Создание произведения искусства (или даже искусной поделки) обычно сопровождается такими приступами отчаяния, вдохновения, разочарования, смущения, страха, величия и нервного истощения, что на такие же усилия люди отваживаются только ради воспитания ребенка. Молодежь часто устойчиво увязывает в сознании искусство с безумием и даже предвкушает это состояние, хотя вряд ли кто-нибудь решился бы назвать безумие забавой.

Как и с ребенком, в искусстве все начинается с великих надежд; они начинают меркнуть, когда пути назад уже нет. И счастлив тот художник, которому не суждено возненавидеть или испугаться творения рук своих. Даже посредственная пьеса, полотно, фильм или симфония — это мучительный вызов их создателю. Хотя закон средних арифметических гласит, что больше сердец переживают именно за посредственность, чем за шедевр.

В этой связи особенно опасно тщеславие (так чтимое советчиками и консультантами администрации). Скромный художник может подчас удивить себя результатом, намного превышающим его ожидания, а великие амбиции порождают великую борьбу. Тот, кого пленило желание реализовать идеальный образ, живет на таком надрыве, что семейные отношения, любовь, финансовые обязательства, просто доброта и даже мораль отступают на второй план.

Джульет не появлялась в студии Янча целую неделю, пока не почувствовала, что достаточно продвинулась с «Лондонской кадрилью» и имеет право наведаться к подруге. Теперь она была довольна своей рукописью: возникла совершенно неожиданная глава, в которой Фицрой Кавендиш, надеясь разжечь страсть в Кэролин Кастингэм, вызывает на бой профессионального боксера, но его мужество оборачивается переломанным носом, к которому маменька героя прикладывает холодные компрессы, чтобы спала опухоль.

Появившись в субботу в студии Янча, Джульет сразу заметила, что за истекшую неделю Рут тоже добилась значительных успехов. Но и цену заплатила немалую — это заметно было и по ее лицу, и по фигурам танцовщиков. Несколько мужчин подвязали себе поясницы: широкие эластичные ленты облегчали нагрузки на позвоночник. Врач и массажист работали на полную катушку — чинили неполадки, успокаивали и восстанавливали подвижность исполнителей «Больших надежд». Куривший «Мальборо» у пожарного выхода массажист признался Джульет, что ни в каком другом проекте не случалось столько растяжений шейных мышц.

Лица большинства танцовщиков сделались мрачнее. Отчасти это объяснялось характером музыки, которая, следуя за перипетиями повествования, стала аритмичной (Рут добралась до того момента, когда Пип прибывает в Лондон, становится снобом и неожиданно узнает, кто его благодетель), танцевать под эту музыку было намного труднее. А отчасти тем, что в труппе горевали по Антону Мору. Обычно аккуратная до педантизма Викторин явилась небрежно причесанной, пучок сбился на сторону, лицо изможденное. Еще одно характерное изменение — мрачный взгляд самой Рут. Близился срок сдачи постановки, и она боялась — нет, не просто боялась, буквально приходила в ужас от мысли, что все ее усилия могут пойти прахом. И хотя старалась держать свои страхи при себе, чувствительные к мимике танцовщики не могли не ощутить настроение хореографа.

Когда Джульет появилась на пороге, Рут прямо-таки кинулась навстречу: беспрецедентное проявление чувства благодарности с ее стороны. Джульет не сразу вошла в зал, некоторое время стояла в коридоре и смотрела в окошечко, пока хореограф не объявила положенный перерыв. И теперь мягко отстранилась от липкой, потной подруги и поздравила с новым эпизодом.

— Ты думаешь, хорошо? — Выражение лица Рут невольно сделалось умоляющим.

— Замечательно, просто блестяще, — ответила Джульет, не покривив душой. Рут придумала потрясающую, трогательную сцену, где Пип кружится в водовороте двух миров: утонченного мира Лондона и дома мисс Хэвишем и привычного, грубоватого, того, в котором он родился. Движения и позы Харта Хейдена красноречиво передавали растущее напряжение от того, что герою приходилось разрываться между двумя полюсами. Движения Харта становились обыденными, когда Пип навещал Джо и Бидди, и он словно воспарял, вдохновленный высокой утонченностью своих великих надежд. Джульет поняла, почему Рут назвала его одержимым. Хейден танцевал так, словно им овладела некая внутренняя сила. Пронзительная сосредоточенность, манера больше не величественная, а человечная, уязвимая. У Электры в этом эпизоде роль была небольшой. Она исполнила ее трезво и незаметно: все внимание было обращено на Харта.

— Куда же ты исчезла? — упрекнула подругу Рут. — На целую неделю! Покинула меня! Сегодня ты должна быть со мной. И завтра. И послезавтра. Ты мне нужна.

— Ничуть, — возразила Джульет и в ответ на взмах рукой Тери Малоун, которая вместе с несколькими другими балеринами кордебалета выходила из зала, сказала: — Привет!

— Не представляешь, как тяжело!

— А разве когда-нибудь бывает легко?

Рут нахмурилась:

— Не наказывай меня моими собственными достижениями. — Игра «пожалей меня» прекратилась, и она вернулась к более привычному повелительному тону. — Я в любую минуту могу снова натолкнуться на стену, а ты не будешь знать, как мне помочь, потому что тебя не было рядом. Я перехожу к той части книги, где…

Она бы ее уговорила, но, на счастье Джульет, Патрик, который уже некоторое время пытался обратить на себя внимание своего босса, их прервал. С ним была женщина, которая, как смутно помнила Джульет, имела какое-то отношение к костюмам. Рут повернулась к коллегам, последовали вопросы, качания головой, замечания.

