обстоятельств не удивительно, что мое путешествие в эту страну вызвало у них подозрение, не имею ли я отношения к продвижению французов или, другими словами, не являюсь ли я французским шпионом».

На самом деле французы, не заняв Уарглу, укрепились в Лагуате и заключили с Мзабом договор о протекторате. Хотя Барт и не имел отношения к французам, подозрения туарегов не были лишены оснований, так как — мы в этом еще убедимся — деятельность очень многих путешественников использовалась правительствами великих держав в своекорыстных целях. В инструкции, полученной экспедицией Ричардсона, также значилось: «…Правительство надеется узнать через вас, какими способами могут быть расширены торговые связи между Великобританией и Африкой, а также, какие районы и коммуникации являются для этого наиболее благоприятными».

Когда Барт вернулся в Германию и подробнейшим образом описал свои впечатления, некоторые люди у него на родине сделали их предметом самого скрупулезного изучения, так как усмотрели в исследованиях ученого возможную отправную точку для колониальных завоеваний. В этом отношении большой интерес представляет собой письмо прославленного натуралиста Александра Гумбольдта Барту. Гумбольдт писал Барту после того, как тот закончил в 1855 году свое большое путешествие по Африке: «Мне приятно Вас известить, что завтра в среду в 15.00 Вы приглашены в Сан-Суси на обед к королю… У меня не хватает слов, чтобы выразить, с каким нетерпением король, столь живо интересующийся Африкой, ждет встречи с человеком, благородным мужеством, истинным исследовательским духом и глубокими, многосторонними знаниями которого он столь долго восхищался».

Ни Барт, ни Гумбольдт не могли в то время предвидеть, что как монарх, так и промышленники и политики интересовались не Африкой, как таковой, а лишь возможностью превращения ее в колонию. В случае с Бартом интерес короля не имел прямых последствий, однако были другие исследователи в других странах, которые отправлялись в путь, преисполненные самых бескорыстных намерений, но часто вопреки своей воле вовлекались в колониальные авантюры и даже в преступления.

 

Резня в Лагуате

В 1830 году французские войска высадились на побережье Северной Африки. Лишь через десять лет, преодолевая отчаянное сопротивление местного населения, они завоевали большую часть алжирской территории к северу от Сахарского Атласа. Однако оккупанты на этом не успокоились. В их планы входило дальнейшее продвижение на юг. Французский главнокомандующий генерал Рандон стремился поставить под контроль Сахару по двум причинам. Во-первых, он надеялся получить долю прибыли от караванной торговли, а возможно, и стать совладельцем в этом предприятии; во-вторых, многие алжирские патриоты бежали из Северного Алжира в оазисы, где объединялись и готовились к новым боям. Мухаммед бен Абдаллах, бывший шериф племени улед-сиди-шейх, селившегося на плоскогорьях к северу от Сахарского Атласа и регулярно кочевавшего по пустыне, укрылся в Руиссе, небольшом городке неподалеку от Уарглы, и отсюда призывал население Сахары оказывать сопротивление французам. Затем он перебазировался в Лагуат.

Генерал Рандон сообщил военному министру в Париже, что оазис Лагуат отлично приспособлен для размещения французского гарнизона. Оккупационная армия приближалась к оазису тремя колоннами. Одна шла из Джельфы, вторая — из района южнее Орана, третья — из Бискры. У ворот Лагуата они соединились и 4 декабря 1852 года приступили к штурму города. Силы сторон были неравны. Потери французов практически были равны нулю. Однако позднее французы все же ссылались на какие-то якобы все же имевшие место потери, чтобы оправдать то, что произошло на улицах оазиса. Лагуат пережил не имевшую себе равных резню. Беззащитные жители уничтожались сотнями. Современник сообщает, что один батальон был занят исключительно тем, что в течение трех дней подбирал и вытаскивал из колодцев трупы, чтобы их сжечь. Французский историк Ш. А. Жюльен назвал это «бойней без героизма».

