Глава 31

Я помню первые истории о матери, что рассказывала мне Гаттергласс. В то время Глас была женщиной, и крысы вытягивали для меня ее колени, и мы лежали на склоне горы из консервных банок, презервативов и мульчи. Глас всегда находила величие свалки утешительным; там было проще говорить о старых добрых временах, без прокисшего молока, сочащегося из ее скорлупок.

Тот запах разложения все еще заставляет меня думать о доме.

Глас качала меня взад-вперед, и, хотя я изображал возмущенную гордость, втайне наслаждался каждой секундой.

– Твоя мать, – начинала она, – невероятное создание…

Сам я никогда не вспоминал маму, едва осознавая, что потерял ее. Но знал, что это важно. Я переставал кормить замороженным жареным рисом крыс Гаттергласс и слушал, открывая для себя, что мама была самым невероятным созданием – Богиней. Также я уяснил, что из всех ролей, которые она играла, роль моей матери была наименее важной.

Но потом и это знаменательное откровение мне прискучило, я соскальзывал с коленей Глас и принимался строить замок из старых жестянок из-под краски. Я действительно не понимал.

Но позже…

Наши воспоминания похожи на города: мы сносим какие-то строения и используем обломки для возведения новых. Некоторые воспоминания – яркое стекло, ослепительно красивое в лучах солнца, но потом настают темные деньки, и они отражают лишь осыпающиеся стены заброшенных домов окрест. Некоторые воспоминания похоронены под годами упорного строительства; их гулкие залы можно никогда больше не увидеть, не спуститься в них, но все же они служат фундаментом всему тому, что надстроено выше.

Однажды Глас сказала мне, что, по большому счету, люди – это воспоминания: воспоминания в их собственных головах, воспоминания о них в головах других людей. А если воспоминания похожи на города, а мы – наши воспоминания, значит, мы похожи на города. Я всегда находил это утешительным.

Если бы десятилетие назад ты спросила шестилетнего мальчика, несущегося за светящейся стеклянной девочкой по теплым кирпичным лабиринтам электростанции Лотс-роуд, он бы ответил: «Конечно, я видел свою маму».

Если бы ты могла заставить его прекратить выпендриваться перед девочкой-лампочкой, испуганной купанием в цистерне с водой, если бы ты могла заставить его оторвать глаза от созерцания того, как она подключает себя в сеть и светится так ярко, точно маленькое солнышко, и если бы ты могла заставить косноязычного маленького засранца сформулировать мысль, он бы рассказал тебе все о своей матери.

«Ты слепая? – спросил бы он. – Глупая? Она там. Вон же…»

…с ним и Электрой, подбивающими друг друга совершить все более самоубийственную глупость во славу своего пола (и плевать, что они разных видов). Он рассказал бы тебе, как бок о бок с мамой сражался с кранами; как они заарканили Луну и оттащили ее в небо, оставив висеть там, словно старую покрышку на веревке. Напомнил бы, что, когда она пела, затихала река и что однажды она испекла ему вот такой огроменный асфальтовый торт (он бы как мог широко раскинул свои недоделанные шестилетние ручки), и он съел его до крошки – конечно, съел, ты что, назвала его девчонкой?

Вот что бы он рассказал тебе, и это было бы правдой, потому что он помнил это, сложив в своей голове стеклянные здания воспоминаний. Пройдет много времени, прежде чем он осознает разницу между фантазиями и более старыми и глубокими истинами, которые они отражали.

Однажды, когда я стал много старше и уже забыл об этих выдуманных почти-воспоминаниях, я подумал, что сейчас наконец-то встречусь с Матерью Улиц по-настоящему.

Я шел по переулку Олд-Кент-роуд, из-за упавшего мусорного бака выскочила бездомная кошка, и – сейчас-то мне это очевидно – я безо всякой причины подумал: «Это Флотилия». Я не сомневался: с минуты на минуту из тени хлынут Кошки, мурлыкающие, шипящие, кишащие блохами. Тут-то я и увижу ее, тут-то наконец узнаю…

Но буквы на уличных знаках не двигались, как бы пристально я на них ни пялился, и, хотя я прождал так долго, что одинокий комочек меха успел найти себе вкусняшку, за которой и погнался, другие кошки за ним не последовали. Лиса – да, а также не заметивший меня продавец наркоты и парочка его клиентов, слишком обдолбанных, чтобы еще замечать, кто там на них смотрит, пока они совокупляются, привалившись к стене, но кошки – ни одной.

И, знаешь что? Больше, чем когда-либо еще, я чувствовал облегчение – потому что все мои фантазии, все те полтгевоспоминания уцелели.

Это чего-то да стоило.

 

Глава 32

– Вы могли бы, по крайней мере, признать, что понятия не имеете, что делаете? – спрашивает Иезекииль. Он не прилагает усилий, чтобы изменить выражение лица, но, несмотря на то, что каменный рот все еще поет осанну, я замечаю презрительный изгиб губ.

– Я серьезно, – повторяет он, – ибо, если вы упорно делаете вид, что знаете, как вести армию, раздавая идиотские распоряжения, я встаю перед необходимостью объявить своим ребятам, что сын Богини имбецил. Это ударит по боевому духу, но лучше уж так, чем если они станут слушать вас.

Мы находимся на Набережной, на северной стороне моста Челси. Иезекииль стоит на своем постаменте на углу сада Королевского Госпиталя. Тяжеловесная туша старого Викторианского лазарета нависает над нами; он на капитальном ремонте, и я разглядываю леса, нервно оплетающие его кирпичную кожу, но ничего не движется. Возможно, это нормальная, безжизненная сталь, но в последние дни все металлические трубки меня напрягают.

«Расслабься, Филиус», – призываю я себя, стараясь полностью сосредоточиться на Иезекииле:

– А чем так глупа идея? – спрашиваю я, как мне кажется, очень разумным тоном.

– Вопрос глупый.

Остатки моего терпения шипят в раздраженном вдохе:

– Слушай, – рявкаю я, – мы должны найти способ сохранить эффект внезапности, а когда у тебя в распоряжении сотня тонн долбаных ходячих камней, это легче сказать, чем сделать. Я всего лишь предложил, что раз мы вынуждены передвигаться по ночам из-за Лампового народа, то вы, камнекожие, должны держаться, как пустые статуи: волочиться от одного постамента к другому, пока мы не придем туда, куда идем, и Высь ничего не заметит.

Я на самом деле весьма горд идеей, но практически слышу, как брови Иезекииля скребут по карающей коже, ползя вверх по лицу.

Его тон иссушил бы и лишайники:

– Во-первых, мы – Тротуарные Монахи. Почетный караул Богини Улиц; мы не прячемся и не крадемся, и, несомненно, не волочимся.

Во-вторых, вы имеете хоть какое-то представление, как тяжело двигать карающую кожу? Поэтому ее и называют карающей, Высочество. Если вы хотите, чтобы у нас остались силы сражаться, надо идти кратчайшим маршрутом, а не «волочиться» от постамента к постаменту, петляя по городу до тех пор, пока уже не сможем переставлять ноги.

И, в-третьих, вы не «просто предложили», вы сказали это перед моими людьми, в равной степени солдатами и священнослужителями, и они восприняли «предложение», исходящее от божества, – к сожалению для нас всех, представленного тобою, – как приказ. Приказ, который в действительности означает, что они должны прикончить себя самым изнурительным и унизительным способом – и, кстати, почти наверняка вручить победу врагу.

Мне пришлось сказать им, что вы пошутили, и теперь они считают, что у сына их Богини больное чувство юмора. Но это лучше, чем если бы они поняли, что он или заговаривающийся идиот, или, что более вероятно, сумасшедший.

– Послушай, приятель… – начинаю было я, но Иезекииль меня перебивает:

– Я вам не приятель. Я либо покорный слуга вашей матери, обязанный, скрепя сердце, служить и вам, либо человек, который приложит своей известковой перчаткой хайло надоедливого маленького гаденыша, нарушающего заведенный мною порядок. В любом случае, о приятеле речи не идет.

Я так близок к тому, чтобы наговорить ему гадостей, – если он думает, что может взять меня голыми руками, я более чем счастлив проучить его.

– Прекрасно, – шиплю я, – с чего вдруг такая враждебность? Гаттергласс сказала, ты согласен, чтобы я вел их вместе с тобой…

Иезекииль застыл. Будучи статуей, он и так вел себя довольно спокойно, но сейчас стал еще неподвижнее. И это, уж я-то знаю, каждый раз чертовски пугает.

– Можно и так сказать, – он выталкивал слова сквозь сжатые губы.

– Да? А как еще можно сказать?

– Можно сказать, что все это затея Гаттергласса. Сперва я смеялся, потом понял, что он серьезен, и проспорил два битых часа, а под конец он угрожал отдать мое тело обратно Химическому Синоду и удостовериться, что свое следующее воплощение я проведу в абстрактной скульптуре с отверстиями во всех самых неудобных местах. В этот момент, да, полагаю, можно сказать, я «согласился», что вы можете вести их со мной.

– О, – а я-то уже возгордился, воображая себя неистовым полководцем каменного войска. Теперь чувствую, как эта гордость ласточкой ныряет в мой желудок.

– Гаттергласс хочет, чтобы вы находились в пределах видимости, – каменный голос ангела сочится отвращением. – Он хочет, чтобы мы помнили, за кого боремся. Откровенно говоря, я думаю, чучело кошки и пугало были бы лучшими символами ужасающей красоты Нашей Леди, но, к сожалению, у нас есть вы.

Скрежетание камня заглушает любую попытку оправдаться. Широкие серые крылья простираются по обе стороны от Иезекииля, бросая на меня тень.

– Если она хочет, чтобы мы вдохновились, ей следует прийти и вдохновить нас самой, – я слышу в его голосе горчайшую жалобу. – Мне нужны реальные преимущества, не символические. Мне нужна Флотилия, мне нужен Великий пожар, единственное оружие, которого когда-либо боялся наш враг, – он устало выдыхает. – И мне нужен отдых. Мы идем в бой против Короля Кранов, во имя Темзы… Мне нужен Бог. А вместо этого у меня есть вы, – он качает тяжелой каменной головой и уходит, тяжело хлопая каменными крыльями.

 

Глава 33

В парке Баттерси собиралась армия. Фонари замерцали по берегу реки, белый свет заструился вдоль дороги к мосту Челси – сияющие духи заполнили пустые плафоны. Белосветные разминали свои электромагнитные поля, переговариваясь возбужденными вспышками. Некоторые разжились островерхими стеклянными колпаками, наподобие военной формы, и теперь неумело друг другу салютовали. Виктор, в рваном пальто, пил, прислонившись к столбу, и покачивал головой, наблюдая их энтузиазм.

Гаттергласс тоже не сидел без дела. Лисы и одичавшие собаки потявкивали, лаяли и боролись на траве. С истинно собачьей послушностью они подчинялись балковым паукам, явившимся к их помойным ящикам, чтобы оторвать их от собирания отбросов рассказами о Великой охоте. В глубине заросшего парка, вдали от белых береговых ламп, светящиеся янтарные фигурки упражнялись в военных вальсах, выстраивая атаки с медленных поворотов. Ударные волны выворачивали деревья и кружили опавшие листья в стремительных вихрях. Были призваны все сто одиннадцать семей Натрииток, и многие пришли, но от Электры и ее сестер не было ни слуху ни духу. По рядам прокатился слух, что Филиус Виэ грызет свои черные ногти, волнуясь из-за их отсутствия.

Тротуарные Монахи мучительно медленно, сберегая силы для грядущей битвы, шли сквозь толпу, раздавая благословения от имени Леди Улиц.

