Планы по созданию новой школы довольно быстро стали воплощаться в реальность, и мисс Найтингейл полностью посвятила себя этому предприятию. Она консультировалась с архитекторами по поводу возведения нового здания, общалась с меценатами и, кроме того, помогала работе нашей больницы. Так у нее появлялась возможность наблюдать за работой медсестер и получать необходимую информацию. Она регулярно устраивала встречи с попечительским советом больницы, которые посещал и я, следуя советам Броди. Нет нужды говорить, что она была там единственной женщиной, сидевшей за столом среди дюжины бородатых мужей. Однако меня совсем не удивляло, когда к концу встречи ей удавалось почти всех обвести вокруг своего маленького пальчика. Даже те из них, кто, подобно Броди, не хотел иметь дело с женщиной, в конце концов уступали мнению большинства.

Вскоре был утвержден план строительства не только нового крыла, но и целой больницы. Эта идея сильно удивила меня, но я полностью поддерживал ее, пусть и в качестве стороннего наблюдателя без права голоса. Медицина развивалась быстрыми темпами, и было ясно, что больница, построенная пятьдесят лет назад, должна отвечать требованиям нового времени. К тому же население Лондона быстро росло, и это усложняло нашу работу. Нам нередко приходилось укладывать пациентов на матрасах прямо на полу или размещать в коридорах.

Результат этой встречи обрадовал меня, и не только перспективой строительства новой современной больницы. Потребность в школе была теперь так велика, что сэр Бенджамин забыл о своей неприязни к мисс Найтингейл, подключился к работе и тем самым частично освободил меня от моих обязанностей.

День выдался тяжелым, и вечером я не пошел в клуб. Самым лучшим лечением в подобной ситуации были хороший сон и кружка теплого молока, чтобы быстрее уснуть. Прогулка также исключалась, поэтому я нанял кеб, чтобы побыстрее добраться домой.

Вставив ключ в замочную скважину, чтобы открыть дверь, я увидел, что замок выломан и торчит из двери. В ту же секунду вернулись все страхи, мучившие меня после побега из Бристоля. Я сунул руку в карман пальто, чтобы достать пистолет, но ничего там не обнаружил. Я посчитал, что опасность миновала, и уже несколько дней не носил с собой оружие.

Я прислушался, но ничего не услышал, поэтому решился войти в прихожую и подобрал лежавший на полу зонтик. Выставив его металлическим острием вперед, я немного подождал, а затем вошел в гостиную, предварительно распахнув дверь.

Здесь все было перевернуто вверх дном: ящики валялись на полу, бумаги разбросаны по столу, а книги сброшены с полок. Отодвинув зонтиком шторы и осторожно пройдя мимо шкафа, я заглянул в открытый ящик и с удивлением обнаружил там мой пистолет. Я отложил зонтик и взял пистолет, пытаясь успокоиться. По крайней мере теперь я мог дать отпор, если на меня нападут. И в этот момент я понял, почему зонтик валялся на полу в холле. Он должен был стоять в слоновьей ноге, куда я сунул сверток.

Я проклял себя, что не спрятал посылку в более подходящее место. Больница могла послужить идеальным укрытием — там было так много углов и щелей, что никто не нашел бы его. Но я верил в свою безопасность, думал, что меня никогда не отыщут. Вторжение воров ясно подтверждало: убийцы Уилки знали, кто я.

Убедившись, что мои посетители ушли, я закрыл дверь и лег в постель, положив пистолет на стол перед собой.

На следующий день после вторжения я пригласил мастера, чтобы он поменял замок, и снова взял пистолет с собой. Дело было не только во взломе квартиры. За мной кто-то следил.

Сначала я просто ощущал это на уровне животного инстинкта. Я чувствовал, что нахожусь под наблюдением: кто-то неотступно следовал за мной, пока я шел по улице, садился в кеб или поворачивал ключ в новом замке.

