Глава 20. Город греховной любви

Проходя через Коринфский перешеек (Истм), Павел видел рабов, перетаскивавших грузы с одного берега на другой. Иногда целые команды, надрываясь и истекая потом, катили на деревянных полозьях корабли — от моря к морю. Пройдя через порт Лехайон и преодолев небольшой подъем, Павел вошел в Коринф, столицу провинции Ахайя. "И когда я приходил к вам, братия", — писал потом Павел коринфянам, — "приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости, ибо я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого, и был я у вас в немощи и в страхе и в великом трепете".

Но вскоре Павел услышал обнадеживающие вести. Разыскивая в Коринфе известного ему по письмам или через друзей мастера по изготовлению палаток и его жену, христиан, незадолго перед тем приехавших из Рима, Павел расспрашивал людей на улицах и узнал, что проповедники из Фессалоник уже благовествовали в Коринфе, не таясь. Потом Павел нашел и самого мастера, владельца открытой на восточный манер лавки недалеко от дороги, ведущей в порт. Здесь Павла приняли с распростертыми объятиями, предлагая расположиться на втором этаже и отдохнуть, а потом присоединиться к работам в мастерской.

В лице своих хозяев Павел приобрел двух лучших друзей. Акила был иудеем, родом из Понта, с южных берегов Черного моря. Вероятнее всего, он был моложе Павла и принял христианство, когда новая вера впервые стала распространяться в Риме — как это происходило, нам неизвестно. Имя его жены, Прискилла, говорит о том, что она была латинского, то есть более высокого происхождения, чем ее муж. Может быть, ее полагалось называть "госпожа Прискилла", но простота обращения и гостеприимство этой семьи делали излишней такую формальную вежливость. Когда Клавдий изгнал иудеев из Рима ("за мятежи по подстрекательству Креста"), Акила и Прискилла поселились в Коринфе, но до прибытия Павла не пытались проповедовать свою веру.

Когда наступила суббота, все они втроем направились в синагогу, где Павел выступил, воспользовавшись своим званием раввина.

Он не претендовал на искусное владение ораторским мастерством: "И слова мои и проповедь моя", — напомнит он коринфянам через несколько лет, — "не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией". Некоторые коринфяне полагали, что Павел недостаточно хорошо говорит. Но проповедь его была цельной, уверенной, каждое положение высказывалось с предельной ясностью. Тема проповеди оказалась совершенно новой для коринфских иудеев:

— "Моисей пишет о праведности от закона", — говорил Павел, приводя место из Левита, — "исполнивший его человек жив будет им". А праведность от веры так говорит: "не говори в сердце своем: "Кто взойдет на небо?" то есть, Христа свести; или: "Кто сойдет в бездну?" то есть, Христа из мертвых возвести". (Здесь Павел использовал текст из Второзакония). "Но что говорит Писание? "Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоем", то есть слово веры, которое проповедуем".

"Ибо, если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим верить, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься; потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению. Ибо Писание говорит (теперь Павел обращается к Исайе): "всякий верующий в Него, не постыдится". Всякий! "Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех призывающих Его. Ибо всякий" — Павел обращается к пророку Иоилю, — "всякий, кто призовет имя Господне, спасется". Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? как написано: "как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!"

Если бы так! Павел стоял на центральной площади — агоре и смотрел на юг, где высоко над горизонтом возвышался потухший вулкан Акрокоринф. В ясные дни эту километровую гору видно было даже из Афин. На краю вершины, формой напоминавшей огромную чашу, находился великий Храм Афродиты. Служение этой богине заключалось в поощрении и возвеличивании физической любви. Тысяча девушек отправляли культ Афродиты — они составляли процессии, служили в храме и приносили себя "в жертву", отдаваясь мужчинам-паломникам, множество которых собирались в Коринфе, привлеченные духом распущенности и легких удовольствий, царящим в городе. Греческие комедианты с давних пор пустили в ход летучую фразу: "Жить, как коринфяне". На самой агоре находился древний Храм Аполлона, восстановленный римлянами. Культ Аполлона, идеала мужской красоты, также включал в себя поклонение физической любви, наравне с музыкой и поэзией. В храме было много изображений и статуй Аполлона в позах, воспламенявших воображение поклоняющихся. Посетители храма вступали в физическую близость с посвященными богу мальчиками. Нетрудно представить, какого рода нравственные правила были приняты в Коринфе.

Коринф был самым большим из всех городов, в которых побывал Павел: молодой промышленноторговый центр, выстроенный заново на руинах старого Коринфа менее чем сто лет назад. На сравнительно небольшом пространстве скопилось около четверти миллиона людей, значительная часть которых — рабы — занималась исключительно погрузкой, выгрузкой и перевозкой товаров. Коринфяне — рабы и свободные — были иммигрантами, оторванными от родной земли, смесью всевозможных рас и национальностей. Никто, кроме иудеев, не образовал здесь общины единоверцев. Коринф очень напоминал центры современных больших городов — эти перенаселенные, полные материалистического духа средоточия пороков — с той лишь разницей, что коринфяне прикрывали свой материализм, похоть и предрассудки маской издевательской, уродливой религиозности. Павлу приходилось видеть, как христианские церкви вырастают в сельскохозяйственных, полупустынных районах Сирии и Галатии, в средней величины городах Македонии; но если любовь к Христу сможет пустить корни здесь, в самом населенном, богатом, коммерческом и распущенном городе востока Империи — значит, вера способна расцвести везде.

Первыми обращенными в Коринфе стали Стефан, принявший крещение с семьей, и Гаий, богатый "богобоязненный" с многочисленными домашними. Так как Гаий (или'Гай) — первое из трех латинских имен, которые давались тогда человеку, вполне возможно, что это был Титий Иуст, владелец дома рядом с синагогой. Но успех проповеди был незначительным, и на язычников Коринфа почти не повлиял. Павлу срочно требовались помощники — он зарабатывал себе на жизнь, и времени оставалось мало. С нетерпением ждал он прибытия Силы и Тимофея.

Когда они, наконец, приехали, радости Павла не было границ. Многие часы провели они, беседуя над мастерской, в комнате Павла. Он подробно расспрашивал Тимофея обо всем и с облегчением узнал, что верующие в Фессалониках не только не ослабели в вере, но укрепились и увеличились числом. Для Павла, изгнанного из Верии и Афин и воображавшего всевозможные неудачи и напасти, добрые вести послужили хорошим уроком — Господь воистину властен хранить уверовавших в Него: "Хранит Господь всех любящих Его".

Павел решил, не откладывая, выразить свою любовь и признательность фессалоникийцам: "Пришел к нам от вас Тимофей и принес нам добрую весть о вере и любви вашей…" Может быть, Павел сидел и грелся в лучах зимнего солнца в саду Гаия или на склонах Акрокоринфа, глядя на залив, а Тимофей записывал его слова… "Он рассказал нам, что вы всегда имеете добрую память о нас, желая нас видеть, как и мы вас, — то мы, при всей скорби и нужде нашей, утешились вами, братия, ради нашей веры; ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе. Какую благодарность можем мы воздать Богу за вас, за всю радость, которою радуемся о вас пред Богом нашим, ночь и день всеусердно молясь о том, чтобы видеть лице ваше и дополнить, чего недоставало вере вашей? Сам же Бог и Отец наш и Господь наш Иисус Христос да управит путь наш к вам".

Стиль Первого Послания к Фессалоникийцам сильно отличается от резких восклицаний в Послании к Галатам. Современники Павла часто стремились распространить, опубликовать свои идеи в форме письма, тщательно работая над каждой фразой, чтобы послание было понятно каждому грамотному человеку. Но Павел писал определенным людям и не заботился об общедоступности содержания и стиля. Как сообщил Тимофей, у фессалоникийцев были свои трудности. Несколько христиан погибли, подвергаясь нападениям и преследованиям, остальные сомневались, следует ли им снова собираться всем вместе; несколько членов общины предались безделию, говоря другим, что зарабатывать себе на жизнь не имеет смысла ввиду скорого пришествия Господня.

Поэтому Павел счел нужным указать в своем послании на недопонимание и искажения учения Иисуса. Вместе с тем, ненамеренно, он позволил нам взглянуть в самую глубину своего характера: Павел никогда не прибегал к обману, даже в самых лучших целях, и теперь, назидая многочисленную общину, как следует устраивать жизнь, он не стал бы советовать того, чего не делал сам. Итак, из поучения Павла в Первом Послании к Фессалоникийцам мы можем увидеть портрет самого апостола — такого, каким он был в 50-м году по Р.Х.

Павел желал жить в мире с братьями по вере (которых не так уж много еще было в Коринфе). Он отвергал безделие и беззаботность, подбадривал и поддерживал малодушных, с бесконечным терпением выслушивал и убеждал любого. Он не отвечал злом на зло, но старался помочь ближнему независимо от того, был тот христианином или неверующим. Он всегда радовался сердцем, постоянно молился и благодарил Бога за все — в любых благоприятных или неблагоприятных обстоятельствах, зная, что Бог, открывшийся нам в Иисусе Христе, завещал нам радоваться и молиться. Когда другие толковали Писание или говорили, что им было откровение, Павел не спешил спорить и опровергать, но сравнивал сказанное с Писанием и устным учением Христа, и с благодарностью принимал все новое, если оно не противоречило принципам веры. Он сдерживал себя, стараясь не смущать других неправильным действием или словом.

Постоянная молитва его была о том, чтобы Господь очищающий и животворящий охранил душу его перед лицом искушений и мерзостей языческого города, сохранил здоровыми его дух, душу и тело, "да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа".

Тимофей принес еще одно денежное пожертвование от филиппийцев. Павел мог на время оставить кожу и шерсть и посвятить себя проповеди, имея надежных помощников в лице Силы и Тимофея. Он сконцентрировал усилия на синагоге, считая, что сможет вселить в нее, как в Верии, благородный дух и использовать иудейскую общину как авангард веры среди язычников.

Но иудеи, не пожелавшие принять Иисуса в качестве Мессии, отреагировали подобно своим собратьям в Антиохии Писидийской: "они противились и злословили" — пишет Лука, под злословием понимая не просто словесные оскорбления. Павел снова рисковал подвергнуться бичеванию, "сорока ударам без одного", в присутствии Криспа, начальника синагоги, и всего собрания. Мы не знаем достоверно, бичевали Павла в Коринфе или нет. Но если бичевали, то с какой иронией прозвучали его слова, когда он, с окровавленной спиной, поднял с земли разорванные одежды, преодолев боль, распрямился, отряхнул прах от ног своих (все поняли, что означает этот символический жест) и произнес слова, сказанные Иезекиилем, когда пророк снял с себя ответственность за смерть людей, пренебрегших его предостережениями: "Кровь ваша на главах ваших!" — "Я чист; отныне иду к язычникам".

Сердце Павла болело сильнее исполосованной спины. Он так надеялся, что иудеи и язычники будут едины во Христе, войдут в "новый Израиль"! Павел не затаил обиды на иудеев. Он все еще верил, что "приобретет братьев своих по плоти", и только поэтому, а не из желания спровоцировать и разозлить иудеев, принял предложение Тития Иуста и сделал его просторный, удобный для собраний дом по соседству с синагогой местом, где каждый входящий мог услышать учение Христа.

И первым обращенным, принявшим здесь крещение вместе с семьей, стал Крисп, начальник синагоги! Человек по имени Сосфен заменил его на посту старейшины иудеев.

Когда вести о том, что Павла изгнали из синагоги, разнеслись по городу, коринфяне-язычники начали заходить в новую церковь, интересуясь необычным учением; наконец, каждое воскресенье, по утрам, выложенный мозаикой центральный двор с фонтаном в доме Иуста стал наполняться слушателями — мужчинами и женщинами — сидящими, каждый по отдельности, с устремленными на Павла глазами. Павел проповедовал, потом крестил приходящих, а Сила и Тимофей продолжали проповедь.

Павел, конечно же, боялся, что и в Коринфе может повториться извечный сценарий: отвержение проповеди иудеями, успех ее среди язычников, потом ярость иудеев, насильственное изгнание или судебный процесс сразу после того, как Евангелие только-только закрепится в душах верующих. Тревога мучила Павла, ему казалось, что он никогда не найдет города, где удастся спокойно заложить духовное основание и строить на нем, не спеша.

Однажды ночью Павел сидел в одиночестве, в своей комнате на верхнем этаже дома Акилы. В городе наступила полная тишина — лишь изредка тявкала собака или, звеня оружием, проходила ночная стража. Состояние тревоги и подавленности, столь частое у Павла, снова начинало преобладать. Он никогда больше не приобретет ни одного коринфянина для Христа — думал Павел, — никогда не увидит этой искры новой жизни в глазах людей. Его снова побьют камнями или исхлещут прутьями, и он умрет мучительно, медленно… Как тяжело было бы бежать снова, теперь, зимой, снова доверить себя морской пучине, взбираться по горным тропам Пелопоннеса.

Предположить только, что вера его напрасна, что Христос никогда не восставал из мертвых. Предположить только, что существование Иисуса, вечное, близкое

присутствие Его — только плод воображения, и не было никого, и нет никого… Сдаться, прекратить проповедь, скрыться куда-нибудь в тихое, спокойное место — назад, в Тавр, в Аравию, куда угодно, только убежать…

И вдруг Павел увидел Его — так же, как на дороге в Дамаск, так же, как в Храме Иерусалимском, он увидел Его, Господа Иисуса, услышал Его неповторимый голос — спокойный, вселяющий надежду и уверенность:

— "Не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла; потому что у Меня много людей в этом городе".

 

Глава 21. Дом Гаия

Каждую неделю, по воскресеньям, можно было видеть, как небольшие группы людей заходят в дом Гаия, рядом с синагогой. Так как воскресенье было рабочим днем для иудеев, а язычники не различали дней недели, христиане встречались в этот ранний час, когда даже рабы были свободны от работы.

Всходило солнце, звучали гимны Христу и Богу Отцу; глядя вокруг, Павел думал: "Посмотрите, братия, кто вы — призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных". Один из этих немногих был Крисп, бывший начальник синагоги, другой — бывший язычник Ераст, казначей города, и, может быть, самое влиятельное лицо в христианской общине. Вместо мудрых и богатых, Бог избрал обычных, простых и слабых людей, презираемых обществом, признающим лишь власть и деньги, "чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом". Многие рабы стали свободными членами собрания. Павел знал, что испытал каждый из них — и чернокожий, и белый: все они оторваны от родного дома, их родина там, за границами империи, в лесах, степях и горах; всех их, собранных в партии для перевозки, доставили на один из крупных невольничьих рынков; молодых и сильных, их послали на самые тяжелые работы, в каменоломни или в поле, чтобы сломить их дух; потом привезли морем в Коринф и выставили нагими на продажу — одному достались хорошие господа, другому — плохие. А их родители, жены, дети — потеряны навсегда, и только невероятная случайность могла свести их вместе.

Бог избрал многих и из более низкой среды: вспоминая, кем были его обращенные прежде, Павел содрогался; блудницы и развратники, гомосексуалисты и лесбиянки, красивые мальчики и их партнеры-содомиты, воры, скупцы, мошенники, пьяницы, вымогатели, клеветники, и, конечно же, идолопоклонники — все они молились и, казалось, что прошлое их исчезло, как ночной кошмар. "Но вы чисты теперь", — мог воскликнуть Павел, — "вы освящены, вы оправданы именем Господа Иисуса Христа и Духом Божиим!"

