21 июня 1941 года, суббота.
До войны 13 часов 20 минут
Брест продолжал наслаждаться мирной жизнью.
Командование ещё в четыре часа дня объявило: воскресенье для военных – первый выходной день в июне. В ещё большее ликование привела отмена запрета на отпуска, введённая накануне. Люди облегчённо вздохнули и искренне обрадовались.
Жизнь потихоньку брала своё. Как жарко! Так идём загорать и купаться на песчаный пляж, мимо которого несёт свои тёмные воды река Мухавец. Отдыхающих там всё прибавлялось, и лишь старожилы вспоминали о великолепном песке на другом берегу Буга. Но ничего не поделаешь, там теперь заграница.
Как и во всей стране, в вечернем Бресте начнутся выпускные балы, где нарядные юноши и девушки будут праздновать своё вступление в новую, взрослую жизнь. А она просто обязательно должна стать счастливой.
Там, где не было оркестра, играл одолженный патефон, звучала гитара или баян, а танцплощадку подчас заменяла поляна с горевшим посередине костром. Зато впервые открыто поблёскивали бутылки с вином, а юноши, не смущаясь учителей, ещё ломкими голосами предлагали друг другу закурить.
Утром в воскресенье состоится официальный праздник. Физкультурный парад на стадионе, большой детский концерт в парке имени Первого мая. На областной смотр везут лучшие коллективы. Почти шесть тысяч детей должны приехать этим вечером в Брест.
Традиция веселиться перед войной повторяется спустя 129 лет. Что это – нелепый выверт судьбы? Отечественная война 1812 года тоже не обошлась без безмятежного праздника накануне.
…В имении графа Беннигсена рядом с польским городом Вильно 11 июня 1812 года танцевал император Александр Первый. Когда молодой царь пытался скользить по дубовому, непокрытому лаком паркету (не удался строителям новый павильон), чья-то рука на листе бумаги старательно выводила слова: «Злодей Бонапарт заключает в Тильзите мир. После него на наших глазах готовится 18 месяцев и для поражения России собирает свои и союзные силы. Действует прямо на глазах по берегам Вислы и Немана. Сказывают, беда скоро будет, а от нас всё ездит туда на переговоры дурак Румянцев»…
Мысленно одев товарища Молотова в парик, камзол и привесив шпагу, Панов улыбнулся. Какой нелепый вид.
Майор, выехав из города на потёртой эмке, видел, как по улицам, радостно жестикулируя, кто-то уже вёл в центр города пареньков и девчонок с красными галстуками на шее.
Откуда у Ненашева машина? Елизаров распорядился, когда Максим объяснил, что отправляет «семейство» подальше от границы. И для местных знак – комбат не шутит. На эвакуацию населения из прифронтовой зоны решился лишь враг с запада, и то не из-за гуманизма, а для секретности.
Но всё имеет двойной смысл. Чёрт знает, что случится ночью, так вот тебе тогда, Максим, охрана, или конвой. А как ещё Панову воспринимать рядом очень уверенного в себе пограничника, сейчас переодетого шофёром-артиллеристом?
Ненашев молча пролез в раскрывшуюся перед ним дверцу автомобиля.
Догадка подтвердилась, когда он принялся шарить рукой за задним сиденьем, единственное место в эмке, куда можно сунуть что-то массивное, так, чтобы пассажирам было не видно. Ну, не на багажник же на крыше выставлять?
– Товарищ капитан, может, не надо?
– Будешь плохо себя вести, закатаю в лоб! – Правда, до его лба ещё надо допрыгнуть.
Максим нащупал что-то внешне мягкое, но тяжело гружённое явно металлом и, заинтересовавшись, потянул это вверх. Оказывается, «разгрузки» начали шить и пограничники, как и приделывать к ППД знакомые ручки. Ага, началась заразная болезнь, которую уже не остановить. Капитан усмехнулся и затолкал за сиденье ещё и свой вещмешок.
– Один вопрос. Станешь мне родной матерью, а если придётся, и Отелло?
– Я больше Лермонтова люблю.
– «Гляжу на будущность с боязнью, гляжу на прошлое с тоской», – вполголоса процитировал майор. – Намекаешь, что любимый поэт так и не стал призёром в соревнованиях по пулёвой стрельбе? Зовут-то тебя как?
– Пётр Сотов. – Статный и красивый парень лет двадцати пяти серьёзно посмотрел на капитана.
Да, и такое указание дал Елизаров. Охранять, но ни при каких обстоятельствах комбат не должен попасть в руки врага или просто пропасть без вести.