А на парковой скамейке с видом на Темзу Бет наливала принцу этой «армии» чашку хорошего крепкого чая.

– Они, – Фил развеял крошки над полупустым пакетиком «Хобнобс», покоящимся у него на коленях, – удивительные.

– Ты еще шоколадные не пробовал, – сказала Бет. – Просто крышу сносят.

– А есть шоколадные? – с благоговейным ужасом в голосе переспросил он.

Бет рассмеялась:

– Тебе еще учиться и учиться, кузнечик.

– Кузнечик?

– Это такое насекомое.

– Я знаю, что такое кузнечик, Бет, но не понимаю, почему ты так меня назвала. Во всяком случае, у меня на две ноги меньше, и я не могу прыгать, как они. Я имею в виду, я бы хотел, но…

– Фил, это просто… – перебила его Бет, но шансы, что он знаком с кунг-фу, были ничтожны. Она вздохнула. – Не важно.

Пар засвистел из чайника, и девушка благодарно улыбнулась Белосветному, вскипятившему его на коленях (она не могла выговорить его имя, поэтому прозвала «Стивом»). Бет разлила воду в две щербатые чашки с героями мультика «Мистер Мэн», которые нарыла в помойке. Девушка досчитала про себя до девяноста, выудила чайные пакетики, добавила молока и протянула одну чашку Филу, уставившемуся на нее:

– И что я должен с этим сделать?

– Выпить.

Он подозрительно прищурился на жидкость, а потом сделал большой глоток.

Бет улыбалась и потягивала свой чай, пока Фил, согнувшись от кашля, плевался.

– Ой, – тяжело прохрипел он.

– Горячо?

– Обжигающе! Люди действительно это пьют? Добровольно? Какое варварство.

– Обычно мы дам ему немного остыть, – она потянулась и выудила печеньку из пакетика, лежащего у него на коленях. – Значит, ты утверждаешь, – проговорила она, возвращаясь к предыдущему разговору, – что нас освежуют, – девушка удостоверилась, что Стив не видит ее лица и не может читать по губам.

– Я никогда этого не говорил, – запротестовал парень. – Это просто: все, что мы должны сделать, так это перевести этот сброд, – он дернул большим пальцем в сторону разношерстной орды в парке позади него, – через мост, в восточную часть Сити, на Блэк-фрайарс. Построить их и дойти маршем до Святого Павла, да чтобы старый Щебнелицый не заметил.

– Ага, – Бет макнула печеньку в чай, – но Белые и Янтарносветные попытаются вцепиться друг другу в глотки, как только окажутся в сотне ярдов друг от друга. Не представляю, какое это привлечет внимание. И Тротуарные Монахи полны решимости атаковать Высь с развевающимися флагами и долбаными фанфарами. И я понятия не имею, как совладать с собаками. Напомни, что будет, если войско Выси застигнет нас в открытую?

Фил с опаской снова поднес чашку ко рту, украдкой бросив взгляд на Бет, – проверить, все ли он делает правильно.

– Они распотрошат нас, как набитый мусорный мешок, – ответил парень. – Возможно.

– О, значит, и освежуют нас только возможно.

– Именно.

Повисла долгая тишина.

Ни один из них не упомянул поцелуй.

То мгновение на Кэнери-Уорф застряло во времени, словно одинокий выкрик, который нужно либо подхватить, пока не угасло его эхо, либо забыть вовеки.

«Будь осторожней с этим поцелуем», – резко предостерегла себя Бет. Они на войне. Девушка подумала об отце, горестно застывшем за кухонным столом. Как же можно позволить себе кого-то любить – да, она разрешила себе мысленно произнести слово «любить», – когда они могут не пережить ночи?

Фил погрузился в односторонние гляделки с последней уцелевшей печенькой.

– В свое время это казалось неплохой мыслью, – пробормотал он. – Просто: встретить девушку, собрать армию из всякого сброда и повести ее на штурм твердыни Бога Небоскребов, – он пристально посмотрел на лакомство. – Попробовать «Хобнобс».

«Встретить девушку». Бет внимательно глядела перед собой и молчала.

– Подводя итог, – проговорил он в тишину, – коли на то пошло, мысль реально ужасная. Но это, по крайней мере, наполовину твоя вина. Я был готов смыться. Я бы убрался быстрее, чем канализационная крыса вниз по трубе. Это ты заставила меня остаться.

Бет молча улыбнулась.

– Да, это я: сирена, призывающая к самоуничтожению.

Он надолго уставился в воду, а потом, так запоздало, что ответ казался уже почти не по теме, проговорил:

– Но я рад. Рад, что остался.

Бет посмотрела на него:

– Даже если это была ужасная мысль?

– Да.

Бет поизучала тротуар под ногами, как будто трещины на нем могли показать хитросплетения ее возможного будущего, потом плеснула на них мутными остатками чая и встала.

– Фил, – окликнула она. – На пару слов?

Она одними губами попрощалась с Белосветным и повела Фила между деревьями под прикрытие массивных буков. Опавшие листья хрустели под ногами.

Наконец Бет повернулась к парню лицом. Сердце сжалось в груди, хотя девушка и чувствовала, что он уже знает, о чем она собирается говорить.

Выражение его лица не было ни болезненным, ни равнодушным, чего она больше всего боялась. Напротив, его серые глаза казались полны решимости.

– Хочешь поговорить о прошлой ночи?

– Да.

– Думаешь, это было ошибкой.

Бет проглотила комок воздуха:

– Да.

– Ты думаешь – что? Это отвлечет нас? Что это слишком опасно?

– Да.

– Думаешь, мы должны быть просто друзьями?

– Да.

Он подошел к ней. Теплое облачко его дыхания окатило ее лицо:

– Хочешь сделать это снова?

– Да…

В конце должно было последовать «но», но Бет его так и не выговорила, потому что губы Фила, в шероховатых асфальтовых крупинках, уже накрыли ее губы, и девушка ощутила жар его языка.

Их руки вскинулись, и они обхватили головы друг друга, словно поцелуй был обещанием, которое они давали друг другу: обещанием просто быть там, обещанием спастись.

Но ведь они не могли сдержать этих обещаний?

Бет запустила пальца в волосы Фила и жестко потянула его назад, и он, задыхаясь, отстранился. Девушка посмотрела на него, по-настоящему посмотрела, в его широко распахнутые глаза, и увидела ловушку, в которую он попал. Его голос звучал в ее памяти: «Высь собирается убить меня». Она словно бы стояла над невообразимой пропастью, ее пальцы перегибались через край. Слишком рискованно. В ее голове вспыхнуло воспоминание: пол, усыпанный фотографиями. Настало время остановиться. Маленькие взрывы наводнили ее вены. Кровь в ушах гремела артиллерийской канонадой. Настало время отступить. В голове звенело.

Сейчас.

Они упали в холодные листья в неуклюжем клубке рук и ног, их ладони неуверенно блуждали по телам друг друга. На долю секунды Бет показалось, что она не осмелится. В следующее же мгновение девушка просунула пальцы ему под одежду, и почувствовала потрясающий жар его ладоней под поехавшей вверх толстовкой. Парень потянул футболку Бет, и та стащила ее через голову. Все происходило настолько быстро, и она собиралась позволить этому произойти…

«Нет, – подумала она, – я собираюсь заставить это произойти». Она прижалась к Филу и поцеловала, решившись быть смелой, направляя его руки к бюстгальтеру.

Увы, парень слишком долго с ним боролся, и после нескольких попыток девушке пришлось отстраниться.

– Христа ради, Фил, это лифчик, а не кубик Рубика.

– Что?

– Головоломка…

– Головоломка? Типа тест? Я что, должен контрошу по этому сдать?

– Не самая худшая идея, что мне приходилось слышать, – рассмеялась она. – Так, давай я. – Она щелкнула замочком, а потом заколебалась, внезапно осознав, что парень смотрит на нее так, что в дрожь бросает. Сильнее, чем что-либо в жизни, она одновременно и хотела, и не хотела, чтобы он отвел взгляд…

«Окей, – в голове это больше звучало, как молитва, чем, как решение. – Окей».

– Теперь снимай джинсы, – сказала она, высвобождаясь из своих собственных. Нервы превратили ее просьбу в приказ, и девушка внутренне содрогнулась, но Фил, похоже, не возражал.

Он, конечно, не отвернулся, не отвернулась и Бет, когда обнажился парень. Она пристально изучала игру мышц под его кожей и острые очертания бедер. Не сделать этого было бы грубо.

Они осторожно приближались друг к другу, как незнакомые партнеры в танце. Бет вспыхнула, когда они осторожно положили руки друг другу на бедра, и увидела, что цвет его лица тоже изменился. Они широко, до боли в челюстях заулыбались.

– Ого, – вырвалось у Фила.

Сквозь деревья просочился какой-то звук: волнение, уничтожающее тишину. Бет различила крики и хруст веток под бегущими ногами. Над головой завихрился воздух, взбиваемый тяжелыми каменными крыльями.

Фил упал на корточки, утягивая за собой Бет. Мгновение Бет была уверена, что их застукали, и ее накрыла горячая волна смущения, мгновенно остуженная осознанием, что, скорее всего, их атаковали. Она подняла голову и, напрягая свои новые, обостренные чувства, прислушалась, ища врага.

А потом сквозь удары крыльев услышала голос Иезекииля, звенящий снова и снова с евангельской радостью:

– Это Кошки! Филиус, выходи быстрее, это Флотилиях Кошки здесь!

Фил перестал шарить по подлеску в поисках одежды и обернулся к Бет, застенчиво разводя руками, но она перебила его прежде, чем он заговорил:

– Потом, – сказала она, подрагивая от смеси облегчения и ноющего разочарования и предвкушения, от которого коленки казались развязавшимися узлами. – Я знаю.

Четыре гибких кошачьих силуэта брели по траве, прокладывая извилистую и таинственную, как все кошачьи тропы, дорожку. Тротуарные Монахи, Ламповый народ и Каменники в восхищении отступили назад, пока четвероногие легенды протискивались сквозь их ряды, властно подергивая хвостами.

Над разношерстной армией прокатились вышептываемые имена, как ветерок через камыши, имена из никогда не позабытых историй:

Кранбурн, Герольд.

Вандл, Ведущий в мечту.

Тайберн [8]Кошки из Стаи носят «говорящие» имена, имеющие прямое отношение к Лондону: Кранбурн – улица, Вандл – река, Тайберн – район.
, — испуганно шептали они, – Палач. – Черный Кот, проходя мимо, оскалился.

Флотилия…

Флотилия!

Время от времени одна из Кошек останавливалась, потягивалась и терлась о чьи-нибудь ноги; счастливчик тут же впадал в религиозный экстаз.

Фил двинулся через беспорядочную толпу на поляну, где кружили Кошки. Долю секунды спустя, Бет помчалась вслед за ним, натягивая толстовку через голову и обнаруживая, что перепутала зад и перед. Отодвинув капюшон с глаз, она увидела, как Фил опускается на колени.

Облезлая полосатая кошка, стоящая во главе группы, вскочила к нему на руки.

– Флотилия, – прошептал он. – Флотилия – дорогая Темза, как же ты нам нужна! Полосатая замурлыкала в ответ, громко, как мотоцикл.

Другие Кошки, черная, черная с белым и серая персидская с порванным ухом, катались по траве, гоняя солнечных зайчиков, сыплющихся с кожи Белосветных. Перс сел, заложил заднюю лапу за голову и начисто вылизался размашистыми движениями ярко-розового языка.

– Гм, Фил, – пробормотала Бет, наблюдая за странноватым кошачьим воинством с нарастающим беспокойством, – разве это не просто, ну, ты знаешь… кошки?