Да, то, что Павел слышал в частных беседах с новообращенными об истории их жизни, должно было не только разрывать ему сердце, но и вызывать отвращение. Генри Драммонд, английский натуралист, написавший знаменитейшую книгу-размышление о главе 13 из Первого Послания Павла Коринфянам, в которой говорится о любви, сказал как-то, во время одной из крупных миссионерских кампаний: "После того, что мне приходилось слышать от людей, исповедовавшихся проповеднику, мне хотелось уйти и переодеться, даже одежда моя казалась мне оскверненной". Иногда Павел, должно быть, уходил подальше от города, от его отвратительных запахов и греховных речей — на дальние склоны Акрокоринфа; туда, где веял свежий ветер горных лугов, а открывавшийся вид на море и далекие горы давал отдохновение взору во время молитвы.

После того, что Павел увидел в Коринфе, у него не осталось ни малейших иллюзий по поводу язычества. Именно здесь он напишет свое Послание к Римлянам, в котором содержится диагноз, поставленный своим современникам. Прежде чем указать верующим путь, "в котором открывается правда Божия от веры в веру", Павел пишет: "Осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце"; (как свидетельствуют современные Павлу языческие писатели, он работал над своими посланиями не раздумывая, охваченный мощным порывом); "Называя себя мудрыми, обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся… Потому предал их Бог постыдним страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение…"

"Исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы. Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют".

Именно таким людям Павел проповедовал в Коринфе. "Ибо я первоначально преподал вам", — пишет Павел коринфянам, — "что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу". Павел подчеркивает, что его духовное рождение было необычным — "ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию". Да, Павел постоянно говорил о важности своей встречи с Господом на дороге в Дамаск. Да, клеветники не раз говорили, что раскаяние его было недостаточным. Но что значила для Павла критика других, когда он знал, что Христос видит всю величину его греха и всю глубину его раскаяния? И Павел возвращается к главному — к благовествованию: "Итак я ли, они ли, мы проповедуем, и вы так уверовали".

И, уверовав, они освободились от своего прежнего существования настолько полно, что и Павел освободился от своего прошлого. Он подробно описывает, что произошло: "Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое". Павел ожидал, что, как только человек обретет "новую жизнь", он начнет рассказывать о ней другим, и благая весть распространится с потрясающей скоростью. На собраниях верующие коринфяне, подбодренные Павлом, толковали и разъясняли учение Христа; Павел проверял правильность толкования; снова и снова язычник, пришедший поинтересоваться новым мировоззрением, слышал слова, которые заставляли почувствовать, что он "всеми обличается, всеми судится, и таким образом тайны сердца его обнаруживаются" до тех пор, пока в порыве раскаяния и веры он не восклицал: "Истинно с вами Бог!" День за днем — на базарной площади и у фонтана Пейрены, где коринфяне собирались потолковать и посплетничать, в гимнасии и даже в общественных банях, Павел на своем примере показывал новообращенным, как нужно благовествовать. Как много раз посчастливилось ему видеть чудо нового рождения! И он сам объясняет, почему ему сопутствовал успех: "И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утверждалась не на мудрости человеческой, но на силе Божией".

Но коринфяне, быстро уверовавшие и начавшие благовествовать, медленно созревали в вере. Многому, очень многому нужно было научить их, и Павел огорчался, что вместо здоровой духовной пищи, которую он имел в изобилии, ему приходится потчевать обращенных молоком, как младенцев, объясняя еще и еще раз простейшие основы веры. Однако, хотя и медленнее, чем хотелось Павлу, в его духовных детях начинали проявляться новые качества и возможности, дары Духа Отца и Сына, Духа, Который всегда был с ними, невидимый, но действующий, вызывающий к жизни разные способности разных людей с единой целью — построить Свою церковь.

В частности, многие из христиан Коринфа испытали новое, волнующее духовное переживание, граничащее, правда, с риском нервного срыва: они начали "говорить языками". О "языках" много спорили, особенно в XX веке, когда быстро стала расти община пятидесятников, привлекающая верующих, главным образом, способностью "говорить языками", вселяющей особую теплоту и трепет в сердца молящихся. Сходные духовные открытия были сделаны и раньше, в том числе крупнейшими историческими церквами. Но все же "языки" остаются одним из наиболее непонятных духовных даров, о которых говорит Павел: являются ли они "языками человеческими или ангельскими" или же это внезапная способность говорить на незнакомых молящемуся, однако существующих где-то языках? А может быть, это крайняя, экстатическая степень молитвы, когда верующий говорит на неземном, нечеловеческом языке?

Павел принял этот дар — и принял с благодарностью. Но когда, после его ухода, коринфяне начали злоупотреблять "языками", Павел вынужден был указать на риск, с этим связанный. Риск этот, как показывают и современные религиозные течения, всегда сопутствует такого рода явлениям. Павел поясняет в послании, как легко подобный дар может завести дальше, чем позволено смертным, и какие проблемы при этом возникают. Те, кто не обладает этим даром, не должны называть "говорящих языками" фанатиками или как-нибудь еще, а те, кто обладает таким даром, не должны считать всю остальную массу христиан "духовно бедными" только на том основании, что их духовность не такого же рода. Всегда следует противиться грозной опасности разделения христиан на взаимно враждующие фракции. У "говорящих языками" всегда должны быть "интерпретаторы", переводчики, также обладающие особым даром, ибо Дух Святой не снисходит к отдельным счастливцам, но покрывает собой всю церковь, и обязанностью человека, имевшего откровение, является донести это откровение до каждого христианина.

"Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками", — пишет Павел, — "Но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чем тьму слов на незнакомом языке".

Коринфская церковь уже становилась влиятельной — горожане не могли не заметить новых явлений нравственности, хотя и не подозревали об их источнике.

Та нравственность, которой учил Павел, моральные правила, которым следовали обращенные, резко контрастировала с принятыми в античном мире нормами поведения. В нравственности христиан было нечто совершенно незнакомое: любовь человека к человеку, невзирая на расу и национальность, всепрощение вместо отомщения за зло, радость вместо сурового стоического терпения. Рабы-христиане больше не жили по общеизвестному в те времена принципу: "Люби других рабов, но питай ненависть к господам; кради и предавайся блуду; никогда не говори правду". Вместо этого раб-христианин своим поведением и молитвой старался обратить в веру своего господина.

Как и в Фессалониках, в Коринфе появилось новое представление о любви. Представление это резко противостояло не только распущенности поклонников Афродиты, но и гомосексуализму посетителей храма Аполлона. Своей радостной нравственной силой христиане вносили в город нечто невидимое, новое и чистое.

Конечно, бывали и неудачи, ибо на юную церковь оказывалось непомерное давление. Правильное отношение к физической любви было самым злободневным вопросом для верующих коринфян. Павел настолько был уверен в том, что неправильная половая жизнь разрушает человеческую личность, является нарушением божественного закона и обращает в ничто духовное начало, что не мог позволить новообращенным приспосабливаться хоть сколько-нибудь к окружающей их обстановке. Они должны были научиться жить в свободе Христовой и быть сильными силой Его.

Немногочисленные и слабые, даже нелепые перед лицом многолюдных языческих процессий, поднимавшихся по ступеням между широкими колоннами храмов, выглядевших так, как будто им предстояло простоять еще тысячи лет, христиане встретились со множеством трудностей. На мясном рынке трудно было найти кусок, не прошедший через обряд посвящения идолу, а покупка такого куска рассматривалась всеми как признание в идолопоклонстве. Семейные и иные торжества происходили в храмах, а идол рассматривался как почетный гость. В театральных пьесах всегда чувствовался дух языческой церемонии, сюжеты чаще всего основывались на мифах, и исполнение отдавало безнравственностью: даже совокупление на сцене считалось доступным.

Неудивительно, что Павлу, пришлось написать: "Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так, чтобы вы могли перенести".

 

Глава 22. Решение Галлиона

Новые церкви уже возникали во многих районах Ахайи, и Павел собрался навестить их; кроме того, новые радостные вести из Фессалоник достигли Коринфа. Теперь, во время путешествия, Павел мог объявлять повсюду, что фессалоникийцы выдержали все испытания и преследования и остались верны Христу. У Павла была привычка возбуждать рвение верующих одной церкви, расхваливая другую. Фессалоникская церковь действительно сделала огромный шаг вперед, и взаимная любовь верующих начала приносить плоды.

Все же и у фессалоникийцев были свои трудности и разочарования. Вернувшись в Коринф из недолгой поездки, Павел, вместе с Силой и Тимофеем, составил еще одно, Второе Послание к Фессалоникийцам. Страдания, писал он, делают людей более желанными в Царствии Божием, и когда Господь Иисус вернется во славе, каждому воздастся по усердию его; те же, кто отвергли Его, насмеялись над Благой Вестью и причинили боль верующим, не избегнут своей участи — их ждет "вечная погибель от лица Господа и от славы могущества Его". Слова Павла не расходятся с учением Иисуса, Который всегда решительно предостерегал отвергающих любовь Его; Павел не мог с мягкостью говорить о второй возможности спасения, в иной жизни. Он не боялся проповедовать осуждение, даже если потом приходилось вносить добавления и разъяснения.

Некоторые из фессалоникийцев поверили слухам, что "День Господень" уже настал, и вели себя так, будто всякие нормы поведения уже не имели смысла. Павел призывал их "не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания". Он кратко, но выразительно напомнил им о знамениях, которые будут предшествовать Дню Господню; эта часть послания относится к одним из самых темных мест во всех сочинениях Павла. Возможно, он нарочно затемнил смысл, пользуясь выражениями, понятными только ему и его ученикам, чтобы избежать определенных политических ассоциаций.

Особенно волновало Павла происхождение ложных слухов: возможно, фессалоникийцы получили подложное письмо, с подделанной подписью Павла. По тому, как подписывает Павел свое послание, видно, что подделка нанесла ему сильный удар: "Приветствие моею рукою Павловою, что служит знаком во всяком послании; пишу я так: благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами". Так, во Втором Послании к Фессалоникийцам мы впервые находим упоминание о подлоге, использованном, чтобы ввести друзей Павла в заблуждение. Подделка могда быть делом рук фанатиков-фарисеев, преследовавших одну из церквей в южной Галатии. Видимо, они перехватили письмо Павла и скопировали его подпись. Факт подделки свидетельствует о том, что иудеи пытались бороться с христианством изнутри, проникая в общины и распространяя заведомо ложные идеи. Павлу часто приходилось встречаться со следами их "деятельности", а однажды иудеи чуть не достигли своей цели.

Поэтому Павел молил фессалоникийцев исполнять то, что им велено. Ни один христианин, писал он, не должен быть бездельником или прихлебателем, следует подражать примеру апостолов и зарабатывать хлеб насущный. Затем Павел излагает принцип отношения к отступникам — принцип, который, к сожалению, так часто забывали в последующие столетия: "Если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его; но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата".

Павел заключает послание краткой, сильной молитвой, выражающей уверенность в победе фессалоникийцев над любыми трудностями: "Сам же Господь мира да даст вам мир всегда во всем. Господь со всеми вами!"

В этом же послании содержится и личная просьба Павла: "Молитесь за нас, братия, чтобы слово Господне распространялось и прославлялось, как и у вас, и чтобы нам избавиться от беспорядочных и лукавых людей, ибо не во всех вера".

Очень скоро после того, как послание прибыло в Фессалоники, молитва была услышана, и в Коринфе начали происходить замечательные события.

В начале лета 51-го года Сосфен, сменивший Криспа на посту начальника синагоги, стал христианином. Более того, он удержал за собой свою должность, считая, как и Павел, что синагоги являются естественными центрами распространения новой веры. Узнав об этом, другие предводители иудеев в Коринфе решили уничтожить христианство в городе. Возможность для этого представилась, когда новым проконсулом Ахайи (1 июля 51 г.) стал Люций Юний Галлион, годы правления которого достоверно известны благодаря фрагментам, найденным при раскопках 1905 года в Дельфах. Галлион был братом великого философа Сенеки, бывшего фаворитом императора Клавдия. "Ни один смертный", — пишет Сенека, — "не умеет быть так приятен другим, как Галлион". Предводители иудеев, надо думать, знали о репутации Галлиона и надеялись, что он будет расположен и к ним. Они составили обвинение против Павла.

Когда обвинители, обвиняемый и его защитники предстали перед возвышением для судей на южной стороне агоры, Павел был спокоен — ему уже обещано было в видении, ночью, что никто не сможет причинить ему зла. Решение Галлиона было чрезвычайно важно — в масштабах Греции, ибо он был проконсулом ее важнейшей провинции, и в масштабах всей империи, ибо Галлион пользовался влиянием при дворе. Проконсул, как никто другой, способен был поставить препоны христианству, и, как никто другой, мог помочь ему расти и шириться.

Иудеи построили свое обвинение на утверждении, что Павел "учит людей чтить Бога не по закону", то есть проповедует религию, не признанную государством. Павел выступил вперед. Он уже собирался сказать несколько слов в свою защиту, когда Галлион остановил суд и обратился к иудеям. Павел сразу же оценил огромное значение его слов — Галлион повернул оружие иудеев против них самих, понимая под "законом" нечто совершенно иное, нежели предполагали обвинители.

— "Если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел", — произнес проконсул, — "то я имел бы причину выслушать вас; но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьею в этом". Последняя фраза в римском суде означала, что магистрат отстраняется от решения вопроса, лежащего вне его компетенции.

Прежде, чем иудеи успели запротестовать, проконсул отдал краткий приказ солдатам — вывести их из суда. Только оказавшись за пределами охраняемой войсками части площади, иудеи снова собрались с мыслями. "Хорошо же", — решили они, — "раз Галлион счел, что это наше внутреннее дело, то мы справимся с ним своими собственными силами". Наложить руки на Павла нельзя было, так как он уже отлучен от синагоги. Оставался Сосфен, начальник синагоги. Его схватили, сорвали с него одежды и бичевали тут же на площади, перед глазами Галлиона и судей. "И Галлион ни мало не беспокоился о том". Ведь они воспользовались своим "внутренним" правом наказывать члена своей общины. Это не противоречило решению суда.

Беспристрастность проконсула позволяла Павлу и его сотрудникам свободно проповедовать везде, где им будет нужно, не опасаясь внезапных нападений и тюремного заключения. Так Рим стал их защитником!

…Крестьяне и пастухи часто видели этого кривоногого еврея, с черной седеющей бородой, с головой, обвязанной платком для защиты от солнца, деловито спешащего вместе с группой молодых людей по тропе между камней и кустарников, по направлению к какому-нибудь провинциальному городку, где его уже ждали друзья, посещавшие Коринф и слышавшие его проповедь. Очаги веры зажглись даже в далекой Спарте и в Олимпии, и на противоположном берегу залива, по склонам Парнаса, вплоть до самых Дельф. Более чем вероятно, что Павел и его коринфские ученики благовествовали во время Истмийских Игр в 51-м году: в Первом Послании к Коринфянам можно заметить вполне определенный намек — или поэтическое сопоставление, напоминающее об играх. "Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы — нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным".

Длительный труд в Коринфе, увенчавшийся решением проконсула, был одним из самых спокойных периодов в жизни Павла. В Южной Галатии он доказал, что язычники могут быть полноправными христианами. В Коринфе он доказал, что христианство может пустить глубокие корни даже в столичных городах и оттуда распространяться по провинции. У Павла в руках была новая свобода — проповедовать на законном основании; не случайно он избрал следующей своей целью Эфес — крупнейший город на побережье Эгейского моря. А дальше — Рим, а дальше — весь мир! Ум и призвание влекли его к Риму, но сердце кричало: "в Иерусалим!" Он все еще жаждал проповедовать в столице своего народа, и слова изгнанника-псалмопевца не умолкали в душе его: "Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главу веселия моего".