Не удивительно, что весть об этих ужасах, распространившаяся по Сахаре со скоростью ветра, даже в далеком Томбукту вызвала у местных жителей враждебное отношение к Генриху Барту. В 1930 году, когда отмечалось столетие французского Алжира, «директор Южных территорий» генерал Мейнье лаконично писал: «Взятие Лагуата в 1852 году, за которым вскоре последовала конвенция 1853 года, ставившая де-факто под наш протекторат Мзаб и Гардаю, открыло новую веху в активной истории Алжира».

Эта новая веха не предвещала для жителей Сахары ничего хорошего: началась эпоха империализма, колониальных завоеваний и угнетения.

Мзабиты, занимавшие в Сахаре особое положение, о чем мы подробнее скажем ниже, заключили с Францией «оборонительный договор», по которому обязались не оказывать сопротивления французской политике в Северной Африке. Взамен им было обещано, что колониальные власти отнесутся с должным уважением к государственному устройству Мзаба. Французское «уважение» длилось целых двадцать девять лет.

Будучи таким образом защищена с двух флангов, Франция в следующем году начала готовиться к завоеванию Туггурта. 29 ноября 1854 года в восьми километрах от оазиса десять тысяч человек вступили в бой с защитниками Туггурта и в результате заняли и этот важный узел пересечения дорог в Сахаре.

Конечно, это время не благоприятствовало научным исследованиям. Тем не менее ученые не испугались, несмотря на то что помимо обычных опасностей прибавилась еще одна — теперь европейцам приходилось особенно опасаться враждебного отношения местных жителей.

Выдающейся фигурой среди этих ученых был молодой француз Анри Дюверье. Один из немногих он сумел найти общий язык с коренными жителями Сахары. Он неоднократно заступался за них и обрел среди них немало истинных друзей.

Дюверье родился в 1840 году. Изучал в Лейпциге арабский язык; позднее он познакомился с Генрихом Бартом, от которого многое узнал о районе своих будущих научных исследований. В 1857 году семнадцатилетний Дюверье предпринял путешествие в Сахару. Лагуат, Мзаб и Эль-Голеа, Туггурт и Уаргла, Эль-Уэд, Гадамес, Гат и Мурзук — вот важнейшие пункты, которые он посетил во время своих поездок.

Разумеется, когда дело касалось политики, Дюверье поступал как сын своего века. В 1862 году ему удалось заключить знаменитый договор в Гадамесе, по которому туареги-адджер выразили готовность без всяких препятствий пропустить через свою территорию французских ученых. Дюверье сумел завоевать дружбу аменокала туарегов-адджер. Он был первым европейцем, который мог без всякого сопровождения, не подвергаясь опасностям, путешествовать по Сахаре. Его путевые заметки, особенно вышедшее в 1864 году произведение «Ле туарег дю норд» («Северные туареги»), оказали очень большое влияние на представления европейцев об этом своеобразном народе, чьи обычаи, нравы и традиции стали известны благодаря этой книге. Именно Дюверье первым описал внешность туарегов: «В общем туареги высокого роста, иные кажутся даже настоящими великанами. Все худощавые, сухопарые, сильные; их мускулы подобны пружинной стали. Кожа у них от рождения белая, однако солнце вскоре придает ей бронзовый оттенок, свойственный жителям тропиков…».

Дюверье создал долгое время бытовавшей образ тарги — благородного рыцаря пустыни: «Смелость туарегов сказочна. Насколько мне известно, их стрелы и копья никогда не бывают смазаны ядом… Защита своих гостей и партнеров по торговле — еще одна добродетель туарегов. Если бы это не совпало с их религией, то транзитная торговля через Сахару была бы немыслима».

Проникнутый романтикой, XIX век прочно забыл о том, что европейский рыцарь средневековья, как правило, был не благородным Парсифалем, а лишь родовитым разбойником с большой дороги. Велико было разочарование, когда позднее у туарегов обнаружили такие же черты. Этим разочарованием не преминули воспользоваться недобросовестные политики, чтобы настроить общественность в пользу своих колониалистских планов.

