Улей был окутан холодным туманом, его влажные щупальца проникали в любую впадину. Внутри, у сбившихся в плотный ком озябших пчел, больше не было сил для сна, и все могли думать только о том, что ради жизни необходимо сохранять тепло. А потому ни одна из сестер не могла оставить своего места. В редкие часы, когда на небе показывалось слабое солнце, Флора и другие полевки поднимали антенны в надежде, но для полетов было еще слишком холодно.

К тому времени как появились первые признаки потепления, три четверти стен Сокровищницы были пусты. Сестры не шевелились, ведь даже мысли о весне требовали сил, однако каждая из них отметила эту перемену.

Деревянные стены улья поскрипывали, просыхая. Воздух сделался легким, и в нем теперь присутствовали новые запахи. Неужели земля показалась из-под снега?

Сестры начали ослаблять свою хватку, но продолжали удерживать антенны в состоянии транса из страха горького разочарования от несбывшихся ожиданий. Флора открыла обе свои антенны и подняла голову в воодушевлении. Давление воздуха определенно менялось – высоко над крышей Сокровищницы открывались небеса. Со времени своего отчаянного полета по холоду из стеклянной клетки она не выглядывала наружу и не нюхала ни единого растения, но теперь, когда первые семена стали прорастать глубоко в земле, начал подниматься первородный, самый ранний запах весны.

Потом настал день, когда солнце пригрело сильнее, и в саду, наконец, запели птицы. В глубине Клуба пошевелилась Королева. Ее аромат стал пульсировать, расцвечивая сны ее дочерей все ярче и ярче, возвращая их чувства к жизни, – и вот пчелы проснулись в едином радостном порыве, ощущая перемену в воздухе и приветствуя наступающую весну.

В приливе эйфории Флора высвободилась и растянула затекшие конечности. Она сразу же стала искать Сэра Липу, желая убедиться, что он остался в живых, но он уже исчез во всеобщей суматохе распускаемого Клуба.

Коричнево-золотистая масса пчел потянулась по стенам Сокровищницы, и в воздухе заструилось бессчетное множество указаний и подтверждений. Соты подрагивали по мере того, как тысячи ног заново активировали дремлющие коды запахов.

– Всеобщая готовность! Всеобщая готовность! – звучали призывы ко всем сестрам.

И все расступились в восторженном возбуждении, когда сама Королева стремительно прошла среди них в ароматном облаке.

– Внимание, внимание! – сказала она.

За ней струился запах ее возрастающей фертильности, он был слаще, чем нектар. Тут же и фрейлины, чей прекрасный мех был взлохмачен, а антенны беспокойно покачивались от резкого перехода к активному состоянию.

– Внимание, внимание! – выкрикивали они на бегу.

Все пчелы возрадовались и с облегчением запели Королевскую Молитву, разнося благую весть: Пресвятая Мать готовилась снова откладывать яйца, а зима, наконец, осталась позади.

* * *

Это было восхитительное и странное ощущение – свободно передвигаться по улью. Сестры породы Прополиса мгновенно приступили к работе, восстанавливая повреждения, причиненные вторжением чудовищной мыши, все, что было покорежено ее зубами и когтями, а уборщицы принялись вычищать грязь, оставленную мышью. Полевки поспешили за Флорой в направлении взлетной доски, но в прихожей среднего уровня они наткнулись на когорту жриц, осматривающих повреждения и следящих за работой других пчел. Флора не могла пройти мимо. Она закрыла антенны и приблизилась к одной из них.

– Сестра, будет ли мне позволено задать вопрос?

– Говори.

– Сказали ли пауки из фруктового сада правду?

По антеннам жрицы прошла сильная и напряженная пульсация, но затем она опустила их.

– Почему ты спрашиваешь?

– Они говорили о двух зимах. Но сейчас уже весна.

– Странно, что ты до сих пор помнишь об этом. А как по-твоему, пауки говорят правду или лгут?

Флора стояла молча.

Зима приходит дважды; еще одно яйцо.

– Лгут, Сестра, ибо не желают нам добра.

– Тогда зачем засорять голову их злобными пророчествами?

– Так много жизней было отдано в обмен на их слова, и если они…

Жрица пригладила свои антенны, а когда подняла их снова, Флора поняла, что она закрыла их, словно ей тоже было что скрывать.

– Клуб выжил, не так ли? – спросила жрица и распространила свой запах. – Летай, пока можешь, старая полевка. Принеси нам пищу!

– Смиряться, подчиняться и служить.

Флора кивнула и побежала к доске. Жрица не ответила на ее вопрос. Значит, еще оставалась надежда.