И Павел решил, прежде чем отправиться в Эфес, провести Пасху в Иерусалиме. Он оставался иудеем и последовал иудейскому обычаю, выполняя обет, обязательный для тех, кто возвращается в Иерусалим после долгих странствий: в таких случаях волосы не стригут тридцать дней; потом, перед тем, как отправиться в плавание, их остригают, кладут в мешок и в Иерусалимском Храме торжественно сжигают на священном огне.

В марте 52 г. Павел готов был отправиться в путь, как только откроется навигация. Он провел в Коринфе 18 месяцев.

В последний раз он встретился с христианами в доме Гаия. Он знал, что после его отъезда возникнут искажения учения и ошибки, он мог даже предсказать, какого рода это будут промахи. Но пока что в общине царили единство, мир и любовь. Верующие собрались вокруг фонтана в атриуме, с зажженными факелами, чтобы приступить к Вечерней трапезе Господней, обряд который был передан Павлу апостолами, сидевшими за трапезой с Самим Господом Иисусом: "И когда они ели, Иисус взял хлеб, благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов".

 

Глава 23. Взятие Эфеса

Акила и Прискилла вместе со своей мастерской переехали из Коринфа в Эфес. Это был своего рода стратегический ход: пока Павел совершает паломничество в Иерусалим, друзья могли приготовить город к его проповеди, а мастерская позволяла им зарабатывать на жизнь.

Все вместе они направились сначала в Кенхреи, порт на Эгейском побережье, принадлежавший Коринфу. Они шли через самое узкое место Истма — там, где римляне руками рабов несколько раз пытались прокопать канал. В Коринфе Павлу не удалось бы войти в синагогу, чтобы исполнить обет. Он остриг волосы в Кенхреях. Проведя ночь в доме христианина по имени Феб, путешественники отплыли наутро в Эфес. Путь их пролегал мимо красивых Кикладских островов, вокруг плескались волны "винноцвет-ного моря". Павел наслаждался путешествием. В Деяних нет места описанию личных переживаний, и комментаторы часто изображали Павла как сухого, надменного, безразличного к красотам природы человека. Но ведь он писал о красоте звезд и светил, он восхищался красотой человеческого тела, и наверное уж отличал вазы и кубки, выставленные как предметы искусства от тех, что использовали для трапезы, когда посещал богатые дома. Кроме того, сердце его было полно поэзией псалмов, и, путешествуя, он всегда вспоминал строки: "Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро: земля полна произведений Твоих".

Наконец, корабль вошел в небольшой залив Эфеса, который в наши времена полностью обмелел. Но и теперь путешественник, встав на берегу спиной к морю и двигаясь вперед, увидит те же картины, которые открывались Павлу, стоявшему на палубе заходящего в гавань корабля. Слева высятся холмы, отделяющие Эфес от залива Смирны, справа видна гора Коресс и часть десятикилометровой кольцевой стены, выстроенной Лисимахом за три столетия до прибытия Павла. Впереди, в самом конце залива, стояла сторожевая башня, которую позже нарекут Башней св. Павла. Обогнув мыс, моряки направили корабль вдоль разделяющего залив мола, вверх по каналу, запруженному многочисленными судами и лодками. Вокруг канала возвышались уже городские здания. Массы выпиленных из известняка жилых домов, мраморных храмов и общественных зданий громоздились в тесной долине. Слева сотни домов покрывали склоны горы Пион, справа — отроги более высокого Коресса. Яркие цвета слепили взор. Павел видел вырубленный в склоне Пиона театр, которому предстояло стать сценой одного из величайших событий в его жизни. А к северу от горы Пион, у подножья невысокого священного холма, сиял белизной огромный храм Артемиды, одно из семи чудес света, сожженный фанатиком Геростратом в ту самую ночь, когда в далекой Македонии родился Александр Великий, а затем выстроенный заново в прежнем великолепии — венец, подобающий "первому из ассийских городов".

Павел быстро устроил своих друзей — иудеи всегда встречали радушие и поддержку со стороны своих соотечественников, особенно в чужеземных городах. Затем Павел оставил Акилу и Прискиллу, не желая входить вместе с ними в синагогу — он не хотел компрометировать их в том случае, если старейшины отвергнут его проповедь. Но старейшины проявили интерес к учению Иисуса и просили Павла остваться в Эфесе подольше. Он отказался; но, когда старейшины пришли проводить его в гавань перед отплытием в Иерусалим, и снова просили его, он ответил: "К вам же возвращусь опять, если будет угодно Богу".

Судя по всему, в это странствие Павел отправился один. С толпой таких же, как он, паломников, он вошел в Иерусалим. Здесь, во время Великого Поста, он пережил волнующую встречу с Иерусалимской церковью. Именно здесь у него возник план сбора пожертвований во всех новых церквах Греции и Асии для "нищих святых в Иерусалиме". Такие пожертвования, еженедельно откладываемые с молитвой, помогли бы объединить разрозненные церкви в одно гигантское предприятие; кроме того, сбор такого рода подчеркивал почетное положение города, в котором распят был Иисус. Иерусалимская церковь остро нуждалась в помощи — хотя община в основном состояла из иудеев, рассчитывать на помощь администрации Иерусалимского Храма не приходилось. Чтобы помочь неимущим, нужны были средства. У Павла могла быть и еще одна цель. Собранные деньги можно было использовать не только для помощи бедствующим, но и снаряжения миссионерской экспедиции на восток, чтобы проповедать благую весть и там. К тому времени Иерусалимская церковь почти не занималась миссионерской деятельностью.

Павел не оставался долго в Иерусалиме. Через Галилею он прошел в Антиохию Сирийскую, где встретился со многими, видевшими Иисуса живым после воскресения. В Антиохии Павел радовался духом. Это был его дом. Неутомимый проповедник, он мог отдохнуть только здесь, в городе, благословившем его начинание.

В начале августа 52 года Павел вышел из Антиохии на север. Он воспользовался случаем, чтобы навестить своих старых друзей в Галатии и в то же время рассказать о своем плане сбора пожертвований. Поддерживая и наставляя былых учеников своих, Павел снова побывал в Дервии, Листре, Иконии и Антиохии Писидийской. В "Западной версии" Деяний есть фраза, которая прекрасно описывает дальнейшее: "Но когда Павел захотел, по усмотрению своему, идти в Иерусалим, Дух не допустил его". Опять сердце звало Павла в Иерусалим, и опять Господь указал ему идти на запад. Тогда он поспешил вернуться в Эфес, сократив путь по "верховой дороге", пролегавшей напрямую через нагорье, минуя большие города внутренней Малой Азии. Еще до начала зимы Павел был в Эфесе.

Первая новость, с которой его встретили Прискилла и Акила, была следующая: в Эфесской синагоге проповедует блестящий оратор, иудей из Александрии по имени Аполлос. К их удивлению и радости, Аполлос с первого же дня стал горячо и настойчиво проповедовать об Иисусе из Назарета, правильно описывая все подробности Его жизни, смерти и воскресения. Однако он говорил об Иисусе скорее, как об исторической личности, нежели как о Вездесущем. Аполлосу было известно только крещение по способу Иоанна Крестителя, которое он совершал в знак раскаяния верующих перед грядущим Царствием Божиим, побуждая людей осознать свои грехи. Прискилла и Акила пригласили Аполлоса к себе и беседовали с ним; он постиг тайну нового создания личности Духом Бога Отца и Сына Иисуса. И проповедь Аполлоса стала еще горячей и вдохновенней. Но он не хотел остваться в Эфесе, стремясь проповедовать Слово Божие в Ахайе. Прискилла и Акила поняли, что в Коринфе такой человек будет незаменим; поэтому они, вместе с небольшой группой ими обращенных, снабдили Аполлоса теплым рекомендательным письмом. И Павлу они уже смогли рассказать вести об Аполлосе, полученные из Коринфа: "он, прибыв туда, много содействовал уверовавшим благодатию: ибо он сильно опровергал иудеев, всенародно доказывая Писанием, что Иисус есть Христос".

Благородная Прискилла и ее муж не бездействовали в отсутствие Павла — но в деле развития новой церкви они не очень преуспели. Ведь они были простыми ремесленниками, любившими Иисуса и рассказывавшими ближним о своей вере, а Павел был "профессионалом" благовествования, занимавшимся ремеслом только по необходимости. Недостаточная полнота познаний Прискиллы и Акилы обнаружилась очень любопытным образом.

Павел ходил по городу — по агоре, у подножия горы Пион, вверх и вниз по узким улицам, с которых открывались самые неожиданные виды, и всюду говорил с людьми. Однажды слушавшие его сказали, что в городе уже есть люди, исповедующие почти такую же веру. Павел встретился с этими людьми. Их было около дюжины и все они раньше были язычниками. Но верили они примерно в то же, что проповедовал Аполлос до прибытия в Эфес. Происхождение их верований было неясно, и удивительно, что в таком большом и перенаселенном городе они не встречались с другими христианами. Павел сразу обнаружил, что вера этих людей искренняя, но страдает важными упущениями, и вопрос, который он задал им, выявил суть проблемы:

— "Приняли ли вы Святого Духа, уверовавши?" — спросил он.

— "Мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый" — отвечали они.

— "Во что же вы крестились?'

— "Во Иоанново крещение".

— "Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса".

Собеседники Павла сразу же пожелали принять новое крещение. Павел привел их к реке Кайстер (Цестр) неподалеку от храма Артемиды и совершил нехитрый обряд. Выйдя из воды, верующие преклонили колена, и Павел возложил на них руки, молясь о сошествии на каждого из них Святого Духа. И вдруг высвободилась вся необычайная мощь Духа. Произошло нечто подобное Дню Пятидесятницы в Иерусалиме. Обращенные заговорили языками, молясь и провозглашая славу имени Иисуса. Потом они рассказали всем и каждому, как внезапно открылась им новая истина, скрытая в Писании, хотя они читали Ветхий Завет и раньше. Царила атмосфера просветления и радости. Много лет позже некоторые из обращенных, читая строки Послания Павла к Ефесянам, наверное, вспомнили этот великий для них день:

"Не упивайтесь вином, но исполняйтесь духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца во имя Господа нашего Иисуса Христа".

Итак, эти 12 человек, вместе с Акилой, Прискиллой и немногими, ими обращенными, стали ядром первой христианской церкви в Эфесе. Павел вошел в синагогу, помня свое обещание старейшинам. Все три месяца зимы 52–53 года (по словам Луки) Павел "небоязненно проповедовал, беседуя и удостоверяя о Царствии Божием" в синагоге. Эфесские иудеи не были так неприязненны, как их собратья из Фессалоник и Коринфа. Они спорили, но не отказывались слушать. Многие язычники, заходившие в синагогу, уверовали — снова видел Павел, как Христос разбивает стену, разделяющую иудеев и язычников.

Как бы то ни было, самая "правоверная" часть иудеев начала волноваться и беспокоиться. Ранней весной 53 года они стали нападать на верующих и оскорблять имя Христа, так что проповедь в синагоге стала невозможной. Павел удалился, и все ученики его — иудеи и язычники-удалились тоже. В синагоге стали пустовать места и ощущался недостаток пожертвований.

Начальник эфесской гимнасии (училища), по имени Тиранн, предоставил Павлу для проповеди просторный портик. Странное имя его, по всей видимости, было прозвищем — надо надеяться, что, обратившись в христианство, он стал снисходительнее к учащимся; может быть, впрочем, он был просто потомком одного из греческих "тиранов" — правителей городов. В прохладное время дня портик нужен был для обычных занятий, так что Павел мог использовать его только в послеобеденные жаркие часы, когда улицы пустели, и во всем Эфесе закрывали жалюзи на окнах. В это время даже рабы могли приходить к Павлу. Затем, когда наступала вечерняя прохлада, возвращался Тиранн с учащимися, а Павел отправлялся проповедовать в частных домах — богатым и бедным. Он мог бы напомнить и ефесянам: "Вы знаете, что я ничего не утаил от вас, что было бы вам на благо: я благовествовал вам, я учил вас — на людях и в домах ваших; я требовал равно от иудеев и от язычников покаяния перед Богом и веры в Господа нашего Иисуса". Павел не стыдился слез и плакал, когда оскорбляли Иисуса; иногда, принимая приглашение, Павел попадал в ловушку, расставленную иудеями, желавшими насмеяться над ним. Но ничто не могло остановить его. "Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим".

Главный труд Павла был в гимнасии Тиранна. Часть времени он посвящал научению обращенных. В Послании к Ефесянам не говорится в точности, о чем он учил их, но и в этих строках можно услышать эхо его голоса; ученики сидели в тени портика, в жаркий летний день 53 года по Р.Х., а Павел говорил: "Итак подражайте Богу, как чада возлюбленные. И живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное… Повинуясь друг другу в страхе Божием, жены, повинуйтесь мужьям своим, как Господу… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил церковь и предал Себя за нее…"

"Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти, со страхом и трепетом в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души… И вы господа, поступайте с ними так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у Которого нет лицеприятия". Снова и снова настаивал он: "Вы были некогда тьма, а теперь — свет в Господе: поступайте, как чада света".

Часто уводил он их в самые глубины христианского учения, чтобы помочь им стать "укорененными и утвержденными в любви, постигнуть, что широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову…"

Грамотные записывали на папирусе все, что говорил Павел, в особенности то, что относилось к жизни Господа Иисуса. После многих месяцев обучения обращенный собирал эти записи в одну тетрадь. Это не были длинные свитки наподобие тех, что хранились в знаменитой Эфесской библиотеке; записи представляли собой разрозненные страницы, скрепленные сбоку. Так, в Эфесе, впервые возникла христианская форма книги и тетради.

Классы Павла внешне напоминали лекции любого другого учителя — с той лишь разницей, что он не брал денег. Павел устраивал и открытые собрания, куда обращенные приводили своих друзей-язычников. Слава о Павле ширилась. С обращенными, особенно с теми, кто действительно желал духовно вырасти, Павел вступал в особые отношения. Ефесяне чувствовали, как он любит их, как старается передать все лучшее, что у него есть. И его постоянный призыв: "Подражайте мне, как и я подражаю Господу Христу!" — не оставался без ответа.

В эти дни Павел был весел, подвижен: грозовые тучи прежних лет рассеялись, боль утихла. Труд его был успешен, и ничто не предвещало надвигающихся бед.

 

Глава 24. Имя

У подножия высоких скалистых гор, рядом с местом впадения реки Лик в Меандр, лежал город Колоссы, известный производством темной шерсти особо высокого качества. Филимон, помещик и рабовладелец из Колосс, прибыл в Эфес, чтобы следить, как идет продажа его шерсти, а заодно и поклониться Артемиде в знаменитом храме. Эфесский храм Артемиды был самым большим зданием во всем западном античном мире. 117 мощных ионических колонн вздымались на высоту 20 метров; каждая весила 15 тонн. Основания колонн западного портика украшали человеческие фигуры в натуральную величину; повсюду, внутри и снаружи, блестела позолота. За высоким алтарем стояла великая богиня-Мать, которую греки называли Артемидой, а римляне — Дианой: грубо обтесанный в форме женской фигуры черный метеорит. Из-за твердости материала руки и ноги статуи сливались с туловищем и между собой. Огромные груди и торс символизировали плодородие, но культ Артемиды не сопровождался сексуальными оргиями.