Максим посмотрел на дверь дома своих новых родственников. Они всё собирались, решая, что брать, а что нет. По-умному, надо бы весь флигель увозить куда подальше отсюда. Ещё деревню, город, область…
Максим даже успел пару раз приложиться к фляге с коньяком, делая по глотку, слегка поднимая тонус. Хорошо, обошлось без эксцессов. Он всерьёз опасался, что мать или дочь упрутся и не покинут Брест.
Ему помог господин Новицкий.
– А что вы хотите лично для себя? – спросил его контрразведчик. Должен быть у человека интерес, иначе нет и не будет ему веры.
«Может, я сапоги хочу мыть в Индийском океане…» – буркнул про себя Панов. Он упрямо гнул свою деструктивную линию приведения гарнизона города Бреста в боевую готовность.
– Моя девушка и её мать должны уехать из Бреста. Хочу забрать самое лучшее.
Пан Александр понимающе улыбнулся. Ненашеву не удалось избежать обольстительных женских чар. Не зря Дева Мария – покровительница Польши. Глядишь, и получится потом из Арнимова если не шляхтич, то настоящий союзник.
Панов в ответ не улыбался. Ему обязательно аукнется вся эта история с отъездом Чесновицких. Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным.
Своё состояние отставной полковник определил верно. Медовой ловушкой обычно называют женскую… Короче, это норка, намазанная изнутри мёдом, чтобы залетевший мотылёк прилип. Это значит, что наш разведчик настолько привязался к женщине, что их близость начинает мешать работе. Нужно, чтобы человек пришёл в себя, иначе дёргать его бесполезно. Правда, эти слова в буквальном изложении звучат несколько грубее.
– Хорошо, но мы ничего не обещаем.
– Так мы поняли друг друга, – радостно и открыто улыбнулся Максим, а пан Александр вновь подумал, что предложенное капитаном дело того стоит. Гораздо лучше, чем оружейным салютом провожать большевиков. О них обязательно напишут в английских газетах!..
Майор успел просмотреть «Известия» и местную «Зарю». Теперь их читает водитель. В стране обычная мирная жизнь. Начинается приём в вузы. Дочка его генерала оптимистично делилась планами на жизнь, написав ещё по-детски наивную заметку «Буду инженером». Сборная труппа московских артистов оперетты и эстрады даёт концерт в местном театре.
Максим их видел, но особого восхищения гости из Москвы не вызвали. Их визит для города, безусловно, событие. Ребята же приехали немного подзаработать. В мае в стране закончился театральный сезон, и начались традиционные летние гастроли. Выступать перед военными любили. После спектакля или концерта благодарные и хлебосольные зрители со шпалами и ромбами в петлицах неизменно приглашали всех за стол. Ох, как гудели! И сегодня ещё погудят. Например, командующий Западным округом в минском Доме Красной армии после показа «Тартюфа» скоро на торжественном ужине, продлившемся до часу ночи, поднимет рюмку за великолепную игру артистов МХАТа.
Панов не ёрничал, вспомнились рассказы деда и родителей, когда даже поход в кино на новую привезённую картину считался праздником.
По версии же конспирологов, враги советской власти проводили тщательно спланированную акцию, направленную лично против вождя, товарища Сталина, и Красной армии. Бомонд лицедейством подрывал боевую готовность.
Эх, знали бы они, как любили московские артисты присоединённые территории! Какие тут интересные шляпки когда-то носила буржуазия! Ну а минские товарищи предпочитали одеваться в Западной Белоруссии с головы до ног. Кое-что лавочники в сентябре припрятали и теперь из-за нужды понемногу распродавали.
Может, в предатели записать и организаторов массовок? Так в довоенное время назывался выезд на природу вместо нынешнего слова «пикник». Компаний с пивом, водочкой немало сидит на берегу приграничных рек.
Взвинченное состояние Ненашева объяснялось просто. Примерно до часу-двух ночи в Бресте находилось множество генералов и полковников, которые, судя по написанным потом мемуарам, мучительно долго убеждали друг друга в неизбежности войны с немцами. Но никто ничего не желал слушать. Так и умершие люди начали лгать устами живых.
А НКГБ в ночь займётся не поимкой шпионских диверсантов, а завершением «массовки», стопроцентно гарантирующей и награды, и премии. Так что любую инициативу подрежут на корню. Тому же вечно подозрительному Суворову надо лишь поднять трубку – и в протокол допроса ещё успеют внести: за десять минут до инвалидности Ненашев всё ещё шутил и смеялся.
