Ненашев гнал свой мотоцикл по дороге из Бреста в батальон и улыбался.
Полковник Реута поддержал его предложение об учениях вместе пограничниками. Пусть устно, и прося особо не выпендриваться, опасаясь злой реакции начальства выше. Теперь можно.
«Машку, за ляжку» — начал убивать излишний оптимизм Панов. Капитан на автопилоте вел аппарат по знакомому маршруту, продумывая тактику общения с гауптманом. Как надо строить с ним беседу.
Как там: «твердо стоит на позициях национал-социализма и, исключительно хорошо, прививает подчиненным национал-социалистическое мировоззрение».
Но нет, Ненашев, ты торопишься с формулировками.
Канцелярский штамп-оборот в бумагах немцев появится ноябре сорок второго, когда замаячила катастрофа в Сталинграде и вера в победоносность заколебалась. А пока — забота о солдате, твердость, воспитание и личный пример. Обычные ценности строевого офицера вермахта, образца июня сорок первого года.
Надо играть на другом поле.
Да, очень дурной план у «особистов»!
Но встреча нужна.
Если предков невозможно предупредить, то надо пробовать встретить врага, как можно с большим числом частей, поднятых по тревоге. Тревоге? Ага, за один, из имеемых у Панова, вариантов его без всяких фальсификаций сразу четвертуют.
Однако, нарастающая вероятность именно его, заставляла играть дальше. Получить от немецкого офицера «добровольные» показания. Пусть хоть мычит, он все поймет правильно, по широте души добавив информации по совокупности. Начнут проверять, подтвердится все.
«Тебе бы еще понятых найти», — опять буркнул в мозг, голос сомнений, — «Кто подтвердит, что гауптман выразился именно так, а не иначе?»
Одинокая туча, еще больше отрезвила Панова от мечтаний, выдав быстрый летний ливень. Небольшой шквал, способный вымочить до нитки каждого, оказавшегося под открытым небом.
А он порадовался недолгой прохладе. Сняв гимнастерку и снизив скорость, видимость сразу упала, капитан, не спеша, принимал водно-воздушную ванну. Как там: дождь моряку, словно пыль сапогу.
Наехав на лужу, мотоцикл нырнул колесом в какую-то колдобину и окатил медленно идущую по обочине, сжавшуюся, под уходящим куда-то на запад ливнем, хрупкую фигурку с нелепо вывернутым зонтиком. Видно, ветер еще добавил драматизма.
«Черт, расслабился. Как стыдно», — подумал Саша и по старой привычке остановил железного коня. Вздохнул — выдохнул, если зазевался, то получи. Естественно, что в ответ на извинения он получил кучу проклятий на русском и польском языке.
Наслушавшись за неделю штук десять разных диалектов, Ненашев научился примерно разбираться в национальности собеседника. Ох, не дай бог, перепутать белоруса или украинца с поляком — побить не побьют, но настроение испортят, возмущаясь, как же можно так ошибиться.
Он все никак не мог разобраться, кто тут кого больше всех угнетает, но чем дальше от Бреста, тем больше было бедности, превращаясь, чуть ли не в царство нищеты. Как там ненавидели ляхов!
Здрасьте, приехали!
Знакомая подруга из ресторана! Правда наряд не такой роскошный, как на маленькой сцене, но гораздо более соблазнительный после дождя и вмешательства капитана. Облепившая тело мокрая одежда, смотрелась так романтично, что Максим сразу перестал дышать.
— Обещаю, искуплю. А пока позвольте подвезти вас в целости и сохранности? Куда вам? — хрипло предложил Ненашев, отводя глаза не только от испепеляющего и презрительного взгляда. Он как-то суетливо, полез за новой плащ-палаткой и, торопясь, несколько раз обернул ее вокруг девушки. Все, теперь можно и задышать.
А Майя, немного отойдя от гнева, подумала, что этот, недавно начавший отращивать усы русский в мотоциклетных очках, мокрой синей майке, выцветших галифе и заляпанных грязью сапогах, не такой уж и хам. По крайней мере, остановился, заботливо завернул в подозрительно чистую и новую накидку, предложив подвезти.
Кобура пистолета, странно висевшая под мышкой, успокоила, за рулем точно не солдат.
Она решительно уселась в коляску и с гневным видом ткнула ручкой в сторону дома. До местечка оставался примерно километр. Странно, водитель все дорогу молчал, виновато косясь на нее. Но перед въездом на улицы местечка, человек, сидевший за рулем, прямо на ходу протер чистой тряпкой лицо и вмиг надел подозрительно сухую гимнастерку с полевыми петлицами и шпалой капитана.
А что такого, Панов читал рецепт Сократа, как надо вести себя под дождем.
Когда русский офицер снял очки, панну Чесновицкую объял страх — везет ее, и не известно, домой ли, человек, проклинаемый с утра. Зачем он тогда задел немца и коварно принес шикарные цветы? Она съежилась, думая, что капитан заодно с Елизаровым. Нет, эти русские просто помешались на гауптмане!
Но ничего страшного не произошло. Ее высадили прямо рядом с домом и русский офицер, втравивший девушку в непонятную авантюру, шутливо козырнул на польский манер. Краснея и смущаясь, сунул в руку несколько сорванных тут же ромашек.
«Он опять бежит от меня», — невольно взгрустнула Майя, когда, ревя сизым дымом из выходной трубы, агрегат с водителем немедленно укатил дальше.
*****
Мама, с подозрением встретив Майю, начала расспросы. Что, появился очередной поклонник из этих восточных варваров-оккупантов? Зачем приличной девушке такой субъект нужен? Она и так позорит фамилию, выступая в этом вокзальном борделе. Ее покойный отец никогда бы не одобрил заигрываний с большевицкими офицерами.
Майя не стала напоминать, что за время маминой болезни продала все ценное. Даже подаренные отцом золотые серьги. Но папины ордена сохранила.
Штабс-капитан Чесновицкий во время Первой мировой войны храбро дрался за Россию на Кавказе против турок. Получил три ордена, два из которых «за храбрость», пять ран и контузию. Против работы дочери, позволяющей хоть так сводить концы с концами, может, быть и не возражал, но за общение с капитаном Елизаровом обязательно бы проклял. «Красных» Виктор Антонович ненавидел.