Парень не ответил, но возмущенный голос из бронзового летчика-истребителя Второй мировой выкрикнул:

– Богохульство!

Бет проигнорировала его, следя за пристальным взглядом Фила. Он смотрел мимо Флотилии, мимо нетерпеливых солдат, силясь разглядеть что-то в темноте. Бет знала, что он высматривал: мерцание обширных юбок речной воды, улыбку зубов – церковных шпилей, руки, что были колыбелью легендарного Великого пожара. Он искал признак присутствия той, кого четвероногие телохранители должны защищать.

Но сколько бы они не всматривались в сгущающиеся над парком Баттерси сумерки, в ответ глядела лишь темнота.

 

Глава 34

Пол Брэдли стоял на неиспользуемой дороге и таращился на стены заброшенного туннеля. Рот его был суше кирпичной пыли, витающей в воздухе. Он бегал от картины к картине, улица за улицей, прочесывая стены, телефонные будки, доски объявлений – все, что Бет могла использовать в качестве импровизированных холстов. Зная стиль дочери, он мог мгновенно определить, ей ли принадлежит граффити.

Он следовал за бегущим страусом здесь, за танцором фламенко в черной шляпе там – их были сотни, всегда наполовину спрятавшихся, кокетливо торчащих из-за кустов или посаженных за решетки сливов. Число рисунков потрясало.

Пол удивился уколу наполнившей его ревности: сколько времени его дочь, должно быть, потратила, рисуя эти картины, а потом посмеялся над собой: «А что? Разве ты в то время требовал ее внимания?»

Выдохшийся и обессиленный, он вошел в состояние, подобное диссоциативной фуге, вывернутой наизнанку: обращал внимание на крышки каждого люка, на тонкие тени, отбрасываемые голыми ветвями каждого дерева. Картины Бет прятались в случайном нагромождении множества граффити, которыми пестрело Хакни, как кодовые слова, зашифрованные в тексте, но теперь он знал, как расшифровать ее. Были места, где рисунков было больше, места, где мистер Брэдли чувствовал ее присутствие более остро, и он следовал за этими ощущениями, как пилигрим.

В конце концов след оборвался у огороженной заброшенной железной дороги. Он вплел пальцы в проволочные петли и тупо уставился на рельсы, исчезающие в туннеле под шоссе, когда заметил, что на одном из камней между шпал нарисован крошечный черный кролик, ныряющий в норку.

Пол улыбнулся, втиснул мысок ботинка в забор и начал подниматься.

В туннеле он нашел рабочий фонарик. Включив его и увидев картины, он покачнулся – сколько фрагментов памяти Бет, – но ни один из них ничего для него не значил. В эти мгновения паники между ними словно бы раскинулось невообразимое расстояние…

Он вспомнил, как переживал, что дочь поздно научилась говорить, лежа без сна и представляя, что она выросла, но по-прежнему лепечет, как младенец, пытаясь понять, как быть, если он не сможет даже поговорить с нею. Мэриэнн посмеялась над ним, но страх казался таким осязаемым.

А теперь здесь, на стенах этого странного пустого туннеля, было изображено столько насилия, как будто Бет выплеснула весь гнев на кирпичи. Тут был атакующий черный бык, там – змея, обвившаяся вокруг кларнета, скелеты, звезды и бабочки, танцующие средь горных хребтов, и…

Мэриэнн.

Пол тяжело выдохнул, как будто его ударили. Мэриэнн, его жена, мать Бет, появлялась снова и снова, размытая и бледная, словно призрак.

Остальные граффити были садом ярких неоновых фантазий, и затесавшиеся среди них белые меловые линии, возрождающие Мэриэнн к жизни, были настолько невзрачными, что он едва не проглядел ее – он никогда бы не поверил в это, но он ее проглядел.

Мужчина снова посмотрел на сражающихся животных, летающие планеты, солдат и чудовищ, и на этот раз увидел битвы, в которых сражалась Бет, мир, в который она сбежала, и память, запечатленную в мелу, живущую в нем.

Он сунул руку в карман куртки, и пальцы коснулись бумаги, и он вытащил мятую книжку в мягкой обложке. Да, он понял.

Он тяжело выдохнул в туннельный холод.

– Бет, – начал он. – Мне так… – затем остановился, проглотил извинение и пообещал себе, что, когда будет просить прощения, сперва удостоверится, что дочь рядом.

Пол взглянул на один из меловых набросков Мэри-энн и сглотнул.

– Я найду ее, – пообещал он, и на сей раз голос его не дрогнул. Он знал, что был не первым, кто разговаривал с этим изображением матери Бет, и мужчину окутало тепло. Впервые, с тех пор, как она исчезла, он почувствовал, что немного понял девушку, снова и снова рисовавшую маму в этом темном, безопасном месте.

Он выключил фонарик и устремился к выходу из тоннеля. За ним следил пристальный меловой взгляд жены. Несмотря на усталость, осевшую, как ил, в его ногах, он обнаружил, что может, пусть и еле волочась, бежать. Ему предстоял долгий путь в поисках свежих следов краски.

 

Глава 35

– Достаточно ли сего знака Ее благосклонности, чтобы удовлетворить вас, Камнекрылый? – речь Гаттергласса была до странности формальной. – Наша Леди Виз отправила вызывающих наибольшее доверие воинов, чтобы возвестить о своем прибытии.

Они собрались за закрытыми ставнями киоска мороженого, стоящего посреди парка. Иезекииль упал на колени перед свои принцем, едва он приземлился, по каменному одеянию пошли трещины. Бет заключила, что жест уважения предназначался в равной степени и Принцу Улиц, и облезлой полосатой кошке, которую тот ласкал.

– Да. Безусловно, да, – Иезекииль никак не мог отвести глаз от Флотилии, его голос был хриплым от страха. – И я от всей души раскаиваюсь в своей дерзости, Высочество. Мое неверие – грех… – он заколебался, а потом снова склонил голову. – Я охотно – наиохотнейше – приму любую епитимью, каковую ваше высочество посчитает уместной…

«Его высочество» приподнял руку, призывая Тротуарного Монаха помолчать, искоса глянул на покачивающегося Гаттергласса, потом на Бет, пожавшую плечами. Парень выглядел жутко неуютно.

– Поднимись, – сказал он наконец.

Обсыпаясь каменной крошкой, Иезекииль, заскрипев, поднялся на ноги.

– Вон отсюда, – велел Фил.

Иезекииль было запротестовал, но парень его перебил:

– Поторапливайся.

Когда ангел вышуршал из комнатки, Гаттергласс пробормотал:

– Да уж, это было сильно.

– Это было смущающее, вот как это было, – огрызнулся Фил. – И я не знаю, что он думал, когда извинялся, но он прав: я был идиотом. Извиняться за то, что назвал меня так, – полная чушь.

Хрупкие глаза Гаттергласса крепко зажмурились в мольбе о терпении:

– Как бы то ни было, – заметил он, – с его стороны было неуместно выказывать тебе неуважение. Как-никак, ты – объект его преданности.

– Не л, а моя мать.

Гаттергласс спокойно на него посмотрел:

– У тебя ее имя. В тебе ее кровь. За тобой ее прихожане.

Из ноздрей Фила вырвался расстроенный вздох:

– Точно.

Крысиные хвосты высунулись из-под лопаток Гаттергласса, когда тот наклонился выглянуть за дверь после ухода Иезекииля:

– Уверен, что не согласишься назначить хотя бы символическое наказание Камнекрылому? – спросил он. – В конце концов он – изувер. Без наказания он, вероятно, будет чувствовать себя обманутым.

Фил твердо покачал головой, и Гаттергласс вздохнул и поклонился. Дюжина подрагивающих тел вынесли его из комнатки, словно пушистая конвейерная лента.

– Темзы ради! – Фил сполз на пол и уронил голову на руки. Флотилия свернулась у него на коленях, утешительно замяукав. Бет присела рядом и обняла парня. Она все еще немного нервничала, касаясь его кожи.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Я – Бог. Разве это не означает, что должен? – уголки его губ поползли вверх, но это была не улыбка.

– Хочешь об этом поговорить?

– Не о чем тут говорить, – ответил он. – Но здесь что-то не так, что бы Глас ни говорил. «Возвестить о своем прибытии»? Никто никогда не видел Кошек без их Госпожи – никто о таком даже не слышал, с тех самых пор, как много лет назад Флотилия исчезла вслед за нею самой. Все не так, как должно быть. Понимаешь, к чему я клоню?

Бет внимательно на него посмотрела, легко распознав охватившее его чувство: он никогда бы в этом не признался, но ему было страшно. Фил изо всех сил старался сложить историю, чтобы придумать оправдание, почему предстал перед всем этим один, без родителей и их защиты.

Уже не в первый раз Бет почувствовала вспышку гнева к отсутствующей Богине. Девушка глубоко вздохнула и дала Филу единственный ответ, от которого всегда начинала чувствовать себя лучше:

– Она тебе не нужна. Без нее мы даже лучше справимся.

Принц потер глаза и заозирался:

– Темза, тухлая рыба и педрила ее подери, – заявил парень. Он встал, выпрямился, и Флотилия соскочила с его колен. – Тогда давай покончим с этим.

– С чем? – переспросила девушка.

– С этим долбаным цирком на колесах. Если они хотят Бога, я покажу им Бога, но не ручаюсь, что он придется им по душе.

Ламповый народ даже не ступил на мост, когда завязалась первая стычка. Широкобедрая Натриитка двинулась в сторону Темзы. Она не шла – демонстративно парила на своих полях в дюйме над землей, со струящимися оптоволоконными волосами, красуясь перед презренными Белыми. За нею на мостовой раздельными группками стояли Белые и Янтарные. Родня беспокойно помигивала, испуганная близостью реки, но искра гордости не позволяла девушке дрогнуть.

Непрерывный сверкающий спор на мгновение потух, и все затаили дыхание, пока Белосветные и Натриитки молча на нее смотрели. Огромные подвесные тросы моста растянулись между ними в тугие треугольники, подобные корабельным парусам.

Мужества Янтарносветной хватило лишь на первые десять футов моста. Потом она посмотрела вниз, на рябящую смертоносную воду, подскочила на три фута в воздух и приземлилась, ослепительно визжа, обвиняя ближайшего Белого в том, что тот толкнул ее.

Был ли обвиненный Белосветный виноват или нет, он не стал тратить напряжение на оправдания. Вместо этого набросился на девушку, и, мгновение спустя, они, сцепив поля, схватились в дюйме друг от друга, над бетоном. Безмолвный рев толпы походил на мазл-флеш батареи пушек. Янтарная девушка взяла верх, выгнувшись вперед, ее руки двигались наподобие ножниц. Юный Белый сложился назад почти вдвое, стеклянные зубы скрипнули за прозрачной челюстью. Крошечные трещинки побежали по пояснице Белосветного, и каждый провод в его теле вспыхнул горячей болью.

Что-то бросилось между ними – серое пятно, слишком быстрое, чтобы разглядеть, – и две стеклянные фигуры расцепились. Белый влетел головой в столб.

Пятно обернулась слегка пошатывающимся серокожим парнем, стоящим посреди дороги, держа прут-копье наизготовку. Взгляд Филиуса Виэ был решительным и твердым.

Оба Ламповых человека повернулись, как один, и атаковали, бросившись на парня с противоположных сторон. Копье дрогнуло, когда их поля попытались выхватить его, но Филиус был слишком быстр и слишком скользок. Он крутанулся в порывистом, грубом движении, подбил копьем Янтарносветную девушку под колени, повернулся на каблуках, хлопнул Белого древком в грудь, и тот растянулся на мостовой.

Парень мгновенно остановился, не совершив ни одного лишнего движения.