Вон в Прибалтийском военном округе слишком самостоятельный комдив проявил инициативу, и его чуть не пустили в распыл. Прибывший на место корпусной комиссар сразу приказал отобрать у бойцов патроны и прекратить ставить мины, ссылаясь на возможность случайной провокации со стороны наших частей.
Однако Панов знал ещё один верный способ, как поднять войска. Есть пока в городе сила, способная сломить нерешительность генералов, перестраховавшихся вплоть до утраты инстинкта самосохранения. Главное – заставить её действовать.
А пока, до полуночи, ловить нечего. Пауза. Наслаждайся пока, Панов, жизнью. И особо не мельтеши, желая ещё что-то улучшить и исправить. Так что щас забросит он вещички на вокзал, потом с подругой нагрянет в Дом Красной армии. Тёща обещала самостоятельно доехать до вокзала. Железная тётка, пусть ещё поговорит с соседями после демонстративной погрузки вещей.
Пущенный слух, который неизбежно станет реальностью, надо поддержать личным примером. Уж чем-чем, а погодой управлять не может никто.
Эмка остановилась. Дважды испечённый майор с усмешкой посмотрел на шикарный, даже по московским меркам, фасад «офицерского собрания».
Нет, Панов, по сути, не ошибся в формулировке. Хотя на здании и имелась вывеска «Дом Красной армии», с недавнего времени двери в него чаще открывались перед командным и начальствующим составом. Времена, когда красноармейцы могли танцевать здесь с жёнами командиров и вместе с их мужьями поднимать тосты и закусывать в буфете, прошли ещё в прошлом году.
Но это совсем не значило, что визиты прекратились. Посещали они здесь утренники и выставки. Но развлекали бойцов больше полковые клубы. Пусть программа там попроще, но не менее популярная.
Руководство Наркомата обороны, изгоняя революционную вольницу из войск, добралось и до досуга. Командиры и красноармейцы дистанцировались друг от друга.
С начала года завсегдатаями Дома стал командный и начальствующий состав, члены их семей. В Доме есть всё. Ну, или почти все. Столовая, буфет, закрытый магазин военторга, парикмахерская, прачечная, фотоателье, неплохая библиотека. Спортивный зал, где по пятницам и субботам устраивали танцевальные вечера. Зрительный зал для торжественных собраний, кино и спектаклей.
Будете в Минске, обязательно загляните на Красноармейскую улицу. Редкий случай в городе, когда построенное до войны здание сохранилось. Тот красноармейский Дом по убранству превосходил Дом Правительства. Четыре надземных и четыре подземных этажа. Крытый плавательный бассейн, лучшая сценическая площадка Советской Белоруссии…
Ещё не слыша сообщение Молотова, пойдут туда вчерашние зрители, сокрушаясь о неудачном выборе времени и месте учений, прямо рядом с городом. Минск в первый день войны ещё не бомбили, и ходила по улицам недоумевающая от бежавших куда-то военных городская публика.
Но не только развлечениями славен Дом Красной армии. Делами. Здесь изучали тактику, иностранный язык, радиодело. Стрелковые кружки, рукопашный бой, фехтование на штыках, бокс. При бассейне или собственной водной станции преподавали и плавание.
Конечно, о поголовном охвате речь не шла. Однако ждали здесь многих. Страна специально тратила немалые деньги, чтобы командир Красной армии мог развиваться и в военном деле, и культурно, и физически. А не бесцельно слоняться, как в двадцатых годах, по улицам, желая лишь выпить да потанцевать.
Потому заведение, куда вёл молодую жену Ненашев, являлось во всех отношениях элитарным, и оказаться внутри гражданину с улицы можно было только по специальному приглашению. Иначе – зачем караул у ворот?
Пару пропустили внутрь, удостоверившись, что мужчина законно носит фуражку и сапоги, а немного вызывающе одетая девушка по паспорту его жена. Да, пришлось предъявить документы. Шалили в городе всякие, и без проверки пускали лишь тех, кого знали в лицо.
Если при подъезде к Дому Майя скромно цеплялась за своего кавалера, то внутри здания почувствовала себя увереннее. На её взгляд, манеры русских ужасны и дамы одеты безвкусно, но ощущение дежа-вю накрыло полностью. Как знакомы разговоры о грядущей войне! Если начнут немцы, то завтра-послезавтра обязательно будем в Берлине. Сапоги! Главное почистить их, чтобы командир смотрелся перед чужим пролетариатом во всём блеске. И вообще, слова на лозунгах «война только на чужой территории», «ни пяди» и «наш напор и могуч, и суров» напоминали, что Красная армия непобедима и способна дать адекватный ответ любому агрессору.