— Примерки, — объяснила она Джульет, когда долгое совещание закончилось. — Планировали начать на следующей неделе, но что-то там изменилось у портных. Какое-то бродвейское шоу поменяло дизайнеров или что-то в этом роде, вот и нам приходится корректировать планы. — Горечь возмущения была настолько искренней, что Рут забыла о пренебрегшей дружескими обязанностями Джульет. Вскоре репетиция продолжилась. Джульет удалось сначала отойти в сторонку, а потом и вовсе оставить зал. По ее мнению, ту часть книги, которой хореограф занималась без нее, в танец воплотить было сложнее всего. Поскольку Рут сумела это сделать самостоятельно, значит, справится и с остальным. А Анжелику Кестрел-Хейвен заждалась «Лондонская кадриль».

Но была суббота, а по субботам Джульет всегда давала себе отдых. Она задержалась у двери, посмотрела в окошечко. Рядом материализовался Макс Девижан.

Постоял, прислушиваясь сквозь створку к фортепьянному мотиву, и, не сдержавшись, неосторожно заметил:

— Постоянно слушать эти диссонансы просто убийственно, — но, спохватившись, добавил: — Хотя я считаю, что они как нельзя лучше передают развитие сюжета. Поистине неординарная музыка.

Джульет скептически покосилась на него.

— О! — удивился он, наблюдая сквозь окошечко, как Харт Хейден со всего размаха упал на колени. — Не понимаю, как Викторин разрешила ему такое движение. У него же проблемы с мениском.

— Что вы хотите сказать? — не поняла Джульет.

Исполнительный директор понизил голос до доверительного шепота:

— Только никому ни слова: в следующем сезоне Харту Хейдену не разрешат танцевать. Врачи считают, что он не выдержит еще одной операции на колене. Ему больше не вернуться в балет.

— Господи! Сколько ему лет?

— Вроде бы тридцать три, — не слишком сочувственно пожал плечами Макс.

— Чем же он будет заниматься?

— Тем, чем все остальные.

Цинизм ответа заставил Джульет повернуться и внимательно всмотреться в лицо собеседника. Под глазами Девижана появились мешки, уголки губ были опущены. Джульет никогда не видела его настолько удрученным. Она вообще ни разу не видела этого человека удрученным.

— И как же поступит студия? — спросила она. — Наймет другую звезду вместо Антона Мора?

— Слишком поздно в нынешнем сезоне. Да и нет… другого Мора.

— Вам сильно досталось от прессы. — Джульет впервые с момента знакомства стало жаль Девижана. Несмотря на самоотверженные усилия Гретчен Мэннинг и скромность детектива Мюррея Лэндиса, смерть Антона стала на несколько дней основной темой желтой прессы и местных теле- и радиостудий. Высокое искусство — и употребление наркотиков, антидепрессанты, непомерно разросшееся эго, СПИД, анорексия — жареные факты и домыслы не пропустит ни один репортер. Журналисты осадили студию Янча и бросались на всех входящих и выходящих. Требовали информации, жадно ловили намеки. В общенациональных журналах появились фотографии Антона, портреты в полный рост — а рядом неизменные воспоминания «друзей» и «близких к балетным кругам лиц». И когда в подвале одной из гостиниц в центре Манхэттена обнаружили бомбу, Рут была готова послать благодарность террористу за то, что тот отвлек прессу от истории с Мором.

— Да, — согласился Макс, — не могу сказать, что такого рода материалы нравятся спонсорам. — И с неожиданной прямотой спросил: — Как вы считаете, постановка пойдет?

— «Большие надежды»? — удивилась Джульет.

Исполнительный директор кивнул.

— Еще как!

Их глаза встретились. Его большие, карие настороженно смотрели в ее голубые.

— Иначе ответить вы не могли. Ведь она ваша подруга.

— Даже если бы это было не так… разве вам самому не понравилось то, что вы видели на прогоне? Рут говорила, что вы были довольны.

Макс вздрогнул:

— Не хотел ее тревожить. По правде говоря, у меня не осталось яркого впечатления.

— Положим. — Джульет почувствовала раздражение. — Но разве с тех пор вы не ходили на репетиции?

— Заглядывал время от времени.

— Обязательно зайдите и посидите. Потрясающая режиссура. Взгляните на все иными глазами.

По другую сторону двери Рут репетировала с Хартом и Электрой эффектное вращение с поддержкой. Сначала Электра откидывалась навзничь в объятия Пипа, словно не желая удостоить взглядом. Он поднимал ее за бедра и довольно грубо крутил. После двух оборотов опускался на колени и осторожно ставил на пол. Она ускользала прочь, а Пип, распростертый на полу, тянул руки к ее удаляющейся спине. Закончив танец, солисты подошли к Рут и стали обсуждать трудные места. По жестикуляции Джульет поняла: Электра выскальзывала из рук Харта, а тот считал, что должен подбросить ее еще выше, а затем перехватить поперек бедер, чтобы сохранить равновесие. Сколько же сил требовалось Хейдену, чтобы удерживать вес балерины на груди, затем на животе, пока он постепенно — заметьте, очень медленно — опускался на пол? А Электре каково было держаться вытянувшись струной? Джульет попыталась представить — и не смогла. С этой точки зрения поддержка ничем не отличалась от акробатического номера или циркового трюка, лишенных насыщенной эстетической составляющей. Но все же это было захватывающее зрелище — наблюдать, как рождается будущая сцена. Недаром Марта Грэм окрестила танцовщиков «атлетами от Бога».