Бет смотрела на него во все глаза. Ламповый народ замолк, отчего стало совсем темно, но девушка видела, как вздымается грудь принца, яростно втягивая воздух. Потом он снова зашевелился: обмотав сверкающие волосы Натриитки вокруг пальцев, потащил ее, брыкающую и вспыхивающую, на балюстраду.

Бет в ужасе разинула рот, когда он швырнул Янтарносветную девушку через край. Девушка-лампа вспыхнула ослепительным криком, а потом потемнела.

Бет почувствовала, что ее собственное сердце почти остановилось. Ламповые люди, стоящие вокруг, глядели испуганно и зло. Он что, просто…

Нет, вот она, почти невидимая в немом ужасе, безвольно висит в воздухе.

– Следующий световой субъект, белый или желтый, ударивший другого солдата, отправится принимать ванну, – заявил Фил. Он позволил оптоволоконным волосам на дюйм скользнуть между пальцами. Единственным светом, который увидела Бет, была вспышка фонарика Виктора, переводившего сообщение.

– Если вы действительно так сильно хотите сразиться с кем-нибудь, что не можете потерпеть до кранов, подойдите и хлопните меня по плечу, – продолжил он. – Я не прочь выпустить пар.

– Без шуток, – пробормотала Бет. Ей было страшно смотреть на девушку, свисающую с его пальцев.

В полной тишине он с минуту продержал Натриитку над рекой, а потом сбросил ее дрожащей, едва мигающей кучей на дорогу. Поднял свой прут и пошел через реку – разъяренный силуэт, держащий путь на север.

Бет вскинула рюкзак на плечи и побежала его догонять. Армия, ошеломленная внезапной вспышкой жестокости, тупо побрела за ними. Бет заметила парочку непокорных вспышек позади себя, но прежде, чем успела отреагировать, Виктор уже притянул Белосветного мальчика к ноге, посветил ему в лицо, шлепнул и подтолкнул обратно к родителям.

Бет нашла Фила облокотившимся на копье. Должно быть, парень слышал, что она идет, но не оборачивался.

– Господи! – Бет покачала головой. – Показал, кто в доме хозяин? Если бы та девушка выскользнула, ты получил бы нехилый мятеж.

Гнев отступил, и теперь серые глаза Фила светились беспокойством:

– Да, – пробормотал он, – но, если бы бунт их объединил, это уже было бы чем-то.

Бет недоверчиво на него покосилась:

– Так ты этого ждал?

Он криво усмехнулся.

– Если они подумают, что я необъективен, то взорвутся быстрее Уолтемстоукской фабрики фейерверков. Но теперь Белосветные видели, как я избиваю Янтарносветную, а Натриитки – как валяю Белого в грязи.

– Твоя идея?

– Глас. Она сказала, если мне удастся их взбесить, они объединятся… по крайней мере, на время.

– А что потом? – поинтересовалась Бет.

Улыбка слетела с губ Фила:

– Остается надеяться, что к тому моменту моя матушка будет у нас на подхвате, – сказал он, – потому что слово Богини – единственное, что удержит их от того, чтобы перемолоть друг друга в песок, из которого они сделаны.

Электра прижалась спиной к облепленной грязью стене коллектора и постаралась не дышать. Даже легчайшее мерцание могло выдать ее.

Металлические волки рыскали не далее, чем в пяти футах от входа в маленький, заполненный по щиколотку грязный водой проходной туннель, где она пряталась. Единственным светом оказалось смутное зарево разлагающихся листьев, но трубчатой армии Выси темнота не была помехой. Единственным ориентиром, в котором они нуждались, был шипящий скрежет проволоки по кирпичу: сигнал их госпожи.

Как любая юная Натриитка, Электра знала канализацию, как проводку на тыльной стороне руки. Туннели были единственным способом передвигаться по городу днем, не ослепнув от Дневной лампы. Лек сотни раз ощупью пробиралась к крышке люка в Хакни, чтобы повидаться с Филиусом, пока бабушка была слишком сонной, чтобы застукать ее. Когда волки и их стальные укротители спустились в дорожный провал, ей ничего не стоило следовать за ними по кишкам Лондона.

Электра шла узкими, вьющимися параллельно основным, вспомогательными туннелями, защищенными от смертоносной воды. Девушка заглянула за угол: Проволочная Госпожа возвышалась в центре волчьей шеренги. Темнокожая девочка, обвитая ею, выглядевшая высушенной, как ядрышко старого ореха, служила центром ее мощи.

Лек представила, как выскочит и сокрушит трахею девушки своими полями, как Проволочная Госпожа, разъяренная, но ослабевшая, станет разматываться с тела мертвого раба, когда она ударит со всей силы, какую только сможет натанцевать.

Сразись с ней. Убей ее. Она жаждала этого так сильно, что нити болели, но вместо этого девушка склонила голову, притушила свет громыхающего пульса, позволяя существу пройти мимо в конец туннеля.

Девушка не могла сразиться с нею, не здесь – здесь Госпоже достаточно будет поцарапать стеклянную кожу Электры и обнажить провод под напряжением, туннельный метан сделает все остальное.

Ожидание рвало на части.

После стольких часов в темноте в туннеле стало немного светлее. Лек видела грязное сияние ночного города в отверстии в дальнем конце, воздух наполнил неповторимый звук – свистящий порыв реки.

Лек отпрянула с прохода, когда волки протопали мимо, прощупывая все вокруг своими полями, пока не нашла ржавую лестницу.

Свежий воздух взбодрил ее глотком надежды, и девушка выбралась из люка. Перед нею вздыбилась монолитная глыба красного кирпича, и она попыталась сориентироваться. Вот река, во всей своей вспенивающейся смертоносности, вот перекинувшийся через нее мост с толстыми подвесными тросами…

Лек потемнела от шока.

Рассеявшись по мосту, толкаясь друг с другом, как светлячки в воздушном потоке, текли сотни светящихся фигур. Но поражали не люди сами по себе, а их цвета — белые и желтые, идущие вперемешку, так близко, что их собственный свет был почти неразличим.

Вперемешку! Лек недоверчиво пялилась на них. Тощая фигура, всего лишь клочок тени среди всего этого света, вышагивала впереди, указывая им направление своим прутом.

И наконец-то Лек поняла, что смотрит на армию. Вот почему Проволочная Госпожа сюда пришла. Натриитки и Белосветные не просто так шли вместе, они намеревались вместе сражаться.

В нескольких ярдах впереди первый Трубчатый волк выскочил на Набережную, мягко приземляясь на стальные лапы.

Электра сжалась за припаркованным автомобилем. Мгновение она колебалась, какая-то ее часть увидела надвигающуюся битву бабушкиными глазами: волки, налетающие на неподготовленных белых и примкнувших к ним янтарных, их клыки, рвущие стекло и провода…

Мгновение Лек представляла расправу с удовлетворением. Когда сотрясая асфальт приземлился второй волк, она сделала свой выбор.

Развернувшись, она бросилась на середину дороги, высвечивая сообщение со всем напряжением, которое могла сгенерировать.

«Филиус, вас атак…»

Электра вздрогнула всеми нитями, когда стальные волки настигли ее.

 

Глава 36

– Хоть бы эти чертовы священники поторопились. Я вырежу их из брони, если…

– Фил!

Парень поднял глаза:

– Что?

– Это тебе о чем-нибудь говорит?

Его пристальный взгляд проследовал за указательным пальцем Бет.

– Какая-то янтарная Лампочка, – пробормотал он. – Не разгляжу, какая. Что она делает…? – Фил побледнел и перевернул копье. – Готовься, – прошептал он девушке. Потом выгнул спину, выпятив ребра, и проревел голосом, громче, чем весь городской шум: – НАС АТАКУЮТ!

Первыми пришли Трубчатые волки, лая и разбрызгивая слюну, обгоняя пустые стальные скелеты своих укротителей. Их тяжелые лапы оставляли внушительные дыры в дороге.

Натриитки соединили поля, и каждая жила пылала сдерживаемым напряжением. Танцуя, они спотыкались, но старались ставить ноги прямо, несмотря на дрожание земли. Бет почувствовала, как волосы в наэлектризованном воздухе встают дыбом.

Первая ударная волна срезала передние лапы ведущего волка, и тот со стальным воем рухнул мордой в асфальт, но другие перепрыгнули через него, сталкивая кости своего одностайника в реку, атакуя.

Двести ярдов. Сто восемьдесят. Сто пятьдесят. Бет прикидывала расстояние. Время замедлилось, и бешеный галоп стаи обернулся серией стоп-кадров. Каждый зазубренный клык и неровный металлический коготь фиксировались в ее памяти. Она видела стеклянных танцовщиц, вступивших в очередной военный вальс – слишком медленно, слишком медленно. Пятьдесят ярдов. Бет закрыла глаза и напряглась в ожидании удара.

– Эй, Брэдли! – проорал знакомый голос. – Какого черты, ты думаешь, я добивался для тебя этих способностей?

Бет резко распахнула глаза. Все поле зрения заполняли клацающие и воющие челюсти.

«Во имя Матери Улиц, к черту все!» – подумала Бет.

Она бросилась вперед, и бой поглотил ее.

Бет слышит мой крик, и я бегу, а слетающие с губ боевые лозунги теряются среди ветра. Моя скорость размазывает улицы, обращая реку в ртуть. Я чувствую вкус боя в желудке. Натриитки исчезают позади меня в шрамах света. Теперь передо мной – только противники, только поблескивающие клыки. Только добыча. Мои губы кривятся. Я – уличный дикарь.

Я рычу.

Может, я никакой не полководец, но я – охотник. Я бросаюсь на волков, а они бросаются на мое копье.

У Бет звенело в ушах от проносившихся мимо металлических клыков. Вокруг разрасталось стальное торнадо, а она была в его оке. Девушка металась от трубки к трубке, от морды к спине, инстинктивно удерживая равновесие. Пот шлейфом стелился по воздуху. Уличный Принц и его копье мелькали повсюду, словно всепроникающий серый дым. А рядом с ним громадный зверь, вдвое выше человека, медведь, состоящий из копошащихся крыс, голубей и городского мусора, вспарывал волчьи животы.

Гибкие кошачьи силуэты ринулись в драку: отряд Флотилии ступил на тропу войны. Жалкое шипение кошек, царапавших стальные скелеты, было почти что комичным, но чудовища Выси, казалось, принимали их всерьез: тщетно гонялись за Кошками, пытаясь поймать, подворачивая ноги и вывихивая суставы. Их движения выглядели паническими.

«Они боятся их, – подумала Бет. – Они боятся кошек, и страх сводит их с ума».

Армия Бет подбадривала своих чемпионов, одного за другим валивших металлических гигантов, спутывая их ноги, не гнушаясь грязных приемов.

Но они были не единственными павшими. Железные челюсти хватали стеклянные фигурки, отражая яркие янтарные вспышки – последние всполохи погибавших. Бет поджала ноги и метнула себя от задних лап одного животного прямо к морде другого. Оно лязгнуло челюстями, но девушка чуть свернула в сторону. Холодный металл ударил по руке, и она, охваченная страхом и возбуждением, схватилась за него, безжалостно вцепляясь в волчий загривок. Память вскипела знакомым голосом: «Мои руки способны сокрушить стальные балки». Бет рванулась вперед и зацепилась за уголок волчьей пасти. Животное дернулось, смыкая челюсти, но клыки были расставлены слишком редко, чтобы задеть ее руки. Костяшки пальцев побелели, и девушка почувствовала, как сталь прогнулась под давлением пальцев. Сжав зубы, она схватилась посильней и потянула.

Волк закричал, ужасающим животным воем боли, когда она поймала его «на крючок».