На гражданку Ненашеву смотрели с восхищением, и Панов невольно усмехнулся: такая женщина рядом с мужчиной лишь повышает его статус. Конечно, она выделялась. Красивая и обаятельная, знает, как вести себя на приёмах. На тех, куда отправляла её мама и о которых презрительно говорил отец: тем офицерам важна не служба, главное для них – карьера.
Молодые лейтенанты танцевали хорошо, а люди постарше старательно изображали нечто, отдалённо напоминающее танго.
– Успокойся. Здесь почти нет боевых офицеров, – шепнул ей Максим.
– А ты?
– Я просто ударник госкредита. – Он улыбнулся и, на зависть окружающим, умело крутанул вокруг себя партнёршу.
В его время бальные танцы будущим офицерам Советской армии перестали преподавать в обязательном порядке, но кружок в клубе военно-морского училища не пустовал.
То, что здесь боевых офицеров немного, – правда. На одного командира в Красной армии приходилось где-то шесть-семь красноармейцев, но далеко не факт, что все первые руководили вторыми. Множество должностей, где в царской армии справлялся унтер или вольнонаемный, теперь занимал человек с «кубиками» и «шпалами» в петлицах. Как начнётся война, все их дела – рот на замок, сундук на телегу и топай в тыл. Как раз они в первые дни войны будут засчитаны, как «мильоны» нежелающих сражаться и бежавших в панике командиров.
Потом Ненашевы решили заглянуть в военторг.
«О, какое изобилие!» – удивилась девушка. По сравнению с городом здесь царил маленький торговый рай. Можно купить без очереди почти всё, давно исчезнувшее из города. Цены особо не кусались, а на бирках женских платьев чаще всего значилось «Белоруссия».
Майя подумала, что не зря жёны командиров большевиков не обращали внимания на очереди в Бресте. Паёк и деньги мужа позволяли жить комфортно. Магазин, хоть и небольшой, ломился от товаров, однако особых изысков в нём не было. Теперь ей стало понятно, почему красные офицеры гонялись лишь за оставшимися после былой Польши «западными трофеями» – отрезами дорогой ткани, часами, сервизами, мебелью и коврами. Так к чему все их разговоры о равенстве, справедливости и братстве? Если для избранных в буфете есть икра, шампанское, в зале – играющий оркестр и кем-то старательно отлакированный паркет для танцев.
Именно этот блеск раздражал её какой-то фальшивостью. Паркет был точно таким же, как и хвастливые, нетрезвые слова «про Берлин». Вас, большевиков, схизматиков, покарает за догматизм та же коричневая чума.
А они что, теперь люди второго сорта? Ни отец, ни мать не владели ни заводами, ни пароходами, чуждались митингов и сборищ, а старались честно служить своей стране.
И странный человек Ненашев, сделавший её своей женой…
Пристальный взгляд подруги Максим выдержал спокойно. Видели картинку и похуже. Торжественные фотографии. Заваленный балыками прилавок. Штабель, нет, баррикада из консервов в витрине магазина. Медленно подползающий к варёным ракам объектив фотографа. А внизу чей-то искренний и возмущённый комментарий: «Оказывается, всё было. Вот какую страну просрали!»
Но тут же в сознании, словно призрак, возник Зощенко со своей бессмертной «Голубой книгой». Завидное предупреждение, – перестройка явно шла с её страниц. Там в одном из рассказов бродили какие-то восхищённые люди по царскому дворцу, цокая языком и щупая гобелены. После потрясённо выражались: «Жили же так люди!»
Если одно выдуманное общество не могло жить без дифференциации штанов, то в другом, для особого статуса, существовали специальные магазины, куда пускали не всех, или не каждому хватало денег.
В 1940 году, как всегда по инициативе трудящихся, на двадцать процентов подняли цены на промтовары и продукты. Странный парадокс. Кто ни глянет мельком на предвоенную страну, то вечно лживой и виновной становится советская статистика. По одному документу или фотографиям делает человек обобщающий вывод, не думая, что похож он на сводку средней температуры пациентов в больнице.