Между тем и другие ученые-путешественники направились в пустыню, чтобы раскрыть ее тайны. Лейпцигский астроном Эдуард Фогель еще в 1853 году пересек всю Сахару, избрав отправной точкой Триполи. Остановившись ненадолго в Мурзуке, он добрался затем до озера Чад. Фогель получил от британского правительства задание выяснить судьбу пропавшей, как тогда предполагали, экспедиции Ричардсона, Овервэга и Барта. После того как Фогель встретился с Бартом, он отправился в государство Вадаи, расположенное восточнее озера Чад. Здесь его убили, приняв за турецкого шпиона. В 1853 году турецкая армия, завладев Феццаном, временно приостановила свое дальнейшее продвижение. В Вадаи надеялись, что турки, минуя страну, двинутся дальше, на юг.

Чтобы прояснить судьбу Фогеля, в Сахару отправился Мориц фон Бойрман. Выйдя из Бенгази, он пересек Ливийскую пустыню и добрался до Мурзука, а оттуда проследовал по уже испытанному маршруту до озера Чад. Трижды пытался Бойрман проникнуть в Вадаи, при третьей попытке в 1863 году его постигла участь Эдуарда Фогеля.

 

Истинное мнение

Тем временем в Восточную Сахару собрался немец Герхард Рольфе, уроженец Вегезака близ Бремена. В юности Рольфе завербовался в Иностранный легион, где и приобрел некоторые медицинские познания. Когда в 1861 году он выбыл из легиона и узнал, что султан Марокко ищет врачей, Рольфе решил попытать счастья. Он поехал в Марокко, принял ислам и в качестве странствующего врача отправился в столицу этой страны. Найдя себе временную службу у одного марокканского феодала, он стал систематически предпринимать поездки с научной целью. Рольфе пересек Сахарский Атлас, добрался до уэдов Дра и Тафилалет. После опубликования в Германии путевого дневника Рольфса его авторитет исследователя сильно возрос.

Вторая поездка Рольфса началась в 1863 году. Он собирался пройти из Алжира через Лагуат до оазисов Туата, а оттуда дальше — до Томбукту. Тяжелые бои на юге, однако, заставили Рольфса вернуться в Танжер, откуда он предпринял свое большое путешествие, которое должно было привести его через Атлас в Тафилалет, а затем через уэд Саура в район оазисов Тидикельта. Здесь Рольфе принял безумное решение — пересечь пустыню с запада на восток и через Гадамес дойти до Триполи. На последнем отрезке пути Рольфе присоединился к каравану гадамесского торговца, который вез с юга страусовые перья.

В январе 1865 года Рольфе вернулся в Европу. Опубликование дневников дало ему необходимые средства для новой поездки. На этот раз он отправился по маршруту, уже испытанному Бартом, Фогелем и Бойрманом, — через Мурзук к Куке у озера Чад. Оттуда он, однако, вернулся не на север, а проследовал на юго-запад. Из Лагоса в теперешней Нигерии он направился домой.

В 1869 году Рольфе предпринял свое знаменитое путешествие через Ливийскую пустыню. Пройдя через Ауджилу, где до него из европейцев побывал только Хорнеман (в 1798 году), он выбрал своей конечной целью оазис Сива. Еще дважды Рольфе возвращался в Северную Африку: в 1873 году, когда он из Сивы дошел до оазисов Дахла и Харга, и в 1879 году, когда ему удалось добраться до затерянной в самой глубине Центральной Сахары группы оазисов Куфра.

Целых четыре дня большой караван, к которому присоединился Рольфе, продвигался по безотрадной известковой пустыне к югу от Ауджилы. За день путники проходили девяносто пять километров. На четвертый день караван был остановлен членами Ордена сенуситов, которые потребовали, чтобы незваный гость из Европы был умерщвлен. Сенуси возглавили движение сопротивления против иностранного проникновения в Сахару, а Рольфса они приняли за шпиона ненавистных колониалистов. С помощью нескольких людей из каравана Рольфе ночью тайком бежал из оазиса. Глава сенуситов, убедившись в научном характере экспедиции, распорядился не трогать ученого, но Рольфе узнал об этом уже после бегства. Таким образом, путешественник смог снова вернуться в центральный район Куфры.

