Глава 32,
или «Царь горы»
22 июня 1941 года, 4 часа 30 минут
– Я вас, товарищ майор, официально предупредил! – не так уверенно произнёс начальник 3-го отдела.
Сказать о последствиях, напомнить о законе и ответственности – всё входило в обязанности его службы.
Но не измену же задумал Царёв, когда без приказа увёл полк от удара. Откуда он знал, что немцы начнут именно сегодня? Или поверил в давно ходившие слухи? Вряд ли! Кто-то предупредил.
А не тот ли его капитан-однокашник, что с вооружённой охраной приезжал в полк, а потом «гудел» с их майором? И что дальше? Куда-то бежать докладывать? Пусть и нет приказа, что он и выговорил своему майору, но понятно, что это война!
– Приготовиться к открытию огня! – проорал Константин, а после тихо сказал особисту: – Молодец, что предупредил. За всё отвечаю я, а ты давай бери грузовики и дуй с компохозом на склад за боекомплектом.
– Чей хоть склад? – поинтересовался техник-интендант, ведавший снабжением. Надо подготовить не только накладные, но и ответ на то, если вдруг пошлют.
– Нашего корпуса, – не моргнув глазом, выдал Царёв. – У нас примерно час для вывоза снарядов.
– Почему так мало?
– Не вижу в небе нашу авиацию.
Люди подняли глаза в небо. На восток вновь летели двухмоторные самолёты с белыми крестами на фюзеляже. Царёв внешне выглядел невозмутимо, давя в себе сомнения и во всём теперь полагаясь на однокашника.
– Немцы думают, что разбомбили полк, но если засекут движение, то раскатают и склад, и грузовики. Короче, все поняли? Делайте что хотите, но уложитесь в срок и обеспечьте охрану.
Действительно, чей же этот склад? Ненашев не сказал и даже не намекнул. Но что там за боеприпас, какого года партия и как хранились, расписал подробно. Это не мелочь, это очень важно для стрельбы.
Впрочем, калька и бумаги Ненашева занимали Царёва больше. Интересно, где так учат считать? Решение скрупулёзно учитывало даже число переменных зарядов для каждой цели. Конструкция гильзы позволяла вынимать часть пороха и менять начальную скорость снаряда. Пушка МЛ-20 была ещё как гаубица.
Далее всё шло как на учениях.
Панов знал, что артиллеристы в Красной армии тренировались чаще и больше всех. Пусть без стрельб и всухую, но пушка в Красной армии, как и пулемёт, давно знакомое оружие, где дело делает расчёт. То есть команда людей, способных вкалывать в единой упряжке.
Тут же заработал штаб, выписывая из данных Ненашева хорошо понятные установки прицела, уровня и угломера для целей каждой батареи.
Через двадцать минут наводчик, внимательно вслушиваясь в команды, мелом на щит вписывал основные данные для стрельбы. В грохоте можно всё и не расслышать, так пусть всё будет сразу перед глазами. Потом он принялся крутить маховики, задирая ствол высоко вверх.
Командир орудия в это время потел: правильно ли он учёл выданные командиром батареи поправки на износ ствола?
Замковый открыл затвор, а заряжающий, могучий парень, других на такую должность до войны и не брали, с нарастающим ускорением и на выдохе дослал снаряд в зарядную камеру. Тяжело, пусть ему и помогали, подталкивая груз сзади специальной палкой. Ствол был упёрт почти в небо.
Чпок! – глухой звук удара известил, что снаряд «вмялся» в нарезы и уже не выскочит обратно. Далее вошла гильза, и металлом клацнул закрываемый затвор. Всё, пушка-гаубица готова к выстрелу, и расчёт стремительно отбежал от орудия, зная, что будет потом.
– Огонь!
Наводчик дёрнул за шнур, зажимая уши и открыв рот. Бабахнуло хорошо, воздух сразу наполнился пороховой гарью, а осколочно-фугасный снаряд, вращаясь вокруг оси, полетел куда-то к небу. На долю секунды он завис над лагерем уровского батальона, где клубился чёрный дым, и теперь, набирая скорость, устремился вниз, к западному берегу Буга, неся возмездие.
Царёв не знал, что его полк один из первых, кто вёл огонь с закрытых позиций, управляемый группой артиллерийских наводчиков, нагло усевшихся прямо на переднем крае.
Ничего нового. Методика давно есть, всё разложено по полочкам, но кто же её читал? Маршал Блюхер после боев у озера Хасан сокрушённо рассказывал командарму Воронову о передовой тактике японцев, стрелявших из отдельных орудий, чтобы было непонятно, сколько у них батарей.
Будущий маршал артиллерии спокойно взял со стола командующего боевой устав и зачитал из него статью.
Но незнание – это уже почти традиция. Так было ещё до Первой мировой войны. Пусть и составили очень толковое наставление в 1912 году, но читать и проводить учения в русской императорской армии не спешили. Чай, не война! Их отцы и деды без всяких новомодных штучек справлялись с врагом.
Ответный огонь немцы открыли через пятнадцать минут. Вот тут Царёв ещё раз оценил, насколько грамотно Ненашев выбрал позиции его орудий. Стреляй враги по другой траектории, разнесли бы их сразу. А так снаряды немцев разбивали в щепы деревья сзади или взрывались впереди с недолётом. Лес и холм надёжно защищали расчёты гаубиц от обстрела, но не от атаки с воздуха.
* * *
«Пушки придают величие вульгарной бойне», – вспомнил чью-то философскую мысль гауптман и посмотрел на часы. Через пять минут его солдаты двинутся вперёд. Быстрота – это успех. Нельзя мешкать, пока враг ошеломлён, растерян и не готов к бою.
Оставляя глубокие борозды на песке и сминая камыш и осоку, к воде тащили лодки. Первая наступающая волна осторожно грузилась в них, страшась перевернуться. Солдаты с опаской поглядывали на молчаливый чужой берег, откуда не раздалось ни выстрела. Там враг. Жестокий, коварный, по-азиатски беспощадный.
Артиллерия перенесла огонь вперёд, завершив разгром погранзаставы и слегка, для профилактики, обработав валы старого форта.
В небо взлетели ракеты. График движения строго рассчитан.
«Вёсла на воду!» И лодки тяжело пошли с интервалом в пятнадцать-двадцать метров. Первыми переправляются те, кто захватит плацдарм и прикроет работу сапёров.
Задача пионеров навести два пешеходных мостика до песчаного островка и дальше до другого берега. По ним на плацдарм побежит ещё больше пехоты, протащат станковые пулемёты и 50-мм миномёты. Рядом на понтонах переправятся противотанковые пушки, 75-мм пехотные орудия и миномёты калибром 81 мм. Затем наведут мост, который выдержит бронемашины и основательную артиллерию.
Накопив силы, они атакуют укрепления русских. Взорвут бункеры и двинутся дальше, создавая пространство, где развернутся моторизованные войска, которые нанесут завершающий смертельный удар по большевикам около Бреста.
В это время редкие наряды русских пограничников находились почти у уреза воды. Глубокие окопы были вырыты за две ночи, грунт унесён в мешках, а не высыпан впереди бруствером. Бойцы терпеливо ждали, когда лодки и понтоны пересекут условную линию границы, проходящую по середине реки. Затем открыли огонь.
В ответ с западного берега по русским ударили пушки и пулемёты, прикрывавшие переправу.
Тогда на восточном берегу рявкнули миномёты и тут же умолкли, не давая себя засечь. Мины сначала взмыли к небу, а потом цепочкой взрывов легли вдоль берега, туда, где, суетясь, грузились в лодки новые солдаты. Затем миномётчики перенесли огонь с разбегающейся пехоты на плавсредства. Взлетевший вверх ил, вода и песок на три-четыре секунды закрыли часть восточного берега.
Пользуясь огневым прикрытием, «зелёные фуражки» сразу отошли, проявляя не только стойкость, но и гибкость в обороне. Людей на заставах немного, сплошной стены из них не создать, и множество лодок пристало к берегу беспрепятственно.
Но в этой новейшей истории случилась яростная перестрелка у железнодорожного моста Бреста и в десяти километрах на юге, у селения Кодень. После того, как штурмовые группы немцев убили часовых погранохраны, русские, успевшие и там незаметно отрыть окопы, открыли яростный огонь из пулемётов, сорвав попытку захвата, и подожгли переправу.
Командир разведбатальона Эрих Кон мрачно смотрел на чужой берег: и где здесь тактическая внезапность? Похоже, у вермахта достойный соперник. Почти по секундам спланировать работу боевого охранения – это надо уметь. И в выдержке русским не откажешь: подпустили лодки на дистанцию броска гранаты и лишь тогда начали стрелять.
В результате два десятка убитых, раненых и утонувших. Ещё больше солдат потеряли оружие и снаряжение, выплывая из-под огня. Попытка форсировать реку сорвалась, вызывая замешательство. Быстрое течение уносило пустые, полусдувшиеся и набравшие воды лодки, а на песчаной отмели появились тела нескольких бедолаг в намокшей почерневшей форме.
По наводке корректировщика артиллеристы ещё раз обработали чужой берег, где густые заросли кустарника быстро затянуло белым дымом. Но гауптман не сомневался: противника там нет. Отошёл! Он бы и сам так поступил.
Снаряд крупного калибра упал около батареи, стоящей от них примерно в полукилометре, высоко вздымая в небо землю. Пристрелочный!
Русские быстро ввели поправку и дали залп. Взрывы их снарядов образовали узкий вытянутый эллипс, наискось перечеркнувший позиции немецких орудий. Уже первый разрыв дал невысокое, но обширное облако дыма, заставившее расчёты немедленно броситься в укрытия. Дураков нет, когда враг выставил взрыватель на осколочное действие.
Минута – и большевик прекратил стрелять. Ещё пять – и офицеры пинками принялись поднимать солдат, заставляя вновь занять места у пушек. График огня скрупулёзно рассчитан и нарушать его – преступление!
Но огненный шквал взметнул в небо землю на позициях следующей батареи. Там щели легкомысленно не отрыли, и парням пришлось туго. Вот снаряд разорвался рядом с пушкой, изрешетив её осколками и взрывной волной разметав в стороны расчёт.
Время, за которое большевик менял цели, гауптману не нравилось. Его людям тоже. Все нервно вздрагивали при каждом далёком взрыве, и, как оказалось, не напрасно.
Белые облачка появились над головой скопившихся для повторного броска солдат. Со скрипом и грохотом рухнула наблюдательная вышка. Истошный вопль дал знать, что нашлась работа санитарам.
Под прикрытием гаубиц Царёва уровский батальон использовал свои пушки, шрапнелью накрыв район переправы.
Гауптман поёжился. Метко и умело, ничего не скажешь. Разрывы выведены на высоту около ста метров, так, чтобы пучок круглых пуль поразил максимальную площадь. А перед ними открытый берег и около сотни метров реки. Искать на воде укрытие негде, а если оживёт ещё и миномётная батарея, то многие утонут или останутся лежать на песке.
Большевикам не надо гадать о месте, где должны навести основную переправу. Не зря же до 1939 года здесь стоял мост, затем взорванный поляками. Остатки опор до сих пор торчали из воды. Ещё одно удобное место есть на берегу дальше, вверх по течению, но там нет накатанной дороги, удачно ведущей в обход Бреста.