Панов задумался, почему он всегда испытывал постоянную грусть по этому времени. Ну хорошо, умыть можно любого… э-э-э… социального фантаста словами из предвоенного доклада НКВД Советской Белоруссии: «Витрины оформлены такими товарами, которыми магазины не торгуют», и ещё множеством документов, воспоминаний и цитат, убивавших на корню любые сказки о времени, когда жил якобы добрый дедушка Сталин и продавали очень вкусный пломбир. Это его страна, его Родина, его история, какая бы она ни была и будет. Так что лучше уж Саша укажет единый маршрут гражданам и слева, и справа, соглашаясь со словами Молотова: «Условия жизни в стране были трудными, а мы ещё сверху кричали „давай!”» Давай производительность труда, давай то, давай это! Шла упорная подготовка к неизбежной войне, но учесть и успеть всё просто невозможно. Страна пахала без выходных, струна напряжения и терпения у людей была натянута до предела.
Вот и не надо «неправильно отображать советскую действительность, изображая жизнь советских людей, как праздное, легкомысленное времяпровождение». Цитата одобрена ЦК ВКП(б) 26 мая 1941 года.
А так, при каждой мало-мальски значимой конторе жили небольшие магазинчики «для своих». Там рабочие и служащие покупали продукты и одежду, через них снабжали свои же столовые.
Военным грех жаловаться. Военторг через свои магазины неплохо обеспечивал товарами и продуктам гарнизоны. Там покупались и вещи для родных и друзей. Без экзотики, со скидкой на время и ассортимент. Это как магазинчик шаговой доступности в современном спальном районе, но с гарантированным наличием товара и без очереди.
Очень неплохо по качеству и ценам кормила Панова ведомственная столовая, особенно во времена продуктовых магазинов, предлагавших широкий ассортимент полиэтиленовых пакетов, соли, уксуса и спичек.
А по поводу ковров, хрусталя и отрезов спустя много лет надо трясти таможенников со станции Чоп. Пусть вспомнят, какой багаж постоянно следовал в Советский Союз из южной группы войск? Люди никогда не менялись, они всё время хотели жить покомфортнее…
Из буфета Дома Красной армии доносился шум голосов, призывный смех и многозначительный звон стекла. Довоенное пиво – это не его печальное подобие эпохи суверенной демократии, когда этикеток много, а пить нечего. Тут продукт качественный, что не стучит фальшью градуса в неокрепший мозг.
Рядом раздавался волшебный стук шаров, от которого у Панова ностальгически заныло сердце. У них в кают-компании тоже стоял бильярд. А тут в огромной комнате три стола-аэродрома с зелёным сукном, где толпится возбуждённый народ, играя по простым правилам – «навылет».
Максим вздохнул при звуках сразу двух соблазнов, но сумел сдержаться и повёл подругу в комнату с роялем. Там как раз закончили терзать инструмент москвичи. Теперь пора ей поработать на будущее.
Ненашева сзади хлопнули по плечу:
– Вижу, дела пошли в гору!
– Царёв, что ты тут делаешь? – Панов мрачнел на глазах. Неужели всё пошло прахом? История так и норовила вновь вернуться в старое русло.
– Развлекаюсь. А ты? Кстати, познакомишь меня со своей очаровательной спутницей? Какая интересная женщина!
– Жена. Тебе ничего не светит.
– Даже так? Решил наконец остепениться? Нет, так не пойдёт! Это не по-товарищески лишать меня места за свадебным столом! А то знаю, раз курс на семейную жизнь, значит, дружбе – хана.
– Ну тебя к Аллаху. Скорее – сделать вдовой.
– Что стряслось, Максим? Зачем такой пессимизм сегодня? Или уже жалеешь о прошлой жизни?
– Хочешь дождаться, когда на улицах города начнут стрелять? К тебе никто, кстати, не приезжал уговаривать сдать оптику на проверку, например куда-то в Минск?
– Откуда знаешь?
Ненашев махнул Майе рукой и показал сначала на себя, потом в сторону буфета.
Та поджала губы, но осталась на месте. Ох уж эти мужчины! Главное, чтобы не увлеклись.
Официантка, видя перед собой сразу двух майоров, мигом поставила перед ними по кружке пива. Оба хороши, но тот, что с часами, выглядит симпатичнее, с точки зрения женщины, что означает – солиднее и основательнее спутника. Она специально завербовалась в Брест, надеясь найти мужа.
– Возьмут его скоро. Заодно и тех, кто выполнял вредительские приказы. Жаль, сразу нельзя, руки пока связаны. – Ненашев пёр напролом, потому что если Царёв вовремя не окажется в полку…
Пушки-то майор растащил. А стрелять из них кто будет? Или вновь будут стоять на обочинах дорог разбитые автомашины, тягачи и орудия? Он, словно наяву, увидел, как вновь исчезает в разрывах снарядов летний лагерь. Как разбегаются бойцы, выскочившие из палаток в одних трусах и майках.