Челюсти зверя съехали набок, держась лишь на тонкой полоске металлоломной ткани. Волк взвизгнул и рухнул на бетон.

Секунду Бет ошарашено моргала, лежа среди стальных костей.

«Я сделала это – вырубила Трубчатого волка».

Но тут железные клыки впились в ее плечо, и она закричала.

Бет оседает, и что-то внутри меня отзывается болью, но я не могу ей помочь. Пространство между нами размыто металлом. Медведь – Гаттергласс – с ревом сминает одного волка, перестроившись в огромный кулак, расплющивает другого. Клыки вспарывают ему бок, и он кровоточит червями.

Под железнодорожным мостом бешено кружатся дьявольски неукротимые Натриитки. Воздух пропитан кордитом. Аватар чистого света выпрыгивает наружу из сердца их круга, валит трубчатого гиганта на землю и секунду спустя угасает. Его работа сделана. Расплавленный шлак, бывший раньше гигантом, приваривается к дороге: крутой металлический изгиб, словно замерзшая волна.

В мою сторону устремляется коготь. Я парирую и наношу ответный удар. Рискую посмотреть под мост. Пять истощенных стеклянных женщин, создавших аватар, лежат плашмя – их энергия иссякла.

Воздух вокруг Бет завибрировал от крика. Волк встряхнул ее, зубы пронзили плечо ужасающей, обостряющейся то тут, то там болью. Девушка почувствовала, что сознание покидает ее. Рука, прижатая к груди, покрылась вязкой, маслянистой черной кровью, запекающейся под ногтями.

«Притворись мертвой, притворись мертвой, – она понятия не имела, откуда в голове взялась эта мысль. – Притворись мертвой».

Через пару секунд притворяться не потребуется.

Волк бросил девушку, удар сотряс тело.

Зверь встал над ней, металлотрубная пасть широко распахнулась…

…и не захлопнулась.

Бет удивленно моргнула. Петли по углам импровизированной челюсти натужно визжали, но трубчатый волк не мог закрыть рот. Ноздри зверя извергали облака ржавчины.

– Че, парни?! Да! Очень сильно хорошо!

Бет вздрогнула, перекатываясь на плечо. Сквозь волны тошнотворной боли она увидела Виктора, стоящего в нескольких ярдах поодаль на тротуаре, в развевающейся шинели, взмахивающего фонариком, словно дирижируя оркестром. Вокруг него нетерпеливо толпились Белосветные, яркие, словно миниатюрные звезды.

Глаза русского безумно вспыхивали:

– Теперь, ребятки, мои хорошие ребятки, еще, – потребовал он. – Еще.

И стеклянные парни поправили свои фуражки и выгнули спины, потея чистым светом, выступающим на лбах.

Волчьи челюсти открывались все шире и шире, петли, визжа, сопротивлялись. Бет смотрела с испугом и восхищением, как две половинки звериной морды внезапно выгнулись, и с оглушительным визгом протеста чудовище Выси вывернулось наизнанку.

Одуревшая от происходящего, Бет встала. Порыв проспиртованного, с гнильцой, дыхания окатил девушку, когда Виктор наклонился осмотреть ее плечо. Она чувствовала, что уже исцелилась: цемент в крови затянул рану.

– Как это ты, Царица? – пробормотал он, почти загипнотизированный видом ее странной крови. – Даже в Спецназе такому не учить, моя богиня.

Девушка заметила других рыщущих волков, с пастями, посверкивающими в свете противников, и сердито толкнула русского.

– Нас окружают! – прокричала она ему в лицо. – Вперед!

Бет побежала на оранжевое свечение Натрииток. Жар обдал ее шею, когда Ламповые люди поспешили за ней.

Боль пульсировала в болтающейся поврежденной руке.

«Богиня, – подумала она. – Кто это чертова Богиня?»

Первая атака Выси оказалась слабой. Его волки кружатся на месте, хватая зубами воздух, но их теперь гораздо меньше, чем было. С другой стороны, нас тоже. Я бросаюсь бежать, осколки стекла кусают ноги. Мусорный тигр несется подле меня, и с нашей стороны раздаются усталые приветствия – всего два или три слышимых голоса, но молчаливый хор светится до самых облаков. Они думают, мы победили.

Но теперь подходят укротители: покачивающиеся металлические скелеты нетвердой походкой бредут по дороге, их шаги ухают, как колокола. Они приседают среди обломков волчьей стаи, сортируя лом пальцами, слишком маленькими и ловкими на массивных руках. Вместо ногтей у них гаечные ключи, кувалды и ножницы, проворно совмещающие суставы заново. Плечи соединяются с бедрами, монтируются полувосстановленные черепа.

Павшие волки встряхиваются и, рыча, поднимаются с асфальта, в то время как наши мертвые остаются пылью на земле.

Передо мной, нетвердо тряся головой, встает восстановленный волк. Я пружиню от его плеча и ударяю укротителя по коленной чашечке.

Он падает, но собратья тут же его восстанавливают. Это Металлическая Медицина, и нам нечем на нее ответить.

– ИЕЗЕК! – удается прореветь мне, прежде чем зверь, которого я использовал в качестве трамплина, вгрызется мне в живот. – ГДЕ ТЫ?

Воздух, перемалываемый тяжелыми крыльями, обдул кожу Бет. Вдоль набережной по каменной насыпи захлопали руки, капельки воды поблескивали на пальцах.

В поле зрения, продвигаясь толчками, вошли каменные фигуры всех возможных форм, в одеждах десятков веков.

Они с трудом добрались сюда; грязь со дна реки все еще цеплялась за их ноги. Но теперь скульптурный полк стоял на Набережной. Через просветы, пробитые временем и стихиями в их броне, Бет видела оскаленные зубы и пульсирующие, втягивающие воздух, глотки.

Тротуарные Монахи что-то замышляли.

Бет заглянула в глазную щель одного. Его глаза были с усилием распахнуты.

Потом, как один, Тротуарные Монахи исчезли.

«Что?.. Где?..»

Ответом ей был визжащий лязг. Через дорогу трубчатый гигант упал на колени, схваченный бронзовой обнаженной и каменным ученым. Их руки мелькали, разрывая металл, как бумагу, и Бет поймала себя на том, что не может оторвать глаз от стройной бронзовой женщины, стоявшей напротив нее, – вильнув литым бедрами, та легко оторвала металлический череп от плеч.

Пара статуй снова исчезла и вновь появилась, чтобы подрезать колени другого укротителя.

Безумная надежда заполнила Бет теплом.

«Почему же ты раньше не замечала, что статуи двигаются? – удивленно думала она. – Потому ли, что они перемещаются слишком медленно или потому, что слишком быстро?»

На берегу реки с новой силой закипела битва. Тротуарные Монахи мерцали, исчезали и вновь появлялись, обрушиваясь врагам на головы, придавливая металлических чудовищ немалым весом. Воздух наполнился учащенным дыханием, молитвами и криками.

Священники несли потери. Настоящая кровь бежала из их ран, черная и липкая из-за недостатка воды. Девушка наблюдала сражение с испуганным, жгущим горло восторгом, осмелившись надеяться, что Тротуарные Монахи изменят ход событий.

Этого не происходит. Священники не меняют ход событий.

В пылу сражения я лишь мельком наблюдаю бойню. Бедные камнекожие выдыхаются, замедляясь, словно игрушки, у которых кончается завод, и то тут, то там волки разбивают их. Статуи наводняют поле боя плотно сидящими надгробиями.

Осталась, возможно, четверть волчьей стаи и горстка укротителей. Но этого достаточно: их умелые пальцы уже перебирают трубковые суставы.

Где Бет? Я нигде не вижу ее.

Копье кажется тяжелее, чем обычно, и только тогда я замечаю, что правая рука разорвана. Боль льется в плечо, как будто она ждала, пока я замечу рану, чтобы выскочить и удивить меня. Трубчатые гиганты потрясают улицу тяжелыми шагами.

Волки уже кружат. Первобытный страх полощется в животе. Есть только одно, что остается сделать.

– Отступаем! – кричу я. – Отступаем к реке!

Секунду Глас пялится на меня. Потом кивает и перестраивается в огромную мусорную голову, вопящую голосом сотни крыс:

– ОТСТУПАЕМ! ОТСТУПАЕМ!

Мои солдаты – стеклянные, из плоти и каменные – вздрагивают, а потом как можно быстрее бросаются к воде. Натриитки тянут Тротуарных Монахов с отрубленными конечностями, оплетя их полями, словно рыболовными сетями. Я стою, подгоняя их, пока последний Белосветный не пробегает мимо. Вот я сам поворачиваюсь и мчусь за ними, и Трубчатые волки радостно воют, пускаясь в погоню.

До берега реки меньше сотни шагов. Расстояние тает. Я чувствую холодное дыхание волков на спине. Первые достигшие кромки воды солдаты моей армии топчутся в нерешительности. Некоторые оглядываются на меня с растерянным и выражением лиц, чувствуя себя преданными. Я знаю, что они думают: если волчья стая загонит их в реку, все они погибнут.

Я ловлю взгляд Гаттергласса. У нас всего один шанс.

– ОТВОРОТ ВПРАВО! – кричу я,

– ОТВОРОТ ВЛЕВО! – орет Глас, и я впрыгиваю в ряды моей армии и начинаю практически швырять стеклянные тела к западу вдоль набережной. У Гласа, превратившегося в гигантскую руку, сметающую десятки Тротуарных Монахов в противоположном направлении, получается быстрее.

Стеклянные девушки и парни кричат бессвязными вспышками бледно-желтого света. Под весом своих товарищей один из священников крошится в кровавый гравий. Однако в наших рядах открывается брешь. Волки пытаются притормозить, но их импульс слишком велик, и, проносясь мимо, они лишь изворачиваются, пытаясь тяпнуть нас за лодыжки. Металлические лапы в пыль сокрушают бетонный барьер, и звери, поднимая брызги, падают в реку.

Прерывисто дыша, я улыбаюсь Гласу.

Волчья стая встряхивается, шелестя по щиколотку в воде, поворачиваясь, готовясь нас преследовать. И останавливается.

Один из укротителей смотрит вниз на речную поверхность, и я знаю, что он видит: отражения Металлического Человека и Трубчатых волков в окружении сотен других отражений, в костюмах, джинсах или потрепанном камуфляже. Отражения без оригиналов беспощадно улыбаются, держа сварочные горелки, которые пофыркивая, начинают разгораться.

Я вспрыгиваю на пустой постамент на Набережной как раз вовремя, чтобы увидеть, как факел Зеркальной знати касается волчье отражение. В то же мгновение настоящий волк испускает страшный вопль, а его морда, вспыхнув раскаленно-белым, начинает плавиться.

У меня все еще звенит в ушах, когда каменная рука ложится мне на плечо. Я смотрю Иезекиилю в лицо; он поздравляет меня с маневром. Я рассеянно киваю.

Подо мной волки пытаются выбраться из реки, но их отражения скованы цепями и намордниками, и как звери ни рвутся из них, с тем же успехом они могли бы попытаться оторваться от собственных теней.

Чувствуя тошноту от того, что я заставил делать Зеркальную знать, я отворачиваюсь…

…и то, что я вижу, повергает меня в ужас.

В тусклом свете на другой стороне дороги стоит одинокий Трубчатый волк. Девушка, сидящая на его спине, смотрит на меня. Ее волосы перевязаны шелковым шарфом, а лицо испачкано металлом и запекшейся кровью. Она излучает чистую, непримиримую ненависть; буквально сочится ею. Почти лениво она протягивает руку в сторону наших рядов.

– Нет! – хочу крикнуть я, но даже не знаю, издал ли хоть один звук.