Всё было рассчитано на неожиданность. И они долго приучали большевиков, что ничего необычного тут не происходит.
А русский берег тревожно молчал. Разгоралась роща. Сначала дым валил небольшими клубами, а потом они становились всё больше и больше, затрудняя наблюдение.
Спустя десять минут снаряды большевиков вновь упали у батареи, подорвав выложенный на позиции боезапас. Минус расчёт и орудие. Остальные в панике ринулись в укрытия, и командирам пришлось уже тащить оттуда солдат чуть ли не за шиворот, заставляя обратно встать к пушкам.
Похоже, у русских мало артиллерии. Они таким образом пытаются заставить их прекратить огонь. От сделанного вывода не легче. Попробуй работать среди визжащих осколков… И – мой бог! – управляющий огнём большевик – настоящий снайпер! Зато теперь ясно, где сидят русские с биноклями. Так хорошо наблюдать берег, реку и работу их батарей возможно только со старого форта. И разведка их проморгала.
Эрих истерично заорал на артиллериста-наблюдателя, который что-то сердито бурчал в телефонную трубку:
– Шайсе! Когда наконец ослепнут эти проклятые корректировщики?!
– Успокойтесь, гауптман. Минута – и мы откроем огонь. Я дал заявку на батарею.
– Но почему так медленно?!
– Вы не знаете? Большевик вторым залпом умудрился накрыть узел связи и разбил коммутатор. Через час линии восстановят и поднимут резервный аэростат.
– Так скоро? А где ваши радиостанции?
– У нас пока нет приказа использовать радиосвязь.
Внезапный залп миномётов большевиков едва не накрыл их вместе. Шайсе! Наблюдатель наверняка заметил блеснувшую в утренних лучах оптику. Всё вызывало невольное уважение к вражеским артиллеристам.
Гауптман не знал, что все четыре миномёта для первого залпа наводил сам Ненашев, бегая от расчёта к расчёту и объясняя не теорию, а практику стрельбы. Жаль, не умеют они, как немцы, с одного ствола держать по три-четыре мины в воздухе одновременно. Хрен бы кто из-под такого обстрела ушёл!
После финской войны о миномётах внезапно вспомнили, но толком пользоваться не научили. Один учебный выстрел!
Впрочем, кому-то повезло больше – целых три за год! Да за такую боевую подготовку командиров надо к стенке ставить!
И ведь поставили! Нет, выкопать и расстрелять вновь ещё по другой статье!
«В войсках до сих пор ещё есть отдельные бойцы, прослужившие год, но ни разу не стрелявшие боевыми патронами», – гласил приказ в декабре 1938 года. Тоже лично товарищ Сталин будет виноват, когда такие люди придут из запаса?
«Панов, да ты чего? – возмущённо пробормотал голос внутри. – Вспомни, как разительно отличался твой 6-й гвардейский Волновахский дважды Краснознамённый орденов Суворова и Кутузова II степени мотострелковый полк, дислоцированный в венгерской деревне Таборфальва, от того, что бегало рядом с военно-морской базой в Баку. Разница в шесть лет!»
Ещё до апофеоза перестройки забыли командиры войну! Не помог и Афганистан. Боеготовность отдельных частей – результат работы неисправимых энтузиастов. Остальные занимались чем угодно, но не будущей войной. Командир полка – шеф в полку, комдив – вообще шеф. А командующий армией – полный универмаг.
Но он знал и конечный результат. Вернее, он его видел на фотографиях 1943 года. Четыре донельзя заматеревших на войне мужика, где ППШ – как продолжение руки. Через два года войны их уже было не испугать ни «Тигром», ни «Мессершмиттом».
Противный писк зуммера прозвучал как глас небесный. Корпусной полк готов открыть огонь. Избиваемые артогнём войска получили дополнительный шанс.
– По батарее противника… осколочно-фугасной гранатой… взрыватель РГМ осколочный. – Ненашев чуть запнулся, смотря в блокнот и выдавая каждому из дивизионов угломер, уровень и прицел. – Пристрелочным орудием огонь!
По «Карлу» и «Одину» он не стрелял. Есть вещи поважнее. А два технических чуда сдохли сами, подавившись собственными боеприпасами в попытке поразить не крепость, а новые доты с гарнизонами из батальона майора Угрюмова. Самые что ни на есть опасные для германской пехоты объекты, хоть и не готовые. Сумрачные гении теперь чешут затылок: чушку весом в две тонны толкнуть обратно или же стрельнуть?
Но если враг замолчал, не факт, что уничтожен. Если его артиллерия прекратила огонь, это не признак её полного расстройства, а лишь подавление огня. А ещё нормы, нормы, нормы! Они обоснованны, рассчитаны умными людьми и проверены на практике в боях и на полигонах.
Наставление 1964 года по управлению огнём наземной артиллерии отводило на подавление батареи противника двести снарядов калибра 152 мм. Как ни странно, очень похоже на вермахт. Нет, это не намёк на слабость Красной армии. Статистика работала и на окопавшийся батальон Ненашева. Чтобы разрушить всего два погонных метра двухметрового окопа, требовалось штук пятнадцать-двадцать 6-дюймовых гаубичных снарядов.
Сейчас работало послезнание Панова, а ещё знание, как вести контрбатарейную борьбу. Освежить память помогли найденные у подруги книги из библиотеки её отца: «Наставление для действия полевой артиллерии в бою» 1912 года и такое же по «борьбе за укреплённые полосы» 1917-го. Да и первый том «Курса артиллерии», успевший выйти до войны, заставил Сашу вспомнить теорию, которую он учил когда-то давно.
Ситуация же под Брестом такова. Враг, желая быстро подавить сопротивление, собрал в компактный ударный кулак артполки трёх пехотных дивизий и добавил к ним приданные дивизионы РГК. Большинство русских c тяжёлым вооружением идеально скучены в трёх местах: цитадель, Южный и Северный военные городки.
Как и прошлый раз, вермахт в чём-то прогадал. Снаряды калибром 15 и 21 см не справятся с дореволюционной фортификацией. Даже красные стены казарм цитадели здесь обманчивы. Кирпичик в них неспроста обходился царю в шесть раз дороже. Хотя и будет там царить и смерть, и разрушения, но шанс выжить в укрытиях – огромный.
Зато вне крепких стен всё будет уничтожено.
Панов надеялся, что бойцы, командиры, семьи, не успевшие выскочить из цитадели, сидят по казематам и подвалам, пережидая артобстрел. Не попали, как в прошлый раз, сонные, в кровавую мясорубку.
А вот технику не спрячешь. Даже ту, которую можно перекатить на руках. Допустим, «сорокапятку» внутрь затащить теоретически можно, но 76-мм «полковушку» или 120-мм миномёт – уже с трудом. Без тяжёлого оружия много не навоюешь.
Только не надо думать, что после каждого залпа артдивизионов корпусного полка доблестные солдаты вермахта взлетали целыми пачками, нет – вагонами утренних подмосковных электричек. Об уничтожении речь не шла. Не могла идти в принципе. Целей для двух дивизионов Царёва много, снарядов – мало, и законы баллистики никто не отменял.
Нескоро появится компактный артиллерийский радар с компьютером на борту, рассчитывающий координаты места, откуда выпущен снаряд, пока он ещё летит по траектории. А для большей точности изобретут самонаводящийся, или корректирующийся, боеприпас. Та же «Акация», что не с гроздьями душистыми, а САУ, получила управляемый снаряд «Краснополь» и корректируемый «Сантиметр».
Но на плюсы всегда найдутся минусы. К цели на расстояние пять километров должен подобраться корректировщик с лазерным целеуказателем-дальномером, ноутбуком и рацией. Это где-то килограммов тридцать носимого железа.
Разрывов снарядов на своих позициях немцы больше пугались. И это хорошо, пусть спасаются и не ведут огонь. В зачёт пойдёт такой результат, как успешное подавление цели.
Однако через час-два стрелять Царёву будет нечем. Боекомплекты, которые Константин должен выпустить на головы врага, лежат на складе в Пинске. Добыть что-то из крепости невозможно. Склад 22-й танковой дивизии горит и грозится рвануть в любой момент. И какой умник поставил его между Южным городком и границей? Глупец или вредитель?
И в его батальоне далеко не порядок. Для трёхдюймовок батальона есть шрапнель дореволюционного образца и немного осколочно-фугасных снарядов – то, что можно было быстро и без проблем выбрать на армейском складе. А бронебойных выстрелов – ни одного. Впрочем, их везде жуткий дефицит, пусть и качество не очень. Вновь сорвала заказ оборонная промышленность, мучительно долго осваивая заковыристую конструкцию.
А из тех двадцати процентов от плана, данных заводами, что-то в Западный округ всё же попало, но на склады Главного интендантского управления, как-то не спешившие отправлять их в войска.
Ну что же. При отсутствии других снарядов шрапнелью с установкой трубки на удар можно стрелять танкам в борт! Только сработает ли? Больно у его казематных пушек ствол короткий, снаряд не разогнать.
А пока два артиллерийских лейтенанта помогали майору корректировать огонь, восторженно глядя на собранный чуть ли не на коленках прибор – механизированный огневой планшет, где нет ни грамма электроники.
Хуже, чем «счислитель» ПУО-44. Почти детский сад по сравнению с ПУО-9М, ящик, который Панов трепетно рассматривал в одной из своих командировок. Жив был дружок и в 2000 году. Так и не дошли в канун миллениума до артиллерийских наводчиков давно обещанные компьютеры.
Рядом ударил снаряд, и пришлось вжаться в бетонные ниши. Ненашев реагировал подсознательно, не задумываясь:
– Что застыли, как мачты? Всем в укрытие!
Спустя мгновение наверху со свистом взлетели осколки стали и бетона. Немецкие наблюдатели если не увидели, то логично предположили, где находится корректировщик, сорвавший им первую атаку и артподготовку.
Панов не унывал. Основная работа сделана, теперь можно последовательно работать по объектам, аккуратно сверяясь с секундомером и изредка поднимаясь на наблюдательный пункт.
– Как пулемёты? Успели?
– Да, пристреляли.
По второй рации параллельно шла работа с гарнизонами дотов батальона. В момент, когда гаубицы Царёва посылали снаряды на немецкий берег, шла пристрелка пулемётов и пушек, установленных рядом и внутри бетонных коробок.
Форт нависал над северным флангом узла обороны, и было хорошо видно, как по выбранным ориентирам ложатся короткие очереди трассирующих пуль и чертят траектории бронебойно-трассирующие снаряды «сорокапяток».
Ротный удивлённо озирал каземат. Какая-то неспешная здесь война, толстые стены глушат звуки выстрелов. Снаружи – чёрт-те что, а тут спокойно чертят на кальке разноцветные линии. Кто-то, сверяясь с часами, то стирает, то пишет что-то мелом на стене. На неё смотрят и не по-русски быстро горланят в микрофон радисты.
Откуда-то сверху появился комбат, отряхиваясь от пыли и затейливо кряхтя, что в гробу видел свою работу. Чтобы ослепить НП, немцы открыли огонь из миномётов.