– Вообще-то я здесь, чтобы понять обстановку, – чуть помедлив, объяснил Царёв. – Не нравится мне всё это.
Константин, перед тем как уехать в город, всем приказал быть наготове. А в Бресте надеялся найти командира или начальника штаба корпуса.
– Дуй обратно в полк. Мухой! Я не шучу, в четыре утра начнётся.
– Ты не преувеличиваешь?
– Если и ошибся, то на пятнадцать минут. Около трёх ночи жди от меня гостей. Со всеми бумагами, что в прошлый раз привозил.
– А кто будет корректировать, если с той стороны начнут?
– Я. И приказ открыть огонь – будет. Про склад не забудь, нет его ещё на немецких картах. Вот, держи, вместо свадебного стола!
Царёв ахнул. Какой подарок! Циферблат со светящимися стрелками, календарь. Плавные обводы почти круглого корпуса. Мягкий кожаный ремешок. Просто воплощение совершенства, статусная вещь. Умеют делать вещи буржуи!
– Ты шутишь! – Константин неверящими глазами посмотрел на Максима.
– Бери на память, но я человек меркантильный, знаю – ещё лучше найду.
В этом Панов был уверен как никогда! И стрелки подводить не надо, – владелец утром предусмотрительно выставил их точно, по сигналам берлинского времени.
– Насчёт вдовы ты серьёзно?
– Помолчи, Костя, помолчи… Если утром ничего не случится, лягу на пол, и пинай меня сколько хочешь. А теперь давай быстро вали обратно в полк, – прошептал он, чуть ли не беря Константина за грудки.
Блин, слетелись на этих артистов… Эх, взять бы ещё с Царева самое страшное пионерское слово, что на деле поддержит артиллерией…
Внезапно перед ним грохнулась ещё одна кружка пива, но он поморщил нос и ушёл, не замечая огорчённого взгляда официантки. Если мужчина может делать друзьям подарки ценой более чем её три месячных зарплаты…
Майя взглянула на мужа. Он теперь один, и как искажено его лицо! Что-то странное происходит, если его собеседник не только помрачнел, но и стремительно покинул здание.
А вокруг неё толпились слушатели, прося спеть вновь. Она не отказала.
Вот теперь Ненашев с едва заметной усмешкой смотрел на Майю. Стихи Светлова знали многие, но вот так резко, почти аллегро начали петь в середине 1960-х. Четвёртый раз вызывали Майю на бис. А один командир с орденом боевого Красного Знамени чуть не плакал, когда она провозгласила: «Для тех, кто дрался под испанским небом!»
Тот полковник тоже поддался общему чувству, запоминая слова следующей песни: «Над нами коршуны кружили, и было видно, словно днём». Похоже, Панов угадал эффект. Он долго вспоминал знакомые песни, выбирая те, где поётся о товариществе, любви, преданности, мужестве и надежде, и обучая им Майю, иногда немного меняя, как в этом случае, слова, чтобы не перегнуть палку. Скоро рухнут довоенные стереотипы. Людям надо опереться на эти вечные ценности, а не на казённые слова пропаганды. Радио и газеты ещё долго будут следовать старой линии, а история продолжать катиться по прежним рельсам. Панов и Майю сделал оружием против немцев. Ненавидишь, так воюй музыкой и текстами.
Но не нужен в 1941-м Высоцкий. Больше вреда, чем пользы. Понять его песни можно, лишь пережив горечь поражений, страх окружения, панику, неразбериху, смерть друзей.
Панов поморщился. Жив ещё момент, о котором после эпохи гласности все забыли. Цензура. Она, родная, иначе пани не придётся хвастаться новой манерой исполнения. И вообще песнями. Посадят – не посадят, но даже в детский сад на утренник не пустят.
Ходит по Москве товарищ Садчиков, ответственный за культурный репертуар, партийный и учёный, кандидат наук, а с 1938-го – главный уполномоченный по военной цензуре. Тут не забалуешь. К делу подход серьёзный. Перед самой войной уполномоченный успешно отчитался за кампанию по ликвидации политически недопустимых кличек среди подопечных несознательных животноводов. Лениных и Сталиных там не было, но бычки, именованные ранее наркомами, теперь дрожали при крике «Наркоз!». А что, всё согласно присланным из центра рекомендациям.
Стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант 1942 года: «Мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела».
«Смуглянка» – несерьёзная, песня ждала конца 1944-го, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной армии.
Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слёзы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «Такое мы на сцену или в эфир не пустим».
А может, так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?