* * *

Было так радостно снова видеть гвардию Чертополоха, стоящую в боеготовности на доске, и, когда Флора поставила свою метку рядом с другими возвратными метками, гвардейцы приветствовали ее как любую другую полевку. Она с некоторым усилием запустила свой мотор и расправила длинные затекшие крылья. Они немного болели, когда солнце разогнало кровь по серебристым мембранам, а в суставах ощущалась скованность. Флора старела, в этом не было сомнений, как и другие полевки, имевшие заметно более потрепанный вид. Но когда они взмыли высоко в ясный воздух, звучание их моторов было радостным и сильным.

Флора стремительно влилась в их компанию. Если долгое зимнее заточение в чем-то пошло ей на пользу, то это была скорость и проворство, и одна мысль о холодных телах сестер, прижимавшихся к ней, заставляла ее неистово бросаться в воздушные потоки, устремляясь за чудесным запахом пыльцы.

Он прилетал от неровной линии ив, высившихся по краю поля, их листья еще были свернуты и дремали, но ярко-желтые сережки уже раскрывались. Нектара в них не было, потому что все эти деревья были мужского пола, а после долгого голодания Флора очень нуждалась в пыльце, насыщенной углеводами. Она бегала вверх и вниз по золотистым подвескам, под чудесным душем из пыльцы, покрывавшей все ее тело, а затем, собрав ее и плотно спрессовав в аккуратные комочки, она принялась за еду, восстанавливая силы. Вкус пыльцы и свободы вызывал желание жужжать от радости, и, когда пчелы из других ульев присели на соседние ветви, все приветствовали друг друга самым прекрасным словом на их языке: Весна!

Каждую полевку, возвращавшуюся в улей, встречали бурей оваций, едва она касалась доски со своим грузом, но Флора удостоилась самого торжественного приема. Она станцевала свои координаты в набитом до отказа зале Танцев перед восторженными пчелами, и многие срывались с места, даже не досмотрев до конца, и спешили на поиски ивовых сережек.

Все полеты были в тот день успешны и закончились лишь с наступлением ранних сумерек, когда пчел загнала в улей вечерняя прохлада. Одни сестры нашли ярко-оранжевую пыльцу крокусов, а другие – желтые нарциссы с их резким отчетливым вкусом, и настроение в столовых царило самое радостное.

А когда все поели, стала известна еще одна прекрасная новость. В столовую вбежали две молодые кормилицы Ворсянки с сияющими от возбуждения лицами.

– Сестры! Пресвятая Мать снова откладывает яйца с прежней силой – столько новых работниц!

– И на каждую сотню сестер по самцу! Грядут Их Самости, сестры! Воистину пришла весна, скажите всем!

Воспоминания об истреблении трутней стерлись из их памяти за время пребывания в зимнем Клубе, как и прочие воспоминания о прошлом лете, поэтому их радостное возбуждение было чистым и свежим. Все, что помнили пчелы, – это восторг Служения, который вновь царил в улье, все славили здоровье Пресвятой Матери и ее непрестанную любовь к ним. Пришла весна, и страх исчез.

Но Флора помнила все, и той ночью она лежала без сна, слыша счастливый щебет и болтовню сестер. Она тщательно исследовала свое тело. Края ее крыльев были в зазубринах и трещинах, они ныли у корней после первого большого полета после Клуба, однако помимо этого она не отмечала ничего особенного. И хотя Флора понимала, что стареет, она все еще оставалась здоровой и крепкой, вот только в ее сердце и животе царила пустота. Ей было нечего скрывать и нечего бояться. Пауки только прикидывались, что владеют тайными знаниями, и у нее не будет третьего яйца.

На другой день в улей стремительно вбежала полевка Вереск, в своем неистовом танце она рассказала о полыхающем кусте форзиции на окраине городка, и все полевки кинулись на его поиски. Куст оказался даже лучше, чем надеялись сестры, – дикий и неподстриженный, так что тысячи его золотистых бутончиков источали нектар при малейшем касании. На нем собралось настолько много пчел, что он загудел от Священного Созвучия.

Все полевки из улья в фруктовом саду наведывались к этому кусту снова и снова, они ликовали от непрестанно струящихся потоков его аромата и внезапных вспышек сияющей пыльцы, щедро осыпающей их спины. И наконец даже самые неугомонные полевки были готовы остановиться, они полетели домой вместе, с нагруженными корзинками и наполненными зобами. Такую вольную стратегию они позволяли себе только в тех случаях, когда небо было свободным от Мириадов, иначе запах и шум, создаваемый многочисленными нагруженными пчелами, представляли бы для врагов непреодолимый соблазн.