Ненашев посмотрел на осунувшегося, повзрослевшего на десяток лет командира роты, оборонявшей форт, и зло поинтересовался:
– Что припёрся? Доложить, что Гитлер сдох?
У каждого здесь своё дело, и до атаки немецкой пехотой их артиллерийского НП дело ещё не дошло.
– Товарищ майор, немцы. Разрешите открыть огонь.
Комбат, мучительно хмуря брови, кулаком потёр проступившую щетину. Что, опять «свободу Тельману»? Именно так у Шпанова ежедневно звучал лозунг межпланетного объединения юристов. Солдаты вермахта есть одураченные граждане-пролетарии с мозгами, отравленными лживой пропагандой. Чёрт! Неужели и он, и Иволгин так отвратительно плохо вели дела? И зря привезли напоследок фильм?
А вечернее кино на самом деле могло подействовать не на всех. О критике фильма «Александр Невский» Панов помнил. Читал газеты того времени. Нам, творческой интеллигенции, что бы такого менее эпичного, более исторически достоверного, а не лубок для народа. Вон даже товарищ Черкасов возмущался, не дал режиссёр ему снять с князя «святой лик». А в гремевших дискуссиях речь дошла и до бояр-предателей, навязавших народному вечу мнение, что с крестоносцами можно дружить. М-да, а ведь должны сейчас интеллигенты ходить строем, стуча ботинками вразнобой и выражая неизменный «одобрямс».
Комбат, подавляя рефлексию, задумчиво отвесил ротному лёгкий подзатыльник. Мальчишка! Если не научился ещё ненавидеть врага, пусть переключится на него. Тоже дело!
– За что?
– Я те щас клизму с патефонными иголками вставлю! Какой приказ был, а? Ну, повтори!
– Ничего живого в радиусе трёхсот метров не оставлять.
– И докладывать о них, как о лицах, пребывающих в потустороннем мире!
– Они остановились, и я…
«Ура! Он лишь растерян!» – возликовал Панов.
Не прочувствовал, не осознал, что сейчас началось. Диагноз примерно ясен: люди на его глазах ещё не гибли. Отечественная война не объявлена. Мало ли что под Брестом происходит!
Максим машинально посмотрел на циферблат: до выступления Молотова ещё примерно семь часов. Ох, скорее бы. Как нужна именно здесь, на границе, даже не директива Генштаба, а страшные слова из репродуктора.
– Выражаться надо точнее. «Извини», «был не прав», «погорячился» и так далее! Пошли смотреть!
Названное им расстояние есть максимальная дальность эффективного огня среднего пехотинца Второй мировой войны с винтовкой или карабином. Когда цель хорошо видна невооружённым глазом. Всё правильно, носители текущей передовой европейской культуры до форта ещё не дошли. В бинокль он их хорошо рассмотрел. Олени, блин! У кого-то рукава засучены, воротники мундиров расстёгнуты. Каски надвинуты по самые глаза. За поясными ремнями одна-две гранаты. В руках карабины. На шее пулемётные ленты, за спиной и на боку очень подозрительные брезентовые мешки. Опаньки! Даже «байкер» пожаловал, весь в коже и с резервуаром дуста за спиной. А где пулемётчик? Наверняка где-то на позиции, прикрывает остальных.
– И какого чёрта ждёшь?
При виде живого, готового стрелять в тебя врага человек растерялся. Все теории вылетели из головы, не сработали и старательно внушаемые две недели инстинкты. А сам-то когда-то? Первый бой, и этим всё сказано.
Ну, начнём, а заодно опробуем «тёзку» по-боевому. Как там: «Не привлекай на себя огонь противника, это раздражает окружающих людей».
Максим сел за пулемёт, стоявший в глубине каземата. Его так не видно в темноте амбразуры, когда-то предназначенной для пушки. Спокойно подкрутил установки оптического прицела. Двукратное увеличение, ростовые мишени, дистанция прямого выстрела – что ещё нужно человеку для счастья? Ах да, не бояться убить себе подобного.
Он аккуратно прицелился в грудь блестевшего на солнце кожаным костюмом немца. Глубоко вдохнул и на выдохе плавно нажал на гашетку, поведя стволом в сторону не более чем на градус. Замечательная вещь, когда вес, по делу, имеет значение. Больше масса – меньше отдача.
А водяное охлаждение позволило «Максиму» жить в укрепрайонах до 1969 года. Говорят, иные марки пулемётов на советско-китайской границе сильно перегревались. Потом кто-то подключил шлангами кожух к трёхзвенной батарее парового отопления…
Цель Максим опознал правильно, не промазал и, действуя по какой-то памятке, ухитрился ещё и взорвать баллон с огнесмесью. Остальные едва успели отскочить от бьющегося в смертельной судороге живого факела. Ещё одна пуля лишь задела у следующей «мишени» каску. Но солдат, нелепо повернув голову, рухнул наземь. А мог бы и выжить, если бы не туго затянутый кожаный ремешок под подбородком.
Истошный визг сгорающего заживо человека парализующе подействовал не только на лейтенанта, но и на весь пулемётный расчёт.
– «Как же я буду стрелять в немца, он такой же человек, как и я», – с передразнивающей интонацией произнёс Ненашев, но не вызвал общего хохота, как несколько дней назад, отвечая на вопрос одного из бойцов. – Смотреть, всем смотреть, это он сейчас горит, а не вы! – А дальше шёпотом в ухо лейтенанта: – Раскис, как баба. Очнись, бойцы смотрят, или на хрен сниму с роты. При всех сниму, как труса. Щадить не стану!
Дополнительный удар по самолюбию очень кстати, не надо ему тут недоумённых взглядов по теме «Люди, что ж такое мы творим?!».
Ротный сразу выпрямился, как струна, чуть ли не вибрируя от злости, обиды и возмущения.
– По фашистским гадам!
– Стой, куда понёсся! Смотри, стрелять не в кого. – Ненашев повторял давно изученную лейтенантами в теории истину, как поведёт себя враг. – Они спрятались, мы подождём. Пусть вновь себя проявят. Вспоминай, как учились на занятиях, успокойся, так и действуй! – Всё, волнение Панов ему сбил и, как надеялся майор, ещё и излишнюю горячность. А теперь последний шаг: – Расчёту объявляю благодарность за меткую стрельбу! Все слышали: стреляли – вы! Если узнаю, что треплетесь, разберусь не хуже, чем с тем немцем! Ясно?
– Есть.
Теперь не только лейтенант, но и сержант, и остальные бойцы смотрели на него испуганными глазами, страшась ещё больше, чем немцев. Все видели факел снаружи, значит, не пустые угрозы, решимости комбату хватит.
Ненашев, смотря на циферблат, делал выводы. Нарвалась на ответный удар, вероятно, передовая штурмовая группа или усиленная сапёрами разведка. Начинать атаку по времени фрицам рано, не накоплено ещё достаточно сил на берегу.
Чёрт! Мелкие каменные крошки больно ударили Максима в лицо, а бетонная пыль запорошила глаза. Что-то, визжа на рикошете, стукнуло в щиток. Камень? Пуля? Кто там разберёт, но звенело громко и оставило царапину.
«Вот суки». Он едва успел отскочить.
А по амбразуре принялись палить из двух стволов.
– Давай работай. Да не забудь, скоро завтрак.
«Это ты, Панов, зря!» Слова о еде вызвали у лейтенанта такой спазм, что побелело лицо, но он справился с собой.
Минута – и в ответ по врагу сухо защёлкали выстрелы, а наблюдатели приникли к биноклям, старательно выискивая пулемётчиков. Без их поддержки немцы в атаку не пойдут.
До появления штурмовых винтовок МГ был главным оружием немецкой пехоты. Основной задачей отделения стрелков в бою было прикрыть пулемёт и подносить боеприпасы. По инструкции пулемётчиками ставили самых проверенных и хладнокровных солдат.
Манёвренная война для пехотного отделения вермахта выглядела примерно так: они двигались вперёд, пока не сталкивались с противником. Далее устанавливали пулемёт и выдавали точную и убийственную порцию свинца, сразу достигая огневого превосходства. Если огонь не наносил врагу ощутимых потерь или не заставлял его убраться куда подальше с пути доблестных солдат, то отделение перемещалось вперёд короткими перебежками, чертыхаясь и требуя прикрытия от пулемётчика.
Ну вот, первый МГ его ребята вычислили и обозначили ракетами. Всё правильно, по азбуке! Бой – мероприятие коллективное, надо обязательно показать командиру и товарищам цель. Видя прыгающие по полю огоньки, открыл навесной огонь дот, отстоящий отсюда примерно на километр.
Пехотное прикрытие НП Ненашева постепенно втягивалось в бой, защищая корректировщиков.
Панов вынужденно предлагал немцам схематичную классику, практически – «Прорыв укреплённой полосы» по книге генерал-майора Смирнова.
– Так держать, молодцы! – Максим нервно вытер пот со лба и вернулся обратно. Теперь справятся без него, главное – начать.
Как там: «Стрелки, попавшие под прицельный огонь автоматического оружия, не могут двигаться вперёд без достаточной поддержки танками или огнём артиллерии». Правило работало и во Вторую мировую войну.
– Стой! Куда прёшь?! – заорали на Суворова, и он досадливо осадил мотоцикл, пропуская очередной Т-26, вползавший на Суворовский мост.
Танки на северный берег Мухавца шли без интервалов. На уцелевших гусеничных тракторах волокли тяжёлые орудия, часть из которых пришлось бросить в парке.
План прикрытия госграницы (на время, необходимое для всеобщей мобилизации) должен разочаровать поклонников первого удара. Дивизии, наверное для разгона, следовало отойти на восток на место сосредоточения, находившееся в двадцати пяти километрах отсюда в селе Хмелёво, северо-восточнее Жабинки.
Разрывы снарядов в лагере, крепости и городе окончательно похоронили надежду Суворова на пограничный конфликт. А его комбат – жестокий, чуждый всякого сострадания человек. Как можно стрелять по деревне, там же гражданские люди?! Свои, не чужие!
Владимир не был готов именно к такой войне.
Не страшась осколков, под огнём он впрыгнул в мотоцикл комбата и помчался в Брест спасать семью. Найти, вывезти в безопасное место – и будь что будет.
Потом он вернётся в батальон и предстанет перед трибуналом. Пусть его разжалуют, посадят в тюрьму, но он обязательно добьётся отправки на фронт. Он же не трус! А немцев обязательно отобьют, далеко не прав Ненашев!
– Товарищ старший лейтенант, ещё раз сунетесь, будем стрелять.
– Мне очень надо на ту сторону!
– Очень надо всем. Ждите, пока пройдёт колонна.
«Да когда она пройдёт?!» Вереница машин казалась бесконечной, но бросать мотоцикл Владимир не хотел, расчётливо думая усадить в него жену и ребёнка.
Прошло полтора часа, когда Суворову наконец удалось проскочить на северный берег. Помог случай: какая-то полуторка проскочила с того берега, чуть не тараня танки.
Он рванул в щель, чуть не сбил лейтенанта, выскочившего из наглого грузовика и бежавшего, что-то крича на ходу, к стоящему в открытой башне подполковнику, командиру колонны.