— Рут Ренсвик захватила четверть бюджета всего сезона. — Макс отвернулся от окошка и снова посмотрел на Джульет. — А директор по хозчасти сообщил, что может потребоваться и больше, если не удастся упростить то, что она напридумывала вместе с художником-постановщиком. Я не могу залезть в фонд, не могу урезать средства, выделенные на другие постановки. Знаете, не очень-то приятно предстать перед Советом или спонсорами и заявить: «Мы потеряли звезду. Но будьте уверены, все будет просто сказочно, только дайте больше денег».

Девижан вздохнул. Джульет колебалась, но все-таки решилась.

— Макс, — хотя она обычно задавала вопросы лишь в том случае, когда на самом деле хотела получить ответ, но тут не сдержала человеческих чувств — таким надломленным казался исполнительный директор — и спросила: — Макс, с вами все в порядке?

— Не обращайте внимания, — грустно улыбнулся Девижан. — Мои тревоги по поводу «Больших надежд» — чуть-чуть дымовая завеса. Дело не во мне. Могу вам признаться — все равно это дело через две недели получит огласку. Но пока попрошу не распространяться.

— Конечно. Ни слова до того, как дело получит огласку, — повторила Джульет и в который раз подивилась, как людей подмывает поделиться с другими тем, что надо хранить в тайне.

Макс понизил голос и отошел от двери, словно опасался, что кто-то с другой стороны прижимался к створке ухом.

— Дело в Греге. Он уходит из нашей студии.

— Неужели? И куда же?

Исполнительный директор придвинулся еще ближе и наклонил голову. Джульет увидела разбегающиеся от пробора немногочисленные темные волоски.

— В Вашингтон. Будет распределять государственные деньги.

— Национального фонда? — так же шепотом переспросила Джульет.

— Можете себе представить? Я должен буду клянчить средства у него!

— Но Флитвуд… — Джульет не находила слов, мысли разбегались сразу в нескольких направлениях. — Давно он планировал уйти?

Девижан пожал плечами:

— Вел переговоры с начала летних репетиций, но решение принял на прошлой неделе.

— То есть ему сделали предложение только на прошлой неделе?

— Нет, почти месяц назад. Он с ними играл, если вы понимаете, что я имею в виду: выторговывал выгодные условия, хотя утверждает, что не был уверен, что хочет уйти. — Макс покачал головой: — Бог свидетель, он провернул огромную работу, но я думаю, не получал удовлетворения. Считал, что его недооценивают. Вот и я не так обращался с его эго. — Язвительный тон Макса подтверждал слышанное Джульет: Девижан славился тем, что безразлично относился к своим подчиненным. — Он танцовщик, — продолжал Макс. — Постоянно хочет быть в лучах софитов. А здесь ему приходилось выводить на сцену других, а самому оставаться в тени. Что ж, когда он начнет распределять гранты, люди будут лизать ему задницу.

В его голосе звучала горечь обманутого любовника. Джульет машинально похлопала Макса по руке.

— Вы сказали, он принял решение на прошлой неделе? — Она старалась, чтобы вопрос прозвучал естественно. — До или после смерти Антона?

Девижан странно на нее покосился (и неудивительно, подумала Джульет).

— День или два спустя. А что?

— Да нет, ничего… просто я подумала: слишком много плохих новостей для вас. И все сразу. Но я не сомневаюсь, вы найдете ему подходящую замену.

Взгляд исполнительного директора помрачнел.

— У вас есть кандидатура?

Джульет обещала подумать, а он, вяло улыбнувшись, напомнил, чтобы она не распространялась об уходе Грега.

— Это еще не конец света.

— Ни в коем случае.

— Так и будем считать. — Макс снова улыбнулся и направился дальше по коридору. Но теперь его плечи висели не так безнадежно, как до их разговора.

В тот вечер Рут и Джульет решили вместе перекусить в кафе на Амстердам-авеню. Подруги устроились за столиком в переулке, потягивали в сгущающихся сумерках кампари с содовой и смотрели, как в нескольких футах от них пес поднимал ногу на столбик с табличкой «Стоянка запрещена». Мимо фырчали автобусы и с ревом сворачивали на Восемьдесят первую улицу, где свет становился все зеленее и зеленее. Попрошайки протягивали ладони сквозь веселенькое ограждение из полосатого брезента, которое заведение специально установило против попрошаек. Неподалеку околачивались дылды-подростки, шумно пихались, и мешковатые джинсы нескромно сползали с их бледных бедер. Радио из машин забивало обрывки разговоров. Прохожие-мужчины заглядывались на хорошеньких женщин. Прохожие женщины стреляли глазками. Солидный муж и отец семейства послал Джульет взглядом SOS поверх голов жены и детей.

— Хорошо посидеть на улице, — светски произнесла она и ответила прохожему строгим взглядом, который должен был напомнить ему о супружеских клятвах. Если когда-то Джульет и верила в невинный флирт, Роб изменил ее мнение.