Города всех асийских провинций вносили свой вклад в строительство храма и были представлены в нем четко различавшимися по иерархии жрицами и жрецами. Язычники по всей Асии считали храм Артемиды центром поклонения. Религия и торговля привлекали в Эфес массу приезжих с берегов Эгейского моря и из внутренних районов Малой Азии. Здесь торговали, здесь поклонялись богам — и каждый, возвращаясь в родной город, хотел взять с собой серебряную или терракотовую статуэтку Артемиды, чтобы молиться ей у себя дома. Филимон, однако, приобрел в Эфесе нечто иное. Он встретился с Павлом и приобрел Христа. "Ты самим собою мне должен", — напоминал ему Павел, прося помочь другому обращенному.

Землевладелец и проповедник подружились. Когда Филимон собрался возвращаться в Колоссы, Павел предложил ему взять себе в спутники христианина по имени Епафрас, урожденного колоссянина, примкнувшего к эфесской общине. Жена Филимона Апфия и сын его Архипп, совсем молодой еще человек, а также некоторые из рабов Филимона приняли новую веру. Скоро и соседи присоединились к верующим, собиравшимся в доме Филимона. Павел впоследствии писал им: "В надежде на уготованное вам на небесах, о чем вы прежде слышали в истинном слове благовествования, которое пребывает у вас, как и во всем мире, и приносит плод и возрастает, как и между вами, с того дня, как вы услышали и познали благодать Божию в истине…"

Проповедь Епафраса не ограничивалась Колоссами. В нескольких километрах на северо-запад, выше по долине, находились два города-соседа, Лаодикия и Иераполь, центры производства тканей и пряжи. Над ними возвышалась огромная известняковая скала, издалека напоминающая белый шрам на фоне зеленых склонов. В утреннем свете оба города были хорошо видны из Колосс, и колоссяне, обернувшись к горам, молились за своих братьев. А вечером христиане Лаодикии и Иераполя, глядя на залитые мягким светом заката Колоссы, возносили такую же молитву: новые церкви быстро выросли в этих трех городах, жители которых часто навещали друг друга.

Повсюду в Асии происходило то же, что и в Колоссах. Путешественники, возвращавшиеся из Эфеса, и группы обращенных, специально посланные Павлом, принесли Евангелие в Смирну, в Пергам, резиденцию царей на неприступной скале, в Фиатр, родной город филиппийки Лидии. И из каждого города Благая Весть распространялась по окружающей сельской местности. Лука не преувеличивает, когда пишет, что в течение двух лет "все жители Асии услышали проповедь о Господе Иисусе, как Иудеи, так и Еллины".

Павлу не терпелось обойти все новые церкви, узнать, как идут их дела; но и в самом Эфесе происходило слишком много важных событий.

Если Коринф был полон блудом и сексуальными извращениями, то в Эфесе, говоря словами Шекспира, преобладали "смущающие ум волхвы и маги". Колдуны хранили свитки с магическими знаками и заклинаниями, дававшими им власть над людьми. "О том, что они делают тайно, стыдно и говорить" — писал Павел христианам Эфеса. Маги продавали амулеты с заклинаниями, которые горожане носили под одеждой, надеясь излечиться от болезней. ("Никто да не обольщает вас пустыми словами", — настаивал Павел). Город был известен как центр оккультных наук; маги похвалялись, что они связаны с космическими "изначальными силами", со сверхчеловеческой мощью мира тьмы.

Встретившись с нескрывающимся, наглым злом, Павел не замедлил бороться с ним: "Бог же творил не мало чудес руками Павла". Павел считал, что чудотворцы и исцелители — нормальное явление в общине, покровительствуемой Святым Духом, но апостолы, пророки и проповедники важнее. Сам Павел не совершал чудеса ежедневно; кроме двух случаев исцеления — калеки в Листрах, и, возможно, юноши, упавшего из окна в Троаде, Павел совершал чудеса только перед лицом чрезвычайных и опасных обстоятельств: в Пафе, в Иконии, и в Эфесе. Чудеса эти следует рассматривать как непосредственное изъявление воли Христа; они того же рода, что и чудеса в Галилее, совершенные Иисусом.

По утрам Павел, окруженный учениками и друзьями, с головой, обвязанной платком, в фартуке, выделывал шерсть и кожу в небольшой мастерской Акилы и Прискиллы. Однажды, кто-то из учеников попросил его пойти и возложить руки на больного или одержимого бесом. Но Павел мог и не ходить по больным, как врач. Он знал, что Христос наделил апостолов Своим даром исцеления на расстоянии. Ведь в Галилее Он исцелял, даже не прикасаясь, одной силой веры. И в Эфесе Бог показал, "как безмерно величие могущества Его в нас, верующих по действию державной силы Его", ибо силой этой, говорил Павел, "Он воздействовал во Христе, воскресив Его из мертвых и посадив одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем".

Все это Павел объяснил своим ученикам. Но эти бывшие язычники, носившие некогда амулеты под одеждой, нуждались в чуде, чтобы укрепить свою веру. Павел снял платок с головы, ученики взяли его и возложили на больного, молясь об исцелении именем Иисуса. Больной выздоровел. Многие другие стали просить того же, и Павел отрядил для этой цели одного из обращенных (может быть, прибывшего уже в Эфес Тимофея), дав ему свой платок или фартук. Не так-то просто все это было для Павла. Когда в Галилее уверовавшая женщина в отчаянии тайно прикоснулась к краю одежд Иисуса, силы на мгновение оставили Его, ибо излечение требует передачи большой духовной энергии. И Павлу приходилось дорого платить за исцеление ефесян; он всего себя отдавал молитве. По одному отрывку из послания Павла можно судить о его необычайном даре постигать нужды тех, о ком он молился, даже на большом расстоянии: "А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас…" Присутствие Иисуса Христа значило больше, чем отсутствие Павла, — вот что нужно было понять беспокоящимся друзьям и надеющимся на Павла больным; каждое чудо было встречей с Тем, Кто властен излечить любого — и телесно, и духовно.

Вести о том, что больные излечиваются и бесы исходят из одержимых, облетели город с быстротой огня. В гавани и в лавках поговаривали, что головной платок Павла обладает чудодейственной силой, превосходящей все амулеты и заклинания вместе взятые, и что имя Иисуса помогает больше всех других имен. Скитающийся иудейский заклинатель по имени Скева, промышлявший вместе с семью своими сыновьями, решил добавить имя "Господа Иисуса" к списку своих "магических авторитетов". Сыновья Скевы, колдуя над клиентами, произносили имя Иисуса. Некоторое время ничего не происходило. Наконец, заклинатели вошли в дом человека, одержимого бесом, встали вокруг него и торжественно, хором, произнесли: "Заклинаем тебя Иисусом, Которого Павел проповедует…" Прежде, чем они успели закончить, одержимый прервал их. С выкаченными глазами, извиваясь всем телом под воздействием бесовских сил, он сказал странным голосом: "Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?'

И он бросился на них и поколотил всех семерых, и сорвал с них одежды, выгнав их на улицу "нагих и избитых".

Событие это взволновало весь Эфес. "Это сделалось известно всем живущим в Эфесе Иудеям и Еллинам, и напал страх на всех их, и величаемо было имя Господа Иисуса". Более того, событие это имело решающее значение для юной христианской церкви. Многие верующие публично покаялись в том, что пользовались тайно амулетами и заклинаниями. Теперь они окончательно разрывали свою связь с темными силами. "А из занимавшихся чародейством довольно многие, собравши книги свои, сожгли пред всеми". Когда свитки с заклинаниями и магические книги обратились в дым (за некоторые из них чародеи платили большие деньги), оказалось, что книг сожжено на 50 тысяч серебряных драхм.

Быстрое наступление Евангелия вызвало неизбежную контратаку. Этот короткий и трудный период жизни Павла плохо освещен в Деяниях. Лука становится очень осторожен в выражениях. Видимо, в то время, когда он записывал "Деяния Апостолов" (в правление Нерона — 54–68 гг.), побочной целью его было помочь Павлу, находившемуся в заключении. Поэтому он избегал всего, что могло бы вызвать гнев безумного императора — всего, что могло иметь хоть какую-нибудь связь с политическими событиями в Эфесе, хотя бы и не относящимися непосредственно к Павлу. У самого Павла не было причин скрывать происходившее, но в своих посланиях он не писал о том, что и так хорошо известно было его адресатам — ведь он не писал автобиографию.

Придется воспользоваться всеми имеющимися данными Нового Завета и современных Павлу историков, чтобы составить из разрозненных фактов картину происходившего в Эфесе. Многие считают, что Павел писал филиппийцам из Эфеса, а не из Рима; другие поддерживают "римскую" версию, однако, сторонники эфесского происхождения Послания к Филиппийцам представляют более весомые доказательства.

Биограф поставлен здесь перед выбором — погрузиться в массу взаимоисключающих предположений и окончательно увязнуть в них — или разрубить этот узел одним ударом и просто изложить свое видение событий. Я выбрал второй путь. События последующих 18 месяцев жизни Павла, изложенные в этой книге, частично основаны на фактах, но уверенный тон повествования не должен заставлять читателя забывать, что некоторые выводы автора весьма спорны.

Первое нападение на христиан произошло со стороны неуверовавших иудеев. Зная о решении Галлиона в Коринфе, они не стали обвинять Павла перед римлянами в распространении непризнанного законом культа и не обращались к внутренним обычаям иудейской общины ввиду того, что Павел сам поставил себя вне Моисеева Закона. Они придумали, однако, обвинение, которое, будучи доказанным, могло стоить Павлу жизни.

Несколько постановлений Августа и других императоров ставили под особое покровительство закона сборы пожертвований в пользу Иерусалимского Храма. Всякого, кто вмешивался в процесс сбора денег или утаивал какие-либо суммы, ждали такие же суровые наказания, как и осквернителей языческих храмов. Все иудеи рассеяния (живущие вне Израиля) платили добровольный налог в пользу Храма, и Эфес, по свидетельству современников Павла, был одним из величайших мест сбора этих денег, центром, в который стекались пожертвования из всех городов богатейшей провинции Асии.

В 53 году иудейские казначеи в Эфесе обнаружили значительное снижение количества пожертвований и не замедлили найти тому причину: множество иудеев в Колоссах, Смирне, Пергаме и других городах стали жертвовать деньги в Павлов фонд "на нищих святых в Иерусалиме" и перестали платить подать Храму. Конечно же, Павел не просил обращенных переставать жертвовать на Храм, но иудеи-христиане, изгнанные соплеменниками из синагог, не видели причины продолжать уплату этого налога.

Быстрое снижение сборов на Храм показывает, какой успех имела благая весть среди "рядовых" ассийских иудеев. Итак, у врагов Павла появился новый предлог для нападения. Они представили обвинение в ограблениях Храма проконсулу Асии Марку Юнию Силану, утверждая, что Павел присваивает себе деньги, принадлежащие Синедриону. Силан, родственник императорской фамилии, приходившийся двоюродным братом Клавдию и Нерону, был человеком ленивым и праздным, но выполнявшим букву закона. Он не мог игнорировать столь серьезное обвинение, но и не стал бы выносить решение, не имея на руках доказательств преступления. Силан не торопился со следствием, но осенью 53-го года приказал задержать Павла.

Пока шел медленный сбор свидетельских показаний по всем городам Асии, Павлу приходилось томиться в заключении. Будучи римским гражданином он пользовался относительными удобствами, находясь в помещении преторианской гвардии проконсульского дворца. Если после передачи дела в суд Павла нашли бы виновным, его ждала ужасная смерть. Прошение о помиловании помогало редко: преступников бросали в темные подземные клетки, после чего, на ближайших гладиаторских играх, в качестве последнего номера программы, их выгоняли плетьми, нагих и безоружных, на арену. С другого конца арены выпускали диких хищников, голодавших не менее двух дней. И начиналась забава.

Но пока что Павла содержали в сносных условиях. Прискилла, Акила, Тимофей и другие друзья часто навещали его. Ему разрешалось иногда выходить в город. Время от времени, прикованный легкой длинной цепью к римскому солдату, Павел продолжал проповедовать в училище Тиранна. Ритм жизни его резко замедлился. Павел оставался спокоен и не ощущал подавленности: к тому времени он уже действительно "научился всему и во всем". У него было много времени для молитвы. Проходили долгие часы, и дух Павла соединялся с далекими друзьями — в Галатии, в Фессалониках, в Коринфе и в Филиппах (где он пережил уже короткое, но жестокое заключение).

Павел молился вслух. Разворачивая свитки с Писанием, он читал их тоже вслух (в античном мире не было известно умение читать "про себя"). Он не пел во время молитв — но спокойно, смиренно говорил с Тем, Кто, Невидимый, разделял с ним заключение. И каждый часовой, смена за сменой, неожиданно для себя открывал всю глубину души своего узника. Их располагала к нему и необычная для преступника вежливость обращения, его юмор и уверенность в своей невиновности, заинтересованность в судьбе и личных делах стражников. Часовые слышали его беседы с друзьями и замечали, что после их ухода Павел продолжает говорить с кем-то невидимым. Неудивительно, что солдаты начинали разговаривать с Павлом. Очень скоро вся стража проконсульского дворца убедилась, что их узник не имеет ничего общего с ограблением Иерусалимского Храма, что этот человек полностью посвятил себя Христу. Среди стражников уже было несколько христиан, и они стали товарищами Павла в молитве.

На более высоком уровне асиархи — председатели и экс-председатели провинциальных советов, которые, конечно же, не пришли бы слушать проповедника в какое-то учебное заведение, заинтересовались теперь ходившими во дворце слухами. Некоторые из них отнеслись к Павлу вполне дружески — это имело очень большое значение. Итак, Павел мог сказать: "Обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования". Большинство местных христиан, нисколько не боясь, приходили к нему, и Павел не чувствовал себя оторванным от обращенных: "И большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостию, безбоязненно проповедывать слово Божие". И хотя ложные христиане, привлеченные в Эфес слухами о заключении Павла, попытались основать "оппозиционную" церковь ("по любопрению проповедуют Христа нечисто, думая увеличить тяжесть уз моих"), Павла это не беспокоило. Пока он здесь, пока он с учениками своими, они не смогут причинить много вреда. "Но что до того? Как бы ни проповедали Христа, притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться".

Павел был счастлив. Будущее представлялось ему в радужном свете.

 

Глава 25. Самое счастливое послание

Прибыл посланный от филиппийской церкви. Гонец этот, по имени Епафродит, принес не только подтверждение усилий филиппийцев, возносящих молитвы об освобождении Павла, но и материальную поддержку в виде денежного пожертвования. Деньги эти пришлись очень кстати, потому что заключенный должен был платить за свое содержание, а зарабатывать не имел возможности. Епафродит рассказал Павлу все, что случилось с Лукой, с начальником филиппийской тюрьмы и со всеми остальными с тех пор, как Павел ушел от них. Он добровольно сделался слугой Павла, поселившись в трущобах, где жили рабы заключенных. Он заболел, и так тяжело, что Павел поручил путешественнику-христианину передать филиппийцам, что они, может быть, уже не увидят своего друга. Но болезнь прошла, и Павел упросил Епафродита вернуться домой.

Так возникла возможность письменно поблагодарить филиппийцев и пообещать им, что Тимофей, сразу после окончания суда над Павлом, придет к ним, а может быть, и сам Павел соберется в Филиппы. И на следующий день Тимофей уже сидел с пером наготове, чтобы записать счастливейшее из посланий Павла.