Начальник штаба батальона не видел, как обрадовался комроты, когда ему сбросили десять ящиков патронов. Тридцать тысяч патронов! Танкист сразу проникся просьбой: на полигоне находилась пулемётная рота совсем без боеприпасов, и лейтенант Щелканов не только прорывался к ней, но, сохранив голову холодной, спокойно думал о предстоящем бое.
Постепенно приводили себя в порядок танковый и мотострелковый полки. Они должны прикрыть отход дивизии. Губанов был далеко не дурак, предусмотрев и такой случай.
Через триста метров Суворову пришлось встать вновь. Московская улица была вся усеяна людьми с узлами, мешками за спиной и чемоданами. Поток, казавшийся нескончаемым, тёк на восток. «Восточники» шли, ехали, спасаясь от фашистов.
Недалеко разорвался немецкий снаряд, раздался взрыв и повалил густой чёрный дым. Звеня колоколом, туда устремилась пожарная машина, потом «скорая помощь».
Несмотря на обстрел, врачи и пожарные Бреста 22 июня исполняли профессиональный долг, подбирая пострадавших и борясь с огнём.
С рёвом моторов на восток пролетели перегруженные бомбардировщики с белыми крестами на крыльях. Вот немецкие истребители пронеслись над городскими крышами, крутясь в «бочке» настолько низко, что видно, как лётчики грозят кулаком. Люфтваффе ещё не стреляли, на сегодня намечены цели поважней.
– Всё, Советы, кончилось ваше время. Погостили – и буде! Тикайте теперь до самого Сталина! – мелькнула рядом злорадная усмешка.
Суворов оглянулся. Человек, грозя кулаком, смотрел на хаос, воцарившийся на дороге. Поняв, что услышан, он быстро скрылся в подворотне. От очумевших после нападения германцев большевиков можно всего ожидать.
Их, поляков, дело сторона, пусть враги сами разбираются друг с другом.
Так нет, какие-то горячие юнцы, вопреки приказу не выступать, установили в слуховом окне пулемёт, желая почётно проводить большевиков-оккупантов. Пусть навсегда запомнят Советы и «советки» дорогу обратно.
На пальбу приехал броневик, а за ним грузовик с разномастно одетой пехотой. Милиция, военные, люди в штатском, но с красными повязками на рукаве.
Пушка русских превратила молодых мстителей-романтиков в окровавленные тела, небрежно скинутые на мостовую с чердака.
Матка боска, пусть быстрее, без ненужных жертв и без задержек красные убираются отсюда! А те молодые идиоты почему не дождались, когда основная масса схлынет и потянутся одиночки?
Пограничники, милиция, введённые в город военные и люди с повязками на руке вели локальные бои на чердаках и в подворотнях, контролируя центральные улицы, вокзал и берег Мухавца.
Елизаров хорошо понимал: действовать иначе, значит, распылить силы. Ему давно сообщили: на окраинах грабят склады и магазины, но препятствовать этому он не стал, потому как не оставлять же добро немцам!
В то, что Красная армия удержит город, верили лишь одни «восточники» или полные оптимисты. Почти единодушно гражданское общество решило: побьёт германец Советы. Как же иначе, эти солдаты почти все худые, в хэбэшных гимнастёрках, а у тех морды здоровые, ранцы из телячьей кожи, одно сукно на мундирах чего стоит!
Немцы, основательно и скрупулезно снарядившиеся на войну вплоть до полевых маникюрных наборов в карманах, вызывали у местных гораздо больший пиетет.
Где же большевичкам удержаться? Побегут! А если нет, бодренько пойдут на Божий суд.
Не страшась разрывов снарядов, жители города сейчас куда-то катили бочки, несли добычу в ящиках и мешках. Словно запасливые хомячки, они готовились продолжать жить после очередной смены власти. И не найти было среди них ни коллаборационистов, ни погромщиков. Общее государственное добро сначала стало ничьим, а далее постепенно переходило в категорию личного имущества. Никто не хотел остаться обиженным…
Прорывавшемуся к дому Суворову пришлось постоянно лавировать. Люди ругались, но уступали дорогу, не желая связываться с человеком, у которого на шее висело небольшое «ружьё» с массивным круглым диском.
Глаза старшего лейтенанта выхватили из толпы мальчика с громадной мороженой рыбиной в руках, потом пожилого человека с лицом бурно пожившего ловеласа, тащившего куда-то ящик, звеневший стеклом.
«И это наши, советские граждане, которых мы освободили и должны защищать?» Владимир смотрел потрясённо, а потом, злясь, нажал на сигнал.
Тётка, несущая в подоле груду семечек, споткнулась, высыпав их на землю. И рассмеялась, подняла с земли камень и метнула в уцелевшую витрину, со звоном осыпавшуюся стеклом. Минута – и раскрасневшееся, ошалелое от неожиданно свалившегося счастья лицо возникло вновь. Теперь женщина несла на каждом плече по аккордеону. Откуда-то стремительно возникший пацан начал скакать вокруг неё и, шмыгая носом, канючить один из них. Как же так, он не успел, прошагав половину Бреста под обстрелом ради такого инструмента!
Окуталась клубами дыма тюрьма на улице Карла Маркса. Заключённые, те, кто посмелее, постепенно разбегались через проломы в стенах, смешиваясь с выходящими из крепости по берегу Мухавца людьми. Другие сидели по корпусам, страшась выйти: вдруг за побег ещё добавят срок.
Трое небритых, кисло пахнущих парней, поочередно прикладываясь к бутылке, добытой в разгромленном магазине, развалистой походочкой шли по улице, высматривая, чем бы ещё поживиться. Водка закончилась, а потом кто-то вспомнил, что есть тут рядом дом, где живёт богатая и прижимистая «советка».
Жена Суворова привыкла не замечать враждебных взглядов, рыская по магазинам и рынку, и укоризненных, когда она с поклажей направлялась в Минск: «Обманула нас власть, и эти потихоньку грабят». За мужем жилось как за каменной стеной, денег хватало даже содержать прислугу, вот она и занялась, как выражались местные, «гешефтом», постепенно увеличивая достаток в доме. Жизнь потихоньку налаживалась, принося в дом обычное житейское счастье.
– Ну и где живёт эта курва?
– Да вот её окна!
Чужие, злые люди внезапно ввалились в дом, запросто распахнув запиравшуюся лишь на ночь дверь, в тот момент, когда она заканчивала вязать узлы, кляня себя за строптивость. Грохот пушек с западного берега внушал мысль, что если и отобьётся город, то без разрушений и смертей в уличных боях не обойдётся.
У неё начался озноб: мужа нет, милиция скрылась, соседки, словно сойдя с ума, похватали первое попавшееся и побежали в штабы, что в центре города, а она, как видно на беду, всегда считала себя практичной.
– Деньги, сучка, где, где золото? – вытряхивая узел, зло спросил самый страшный из них.
Какие деньги, какое золото? Всё тратилось на продукты с рынка, всё нажитое богатство – швейная машинка да заветный сундучок с множеством отрезов на костюмы, платья и приданое дочке. Ну, ещё узел на продажу, что схватили первым и уже держали в руках.
Её долго били, а когда порвали платье, больно схватили за грудь.
– Эй! Вы что, совсем охренели?
– Заткнись. У меня бабы, может, целый год не было!
– И у меня!
– Не трогайте ребёнка! – Она внезапно осознала, что никто ей не поможет.
– Какого ребёнка? Смотри, уже титьки выросли, – нагло улыбаясь, сказал второй, схватив её дочь за волосы и запуская пальцы в вырез платья.
Суворов опоздал ровно на пятнадцать минут. В петле висела истерзанная жена, а рядом лежала полуголая дочь, вся в ссадинах и кровоподтёках.
«Кто? За что? Почему? Фашисты ещё не вошли в город». Глаза старшего лейтенанта залили слёзы, и почва уходила из-под ног. Его рука нашарила кобуру, и ствол пистолета начал неумолимо приближаться к виску, но тут девочка шевельнулась…
Шквал артиллерийско-миномётного огня усиливался, и старый форт теперь напоминал извергающийся вулкан. Однако огонь русских тяжёлых гаубиц не ослабевал.
Попытка понять систему огня большевиков не удалась. Немецкие корректировщики стояли с секундомерами в руках, пытаясь определить закономерность огневых налётов и тем самым хоть как-то вычислить невидимого корректировщика. Чёрные столбы разрывов постоянно накрывали позиции артиллерии.
Данные, полученные от звуковой разведки, пока разочаровывали. Район они определили верно, но русские умело использовали естественные преграды для звуковых волн, стреляя по навесной траектории, что не позволяло дать координаты для прицельной стрельбы. Звукометрическая станция – довольно точный инструмент, в благоприятных условиях дающий ошибку в десяток метров. Но и её можно обмануть, помня знакомый со школы закон распространения волн. Одновременный залп батареи, а лучше – дивизиона размоет звук, а лес и холмы перед позициями пушек ослабят его раза в полтора.
Жаль, нет у Царёва под рукой специальных зарядов, имитирующих звук орудийных выстрелов, что давно жили на вооружении РККА. О звуковой маскировке знали, но приобретением особо не заморачивались. На «зимней войне» финны не могли похвастаться огневой мощью, и, когда открывала огонь их батарея, её рано или поздно задавливали.
Немцам требовалась авиация, и спустя тридцать минут её вызвали. В вермахте, как и везде, ничего не делается мгновенно, а всё идёт по инстанциям.
Лёгкий «Шторьх» начал кружить над лесом, высматривая в дыму позиции русских батарей. Попытка снизиться успеха не принесла, он внезапно задымил и понёсся обратно на свой берег.
Бинокли вновь начали обшаривать русские позиции, наблюдатель не может быть один. Ну невозможно, просто фантастика, так стрелять, умудряясь одновременно держать под огнём множество целей. Надо их ослепить или уничтожить.
Результат не заставил себя ждать. Кто-то из большевиков неуклюже повернул бинокль, блеснув зайчиком оптики, и сразу вызвал на себя огонь пушек и миномётов.
Засветившийся бумажный «перископ» с кусочками зеркала «погиб» после первого разрыва. Смело не осколком, ударной волной. Заодно залп немецкой батареи немного подпортил ландшафтный дизайн железнодорожной насыпи, по которой скоро поползут части дивизии Моделя. Несколько воронок – мелочь, но душе приятно за минуты, которые придётся потратить на выравнивание пути.
Бег солнца по небу лишь начался. Но Ненашев знал, что немцы рано или поздно поймут, как их дурачат. А пока пользовался моментом, заранее выставив против оптической разведки врага «корректировочные» посты. Такие приёмы включает даже курс радиоэлектронной борьбы в военно-морском училище. Даже горящая на виду спичка в нужный момент является оружием против врага.
Полковник помнил: противник специально подчёркивал, что при нападении наблюдательные пункты большевиков надо уничтожать незамедлительно.
Целиком танковой дивизии Панов не ждал. В задницу тех, вечно непобедимых немцев. До десяти утра отряды пионеров из команды обладателя монокля наводили переправы через Буг в районе Коденя. Даже если бы остался целым сгоревший мост, он требовался немцам лишь для первого броска, чтобы захватить плацдарм. По нему танки не переправить – развалится.