Своими путешествиями Герхард Рольфе завоевал широкое признание. У него, безусловно, большие заслуги в вопросах исследования Африки, однако он принадлежал к тому поколению европейских ученых, которые своими экспедициями в той или иной степени сознательно служили интересам колониальной политики. Если Рольфе непосредственно и не возглавлял никаких колониальных походов, его образ мыслей был проникнут колонизаторским духом. Знаменательно в этом смысле письмо ученого, направленное им в 1876 году — перед своей поездкой в Куфру — издателю «Географических сообщений Петермана». В нем он писал о французской колониальной политике в Алжире следующее: «Главная причина того, почему Алжир не стал тем, чем он должен был стать уже давно, а именно всецело французской провинцией, заключается в том, что французы слишком церемонятся с туземцами… Они еще ни разу всерьез не показали туземцам, что они — настоящие хозяева Алжира…».

Подобное высказывание Рольфса, который не мог не знать о французских жестокостях в Алжире, в частности о резне в Лагуате, говорит само за себя. Однако еще более примечательны дальнейшие рекомендации Рольфса: «Зачем туземцам позволяют исповедовать другую веру, кроме христианской, мне непонятно… Почему туземцам позволяют вести кочевой образ жизни? Почему не загоняют в резервации тех, кто отказывается принять французскую цивилизацию, как это делают американцы с индейцами?.. Почему медлят с оттеснением туземцев, которых, как показали четыре с лишним десятилетия французского владычества, не удалось превратить в французов; которые не уважают и не соблюдают французских законов; которые вообще отвергают цивилизацию, как таковую. Почему французы не следуют совету Эрнеста Рено, требовавшего прогнать арабов обратно в пустыню, откуда они пришли?»

Таково было истинное мнение Герхарда Рольфса о людях, чьим гостеприимством он пользовался, чьей дружбы он домогался.

 

В пустыню — с портретом кайзера Вильгельма

В том же году, когда Рольфе отправился в Сиву, другой немец — представитель того же поколения, Густав Нахтигаль, также предпринял путешествие по Сахаре. Нахтигаль служил придворным врачом у тунисского бея, когда Рольфе познакомил его с поручением короля Пруссии. Тот же король, который, по словам Гумбольдта, «живо интересовался Африкой», послал ряд подарков султану Борну и среди них тронное кресло и свой портрет. Что же связывало прусского короля с султаном Борну? Ничего, кроме желания германского монарха не быть обделенным куском от колониального пирога. Густав Нахтигаль взялся передать султану эти подарки, как он позднее брал на себя и многие другие миссии. Именно он осуществил начало колониальных завоеваний Германии, занимая с 1884 года пост императорского комиссара в Камеруне и Того. Однако во время этого путешествия, на которое Нахтигаля вдохновил король Пруссии, был получен целый ряд новых и в высшей степени интересных научных данных об Африке в целом и о Сахаре в частности.

Нахтигаль родился в 1834 году в Эйхштетте вблизи Стендаля; избрал карьеру военного врача, однако отказался от должности по состоянию здоровья и в 1862 году переселился в Северную Африку. Затем появился Рольфе с поручением от прусского правительства. Нахтигаль согласился его выполнить. В феврале 1869 года он отправился в путь. Его маленький караван состоял из шести верблюдов.

«Самый крепкий верблюд, — писал Нахтигаль, — был нагрулсен с одного бока предназначавшимся для владыки Борну обитым красным бархатом тронным креслом с богато позолоченными спинкой и ножками, а с другого — выполненными во весь рост портретами короля Вильгельма, королевы Августы и наследного принца. Груз был не столько тяжел, сколько громоздок и поэтому для животного крайне неудобен. Другой верблюд был нагружен партией огнестрельного оружия и боеприпасами; третий нес остальные подарки: бронзовые часы, золотые карманные часы на цепочке, двойной полевой бинокль, чайный сервиз, несколько отрезов бархата и шелка, фунт настоящего розового масла, четки, браслеты и ожерелья из настоящих кораллов, двенадцать бурнусов из бархата, сукна и тонкую тунисскую шерсть, дюжину тунисских фесок и фисгармонию…».