Прохладный весенний бриз был на пользу сестрам, и когда они стремительно возвращались в улей, то гудели в предвкушении славы, которая ожидала их дома, как только они тяжело опустятся на взлетную доску.

Но все вышло иначе. Приближаясь к фруктовому саду, Флора увидела, что полевки, которые покинули куст форзиции раньше нее, все еще кружились в воздухе, нагруженные, поскольку кордон гвардии Чертополоха не позволял им сесть на доску. Полевки требовали посадки и возмущались тем, что им приходилось тратить лишнее топливо в ожидании.

– Простите нас, – кричали им Чертоплохи, – но Премудрые приказали вам ждать до Особого Распоряжения.

– Что еще за Особое Распоряжение? Что может быть важнее, чем получить питание? – воскликнула одна из Ив, молодая и сильная. – Я не могу поверить, что вы нас не пускаете – вам должно быть стыдно!

– Пожалуйста, Мадам! – прожужжала с раздражением ближайшая к ней пчела из Чертополохов. – Мы не можем впустить вас – у нас приказ жрицы. Смиряться, Подчиняться и Служить!

Черные пятнышки сестер появились на взлетной доске, и Флора уловила запах своей породы – уборщиц. Все вылеты по очистке были уже выполнены, так что появление уборщиц на доске казалось необычным. Они плакали и несли какие-то грузы. Одна за другой они взлетали с доски и удалялись, улетая гораздо дальше свалки. Когда исчезла последняя уборщица, Чертополохи вернулись на свои места, преграждая вход новым полевкам.

– Простите нас, сестры, – повторяли они.

* * *

На взлетной доске Флора снова уловила следы запаха своей породы, а также необычный и неприятный дух от их ноши. Она стояла в ожидании, вернутся ли флоры, но их не было ни видно, ни слышно.

– Что они понесли? – спросила она маленькую пчелу из Клеверов, принимавшую ее нектар форзиции. – Что уносили флоры?

Клевер лишь покачала головой и поспешила обратно в улей. Флора догнала ее и заставила остановиться.

– Скажи мне, что случилось с моей породой!

Но несчастная пчела только заплакала.

– Мне запретили. Смиряться, Подчиняться…

Но прежде чем она договорила, Флора прижала свои антенны к ее, крепко удерживая, чтобы она не убежала. Клевер не знала, как закрывать антенны, и ее паника захлестнула разум Флоры одновременно с хаотичными образами Питомника.

– Они сказали, что помет зачумлен, – проговорила она и припала к Флоре, рыдая.

Флора вынула немного пыльцы из своей корзинки и сунула в руки сестры.

– Ну же. Возьми, и хватит плакать, а то полицейские заметят твое расстройство…

Клевер огляделась в страхе:

– Они здесь?

– Еще нет, так что говори мне быстро: что значит «зачумлен»?

– Младенцы расползались в слизь в своих колыбельках, хотя просили при этом есть, а их плоть распадалась. Никому нельзя говорить об этом под страхом Благодати, а я ослушалась…

Флора дала ей еще пыльцы.

– Ты ни в чем не виновата. Кто наложил такой запрет?

Клевер посмотрела на нее с ужасом.

– Жрицы. Они сердятся.

И она убежала.

* * *

Флора направилась в зал Танцев, высматривая по пути уборщиц. Ей не попалась ни одна, а улей выглядел безукоризненно. Запах Любви Королевы был свежим и сильным в прихожей, и атмосфера царила такая спокойная, что Флора на миг задумалась, уж не сошла ли с ума та несчастная сестренка.

Увидев, как ее напарницы полевки радостно вытанцовывают, рассказывая о своих сегодняшних приключениях, она задвинула этот нелепый инцидент на задворки сознания. Несмотря на тревожный кордон гвардии Чертополоха на взлетной доске и уборщиц, улетевших с маленькими свертками, на Флору снизошло странное спокойствие, и это ничуть ее не беспокоило, хоть и было довольно непривычно, ведь полевки всегда остаются настороженными.

Она осмотрелась. Ее приятельницы полевки тоже казались непривычно спокойными, а не порывистыми, как обычно. Запах Премудрых был сильным и неизменным, словно по всему помещению были оставлены их метки, но Флора, даже отметив это, чувствовала себя слишком уставшей, чтобы раздумывать о подобных мелочах.

Когда пришла ее очередь танцевать, она добавила свои шаги к обширной хореографии, выложенной на полу, – об ольховых сережках, желтых нарциссах, крокусах и аконитах. Танец обострил ее разум, и она сфокусировалась на передаче максимально точной информации – полярного угла солнца, необходимого, чтобы поймать теплый воздушный поток, обходного маршрута, чтобы облететь место, где все цветы загажены смогом, и наконец, пути к полыхающему кусту форзиции. Когда она закончила, пчелы принялись аплодировать ей.