После октябрьского переворота фронт окончательно рухнул, и, чудом избежав гибели от руки собственных солдат, которые год назад его просто обожали, Чесновицкий добрался до Киева. Нашел жену с маленькой дочерью и отвез в Варшаву, надеясь на себя и связи жены, происходившей из старинного польского дворянского рода. Он не желал иметь ничего общего со страной, позабывшей имя Бога. То, что когда-то русский офицер любил и защищал, сгорело в хаосе братоубийственной гражданской войны.
Вековая единая Империя рухнула в один год.
Встретила репатриантов родина неласково — отца, тут же призвали на службу молодому польскому государству. Хоть и навоевался штабс-капитан за прошедшие четыре года досыта, пришлось под рукой «временного начальника государства» Юзефа Пилсудского укреплять государственность на востоке. Там Британия и Франция границ Польше не гарантировала. Можете решить вопрос за счет соседа.
Закончилось все ожидаемой прагматичным Чесновицким катастрофой. Что еще ждать от людей, возжелавших границ Речи Посполитой тысяча семьсот семьдесят второго года?! Но пан майор громил пехоту «красных» огнем ›cвоих пушек беспощадно, ненавидя погубивших Великую Россию большевиков.
Когда войска Советов подошли к любимой им Варшаве, на помощь оскандалившейся армии пришел польский народ. Чесновицкий здесь сражался особенно мужественно и отважно, веря, что воюет не против русской нации, а против Советов, несущих кровавый террор на его землю.
После неожиданной победы Виктор Антонович оказался не у дел. Разгромив войска Тухачевского, в подметки не годившиеся полкам императорской армии, поляки возомнили, что победили всю Россию. Так Польша опять достигла величия и ополчилась, кроме безбожного коммунизма, еще и на все русское и православное. Если польский майор мог бы и терпеть, то русский штабс-капитан, родившийся в Сибири от потомка давно обрусевшего поляка и дочери русского дворянина, негодовал. Чесновицкий оказался совсем не одинок в своих суждениях и таких героев войны за независимость постепенно отправили в почетную отставку.
Отец поддержал военный переворот Пилсудского, по русскому опыту зная, чем неизбежно заканчивается разгул демократии. Отправил письмо, напоминая о себе, и не прогадал — дела неожиданно пошли в гору. И хоть в армию его и не призвали — пан Чесновицкий долго преподавал математику в Варшавском офицерском инженерном училище.
Образование, полученное в Михайловском артиллерийском училище, обеспечило семье достойное существование. А привычка, вывезенная из февральской России — никогда не доверять банкам и деньгам из бумаги, позволила без потерь пережить кризис конца двадцатых.
В конце августа тридцать девятого Чесновицкого вновь призвали в армию но, учитывая возраст, направили командовать резервной батареей в крепость Бжесть-над-Бугом.
Первого сентября в Польшу вошли немцы, а пятого — в день, когда польское правительство бежало из Варшавы, отец телеграфировал семье и умолял срочно приехать, считая, что чем дальше родные от наступающих немцев, тем безопаснее. Пока слабые бомбежки Бреста укрепили его в своем мнении. Чесновицкий договорился с родственником жены, и, хотя тот и был «седьмая вода на киселе», на время предоставил семье флигель, рядом с перекрестком пяти дорог, в местечке Волынка южнее Бреста.
Война докатилась и сюда. Временное жилище стало постоянным. Крепость еще сражалась, но стала могилой ветерана на шестом часу обороны. Когда четыре батальона польской армии отбили последнюю атаку немецкой дивизии, он, очнувшись, нашел большую воронку на месте командного пункта батареи, окровавленную полевую сумку и погон с мундира пана майора Чесновицкого..
«Жолнеже! Нас теперь хотят делить четвертый раз. Встанем грудью на защиту Родины! Мы не чехи, так просто не сдадимся. Русские идут к нам на помощь, и мы устроим им второй Грюнвальд!», перед боем воскликнул пан майор. После того, как бежало правительство, вся его надежда была на идущую сюда с востока Россию
Но в итоге все вышло, как на плакате, где сиротливо стоит маленькая девочка Польша, слева злодей Гитлер, а справа злодей Сталин.
Возвращаться в Варшаву мать и дочь не хотели. В столице шли упорные бои. Брошенные своим правительством, военные и жители геройски защищали город. А Чесновицкие в Бресте надеялись найти и достойно похоронить тело отца. Потом только беженцы принесли горестную весть — от многоквартирного дома в предместье Прага осталась одна груда кирпичей
*****
Максим с неожиданным энтузиазмом буквально вливал энергию в утомленных командиров, листая страницы своего конспекта. Неужели это из-за нелепой встречи?
Он продолжил:
— Немцы в бою используют так называемую «ауфтрагстактик». Данный элемент основывается на осознании факта — если солдат пересекает ничейную землю и врывается в траншеи — руководить боем и отдавать приказы ему бесполезно. Поэтому, обычно ставится общая задача, а конкретные решения самостоятельно принимает командир на уровень ниже. Находите, что на наш Устав совсем не похоже?
— Товарищ капитан! А как же железная немецкая дисциплина, про нее еще Толстой в «Войне и Мире» писал, — не выдержал один из лейтенантов
— Die ‹›erste Kolonne '› marschiert, die '›zweite ‹›Kolonne marschiert- усмехнулся капитан, вспоминая хаос, собственноручно сотворенный немецкими регулировщиками двадцать второго июня в захваченном Бресте, — есть и такое. Но не путайте дисциплину с тактикой. Любой немецкий командир, начиная с уровня нашего сержанта, может не спрашивать разрешения старшего начальника, а самостоятельно хватать удачу за хвост на поле боя. В этом их преимущество и недостаток. Инициативность действий и методичность, переходящая в схематизм. Товарищ Сталин не зря говорит, не принесли немцы в искусство тактики ничего нового, -
Максим, чуть кривя душой, не стал дальше развивать эту мысль. Потому, что теоретически, многие знали, как долететь до Луны, но не у всех на деле получилось.