Она закурила. Запах тротуара (грязь, моча, пролитые напитки и превратившийся в слизь мусор) смешивался с маревом автомобильных выхлопов и ароматом подаваемых посетителям кафе блюд и составлял остро декадентский букет. Джульет откинулась на стуле, глубоко затянулась и выпустила дым, внося свою лепту в общий коктейль запахов.

— Только пока не показывай никому, что знаешь. — Предупредив Рут, Джульет пересказала все, что слышала утром от Макса Девижана об уходе Грега.

— Господи! В Вашингтон! Как ты думаешь, почему он решил уйти? — спросила Рут.

— Я задаюсь тем же самым вопросом. Как ты считаешь, не слишком ли много совпадений? Нам известно, что Грег и Антон были в Германии любовниками. Потом Грег перетащил его сюда. Не потому ли, что рассчитывал, что Антон и дальше будет спать с ним?

Рут моргнула и пожала плечами:

— Не исключено.

— Но вышло так, что Мор его бросил. Можно догадаться почему. В Германии Антон был еще ничем не проявившим себя юнцом, и Флитвуд казался ему очаровательнейшим и могущественнейшим человеком. А здесь, когда сам превратился в звезду, он решил, что любовник слишком стар для него, хотя Грег рассчитывал на благодарность — черта сама по себе не слишком привлекательная. И вот Антон заводит другого любовника, затем еще, и мужчин, и женщин.

— В том числе и Грега, по крайней мере раз, — вставила хореограф.

— И его, — согласилась Джульет. — Хотя не исключено, что один-единственный раз. Скажи, Рут, у Грега был романтический партнер?

— Нет, если только это не тайна за семью печатями и не совсем новая связь.

— Я тоже так полагаю. И коль скоро у него не было влекущей близости, а хоть бы даже и была, такой пустой и тщеславный человек, как Флитвуд, легко не простит измены.

Рут помолчала.

— У тебя разыгралось воображение.

— А ты подумай сама: Грег разослал идиотское письмо по поводу «преднамеренного инцидента», когда в канифоль подсыпали тальк. А потом солгал тебе, будто говорил об этом с Антоном, хотя не делал этого.

— Возможно, он не лгал. Возможно, что-то было у него на уме.

Джульет пропустила слова хореографа мимо ушей.

— Грег дважды появлялся в студии в тот день, когда испортили канифоль. И во время общей репетиции близко подходил к ящику.

— Ты сама видела?

— Ну, специально не следила. Заметила только, что он расхаживал по залу то туда, то сюда. До сегодняшнего дня мне не приходило в голову, что это могло быть делом его рук. Травмировать звезду собственной студии — такая мысль казалась мне слишком нереальной. Но если он обозлился на Антона, ревновал и собирался уходить от Янча…

Джульет опять затянулась и затушила окурок.

— Мы не должны забывать, — продолжала она, — кто бы ни превратил ящик с канифолью в ловушку, не исключено, что он намеревался всего лишь навсего выставить Мора в смешном свете. То же самое с экстази: доза была порядочной, но отнюдь не смертельной. Мюррей сказал: чтобы умереть, надо было принять раз в тридцать больше, чем оказалось в бутылке (накануне Лэндис освободил Джульет от клятв хранить тайну, и она тут же рассказала подруге историю их знакомства). Значит, тот, кто подсыпал наркотик, не хотел смерти Антона.

— Но Грег знал, что Мор принимал нардил. А может быть, не только он, — возразила Рут.

— Да, мне это тоже приходило в голову. Но знал ли злоумышленник, что нардил несовместим с экстази? — спросила Джульет. — Не мог ли Грег задумать небольшую пакость для бывшего любовника, а в итоге все получилось катастрофически не так?

— С другой стороны, поскольку Антон умер, Грега здесь больше ничего не держит, — подхватила Рут, подалась вперед, опустила обнаженные руки на белую скатерть и вцепилась пальцами в крышку стола. — Вспомни, я первая сообщила ему о тальке в канифоли, и Грег выглядел потрясенным. Он очень переживал за Антона. Не исключено, что теперь Грега мучают угрызения совести, что он не предпринял большего, чтобы оградить его от опасности. Что, если он терпел ненавистную работу только потому, что здесь находился Антон, которого он любил? А теперь все здесь напоминает ему об утрате, и это слишком болезненно.

Губы Джульет дрогнули. Она не могла не признать, что версия подруги имеет не меньшее право на существование, чем ее собственная.

— О’кей, — согласилась она. — Давай взглянем на остальных. Мотивы, средства, возможности. Кажется, так рассуждают юристы? В случае с тальком средство мог приобрести кто угодно, а возможность имели десятки людей. С экстази круг подозреваемых сужается, но не намного. Так что давай рассмотрим мотивы. Как ты считаешь, Райдер Кенсингтон мог это сделать?

— Что именно?

— И то и другое. Подсыпать тальк в канифоль и развести наркотик в бутылке колы.

— Но зачем?

— Олимпия мне говорила, что он вспыльчивый малый. Случается, колотит жену.

— В самом деле? — Рут была скорее заинтригована, чем потрясена. — И Электра это терпит?

Джульет пожала плечами.

— Вспомни, как он подхватился, когда ты проходила мимо и задела его у телефона в тот день, когда Антон поскользнулся на тальке. Тебе не кажется, что Райдер и Олимпия до странности близки? У той была связь с Антоном. Это могло не понравиться Кенсингтону.