– Браво! – послышались из задних рядов голоса самцов.

Сестры резко оборачивались и возбужденно вздыхали, заметив компанию молодых трутней, пришедших посмотреть на танцы. Их запах был пикантным и волнующим, и даже пожилые полевки, которые видели самцов раньше, оказались не готовы к мужественному великолепию новых представителей противоположного пола. Каждая сестра в зале Танцев глазела на самцов – на их массивные мощные торсы, хохолки и изумительные латы. Они бросились к трутням с приветствиями.

Флора стояла в центре зала одна, никто больше не смотрел на нее.

– Хвала Вашим Самостям! О, Ваши славные Самости! – раздавались страстные возгласы молоденьких сестер.

Трутни же в ответ смеялись и позволяли сестрам гладить и расчесывать себя. И один из них вальяжно направился к Флоре.

– Я возьму малость этого добра, которое ты раздаешь, – сказал он и вытянул руку.

У него были яркие полоски, широкий торс и тупая физиономия, над которой горделиво покачивался высокий хохол. Его мех был перепачкан крошками сдобы, и она узнала его породу – Тополь.

– Не занимай весь день, – сказал он медленно. – Мы должны снискать Славу Улью, нам нужно всемерное содействие.

– Уже поздно. Сегодня вы не полетите.

Ошарашенный, он уставился на нее, а затем повернулся к своим приятелям.

– Это как? Почему эта карга вторгается в наши любовные планы, братья? – И он запустил руку в одну из корзинок Флоры, пытаясь найти пыльцу. – Припрятала тут себе!

Флора сжала его руку и достала из своей корзинки. Юный трутень отмахнулся от нее.

– Какая наглость! Ее пора предать Благодати! – воскликнул он, оглядываясь в поисках поддержки.

– Да ну, оставь эту старую кошелку.

Так сказал трутень невысокого роста, чей мех был напомажен прополисом на модный иноземный лад. Флора улыбнулась.

– Сэр Липа. Я искала тебя…

Трутень разгладил свои рюши.

– Да, я принадлежу к этой породе, но я никогда не видел тебя раньше.

– Как ты можешь такое говорить?

Сэр Липа повернулся к юному Сэру Тополю.

– Я предупреждал тебя, что нам не следует идти сюда – здесь полно полоумных самок. – И он указал на Флору. – А что касается этой, сразу видно: она надолго не задержится в этом мире, так что мы простим ее.

Молодой трутень злобно взглянул на Флору.

– Она преклонит колени и попросит прощения, или я врежу ей сам.

Липа толкнул его, сбив с ног, и навис над ним.

– Ха! Брат, ты должен поработать над равновесием, если хочешь заполучить принцессу. – И он протянул поверженному молодчику руку, помогая подняться. – Кубок нектара все исправит, и я знаю, где найти лучший нектар.

Избегая взгляда Флоры, Сэр Липа увел молодого трутня прочь. Она смотрела, как они уходят, и вдруг почувствовала на себе взгляды всех сестер.

– Кто еще слышал о болезни в Питомнике? – спросила Флора, неожиданно даже для себя самой, чувствуя, как в ней нарастает злоба. – Значит, из-за этого моих сестер принесли в жертву? В улье болезнь, но мы не можем говорить об этом? Пусть она распространяется беспрепятственно, пока не останется ни одной уборщицы, чтобы выносить тела?

Она оглядела полевок, ища поддержки, но все ее сестры отводили глаза. А затем пчелы стали выбегать из зала Танцев.

– Сестры! – выкрикнула Флора. – Почему вы уходите? Послушайте меня!

Оставшись в большом зале одна, Флора испытала такую боль от их ухода, как будто они ранили ее. Летать в одиночестве – одно дело, но когда тебя избегают внутри улья, когда тебя сторонятся и отказываются…

Жуткая усмешка черного Гефеста обожгла Флору.

Безумие. Сестра пойдет на сестру. Несчастье.

Ее антенны задрожали, словно готовые лопнуть, и, чтобы снять напряжение, она прижалась головой к старому воску пола и вдохнула запах дома. Вдыхая тысячи нот этого букета, она учуяла новый запах. Пчела любой другой породы не заметила бы его, но Флора была полевкой, полевкой из уборщиц. Она мигом считала молекулы этого запаха и поняла, что он означал.

Смертельная болезнь притаилась в улье, спрятавшись в теле одной из сестер.