Однажды я мельком заметил его, по крайней мере мне так показалось. Преследователь тут же спрятался за углом и смешался с толпой, но затем снова пошел за мной, теперь уже соблюдая приличную дистанцию. Пару раз я пытался перехитрить его, обходил по кругу весь квартал и возвращался на то же место или внезапно останавливался в переулке, ожидая, что он пройдет мимо. Но моя тень была очень хитрой, и мне не всегда удавалось от нее отделаться. На самом деле все мои попытки уйти от преследования лишь сделали его еще более скрытным, и через неделю игры в кошки-мышки соглядатай либо совсем исчез, либо стал более осторожным.

Это случилось сразу же после того, как неизвестные забрались в мою квартиру, и я решил, что следивший за мной был одним из тех, кто украл сверток. Но затем я вспомнил Тарлоу, который хотел как можно скорее арестовать убийцу, и предположил, что он мог послать шпиона, чтобы узнать обо мне как можно больше. Кроме того, я подумал, что Тарлоу и его полицейские ищейки вполне могли вломиться ко мне в дом. Возможно, они надеялись отыскать в моем ящике для белья платок с монограммой. Мне повезло, что скучающая Лили в своих упражнениях по вышиванию ограничилась лишь одним платком. Но если это сделали полицейские, зачем им понадобился сверток, ради которого, совершенно очевидно, и приходили воры?

Пистолет отца был дорог мне как память, однако носить его с собой было весьма неудобно. К тому же после каждого выстрела его нужно было перезаряжать, а значит, брать с собой пороховницу и пули. Чтобы, подобно средневековому рыцарю, не таскать всю эту груду металла, я приобрел револьвер. Он был в два раза меньше дуэльного пистолета и мог производить пять выстрелов подряд. Стоил он недешево, но это не имело значения, когда речь шла о сохранении душевного спокойствия.

Несмотря на постигшие меня неприятности, весной 1859 года я полностью посвятил себя работе в больнице. Брюнель все еще находился за границей, и ничто не отвлекало меня от моих обязанностей. Теперь постоянное присутствие мисс Найтингейл, напротив, только добавляло мне энтузиазма. Во время Крымской кампании ее прозвали «Леди с лампой», и она, безусловно, стала лучом света в тусклом мире нашего учреждения. Ее страстное желание провести реформы тронуло даже Броди. Хотя и я, и она прекрасно понимали, что перемена в его взглядах была продиктована скорее желанием снискать себе дополнительные лавры, чем стремлением действительно что-то изменить. Я по-прежнему исполнял роль связного между моим начальником и мисс Найтингейл, но и сам Броди стал играть более активную роль, посещал собрания попечительского совета больницы и полностью поддерживал любую инициативу со стороны членов совета.

После одного из таких собраний он сообщил мне, что очередная встреча Клуба Лазаря должна состояться в конце апреля.

Я был уверен, что Брюнель хотел, чтобы я, как обычно, вел протокол встречи, поэтому решил посетить собрание. Но у меня была и другая, более важная причина пойти туда и оказаться в компании Броди, Рассела, Оккама и других членов клуба. Я был уверен, что один из них имел отношение к убийству Уилки. Однако я не знал, кто это мог быть и зачем ему понадобилось совершать столь ужасное преступление.

Протокол собрания я вел в своем блокноте. Обычно Брюнель давал мне бумагу, но в тот раз его с нами не было. Я рассматривал всех собравшихся с внимательностью школьного учителя в надежде, что случайный взгляд или невольно оброненное слово выдадут убийцу.

Броди, как всегда, произнес вступительную речь, за столом сидели Рассел, Витуорт, Оккам, Перри, Кэтчпол, Гёрни, Бэббидж, Стефенсон и Хоус.