А дальше? «Генерал Мороз» ещё даже не задумывался воевать. Зато «полковник Грязь» и «капитан Пыль» сейчас резвятся, потихоньку подгаживая моторам, гусеницам и колёсам 3-й танковой дивизии.
Нет плохой погоды. Лето жаркое, но не настолько сухое, чтобы иссушить всё. А там, где всё-таки иссушило, требовалось уметь ездить не в одиночку, а целой колонной по песку. Немцам пришлось тягачами тащить до шоссе и железной дороги буксующие грузовики, иначе они рисковали остаться без пехоты и боеприпасов. Разбитая гусеницами колея не доставляла радости и танкам, лязгая траками, они постоянно садились на брюхо.
Спасибо, партия, за то, что за весной приходит лето. Но лгут немцы о вредной погоде, почему-то действующей в две стороны. А ещё офицер, находящийся в здравом уме и твёрдой памяти, обязательно поинтересуется климатом места, где ему придётся жить и воевать.
А теперь субъективные ягодки. В результате заранее спланированного (наверное, самим королём Фридрихом Барбароссой) грамотного обходного манёвра две колонны техники Моделя свернули в давно обозначенное на карте болото, а Красная армия добавила им ещё чуть драматизма.
Так лихо 22 июня для Моделя начинался блицкриг. Так начал воевать на востоке «главный пожарный Гитлера и гений обороны». Попутно – гений-апологет тактики «выжженной земли», за что ему, застрелившемуся, пусть вечно икается, пока он крутится в гробу пропеллером.
К исходу дня обладатель монокля прошёл восемнадцать километров, причём половину из них – вытянувшись в две нитки по шоссе и железнодорожной насыпи, следуя чуть ли не параллельно советско-германской границе.
Пехота его в этот раз подвела. Наступление 31-й дивизии приостановилось, наткнувшись на позиции укреплённого района с засевшей пехотой и полевой артиллерией. Со стороны леса били русские гаубицы, старавшиеся успеть везде, посылая снаряд за снарядом на их батареи и понтонные парки.
За оборонявшимися русскими на железнодорожной насыпи полыхали костры вместо мостов. Ещё несколько характерно зловещих дымов поднимались дальше, вероятнее всего на шоссе.
На этом берегу требовалось вспомнить устав и атаковать по всем правилам. Разведать цели. Подтянуть к пехоте тяжёлое оружие, расстрелять огневые точки прямой наводкой из артиллерии.
Их ждали, определённо ждали, но почему-то не действовали всеми силами, а, очень похоже, заманивали, как Наполеона в 1812 году.
Паранойя у врага – тоже оружие. Удар наносило прошлое. Немцы очень не хотели повторять ошибку великого француза, не сумевшего разгромить, уничтожить или деморализовать русскую армию в приграничном сражении.
Первые два часа боя бывший полковник ожидаемо выигрывал по очкам.
Тем временем к взорванному русскими железнодорожному мосту через Буг, медленно набирая скорость, приближался горящий железнодорожный состав, собранный из разнокалиберных цистерн с нефтепродуктами. Пригодилась и двойная колея.
Расстреливаемая из орудий прямой наводки сцепка из двух паровозов в облаках пара всё-таки дотолкала груз до провала. Увлекаемые друг другом цистерны с заранее открытыми люками падали в реку, бились друг о друга, выплёскивая мазут, керосин, масло и бензин.
Горящее пятно у моста, увеличиваясь, сползало в сторону почти готового понтонного моста. Течение у Буга сильное, стремительное, на быстринах и крепкого мужика опрокинет с ног.
Пусть пионеры вермахта переправу и не отстояли, зато не пустили огонь дальше, заставляя выгореть нефтепродукты именно здесь, сокрушаясь об утрате одного очень ценного для блицкрига понтонного парка.
Едва перестала бушевать метель из осколков металла и бетона, Ненашев вновь полез в «скворечник». Дореволюционный русский железобетон выдержал обстрел, но поверхность форта местами больше походила на лунный пейзаж.
Из развороченной земли поднимался сизый дымок с неприятным запахом сгоревшего тротила. Судя по осколкам и размеру воронок, их обработали из 15-см пушек.
Неплохо! Чем больше калибр, тем больше уважения.
– Товарищ майор, смотрите!
Самолёты шли на батареи полка Царёва.
Долго соображали. Вернее, вызывали пикировщики, ругаясь с люфтваффе. Час-полтора отставной полковник отводил на каждую просьбу вермахта поддержать его авиацией, собрав однажды сухую статистику.
Для люфтваффе задача дня – работать исключительно по аэродромам, даже в ущерб поддержке наземных войск. Но если выставили пикировщиков, значит, наступил Костя своими пушками немцам на больную мозоль.
Есть такой рецепт против блицкрига – манёвр огнём тяжёлой артиллерии. Массовым, когда стреляют не батареями, а дивизионом, полком на значительное расстояние, не успев добраться до места прорыва колёсами, но разрывами снарядов закрывая врагу дорогу. Но тут ещё и корректировали огонь!
– Воздух! Царёв, расчётам в укрытие! – проорал Панов связисту. Мало ли, не увидел, не осознал Константин опасности.
Девятка самолётов разделилась на две группы.
Три «Юнкерса» накренились на крыло и один за другим вошли в пике. Панов знал, что сейчас завыли ветровые сирены. С каждой секундой звук становился всё выше. Нырок с высоты пяти километров до девятисот метров – примерно полминуты звукового воздействия. В бинокль Саша не видел, далеко, но знал, что в этот момент от самолётов отделяются осколочно-фугасные бомбы.
Он плюнул и пожелал пилотам штурцкампффлюгцойга из 77-й пикировочной эскадры если не сдохнуть, то хорошенько проблеваться. Последнее, как никогда, выполнимо. Перегрузка, и после полётов кабины часто мыли.
А внизу бойцы сейчас теряют самообладание, застывая в ступоре или впадая в панику. Этот звук буквально ввинчивается в мозг, вызывая страх, перемалывающий остатки разума. Так ещё долго будет на войне. Нет и не будет ничего страшнее для необстрелянных войск, чем «психические бомбёжки».
Но ничего, спустя несколько дней, навидавшись «художеств» пилотов люфтваффе, в самолёты с крестами начнут стрелять из всего, что окажется под рукой: из автоматов, винтовок, пистолетов. Пусть с редким результатом, но не впадая при этом в прострацию. Вешать на деревьях надо тех крылатых фашистов.
Счетверённые пулемётные установки с «Максимами» под разрывами бомб прекратили огонь. Ясно, первой целью стали скудные средства ПВО. Им на открытых позициях из дыма стрелять несподручно.
Следующая шестёрка «Юнкерсов» заставила майора буквально зашипеть от злости. Вот что задумали, гады! Решили не менять противоаэродромную начинку, а тем же боеприпасом ударить по площадям. Под крыльями в оптику виднелись не бомбы, а контейнеры. Два под крылом. В каждом чуть больше ста бомб с весом по два килограмма. «Дьявольские яйца», способные поразить квадрат где-то триста на триста метров.
«Дьявольским» прообраз кассетной бомбы назван самими лётчиками люфтваффе за излишнюю непредсказуемость. Сумрачные гении рейха, словно издеваясь, заставили своих пилотов «высиживать» штучку с взрывателем, случалось срабатывающим прямо в бомболюке. Все недостатки покрывала эффективность. На земле вырастали первые «ковровые дорожки», поражающие технику и людей вне укрытий.
Для SD-2 создали три разных взрывателя: ударный, замедленного действия и тот, который делал из бомбы неизвлекаемую мину. Последний вариант – постоянная головная боль наших аэродромов, вошедшая в устную историю с незатейливым названием «лягуха» или «жучок».
Эффект пропал, когда советские зенитчики наконец перестали суетиться, получили мелкозернистую по калибру артиллерию и очень возлюбили, как цель, низколетящий бомбардировщик люфтваффе. А так, в начале войны, под матерки пехоты палили в белый свет, как в копеечку.
Тридцать штук таких бомбочек влезало и в «Шторьх». Панов полагал, что так и родился миф о наглых немецких лётчиках, глушивших красноармейцев с бреющего полёта чуть ли не ручными гранатами.
На втором заходе ведущий Ю-87 начал слишком низко выходить из пикирования и исчез во вспышке взрыва. Второй из «Юнкерсов» наткнулся на уверенный огонь ожившего ДШК и, чуть задымив, отвалил в сторону. Кто бы ты ни был – молодец! Нашёл в себе силы встать к пулемёту.
Через пару минут атака с воздуха прекратилась, а дальше в дело вмешался субъективный фактор.
Царёв передал оповещение Ненашева, но охваченные азартом боя артиллеристы не думали об опасности. Никто под настоящей бомбёжкой не был, и люди очень надеялись на зенитные пулемёты, отогнавшие тот, первый корректировщик.
Убитых и раненых на попавшей под удар батарее больше сорока. В мозг бойцов и командиров после одуряющего воя сразу вонзились пронзительные крики раненых товарищей, молящих о помощи. Потом кто-то наступил на бомбу-мину и навсегда исчез во вспышке взрыва.
Из пары орудий ещё можно вести огонь, осколками иссекло не всех, но люди на батарее не желали дальше сражаться. Незнакомая, незримая, непривычная смерть – откуда она идёт? Бомбёжка закончилась, обстрел утих, а в дыму их что-то рвёт на куски. «Прочь! Прочь, бежать, спасаться!» – не говорил, кричал в головах инстинкт.
Десяток оглушённых бойцов в зелёных фуражках не смог ничего сделать, но схватить за шиворот и уволочь в окопы командиров орудий и наводчиков оказалось им по силам.
Когда наконец перевязали, убрали раненых и увидели штуки, на которые ну никак нельзя наступать, командир батареи с гримасой отчаяния и злости скорбно посмотрел на старшину-пограничника.
– Помогите, мужики! Мы-то не побежим.
Рядом глухо стукнула о корень дерева лопата – уцелевшие артиллеристы расширяли воронку, чтобы похоронить мёртвых товарищей.
– Батарея, к бою! Огонь!..
В расчётах нашлось два-три человека, заряжающих и подносчиков нет вовсе, вот и стали погранцы на время артиллеристами. Матерясь, надрываясь от непривычного веса, они понесли снаряды к пушкам. Орудия медленно, но верно возобновили огонь.
Хуже обстояли дела рядом.
– Прекратить! Немедленно прекратить!
На радиста из группы Ивана надвигался прибежавший сюда командир 2-го дивизиона. Лицо его было белым как мел, а губы кривились. Старший лейтенант был уверен, что именно излучение радиостанции навело бомбардировщики. Не могло быть иначе, им же объясняли на лекции о радиопеленгации.
«Внимание! Противник подслушивает. Он сам видел эту надпись на чёрных шильдиках, стоящих на каждом передатчике. Стоит только его включить, так немцы обязательно запеленгует, накроют артиллерией и разбомбят.
Нет, в обоз, непременно в обоз нелепые ящики. Даже выключенная аппаратура кому-то казалась опасной. Ходили слухи, что, наведя какую-то «индукцию», немцы могут точно вычислить их расположение.
– Что прекратить?
– Всё из-за вас! Из-за твоей рации нас засекли и теперь уничтожат! Прекратите передачу!