"Павел и Тимофей, рабы Иисуса Христа, всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами: благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда во всякой молитве моей за всех вас принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне, будучи уверен в том, что начавший в вас доброе дело будет совершать его даже до дня Иисуса Христа, как и должно мне помышлять о всех вас, потому что я имею вас в сердце в узах моих…"

Слова любви и поддержки переполняли Павла — Тимофей едва успевал записывать их. Далее Павел рассказал, как заключение его пошло на благо христианству, как светло представляется ему будущее. Павел заметил, что стоит перед дилеммой — продолжать многие годы плодотворное служение свое или умереть, получив со смертью еще более радостное освобождение. Он боялся только одного — как бы не отступиться от Христа во время мучений и агонии на арене. Но молитвы филиппийцев и неиссякающая в них сила Духа Иисуса Христа помогли ему принять решение:

— "При уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертию. Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение".

Тимофей поднял голову. Павел высказал краткую, бессмертную формулу живого убеждения всех христиан во всем мире: "Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение". Тимофей снова начал писать, и Павел диктовал, думая вслух: "…не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас. И я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости в вере…"

Павел вернулся к практическим делам, умоляя филиппийцев относиться к ближним так, как учит Евангелие, и не страшиться противодействия. Он будет полностью счастлив, только когда они объединятся в любви сердцем и умом, бескорыстно помогая друг другу и не надеясь на какую-нибудь выгоду, кроме выгоды взаимной любви. Взволнованный этой важной темой, Павел незаметно для себя перешел от дел земных к выражению важнейших для всех христиан истин. Повторял ли он гимн, который они с Силой пели в филиппийской тюрьме, или нет — строки эти носят характер бессознательного самовыражения, складываясь ритмом и ясностью в поэзию, оценить которую возможно только в греческом оригинале:

"В вас должны быть те же чувствования,

Какие и во Христе Иисусе:

Он, будучи образом Божиим,

Не почитал хищением быть равным Богу;

Но уничижил Себя Самого,

Приняв образ раба,

Сделавшись подобным человекам,

И по виду став, как человек,

Смирил Себя,

Быв послушным

Даже до смерти -

И смерти крестной!

Посему и Бог превознес Его

И дал Ему имя выше всякого имени,

Дабы пред именем Иисуса

Преклонилось всякое колено

Небесных, земных и преисподних,

И всякий язык исповедал,

Что Господь Иисус Христос

В славу Бога Отца!"

Камера, казалось, наполнилась звуками музыки. Послание сияет золотыми фразами — о Христе и о насущных проблемах жизни: "…познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его… все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе". Благодаря филиппийцев за пожертвования, Павел пишет: "Бог мой да восполнит всякую нужду вашу, по богатству Своему в славе, Христом Иисусом". В словах его звучало такое чувство, которому ни решетки тюрьмы, ни расстояние преградой быть не могут. Ученики Павла и стражники собрались у его камеры и с удивлением прислушивались — в этот прохладный осенний день им первым выпало счастье слышать слова, которые будут согревать сердца людей две тысячи лет: "Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко. Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, — и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе".

— "Наконец, братия мои", — Павел открывает филиппийцам самые сокровенные тайны своего ума, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в его искренности, — "Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте. Чему вы научились, что видели и слышали во мне, то исполняйте, — и Бог мира будет с вами".

Это "наконец", уже второе в послании, не означает, что письмо закончено; как и раньше, в Послании к Галатам, Павел не может исчерпать всего, что нужно сказать "братьям возлюбленным и вожделенным". Но в конце концов он начинает прощаться: "Приветствуйте всякого святого во Христе Иисусе. Приветствуют вас находящиеся со мною братия". Стражники-христиане попросили включить и их, передать привет от эфесских солдат солдатам в Филиппах. Поэтому Павел добавляет: "Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами".

"Братия, я не почитаю себя достигшим: а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе", — писал Павел. В следующие месяцы его ждали испытания, перед которыми бледнели все тяготы прошлого, испытания, которые проверят на деле, достиг ли Павел совершенства, может ли он радоваться всегда, всегда оставаться спокойным, не беспокоиться ни о чем? Способен ли он сам следовать своим советам?

Судебный процесс, начавшийся ранней весной 54 года под председательством проконсула Силана, закончился провалом. Собранных свидетельств оказалось недостаточно для доказательства вины — Павел не утаивал и не крал денег, предназначенных для Иерусалимского Храма. Если иудеи предпочитали жертвовать деньги в фонд Павла, а не на Храм, в этом не было никакого преступления со стороны Павла. Суд был по-римски беспристрастен, никому не выказывалось расположения или предпочтения. Но окончательное решение Силана поставило Павла в положение человека, пользующегося покровительством Рима, по крайней мере, в глазах обывателей. И это имело непредсказуемые, ужасные последствия.

Между тем, Павел столкнулся с еще одной проблемой. Из Коринфа поступали тревожные известия. Может быть, их принес Аполлос, вставший на сторону Павла в последовавшем конфликте, а может быть, кто-нибудь из путешественников. Так или иначе, Павел, обеспокоенный не на шутку, решил посетить Коринф с кратким визитом. То, что он увидел, потрясло его. К несчастью, он не мог оставаться в Коринфе и ждать лучших времен — его ждал напряженный труд в Асии. Он считал, что, раз возникши, церковь должна научиться сама постоять за себя и не звать на помощь при первых же неудачах. Насаждение новых общин было гораздо важнее. Павел даже взял с собой в Асию бывшего начальника коринфской синагоги, Сосфена, чтобы тот помог ему проповедовать в горах Анатолии.

Когда Павел и Сосфен возвратились в Асию, их догнали новости из Коринфа — снова плохие новости. Коринфские христиане запутались в сетях порочного города. Павел написал письмо с советами и указаниями (оно не сохранилось). Когда Тимофей, следуя обещанию Павла, отправился в Филиппы, апостол поручил ему, невзирая на молодость, заехать в Коринф и разобраться в заблуждениях местной церкви. Сам он намеревался навестить коринфян еще раз, когда поедет в Македонию, а теперь спешил проповедовать Слово Божье во внутренней Асии. Но он не успел уехать — весь город был потрясен убийством проконсула Силана.

За несколько недель до этого умер император Клавдий, отравленный своей кузиной и четвертой женой Агриппиной. У Клавдия и Агриппины был общий прадед — Август; поэтому Клавдий усыновил и назначил своим преемником сына Агриппины от первого брака — Нерона. По замыслу и настоянию Агриппины, Нерон был немедленно объявлен Принцепсом Сената, или Императором. Агриппина боялась, что ее родственник Силан, по родству стоявший едва ли не ближе к Августу, чем Нерон, составит заговор, чтобы отомстить за смерть Клавдия, своего старшего брата покровителя, и захватит трон, убив наследника и его мать. Таким образом, Силан стал первой жертвой нового правителя. По приказу Агриппины, всадник Публий Целер и его вольноотпущенник Гелий, заведовавшие личной собственностью императора в Асии, "подложили проконсулу яд на праздничном обеде", — пишет Тацит, — "действуя так, чтобы все это заметили".

Власть над провинцией до назначения нового проконсула перешла в руки Целера и Гелия. Не теряя времени, они начали уничтожать всех своих врагов. Ни один человек, в той или иной мере пользовавшийся покровительством или симпатией Силана, не мог теперь чувствовать себя в безопасности. И Павел в том числе.

В путешествии Павла могла подстерегать опасность. Но Павел все же решил идти, взяв с собой в попутчики Сосфена, македонянина Аристарха, Гаия, и, возможно, Аполлоса. Теперь им предстояло страдать не только от трудностей пути, жары, ненависти неугомонных иудеев и поклонников Артемиды, не терпевших христиан несмотря на то, что Павел ни словом, ни делом не оскорблял их божества. Власть переменилась, и на каждом шагу могла встретиться ловушка, расставленная чиновниками, стремящимися выслужиться перед новым начальством и показать, что они не подчиняются постановлениям Силана. "Даже доныне терпим голод и жажду", — писал Павел вскоре, — "и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне". Но не все так относились к проповедникам — многие прислушивались. Двери открывались перед ними, открывались бесконечные возможности.

Но путешествие их прервалось из-за еще более ужасных новостей из Коринфа. Павел узнал, что один из коринфских христиан совершил грех, отвратительный даже в глазах безумствующих в пороках язычников — и его не изгнали из общины, не отлучили от церкви! Павел видел, что созданная им церковь рушится, опускается в бездну язычества. Потом он получил письмо от пресвитеров коринфской церкви, просивших его разъяснить некоторые вопросы, затронутые им в предыдущем, ныне утерянном послании. Но в письме пресвитеров не упоминалось о катастрофическом состоянии дел в их общине.

Нет, Павел не забывал о братьях своих в Коринфе. Новые начинания не вытеснили памяти о прошлом; Павел чувствовал свою ответственность за все, что происходит в действующих уже церквах: превыше всего, писал он, "ежедневное стечение людей, забота о всех церквах". Он решил вернуться в Эфес и посвятить несколько дней или недель составлению послания, призванного полностью разрешить возникшие трудности, восстановить дисциплину среди христиан Коринфа и просветить их умы так, чтобы они не отступались больше. А потом он, возможно, и сам придет к ним.

 

Глава 26. Любовь прежде всего

Когда Павел прибыл в Эфес, его уже ждали там несколько коринфян, "из домашних Хлоиных", приехавших по своим семейным или торговым делам и привезших более подробные и еще более удручающие известия от коринфской общины.

Оказывается, христиане судились друг с другом в языческих судах, церковь Коринфа погрязла в раздорах. Одни заявляли, что они "Павловы", другие называли себя последователями Аполлоса, а некоторые даже организовали "партию" Петра (который тоже, возможно, посещал Коринф). Один или двое говорили, что ничем не обязаны апостолам: "Мы — Христовы". Вместе с раздорами возникло высокомерие — одни считали, что они "выше, достойнее перед Богом", чем другие. Нет большего контраста, чем между посланиями Павла к филиппийцам и к коринфянам: первое излучает счастье и радость, второе полно боли и горечи: "От великой скорби и стесненного сердца я писал вам со многими слезами, не для того, чтобы огорчить вас, но чтобы вы познали любовь, какую я в избытке имею к вам".

Происходившее в Коринфе было ярким примером трудностей, сопровождавших Павла повсюду в его деятельности. Целью, желанием его было, чтобы каждый христианин был нравственно и духовно совершенен перед Христом; но каждый раз мешали человеческие слабости и ложные учения смущали умы. Христос предостерегал об этом — Ему нужна любовь свободная, добровольная, а не по принуждению. Но Павел неудачу каждого воспринимал как свою собственную, особенно, когда обращенные предпочитали разделение единению, похвальбу смиренному служению Господу, половинчатую любовь — полному посвящению себя Иисусу — несмотря на Христову готовность наделить каждого совершенством и силой Своей.

Павел продиктовал Сосфену выражение благодарности и веры, удивительное по своему спокойствию и уверенности, после чего перешел к самой болезненной проблеме, взывая ко всей коринфской общине: "Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?" Он благодарил Бога, что не крестил никого в Коринфе, кроме Криспа и Гаия; потом добавил, что крестил еще Стефана и его домашних, но больше не может припомнить. "Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова". Павел особенно подчеркивает эту мысль, чтобы сразу вести обсуждение вопроса на более высоком уровне, чем это делали другие современные ему мыслители, видевшие высшее благо в человеческой мысли и человеческих условиях. С евангелической точки зрения мудрость и здравый смысл людей смехотворны: "Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов — Христа, Божию силу и Божию премудрость".

"Потому что немудрое Божие премудрее человеков, а немощное Божие сильнее человеков". С помощью довольно длинного рассуждения Павел объясняет, что человек неспособен познать Бога силой разума. И даже если бы Павел знал, какие чудеса человеческого знания возникнут через две тысячи лет, как сложно устроен человеческий мозг и анатомия тела, как огромна вселенная, в которой земля вертится, как былинка в бесконечном пространстве — он сказал бы то же самое, и, может быть, с иронией заметил бы, что люди, обнаружив ничтожество своей планеты, вместо того, чтобы осознать это ничтожество, возомнили, что могут объяснить все, не нуждаясь в Боге. Нет, мы не знаем ничего. "Проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы… Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия". — "Ибо кто познал ум Господень", — цитирует Павел Исайю, — "чтобы мог судить Его? А мы имеем ум Христов".

Теперь, заставив коринфян, слушающих зачитываемое вслух послание, воспринимать все последующее на высоком духовном уровне, а не на обычном человеческом, Павел быстро разбивает позицию франкционеров, показывая, что каждый апостол и проповедник служат единому Богу, и все верующие едины в Боге: "Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог", — апостол есть строитель, но основание положено Богом. С духом разобщенности приходят высокомерие и надменность: "Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь разумным чтоб быть мудрым… не превозносись один пред другим, ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься как будто не получил?" Ирония Павла начинает граничить с сарказмом: "Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас". Апостолам же суждено, как презренным преступникам, умереть на арене, всем на посмешище. "Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии", — и Павел описывает всю тяжесть проповедничества. "Не к постыжению вашему пишу сие", — добавляет Павел, — "но вразумляю вас, как возлюбленных детей моих". Он обещает, "если угодно будет Богу", придти к коринфянам, и испытать возгордившихся. "Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?"

Видимо, здесь Павел прервал диктовку и отложил продолжение письма на следующий день: проблем было так много, что это послание обещало быть длиннее всех предыдущих. Кроме того, Павел не исключал возможности, что это его последнее письмо — политическая буря в Эфесе разгоралась. Поэтому Послание к Коринфянам имеет некоторые черты духовного завещания.

Павел знал, что послания его обладают тем же авторитетом и значением, что и устная проповедь — авторитетом апостола и пророка, истинно призванного сообщать другим Слово Божие так же, как призваны были Исайя и Иеремия. Противники могли счесть его уверенность и убежденность похвальбой, но он пишет коринфянам, что ему нечем хвалиться: "Я наименьший из апостолов, и недостоин называться апостолом, потому что гнал церковь Божию". Как апостол и пророк, он не может не проповедовать Слово Божие. Но, подобно Исайе и Иеремии, ему приходилось говорить с людьми, обстоятельства жизни которых менялись самым неожиданным образом, и ужасный грех, совершенный в Коринфе, поставил его в затруднительное положение — только в этом послании Павел признает, что его советы и указания не подкреплены в точности словами Иисуса. Уверенный в правильности своего суждения, он, однако, осторожно добавляет: "Так, по моему совету; а думаю, и я имею Духа Божия". Неуверенность Павла в этом месте свидетельствует о том, что в остальном у него не было ни малейшего сомнения — он верил, что слова его столь же авторитетны, как и слова его предшественников, пользовавшихся формулой: "Так говорит Господь".

Как и пророкам Ветхого Завета, Павлу нелегко было говорить о некоторых вещах. С крайним отвращением прикасался он к отступничеству и нечистоте, чтобы искоренить их. Коринфская община должна была отлучить согрешившего и вернуть его в мир, которым правит сатана: "Предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа". Неправильное понимание этой известной фразы привело к ужасным последствиям столетия спустя — в частности, к сожжению еретиков. Но Павел в равной степени беспокоился о благе общины и о благе грешника. Позже, узнав, что наказание возымело действие, он почти испугался, что принцип милосердия будет нарушен. "Так что вам лучше уже простить его и утешить", — писал Павел во Втором Послании к Коринфянам, — "дабы он не был поглощен чрезмерною печалью; и потому прошу вас оказать ему любовь".