— Согласна, — кивнула Рут, медленно водя пальцем по столику.

— Кенсингтон определенно находился в нужном месте в нужное время. Оба раза.

— Что верно, то верно, — признала хореограф. — Но у меня есть версия проще. А если это сделала сама Олимпия?

— Потому что Антон ее бросил?

— Не исключено.

— Все может быть. — Джульет нахмурилась и стала искать глазами официанта, солнечного юношу с копной густых белобрысых кудряшек. — Но когда я с ней разговаривала, она довольно легкомысленно отзывалась о его непостоянстве. И я не припомню, чтобы видела ее рядом с Антоном во время прогона. Если мы примем за подозреваемых всех бывших любовников, то я бы поставила на первое место Лили Бедиант. В конце концов, Антон пренебрег ею и бросил.

— Год назад.

— Лили не из тех, кто забывает обиды. А может, заодно хотела насолить и тебе. — Джульет обнаружила официанта за полдюжины столиков от них. Он болтал со стоящими по другую сторону полотняного барьера симпатичными девушками. Джульет принялась семафорить ему рукой.

— Мне? — резко распрямилась Рут. — За что?

— За то, что записала ее в старухи.

— Мисс Хэвишем — замечательная роль! — возмутилась хореограф. — И ей всего чуть больше пятидесяти. Ты это выдумала, потому что так сказала Тери Малоун…

— Между Тери Малоун и Лили очень доверительные отношения. — Джульет энергично делала знаки официанту. — Кстати, о ненормальных старухах… Я иногда задаю себе вопрос: не настолько ли съехала с катушек Викторин Вэлланкур, что принялась науськивать на тебя свою драгоценную Лили?

— До такой степени, чтобы обречь на провал «Большие надежды»? И выставить на смех Антона?

Джульет пожала плечами.

— Не он один выглядел в тот день глупо, — возразила она. Выслушав ее, Лэндис не придал версии большого значения. Но Джульет все-таки решила, что над ней стоит поразмыслить. — Прогон был твоим шансом блеснуть. Тебе требовалось блеснуть. А вместо этого…

Она не закончила фразы. Официант заметил, как яростно Джульет молотила воздух ладонями, и кинулся к их столику.

— Все в порядке, леди?

— Мне показалось, мы просили вас принести нам поесть? — деликатно отозвалась Джульет. — Я не ошиблась, Рут, ведь это было сегодня? Что-то около сорока пяти минут назад? Так что извольте, сэр, подайте нам что-нибудь, а то мы очень проголодались.

Официант сострадательно улыбнулся, прибегнув к проверенному средству урезонивания особо чувствительных натур, и пообещал:

— Сию минуту справлюсь на кухне, — таким тоном, словно оказывал посетительницам личное одолжение.

Когда молодой человек унесся прочь, Джульет продолжала:

— И разве ты не говорила, что Викторин сама хотела ставить «Большие надежды»?

Рут наморщила узкий лобик и некоторое время сидела не шевелясь. А Джульет подсчитывала на пальцах:

— Итак, я знаю шестерых, кто общался с Антоном до прогона: Грег Флитвуд, Райдер, Лили, Электра, Викторин и… кого мы забыли? Ах да, Харта Хейдена. Как насчет Харта? Мог он спать с Антоном?

— Допускаю. Хотя, насколько я слышала, он вообще не интересуется сексом.

— Да, он сам мне об этом сообщил. А зависть из-за того, что его не поставили в первый состав?

— Возможно, — с сомнением проговорила хореограф. — Но с тем же успехом Антон мог завидовать Харту, потому что в этом сезоне в «Жизели» Харт — первый Альбрехт, а Антон — только второй. Понимаешь, Джульет, — Рут подалась вперед и заговорила серьезнее, — сложность заключается в том, что все твои подозреваемые — танцовщики. Каждый из них провел многие годы жизни — нет, всю свою жизнь — в борьбе, в страданиях, жертвуя всем ради танца. И каждый терял роли, к которым стремился. Балет — коллективное искусство. Проиграет вся труппа, если «Большие надежды» провалятся.

— Но кто-то ведь это сделал.

— Не обязательно.

— Только не говори мне, что переходишь в лагерь Лэндиса. Ты что, тоже считаешь, что Антон сам принял наркотик? Тогда зачем он растворил его, а не просто проглотил таблетку?

— Не знаю.

— Не могу поверить, что он решил навредить самому себе!

— У него была депрессия, — напомнила Рут.

— Нет, — возразила Джульет. — Его успешно лечили. — Она, сама сопротивляющаяся депрессии, различила в собственном голосе злые нотки и постаралась успокоиться. — Депрессия может быть у Мюррея. И у тебя. Но я знаю всего одного человека, который по крайней мере вел себя так, словно не страдал никакой депрессией. Этот человек — Антон. — Джульет надолго замолчала. — Ты ведь не станешь утверждать, что он специально споткнулся, а до этого подсыпал тальк в канифоль?

— Разумеется, нет.

— Значит, был некто, кто хотел ему навредить.

— Положим. Однако, Джульет… — Рут запнулась. — Только, дорогая, не вцепись мне в горло… на мой взгляд, ты немного настроила себя в пользу версии об убийстве.

— Настроила?