Усики колючей проволоки – сотни змееподобных нитей – расправляются со свирепой скоростью. Натриитка, девочка моложе меня, едва ли успевает вздрогнуть, прежде чем проволока с хрустом перегрызает ее шею.

«О нет. О, Темза, нет: Проволочная Госпожа…»

Еще больше усиков, еще больше изувеченных тел, еще больше смертей. Высь послал свою верховную жрицу уничтожить нас.

Я было кидаюсь ей наперерез, но ноги не слушаются.

– Ты – единственный, кто может ее остановить! – ору я на себя, хотя, откровенно говоря, этот оптимизм – не более чем чертов безумный лай. У нее есть носитель, так что она, по меньшей мере, так же сильна, как и я.

Носитель Госпожи соскакивает с волчьей спины и мчится к нам. Ее окружает гудящее облако блестящего металла, и я представляю, как эти усики опускаются в реку, взбивая воду в пену, уничтожая Зеркальный народ и волчьи отражения.

Она может обнулить преимущество.

«Ты – единственный, кто может остановить ее». Но мне не придется делать это одному.

Встречая окутанную сталью девушку, я выкрикиваю боевой клич, в основном просто от ужаса. Колючие нити оплетаются вокруг меня, но мне удается выкрикнуть – всего несколько слов, – прежде чем они плотно закрывают мой рот.

– Бет, помоги мне!

Бет посмотрела на Набережную. Этот голос, голос улиц, подстегнул ее мышцы, хотя девушка и споткнулась, захваченная головокружением.

– Фил! – закричала она. – Фил! Где ты?

Ответа не было, но теперь он был ей и не нужен: она видела бурлящий проволочный клубок, стоящий на самом краю реки. Тротуарные Монахи пытались подобраться поближе, но плети проволоки отмахивались от них, словно кнуты, удерживая на расстоянии. Все казались напуганными этой проволочной штукой.

Серая рука, кровоточащая тысячью крохотных порезов, потянулась из клубка, сжимая металлический прут, но проволока обмоталась вокруг запястья, и рука не могла протащить оружие внутрь.

Бет ринулась в спутанное, зубчатое металлическое облако и принялась рвать нити. Проволочные витки с шипением терлись друг друга, раня ей лицо, обдавая каждый дюйм кожи обжигающей болью, но Бет не отдернула руки, чтобы защититься.

«Фил, – с отчаяньем подумала она, – Фил… держись!»

И погрузилась в самое сердце чудовища.

Ее ждали две фигуры: Фил, лежащий на спине, ужасно изогнутый, весь в кровавых ручейках. Зубы его оскалились, рука вытянулось, копье – наизготовку, но проволока держала его, и парень не мог освободиться.

– Бет! – пробормотал он сквозь сомкнутые колючками губы. – Бет, возьми мое копье. Убей носителя.

Бет едва его слышала. Она уставилась на другого обитателя проволочной чащи. А тот смотрел на нее.

Кара была похожа на одного из мультяшных человечков на электрическом стуле, только вместо молний была проволока, держащая девушку над землей и раскинувшая ее конечности крестом, зафиксировав в таком положении.

Какая-то бесполезная часть мозга Бет отметила, что на Каре джинсы, одолженные ею, – даже в благотворительном магазине они выглядели малость невзрачными, а сейчас и вовсе превратились в лохмотья, скользкие от запекшейся крови и грязи. Правая ноздря Кары была разорвана в клочья, а рот стал шире: зубастая ухмылка от уха до уха.

Но глаза были такими, какими помнила Бет.

Эти глаза узнали Бет, так же, как она узнала их.

– Бет! Помоги мне! – вопль разорвал губы Фила, и прут с грохотом упал на мостовую у ног девушки.

– Убей. Носителя, – парню не хватало дыхания.

Бет ринулась вперед, охваченная отвращением и ужасом, и потянула проволоку, сжимающую горло Кары. Пытаясь скинуть металл, она лишь царапала ногтями Карину кожу, а колючки впивались в ее собственные руки. Ладони стали скользкими от крови.

– Кара, – нелепо протараторила Бет. – Кара, ты в порядке? – Кара не ответила; ее губы были сшиты ужасной проволокой.

Уголком глаз Бет увидела Фила всего на мгновение, на его лице, словно физическая боль, читалось неверие и разочарование. А потом усики проволочного существа перетащили его через балюстраду и сбросили в реку.

Проволока вспыхнула и связала Бет по рукам и ногам. Колючки вгрызались в нее, но боль казалась далекой – все казалось далеким, кроме искалеченного лица подруги.

– О, б-боже, Кара, – запинаясь, пробормотала она.

Вдруг Бет разобрала оранжевый свет: обнаженная, ярко светящаяся девушка спешила к проволочному клубку. Блики слепили глаза, но Бет их не закрыла. Она могла читать боль, написанную на Кариной коже. Стеклянная девушка поравнялась с Бет, но даже не взглянула на нее. Бет смутно догадывалась, что девушка выглядит знакомой, а потом поняла: это первая Натриитка, которую она видела.

«О, Боже, Кара, мне так жаль».

Стеклянная девушка протянула руку к Каре, ярко горя от напряжения. Мелкие трещинки поползли вверх, она протянула другую руку и в строго контролируемом танце начала пробираться в проволочный шар.

Стекло на ее груди треснуло и затуманилось. Кусочки кожи отделились и завращались, сверкая, пойманные собственным магнетизмом.

Проволока неохотно скользнула назад; дюйм за дюймом. Колючки мучительно сползли с рук Бет, оставляя красные отметины. Лишившись их поддержки, девушка упала. Нить, удерживающая Фила под водой, натянулась, выглядя почти хрупкой.

«Бет, помоги мне!»

Зубы Бет стучали от страха, но она пощупала вокруг себя и нашла под ногами прут-копье. Рыча от натуги, подняла его и перерезала проволочный усик пополам.

Проволочное чудовище отпрянуло от боли при касании копья, и Карино лицо размылось, когда колючки обернулись вокруг девушки, будто прижимая ее к сердцу. А потом, словно огромное насекомое, клубок поднялся на сотню длинных и тонких ножек, затащил девушку на мост и унесся прочь.

«Кара…»

– Фил! – Бет была изумлена, истощена. Попыталась идти, но обнаружила, что не может. Рухнула на колени и поползла к балюстраде. В воде не наблюдалось никакого движения. Ощущение тепла на коже подсказало, что стеклянная девушка рядом.

– Филиус, – Бет задыхалась, – он там… Он… Я должна… – она попыталась подняться, но была слишком слаба. Проволочные колючки вытянули из нее все силы.

«Он называл это металлическим паразитом. О боже мой, Кара…»

Девушка откатилась назад, хрустнув челюстью о камень.

Электра бросила на Бет жалостливый взгляд и закрыла глаза.

Через прозрачные веки Бет увидела страх, но лишь секундный.

Потом Электра выпрямила свое потрескавшееся тело и головой вперед прыгнула в Темзу.

Мгновение Бет видела ее свет, поблескивающий в глубине. Потом вода начала бурлить и кипеть, и в воздухе повеяло пахнущим гарью газом.

Бет беспомощно смотрела, но не могла понять, что произошло, пока водную гладь не прорвали два тела. Фил, едва ли в сознании, слабо кричал. Кожа там, где его держала Электра, пузырилась красным, а потом становилась черной. Челюсти стеклянной женщины были плотно стиснуты, нити накала начали исчезать, как перегоревшие предохранители, но она успела оттащить парня на отмель.

Грязь липла к мокнущим ожогам, и он свернулся, словно эмбрион, защищаясь от боли.

– Лек, – это был лишь шепот, но Бет, стоящая над Набережной, ясно его услышала. – Лек.

Нащупав ее позади себя, парень схватил стеклянную девушку за руку. Кожа его закурилась, там, где он ее коснулся.

Электра улыбнулась и промерцала что-то на своем языке, которого Бет не понимала.

Со стоном боли Сын Улиц потянулся к ее щеке, но реакция достигла лица Электры, и оно сгорело под его рукой.

– Фил! – Бет скользнула вниз, в сторону Набережной, к песчаной косе и, шатаясь, пошла в его сторону. – Фил! Что мне сделать? Что мне сделать? – она отчаянно и глупо кричала на него. – Что мне сделать?

Она упала возле Фила, и обхватив голову парня руками, принялась ее укачивать. Его кожу покрывали порезы, а ожог на запястье почти стер татуировку короны из башен. Речная вода хлынула из его горла, когда он попытался ответить.

– Что мне сделать? – шептала Бет в его волосы.

– Знаешь, что она сказала? – задыхаясь, он откашлял с галлон грязной воды. На его лице читалось явное удивление. – Она сказала: «Если ты собираешься вести ублюдочных Белых, научи их танцевать».

Голова Фила снова упала девушке на колени, глаза закрылись. Но его грудь по-прежнему поднималась и опадала. Он потерял сознание, но был жив.

Бет узнала трепещущий звук – крылья голубя.

– Пойдем, девочка, – от голоса веяло мусорным ветром. – Скоро соберется еще больше волков, а мы не в состоянии с ними сражаться. Давай его мне.

Упитанные серые голуби сгрудились над телом парня, и Бет почувствовала, как дюжины голубиных коготков вцепились в ее джинсы, капюшон и волосы.

– Пойдем, – прошептал, охрипнув от напряжения, Гаттергласс.

Поднявшись в воздух, Бет увидела под собой мерцающие тела и мигающие огни: Иезекииль и Виктор командовали отступлением. Над трубчатой мордой сомкнулась вода. Но Бет знала, что ей больше всего запомнится, какая картина будет преследовать в минуты спокойствия…

…фрагменты: маленькие, маленькие кусочки мужчин, женщин и детей, которых она сюда привела. Матовое стекло, гравий и кровь.

 

Глава 37

Лунный свет отбеливал статуи среди надгробий. Из-за глубоких теней каменные фигуры выглядели усталыми. Ветер разносил звуки: замедленное ровное дыхание, то там, то тут раздавался храп. Обмякнув внутри своей карающей кожи, Тротуарные Монахи спали.

Стояло очень раннее утро. Они работали всю прошедшую ночь.

Кладбище заполнил звук каменных крыльев, и один за другим священники посмотрели вверх. В полной тишине Иезекииль опустил первое тело: парня, запеленатого в статую Викторианского ученого. Он бросил его к ногам Петриса, как будто это было в порядке вещей. Петрис кивнул, принимая бремя, и с некоторой ревностью посмотрел на отметки когтей на каменной броне Иезекииля.

«Вот, кто я теперь? – спросил он сам себя. – Предприниматель? Вот, как быстро меч переходит в другой кулак?»

Вслед за первым телом («Ласуло», – подумал Петрис, потрудившись вспомнить имя) последовали остальные. Их доставили уцелевшие в бою товарищи: перенесли, крепко держа на плечах, или перетащили по мокрой от росы траве на самодельных волокушах. Кладбищенские священники спешили на помощь. Никто не разговаривал. Брат склонялся над братом, хладные мужья в тишине врачевали боевые раны жен. Последними словами, которыми они успели обменяться, были грязные ругательства вроде «раба», «блудницы» и «еретика», но было не время спорить, не сейчас, когда нужно подсчитать и похоронить мертвых.

Не было нужды говорить. Все знали, что им делать.

Они ворчали и бормотали проклятья, поднимая мертвых на пустые постаменты; наносили цементный раствор и расплавленную бронзу на все повреждения и лили ее вокруг ног, чтобы установить на место. Некоторые приостанавливались, изумляясь количеству погребаемых. Это были крупнейшие массовые похороны последних десятилетий.