Так как церковь в Коринфе находилась под постоянным давлением и влиянием распущенности процветающего в городе культа Афродиты, Павел решил подчеркнуть важность чистоты и нравственности семейных отношений. "Всякий грех, который делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела. Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?" Он соглашается с теми, кто спрашивал его в письме, не лучше ли для человека и вовсе не прикасаться к женщине. Желая поддержать аскетическую группу в Коринфе (возможно, тех, кто говорил: "Мы — Христовы"), и в то же время не нарушить единства общины, Павел замечает, что он сам лично предпочитает безбрачие ввиду грядущего Дня Господня, но не считает, что половые отношения грешны сами по себе, и не отвергает их. Слова Павла о браке и супружеской измене, предмет бесконечных споров и комментариев даже и в наши дни, создали в глазах некоторых образ апостола-женоненавистника, избегающего всякого упоминания о женщине как о половом партнере. Но более пристальное изучение посланий Павла показывает, что он знал и понимал как опасность, подстерегающую нас вместе с влечением к противоположному полу, так и красоту и божественное происхождение этого влечения. На самом деле мужчина и женщина были равны в глазах Павла. Его взгляд на вещи был полностью противоположен высказываниям тех, кто в позднейшие времена проклинал "падшую женщину", называя ее причиной всякого блуда. Для Павла блудник и блудница были равно виновны.

Обсуждая взаимоотношения мужчины и женщины, Павел не дает забыть, что целью его является помочь, а не осудить: "Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения". Решающими факторами в решении таких вопросов должны быть всеобщее благо и слава Божия. Точно так же, обращаясь к вопросу о том, следует ли есть мясо, посвященное идолам перед продажей, Павел внимательно и осторожно разъясняет христианам, что им дана свобода поступать по своему разумению, но так, чтобы не причинять боль другим. Идол — это просто кусок дерева или камня, но язычники — и многие новообращенные христиане — думали иначе. Поэтому, если мясник или продавец ясно давал понять, что мясо предварительно посвящено идолам, зрелый христианин не должен был покупать его, чтобы не огорчать братьев своих, ошибочно полагающих, что Господь Иисус состоит в каких-то отношениях с вымышленными богами.

"Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию". Павел говорит коринфянам, что никогда не искал своей пользы, но искал, как помочь другим: "ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись. Будьте подражателями мне, как я Христу".

Отвечая на вопросы коринфян по поводу обрядов христианской церкви и порядка их совершения, выявляя их ошибки, исправляя их, критикуя, но молясь за верующих, Павел побуждает общину прежде всего заботиться о построении церкви, а не о своих симпатиях и антипатиях. Они должны понять, что верующие суть тело Христово, "а порознь — члены". В физическом теле все члены взаимосвязаны и взаимозависимы. "Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние?.. Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно… Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены".

Таким же образом Бог распределил члены тела Христова, Церкви: первыми во главе Он поставил апостолов; затем пророков, учителей, чудотворцев, исцелителей, говорящих языками, истолкователей. А некоторые призваны исполнять требующее наибольшего смирения, и их следует не презирать, но чествовать за это. "Ревнуйте о дарах больших", — говорит Павел, — "и я покажу вам путь еще превосходнейший".

Дни проходили в диктовке. Каждая фраза послания должна была содержать глубокую мысль и молитву. Павел обсудил многие вопросы, сказал неприятное, но необходимое, многое прочувствовал. Особенно много в послании говорится о любви, о том, как она связана с физической любовью и как следует поступать в различных случаях. Теперь Павел хотел внушить коринфянам высокое представление об истинно христианской любви. И перед глазами у них был пример такой любви, был проложен путь, по которому следовало идти.

Павел обращается к жизни Господа Иисуса — к Его земной жизни в Палестине и к Его вечной жизни Духа Иисуса, направляющего, ведущего нас через века. "Будьте подражателями мне, как я Христу", сказал Павел. Где-то в Эфесе или в холмах над морем, наедине с Господом своим, Павел еще раз узнал, что такое истинная любовь. Он знал, что видел Иисуса лишь неясно, как через мутное стекло или в отражении металлического зеркала, но верил, что настанет день, когда он узнает Господа так же полно, как Он знал его.

Господь Иисус терпелив и милостив; в Нем нет ревности, нет властности суетных владык, нет зависти. В Нем нет самохваления, желания произвести впечатление, нет гордыни и легкомыслия. Он не груб и не унижает людей. Господь Иисус не настаивает, чтобы все шли по Его пути, не показывает Своего превосходства и не предъявляет Своих прав. В жизни земной Его невозможно было унизить или оскорбить. Он не таил обиды и не мстил за страдания Свои. Он не возвышался греховностью других, ошибки ближних не доставляли Ему удовольствия, не потакал несправедливости. Напротив, Он всегда радовался благу в других, всегда вставал на сторону правых, на сторону обиженных и обделенных. Он не торопился обвинять, прощал ошибки. Безгранично было Его терпение, безгранично доверие, неиссякаема надежда.

Узнав истинную любовь, Павел продиктовал лучшее из всего, им написанного, поэму в прозе, являющуюся не только огромной духовной ценностью, но и литературным произведением, равным по мастерству лучшим из лучших сочинений. Существует множество переводов этого отрывка: каждый из них по-своему открывает многогранный смысл тринадцатой главы Первого Послания к Коринфянам, но тем, кто не знает греческого языка, приходится довольствоваться лишь частью целого.

"Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всякую веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не ищет зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло гадательно, тогда же увидем лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше".

 

Глава 27. Новая беда

У коринфян оставалась одна нерешенная проблема. Некоторые из них говорили, что благословение Христа кончается с земной жизнью — нет жизни после смерти, нет воскресения и вечности.

Павел выбирал лучшие слова, чтобы устранить это сомнение, заразившее христиан. В его положении это было особенно важно. Грозные тучи быстро собирались над головой Павла. Одного за другим бросали в тюрьму всех, кому покровительствовал и кого защищал Силан. Скоро могла наступить и очередь Павла: каждый день грозил ему смертью, каждый шаг мог завести в западню. Грозовые тучи… Часто смотрел Павел с городских стен, как темные, угрожающие облака собираются над вершиной Коресса, увеличиваясь с каждой минутой. Кто мог предсказать, где прольется ливень, куда ударит молния? "Для меня отверста великая и широкая дверь", — писал Павел в Коринф, — "но противников много". Да, противники только ждали удобного момента, чтобы напасть.

Если он станет разорванным на части трупом, мешаниной из крови и мяса, распластанной на арене, и останки его вывалят, как мусор, вилами на повозку, и рабы будут посыпать песком кровавые лужи, приготовляя сцену для следующего номера — будет ли это концом?

Павел видел, что решение этого вопроса связано с воскресением Христа. Оба факта зависят друг от друга. Он напомнил коринфянам, что основным, первейшим, категорическим положением проповедуемого им учения является не только то, что Христос "умер за грехи наши", но и "воскрес в третий день". Он напомнил им, что сам является свидетелем воскресения Христова, опять рассказал, как Христос изменил всю личность его, так, что он "более всех потрудился; не я впрочем, а благодать Божия, которая со мною". Если он и другие свидетели утверждали, что Христос воскрес из мертвых, "как некоторые говорят, что нет воскресения мертвых?" "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес".

А если Христос не воскресал, то и проповедь Павла коринфянам тщетна, "тщетна и вера ваша". И наоборот, если мертвые не воскресают, то Павел намеренно исказил Слово Божие и лгал, когда клялся, что Христос воскрес. И уверовавшие в Него, умирая, исчезали навсегда. И если вера — это только надежда, "если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков" — пишет Павел.

"Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших!" — радостная уверенность звучит в словах Павла: коринфяне знали его последовательность и честность, его умение тщательно проверять всякое свидетельство. Они знали, что нет большего ненавистника обмана, чем Павел, живший в постоянном сознании присутствия всевидящего Бога, Павел, научивший их новым принципам нравственности и честности. Он не распространял приятную, легко понятную ложь, говоря, что только Дух Христов пережил распятие. Нет, Павел верил, что Иисус, убиенный, снова, во плоти взошел на твердь земную.

И Павел задает неизбежный следующий вопрос: "Как мертвые воскресают? Что происходит с ними?" Он отвергает слишком материалистическое предположение о том, что плоть — мясо, кровь и кости — входит в Царство Небесное. "Глупец!" — сказал бы он любому, выдвинувшему подобную идею. Вместо этого Павел развивает мысль о непрерывном преобразовании, сравнивая этот процесс с растением, развивающимся из семени. "И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, но голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое"; "То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет";., "так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, воскресает в нетлении. Сеется в уничижении, воскресает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, воскресает тело духовное… будем носить и образ небесного…" Павел вдохновляется грядущей славой и диктует еще один замечательный отрывок, заключение, после которого остаются только практические замечания и пожелания:

"Говорю вам тайну — не все мы умрем, но все изменимся — вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся… Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: "поглощена смерть победою". "Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?" "Жало же смерти — грех, а сила греха — закон. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом! Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом".

В следующие несколько месяцев Павлу самому остро необходимы были поддержка и участие.

Гроза разразилась. В конце 54 — начале 55 года на Павла обрушились многочисленные бедствия. Он предполагал оставаться в Эфесе до весны и воспользоваться прекрасной возможностью проповедовать Слово Божие во время языческого празденства. Предстояло много работы — большое количество язычников, разочарованных и испуганных убийством Силана, искало духовного убежища. Затем Павел намеревался отправиться в Македонию. Написав в Коринф, он решил не посещать коринфян сразу же, а придти к ним из Македонии. Но все его планы были нарушены. В его жизни начался кризис, и такой жестокий, что даже привыкший к страданиям Павел пошатнулся: "Не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии".

"Мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых". Павел убеждает нас, что произошло нечто очень серьезное, но что именно, мы никогда не узнаем в точности. Возможно, его арестовали и жестоко бичевали, может быть, пытали — убийцы Силана правили Асией самоуправно. Брошенный в темницу, Павел, скорее всего, тяжело заболел — дало себя знать "жало в плоти". Память об этом испытании осталась надолго.

Более того, ему пришлось пройти через умственную и духовную пытку. Подробности этого злоключения нам неизвестны, но в общих чертах восстановить картину можно. Эфес был средоточием чародейства и колдовства. Ни одна современная теория не может опровергнуть того факта, что колдуны умели и умеют наводить порчу. Каждый, кто знает хоть что-нибудь о таинственной силе "злых духов" диких племен или наблюдал приводящие ум в замешательство "опыты" западных спиритов, не сможет отрицать, самого существования сил зла, которые, вероятно, и нанесли урон здоровью Павла. Повидимому, Павел имеет ввиду такие силы, когда он говорит в своем послании, что "ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее… не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".

Были ли причиной болезни Павла чародейства или телесные наказания, в точности неизвестно, но не подлежит сомнению, что душа его перенесла духовные муки, чуть не сломившие его. Его чувствительная натура, натура гения, воспринимала и физическое, и духовное страдание по сравнению с обычными людьми с гораздо большей остротой. Он страдал, но не бежал от страданий; его оскорбляли и унижали, но он никогда не мстил и не хотел мстить; возмущался он только проступками тех, кого он уже приобрел для Христа: "Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" В тесноте и духоте эфесской темницы Павел не знал покоя: проблемы коринфян, силы зла, бесконечная власть и бесконечное количество ненавидящих Христа не давали ему уснуть.

Подавленность росла, — казалось, Павел вступал в духовную ночь и потерял волю.

В Послании к Римлянам есть замечательное место, где, вспоминая об испытаниях в Эфесе, Павел пользуется словами, свидетельствующими о пережитой им духовной драме; отрывок этот часто связывался с событиями, предшествовавшими обращению Павла на дороге в Дамаск, но более поздние исследования показывают, что текст относится к Павлу-христианину. Ни откуда не следует, что он говорит здесь о некоем бесконечном внутреннем конфликте, и можно предположить, что Павел делает выводы из какого-то определенного события в своей жизни, из пережитой духовной борьбы: "не понимаю, что делаю", — пишет он, — "потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Ибо знаю, что не живет во мне, то есть, в плоти моей, доброе, потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу… Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю…" Закон Божий укрепляет Павла, но грех сопротивляется и делает его "пленником закона греховного, находящегося в членах… Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?"

— Бедный я человек! кто избавит меня? — в восклицании этом слышится эхо ночей, проведенных в страдании и отчаянии в Эфесе, глубочайшее осознание собственной слабости, исцеляющее дух: "Кто избавит меня?.. Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим".

Познав неизвестные ему ранее глубины страдания, Павел начинает лучше понимать силу Иисуса: "Господь сказал мне: "довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи". "Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей", — писал Павел, переживавший эфесе кий кризис. И Павел умел утешать в скорби других, так же, как был утешен сам. Ясно, как никогда ранее, он понял, что тот, кто разделяет страдания Христа, разделяет и утешение Его. Он увидел смысл страдания и радости и мог рассказать обращенным о необычайной силе и любви Христа — "чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых". Бог уже избавил его от смерти и избавит всегда. Павел никогда более не усомнится в этом. Вместо сомнения он будет выражать лишь уверенность в спасении. "Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены", — пишет он, — "мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены, низлагаемы, но не погибаем; всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем". "Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть", — повторяет Павел, — "ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей". Муки Павла помогли ему лучше узнать Иисуса, ощутить силу Его любви, возрастающую в лишениях, как усиливается аромат роз, когда их срывают или ранят.

"Посему не унываем". Павел преодолел искушение. Отчаяние почти погубило его перед одним из самых прекрасных свершений. Но теперь его ничто не страшило. "Но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно".

Физическое избавление от смерти, освобождение Павла из темницы произошло в результате вмешательства Акилы и Прискиллы. Они готовы были умереть за Павла, и, видимо, пошли на большой риск. "Приветствуйте Прискиллу и Акилу", — писал Павел через год, когда они уже переехали в Рим, — "сотрудников моих во Христе Иисусе, — которые голову свою полагали за душу мою, которых не я один благодарю, но и все церкви из язычников". Павел вышел на свободу весной 55 года, немощный телом, но обновленный духовно.

Почти сразу же возникла новая опасность. Этот случай Лука описывает подробно, ибо возмущение в Эфесе не было связано с убийством Силана, и римское государство здесь проявило себя с лучшей стороны.

Каждую весну поклоняющиеся богине-Матери собирались в Эфесе на грандиозное празднество, во время которого бурно процветали торговля и ремесла. От храма Артемиды многолюдные процессии устремлялись к северным воротам города, мимо театра, по выложенной мрамором дороге поднимались на холм, к центру, где находились общественные здания, и выходили через противоположные ворота. Улицы были заполнены беспокойной толпой.

Прекрасная возможность для проповеди, которую ждал Павел, наконец представилась.

В это время особенно оживлялась торговля серебряными статуэтками Артемиды. На них был большой спрос. Но в том году серебряных дел мастера потерпели значительный урон — в результате деятельности Павла. Сотни паломников отказывались покупать идолов: некоторые уже перешли в христианство и приехали на праздник только, чтобы повидаться с братьями и снова услышать проповедь Павла; другие обратились ко Христу во время праздника, услышав проповедь впервые — и им не нужны были вовсе ни храм богини, ни изображения ее.

Доходы серебряников резко сократились. Хозяин одной из крупнейших мастерских, некто Димитрий, организовал "митинг протеста" вместе со своими возмущенными коллегами. На собрании присутствовало и несколько работников-христиан, рассказавших потом Луке о происшедшем. Что было первоначальной целью Димитрия — неясно, но речь его разожгла такие страсти, что события вышли из-под контроля.

Димитрий не делал секрета из причины своего гнева, лишь слегка прикрываясь убеждениями и верованиями.

"Друзья! — кричал он, — вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше; между тем, вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но и почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил не малое количество людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в упадок, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и исповергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная".