Было решено добираться до Мурзука — древнего узла пересечения караванных путей — и там сделать длительный привал, во время которого Нахтигаль предполагал заниматься врачебной практикой. В Мурзуке намеревались ждать благоприятных обстоятельств для дальнейшего продвижения на юг. Здесь же Нахтигаль надумал, не теряя времени даром, попытаться проникнуть в нагорье Тибести, известное до сих пор лишь понаслышке. Он нанял «благородного» тиббу в качестве проводника и в июне 1869 года отправился в путь.

«Между нами и первыми населенными речными долинами Тибести, по сообщению нашего проводника Колокоми, была расположена скалистая местность Афафи с превосходным кормом для верблюдов. До ближайшего колодца мы должны дойти не раньше чем через два дня. Однако уже в первый вечер Колокоми посоветовал нам беречь воду. И все же совет был дан слишком поздно, так как мы уже израсходовали больше половины наших запасов. Это было в разгаре лета, когда двухдневное пребывание без воды означало верную смерть. На следующий вечер мы убедились, что горная вершина, на которой мы должны были найти воду, еще находилась от нас на очень далеком расстоянии… К утру 30 июня у нас осталось на десять человек всего полбурдюка воды. Колокоми безуспешно высматривал вожделенную горную вершину… Тогда мы решили оставить наш багаж и осмотреть местность. Каждый получил по стакану воды — весь наш остаток. Мы воспрянули духом, когда увидели вдалеке высохшее речное русло, на верхней границе которого должен был находиться колодец. Однако палящие солнечные лучи, отражаемые темными скалами и светлым песком между ними, вскоре повергли нас в море огня и зноя. Страшная жажда овладела всеми; казалось, будто виски и лоб сжаты железным обручем. Никакого движения воздуха в замкнутой долине; от яркого света и зноя у нас началась резь в глазах; всех охватила страшная слабость».

Когда путешественники, совершенно обессиленные, уже потеряли всякую надежду на спасенье, неожиданно вернулся один из сопровождавших их тиббу и привез… целый бурдюк воды.

Наконец, Нахтигаль и его спутники добрались до поселения тиббу Тао. Оно было почти безлюдным, так как летом тиббу в поисках пищи уходили в долину Бардаи. Находящиеся постоянно на грани голодной смерти, тиббу не были настроены оказывать гостеприимный прием чужестранцу. Напротив, они помышляли о том, как овладеть недоступным для них ценным оружием. Путешественникам не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. После страшных мытарств, побросав большую часть оружия, Нахтигаль и его спутники вернулись в оазис Гатрун. «Когда мы наконец подошли к колодцу Мешру, — писал Нахтигаль, — то поняли, что спасены, и я мог снова потешаться над комическим внешним видом нашей маленькой компании. Двое обнаженных слуг с бурдюками за спиной, Мухаммед в длинной рубахе, Бу Заид, чуть ли не падающий под тяжестью своей ноши, которую он из жадности не хотел доверить тайнику в Туммо; сам я, босой, в превратившихся в лохмотья брюках, которые едва прикрывали бедра, закутанный в видавший виды парижский сюртук, задыхался под тяжестью двух винтовок…».

Злоключения Нахтигаля, как и сообщения французского этнографа Жана Шапеля, способствовали формированию наших представлений о народности тиббу. Нахтигаль был первым европейцем, которому удалось довольно близко познакомиться с этим своеобразным народом. Подобно тому как труды Дюверье, идеализировавшего туарегов, определили соответствующее отношение европейцев к этой народности, так и искажающее истину описание Нахтигалем другой народности Сахары вызвало противоположные чувства, и должно было пройти много времени, чтобы это представление изменилось.

