15 июня 1941 года, воскресенье
Мареева проснулась рано. Женщины вообще просыпаются рано: нужно приготовить завтрак, разбудить детей в школу и сделать сотню разных мелочей, прежде чем отправиться на работу.
Но сегодня воскресенье, дочь в летнем лагере, а муж в очередной командировке. Жаль, что выходной день был рабочим. Перед тем как сесть завтракать, капитан достала из почтового ящика газету. В управлении вечно не хватает времени, и новостей не узнать – в её кабинете, где приходится работать с секретными документами, радио отключено.
Страна жила обычной жизнью. Шесть с половиной миллиардов рублей дали трудящиеся государству взаём. Сокольнический парк культуры и отдыха заполнен физкультурниками – состоялся массовый забег. В Ровно построили сорок пять школ, и в десяти будут преподавать на польском языке. Где-то начался сенокос, где-то уборка пшеницы. Бьют все рекорды трудолюбивые колхозники из Советской Республики немцев Поволжья и Полтавской области.
Она перевернула лист, зачем заглядывать в середину, если заранее знаешь, что там увидишь.
Ого! Скоро начнут выпускать телевизоры! Мареева быстро пробежала глазами заметку и машинально взглянула в колонку, где печатали репертуар. Ничего нового. В филиале МХАТа – ставшие давно привычными «Дни Турбиных», а в Театре Красной армии премьера – «Сон в летнюю ночь».
Полина вздохнула и, долив в стакан кипятка, развернула лист. Там вовсю полыхала мировая война! Действия немцев в Западной Европе. Сражения в Сирии, одни французы воевали с другими. Смертоубийство в Китае. Неторопливые военные мероприятия, проводимые США.
Вчера на выставке к ней никто так и не подошёл, но она хорошо рассмотрела материалы немцев. Впечатляющий результат. За двенадцать дней вермахт, потеряв сто пятьдесят человек убитыми, взял триста пятьдесят тысяч пленных. Югославия капитулировала безоговорочно, война оказалась почти бескровной.
Но видеть фотографии молодых, улыбающихся из люков своих танков и бронемашин, запыленных парней в форме вермахта было противно. С ними сражался её муж в Испании, и она видела, как возник новый порядок в Германии. Наглость парней в коричневой форме была невыносимой.
Жалость вызвали кажущиеся бесконечными колонны пленных. А на одном снимке оккупанты уже кому-то нравились. Вон как пьют вместе с фашистами, сволочи, и вытягивают руки в нацистском приветствии.
Так что же хотел сказать, вернее, показать Арнимов, приглашая её туда?
Минут двадцать спустя она шла на службу по улицам Москвы и с удовольствием вдыхала бодрящий утренний воздух. Духотой город окутает через пару часов, а пока приятный ветерок шевелил на деревьях ещё не успевшую потемнеть летнюю зелень. Жаркое лето входило в полную силу.
– Товарищ капитан, вам посылка.
– Посылка?
«Даже так», – подумала Мареева, ждавшая лишь письма.
В бандероли оказалась книга.
Томик Иссерсона Ненашев предусмотрительно оставил себе, а вложил рекомендованное для изучения командирами РККА издание Гельмута Клотца «Уроки гражданской войны в Испании», где карандашом поставил знак вопроса после слов о «разрушенных иллюзиях о непродолжительной и молниеносной войне» и обвёл вымаранный несмываемой тушью абзац о желании Гитлера напасть на СССР. Слова о «большом значении укреплённых районов» капитан крест-накрест зачеркнул.
– Предупреждает, что немцы решились на блицкриг, – вздохнул Леонов.
Он подумал: как похоже на провокацию, намёк явно противоречил мнению, сложившемуся в управлении, – война с Германией сразу будет затяжной.