Он продолжил.
— Как верно говорит маршал Тимошенко, наши бойцы и командиры — храбрый и замечательный народ, но эти качества надо дополнить упорным конкретным обучением, чем мы с вами и занимаемся. Хотите победить, — заставьте врага действовать по его же схеме, а затем испугайте непредсказуемостью и неизвестностью. Маневр, постоянный маневр: людьми, техникой, дезорганизующим огнем с разных направлений.
Командир первой роты, задавший вопрос, улыбнулся, осознавая цель возни саперов рядом с его позициями. В том, что придется скоро воевать, никто не сомневался.
— А теперь, рассмотрим следующий «тактический прием фашистов». Неся потери, враг погнал впереди себя женщин, стариков и детей. Ваше решение? — зло выдал очередную задачу-вводную комбат, — Ну? Считаю до ста — девяносто восемь, девяносто девять …
Поставленный за свою толковость ротным, лейтенант Малышев, отличник боевой и политической подготовки, кандидат в члены ВКП (б) мигом вспотел, первый раз не зная ответа. Стрелять в своих?
— Понятно. А ваше? Враг наступает — Максим аккуратно стукнул сапогом по лодыжке взводного, взятого им за исполнительность, самой природой доведенной до совершенного автоматизма. Его талант спать с открытыми глазами никто, кроме Ненашева, не ценил.
На не подающего надежд лейтенанта часть ребят оглянулась, без удивления. Сейчас его построят и «уносякомят» вновь. И почему среди них есть и тупые люди?
— Определяю дальность до цели и отрываю огонь, — скривившись от боли, очнулся соня.
— Вам двойка за медлительность, а вам пятерка, но минус два бала за сон. А вечером всем советую поспорить с замполитом о моей оценке. Может и я, тогда приду и послушаю. И подумайте, насколько спокойнее станет ваша совесть, при установке минного поля перед позициями.
Иволгин догнал стремительно вышедшего из палатки командира. Похоже, опять занесло начальника. Есть же какие-то правила ведения войны и международные конвенции.
— Зачем же так, Максим Дмитриевич?
— Ох, товарищ старший политрук, плохо и скучно проводите занятия о звериной природе фашизма. Мы для них не люди. В этом сегодня счастье немецкого народа — верить в то, что они лучше всех, и что приносить в жертву недочеловеков благо, от этого земля станет чище, трава зеленее, а солнце ярче.
Капитан показал на рукав гимнастерки Иволгина
— Да, забыл тебе сказать. Твоя звезда прямой пропуск на тот свет. По их инструкции политработников следует уничтожать незамедлительно. Ты бы своим намекнул, что плен значит смерть по-любому.
Иволгин решил промолчать. Казалось, комбат ненавидит «фашизм», вернее, теперь — «империализм» — сильнее всех в Советском Союзе, имея особые основания. Каждые слово, очень любовно сказанное Максимом о «врагах с Запада», интонациями постоянно напоминало Алексею мнение людоеда из какой-то сказки, желавшего обсудить выбор блюда на обед.
Он в такой постановке вопроса сомневался, должны же еще остаться в Германии сознательные рабочие?
Иволгин замечал то, что не видел Суворов. На глазах менялся комбат, становясь все злее и злее. И все чаще у них появлялись бойцы НКВД в зеленых фуражках..
*****
Капитан выполнил обещание, данное командиру заставы. Не сам, не хватило времени. Сделай ученика учителем, и будет тебе благо. По такой цепочке работал Панов, заставляя учить друг друга, и учился сам.
К пограничникам пришел красноармеец из батальона, петлицы которого были девственно чисты. Толковый паренек, неплохо натасканный кем-то на электромеханическом заводе. Ненашев его приметил сразу, на второй день. Если человек может что-то доступно и быстро объяснить другому — это талант.
А тот его ненавидел. Еще бы не испытывать ненависти к человеку, который целую неделю по четыре часа в день заставляет всех по команде разбирать и вновь собирать винтовку «СВТ». Даже командир взвода, уныло подающий команды на извлечение очередной детали, часто зло добавлял бранное слово.
Естественно! Панов когда-то сам плевался от слов: «делай по разделениям», «делай раз», «делай два». Только потом понял мудрость деления сложного на множество простого. Таинственную науку обучения унтер-офицерами русской армии новобранцев «от сохи» попытались возродить в Красной Армии совсем недавно.
Ранее командир, желая вызывать восхищение, быстро показывал все что умел, требуя сразу действовать как он. Выглядело все примерно так: «делай, как я» — единственный пулемет «ДП» резко разбирался и собирался, примерно, перед взводом бойцов.
К удивлению Петра, пограничники не только отвели его на стрельбище, но и отсыпали «для науки» цинк патронов. Богато живут, но понятно: стреляют чаще по врагам Советской власти. Он привычно снарядил магазин, вогнав туда девять штук, и сразу заметил удивленные глаза командира заставы.
— Товарищ «инструктор», а почему именно девять? — обращение Максим оговорил заранее. Дабы не давили на чистые петлицы чужим командирским авторитетом.
— Да, потому что, винтовка хорошая, а магазин с «велосипедной болезнью», — неожиданно выпалил заученные слова командира батальона Никитин, — Иначе последний патрон в переднюю стенку магазина уткнется.
Он и сам, разбираясь с автоматикой, не сразу понял, в чем дело. Но сегодня посмотрел на изумленные взгляды и восхитился: как взлетел тут его авторитет. То, что вбили в его голову командиры, для этих серьезных парней в зеленых фуражках стало откровением.
— Дай-ка, старшина, свою винтовку, — ему мрачно протянули «СВТ» — что о ней скажешь. Тьфу, простите, что вы скажете.
Вокруг него сидели не салаги. Тут еще служили люди, кто призывался до выхода Закона о всеобщей воинской обязанности, и осенью сорок первого должны были уйти в запас.
Свирепый инструктаж получил и сам Никитин. Следовало называть всех только на «вы», а «тыканье», на которое начнут жаловаться, грозило карами хуже гауптвахты. Сволочь, а не комбат.