А потом, в четыре часа, в час камня, в истинно колдовской час, Тротуарные Монахи запели. Петрис вел, к нему присоединились каждый брат и сестра, даже Иезекииль, кружа на презрительном расстоянии над их головами.

Гимн Тротуарных Монахов полился по Лондону, чистый, как колокольный перезвон, глубокий, как зимняя ночь, смешиваясь с рыком лондонских двигателей, и всякий, кто слышал, останавливался и слушал. Сами того не зная, люди на улицах почтили павших минутой молчания.

Слова были достаточно просты: «Под каменной кожей, омытой дождями, людьми навсегда остаемся мы с вами». Песня была молитвой об обретении их падшими братьями и сестрами величайшей человеческой привилегии: возможности умереть. Они просили, чтобы их статуи перестали быть карающей кожей, а стали бы простыми могилами. Молитва, конечно, обращалась к самой Матери Улиц. Только она могла посчитать долг оплаченным и выкупить смерть священников у пропитанных нефтью торговцев, которым ее продала.

Ирония молитвы, обращенной к отвергнутой ими Богине на руинах ее храма, почти заставила Петриса улыбнуться. Но это были похороны, а она была единственной Богиней, которую они имели. Кому еще молиться? Как однажды прошепелявил в своей дурацкой манере Джонни Нафта: «Ссвадьбы и похороны засставляют маловеров хотя бы изображать веру».

Песня закончилась, и Петрис завершил церемонию, рассеяв кирпичную пыль у ног погибших. Солдаты унесли свои шрамы обратно в ночь. Иезекииль из последних сил устремился на север. У них были раненые, о которых нужно было заботиться, и война с Высью, которую нужно было красиво проиграть.

Но большинство осталось. Они, как Петрис, повернулись спиной к Богине, поработившей их. Когда они отвернулись и пошли прочь от могил, Петрис надеялся, что никто из них не чувствовал себя таким же трусом, как он. Большинство из них успели сделать всего несколько шагов, прежде чем провалились в изнеможенную дремоту внутри своей брони, но Петрис не мог заснуть – не давала боль в груди, остро хотелось быть с армией, сражаться, чувствовать, как каменные поры впитывают кровь. Вот для чего он переродился — быть солдатом. А войны уже так давно не было.

Но сражаться означало сражаться за нее, а мужчины и женщины, с которыми он говорил, были слишком злы, чтобы смириться. Он поскреб пальцами отслаивающийся камень: непреднамеренный бунт.

Высеченные Доктрины учили, что умереть во имя Матери Улиц было не больно: такая смерть погашала долг и покупала освобождение. Петрис убивался не из-за мертвых, а из-за себя, хотя никогда в жизни не признался бы в этом. Гибель паствы только сделала его собственное заключение горше.

Поэтому он сделал то, что делают все религиозные люди, когда им горько. Тихонько, чтобы не потревожить других, начал молиться.

 

Глава 38

– Я должна вернуться! – вопила Бет, но голуби не обращали на нее внимания. Ветер от взмахов их крыльев ударял девушку по лицу Внизу мелькал Лондон. Она извивалась и брыкалась, но их коготки лишь крепче сжимали ее.

– Я должна вернуться! – нотки безумия в голосе были слышны даже ей самой. Единственная мысль заполнила ее до отказа и подчиняла себе голос. – Там была Кара! Там была Кара! Я должна вернуться!

Пластиковая клоунская маска, свисающая с коготка голубя, повернулась к девушке:

– Заткнись.

– Она – моя подруга.

– Она – носитель.

Черви исказили губы маски в гримасу. Пустые яичные скорлупки, торчащие из прорезей, посмотрели мимо нее на хрупкого, тощего паренька, висящего в сердце голубиной стаи, и на тянущийся по воздуху шлейф из капелек крови.

– Ты действительно думаешь, что к тебе она бы отнеслась иначе, чем к остальным?

Они пролетали мимо штришков черепицы, залитой желтым светом обычных, немых фонарей. На секунду мигнули, а потом пропали окна дома-башни. Они спикировали к свалке: холмам сломанных телевизоров, микроволновок и металлического лома. Скомканный пластик клубился, словно листва. Потоки промышленного растворителя и дождевой воды прорезали пейзаж.

Как только голуби опустили ее, Бет побежала, скользя и спотыкаясь в грязи, к Филу, лежащему на земле, отвернувшись от нее. Проволока содрала с него половину кожи, и кусок ее топорщился, словно гротескный занавес.

Девушка скользнула на колени рядом с ним. Его лицо было вялым – парень лежал без сознания. Бет задышала отрывисто, вспомнив выражение ужаса при мысли, что его предали, отразившееся на лице Фила, прежде чем проволочное существо погрузило его в реку.

«Убей носителя», – кричал он.

Но она не могла. Это была Кара. Она не могла…

Могла ли?

Голуби, скапливались вокруг, колотя Бет крыльями и клювами.

– Глас! – запротестовала она.

– Отошла от него, – девушка не видела лица, но тон был ровным и сердитым. Жуки роились, составляя ноги из валяющегося вокруг мусора.

– Но я должна помочь…

Внезапно через вихрь голубиных крыльев проступила клоунская маска:

– Если будешь путаться у меня под ногами и он умрет, я вырву глаза из твоего черепа. Усекла, малявка? Лучшее, что ты можешь сделать для него, – это убраться. Сейчас же.

Бет застыла. Она уставилась на Гаттергласса, заскрежетав зубами, потом развернулась и заспотыкалась вниз по холму.

Девушка тащилась во тьме через сменяющийся мраком мрак, как ей показалось, целую вечность. «Кара!» Мысль заполнила ее голову, как кричащая сирена. Паника подогрела мышцы, и девушка припустила по склону мусорной дюны к сияющему городу, к Каре, размахивая руками. Все, что она видела, была ее лучшая подруга, связанная и израненная колючей проволокой.

Но потом руки Бет соприкоснулись, и, почувствовав тонкие грубые корки, оставленные колючками, она, споткнувшись, остановилась. У нее был шанс помочь Каре, освободить ее, но она не смогла. Что если она снова не сможет? Что если Кара будет вынуждена бессильно смотреть на все происходящее, пока Проволочная Госпожа ее собственными руками придушит Бет?

В голове всплыл голос Гаттергласса: «Ты действительно думаешь, что она отнеслась бы к тебе иначе?»

Бет оглянулась через свалку, туда, где лежал Фил, истекая кровью, дрожа и едва дыша, среди грязи и хлама. Там, куда она его привела.

«Это твой план? Сбежать?» — теперь насмешка звучала так пусто; ей бы очень хотелось взять свои слова обратно. Ей было жаль, что она не позволила ему спастись.

Она задирала, дразнила и соблазняла его, прямо как Кару, когда оставила ту полную самолюбования загадку про «изломанную гармонию» на кирпичах подле дома подруги.

«Это я, сирена, призывающая к самоуничтожению».

Раскаяние заполнило Бет, словно теплый тягучий бетон, заливающийся в живот и конечности. Девушка рухнула в мусор. Она не могла этого исправить. Разрушила все и не могла исправить. Бет даже не заметила, что по ее щекам побежали слезы.

Все, что она делала, – все, что было в ее власти сделать, – оборачивалось катастрофой.

«Боже, Фил, прошу, не умирай».

Клочочки бумаги, картонки, упаковки из-под яиц и этикетки от пивных бутылок покрывали землю под ней, словно фотографии, старые картинки, которые кто-то потерял.

«Вот, как ты себя чувствовал, папа, – подумала Бет, уставившись на них, – как будто ничего не можешь сделать».

В ней разрасталась беспомощность, горячая, черная и ядовитая, как, должно быть, и в отце. И она когда-то смела ненавидеть его за это!

«Я ничего не могу сделать».

Девушка согнулась и отчаянно зарыдала. Каждая слезинка выходила с болью, словно тянула за собой внутренности.

«Я ничего не могу сделать».

Бет плакала, пока внутри не стало совсем пусто, а потом села. Но образ отца, сидящего на стуле с книгой, застрял в голове, и никак оттуда не вытряхивался. Она не могла свыкнуться с удушающими тисками отчаянья. Не могла просто сидеть, как папа: потому что уже видела, как он это делает.

Девушка медленно поднялась на ноги и посмотрела вниз, на оставшееся после нее углубление, маленький альков в грязи. «Если бы не он, я, наверное, никогда бы не встала». Это был подарок, внезапно подумала Бет, который он передал ей, сам того не подозревая. Девушка тихонько поблагодарила отца, жалея, что он этого не слышит, и зашагала обратно вниз по свалке. Она ничего не могла сделать, но должна была сделать что-то.

На небе бархатный мрак поздней ночи постепенно сменялся неплотной темнотой очень раннего утра. По крохам, неторопливой струйкой тел, остатки ее армии прибывали на свалку.

Натриитки переносили своих раненых на носилках, сплетенных из желтой и черной изоленты: разбитые тела были лишены рук или ног, или отчаянно запускали пальцы в собственные грудные клетки, сводя вместе контакты, заставляющие их сердца биться.

Тротуарные Монахи использовали в качестве костылей воротные столбы, но на всех не хватило, и некоторым приходилось ползти. Одна каменная фигура рухнула под весом своей брони, выдохнув: «Больше не могу…». Тогда гладкошерстная полосатая кошка вышла из строя и, мурлыкая, начала тереться об упавшего священника, и где-то глубоко внутри он нашел достаточно веры, чтобы продолжить путь.

Когда выжившие достигли сердца свалки, высыпали крысы, жуки и тараканы. Подрагивая жвалами и подергивая гладкими коричневыми головами, они направляли раненых в альковы, вырытые в мусорных холмах. Самые искалеченные, не способные ни на что больше, с благодарностью обрушивались на выброшенные матрасы. Те, кто еще стоял на ногах, принялись за работу, накладывая повязки из порванной одежды, латая помигивающий Ламповый народ перегоревшими лампочками, кусочками разбитых бутылок из-под шампанского и пивных бокалов.

Священник внутри однорукой статуи организовал полевой госпиталь. Он оглашал список травм ордам жаждущих крыс, пока кровь вокруг собственной раны медленно подсыхала на его мраморном животе.

Священник удивленно поднял глаза, когда Бет, с сырыми от слез глазами, подошла к нему, закатывая рукава толстовки:

– Что мне делать?

Он оценил ее через щелочки в мраморной маске:

– У нас адский бардак, который предстоит разгрести, – сказал он. Каменные губы сложились в героическую улыбку. Он дернул к ней мраморную культяпку. – Руку не одолжишь?

И Бет бинтовала, зашивала и паяла, вытирала кровь и гной с липких ран. «Работай», – приказывала она себе, вытягивая иглу и стягивая края вспоротого бедра молодого солдата через пролом в его бетонном одеянии. То были ее солдаты, последовавшие за ее призывом, как Кара, и она должна была чем-то им отплатить.

«Просто работай».

– Говорю тебе, братан, их было четверо, – заверял молодой священник, по-ист-эндски говоря в нос.

Покрытая бронзой фигура на соседнем матрасе фыркнула:

– Четверо, конечно. Напомни-ка мне, сынок, кто учил тебя считать? Один у реки, один на мосту и еще один у кирпичной больницы. Твой зад прибил лишь троих волков, Тимон; не заливай, будто можешь побить мой рекорд.

Тимон раздраженно зашипел, забрызгивая бетонные губы слюной:

– Ты совсем ослеп от этой своей зеленой ржавчины на лице, Эл. Еще была та толстая ржавая сука на пляже. Свернул ей шею – вот так… – и он сделал руками резкий скручивающий жест.

Эл ухмыльнулся:

– Тимон, та сука пришла в себя быстрее, чем банковский счет твоей маман.