Даже город выбран правильно, там часто гостят офицеры вермахта, которым ничего не стоит зайти на местный почтамт. Их разведпункты имели абсолютно другое мнение: германские части прибывают с английского и других фронтов на отдых или желают испытать, насколько крепко охраняют границу СССР. Мог быть верным и третий вывод: немцы перекидывают несколько частей с одного места на другое, специально дурача Черчилля, показывая, что будто на самом деле группируют части.
– Хочешь дружеский совет? Пишут же из Бреста? Может, специально хотят скомпрометировать наш разведпункт, ребята там стоят на первом месте. Что ни день, то обязательно что-то шлют либо к нам, либо в округ. Отдай материал в седьмой отдел приграничной разведки. Они свяжутся с Белоруссией и разберутся, что за фрукт тебе писульки отправляет.
– Ты не забыл, что на почтовой карточке есть и твоя фамилия?
– И что? Она прошла нашу канцелярию. Её кто-то читал. Напишу рапорт…
– Что всё бред, не знаешь ты никакого Арнимова?
– Не путай меня больше с этим делом, хорошо? Я жалею, что и про выставку тебе сказал.
– И то, что приглашение организовал? Костя, в чём дело?
– Ты же знаешь обстановку в отделе, – скривился Константин, – шлют нам сводки пачками, подшивать не успеваем. А выводы самим делать нельзя. Чуть чихнёшь – тут же окрик: «английские инсинуации», Черчилль хочет столкнуть нас лбом с Германией! – Леонов со злостью посмотрел наверх, где сидело начальство.
– Давай подождём. Он должен скоро пойти на контакт.
«Вот упёртая тётка, – раздражённо подумал Леонов, но успокоился. – Скучает по настоящей работе, поэтому и схватилась за первое, что попало в руки».
«Писатель» – личность интересная. В советских газетах о выставке в германском посольстве ничего не сообщали. И неожиданно прибыли фотографии, доставленные дипломатической почтой на самолёте «Люфтганзы». То есть… Следовал очень красноречивый и многозначительный вывод.
Константин колебался, доложить ли всё начальнику отдела или не стоит. Пожалуй, вернее будет помолчать, а то нарвёшься на неприятность.
Лишь полтора часа назад полковник сокрушался. Все люди как люди. Но завелась в Белоруссии паршивая овца: начальник Ломжинского оперативного пункта. Стопроцентный паникёр! Разведотдел округа устал каждый раз вычищать от их фантазий сводку! Видите ли, война скоро. Начальник уши развесил, поверил слухам английских агентов! Немыслимый бред: немец задумал взять Минск на восьмой день, а на двадцать первый – Москву. Надо снимать впечатлительного!
Ещё Леонов знал, что идут аресты военных. В середине мая на центральный московский аэродром сел «Юнкерс-52», безнаказанно прилетевший в Москву из Кёнигсберга. А потом понеслось… Брали не только тех, кто оказался причастен к ЧП, но и прочих. Почему и зачем – не ясно. Никто никому, как на гремевших недавно партийных собраниях, ничего не объяснял.
А Мареевой надоело учить молодёжь и работать при начальниках, которых сама готовила. А ещё быть при них переводчиком. Если бегло говорить по-немецки они за полтора года научились, то обработка документов на бумаге постоянно выпадала на её долю. Она скучала по настоящей работе, которой не было почти два года, желая вырваться из душного кабинета.
Специальный почтовый самолёт доставил гранки газеты в Брест, и капитан Ненашев тоже смог насладиться «Известиями» последнего мирного воскресенья.
«Танки, приняв на борт бойцов с мешками, наполненными землёй, рванули к дотам. Сапёры бесшумно подползли к противотанковому рву и взорвали его стенки. Однако не все танки ринулись в проход, несколько боевых машин, разогнавшись, перепрыгнули ров. Не отрываясь от бронетехники, пошла вперёд пехота. Подойдя к вражеским дотам, танкисты корпусом закрыли врагу амбразуры, а бойцы тут же забили их мешками с землёй. Пока блокировочные группы закладывали заряды, пехота зачищала траншеи врага. Белая ракета! Взрыв – и путь открыт. В тот же день подразделение совершило обратный сорокакилометровый переход».