— Ну да… Мюррей Лэндис считает, что это самоубийство. Он уколол твое самолюбие. Ты на него разозлилась, решила, что детектив не прав. И в пику ему стала рассматривать единственную версию: это — убийство.

— Мюррей Лэндис уколол мое самолюбие?

— Только не сердись на меня.

— Сердиться?

— Джульет, я же тебя знаю: если ты начинаешь повторять за мной слова, значит, совершенно вышла из себя. Ты настроила себя, ты обижена, потому что считала, что Мюррей должен был вести себя с тобой по-приятельски. Он всего лишь выполнял свою работу, а ты приняла его поведение на свой личный счет.

Джульет схватила в левую руку вилку и правой стала тереть зубья.

— Тебе не кажется, что я достаточно выросла, чтобы вести себя по-взрослому?

— Если честно, то нет.

— Рут!

— Извини. Я думаю, никто из нас настолько не вырос. Очень больно, когда человек, который тебе нравится и которому ты веришь, не отвечает тем же. Даже если у него такая работа — не доверять. Постарайся посмотреть на дело с точки зрения Мюррея. Встретив тебя, он, наверное, обрадовался. Хотел потрепаться, вспомнить старое, расслабиться и все такое. Ему стоило больших усилий держать дистанцию. Но он был обязан так поступить и сделал это. Так что нечего на него дуться.

— Если уж он так хотел потрепаться, так что же не позвонил после того, как дело закрыли?

— Вот видишь, ты обижена. Однако это очень мило с его стороны, что он держался отчужденно, — продолжала Рут. — Следовательно, он серьезно относится к своей работе. Черта, которая нам нравится в людях. Скажи, разве я не права?

Джульет начинала понимать точку зрения подруги, но пока еще не ощущала себя готовой ее принять. Тревожило, что именно Рут — единственная на свете — поняла ее лучше, чем она сама.

— Извини, — попыталась увильнуть она, — я думаю, ты меня не совсем правильно воспринимаешь… Неужели ты полагаешь, что мое… — она запнулась, подыскивая нужное слово, — разочарование отношением Мюррея способно исказить восприятие фактов?

— Конечно. Ничто человеческое нам не чуждо. Разве ты не понимаешь, что чувства влияют на мысли? — спросила Рут. — Что желания изменяют логику?

— Ничего подобного! — возразила Джульет, с радостью вступая на твердую почву формального спора. — Поступок коренится в чувстве, с этим я согласна. Но только не мысль. И — по определению — не логика.

Женщины окунулись в продолжительную дискуссию: Рут настаивала на том, что эмоциям подвластны даже так называемые факты, а Джульет утверждала, что любая мысль в своей основе, если вообще заслуживает такого названия, опирается на объективную реальность. Диспут продолжался весь ужин (официант наконец принес заказ и поставил на стол с таким видом, словно ублажал капризных детей) — вплоть до кофе и черничного пирога. О том, как умер Антон Мор и насколько грубо повел себя с Джульет детектив Лэндис, больше не было сказано ни слова. Но, даже после того, как подруги расстались, поведение старого знакомого не выходило у Джульет из головы. По дороге домой она решила, что должна с ним связаться. Может быть, пригласить на поминальную церемонию.

Если справедливо, что человечество делится на две части (на чем некоторые не устают настаивать), то граница, безусловно, пролегает между теми, кто умеет умно, витиевато и трогательно говорить о покойных, и теми, кому это не дано. Каков бы ни был механизм сознания, наделяющий людей способностью прославлять незабвенных усопших (например, напомнить собравшимся на панихиду про вольные шуточки, которые к ночи отчебучивала мамаша, или как в самую пургу кузен Пит потащился в Пайн-Крик, чтобы убедиться, что у дяди Джима достаточно еды) и тем самым хотя бы на мгновение возродить в благодарной памяти покойных к жизни и одновременно начать врачевание потрясенных горем близких, — так вот, этот механизм сознания, способность или дар, без сомнения, определяется некой хромосомой, которая у одних есть, а у других просто отсутствует.

Джульет принадлежала ко второй группе и в горе не могла связать даже двух предложений, не то что заливаться соловьем о достоинствах усопшего через несколько дней после его смерти. Но и она была поражена размахом устроенной Янчем поминальной церемонии. Несмотря на огромные размеры, Кадуэлл-холл был на три четверти полон пришедшими помянуть Антона Мора: коллеги-танцовщики, репетиторы, любители балета, журналисты, балетные страховщики, производители балеток — все хлынули сквозь старинные двери и под неясный шумок приветствий и соболезнований рассаживались по рядам.

Джульет обрадовалась, что Мюррей Лэндис согласился пойти вместе с ней. Они встретились на улице несколько минут назад в багровеющем свете увядающего дня. Джульет выбросила из головы все, что говорила ей Рут, — будто она обиделась на своего прежнего приятеля за то, что он серьезно относился к работе детектива, — и собиралась поздороваться тепло, как с другом. Но Мюррей заметил ее первым, подошел и официально протянул руку. Пожимая ее, Джульет словно со стороны услышала свое нерешительное, неестественное «Привет».