Слушатели пришли в ярость и стали выкрикивать храмовый лозунг: "Велика Артемида Эфесская!" Они пустились бежать по улицам туда, где все жители города инстинктивно собирались в минуту опасности — в театр на склоне горы Пион, мест'о проведения ежемесячного Народного Собрания, членом которого являлся каждый взрослый мужчина — гражданин Эфеса. Они бежали вверх по ступеням ко входу в театр, крича: "Велика Артемида Эфесская!", и многие бросали свои дела и торговлю, устремляясь за ними уверенные, что произошла какая-то страшная беда или важное событие. Серебряники обыскали и схватили двух товарищей Павла, македонян Аристарха и Гаия, и потащили их за собой. Все больше горожан набивалось в театр, заполняя ярус за ярусом, а Димитрий и его сообщники, окружив Аристарха и Гаия, стояли на середине сцены. Как раз в это время театр ремонтировали и перестраивали, и рабочие-строители в изумлении побросали инструменты, чтобы узнать, что же все-таки происходит.

Когда Павел, находившийся в другой части города, услышал о случившемся, он решил пойти в театр и обратиться к толпе. Он хотел не только спасти своих друзей, но и обратиться к самой большой в его жизни аудитории. Театр вмещал 19 тысяч человек, и он был полон. Акустика в театре была великолепная. Павел знал — если ему удастся заставить толпу замолчать, он сможет проповедать об Иисусе.

Но ученики не пускали его, опасаясь за его жизнь. Пока они спорили, прибыли гонцы от асиархов, подружившихся с Павлом во время его заключения в проконсульском дворце. Они тоже просили его не рисковать. Павел согласился с их доводами, понимая, что случайная ярость толпы может нарушить все его планы.

Тем временем в театре, сухо рассказывает Лука, "одни кричали одно, а другие другое, ибо собрание было беспорядочное, и большая часть собравшихся не знали, зачем собрались".

Старейшины иудеев опасались погрома, и по их предложению "из народа был вызван Александр", представитель иудеев. Он вышел на сцену и поднял руку, призывая к тишине. Он хотел объяснить, что иудеи тоже ненавидят Павла, и у них с поклонниками богини в данном случае одна цель.

Но кто-то узнал его и сказал, что он иудей. Другой закричал: "Велика Артемида Эфесская!" — "Велика Артемида Эфесская!", загремела толпа в ответ. Наступила массовая истерия. Храмовый лозунг повторялся снова и снова, пока весь театр не начал распевать четыре греческих слова: — "Мегале э Артемис Эфесион!" Крики раздавались по всему городу, над кораблями, стоящими в гавани, в холмах по ту сторону залива; солдаты, несущие службу на стенах, тянущихся по склонам Коресса, с удивлением смотрели вниз. С верхних ярусов театра, как на ладони, виден был весь город, и мраморная колоннада по обеим сторонам дороги, ведущей в гавань, и залив… Но толпу не интересовали виды. Работа была брошена, обед не приготовлен, никто не замечал жаркого полуденного солнца. Монотонный, теперь уже бессмысленный крик повторялся и повторялся "Велика Артемида Эфесская!"

Высший выборный чиновник в городе, наблюдавший за порядком, был чрезвычайно встревожен. Римляне не признавали таких беспорядочных собраний и потому не вмешивались. Но если они сочтут происходящее за начало восстания, — думал блюститель порядка, — они могут наказать город и отменить последние остатки автономии. Но чиновник был человком рассудительным. Он хотел подождать до тех пор, пока возбуждение не уляжется само собой. Через два часа, когда солнце уже коснулось склонов Коресса, терпение его истощилось.

Подняв руку, он вышел на середину сцены; все знали, что этот человек ответствен за проведение народных собраний. Шум прекратился.

— "Мужи Ефесские!" — начал он, — "какой человек не знает, что город Ефес есть служитель великой богини Артемиды и Диопета? (Диопет — черный метеорит, символизировавший богиню). Если же в этом нет спора, то надобно вам быть спокойными и не поступать опрометчиво; а вы привели этих мужей, которые ни храма Артемидина не обокрали, ни богини вашей не хулили; если же Димитрий и другие с ним художники имеют жалобу на кого-нибудь, то есть судебные собрания и есть проконсулы: пусть жалуются друг на друга"; — Чиновник тактично называет убийц Силана "проконсулами", во множественном числе. — "А если вы ищете чего-нибудь другого, то это будет решено в законном собрании; ибо мы находимся в опасности — за происшедшее ныне быть обвиненными в возмущении, так как нет никакой причины, которою мы могли бы оправдать такое сборище".

Пристыдив горожан и охладив их пыл, блюститель порядка распустил собрание.

 

Глава 28. Послание к римлянам

Празднества закончились, и Павел решил собираться в путь. Он замыслил снова посетить Македонию и Южную Грецию, потом съездить в Иерусалим с несколькими асийскими и европейскими учениками; "Побывав там, я должен видеть и Рим" — говорил Павел.

Беспокоясь, не было ли его письмо к коринфянам слишком суровым, Павел еще до празднества в Эфесе послал в Коринф молодого Тита — узнать, как там обстоят дела и успокоить его "детей возлюбленных". Тимофей все еще оставался в Македонии. Тит должен был вернуться из Коринфа и присоединиться к Павлу в Троаде, где тот проповедовал перед отплытием в Европу. Павел прибыл в Троаду, вероятнее всего, морем и открыл там прекрасные возможности для благовествования. "Пришед в Троаду… я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел в Македонию", — пишет он.

В Филиппы Павел вернулся впервые после того, как его там бичевали. Местная церковь выдержала все гонения и нищету, радуясь и благодаря Бога; гостеприимство филиппинцев осталось прежним. Но и сюда приходили ложные апостолы и христиане-"фракционеры", и Павлу нельзя было успокаиваться: "Когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покою, но мы были стеснены отовсюду: отвне — нападения, внутри — страхи. Но Бог, утешающий смиренных, утешил нас прибытием Тита". Тит принес хорошие вести. Коринфяне правильно восприняли упрекающее послание Павла — с болью, но как должное, и перебороли себя. Им хотелось снова видеть Павла. "Повсюду мы утешились утешением вашим; а еще более обрадованы мы радостью Тита, что вы все успокоили дух его… И сердце его весьма расположено к вам, при воспоминании о послушании всех вас".

Но не все еще было ладно в Коринфе. Общине нужны были поддержка и поучение. Хуже того, пошатнулась их уверенность в Павле. Они жаловались, что он не приехал к ним прямо из Эфеса, намекая, что его обещаниям нельзя доверять. Трудно было Павлу отвечать на это. "Щадя вас, я доселе не приходил в Коринф" — пишет он.

На самом деле все обстояло еще серьезнее. Коринфскую общину смутили приезжие "проповедники", обладавшие, по всей видимости, безупречными рекомендациями и казавшиеся коринфянам выше рангом, чем Павел, потому что они брали за проповедь деньги, и немалые. Их пропаганда привела к тому, что коринфская церковь, основанная лично Павлом, стала требовать от него доказательств его апостольского призвания. Приезжие отрицали достоинства Павла, говорили, что он не истинный апостол, указывая на отсутствие у него писем и рекомендаций из Иерусалима. Он не брал денег, отказывался жить, как иудей, вел себя слишком мягко, презирал тело и не красно говорил; апостол должен править своей паствой, — говорили они.

Для Павла все это не было неожиданностью. Он не замедлил написать о них: "таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых. И не удивительно, потому что сам сатана принимает вид Ангела света. А потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их". Павел был просто изумлен некоторыми суждениями о нем, но если в Галатии в сходных обстоятельствах он реагировал гневно, то теперь, через десять лет, после духовного кризиса в Эфесе, он удивляет нас своим смирением ("Не полезно хвалиться мне… Я дошел до неразумия, хвалясь…") Так или иначе, нужно было ответить на обвинения и восстановить свой статус. Они принуждали Павла хвалиться, доказывать, что ему присущи все качества истинного апостола. Павел боится, чтобы никто не заподозрил в нем готовности к самоутверждению: "вы принуждаете меня", пишет он. Все послание проникнуто желанием укрепить веру своих горячо любимых друзей.

Таким образом, Второе Послание к Коринфянам, продиктованное Тимофею в Македонии, представляет собою не столько защиту, сколько демонстрацию качеств истинного апостола, пример для подражания. В послании можно найти самые сокровенные черты характера Павла, мотивы, побуждающие его к действию, его взгляд на задачу и содержание проповеди истинного посланника Христова.

Павел и другие апостолы не провозглашали своего превосходства — превосходит всех Иисус Христос: "Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего… Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое. Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирению. Потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, и дал нам слово примирения".

"Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом. Ибо незнавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом".

Павел решил не спешить в Коринф. С письмом отправился Тит и с ним еще двое христиан, одного из которых Павел назвал "братом, во всех церквах похваляемым за благовествование". По традиции считается, что это был Лука, ранние произведения которого уже были известны и ходили по рукам.

Павел хотел, чтобы коринфяне, успокоившись и укрепившись в вере, приняли его в общине, не знающей раздоров, обмана, греха и беспорядка. Он не желал быть вынужденным строго судить и управлять. Не хотел он и лично упрашивать их о пожертвованиях на Иерусалимскую церковь. Они все должны были делать добровольно, каждый по своему; есть лишь одно истинное мерило благодати: "Ибо вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, чтобы вы обогатились Его нищетою".

В самом конце послания, после настоятельной просьбы: "Радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомыс-ленны, мирны", — Павел диктует напутствие, едва ли не самое известное из всех его великолепных формулировок: "Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа со всеми вами".

Павел провел на севере весь год. Поддержав уже возникшие церкви в Македонии, он продолжил проповедь на незатронутых им раньше землях — в соседней провинции Иллирии, горной стране на побережье Адриатики, занимавшей территорию современной Албании и Южной Югославии. Не осталось никаких подробностей этого путешествия, но о том, как оно происходило, можно судить по словам самого Павла: "Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божий, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благодати, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах; нас почитают обманщиками, но мы верны, мы неизвестны, но нас узнают, нас почитают умершими, но вот, мы живы, нас наказывают, но мы не умираем, нас огорчают, а мы всегда радуемся, мы нищи, но многих обогащаем, мы ничего не имеем, но всем обладаем".

Павел почти уже собрался пересечь Адриатическое море и посетить христиан Рима, но огромные возможности для благовествования в Иллирии не оставили ему времени: он двинулся на юг, чтобы провести зиму 56–57 года в Коринфе. Павел прибыл туда в середине декабря и увидел, что коринфская община выздоровела — не было и следа былых столкновений. Его окружила атмосфера счастья и радости, и он мог посвятить теперь больше времени своему новому замыслу — сочинению Послания христианам в Риме, послания, выражающего самую сущность его мысли, в котором он ближе всего подошел к созданию философского труда, осторожно, внимательно составленной теологической композиции, которая, даже если бы Павел не написал больше ни одного слова, ставила его в один ряд с Сократом, Платоном и Аристотелем, в один ряд с лучшими умами античного мира — и всех времен.

У Павла уже было несколько друзей и дальних знакомых в Риме до того, как Акила и Прискилла вернулись туда из Эфеса. Легкость передвижения по хорошим дорогам империи привела к тому, что в Рим, центр мира, постоянно кто-нибудь шел или ехал; Павел мог передать свои наилучшие пожелания переехавшей в Рим приемной матери из Антиохии Сирийской и ее сыну Руфу, "избранному в Господе", двум своим сродникам-иудеям, отбывавшим вместе с ним заключение в Эфесе, "прежде него еще уверовавшим в Христа", Епанету, первому из обращенных в Ахайе, и многим другим.

Павел собирался возобновить прежние знакомства и предвкушал новое для него переживание — встречи с общиной христиан, которую он не основал. Чуждый всякой ревности, он жа'ждал услышать об успехах их веры и постоянно молился за них. Но посещение Рима приходилось отложить — неутомимого первопроходца, его звали вперед страны, не знавшие Христа, ему нужно было видеть лица людей, на которых впервые нисходит благодать Божия, слышать, как ширится и растет по всей земле благодарственная молитва. Поэтому Павел не поехал в Александрию Египетскую, в Карфаген и другие города северной Африки, где уже существовали христианские общины. Он обратил свои взоры на Испанию, самую западную и высоко цивилизованную провинцию империи. По дороге туда можно было заехать и в Рим, но не оставаться там долго. Павел никогда не строил на основании, заложенном другими. Но послан он был ко всем язычникам — цивилизованным и диким, образованным и невежественным. Поэтому он пишет римлянам: "весьма желаю увидеть вас, чтобы преподать вам некое дарование духовное к утверждению вашему, то есть утешиться с вами верою общею".

Между тем, первым делом Павел должен был доставить собранные пожертвования в Иерусалим, и таким образом, скоро попасть в Рим ему не удавалось. Павел решил передать римлянам весь опыт своего многолетнего служения Христу. Ему уже за пятьдесят, и четверть века он исповедовал и проповедовал учение Христа — зрелый христианин, уверенный в бесконечном превосходстве и власти Господа своего над всеми обстоятельствами жизни. В противоположность всем предыдущим посланиям, Павел теперь не ставит своей целью искоренение заблуждений или опровержение критики. Только один раз порицает Павел тех, кто искажал учение Христа: "и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их". И еще в одном месте проявляется тенденция Павла защищать себя от обвинений: "Итак я могу похвалиться в Иисусе Христе в том, что относится к Богу; ибо не осмелюсь сказать что-нибудь такое, чего не совершил Христос чрез меня в покорении язычников вере, словом и делом". Но он отрицает всякую личную заслугу.

Послание к Римлянам дышит спокойствием, искренностью и зрелостью. Оно содержит много глубочайших, сложнейших мыслей Павла и самые красноречивые его отрывки. Послание это стало предметом постоянного изучения, по поводу его написаны тысячи страниц комментариев и размышлений, каждое слово в нем проверено с теологической, философской и литературной позиций. Послание к Римлянам сыграло важнейшую роль во всей истории человечества. В нем Августин почерпнул основание своей веры, на нем основывал Лютер Реформацию. Прочитав Лютеровское "Предисловие к Посланию Римлянам", Дж. Уисли пишет, что сердце его было "странным образом согрето. Я почувствовал, что сомневался до этих пор в спасении через веру в Христа, только в Христа; но теперь ко мне пришла уверенность, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда. А надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. Ибо Христос, когда еще мы были немощны, в определенное время умер за нечестивых. Ибо едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть, кто и решится умереть. Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками".

Обнажив наше греховное происхождение, Павел обращается к вопросу, часто занимавшему его после проповеди в Галатии, и особенно в связи с бедами христианской общины в Коринфе: как христианин может перебороть, преодолеть грех, искушающий его? В рассуждении значительной длины Павел разъясняет римлянам, что самих себя до обращения в веру мы должны рассматривать как мертвых, должны осознать, что "жизнь воскресения" начинается в нас лишь с того момента, когда мы уверовали. Прибегая к сравнениям, Павел предлагает видеть себя не рабами греха более, а рабами Иисуса. Затем он обнажает сокровенные глубины недавнего духовного кризиса: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… Кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом…"

С волнением и торжеством он объявляет: "Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас. Итак, братия, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти; ибо, если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божий". Чудо духовного перерождения, Христос, Который живет в нас, всегда вдохновляет Павла — он пишет о том, как Дух Христов уводит нас от всякой беды, требуя взамен лишь искренней молитвы, и мы чувствуем, что мы — дети Божий. Звучит Павлов гимн жизни с Иисусом Христом ныне и вовеки — язык становится все возвышеннее, мысль все радостней. Наконец, он восклицает: "Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?…Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Он взял на Себя мои грехи, даже мои, и спас меня от закона греха и смерти".