— Заедает постоянно. Негодная. Вот трехлинейка, это вещь. В песок уронишь, затвор протрешь, и она стреляет.
— Смотрите внимательно, — Никитин расстелил плащ палатку, положил на нее винтовку и объяснил — Это чтобы мелкие детали не потерять. Винтовка эта деликатная, но при должном уходе надежная, как швейная машинка Зингера. Пугаться не надо, как и ронять в песок. Если мешковина есть, лучше сразу обернуть. Еще и маскировка будет.
Опять Ненашев ничего не выдумал. Когда-то и трехлинейка сильно болела. Новый, остроконечный патрон, утыкался прямо в патронник. И вязали ее тогда по затвору тряпками из портянок и личного белья, чтобы стрелять во врага.
Краснея, что вновь повторяет слова ненавистного комбата, начал работу. Быстро разобрал. Почистил и слегка смазал. Выщелкал и вновь набил магазин патронами. Отстрелявшись в никуда и смотря, как летает туда-сюда затвор, выставил газовый регулятор своей принесенной винтовки и «СВТ» пограничника на один уровень. Знакомые, и надоевшие до смерти слова, неожиданно вплетались в его речь.
— Попрошу на огневой рубеж.
Петр быстро расстрелял два магазина — стрелок он был так себе, а старшина уверенно послал все девять патронов в центр мишени. Обе винтовки не подвели. Если один демонстрировал почти пулеметную стрельбу, то второй точный снайперский огонь. Ему бы оптику, точно уйдет из дистанции в триста метров.
— Товарищ инструктор, учите, как вас учили. И обед сегодня у вас будет на заставе, по нашему пайку.
«Твою мать», — удивился Никитин и привычно скомандовал:
— Приготовится к сборке-разборке оружия по разделениям. Командую раз — отделить магазин, нажав на защелку магазина, командую два — отделить крышку ствольной коробки, отжав хвост защелки вверх — после шестого пункта Никитин притормозил всех и стал внимательно рассматривать детали десяти винтовок, ища в знакомых местах грязь или следы обильной смазки.
«Ну, неряхи!», и тут до Петра дошло, почему их так гонял и злился командир.
*****
Начальник штаба личного мнения предпочитал не выражать. Очень изменился командир, пошушукавшись с особистами. Владимир делал выводы. Если комбат ходит туда часто — значит, имеет право на сомнительные реплики и особую линию поведения.
Проверяя правильность суждений, он пару раз обратился к Ненашеву, получив в ответ полное понимание — одного из ненадежных бойцов забрали в третий отдел, обставив дело переводом в другую часть, по просьбе капитана. Но вот другого комбат попросил недели две не трогать — мол, нужно больше собрать материала.
Еще узнал Суворов за десять дней штабной службы больше, чем за год училища. Оценил методику подготовки через постоянное переписывание или совершенствование документов, подготовленных комбатом.
Анекдот об опытной машинистке воинской части заставил старшего лейтенанта не только посмеяться, но и призадуматься. Ненашев шутил жестко и конкретно, намекая собеседнику на недостатки. Но после ответного веселого смеха начальник зверел.
— Одним летним вечером поволокут меня в особый отдел, с ночевкой — уныло сказал Максим и ехидно посмотрел на Суворова и Иволгина. Проверял реакцию. Ага, мы тебя начальник, конечно, любим, но где-то в глубине души беспокоимся и о себе.
— Не волнуйтесь, утром в целости и сохранности вернусь, но пьяный. Жаль, не могу вас взять с собой, повеселились бы вместе — дуркует что-то руководство. Принцип «сам погибай, а товарища замочи» не в стиле Панова.
Лица окружающих разгладились. Неудивительно, наслушались и навидались друзья-командиры от начальника всякого. Вот и сегодняшнее утреннее занятие по бою в траншеях неожиданно началось на кухне с пришедшими поглазеть на процесс пограничниками.
Максим уверено взял чистую и остро наточенную малую пехотную лопатку. Несколько раз крутанул ее на манер полицейской дубинки, вызывая удивленные взгляды. Жаль, нет второй ручки — показал бы класс. Внезапно скользнув рукояткой по руке, шанцевый инструмент превратился в широкий нож. Удар в баранью тушу, сопровождался веселым комментарием:
— Лучше всего тычок. Особенно если проведете его резко, мощно, не думая и не сомневаясь, да еще туда, куда следует. Удар в горло, убиваете наверняка, но можно и так, — Ненашев, поясняя, невозмутимо показал навыки рубки мяса. Его наряды на кухню не прошли бесследно. Чувство брезгливости он потерял чуть раньше невинности и тоже, навсегда.
Иволгину подурнело. Что взять — городской парень, из рабочих.
— Эй, — дернул его капитан, — читай «Технику молодежи».
Саша не шутил. Очень не мирную статью с картинками была помещена атали в майском номере сорок первого года: «Коли штыком или ножом! Бей прикладом! Руби лопатой».
Остальные дружно и весело обсуждали, можно ли так с кабанчиком. Максим улыбнулся, почти все командиры с корнями от крестьян, крови не боятся.
— Заранее приношу извинения. На вечер образовались планы. Даю «вводную» — командир, загрустив о женской сиське, убыл к бабе, — грубовато объяснил предстоящее отсутствие Максим. Все равно узнают и слух пустят. Лучше лично заранее покаяться, пресекая дальнейшие разговоры.
— Ровно на четыре часа. Столько у вас власти, товарищ Суворов. Советую за это время несколько раз необоснованно прервать учебный процесс и создать побольше бардака. Вернусь — хоть душу отведу.
— Что случилось, товарищ капитан?
У Ненашева возмущенно раздулись ноздри, и он развел руками
— А что сами думаете делать после хорошего скандала с женщиной? Если, продолжения не ожидается? — капитан зло и натянуто хохотнул.
Понятливо улыбнувшийся мужским мыслям, старший лейтенант задумался. По опыту своей семейной жизни он Максиму не завидовал, и даже сочувствовал. Да и Алексей заметно приуныл, грустно посмотрев на командира поверх очков.
Ничего-ничего ребята, страшно первые десять лет, пока они не перебесятся. Но романтиком ты должен оставаться все равно.