После короткого выступления Бэббиджа, сообщившего о публикации его нового памфлета «О безобразиях на улице», слово было предоставлено нашему докладчику. Джон Стрингфеллоу основал в 1842 году компанию «Воздушный паровой экипаж» и с тех пор проводил испытания многочисленных летательных аппаратов. Большинство из них создавались в атмосфере строгой секретности на его шелковой фабрике в Сомерсете. Уроженец Шеффилда, он считался экспертом в области точных технологий и мечтал создать летательный аппарат, который за короткое время доставлял бы пассажиров на большие расстояния и мог составить конкуренцию современному транспорту. Все это казалось немного надуманным, но в нашем обществе он находился среди единомышленников. Выступление Стрингфеллоу было весьма интересным, к тому же он иллюстрировал свой рассказ рисунками летательных устройств. Некоторые из них представляли собой экипажи, к которым снизу были прикреплены два крыла, поддерживаемые брусьями и канатами. Сзади был хвост, как у воздушного змея. Вместе с крыльями он придавал устройству сходство с диковинной толстобрюхой птицей.

На другом рисунке того же художника были изображены два вращающихся винта, прикрепленные сзади к крыльям. Они работали по тому же принципу, что и винты у парохода, только должны были перемещать летательный аппарат по воздуху. По словам Стрингфеллоу, фоном для рисунка служил индийский пейзаж, но с таким же успехом это мог быть и Египет. По крайней мере примерно так я и представлял себе эту страну. А в таком случае на рисунке вполне мог быть запечатлен и Брюнель, разглядывающий машину и размышляющий, как бы сделать ее еще больше. Брюнелю наверняка понравилось бы, что аэронавт упоминал его паровые двигатели, которые могли быть очень маленькими и легкими. Примерно такие наверняка смог бы смастерить для него несчастный Уилки.

Я изо всех сил пытался поспеть за нашим докладчиком, и к концу вечера от напряжения у меня заныло запястье. Я старался добросовестно выполнять свои обязанности секретаря, и это требовало полной концентрации внимания на работе. Поэтому понял, что не смогу вычислить убийцу, если буду просто находиться с ним в одной комнате. Я пришел к выводу, что нельзя определить виновного только посредством наблюдения: у чувства вины нет симптомов вроде сыпи и пятен на коже или даже, как я поначалу надеялся, красноречивого тика или предательской судороги.

Итак, официальная часть вечера подошла к концу. Мы немного задержались, чтобы выпить вина, и я предпринял последнюю попытку прислушаться к разговорам. В глубине души я все еще рассчитывал услышать малейшую оговорку — все, что угодно, лишь бы вычислить виновного. Однако прежде, чем мне представился случай повторить свою попытку, ко мне подошел Голдсуорси Гёрни. Он всего лишь хотел сообщить, как рад тому, что мы с Броди считали источником холеры зараженную воду, а не газ. А он как раз разработал новую вентиляционную систему для здания парламента и содрогался при мысли, что заседавшие там люди могли подвергнуться действию вредных испарений.

Мне так и не удалось заметить что-нибудь необычное, поэтому я присоединился к Расселу, Перри, Стефенсону и лорду Кэтчполу, которые вместе со Стрингфеллоу обсуждали корабль Брюнеля.

— Теперь он называется «Великий Восток», — сказал Рассел. — Это более подходящее название, чем «Левиафан», тем более что его предшественники назывались «Великий Запад» и «Великая Британия».

— Мне с самого начала казалось странным, — заметил Стефенсон, — что компания решила назвать судно в честь существа из морских глубин, морского чудовища. Я считаю, что подобное имя могло дурно повлиять на репутацию корабля. Все решили бы, что корабль — это опасное чудище, прирученное человеком.

Лорд Кэтчпол засмеялся.

— Справедливое замечание, сэр, и мне не хотелось бы играть роль Ионы и путешествовать в брюхе огромного монстра.

Все, кроме Рассела, рассмеялись. Корабль был спущен на воду около года назад, но до сих пор не покинул порт.

— Мы создали самые замечательные условия для пассажиров, — ответил он на замечание Кэтчпола. — Можно сказать, они будут купаться в роскоши. Не скажу, что разделяю страсть к подобной расточительности, но если это привлекает платежеспособных клиентов, то почему бы и нет.