Под почтительный шумок они прошли в отдельный ряд за оркестровой ямой. Джульет воображала, что эмоционально напряженная встреча даст возможность вычислить преступника по искаженному виной лицу (если преступник в самом деле был, в чем даже она начала сомневаться). Но она оказалась между толпой и сценой, где шла дивно отрепетированная программа. Джульет вертела головой как могла, но труппа Янча рассредоточилась по всему залу. Артисты сидели либо слишком далеко, либо были настолько увлечены разговором, что она потеряла всякую надежду что-либо прочитать у них на лицах. Райдер и Электра устроились в ложе над сценой. Викторин расположилась между Лили Бедиант и Тери в нескольких рядах от оркестра. По пути к своим местам Джульет заметила Харта, но он тут же нырнул куда-то в сторону, и больше она его не видела.

Программа оказалась не слишком длинной, но впечатляющей. Под музыку камерного оркестра были исполнены три балетных номера. Два первых — в постановке Твайлы Тарп и Уильяма Форсайта. Исполняли их представители разных школ современного балетного танца. Антон был каким-то образом связан и с тем и с другим сюжетом, оба номера были живыми, энергичными и отнюдь не печальными. Джульет поняла, что организаторы церемонии решили придерживаться именно этой линии; ей же следовали и ораторы в своих коротких выступлениях (наряду с другими светилами от студии — Грег Флитвуд и Викторин). Самым трогательным Джульет показалось третье выступление — танцевала последняя партнерша Антона, Кирстен Ахлсведе. Мюррей шепнул, что это соло из «Глорианы» Бенджамена Бриттена.

— А ты что, большой его ценитель? — прошептала в ответ Джульет, поражаясь его музыковедческим знанием, но тут же снова повернулась к сцене.

Она не знала, какой хореограф поставил нечто среднее между классическим балетом и современным танцем с его повторяющимися движениями, слегка наклоненными головами и слегка согнутыми спинами и коленями. Это была скорее дань восхищения умершим, нежели элегия. Без плаксивости танец говорил об утрате и обретении покоя, о неприятии смерти и смирении. Потом Джульет выяснила, что эту сцену несколько лет назад ставила Рут. Тогда ее подруга потеряла любовника.

Когда танец подошел к концу, о зале наступила неловкая тишина. Странно было не слышать аплодисментов, но еще более несуразно звучали бы хлопки во время поминальной церемонии. Занавес упал. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем на сцене снова появился Грег.

— Церемония прощания завершена, — объявил он. Флитвуд оправился от подавленности и шока, которые испытывал после смерти Мора, и почти обрел прежний щегольской облик. Джульет невольно вспомнила о его странном решении не рассказывать Антону о тальке в канифоли и о неожиданном уходе из студии Янча, о чем официально еще не объявлялось. — Спасибо, что пришли. Доброй ночи.

Послышался шорох — зрители тихо вставали, выходили в проходы и молча покидали зал. Программа была живой и красивой, но оставляла впечатление торжественности, что не очень подходило Антону Мору. На дорожке перед входом люди не спешили расходиться, парами и группами обсуждали увиденное, стараясь, чтобы их слова не напоминали газетные рецензии и публикации. Многие явно растерялись и не могли решить, что делать. Джульет и Мюррей тоже раздумывали, не пойти ли им перекусить, когда из боковой двери появилась Рут. Во время церемонии она находилась за кулисами и готовила к выступлению Кирстен.

Рут была одна и явно не в настроении разговаривать. Скованно помахала рукой Джульет, едва заметно кивнула Лэндису и устремилась в направлении Седьмой улицы.

— Я думал, вы подруги, — принужденно улыбнулся Мюррей. Так люди обычно улыбаются, если сталкиваются с незаслуженной грубостью.

— Так и есть, — отозвалась Джульет, которой тоже не понравился стремительный уход Рут, но она объяснила его присущим той невниманием к чувствам других. — Если я ей завтра позвоню и скажу, что она вела себя невежливо, она вообще не поймет, о чем речь, но, будь уверен, извинится.

Больше они об этом не рассуждали и снова загнали себя в тупик: каждый втайне гадал, что двигало другим — желание продолжить вечер вместе или просто набить желудок. Оба стремились к продолжению. Но вместе с тем Джульет нервировала Мюррея — была слишком мягкой, слишком светской, слишком закрытой и слишком преуспевающей. Писала вычурные романы; он же предпочитал в искусстве экспрессию. Мюррей родился в семье «синих воротничков». А у ее родителей были, должно быть, бриллиантовые. После развода он заключил, что неразумно встречаться с женщинами, которые отличаются от него по таким кардинальным вопросам. Он не мог себе представить, чтобы Джульет Бодин заглатывала залпом «Роллинг рокс» на открытии галереи в Грин-Пойнте, или ютилась на матрасике на четвертом этаже в подъезде без лифта, или уминала гамбургер в забегаловке с приятелями из участка. Или, упаси Господь, лакомилась рыбкой с его стариками в Шипсхед-Бей. Его бывшая жена — ее работа была связана с организацией аукционов — цвела и блистала в солнечном мире денег, но тут же сникала, оказавшись на его территории. Он был сыт этим по горло.

Джульет со своей стороны ощущала, что ему неприятен ее успех. Опыт подсказывал, что большинство мужчин, которые в обыденном понимании были не более успешны, чем она, испытали бы те же чувства. И Мюррей стал бы переживать и заставил бы переживать ее. С нее хватало этих заморочек и во время замужества. Когда она познакомилась с будущим супругом, Роб Фросетти был талантливым режиссером небродвейского театра. Но потом его карьера дала трещину, ее, наоборот, пошла в гору, и Роб стал срывать свою досаду на жене.