В октябре 1869 года Нахтигаль снова побывал в Мурзуке. Здесь он вынужден был провести зиму, так как лишь весной 1870 года представилась возможность совершить поездку на юг. В это время турецкая миссия собиралась посетить Борну, и Нахтигаль присоединился к ней. Путешествие прошло без происшествий. Нахтигаль наблюдал, как в районе Судана пустыня переходит в саванну: «Сразу после Бильмы начинается дюнный ландшафт шириной около ста двадцати километров, составляющий самый трудный участок пути. Он в течение многих дней подвергает жестокому испытанию терпение и выносливость путешественников и еще больше — верблюдов. Цепи холмов из аллювиального песка, достигающие, как правило, в высоту не более пятнадцати метров, чрезвычайно трудно преодолевать из-за крутизны склонов. Потрясающее впечатление, которое производит это безбрежное песчаное море, не уступающее по красоте настоящему морю и даже превосходящее его своим величавым покоем, постепенно сглаживается и в конце концов совершенно сводится на нет жестокой борьбой, которую вынужден вести человек с природой. Уже внутри дюнного пояса можно обнаружить следы перехода в другие пояса. Сравнительно щедрая растительность в маленьких оазисах, оживленное щебетание и возня птиц, многочисленные следы газелей и довольно крупных антилоп позволяют предположить, что поблизости расположены плодородные места. Вначале удавалось встретить растительность лишь в низинах между возвышенностями, однако южнее оазиса Диббела начинается беспрерывный растительный покров. Если прежде над нами стояло совершенно безоблачное небо, то здесь во второй половине дня его затягивают кучевые облака. Наши лица и тела покрываются потом, тогда как в центре пустыни кожа у нас оставалась совершенно сухой. В направлении к оазису Агадем вся местность изобилует травами и животными. То и дело можно было любоваться пасущимися антилопами…».

Летом 1870 года караван пришел в Куку — столицу государства Борну. Целых три года этот город был постоянной базой для Нахтигаля. Отсюда он предпринимал многочисленные путешествия. Так, однажды он присоединился к группе улед-слиманов, которая отправилась на северо-запад. Племя улед-слиман в давние времена перекочевало из Аравии в Северную Африку и осело на севере Ливии. Затем оно овладело Феццаном. В 1842 году турки одержали победу над арабами в битве при Эль-Багле и вытеснили их из Феццана. Улед-слиманы отошли на юг и с тех пор кочевали между озером Чад и Тибести. Султан Борну выплачивал этому племени жалованье, чтобы оно охраняло рубежи страны от воинов граничащего на востоке с Борну Вадаи. Нахтигаль прошел с арабами низину Бахр-эль-Газаль до котловины Боделе. Здесь он записал следующее: «Коро — самое низкое место в Боделе. Оно расположено более чем на сто метров ниже уровня озера Чад. Кроме остатков живых существ, которые прежде в изобилии населяли эти места, когда они славились обширными водоемами, здесь были найдены многочисленные черепки предметов домашнего обихода, в том числе глиняных сосудов. Эта находка позволяет предположить, что острова и берега бывшей лагуны Боделе были населены оседлыми племенами. Эти наблюдения полностью подтверждают широко распространенное в Канеме предание, будто до высыхания мелкой котловины между Боделе и Канемом существовала постоянная связь. Один из вождей племени улед-слиман, которого его нынешние соплеменники, разумеется, уже не помнят, будто бы рассказывал, что он еще был свидетелем того, как из впадин Боделе и Эгей вода постепенно ушла в Борну, то есть обратно в озеро Чад. Еще живы старики, которые утверждают, что приблизительно сто лет назад их предки совершали разбойничьи набеги по воде — по озеру Чад и восточнее его».

Для обратного пути Нахтигаль выбрал необычный маршрут. Он отправился с запада на восток, пересек Вадаи и Дарфур и достиг, наконец, Белого Нила. Вниз по Нилу он плыл до Средиземного моря и только весной 1875 года вернулся в Германию.