Послевоенную криминальную статистику Панов знал, знал, как нелегко было возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, / Значит, нужно больше дать металла… / Нелегко?…Но я бывший фронтовик, / Да я к трудностям привык».
Однако музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.
В Воронежской области, например, в Семилуках стоит «серый камень гробовой».
В 1960 году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату», и многотысячный зал встал и так слушал песню до конца.
И «День Победы» Тухманова и Харитонова в 1975 году не пошёл сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День милиции не спел Лещенко.
Но настоящая вещь всегда пробьёт себе дорогу…
Майя ликовала. Максим сотворил чудо. И где эти его авторы? Почему он сказал, что их ещё нет?
В ожидании предстоящего банкета в здание вернулись московские артисты. После второй-третьей рюмки появились и первые предложения. Мол, будете в столице, то тогда… Вы иностранка? Ах нет! Она жена советского командира! Это всё меняет! Своеобразная манера исполнения, милый акцент, несомненно, вызовет интерес у столичной публики. Ничего-ничего, репертуар мы вам подберём.
Майя удивлялась, как штамп в новом паспорте мгновенно сделал её своей. Она теперь тоже советка и большевичка. И какая у них смешная, но милая мода надевать вместе туфли любого цвета и белые носочки!
Она, сменив статус, теперь легко приобщалась к новой обстановке.
Ох, Ненашев, как с тобой одновременно легко и сложно.
А какие рядом роились огнедышащие комплименты! Командиры красных так и норовили перенять нравы покорённой Польши… Или тех «друзей», нелестно обзываемых отцом? Максим правильно предупредил о «боевых офицерах».
Следующая песня быстро привела публику в чувство. Майор, сложив губы трубочкой, подмигнул ей.
Максим объяснил Майе, что у профессии певицы в СССР есть некоторые неизбежные обязательные издержки. Но можно и самостоятельно определить замах на паркет больших и малых народных театров.
– Я его ненавижу, как Гитлера, – сказала она.
– Тогда думай, где хочешь остановиться, – ответил он, далее стараясь подобрать наиболее простые и понятные слова.
Панов никогда не считал отца народов добрым дедушкой, но какой странный, необъяснимый никакой логикой парадокс! Люди, ходившие в лаптях и пахавшие сохой, стали рабочими. Их дети – мастерами. Дальше – инженерами, а потом откуда-то выросли «гуманитарии» и начали твердить о «потерянном поколении» и плакаться, мол, лишили их предков былой «счастливой» крестьянской доли. Но почему тогда в деревню вновь крутить хвосты коровам они не едут?
– Ты умная девочка, но что есть, то есть. И у вас был такой человек, дедушка Пилсудский, после смерти которого пошло всё в Польше наперекосяк. Не оставил он вам преемника.
Майя неожиданно успокоилась. «Ой, Ненашев, как ты не прост!»
Да, так и шли у них дела перед проклятой войной. Отец, придя с похорон маршала, всё сокрушался: «Ждут Польшу плохие времена. Никто не станет думать о державе. Продажные политики передерутся и погубят страну…»
Когда ухаживания мужской части слушателей становились слишком назойливыми, Майя, как бронёй, прикрывалась нежданным мужем. Перед взглядом её майора сдувались все. Конечно, с таким-то лицом! Просто памятник на пьедестале. Вот возьмёт и скажет, как у этого, русского Булгакова: «Пошто боярыню обидел, смерд?»
Она неожиданно представила Ненашева своим импресарио в Варшаве. Великолепно. Самый верный способ стать единственной примадонной Польши. Остальных Ненашев просто испепелит взглядом или превратит в каменные статуи.
Панов, глядя на её насмешливое лицо, криво улыбнулся. Потому что никто ещё не умер и не погиб, все пока живы, все-все.
Примерно так всё длилось до одиннадцати, а потом со словами «Нам пора» Ненашев пресёк все разговоры и увёл жену из красивого зала.
Внизу их ждали. Знакомый шофёр и солдат, который некогда приходил с Максимом чинить забор, но в новом обмундировании, щегольской фуражке и наганом в кобуре. Медаль сапёру не дали, но зато дали отпуск. Но не это главное, – в машине сидела мать Майи с каменным выражением лица.
Ближе к полуночи подали поезд, и на вокзале началась суета. Освещения было мало, поэтому в поисках своего вагона люди метались то в один конец состава, то в другой…
– Всем стоять! Дайте дорогу! – прогудел почти над ухом Майи чей-то голос.
Между ними внезапно возник оцепленный коридор, по которому люди в синих фуражках пронесли один, а затем второй тяжёлый ящик.