Ненашев «одолжил» у Манина на вечер плотника, предварительно заручившись согласием бойца, именно так провести остаток дня. Командир и красноармеец направились к знакомому дому.
*****
Ох, милая мама, осознавая свою ненужность в рухнувшем мире, ты решила взяться за воспитание дочери, которая давно выросла и повзрослела. Да и ее прошлые связи ничего не значили. В буржуазной Польше теперь все окончательно определяло количество денег. Она нашла поддержку в костеле, но муж, часто пропуская лишнюю рюмку, особенно после поездок к друзьям в Стараховичи, слишком язвительно комментировал слова ксендза о «великой Польше».
Дочь, разрываясь между родителями, стремилась погасить очередную ссору.
В восемнадцать лет Майя, несмотря на протесты мамы, отрезала свою толстую косу. Нравы в Польше, желавшей стать современным европейским государством, стремительно менялись. Теперь и дочки шляхтичей не отвергали ухаживаний простолюдина с хорошими манерами … и туго набитым бумажником.
Благодаря поддержке отца, Майя Чесновицкая училась в консерватории, занималась вокалом и ходила на уроки фортепьяно. Мечтала о карьере оперной певицы или артистки. Но в оперу ее не взяли — суровым экзаменаторам голос показался слишком слабым для большой сцены.
Девушка не сдалась. Желая достичь успеха и независимости, выступала перед зрителями в кинотеатре до начала сеанса, пела в небольших варшавских кабаре, со скромным результатом. Следующим этапом стал молодежный театр, объездивший с гастролями почти всю Польшу. В рабочих клубах и небольших городках их вступления неизменно пользовались успехом.
Это вам не изысканная столичная публика. Ее стали узнавать, а первые поклонники неизменно восхищались внешностью дочери русского офицера, предлагая по-своему поспособствовать карьере начинающей артистки.
Но Майя, поварившись в арт-гадюшнике, знала цену таким ухаживаниям, и понемногу двигалась к своей мечте.
В ответ на вопросы мамы о русском офицере, она продемонстрировала сломанный зонт, мокрое платье и плащ-палатку. Но та не умолкала, и Майя затаилась, ожидая, когда старая пани Чесновицкая уйдет в костел. Хотя общее горе и сблизило их, девушка часто жалела о маленькой комнате в Варшаве, снимаемой отдельно от родителей. Ей тогда надоели скандалы в семье, неизменно заканчивающие обсуждением поведения дочери.
Мать возмущалась — дочь позорит фамилию. А покойный отец, которому всегда нравились выученные Майей русские песни, все чаще делал попытки найти дочери мужа, страшась ее самостоятельности.
Но воспоминания прервал стук топора и два веселых голоса. Майя вышла во двор. Невольный обидчик, одетый в полную командирскую форму, в компании с немолодым солдатом, чинил давно висевшую на одной петле калитку. Увидев девушку, комбат весело подмигнул и ободряюще улыбнулся.
— Капитан Максим Ненашев. К искуплению проступка приступил. Не возражаете?
Ну что ж, она не возражала, тем более, эти русские в дом не ломились, а исправили калитку, подремонтировали забор, навели порядок с колодцем. Немолодой солдат, весело покрикивая, руководил капитаном, сетуя на неумелость и руки напарника, растущие не из того места.
Ох, не так весело появились большевики здесь.
Двадцать второго сентября Брест и его окрестности покинули немцы. Немецкий часовой, стоявший возле склада со спиртом, за несколько часов до передачи объекта советской стороне провозгласил обмен водки на яйца. Кто жил поблизости, помчались к своим несушкам, но успели не все. Вместо предприимчивого немца стоял суровый красноармеец с трехлинейкой
Еврейское и белорусское население с цветами и хлебом-солью решило радостно встретить Красную Армию, глумясь над помрачневшими поляками: «Все, панове, кончилось ваше время».
Но праздника не получилось.
После ушедших немцев в местечко на грузовиках въехали заморенные солдаты-пехотинцы. По сравнению с германцами и поляками, Красная Армия выглядела странно — запыленные, худые, оборванные, в брезентовых сапогах, пестревшие азиатскими лицами.
«Монголы идут!», — крикнули из небольшой группы поляков
Кто-то стал расходиться со словами — «Какую ж они нам жизнь несут?»
Плачущую женщину, метнувшуюся к грузовику красноармейцев со словами «Родненькие… соколики…» отпихнул замызганный боец — «Отойди, тетка!». Но спокойно стоящую и побелевшую лицом Майю заметил русский офицер, почему-то в пилотке и с красной звездой на рукаве. Подозрительно оглядев застывшую от страха девушку, он спросил — «Точно ли, эта дорога ведет к крепости?». Она удивилась — на запад только один путь.
Полки магазинов мгновенно опустели. Закрылись бесчисленные лавки с продуктами и товарами из Праги, Варшавы, Парижа, десятки видов колбас сменились консервами и толокном. Повсеместное «пан» и «пани» с непременным сниманием шляпы объявили пережитком.
Зато через полтора месяца, на праздник седьмого ноября, Советы провели парад, показав, что у них, — и жители ахнули, не ожидая увидеть такую мощь техники, стоящей на вооружении Красной Армии.
*****
Когда эти двое закончили и оделись, предварительно помывшись из колодца, панибратские отношения офицера и солдата закончились. Максим демонстративно расплатился с сержантом за работу, извиняясь, что отвлек от службы.
Солдат как-то старательно козырнул капитану и ушел, вспоминая старую армию, когда хоть и был при офицере денщик, но строить что-то для командира, лишь выразив личное желание. Не все соглашались, но лишний рубль всяк хорош для хозяйства.
А ее обидчик, не спеша, начистил сапоги и уселся боком на мотоцикл, всем скучным видом прямо таки напрашиваясь на разговор.
«Ага, дожидайся», — неожиданно зло подумала Майя, демонстративно громко захлопывая окно, — «шел бы ты к своим немытым „советкам“». Девушка села за пианино, почему-то не попадая пальцами по клавишам.