Максим аккуратно вырезал заметку. Нет пределов совершенства мастеров пера.
Потом начал крутить ручку радио. Сквозь шипение помех неожиданно чётко зазвучал Берлин. Дневная передача Фатерлянда для школьников от Имперского министерства народного просвещения и пропаганды.
«Бог создал мир как место для труда и битвы. Тому, кто не понимает законов жизненных битв, объявят поражение, как на боксёрском ринге. Всё, что есть хорошего на этой земле, – призовые кубки. Их завоёвывает сильный человек, а слабый их теряет…»
«Чёрт, вновь шипит». Берлин начал уходить с волны, и Саша, как ни крутил ручку настройки, так и не смог ничего больше узнать о новой разновидности молодёжного спорта.
На сегодня объявлен парко-хозяйственный день. Всё равно половина людей фотографируется в Бресте и вернётся не скоро. Ори не ори, найдут веские причины задержаться в городе. Там такие соблазны! От просвечивающих сквозь ситец платьев гибких девичьих фигур до стаканчика мороженого. Почему-то в «насквозь тоталитарной стране» пломбир получался замечательно вкусным. И как обойтись на жаре без ледяной кружки пива?
Сам Максим остался в лагере, мотивируя тем, что дел у него много. Сниматься со всеми не стал, мрачно буркнув, что они его и так до самой смерти не забудут.
Он вновь полез в палатку, где макет местности заменял ему привычный компьютер. Но долго работать ему не дали, дежурный лейтенант, смущаясь и краснея, сообщил комбату, что у входа его ждёт… девушка.
Майя тоже выглядела смущённой: мама приглашала пана капитана отобедать у них. Ну что же, когда ещё удастся посидеть? И удастся ли вообще.
Стол пока не накрыли, но на нём уже стояла бутылка сухого красного вина, а аппетитный запах курицы, готовящейся на кухне со специями, смешавшись с запахом пирога с капустой, возбуждал аппетит.
«Ух ты», – усмехнулся капитан. Для женитьбы нужны двое: одинокая девушка и озабоченная мать. На этой охоте нет правил, все средства хороши. Главное – добыть трофей живым.
Ненашев тоже кое-что добавил к столу: сливочное масло, печенье, конфеты – это из командирского пайка. Пара банок со шпротами и, не поверите, крабами «CHATKA» из недоступного для простых смертных военторга. По легенде, длину этикетки рассчитали неправильно, и слог «КАМ» навсегда исчез под слоем бумаги, но закованная в панцирь зверюга внушительно грозила покупателю огромной клешнёй. Но расходились консервы плохо. Мало кому нравилось безвкусное нежирное белое мясо. Тушёнка – наше всё.
Ещё банка с консервированной белугой – астраханский «трофей» из заветного чемодана, круг ошеломительно пахнущей чесноком и салом колбасы и лично проверенная Максимом водка, чтоб не получилось так, как в вагоне.
Короче, всё, что нельзя было достать в обычных магазинах Бреста. Такую еду тут видели последний раз года два назад или на рекламных буклетах.
Прозрачную жидкость тут же перелили в графин и унесли охладиться в подвал. Тут была жива ещё дореволюционная традиция: потреблять сорокаградусный продукт и дома не из бутылки, а непременно из запотевшего стеклянного или хрустального сосуда.
Всё настраивало капитана на добрый лад, кабы не нежданный гость.
Старая пани заметила: стоит завести разговор о капитане-артиллеристе, как щёки дочери тут же покрывает румянец, а на губах начинает блуждать улыбка. Конечно, как не заявиться по её просьбе сюда ксендзу, раз дело зашло настолько далеко.
Тот и сам хотел посмотреть на диковинного советского командира. А Панов лишь вздохнул, опять начнут наставлять на путь истинный или просвещать, по какой скользкой дороге он идёт.