«Вывозят картотеку, – проводил их глазами Ненашев. – Всё же нашлись в Бресте умные люди».
Первую директиву, связанную с войной, в НКГБ СССР Меркулов отдаст в воскресенье, в девять часов десять минут.
Однако в пассажирский поезд чекисты ничего грузить не стали, а проследовали куда-то дальше, к эшелону с одним пассажирским вагоном и паровозом, видимо сейчас набиравшим воду.
«Ай-яй-яй, Панов. Ты этого не учёл, верно?»
Ненашев нахмурился. Да чтоб они лопнули со своей вечной секретностью! Всё, что связано с картотекой госбезопасности, – тайна, покрытая мраком.
Потом авторитетный ветеран КГБ города Бреста в газете утверждал, что вывез архив некий старший лейтенант, но был убит бомбой.
Представитель обкома в докладной записке 1941 года отписал, что сотрудник и следовавший с ним товарищ грохнуты их группой лично. Обознались, приняв за фашистских диверсантов.
Но расстрелы по захваченным спискам немцы в июне провели. Ликвидировали негласную агентуру чекистов, больше трёхсот человек, обнаружив бумаги в одном сейфе.
За несданные в секретную часть перед отпуском документы офицера наказали. До конца войны в лагере он чем-то руководил. Саша не придумывал, вспоминая газетный текст.
Ну что же, конвой в вагоне должен испугаться, но большей частью уцелеть.
Отменить нападение поляков на эшелон нельзя. Как иначе? Нарушится цепочка старательно выстраиваемых Пановым «случайных» событий. «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею», или как за счёт одного процесса вызвать другой, – машинально вспомнил Панов стратагему из китайского трактата.
Размен тридцати человек на примерно двадцать тысяч ещё оставшихся в крепости и городе. Панов считал всех – и военных и гражданских. Неплохо, если из города успеет уйти хотя бы половина.
«Богу привет и привет Сатане» – именно так. За два тысячелетия сознательной истории человечества суть войны не менялась. Даже мировая гармония стоит слезинки ребёнка, и не надо перевирать то, что бормотал Алёша Карамазов, герой Достоевского, закончив свою мысль словами «Я тоже хочу мучиться».
А как ещё? Панов вздохнул – вчера разведка положила на стол Сталина шифродонесение резидентуры НКГБ из Лондона: Черчилль планирует нанести бомбовый удар по нефтепромыслам в Баку. Десятого мая самый высокопоставленный официальный сумасшедший рейха Гесс выбросился с парашютом над Англией. Так чему же верить?
У входа в тамбур Майя растерянно обернулся. Почему всё так? Прощальный поцелуй стал слишком официальным. Нет, просто дежурным. Какие сухие губы у Максима. Она старалась держаться бодро, а он, наверное, не замечал, что творится в её душе. Никто из них не улыбался. А так хотелось уткнуть нос в воротник его гимнастерки, стремясь надышаться родным запахом на всё время разлуки.
Но мама лишь благожелательно кивнула. Она радовалась, что Майя наконец перебесилась, хотя бы так обретя мужа.
– Отправление, граждане, – предупредил проводник.
Поезд двинулся, поплыло окно, оставляя на перроне какого-то сердитого Ненашева, потом огни исчезли. Темнота, словно и нет ничего в мире, кроме вагона, идущего на восток.
Майя с ненавистью посмотрела на своё взъерошенное отражение в тёмном стекле вагона. Она находилась в смятении от того, что все события последних дней промелькнули с пугающей быстротой, и тут же, неожиданно для себя, всхлипнула. Было жаль и погибшего в проклятом городе отца, и своего недолгого счастья, будто навсегда оборванного этим коротким прощанием.
В два часа ночи поезд прибыл на станцию Берёза-Картузская, где простоял чуть ли не час. Потом осторожно двинулся дальше, и людям открылась жуткая картина.
Рядом, на разъезде догорали два пассажирских вагона. Свет пламени высвечивал какие-то обломки, разбросанные вещи и выложенную на земле небольшую линейку из человеческих тел. Крушение? Диверсия?
– Граждане пассажиры, прошу без паники! Отойдите от окон! – чуть не закричал проводник. Он сам не понимал, в чём дело.
Поезд «Москва-Брест», в котором возвращался из отпуска начальник Брестского погранотряда, обстрелял неизвестный самолёт. Майор Ковалёв лежал вторым в этом скорбном ряду.
Через полчаса с ближайшей станции Ивацевичи начали звонить в дорожный отдел милиции на Брестском вокзале, но связь внезапно оборвалась.