– Дурак ты, старший лейтенант! – не выдержал Иван и неожиданно получил удар кулаком в лицо.
Младший лейтенант очнулся на земле и с ужасом смотрел, как напротив принялись вырывать наган из кобуры.
Но его противник и не думал стрелять в него, а направил ствол на деревянную коробку, что сейчас корректировщику дороже жизни.
– Стой, гад! – Извернувшись, Иван умудрился ударить по руке, и пули из нагана лишь взметнули пыль у радиостанции, заставляя связиста посереть от страха.
«Ах так!» Теперь тот, кто поселился в голове командира дивизиона, желал поквитаться с вредителями, наверняка сознательно работавшими рядом с атакованной батареей.
Подлетевший пограничник с белым лицом наконец понял, почему Ненашев отправил его заставу охранять группу. О радиобоязни в РККА он не догадывался, но диагноз поставил правильно. Истерика, после бомбежки у артиллериста – настоящая истерика. Вот тогда удар прикладом ППД между лопаток выбил дыхание у безумца, потом у него зло выкрутили из рук револьвер.
– Воды! – заорал подоспевший Царёв.
Струя из поднесённого ведра обрушилась на голову командира дивизиона, заставляя наконец очнуться, освободить помутневший мозг от дурных мыслей и увидеть злого, как чёрт, командира полка. Его подержали ещё немного, пока не услышали:
– Всё, отпускайте!
Забыв о нагане, мокрый до пояса старший лейтенант, покачиваясь, побрёл на позиции своих батарей и скоро скрылся в кустах.
– Я с ним! – Акимов поправил фуражку и двинулся вслед за командиром дивизиона. Не дай бог, натворит ещё дел.
* * *
А Ненашева на самом деле интенсивно слушали. Специальные подразделения ближней радиоразведки как раз тем и занимались. А подразделения дальней разведки слушали советские рации от полка. На каждом участке фронта работали постоянные команды, которые обязали знать наизусть ключи, позывные, псевдонимы и фамилии командиров Красной армии, вплоть до отдельного батальона. Из восьми радиополков, подчинённых особому центру в Берлине, шесть воевало на Восточном фронте.
Но сейчас немецкие связисты понять ничего не могли. Максим заранее попросил Иволгина на связь подтянуть земляков с добротным казанским говором, взяв честное слово нигде и никому не разглашать задумку.
Ненашев сознательно нарушал «Правила радиослужбы Красной армии», где требовались даже речевые сообщения давать кодом. Его придумать – не проблема, но научить людей не путаться, да под вражеским огнём? Вот и вспомнил Саша выход.
Голливудский фильм «Говорящие с ветром» тут ни при чём. В училище преподаватель с кафедры радиоэлектронной борьбы рассказывал курсантам истории ещё с Первой мировой войны.
Точные координаты вермахт не мог получить. Существующая на 1941 год аппаратура пеленгации в диапазоне коротких волн давала не точку, а обширный район.
Сыпались бомбы и снаряды на тех, кто перегнул палку при радиопередаче открытым текстом, сообщая, где теперь или куда переедет штаб.
Почему нарушали устав? Нельзя было молчать, обстановка менялась стремительно. Плюс время – везде кодировали вручную, старательно составленные таблицы превращали даже короткие сообщения в объёмные криптограммы, передаваемые ключом по азбуке Морзе и принимаемые на слух. Потому и понадобились живые шифраторы, способные выполнять работу «Энигмы».
– Костя, сколько без НЗ осталось «огурцов»?
– Алты кыяр.
«Шесть штук», – понял майор без перевода и вздохнул. Шесть зарядов на орудие, неприкосновенный запас расходовать нельзя – нечем станет обороняться или подрывать не только пушки, но и технику.
Отпущенное время для работы 455-го корпусного полка подошло к концу. Больше не выйдет держать немцев на расстоянии. Настало время пехоты и дотов.
– Эй, на «Сахаре», сворачивайтесь!
– Удачи тебе, Максим.
– Дачи у моря, – буркнул Максим, пытаясь унять волнение.
Два лейтенанта-помощника видели, как ещё пару дней назад майор спокойно запечатал заготовленный конверт. Внутри – лишь одна фраза: «Прошу зачислить в штат корпусного артиллерийского полка». Его «однокашник» Константин такое право во время войны имел.
– Через полчаса пакет должен быть у Царёва! Бе-гом! – негромким голосом скомандовал он.
Панов делал командиру корпусного артполка царский подарок: подготовил корректировочную группу, умеющую на деле вести контрбатарейную борьбу, людей, знающих, что такое и зачем прибор управления огнём, понимающих и критерии вероятности. В общем, всё, что Саша помнил из методики 1960-х годов, когда ещё считали на логарифмических линейках.
А вы думаете, по учебникам какого года курсанта Панова учили в эпоху застоя? Как раз по очень правильным учебникам, когда регулярная армия воевала с регулярной армией. Эффективная тактика рождается из практики, и даже военным профессионалам нашего текущего главного супостата рекомендовали узнать, как другие армии решают современные проблемы.
Новые правила стрельбы окончательно утвердят в Красной армии в октябре 1942 года. Тогда введут и особый раздел – «контрбатарейная борьба», существенно упростив метод пристрелки орудий и объяснив «планшет данного момента». А почему же не поторопить процесс, демонстрируя теорию на практике?
Даже маршрут отхода Ненашев дал Царёву заранее. Не рваться напрямик по шоссе, а идти просёлочными дорогами от леса к лесу, как можно быстрее проскакивая открытые участки, c орудиями на значительной дистанции друг от друга.
Зенитного прикрытия нет, и Царёв видел, на что способна авиация, действующая как в полигонных условиях. Крюк порядочный, но дальше Бреста 22 июня двинулась только силовая разведка немцев, и то вдоль «панцерштрассе», по ту сторону Мухавца.
Но, увы! Передача «В гостях у сказки» закончилась, настало время пехоты.
Окутался дымом и взорвался грузовик, везущий в форт боеприпасы. Всё, хана его логистике, путь к снабжению ему перерезали, значит, миномётная батарея скоро замолчит. Вес лотка с тремя минами двенадцать килограммов. На ствол во время атаки немцев их надо в минуту штуки три. Для скорострельности не хватало этой самой практики. Ну и чёрт с ней, дело наживное, поскольку две мины в стволе майор не желал видеть ни при каких обстоятельствах.
– Нас обходят слева! – мрачно доложил телефонист информацию из видящего их дота.
– И справа тоже! – заорал в ответ Панов. – Скажи ему, чтобы гасил их!
Небольшие группы немецкой пехоты просачивались по обе стороны форта, прячась в рельефе и растительности.
Пусть ползком, под пулемётным огнём, но они смогли блокировать дорогу.
Тяжёлый немецкий снаряд рухнул во двор перед горжевой казармой. Теперь развороченная земля чадила и мерзко пахла перегоревшим толом.
Ненашев поёжился, на двадцать метров ближе – и накрыло бы. Даже без осколка, поднимет и сплющит взрывной волной.
Судя по калибру, за них принялись всерьёз.
Вдвоем со связистом они вдохнули едкий дым, закашлялись и слетели по лестнице вниз. Но и там как-то не очень. Десять минут огневого налёта – и от сотрясений в теле появляется тяжесть. Голова в каске словно разбухает, а мысли путаются.
Чувствуя, что тупеет, майор мотнул головой и пошёл к амбразурам, выходящим на юг, посмотреть, что творится на поле перед его дотами? Западом интересоваться бессмысленно и смертельно опасно. С той стороны интенсивность огня немецкой пехоты всё нарастала. Они не атаковали, а использовали подавляющее огневое превосходство. Нельзя даже на миг выглянуть из бойниц. Если заметят движение, мелькнёт тень, то летит туда пулемётная очередь, снаряд из пехотного орудия или 37-мм пушки.
Но из боковых бойниц его бойцы пока контролировали ров с водой, не давая группам, атакующим их, добраться до валов. «Кёнигсберг сорок пятого, только наоборот». Саша помнил, что и там с особой ожесточённостью велись бои за форт номер пять.
Участок до реки теперь полностью контролировали немцы. Пользуясь ситуацией, враг под их всё более редким миномётным огнём наводил переправу. Новички у пионеров обстрелялись, а ветераны пришли в чувство.
Полностью окружить форт не давали стоящие позади доты, оставляя относительно свободным узкий проход на юго-восток. Однако до догорающей рощи, способной укрыть отступающих дымом, оставалось метров пятьсот, из которых большая часть проходила по высохшему болоту.
Гарнизон уже нёс потери. Раненых, кто мог двигаться, тем маршрутом группами отправляли в тыл. Тех, кто не мог, по решению фельдшера на батальонный медпункт выносили санитары. Как раз он, а не комбат был первым после Бога.
– Всё, пристрелялись! Хватай «Максимку». Валим!
Второй номер ухватился за прикрученную к стволу пулемёта проволокой деревяшку и, стараясь не прикасаться к горячему кожуху, вместе с наводчиком понёс оружие на следующую позицию. Командир расчёта бежал впереди, неся коробки с лентами.
К Ненашеву в мокрой от пота гимнастёрке подошёл командир роты:
– Комбат, нас окружают. Ползут, как тараканы!
– Да, пора уходить. Готовься, отходим через полчаса.
Они только что отбили третью, какую-то подозрительно вялую попытку взять форт через канал, но вновь потребовавшую от них расхода мин и патронов. Дальше немецкие батареи опять принялись утюжить бетон.
Сменили тактику, теперь хотят измотать, добиться деморализации. И что-то у них уже получалось. Люди выжидающе поглядывают на него. Не дурные, понимают: как отрезали снабжение, так и стал выбранный Пановым «шверпункт» для каждого смертельной ловушкой.
Передав через связиста просьбу о прикрытии, Ненашев приказал сворачивать рацию. Затем, как к гире, примерился к ящику радиостанции 6-ПК, «шесть-пэка трёт бока». Как-никак, а средства связи терять нельзя. Эх, быстрее бы перестали бояться и осознали, что все эти стекляшки, проводочки, контакты, тумблеры есть смертельное для врага оружие.
– Товарищ майор, а что с ранеными?
– Что с ранеными? – вздохнул майор. – Несём с собой!
Но через три минуты перед комбатом появился разгневанный военфельдшер.
– Я категорически запрещаю трогать тяжёлых пациентов. Нужна машина или сразу убейте их сами! Пятерых вообще бесполезно куда-то нести. – Дальше медик продолжал шёпотом: – Ещё два-три часа и… Понимаете? Так зачем их ещё мучить? Должна же быть у вас совесть, чувство сострадания, наконец. Ну, не чёрствый же вы человек!
Панов пошёл вместе с ним, но промолчал в ответ. Как хорошо в книжках: «Если смерти – то мгновенной, если раны – небольшой». А тут не в сюжет. Стонут и бредят раненые. Разворочена грудь, перебит позвоночник, осколком выворотило живот, снесена часть черепа и так далее.
Под ногами майора хрустели использованные ампулы, какие-то пузырьки, белели куски бинтов, испачканных кровью.
Вот ещё один: внешних повреждений нет, лишь немного пожжена одежда. Но без сознания, вздут живот, дышит с трудом и, заходясь в непрерывном кашле, выплёвывает кровавые сгустки изо рта.