По глазам Лэндиса Джульет понимала, что он не забыл тот сладкий, наполненный эротическим влечением час сознательного бездействия и его до сих пор к ней тянуло. Чувство было обоюдным. Но они с тех пор достаточно повзрослели и не могли не знать, что нельзя отдаться сексуальному влечению, не рискуя душевным покоем. Сейчас один вопрос оставался открытым: могут ли они по крайней мере вместе поужинать?

— Какой чудесный вечер, — наконец проговорила она. — Мне на север. Проводишь?

— Давай прогуляемся, — с явным облегчением отозвался Мюррей.

Мерный шаг, теплый вечер, растущая отчужденность, грустное впечатление от недавней церемонии плюс необходимость постоянно уворачиваться от других пешеходов сняли неловкость, и они вновь обрели способность естественно общаться. Ощутив потребность избавиться от подавленности после поминовения Антона, они заговорили едва ли не легкомысленным тоном.

— Я всегда считала, — начала Джульет, — что должен быть специальный глагол со значением «обогнать» только для ходьбы. Как ты считаешь, подойдет «обставить»? Например, эти туристы так медленно тащатся. Давай-ка их обставим.

— Обставить? — машинально повторил Мюррей. — Неплохо. А как насчет «обойти»?

— «Обойти»? Недурно. Мне нравится. Он переходный?

— Обойти «кого». Мне кажется, нет.

— А если «дернуть вперед»?

— Или «обшагать»?

— Ты куда-нибудь спешишь? С какой стати ты обшагал эту семью? — испытала изобретение Джульет и вынесла вердикт: — Звучит неплохо.

Не пробило и восьми, но поскольку дело происходило в понедельник, Линкольн-центр был закрыт. Фасады Мет, Ньюхауса и Эйвери-Фишер казались невыразительно-темными, почти враждебными. Но по площади без всякой видимой цели шаталось много людей — в основном молодежь. Люди наслаждались вечером, прохладой фонтанов, красками Бродвея.

— Спасибо, что пригласила, — поблагодарил Лэндис, когда они миновали сложное пересечение с Шестьдесят пятой улицей.

— Спасибо, что составил компанию.

— У меня никогда не хватало времени на балет как таковой, но современный танец мне очень нравится. Мне кажется, танец — музыкальный аналог скульптуры. Музыка, которую можно наблюдать воочию.

— Я люблю скульптуру, — подхватила Джульет. — Когда обходишь прекрасную статую, создается впечатление, что фигура движется. Слушай, а как ты догадался, что это был отрывок из Бенджамена Бриттена?

— Моя любимая вещь. Я немного увлекаюсь оперой.

— Неужели?

— А чему ты удивляешься? Копы способны понимать музыку.

— Извини.

— У нас даже есть своя любительская опера. Так и называется — «Коп-опера».

— Правда?

— Шучу. — Мюррей расхохотался (не слишком вежливо, решила про себя Джульет). — Мне понравилось, какое ты состроила лицо. — И, успокоившись, продолжал: — Зато у нас есть софтбольная лига представителей изобразительных искусств. Я — капитан «Скульпторов».

— Опять дразнишься?

— Нисколько. Мы играем каждую среду на четвертом поле в Риверсайд-парке. На этой неделе тоже. Приходи, увидишь.

— А где это четвертое поле?

Пока Мюррей объяснял, Джульет вернулась мыслями к тому, что накануне в кафе сказала ей о нем Рут. Теперь ей казалось, что в целом подруга была права. Отношение Лэндиса во время расследования смерти Антона оставалось чисто профессиональным, и она ошибалась, когда принимала его холодность на свой счет. Более того, теперь ей казалось, что своим предвзятым отношением (потому что вовремя не сумела ничего понять) она его обидела. Джульет мысленно встряхнулась.

— Мне хотелось бы взглянуть на твои работы.

— Это можно устроить. Моя студия…

— Смотри, «Планета суши»! — перебила она его. — Давай поедим на веранде!

За ужином Мюррей познакомил Джульет с пареными солеными соевыми бобами, она его — с копченым угрем и морским ежом. Болтали о прежних днях в Кембридже, обсудили нынешнюю городскую политику в Нью-Йорке. Потом Мюррей извлек из пыльного угла памяти знаменательный факт — сказал, что они круто поцапались с Моной, потому что та решила, что его тянуло к Джульет (что было, то было, сознался он). Она также осторожно сказала, что в те дни она тоже считала его привлекательным. О самой Моне Мюррей в последний раз слышал пару лет назад. Ее муж бросил дипломатическую службу и ушел в буддийский монастырь. Она вернулась в Черри-Хилл, живет с родителями.

Только когда со стола убрали посуду и подали мороженое из красной фасоли, Джульет вернулась к разговору о том, можно ли посмотреть работы Мюррея.

— Да, да, конечно, — отозвался он. — Будет здорово. Может, на следующей неделе? — Он налил ей саке чуть больше, чем оставил себе. — Я тебе позвоню, договоримся.

Разговор угас. Возник неприятный момент, когда они посмотрели друг другу в глаза. Придется сделать усилие, чтобы нажать на тормоза, подумала Джульет. И когда после ужина Мюррей предложил ее проводить, сказала, что возьмет такси. Прыгнула в первое попавшееся, мужчина не успел ответить. Лэндис остался стоять на тротуаре, она махнула ему рукой в открытое окно.