И что, сразу заорать: «Не мир я вам принёс, но меч!»?
Да, в ад он идёт очень знакомой дорожкой, и не надо ему мешать.
Когда мужчины после взаимного прощупывания вышли покурить во двор, капитан решил сразу прояснить ситуацию.
– Я вот вас слушаю и буквально чувствую, какая боль легла на ваше сердце, что говорят теперь прихожанки не по-польски и поют чужие песни. Выходят замуж не за тех, кого надо.
– Вы иронизируете? Ваша власть… э-э-э… почти перекрыла нам кислород.
– Значит, готовясь к непримиримой борьбе, ваш церковный хор тренируется в патриотических песнях? А что насчёт… – Ненашев замялся, ему всегда тяжело давалось это слово, – катехизации детей и молодёжи, где особо подчеркивается и польский патриотизм?
– Господин капитан хочет сказать, что не поддерживает оккупацию Польши?
– Господин ксендз, мне надо ответить или «да», или «нет»? Без вариантов? Или это проверка, – Панов чуть не сказал «тест», – на проницательность?
– Считайте, что вы её прошли. – Ксендз улыбнулся: собеседник не глуп, если может распознавать ловушки.
– Если прошёл, зачем мне вас ненавидеть? Вы любите свою страну, бережно храните её традиции и язык. Погубить и сломить вас невозможно, можно лишь истребить всех, в том числе детей и женщин. Увы, я не настолько кровожаден.
– Так в чём же дело, пан капитан?
– Когда от чешской оккупации освободили «интегральную» часть Польши, город Тешин тут же был должен заговорить по-польски. Многолетняя борьба за права, свободу и справедливость польского народа закончилась внушительным успехом, не правда ли? А что закрыли школы чехов и запретили их язык, так это мелочь! То, что снесли памятник солдатам, погибшим в войне с немцами, вероятно, детская шалость! Так чем вы лучше нас? По крайней мере, здесь в школах ещё преподают на польском.
Панов поймал себя на мысли, что история – наука бесполезная. Никого и ничему не учит. После развала СССР так самоутверждалась не одна нация. Давно испачканные коричневой субстанцией детские штанишки вновь пришлись впору.
Но смертельно заболеть может любая империя.
Первая Речь Посполитая, с границами от «можа» до «можа», давно умерла навсегда. Была такая страна, где равноправно, с поправкой на эпоху развитого феодализма, жили дружно поляки, русины, литвины, украинцы. Как-то ладили друг с другом, вместе отбиваясь от врагов. После разбежались, потому как одна нация сильно занялась полонизацией, уча других, как надо единственно правильно жить и во что верить.
Ксендз заметно поскучнел. Собеседник неплохо знаком с событиями октября 1938 года. Та «победа» стала началом поражения его страны. И Советы вели себя корректно. Пусть и выставили ноту, но Договор о ненападении с Польшей так и не разорвали.
Никто бы и не вякнул. Одна из высоких договаривающихся сторон напала на третье государство. Нарушенный пункт соглашения сразу превращал гербовую бумагу в клозетную.
– Попробуйте ещё раз, – усмехнулся Максим. – И давайте не будем говорить о Боге и безбожии. Считайте меня еретиком, схизматиком, кем угодно, но в небесной канцелярии учтено, куда навсегда исчез собор Александра Невского в Варшаве. Когда его рушили, никто не жаловался на недостаток патриотизма. Зато теперь там плац имени Адольфа Гитлера.
– Но и вы сносите костёлы.
Господину ксендзу Панов мог бы предъявить счёт за сотни взорванных, разобранных на кирпичи или перестроенных церквей. При полонизации в борьбе против «грязного восточного пятна» храмы отнимали и передавали католикам или местным властям. Отъём проходил в рейдерском стиле: костёл составлял иск, а после решения суда полиция врывалась внутрь и выбрасывала всех на улицу.