Молодая панна вспомнила, как в городе появились неопрятные и безвкусно одетые жены командиров Красной армии — растоптанные сапоги, ситцевые платья в цветочек, черные жакетки под бархат и огромные белые платки. Первым делом они сделали скупать все «красивое», не избегая и вышитых ночными рубашками. Потом, наскоро перестрочив их на машинке, одевали их, как платья. Люди потихоньку посмеивались, а потом принялись перешептываться.
Ой, беда в Советском Союзе. А как ее раздражала наглость и хамство прибывших с Востока женщин. Вместе с мужьями они селились в квартирках и особняках, остающихся после вывозимых куда-то польских чиновников. Идти работать не спешили. Наверно и не умели, что не мешало им обязательно завести себе прислугу и постоянно проводить время в поиске нарядов. Но, как ни странно, особо ценились отрезы из нарядных тканей.
И не дай бог не угодить такой даме. Высоко неся голову, они небрежно бросали местным: «Скоро вас здесь никого не будет». Что слышали от мужей, то и говорили
Те тоже оказались хороши — пользуясь бедственным положением горожан, скупали все ценное по дешевке, обставляя собственные квартиры или, куда-то вывозя. Былые сбережения пропали в национализированных банках, разрешили обменять на советские рубли лишь триста злотых по курсу один к одному.
«Как я их всех ненавижу, и русских и немцев», — привычно подумала девушка, но мысли о скучавшем капитане не исчезли из головы. Чем-то парень-большевик ее зацепил.
«Я улыбнулся ей, она улыбнулась мне, и прощайте», — подумал капитан, слыша звук пианино в доме, — «Ага, выходит, он зря потерял два часа, надеясь на собственную неотразимость.» Он полюбовался своим отражением лица в почти высохшей луже. Изощренно-коварный мужской план разбился о женскую логику. Где там тот дезодорант, с запаха которого ангелы падают с неба? Не помешал бы.
Ненашев машинально, по привычке козырнул, приветствуя пожилую, но очень гордую по виду женщину, удивленно осматривающего его и результаты ремонта. Пожилая хозяйка была одета аккуратно и носит траур.
*****
Александра Чесновицкая взглянула на очередного поклонника дочери.
Этот заранее гнусный тип чем-то незримо отличался от прошлых лиц. Но не только тем, что первым помог навести порядок во дворе. Чем-то капитан неуловимо напомнил погибшего мужа. Впрочем, и обычных цветов, собранных в безвкусный веник, в руках русского не было. Влюбленностью от командира не пахло. Он явно пришел по делу. Но ее дочка ему нравилась. Мужчина никогда не обманет женщину, если она сама не захочет этого.
А Ненашев в это время вежливо беседовал с подошедшим немолодым соседом из белорусов.
— Что, товарищ командир, панну Майю ждете? Не выйдет у вас ничего. Очень гордая паненка, а мать у нее совсем змея. Да, не вы первый. Как погиб ее отец, мужчин за порог Чесновицкие не пускают, а вашего брата вообще на дух не переносят.
— А где погиб?
— В крепости, в тридцать девятом. Германец ее с хода взять пытался, но зубы-то пообломал. Очень ждал вашу армию господин майор, хоть большевиков и ненавидел. Верил, что на помощь идете, а оно вон как получилось. Зря с Гитлером сдружились — заклятый приятель войной на вас скоро двинется.
— Что, письма с того берега получили? Я не пограничник, но догадываюсь — на ту сторону ночные ходоки из местных есть, — усмехнулся Ненашев, вспоминая читаные когда-то мемуары. Пусть заставы хоть в лепешку разобьется, но всех дырок в границе не закрыть — очень мало бойцов. Поляки из-за Буга навещали родичей, часть, конечно, ловили, но таким бесшабашным все нипочем.
— За предупреждение спасибо. Думаю, запаслись керосином, спичками и солью? Да и совет: щели бы в огородах неплохо освежить. Должны же остаться с польских времен? Ждете, небось, очередной смены власти? — что-то злое вырвалось у капитана.
В том же «Бранденбурге — 800» местные, очень национально настроенные ребята, засветились.
— Ты меня не пугай, и не так пугали — свирепея, в ответ сказал белорус. От возмущения он перешел на «ты», — Я с германцем, в отличие от тебя сопляка, в восемнадцатом и в тридцать девятом воевал. Он вояка добротный, лютый. Не чета, вашим хлопцам.
— Знаю, отец, — Максим примирительно положил руку на плечо старого солдата, — знаю. Извини, что обидел.
— С одной стороны — хорошая ваша власть. Правильная. Школы открыли, больницы строите, все простому человеку бесплатно. А с другой стороны — несправедливая и больно бестолковая. На одно село вора поставите, и гребет он все под себя. На другое — такого честного, до тошноты, товарища, что ни себе, ни людям жить не даст. А что в городе творится? Да у панов легче бумажку было выпросить, А скажешь что, тут же гребете и правых, и виноватых. Остерегаются вас люди.
Ненашев поморщился. Его всегда интересовал вопрос — почему в дни поражений одни селяне бойцов-окруженцев кормили, а другие сдавали красноармейцев и командиров в немецкий плен. С поляками все понятно, для них русские — оккупанты. Плохо замазанные надписи «Долой Советы!», «Пусть живет Польша!» и «Прочь бедняка!» он часто видел на стенах домов.
Но и с белорусами не легко. Тут все зависело от поставленного на город, местечко, село, деревню конкретного человека. После семнадцатого сентября целый год вопросы решались самотеком.
В первой волне, стоить новую власть приехали и проходимцы, от которых с удовольствием избавились, мобилизовав на советскую работу в Западную Беларусь. Отказаться, значило лишиться партбилета. Они тем более не понимали ни традиций, ни языка, ни культуры. А уж перегибов от излишней «бдительности» не перечесть.
Постепенно разочаровались и люди, когда-то мечтавшие объединиться. То же повториться и Германии в девяностом году. Одни немцы надеялись сразу влиться в сытый рай, а другие считали их недотепами, не умеющими работать и с мозгами, забитыми пропагандой коммунистов.
Серьезно кадрами занялись через год, в октябре сорокового, наконец-то поняв, что бестолковый начальник больше плодит врагов, чем крепит Советскую власть. Но, упустили время, наломав таких дров, что тошно становится.