Медик изумлённо посмотрел, как Саша машинально щупает пульс и кладёт сложенные вместе указательный и средний пальцы на висок. Скромных познаний в военной медицине, внушённых Панову, хватило понять – баротравма лёгких. «Смерть наступила от послевзрывной декомпрессии», – пробормотал в памяти знакомый голос вечно пахнущего спиртом и формалином судмедэксперта. Точно, запах!
Комбат, не морщась, прикрыл бойца до пояса, скрывая невольный позор.
– Укол сделали?
– Сделали!
Сколько мог ампул с морфием, столько комбат достал, за что медик был ему благодарен. Вкалывали обезболивающее средство, избавляющее от шока, в лучшем случае на батальонном медицинском пункте, до которого тут как до луны. Как страшно даже врачу слышать крики тех, кому нечем помочь.
– И что вы предлагаете? – зло спросил его комбат.
Бросить раненых нельзя. Как дальше он сможет смотреть в глаза бойцам? Что они подумают? Мол, как потекла кровь, так ты сразу – ненужная обуза для командира. И остаться с ними нельзя. Напрасно погубит способных сражаться людей.
– Я останусь с ними!
– Что немцы с ранеными делают, известно?
– Это всё ваша пропаганда. Не верю! И не надо, не спорьте со мной. А если даже так, вы что, самоубийца? Я у вас, Ненашев, слава богу, хоть что-то начал понимать в военном деле. И как вы думаете с таким грузом под огнём пробежать полкилометра?
– Хорошо, оставайтесь, – вздохнул майор.
Врач, спасая ситуацию, позволял Ненашеву, как пишут в дурацких самурайских книжках, «сохранить лицо». К чёрту такое лицо!
И что, пропущен момент, когда надо было валить всем, вместе с корректировщиками? Нет, не верно!
Немцы ожидаемо вцепились в этот «шверпункт», опасаясь повторения конфуза. Ответный артогонь русские вели непрерывно более двух часов, подгадив блицкригу на юге Бреста везде, где можно. Далее события стали складываться для немцев ещё хуже. Стрелковый батальон и пограничники постепенно вступали в бой со 130-м полком 45-й пехотной дивизии, активно же действовать немцам мешали четыре миномёта и три станковых «Максима» с оптикой. Все вместе они контролировали поле перед воротами крепости, выходящими на юго-восток, не давая немцам продвинуться более чем на восемьсот метров от реки.
Но это ещё не всё. В бинокль Ненашев ясно видел, как по южному и северному берегу Мухавца на восток шли люди. Это был единственный безопасный путь из цитадели мимо внезапно ставшего негостеприимным города. Моряки не только выполнили свою задачу, но и умудрились завести в порту Бреста буксир, прицепив к нему баржу, сразу заполнившуюся решившим бежать от войны народом.
Максим сообщил об этом бойцам, что придало им сил: значит, воюют они не только за родину, а спасают своих товарищей, женщин и детей, не давая врагу полностью замкнуть кольцо.
Мог уйти сам? Да, майор просто обязан перейти в более удобное и безопасное для управления место. Но… нельзя. Панов помнил, с чего обычно начинался, как бы это мягче сказать, отход в 1941-м. С глаз долой от полков уходил штаб дивизии, чуть обождав в том же направлении двигалось полковое начальство, а потом и комбат, бормоча: «Что я, рыжий?», уверенно снимал роты с позиций, всем сердцем веря, что начальство его бросило.
Нет, не от хорошей жизни всю войну пеняли начальникам: не отрываться от войск! – и заставляли приближать штабы к передовой.
То, что майор Ненашев с ними, добавляло людям стойкости. Начальство не драпает, ведёт себя спокойно, пишет в блокнотик отличившихся, обещая награды, значит, всё нормально.
А теперь неожиданно возникшее на юге крепости сильное звено обороны исчерпало возможность сопротивляться. Остаться означало минут за пятнадцать расстрелять последние патроны.
Ворвутся немцы, банально убьют гранатами. Невелика разница – сдохнуть от М-24 или от М-39, вся разница лишь в форме влетающего в комнату боеприпаса.
Панов не видел, но догадывался о степени ожесточённости боя, шедшего за руины госпиталя окружного подчинения на Волынском укреплении. Отступить там – значит, потерять последний выход из крепости. По реке сновали катера пограничников, подвозивших боеприпасы и вывозившие раненых. Как Саша и предполагал, малый размер и скорость позволяли им выживать под огнём.
Теперь приходила очередь 3-го батальона 44-го полка, постепенно разогревавшегося и приходившего в чувство. Особых потерь там ещё не понесли. Попутно «обстрелялись», да и стрелковые ячейки успели выкопать в полный рост прямо перед дорогой, идущей из южных ворот крепости, используя кювет как импровизированную траншею.
– Занять позиции!
Огневой налёт немцев, длившийся около пяти минут, прекратился. Там не желали выбрасывать снаряды по вновь скрывшейся от наблюдения цели. Битва за валы крепости шла с переменным успехом.
– Эй, а ты чего сидишь?
– Не трогайте меня! Я не хочу!
Человек, сидевший в «лисьей норе», враждебно посмотрел на лейтенанта и, пробормотав что-то невнятное, отвернулся.
Взводный вздохнул и, взяв красноармейка за шиворот, тяжело потащил его по траншее.
– Что, очко заиграло? Возьми себя в руки!
– Не-ет! – Боец на заднице проехал мимо… нет, не человека, а едва присыпанного землёй обрубка, недавно бывшего его вторым номером и попавшего под шальную мину. Пулемётчик принялся отбиваться руками и ногами, пытаясь выскочить из окопа.
Лейтенант терпеливо держал его пару минут, а потом взорвался сам. Уговоры не действуют, значит, осталось последнее средство. Любой страх должен быть немедленно подавлен, иначе зараза распространится на всех.
– Трусишь?!
Перед глазами красноармейца замаячил чёрный зрачок нагана, казалось заслонивший небо. Потом грянул выстрел.
Боец на миг зажмурился и ошарашенно открыл глаза. Болело оглохшее ухо, но острое желание и дальше существовать на земле очистило затуманенные мозги. А чёрное дуло револьвера уткнулось ему прямо в сердце.
– Я жив?
– Пока да! – кивнул человек с какой-то холодной решимостью в глазах.
– Не надо меня больше, товарищ лейтенант!
– Что, очнулся? А теперь давай, родной, дорогой, любимый и хрен тебя знает какой боец, к пулемёту.
Уже не страшны немцы. Смерть – вот она, постоянно ходит рядом с тобой. И товарищи, вместо того чтобы поддержать, качают головой и укоризненно смотрят: что на тебя нашло?
И сразу дело стало так, как напечатано в наставлении по «Максиму». Станковый пулемёт недоступен для пехоты, пока жив хотя бы один пулемётчик.
– А ты чего?
Боец, с лицом, искажённым от ужаса, сидел, поджав ноги и уперев винтовку в землю. Закрыв от страха глаза, он посылал пулю за пулей в небо, часто не попадая на спусковой крючок, что-то шепча на родном тарабарском языке.
«Стране нужны герои, а бабы рожают где и кого хотят», – вспомнил лейтенант злую присказку Ненашева и пример из Первой мировой войны. Но этот хоть стреляет!
Он посмотрел на юг. Там, где сейчас находился майор, вновь засверкали вспышки и встали серые смерчи разрывов. Но спустя десять минут огневой налёт прекратился. Обработка артиллерией закончилась, теперь немцы должны были вновь пойти в атаку.
Ракеты, выпущенные из форта, объяснили всё. Лейтенант поглубже надвинул каску и вздохнул – теперь их очередь. Спасибо тебе, командир, за выгаданное время. И пальнул из ракетницы, прыгающим по земле огненным шариком указывая нужный ориентир.
– Взвод! Залпом! Пли! – старательно делая паузы, так, чтобы голос не дрожал, скомандовал он.
Есть такой приём: стрельба залпом по удалённым целям, когда меткую стрельбу по цели заменяет завеса одновременно выпущенных пуль. Когда у пехоты появилось автоматическое оружие, такая стрельба стала ненужной, неэффективной, за что и сняли её перед войной. А в уставе 1942 года залповый огонь ввели вновь, оценив его и психологический эффект.
Единый винтовочный залп перекроет шум боя. Ты слышишь, что не один, живы и сражаются товарищи. Растёт боевой дух, уверенность, а враг… Что враг? Во все времена ему положено заскучать под плотным и дружным огнём.
Посмотрев в бинокль, где взметнулось больше всего пыльных фонтанчиков от пуль, лейтенант скорректировал огонь.
– Метить в «каблуки»!
Правильно или неправильно выставил боец прицел на нужную дальность, у всех в горячке боя не проверишь. Потому выдана неизменная средняя установка, но целиться по команде надо в разные части тела, уменьшая ошибку.
– Пли, мать вашу! – Голос командира сорвался на фальцет.
Лейтенант с наганом в руке, что-то крича, всё продолжал метаться взад-вперёд по импровизированной траншее. Иногда он клал руку на плечо бойцу, разговаривая с ним, а иногда зло совал кулак под рёбра или давал пинка.
Контроль командиром взвода подчинённых в бою выглядит чуть-чуть иначе, чем показывают в кино. Но дело у стрелков постепенно шло. Чем больше времени они находились под огнём, тем больше росла уверенность – всех не убьют. И отступить было нельзя, за спиной была не только родина, за их спиной из крепости под огнём продолжали выходить люди.
– Спокойно, сейчас выскочим!
Выскочить можно лишь в короткий миг, когда немецкие пехотинцы ещё не начали атаку, а немецкая артиллерия уже прекратила огонь. Пулемётчиков сейчас у форта нет. Они отошли, опасаясь оказаться в зоне убойного разлёта осколков.
Ага, разрывы начали стихать.
– Ракеты!
Три белых огонька из ракетниц устремились в небо. Через пятнадцать секунд огонь неожиданно стих. На западном берегу немецкий корректировщик восхищённо выдохнул:
– Schnelle Truppen!
Молодцы его камрады-пехотинцы, взяли русскую позицию, не страшась осколков его снарядов!
Цвет выпущенных Пановым ракет, согласно приказу на взятие Бреста, означал: «Мы здесь! Прекратите огонь!» Довершая неразбериху, он выстрелил в небо ещё одним сигналом: «Русские танки идут!»
Пользуясь замешательством, остатки роты вырвались из форта и бросились в сторону рощи.
– Быстрее, быстрее! Не растягивайтесь! Поршнями двигайте, мужики! – подгонял Ненашев народ, поднимал упавших и тревожно озирался на форт. Мало-то как их стало: он привёл сто двадцать человек, обратно возвращалось около шестидесяти.
Двигаться быстро не получалось. Под ногами не асфальт, не бетонное шоссе, а высохшее болото, изрытое воронками. Обливаясь потом, люди не шли, а буквально ползли несчастные пятьсот метров, волоча с собой раненых, пулемёты и миномёты.
Чуда для всех не случилось. Как и предполагал Панов, ворвавшиеся в форт немцы не только принялись зачищать казематы от большевиков, но и сразу выкинули на валы пулемёты. А ветер, коварно сменив направление, закрыл дымом обзор двум расчётам «Максимов», оставшихся их прикрывать.