Так, в центре Белостока «организовался» «луна-парк», хорошо хоть не лупанарий. Ещё где-то кинотеатр, жилой дом, здание пожарной охраны, склад фуража, дров, угля, конюшня. А какие замечательные клозеты выходили из православных часовен военных городков! Выложенные кафельной плиткой, они представляли собой маленькие чудеса сантехники.
Но Саша помнил, что происходило и на востоке, у них, за старой границей, и не позволил себе эмоций.
– Да, а ещё стреляем по ним из пушек, – спокойно произнёс Ненашев, вспоминая про случай в Пинске. – Это пока наша беда. Но Гитлерштрассе в Москве не будет. Будет тяжело, страшно, самим покажется, что ещё чуть-чуть и – катастрофа. Переживём, а потом подметём Красную площадь знамёнами врага.
– Пан показал себя весьма информированным человеком.
– Не замыкайтесь и не смейтесь. Так будет. Лучше скажите, что ваши прихожане будут чувствовать, если в следующую пятницу или субботу кто-то начнёт громить кресты и часовни вдоль дорог? Естественно, все факты укажут на подлецов-большевиков.
– Вам это точно известно?
– Нет, я сейчас явно вру. Да ладно! Так, слышал разговор, но у нас подобным мелочам ещё не придают значения. Ну, подумаешь, начнёт тот самый церковный хор не петь, а стрелять в русских, помогая рейху. Ad majorem hominis gloriam.
– Вот как! – зло воскликнул ксендз, видя, как Ненашев лениво изобразил что-то похожее на нацистское приветствие.
Его только что предупредили: Гитлер заранее захотел стравить прихожан с Советами. Нет уж, пусть русские и немцы сами убивают друг друга, их время уничтожать врагов Речи Посполитой придёт потом.
– Давайте закончим ненужный разговор, – поморщился капитан. – Пойдёмте выпьем за защитников Варшавы, героев Вестерплатте, за польский флаг над вашей столицей. За покорённый Берлин, куда вместе войдут наши ребята в пилотках и ваши в конфедератках. Или вам не нравится моя религиозная позиция?
«Ничего, ничего, вы ещё добровольно в истребительные батальоны НКВД вступать будете», – ухмыльнулся Панов, надеясь, что в предстоящий воскресный день хоть кто-то будет соблюдать нейтралитет. С пятыми, шестыми и седьмыми «колоннами» надо бороться до их возникновения.
Отставной полковник не шутил и историей не играл. В 1944 году в доме Облонских все смешалось. После того как ликвидировали польское подполье и прошёл призыв в Красную армию, защищать население от распоясавшихся бандеровцев стало некому. Не ожидали наши органы такого размаха резни, учинённой «западенцами». Фотографии проделок, возведённых в пантеон «борцов за самостийность», не возьмёт для сценария ни один режиссёр голливудских «ужастиков».
Вот так для Ненашева весело летело время, но больше по религиозным темам и о политике его не беспокоили. Уж что бы там ни решил ксендз, но до самого вечера благожелательно кивал ему.
А Панов с исключительно добрым лицом старался сейчас забыть особый вид «благодарности» от ряда граждан освобождённой в 1944 году Польши. Они стреляли Красной армии в спину, словно крысы.
Начался вечерний перезвон колоколов. Пожалуй, и ему придётся заглянуть в храм рядом с двумя северными дотами батальона.
Купол церкви Пресвятой Богородицы был хорошо виден за домами. Ненашев заглушил мотоцикл напротив. Красота, вокруг идиллия. Цветут деревья. Пахнет зеленью и мёдом.
Максим обошёл здание и постучал с чёрного хода. Минуты через три ему открыли.
– Ребёночка крестить или сами надумали? – раздался тихий и спокойный голос. Человек в рясе вопросительно и доброжелательно смотрел на советского командира.
– Я вообще-то крещёный.