— А как будут размещаться пассажиры, когда корабль будет полностью готов к плаванию? — поинтересовался Витуорт.

— В каютах может уместиться до четырех тысяч пассажиров, но при ведении военных действий, если разместить пассажиров и в салонах, он сможет принять на борт до десяти тысяч человек.

— Тогда, возможно, — вмешался Витуорт, — уместнее использовать корабль для захвата другой страны, чем делать из него пассажирское судно.

Кэтчпол весело поддел оружейника:

— А если еще эти солдаты будут вооружены вашими новыми винтовками, мы сможем наладить неплохой бизнес, не так ли, Витуорт? Но, думаю, большинству придется по душе идея с пассажирским лайнером. По крайней мере там вы сможете потягивать виски у себя в каюте и любоваться прогуливающимися по палубе дамами.

Все засмеялись, но в шутливом предложении Кэтчпола, возможно, был смысл. Тем более что в газеты просочилась информация, будто отделка корабля едва не привела судостроительную компанию к банкротству.

— А что насчет двигателей корабля, мистер Рассел, как они работают?

— Двигатель левого борта функционирует в полную силу, и двигатель правого борта не отстает от него. А вот винтовой двигатель требует небольшой отладки. Но мы постоянно работаем над этим. Надеюсь, все будет готово через три или четыре месяца.

В одном из писем Брюнель сообщал, что корабль отправится в путь не позднее чем через шесть недель, но, похоже, в его отсутствие дела пошли совсем скверно.

Оккам, как всегда, покинул собрание сразу по завершении доклада. В прежние времена я счел бы его скорый уход проявлением застенчивости, но в свете последних событий подобное поведение вызвало у меня подозрения. Я даже думал проследить за ним, но, помня о прошлом опыте, отказался от этой идеи.

К моему удивлению, Броди предложил подвезти меня домой. Впрочем, мой начальник руководствовался отнюдь не гуманистическими соображениями. Это стало ясно, когда он попросил у меня отчет о последней встрече с мисс Найтингейл, проходившей в тот же день. Мне особенно нечего было ему рассказать, и я, воспользовавшись случаем, сам задал ему несколько вопросов.

— Вы не знаете, кто такой Оккам? — спросил я.

— Я все ждал, когда вы спросите меня об этом, и вот наконец дождался.

— Он кажется немного… необычным.

— Эксцентричным, я бы сказал. Да, ему в этом не откажешь.

— Его манеры и одежда не совсем соответствуют его положению.

— Можно и так сказать, — согласился Броди, а затем спокойным тоном добавил: — Но он виконт.

— Виконт?

Броди кивнул.

— Вам следовало бы называть его «лорд Оккам». Он унаследовал этот титул от своего отца, герцога Лавлейса. А его дедушкой был лорд Байрон.

— Тот самый лорд Байрон?

— Да. Их фамильная усадьба находится на Оккам-парк, в Суррее.

— Тогда почему же он трудится простым рабочим на верфи?

— А вот это, я думаю, может объяснить только он сам или Брюнель. Насколько я знаю, Оккам пришел однажды к нему в контору и предложил свои услуги.

— Это правда, что он был одним из основателей Лаза… клуба?

Броди нахмурился.

— Кто вам это сказал?

— Витуорт.

— Полагаю, в этом есть доля истины.

— Весьма необычный молодой человек, — заметил я.

— Эксцентричный, — напомнил мне Броди.

— Да, эксцентричный, — согласился я.

— У них с Брюнелем есть несколько… странных идей.

— Эксцентричных?

— Нет. Просто очень странных. — Кеб остановился. — Кажется, мы приехали, доктор. Я вам одно про него скажу. То же самое можно было бы сказать про его дедушку, и, боюсь, он унаследовал от него эти черты.

— Что вы имеете в виду, сэр Бенджамин?

— Он безумен, порочен и очень опасен. А теперь спокойной ночи, доктор.