Бойца, бежавшего впереди Максима, резко швырнуло вперёд. Выронив карабин и падая на колени, он с хриплым свистом втянул в лёгкие воздух и нелепо ткнулся лицом в песок. Ненашев, споткнувшись о тело, кубарем полетел дальше, получая в не прикрытый каской затылок рацией, закреплённой за спиной, и теряя сознание.
Дальше педантичный, очень ответственно относящийся к делу пулемётчик не спеша, словно в тире, расстрелял раненого бойца и ведущих его красноармейцев.
«Забавляется, скотина», – зло подумал Сотов, волоча за шкирку Ненашева и за лямку распотрошённый пулей деревянный ящик. То, что рация уже бесполезна, пограничник не знал.
– Комбата! Комбата убило!
От полного расстрела группу спасла снайперская пара. Панов предусмотрительно не выдвинул их на передовую позицию, а оставил позади. С валов пятого форта никак нельзя дать работать немецким корректировщикам-наблюдателям.
А оставшихся с фельдшером раненых не убили. Медик крикнул, что здесь одни раненые, и лейтенант вермахта придержал солдат, желавших отомстить за потери и пережитый ужас под огнём русских миномётов. Он зло посмотрел на обрадованного фельдшера: если бы не приказ! И как вызывающе выглядели нашлёпки-чашечки на коленях и локтях мёртвых и живых русских в светло-коричневой форме! Слух о присутствии здесь особой части большевиков подтвердился. Большевиков следовало хорошенько допросить, но, осмотрев лежащих раненых, немецкий солдат с белой повязкой и красным крестом лишь молча покачал головой.
Тогда они хорошенько припёрли снаружи дверь, а кричащего что-то про действие уколов большевистского медика погнали к себе в плен.
Ненашев на какое-то время перестал управлять боем, чем сразу воспользовался противник, убедившись, что огонь из форта прекратился.
«Ауфтрагстактика», старательно разложенная по полочкам комбатом на занятиях, сработала с неизменным эффектом.
Право на самостоятельное принятие решений при знании каждым командиром общей задачи позволяло действовать вермахту и без связи в верхнем звене. Нередко донесения и распоряжения из-за атмосферных помех попадали адресатам через часы и даже сутки.
В бетонную стенку дота словно ударила огромная кувалда. Очередное прямое попадание, немцы давно пристрелялись к голой бетонной коробке.
Объект номер пятьсот семь по проекту одноэтажный. Установка ДОТ-4 с 45-мм пушкой на месте, в дыру под так и не пришедшую с завода пулемётную установку НПС-3 смотрит «Максим», стоя на импровизированном лафете. Для огня по площадям его наводят по команде с пушки, где есть оптический прицел. В угловой амбразуре командирского каземата почти на запад торчит ствол ещё одного станкового пулемёта. Вентиляции, освещения, системы охлаждения нет, пусть и проложены коммуникации, но не смонтировать агрегаты, ещё не изготовленные на каком-то оборонном заводе.
Это первый ключевой объект обороны уровского батальона, вооружённый лучше всех.
К пороховым газам, режущим глаза, добавилась густая цементная пыль, заставляющая кашлем надрывать лёгкие, а ещё раньше забившая фильтры противогазов. Раскалённый воздух от оружия изгнал царившую здесь прохладу. Прямые попадания в дот вызывали сотрясения, из-за которых кровь текла из ушей.
Приказы «Все в дот!» и «Из дота на выход!» превратились в монотонный кошмар. Как только рядом разрывался тяжёлый немецкий снаряд, следовало схватить пулемёт и укрыться в бетонной коробке. А потом заставить себя вылезти, зная, что смерть на всех парах несётся к тебе с зарядами взрывчатки, канистрами бензина и огнемётами в руках.
Ненашев недостроенные доты использовал и как коллективные убежища, но с одним очень важным условием: выиграть в гонке, кто быстрее: или наступающие солдаты вермахта, следующие за огневым валом в последнем броске, или обороняющиеся бойцы, судорожно выбегающие с оружием в руках из укреплений и занимающие места в траншее.
Отражать атаки и корректировать огонь помогал заранее укрытый наблюдательный пункт прямо на берегу Буга. На той высотке, где накануне позлил комбат полковника-немца, Корзинкин прекрасно видел спины штурмовых групп, наступающих на узел обороны.
Взрывы прекратились так же неожиданно, как и начались. Поредевшая контрштурмовая группа неохотно вылезла наружу. Вслед, закрывая за собой тяжёлую, бронированную дверь, мешком вывалился в ход сообщения политрук. Песок со стены траншеи сыпался за воротник, но он не замечал. От духоты у Иволгина мутился рассудок, он мало что соображал, лишь жадно глотал кажущийся теперь прохладным воздух.
Тем временем к одноказематному пулемётному доту рядом немцы тащили 75-мм пехотную пушку. Кто-то укрывался от пуль и осколков за её щитом, откидная часть которого доходила до самой земли, а кто-то полз рядом, волоча ящики с боеприпасами в дополнение к тем, что укреплены на однобрусном лафете.
Чёртова страна, чёртов фюрер, затеявший войну на два фронта! С неба всё сильнее припекало солнце, обещая пекло. Но они и так, как свиньи, все в поту. В сапогах мокро от воды, а теперь к ней добавилась ещё грязь и песок, превращая каждый шаг на восток почти в пытку. Но главная напасть – проклятые, не желающие сдаться или разбежаться большевики.
Фельдфебель посмотрел в дикие, побелевшие от страха глаза подчинённых. Пули щёлкали вокруг, всё чаще ударяя в щит.
– Ещё немного! Метров двадцать вперёд, вон до той воронки, там окажемся в мёртвой зоне второго дота русских. Или вас надо уговаривать? – Он демонстративно похлопал по кобуре.
Ветеран знал, насколько с непривычки опасен шок. Спустя некоторое время они пообвыкнутся быть под огнём, но первый шаг в сторону стреляющего врага даже у него вызывал мурашки.
Теперь он встал на колени, как и расчёт, укрывшийся за щитом, внимательно рассматривая цель в бинокль и руководя наводчиком. Всё зависит от неё, группы огневой поддержки штурмового отряда, доставившего к цели «лом» весом в четыреста килограммов и способный пробить брешь в обороне противника.
– Правая сторона проволочного заграждения. Левее десять, пулемётное гнездо. Огонь!
Сапёры и группа разграждения рядом, готовые начать в ту же минуту, как только заткнётся пулемёт в долговременной огневой точке.
Первый выстрел был сделан целеуказующим снарядом, рассыпавшим картонные кружки красного цвета перед выявленной амбразурой дота и поднявшим вверх дым. В это место сразу ударили миномёты, ослепляя наводчика-большевика.
Далее последовали осколочно-фугасные снаряды, то взлетавшие почти по миномётной траектории, то прямым выстрелом прицельно обрушивающиеся на окопы пехотного прикрытия русских.
Для навесной стрельбы у пехотной пушки, как у гаубицы, изначально предусмотрен переменный заряд, а наводчикам хватало курса математики средней школы и учебной артиллерийской практики.
И у нас на лафете «сорокапятки» в 1943 году появится 3-дюймовый ствол, такой же малозаметный и катаемый расчётом по полю, взамен «полковушки» 1927 года.
Панов в ГАУ написал, не питая на его счёт никаких иллюзий. Конструкция получится не универсальная, ни рыба ни мясо против танков, даже с воткнутым кумулятивным снарядом в стволе.
Однако систему, как и тактику, отрабатывают годами. Так немцы всю войну использовали давно «устаревший» продукт фирмы «Рейнметалл» на деревянных колёсах.
То, что получилось к осени 1943-го, даёт весомый аргумент, пусть и на двести килограммов более тяжёлый, чем германский. Подходит любой, давно освоенный промышленностью 3-дюймовый боеприпас, и пехота сможет подтащить пушку на прямую наводку к дзоту, пулемётному гнезду, выдавая из-за укрытого за щитом расчёта убийственный 5-килограммовый аргумент.
Сапёры двинулись вперёд и плевком из огнемёта окончательно ослепили русских. Мешками с песком заткнули амбразуру. Далее принялись выжигать дверь, спокойно расстреляв и облив струёй пламени решившийся спастись гарнизон.
Умолкшая бетонная коробка прикрывала подход к своему более крупному собрату.
Пользуясь тем, что фланговый огонь утих, к доту Иволгина решительно поползла группа подрывников. Группа разграждения ещё ранее сунула под колючую проволоку русских заряд на длинной доске, который очистил дорогу.
Немцы двигались от одного укрытия к другому, аккуратно выбирая дорогу с тем расчётом, чтобы их не заметили из угловой амбразуры, откуда вёлся менее интенсивный огонь. Пока всё внимание русских сосредоточено на юге, на группах, атакующих их центральные позиции.
Двое волокли заряды, а ефрейтор – деревянный шест. Они осторожно перебрались через почти засыпанную траншею с убитыми большевиками. В этот раз из казематов сюда никто не вышел. Артиллерия и миномёты хорошо поработали, уничтожив прикрытие.
Устроившись в неглубокой воронке, сапёры лихорадочно мастерили заряд и готовили дымовые шашки. Где-то рядом глухо лязгнула отрываемая дверь.
Ха! Поздно, гориллы! Без поддержки тяжёлых пушек вы ничто!
Огнепроводный шнур догорал, когда ефрейтор, осторожно прижимаясь к бетонной стене, быстро сунул шест с зарядом в амбразуру и прыгнул в укрытие.
Всё как на долгих тренировках в учебном центре, устроенном в «трофейном» чешском укрепрайоне. Там вермахт тренировался перед прорывом линии Мажино, пока перед фюрером генералы не вынесли вердикт: «Можно!»
Хлопок взрыва сотряс воздух.
Иволгин, оглядываясь, приподнялся. Мертвы, все мертвы.
Вырвав из-за пояса гранату, он заученно кинул её, стараясь попасть через дот, куда-то справа от амбразуры.
Описав дугу в воздухе, РГД-33 скрылась с глаз. Грохнуло раз, затем сдетонировало что-то солидное. В воздух взлетела человеческая нога и, затейливо крутясь кочергой в полёте, избавилась от сапога.
Политрук бросился обратно в каземат.
Искорежённый «Максим» с установленным щитком, на который пришёлся основной удар взрывной волны, улетел назад, превратив в мясо верхнюю часть тела пулемётчика. Второй номер просто лежал ничком. А у стенки, смущенно прикрываясь руками, сидел комендант. Взрывной волной с лейтенанта снесло почти всё обмундирование, оставив целыми сапоги. Нет челюсти, глаза. Но человек в полном сознании и, осмысленно шевеля обрубком языка, потянулся руками к Алексею, пытаясь сообщить что-то важное.
– А-а-а! – заорал политрук, падая на землю и сжимая голову ладонями.
Это слишком! Он уже не мог с собой бороться и, не желая того, терял рассудок.
Тогда комендант сам вышел в дверь дота, догадавшись, что его почему-то не слышат, и выстрелил из ракетницы, прося подмоги. Только тогда он удивлённо позволил себе упасть. Ничего страшного не случилось, верно, мама?