Первому слова Павла привелось услышать Тертию, писцу. Продиктовав вступления и приветствия, Павел перешел к главной теме послания: "Я не стыжусь благовествования Христова, потому что оно есть сила Божия ко спасению всякого верующего", и выдвинул затем всемирно известное положение, цитируя пророка Аввакума: "Праведный верою жив будет".

Затем Павел показывает, что в человеке есть инстинктивное ощущение присутствия Бога, но отрицает и исключает его, как недостаточное. Понадеявшись на инстинкты, язычники опустились в нравственную клоаку; за примерами недалеко было ходить — Павел диктовал послание в Коринфе. Даже иудеи, со всеми их преимуществами, происходящими от того, что Бог впервые открылся им, гордые своей богоизбранностью, будут наказаны. Бог накажет их за усвоенное ими сознание самодовольного превосходства над другими народами, гордыню и самонадеянность. Павел не проповедовал снисходительного Бога. В кристальной чистоте и искренности призвания своего, с радостью говоря о милосердии и благодати Божией, он не скрывал, однако, что все люди будут судимы, ибо все люди грешны; "Но ныне" — пишет Павел с облегчением, — "независимо от закона явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия чрез веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих, ибо нет различия, потому что все согрешили и лишены славы Божией во Христе Иисусе, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его чрез веру, для показания правды Его в прощении грехов, соделанных прежде, во время долготерпения Божия и показания правды Его в настоящее время, да явится Он праведным и оправдывающим верующего в Иисуса. Где же то, чем бы хвалиться? уничтожено".

Павел посвящает иудеям особый, большой раздел послания, чтобы подчеркнуть свой тезис, что всепрощение не может быть заслужено, человек достигает прощения грехов только верой: "вменится и нам, верующим в Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса Христа, Господа нашего". И Павел переходит к первому, великолепному отрывку автобиографического характера: "Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией. И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни какая другая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем".

В следующем разделе послания, умоляя римлян не приспосабливаться к окружающему миру, но вести себя достойно, сообразно с новым рождением их, Павел снова, сам того не замечая, раскрывает многие черты своего характера; это случилось с ним уже и раньше, в первое его пребывание в Коринфе — нужно только взглянуть на его слова немного под другим углом, и мы увидим настоящий письменный автопортрет.

В 57 году, в Коринфе, Павел развил и использовал духовные способности свои до крайнего предела, воспринимая это необходимое усилие веры, как еще один дар Божий. Он трудился ради Господа неустанно и с великой серьезностью духа, сдерживая свой пламенный характер. Выносливый и терпеливый в лишениях, он торжествовал и радовался перед лицом грядущего. Радушный, дружелюбный человек, он любил помогать другим, но не гордился своей помощью, не пытался показать себя. Любовь его была искренней и непритворной, он быстро проникался симпатией, радовался с веселыми, рыдал с опечаленными. Он не различал людей по происхождению, богатству и положению: беднейший раб-христианин мог расчитывать на его добрый отклик, щедрую беседу. Действительно, у Павла был великий дар считать других лучше себя. Он любил всех братьев-христиан, несмотря на некоторую вспыльчивость свою и упрямство. Он считал, что важнее всего жить в гармонии с братьями по вере.

И с нехристианами-иудеями, и с язычниками Павел старался жить в мире, несмотря на их нелюбовь к нему. Издевательство, разочарованность, злоба и ложь противников его не поколебали уверенности Павла в том, что есть благо. Он благословлял гонителей своих и молился за них — как повелел Господь Иисус ученикам Своим на Масличной Горе. За зло Павел платил добром: давал пищу голодным и воду жаждущим, даже если то были его злейшие враги, не таил жажды отомстить, но оставлял все на соизволение Господне, ибо только Он знает, что справедливо, а что нет.

"Не будь побежден злом, но побеждай зло добром". Целью Павла было так полно проникнуться Христом, чтобы не осталось места ни для чего иного — ни в нем самом, ни на всей земле.

 

Глава 29. Перед лицом грядущего

Составляя Послание к Римлянам, Павел вспомнил все, что случилось с ним за последние двадцать пять лет — и сам собою вставал перед ним нерешенный, наболевший вопрос: почему иудеи как народ отвергают Иисуса, почему они не признают Его Мессией?

Павел часто размышлял об этом и обсуждал этот вопрос с друзьями — неужели Бог отверг иудеев? Но для него было совершенно ясно, что это не так: ведь он сам и многие другие иудеи были христианами. С другой стороны, если иудеи всем народом поднимутся до уровня понимания воскресшего Иисуса, язычникам, может быть, придется потесниться на второй план в христианской Церкви. В Послании к Римлянам Павел объясняет, что в отвержении иудеями Иисуса есть и положительная сторона — он видит здесь всю непостижимую глубину плана Божия: когда язычники войдут в Царствие Небесное, иудеи последуют за ними в еще более славный день.

Нельзя сказать, что Павел был вполне удовлетворен такой отстрочкой. Ведь он не просто любил своих соплеменников — всю боль Павла, все его сострадание к народу Израиля можно сравнить только с плачем Иисуса, взиравшего на Храм с Масличной горы, или с горьким восклицанием Его: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" Павел выражает свои чувства в таких словах, что, если вспомнить, как много значил для него Христос, трудно поверить, что это говорит Павел: "Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердце моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти…", "Братия, желание моего сердца и молитва к Богу об Израиле во спасение". Как и Моисей, Павел был готов поступиться своим призванием за покаяние и обращение своего народа.

Возвращение в Иерусалим с собранными пожертвованиями было для Павла последней возможностью показать свою любовь и провозгласить Христа своим соплеменником, невзирая на всю опасность такого выступления. Он понимал всю величину опасности, понимал, что под угрозой его план дальнейшей проповеди на Западе. Он умоляет римлян "Господом нашим Иисусом Христом и любовью Духа, подвизаться со мною в молитвах за меня Богу, чтобы избавиться мне от неверующих в Иудее, и чтобы служение мое для Иерусалима было благоприятно святым, дабы мне в радости, если Богу угодно, придти к вам и успокоиться с вами".

Первоначально Павел собирался отплыть в Иерусалим, как и прежде, на корабле паломников из Кенхрей в марте с тем, чтобы прибыть в Иерусалим к Великому Посту. Но коринфские иудеи узнали о его планах и поэтому придумали такой план: все моряки на корабле паломников должны были быть иудеями; темной ночью, в новолуние, на неосвещенной палубе они собирались выманить Павла поближе к борту. Удар, человек за бортом, все спят…

Но слух об этом стал известен Павлу. Он не собирался так бессмысленно умирать. Поэтому Павел решил идти пешком через Македонию и Троаду и прибыть в Иерусалим позже. По просьбе Павла каждая из значительных христианских общин выделила представителей, которые будут сопровождать его в пути и помогут доставить деньги нищим святым. В мгновенной и успешной организации этого дела видна вся мощь единения христиан. Тимофей из Листры и Гаий из Дервии представляли Галатию; Аристарх и Секунд были из Фессалоник; Сосипатр представлял Верию; Трофим и Тихик, оба греки, были жителями провинции Асии.

Павел и его друзья шли на север. Незабываемая греческая весна — дороги окаймляют цветущие ирисы, дикие розы и маки, дрожит молодая листва на деревьях… В каждом городе по пути в Иерусалим тревога Павла и его спутников росла — христиане, обладавшие даром толкования предсказаний Святого Духа, предупреждали их об опасности.

В Филиппах Павел задержался, чтобы провести пасхальную неделю, а спутники его направлялись дальше, в Троаду. Павел с Лукой отплыли туда же из близлежащего порта Неаполя. Дул сильный противный ветер, напоминая Павлу о предостережениях друзей — плавание заняло пять дней вместо обычных двух.

Павел уже нашел корабль: путники отплывали на следующее утро. Был субботний вечер, и христиане Троады собрались в арендованном ими доме в центре города, чтобы попрощаться с апостолом и его спутниками.

В небольшой троадской общине, образовавшейся в результате двух кратких посещений Павла и сильного влияния его проповеди в Эфесе, не было ни одного достаточно богатого брата, у кого в доме они могли бы собираться. Поэтому для собраний использовалось большое арендованное помещение на втором этаже; женщины приходили с детьми, которых не с кем было оставить дома. В этот вечер свободного места не было; в жарком и душном воздухе скапливался дым от тусклых масляных светильников; город был построен в узкой прибрежной долине, и даже апрельскими ночами не хватало прохлады.

Юноша по имени Евтих сидел в проеме окна и завороженно слушал Павла, раскрывавшего тайны веры. После легкой трапезы верующие разламывали хлеб и разливали вино — в повторение Трапезы Господней, в канун Дня Господня. Павел и его слушатели беседовали, может быть, в последний раз и старались не упустить ни одной минуты. Но Евтих тяжело работал перед тем весь день — его хозяин-язычник ничего не хотел знать о субботнем отдыхе; уже наступила ночь, и Евтих, помимо воли, начинал потихоньку клевать носом. Все глаза были устремлены на Павла, и когда Евтих опустил голову на грудь и заснул, никто из друзей не заметил этого и не разбудил его. Голос Павла еще звучал в ушах Евтиха, но он уже забыл, где он и что происходит.

Внезапно раздался шум, привлекший всеобщее внимание: Евтих выпал из окна на улицу. Окно было невысоко над каменной мостовой, метрах в трех, но Евтих упал очень неудачно. Когда Павел, поспешивший за бросившимися на помощь друзьями и родственниками юноши, спустился по лестнице на улицу, Лука уже поставил диагноз: Евтих был мертв. Все окружили Павла. Он опустился на колени и прижал тело юноши к себе. Те, кто хорошо помнят Писание, знают, что так же поступил Елисей, когда воскресил сына Сонамитянки. Павел сказал: "Не тревожьтесь; ибо душа его в нем". Применил ли Павел искусственное дыхание осознанно, или Дух Святой надоумил его — неизвестно. Лука, просвещенный врач, не может объяснить это чудо — познания врачей в те времена были недостаточны для понимания механизма восстановления сердечной деятельности после клинической смерти. Евтиха, все еще не очнувшегося, снова подняли на второй этаж. Павел был настолько спокоен и безмятежен, что остальные тоже успокоились. Пока юноша приходил в себя, Павел продолжил свою беседу. Братья причастились хлебом и вином. Они спрашивали и жадно слушали о пути спасения, пока не забрезжил рассвет. Наконец, неутомимые ученики разошлись.

"Между тем отрока привели живого и не мало утешились" — пишет Лука. Может быть, Павел вспоминал о событиях этой ночи, когда цитировал гимн в позднейшем Послании к Ефесянам: "Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос".

Павел выбрал корабль, не заходивший в Эфес. Ему не хотелось задерживаться, а многочисленная и гостеприимная эфесская церковь не преминула бы задержать его. Он опасался к тому же каких-нибудь новых неприятностей со стороны иудеев или возмущения горожан, которые помешают ему прибыть в Иерусалим ко дню Пятидесятницы. Первая остановка корабля должна была быть в городе Ассе. Спутники Павла отправились морем, огибая мис Лектум, а сам апостол решил срезать путь пешком, напрямик, что занимало меньше времени. По сухопутной дороге до Асса было всего около 40 километров. Выйдя на рассвете, Павел мог проделать этот путь за день: стояла прохладная погода. Нужно заметить, что такой выбор пути очень необычен для Павла — он почти никогда не ходил в одиночку.

Возможно, он хотел поразмышлять о будущем. В каждом городе пророки предупреждали, что в Иерусалиме его ждут преследование и тюрьма. Должен ли он воспринять эти предупреждения как божественное указание и отказаться от своего замысла, направившись прямо в Рим? Или ему следует пройти через испытания, ждущие его в Иудее? Выдержит ли он эти испытания? Павел поднялся на невысокие холмы и шел на юго-запад, пока дорога, поравнявшись с морем, не повернула на восток. В солнечный полдень отсюда, с высоты прибрежных скал, открывалась захватывающая дыхание панорама Малой Азии; справа, за сапфировыми водами залива, виднелись голубые холмы острова Лесбос. Впереди снежно-белые весенние облака играли светом и тенью, закрывая и открывая солнце. Далеко в самом конце залива Павел мог видеть туманные холмы, в которых лежал древний Пергам. Павел молился за христиан Пергама, и Смирны, и Эфеса, и Колосс, и Лаодикии…

Шаг за шагом апостол приближался к последнему кризису в своей жизни. Повернуть ли назад? Или идти вперед? В пустынной тишине слышны были только колокольцы овечьих стад и далекий лай пастушеских собак.

Павел постиг волю Господню — он решил смело идти навстречу испытаниям.

В последние несколько часов пути, когда солнце уже заходило, в сиянии заката перед глазами Павла предстала фантастическая картина причудливых скал — нагромождение гранитных глыб, увенчанное храмом, возвышающееся над ACCOM. Там, за скалами, лежала небольшая тихая гавань, где его ждали Лука и остальные, слегка встревоженные прогулкой в одиночестве их уже немолодого учителя.

Павел поднялся на борт. Встретившись с ним, друзья не могли прочесть на его лице ничего, кроме бесконечного, просветленного спокойствия.

Лука упоминает каждый порт, в котором корабль останавливался на ночь: Митиллину (Митилену), главный город Лесбоса, где жила некогда поэтесса Сафо, чьи поэмы ввели в литературный язык словечко "лесбиянство"; затем остров Хиос (хороший путь за день!); потом западный берег Самоса, большого острова напротив Эфеса, родину философа и математика Пифагора, жившего на пять веков раньше; наконец, в четверг 28 апреля корабль прошел между огромных мраморных львов, обозначавших гавань Милита (Милета) в устье реки Меандр — Милет, некогда бывший главным городом ионического побережья, уже уступил первенство Эфесу, но все еще был значительным портом.

Здесь кормчий собирался остановиться на два-три дня, и Павел успел встретиться с пресвитерами эфесской общины; были посланы гонцы, и они потрудились на славу: до полудня на весельной лодке они прибыли в Приену, оттуда на лошадях через холмы поскакали в Эфес и разбудили старейшин уже за полночь и вернулись с ними в Милет через сорок часов после отплытия, проделав в общей сложности около 70 километров. Гонцы спешили, но и старейшины не отставали — Павел звал их!

Они встретились в Милете. Лука записал слова Павла и видел, как потрясла пресвитеров его прощальная речь.

"Вы знаете", — говорил Павел, — "как я с первого дня, в который пришел в Асию, все время был с вами. Работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушений, приключившихся мне по злоумышлениям Иудеев; как я не пропустил ничего полезного, о чем вам не проповедывал бы и не учил бы вас всенародно и по домам, возвещая Иудеям и Еллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ныне я по влечению Духа иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, что узы и скорби ждут меня. Но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса, проповедать Евангелие благодати Божией. И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. Посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех; ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию. Итак внимайте себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею". Павел предостерег пресвитеров, почти повторяя слова Иисуса о волках, не щадящих стада, когда пастух не настороже — даже среди старейшин, стоящих перед ним, "восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою. Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас".

"И ныне предаю вас, братия, Богу и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со всеми освященными. Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: блаженнее давать, нежели принимать".

Слезы уже текли по лицам старейшин. Павел преклонил колени, и все вокруг сделали то же. Он молился, словами слишком сокровенными, чтобы Лука решился записать их (записывая речь, Лука, видимо, пользовался уже известным тогда искусством стенографии, но потом присоединился к молитве). Когда Павел поднялся, старейшины, пожилые люди, не стыдясь, рыдали. Они обнимали и целовали Павла, "скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его".

Старейшины проводили апостола до корабля. "Мы, расставшись с ними, отплыли".