– А! Хотите помолиться?
– По другому делу, – несколько суховато сказал Максим.
– Неужели свадьба? – Поп посмотрел на него c такой затаённой надеждой, что Ненашев изумлённо уставился на него, а потом, справившись с собой, помотал головой.
– Сын мой, так для чего вы пришли в святой храм? – смиренно прозвучал очередной вопрос.
Ох, как сложно с этими «восточниками». С утра до вечера они «атеисты» и «безбожники», а ночью или под утро постучат с чёрного хода «ребеночка окрестить», да так, чтобы не писать в церковную книгу. Или во время службы встанут где-то в углу, думая, что никто их не замечает. А панихиду заказать или записку подать во здравие, а кому и за упокой – обычное дело.
Панов внимательно посмотрел на отца настоятеля, припоминая чуть не случившуюся в Западной Белоруссии альтернативу на земле. Как вам проповедь: «Да здравствует советская власть, да взовьётся красное знамя на всей земле» или «Граждане параферяне, призываю вас проголосовать за блок коммунистов и беспартийных! А тот, кто будет голосовать против выставленных кандидатов, будет голосовать против советской власти и против Бога!»?
Настоящим шоком для граждан, прибывших с востока помогать строить новую жизнь, стало избрание в крестьянские комитеты попов и дьяконов. А ещё молитвы за здоровье товарища Сталина, как избавителя православной церкви от гонений. Потом новая жизнь взяла своё, но религию особо не гоняли, а подошли чисто по науке.
Фининспектор, сверившись с планом, исчислял подоходный налог и культсбор, пожарный инспектор штрафовал за ветхое состояние храма, милиция – за посиделки рядом. Миф о небесах убедительно разоблачал присланный из центра человек. На лекцию «Нравственность и религия» в избе-читальне собралось сто пятьдесят человек. Так посчитано по отчётам. «Религия есть злейший враг советского патриотизма».
Но пришёл сюда Саша не за отцом настоятелем, чтобы непременно нацепить на «ценный кадр» каску и забрать к себе в батальон. Мол, пусть, как в фильме о штрафниках, батюшка строчит из пулемёта и учит бойцов духовности.
Бормотать молитвы, знакомые с детства, говоренные мамой, бабушкой или придуманные самими, начнут в июне 1941-го. Даже ярые атеисты станут просить какую-то высшую силу оберечь и отвести от себя случай-смерть. Полчаса под миномётным обстрелом – и вспомните не только Бога, но и чёрта, с буддийским спокойствием гадая, куда этот зараза-шайтан положит следующую мину. Сам Панов такой. Носил на груди крестик-талисман, а в нагрудном кармане молитву-записку. Иногда что-то шептал невнятно. Как-то успокаивало и, самое главное, помогало задавить в себе страх. Но ходить в храм молиться он после не стал.
Здесь церковь хранила привычный образ жизни и не была модным атрибутом. Тот, кто покушался на неё, сразу лишался поддержки населения. Это поймут, и в июле номера «Безбожника» уже не будет. Не будет и в августе, не будет до самого конца войны. Но время упущено.
Большинство первых советских партизан в конце 1941-го разошлось по домам. В лесах остались голодать единицы. Идти некуда, а выйдешь, так те, кто стал новой властью и ходит с белыми повязками полицаев на рукаве, в деревнях прибьют точно. И первые спецгруппы НКВД чувствовали себя здесь, как в пустыне. Только чудо или невероятное везение способно помочь выжить в тылу врага, если не помогает тебе народ.
Ненашев поморщился, он каждой дырке не затычка, но о том, что произойдёт, предупредить должен. Не хватало ему ещё в панике разбегающихся местных с жёнами и детьми. Не до войны тогда будет, вот и пусть по сигналу граждане попрячутся по погребам. Он сердито что-то буркнул себе под нос и медленно, вспоминая недавно выученные слова, старательно произнёс:
– Блажен человек, который знает, в какую пору приходят разбойники, так что он препояшет свои чресла, прежде чем они придут.