Панов по опыту знал, нет ничего хуже, чем воевать рядом с враждебно настроенными людьми. Сказка, подарок для разведгрупп и диверсантов врага. Это потом в сознании местных наступил перелом. Когда оказалось, что встреченные где-то хлебом и солью «освободители» из Европы несли им не свободу, а смерть.
Неожиданно капитана окликнули от калитки. Белорус удивился.
— Вот бисова старуха! Никогда не понять, что у баб на уме. То вашим панам отворот, то внезапно поворот. Идите и не бойтесь, она хоть и злая на всех, но тетка правильная. А я на вашей «таратайке» посижу. Трогать не буду, но посмотрю, интересно.
*****
Пани Александра снова вспомнила странный взгляд аккуратно одетого большевика. Военный человек без конфедератки или фуражки, по ее мнению, стоял на уровне цивильных недошляхтичей. Но что-то в нем не то. Запах! От всех красных командиров постоянно несло дешевым одеколоном и папиросами, а от этого приятным запахом дорогого капитанского табака. И манерами… Дурой ее никто не считал, и Александра спокойно спросила у дочери:
— Почему пана офицера на порог не пускаешь?
— Мама, ты всегда была против русских в нашем доме! — удивленно возразила Майя.
— Ты что-то путаешь, иначе я бы никогда не вышла замуж за твоего отца. Польской крови в нем, дай Бог четверть, а то и вовсе пятая часть. Сама рассказывала, что есть этот пан офицер умеет, как наш полковник, немецкий знает лучше тебя, раз столь фривольную песенку может перевести, да еще так заразительно и обидно сыграть. Я не удивлюсь, если он сможет тебя и на светский прием достойно вывести. Не хочешь его видеть — я сама в дом приглашу. Ну-ка быстро накрывай на стол. И ту, последнюю, бутылку вина достань.
«Неужели дева Мария услышала ее молитвы и послала дочери хоть такого мужа?»
Максим вошел в дом, чистотой напоминающий операционную. Захотелось резко зависнуть в воздухе или надеть костюм химзащиты. Невольно ощущался прошлый достаток — хорошая мебель, некрестьянская утварь.
Черт! Максим лихорадочно вспоминал читаные мемуары — «Нужно соблюдать этикет: снять фуражку, поклониться, прищелкнуть каблуками и ожидать вечное „пшепрошу“ к накрытому столу».
Тот радовал глаз тарелками, аккуратно разложенными приборами и парой блюд с ароматной пищей. Посредине красовалась бутылка вина с польской этикеткой. Но, не затем он пришел.
— Спасибо, не откажусь, — Ненашев, как умел, перекрестился на изображение девы Марии, патронессе всех женщин земли Польской, владевшей испокон веков их сердцами и умом. За ним интуитивно искренний жест не «заржавеет». Почему военный моряк, вступая на борт корабля, салютует флагу, почему мы протягиваем незнакомцу руку, почему перед поединком склоняем голову перед противником? Традиция и простое уважение.
С религией Саша Панов состоял в весьма простых отношениях. Будучи крещеным, терпеть не мог публичных мероприятий, куда, как мухи на мед, слетались официальные и не очень, лица. Не слушал и проповедей, стараясь судить себя по совести. Но в душе верил, несмотря на то, что крестик на шее давно стал модным атрибутом.
Просто, когда по тебе в упор промахиваются, или подрыв на мине заканчивается ушибами и легкой контузией, совсем не тянет обсуждать математически выверенную теорию вероятности.
А те, кто думает о покорности славян, принявших христианство на Руси, пусть вспомнит почитаемых церковью профессиональных воинов-иноков Александра Пересвета и Андрея Осляби, бившихся на поле Куликовом по благословлению Сергия Радонежского. Да и наш покровитель армии Георгий Победоносец не метлу из стрел в руках держит.
Старшая Чесновицкая, торжествуя, посмотрела на дочь. Ухажер точно не большевик, а явно потомок русских дворян. Иначе ей невозможно объяснить поведение гостя.
Что можно сказать по этому поводу. Даже товарищ Сталин не возражал против изучения бальных танцев в военных училищах, понимая важность культурного воспитания командиров Красной Армии.
Те же нормы этикета почему-то внушались родителями, состоящими в компартии. Прочитанные книги. Специфика службы и постоянные контакты с иностранцами. Наконец, просто красивые фильмы про советских «Штирлицев» и красных «адъютантов его превосходительства», исчезнувших с телеэкранов в перестроечное время.
А что потом? Тот же ресторан в сериалах превратился центр постоянного мордобоя, разборок или гнездо коварной русской мафии. Жаль, не сняли до сих пор бандитский налет на «Макдональдс». Сочетание криков «всем лежать, на пол!» и «свободная касса!» точно стало бы изюминкой.
Несмотря на внутреннюю раскованность Панова в местных «пьянках», он так и не смог усвоить манеру поведения русских туристов за границей. Выпирающий живот, майка с надписью «Russia» и желание девятого мая загнать немецких коллег по отдыху в неглубокий турецкий бассейн с криками «Хенде Хох», как-то не вяжется с проявлением любви к Родине в чужом доме. Поэтому вел себя у Чесновицких бывший полковник привычно. Вернее так, как вели себя в польских домах кадровые артиллерийские офицеры Красной Армии.
Он опустил на пол тяжелый вещмешок, и внимательно посмотрел на маму девушки. Его мама всегда говорила: не приходи в гости с пустыми руками.
— Простите, пани, за нескромный вопрос. Если не секрет, в каком городе вы застали восемнадцатый год.
— Не секрет, господин капитан, в Киеве, — мама упорно не желала называть командира «товарищем», смотря несколько настороженно и вопросительно.
— Тогда, возможно, вы не обидитесь на содержимое мешка и поймете все правильно. Если вам некуда ехать, то скоро это может понадобиться, — спокойно разъяснил Максим, — У меня дело к вашей дочери, если вы позволите, пусть она любезно согласится меня выслушать и позволит несколько раз нажать на клавиши своего пианино.