Елизаров до девяти вечера сверял информацию от Ненашева с полученными донесениями. Картина неприглядная и очень мерзкая. Немцы с той стороны постепенно перекрывали все пути для его агентов. На железной дороге – сменён персонал. Вместо пограничной стражи – многочисленные патрули вермахта. Запретные зоны, охраняемые с чисто немецкой пунктуальностью, – не пройти.
В довесок – показания и вещи семерых очень обиженных парней, помятых бойцами. А вот не надо было стрелять на окрик. Кроме водки и сала в вещмешках задержанные несли советскую форму, пуд взрывчатки, набор топографических карт и разобранный пистолет-пулемёт. Рации у них не нашли. Ненашев прав: группу забросили на короткий срок.
Но как объяснить это своему руководству?
Михаил решился. Деликатно, с характерными только ему паузами, Елизаров побарабанил пальцами по двери и прислушался. Ответа не было.
Да! Сегодня у Ковалёва плохой день. Разведчику доложили: он пришёл час назад злой, красный, готовый взорваться, дай только повод. Ох, придётся вновь лечить депрессию у руководства!
Михаил вернулся в свой кабинет, быстро настрогал полный поднос закуски, достал бутылку белой безымянной из сейфа и два стакана. Но, не к добру помянув капитана, заменил водку коньяком. Барские замашки! Максим прав, начальников надо беречь. Они люди хрупкие, ранимые, обидчивые до конца службы.
– Александр Петрович, у меня свежая информация, не зайдёте? – проворковал он в телефон.
В душе скривился от собственного лицемерия. Нет, он умел и так притворяться. Пришла пора покинуть старую «команду», и сразу вспомнилось всё хорошее, вызывая грусть.
Ковалёв обрадовался: не придётся пить в одиночку. Его жена сейчас гостила в Москве. Старшая дочь отдыхала в Крыму, а младшая, одиннадцати месяцев от роду, осталась здесь. Всё бы хорошо, но нанятая кормилица теперь наотрез отказывалась брать советские рубли. Нужны или продукты, или… Да это чёрт знает что! Давно отменённые на советском берегу злотые!
К тому же он целый час околачивался около перехода через границу, ожидая немца из пограничной стражи. Мало того что никто не явился, так ещё никто и не ответил на традиционное приветствие. Германцев словно подменили, на посту ни одного знакомого лица!
Елизаров, на правах организатора процесса, налил каждому по полстакана. Они выпили не чокаясь, а Ковалёв подумал: странный какой-то его разведчик: службу поставил хорошо, тонко чувствует душевное состояние руководства, за столом – отличный мужик, но всегда держится особняком.
– Что там у тебя?
Михаил молча подвинул начальнику бумажку. Тот прочитал и поморщился. Ой, упустил! Давно надо было вмешаться и навести порядок на заставах. Если эти факты вскроет комиссия, то обязательно накажут. Могут вообще снять с должности и отправить сторожить границу в районах с вечной мерзлотой.
Панов сознательно, как мог, сгустил краски.
Елизаров предложил начальнику взять на несколько дней отпуск. Пусть отвезёт дочку к жене в столицу – мало ли что может случиться. Как раз успеет обернуться к завершению визита гостей из комиссии. Он же попробует всё уладить по своей линии.
Панов не верил, что майор сможет самостоятельно поднять по тревоге погранзаставы рядом с Брестом. Ему тогда всячески мешал предатель Берия. А жёны командиров совсем не паниковали, не хотели эвакуации, а желали бесстрашно разделить судьбу мужей. Так он сам, после войны, и написал.
Но Ковалёва Максим не осуждал. Уйдя в отставку, отставной командир погранотряда до самой смерти начнёт искать выживших и выяснять судьбу пропавших без вести бойцов погранотряда. А его жена всегда будет рядом.