Майя внимательно и несколько разочарованно посмотрела на столь деликатного парня. Давно не слышала спрашиваемое позволение обратиться к ней через мать. Последних подобных нерешительных ухажеров она отшила еще при живом папе.
— Только пусть панна не волнуется — я знаю, ксендз, женатый мужчина и «москаль» никогда не должны жить в сердце польской девушки, — иронично произнес Максим, а потом добавил, — Есть еще одна причина — скоро все вокруг все изменится. Как говорят, всех нас хранит Господь. Вот только срок хранения у каждого разный.
— Но вы-то, надеюсь, не женаты? — несколько оскорблено спросила Майя. Гость не произнес привычных комплиментов. Капитан упорно не желал производить на девушку благоприятное впечатление. Просто человек-загадка.
— Зато капитан почти «москаль», — рассмеялся Ненашев, вспоминая трехкомнатную квартиру в многоэтажке, за МКАДом рядом с Саввинским шоссе, напротив бассейна в подмосковном Реутове. Настоящий «замкадыш» — всего четыреста метров до области.
— Надеюсь, я выкрутился, теперь ваша очередь, — бывший полковник ободряюще улыбнулся.
Майя с достоинством препроводила русского в свою комнату, демонстративно оставив дверь открытой. Пусть мама послушает.
Ненашев подозрительно всмотрелся в спинку никелированной панцирной кровати и для пробы сыграл несколько аккордов популярного когда-то польского танго «Последнее воскресенье», резко оборвав мелодию. Не хватало еще попросить девушку показать пару бугорков под платьем. Он и так утром рассмотрел все подробности. Капитан старательно воспроизвел мелодию, часто слышанную им в современной Польше, и увидел изумленные глаза девушки
— Я думаю, у вас профессиональное музыкальное образование.
— Так.
— А вы способны звучащую музыку превратить в ноты? Я не умею. Дар композитора навсегда прошел мимо меня, как-то больше к пушкам тянет. М-да … — Максим немного смущенно вынул из полевой сумки исписанную тетрадь, — здесь тексты пяти песен, почитайте, а я попробую наиграть мелодии.
— Так вы еще и поэт, — усмехнулась девушка. Ситуация стала ее забавлять.
— Отнеситесь серьезнее, авторов нет в живых, — судя по глазам, капитан не врал. Это заставило задуматься. Тяжело давались Ненашеву чужие тексты — многое вымарано, а некоторые строчки переписаны по нескольку раз. Он тремя пальцами на клавишах обозначил первую мелодию, действительно неплохо — вместе со словами, как будто специально для нее.
— Зачем вам это нужно? — осторожно спросила Майя. Такими вещами не разбрасываются.
— Мне не нужно, — Максим решительно прикрыл дверь, — это подарок вам. Впрочем, приятно будет услышать их на прощанье. Наш общий знакомый настойчиво попросил некого капитана Ненашева посетить ваше заведение. Надеюсь, после такого вечера я навсегда избавлю вас от своего присутствия, а так же доставшегося вам, по моей вине, немца. Черт, визитка гауптмана хоть у вас есть? Хочется знать, кого надо навсегда обидеть.
Она поморщилась, немец ей совсем надоел приторными комплиментами и ухаживаниями. Она полька, а не сластолюбивая француженка. А еще папа научил ее стрелять. Странный русский продолжил:
— Мне показалось, что одна очень хрупкая и талантливая девушка обоснованно желает себе лучшей судьбы. Скоро в Брест приедут артисты из Москвы. Выступить вместе с ними на концерте и уехать в столицу ваш шанс.
— А если я не хочу в Россию? Советы ненавидят все польское.
— Потерпите до августа, начнутся перемены. Еще скажите маме, я только что неуклюже пытался сделать вам предложение, а вы … Короче, мы займемся музыкой или мне стоит сразу уйти? — он поднялся и открыл дверь.
— Да, займемся — ответила девушка, едва сдерживая невольные слезы. И этот мужчина хочет использовать ее в своих непонятных целях. Красота, ее вечное проклятье.
Две руки капитана осторожно подняли ее пылающее лицо вверх.
— Вы умница, — произнес Максим, покраснел и смутился.
Постепенно плохие мысли исчезли из головы Майи, ее увлекли новые мелодии. Русский был самоучкой и играл по памяти, не твердо и глядя на нее часто сбиваясь. Или он привык к другому инструменту? Как интересно, с иронией подумала она, неужели кроме рояля, пианино и аккордеона большевики придумали что-то еще?
— Дети, — подумал пана Чесновицкая, смотря, как хрупкая кисть ее дочери поправляет сильную руку гостя. Как и наоборот. Нет, она определенно не ошиблась в оценке этого офицера.
Спустя час, вспотевший Ненашев присел за стол и вежливо выцедил бокал белого вина. Мама, неожиданно для Майи, оказалась очень любезной с большевицким офицером. Открыла старый альбом и показала фотографии вместе с мужем. Когда, раскланявшись, капитан ушел, девушка вспомнила о загадочном мешке, принесенный странным гостем. Старая пани уже успела его спрятать. Что же там было?
— Соль, — коротко ответила Александра Чесновицкая
— Что, полный мешок соли? — удивилась дочь
— Да, и он обещал привести еще, — внимательно посмотрев на Майю, сказала мама, — в магазинах ее давно нет, а если появится — то сразу разбирают. Твой ухажер знает, что скоро война. А мешок соли в такие времена, как два мешка золота.
Старая пана продолжила рассуждать, сколько будет стоить щепотка в грозное время, и по какому курсу ее меняли в те времена. А она по-новому осознала смысл слов Ненашева «скоро все „изменится“», «срок хранения у всех людей разный», «приедут артисты из Москвы».
Как будто человек, мрачный, как грозовое облако, с редкой улыбкой, напоминающий солнечный луч, знает их судьбы наперед.
А песни очень разные.
Не просто, так менять голос. Музыка и слова из тетради выжимали из нее все, заставляя выкладываться полностью. Неожиданно, но такой подарок Майе понравился — действительно, настоящая работа, по которой она давно соскучилась. Только разрешат ли ей это петь, репертуар утверждал лично директор ресторана.