– Руки прочь от моей мамули! Ты ничего о ней не знаешь.

– Я уберу руки от твоей мамули, когда ты отвянешь от моего лица. Это медь, и не моя вина, что ее разъедает коррозия. Как бы то ни было, ты тоже ничего не знаешь о своей матери; ты же черт знает как давно стал священником, так что не притворяйся, будто еще помнишь ее.

Тимон неловко замолк. Бет подняла глаза от иглы. Что-то в жалобной гордости Тимона ее задело. Она завязала узелок, перекусила нитку и щелчком сняла колпачок со своего маркера.

– Что за? – запротестовал было Тимон, но затих, когда увидел, что девушка рисует. На бетонном плече появились четыре стилизованных волчьих головы, костлявые и рычащие: отметки побед вроде тех, что рисуют на боку истребителя.

– Это тебе, Тимон, – сказала она. – По одной для каждого трофея.

Позабыв о ревности, Эл завосхищался новыми метками своего друга.

– Хотел бы я к ним присоединиться, – заявил он.

Тимон оскалился:

– Мы еще не умерли, Эл, – заметил он. – Как и некоторые из этих чертовски злобных трофеев.

– И то верно.

Бет вновь щелкнула колпачком маркера и нахмурилась:

– Я думала, Тротуарные Монахи не могут умереть, – заметила она. – Петрис говорил, вы хотели бы получить свои смерти обратно.

Тимон и Эл разразились презрительным смехом:

– Да, мисс Би, мы не можем умереть, – подтвердил Эл. – Мы просто рождаемся заново. Знаете, как это?

Бет покачала головой.

Зеленые глаза Эла беспощадно взирали через медь:

– Ты – младенец, – тихо начал он, – всунутый в каменную колыбель. Без воды, еды, света и понятия, почему, блин, так. Воспоминание возвращаются к тебе не сразу, понимаешь? Некоторые из нас никогда не вспоминают, – добавил он еще тише. – То, что сделал Синод – не точное искусство, видишь ли. Ты получаешь оборванные воспоминания из своих старых жизней, чего-то недостает, что-то противоречиво. Говорят, у Джонни Нафты есть комната, полная воспоминаний, – бутыли с копиями, которые он сделал, прежде чем впервые нас получил. Не знаю, верно ли это. Но знаю, что не помню ни одного преступления, за которые меня прокляли.

Повисла тишина. Бет спиной чувствовала пристальный взгляд Тимона.

Эл откашлялся и сплюнул через крошечный просвет между бронзовых губ.

– Однако слишком долго не поскулишь. В прошлый раз я родился заново на кладбище, и другие священники стояли достаточно близко, чтобы услышать мои стенания. Многие из нас не так удачливы. Многих никогда не находят… Сегодня, после этой заварушки, в статуях по всему Лондону появятся новые младенцы, без вариантов, – в его голосе слышалась горькая усмешка. – Раны – меньшее из их зол. Ваша Богиня следит за этим. Вот почему мы хотим наши смерти обратно.

Бет зарыла маркер колпачком и встала, чувствуя, как дрожит сжимающая его рука. Все эти тела, сокрушенные и мертвые… «Ваша Богиня…»

– Да, – пробормотала она. – Я извиняюсь, но… Мне надо… Я должна… – она повернулась и бросилась из алькова.

– Эй, мисс Би! – Эл немного приподнял бронзовую руку. – А как же я?

Когда Иезекииль нашел Бет, она сидела среди старых пакетов из-под чипсов и картонок, обхватив колени руками; в богом забытом уголке на этой забытой свалке. Каменный ангел неодобрительно пощелкал языком.

– Вина согнула тебя? – спросил он.

Бет ничего не ответила, но Иезекииля не смутил ее прожигающий взгляд.

– Давайте, юная леди, – позвал он. – Я священник вот уже восемьсот лет. Если я не смогу распознать гангрену совести, то пора мне отказаться от моего призвания и открыть цветочный магазин.

Что-то мелькнуло, и вот он уже стоял рядом с ней – огромный, с известняковыми крыльями.

– Говори. – Это не было предложением. – Тебе станет лучше.

Бет продолжала смотреть, понятия не имея, с чего начать.

– Чертова река, – вздохнул Иезекииль. – Когда еще судьба подкинет тебе такой шанс? – он со скрипом опустился подле нее. На его рясе появились и вновь запечатались трещины. – Я благословляю тебя, дочь моя, ибо ты согрешила, это происходило… ну, постоянно, по всей вероятности, после последней исповеди, так что давай. Придерживайся, пожалуйста, первостепенного; у меня нет ни времени, ни желания выслушивать, как ты, десятилетняя, воровала в магазинах. В любом случае исповедуйся. Я слушаю.

Бет открыла рот, остановилась, а потом слова полились потоком:

– Слишком много всего. Люди пошли за мной. Я попросила их… и они пошли. Как Фил и… и Кара, и все эти люди, каменные и стеклянные. И я пыталась, действительно пыталась помочь. Но теперь Электра умерла, и Фил почти… а эти священники – снова дети, и Кара… о, Христос и Темза, Кара… О боже… – Она остановилась, пытаясь восстановить дыхание.

Прекрасно вырезанное лицо ангела наблюдало за ней:

– Я недооценил вас, мисс Брэдли, – тихо сказал он. – Твоя проблема не в чувстве вины.

– Нет? – Бет вдохнула слезы назад. – А в чем же?

– В буйствующем эгоизме.

Бет вздернула подбородок, думая, что ангел издевается, но его голос звучал совершено серьезно:

– «Люди-шс-пошли-шеза мной!» – он блестяще ее спародировал, даже прерывающееся дыхание. – «Эти священники – снова дети». Покровительствуйте нам сколько душе угодно, мисс Брэдли. Нам всем по нескольку сотен лет, но мы не возражаем.

Потом он фыркнул:

– В самом деле! Как будто у нас нет глаз, чтобы видеть, разума, чтобы думать, а теперь и рук с ногами, чтобы маршировать и сражаться. – Каменная рука взяла Бет за подбородок. Девушка даже не заметила движения. – Послушай меня. Плохая новость для твоего эго, но хорошая – для сердца. Высь – чудовище. Он и его создания уничтожают все без разбора. Ты знаешь это; мы тоже. Мы следуем за тобой только потому, что ты оказалась права. И если бы это была не ты, мы бы следовали за кем-то еще. Филиус будет бороться до конца, с тобой или без тебя.

Это желание Богини, – его голос скрежетал с назойливостью, граничащей с фанатизмом, – как показывает появление святой кошки Флотилии. Ты приняла сторону Леди, и я это уважаю, но не позволяй себе впасть в заблуждение, считая себя важнее, чем есть на самом деле. Все мы – сосуды ее желаний.

Иезекииль выпустил подбородок девушки и отступил несколькими мерцающими движениями. Бет потерла кожу в местах, где отпечатались его пальцы. Синяки уже рассасывались.

– И, да, мисс Брэдли. Вы худшая медсестра, которую я когда-либо видел. Долгоносикам Гаттергласса приходится распарывать ваши стежки и переделывать все заново. Это затруднительно, и это пустая трата времени. Ради них, если не ради себя, найдите что-нибудь, в чем вы действительно хороши.

 

Глава 39

Бет нашла Гаттергласса склонившимся над Натрииткой, раненной так тяжело, что она с трудом освещала его лицо. Воплощение мусорного духа было маленьким, не больше ребенка, он гладил стекловолоконные волосы девушки пальцами – соломинками для содовой и нашептывал, что Мать Улиц ее любит.

Слышалось шипение и треск, полдюжины крыс разнюхивали путь по мусорной дюне, таща «живой» электрический кабель, вырытый в какой-то части единой энергосистемы. Гаттергласс натянул на пальцы презервативы, словно хирургические перчатки, и приступил к работе.

Бет не беспокоила его, пока он не закончил.

– Вам идет быть компактным, – заметила она, окидывая взглядом слишком большую голову из сдувшегося футбольного мяча, – жутковатым разлагающимся ребенком.

Гаттергласс на нее даже не посмотрел.

– В данный момент моему наблюдению вверены пять тысяч шестьдесят три различных организма, – отрывисто констатировал он. – Я их собираю, укрепляю и, в некоторых случаях, провожу операции на открытых сердцах. Откровенно говоря, хотел бы я посмотреть, как бы ты управилась с половиной и при этом вдохнула бы жизнь хоть в один бумажный пакет, не говоря уже о полном аватаре.

Маленькая мусорная марионетка порылась вокруг себя, вытянула измятую пачку сигарет и зажгла одну, зажимая швом губ.

– Вы курите? – удивилась Бет.

– Кому как не мне, иметь грязные привычки? – парировал Гаттергласс.

Бет наблюдала, как через ребра пробкового дерева повалил дым.

– Это как-то… на вас влияет? – поинтересовалась девушка.

– Влияло, – Гаттергласс прикрыл хрупкие глаза. Голос сквозил тоской. – Давным-давно.

Когда скорлупки снова открылись, Гаттергласс взглянул на Бет холодно, с оттенком враждебности:

– Чего вы хотите, мисс Брэдли?

Бет глядела на него через дым:

– А как по-вашему?

Принц Лондона обходился без матраса. Его спина и плечи были приподняты над землей, щебнем и обломками кирпичей. Пока Бет наблюдала, цвет щебня поблек, и бледная кожа парня немного потемнела, но только совсем чуть-чуть.

Она присела и убрала волосы с его лица. Челюсть Фила была сжата, глаза зажмурены.

– Он выглядит лучше.

– Конечно, лучше, – тон Гаттергласса не терпел возражений. – Ведь его доктор я. Хотя, надо отдать ему должное: этого маленького Бога не так-то просто убить. – Воздух вышел вздохом из головы-мяча: – Однако я понятия не имею, когда он проснется, – признался Гласс. – Между тем, полагаю, это делает нас с тобой командой, – сердито выплюнул он тут же. – Ты нужна мне, чтобы…

– Я ухожу, Глас, – поднимаясь, прервала его Бет.

Яичные скорлупки моргнули:

– Уходишь? Куда?

– К Святому Павлу. Я нужна Каре.

Гаттергласс погрузился в долгое молчание:

– Знаешь что? – наконец сказал он. – Я должен бы позволить тебе. – К удивлению Бет, его голос стал резок от гнева. – Пожелать тебе большой лондонской удачи и позволить кинуться прямо в пасти трубчатых волков. В конце концов, ты этого заслуживаешь. Я познакомил их, ты знала? Филиуса и Электру. Она была смелой, яркой и элегантной; она была его лучшим другом и, как никто другой, делала его счастливым.

Глас повернул голову и посмотрел на Бет с явным отвращением:

– Никто другой, кроме тебя. Так что во имя любви, которой он тебе докучает, я скажу это один раз. Не уходи. Думаешь, сможешь сделать лучше? Не сможешь. Высь разорвет тебя в клочья. Пройдись по Полям Сноса в поисках счастливого конца, и конец будет единственным, что ты найдешь.

Гаттергласс затих, буравя Бет скорлупным взглядом:

– Что, все еще уходишь? – спросил он наконец.

– А как по-вашему?

Таракан у Гаттергласса во рту неодобрительно щелкнул, и что-то ударило Бет по голени. Девушка поглядела вниз. Это был ржавый прут-копье Фила, принесенный волной копошащихся жуков.

– Возможно, оно тебе понадобится.

Его маленькое лицо выглядело измученным, но странно довольным:

– В том маловероятном случае, если ты подберешься достаточно близко, вонзи его Королю Кранов в глотку.

Пальцы Бет обхватили копье. Канавки и ямки в металле, казалось, точно соответствовали ее руке. Она почти что чувствовала отпечатки, оставленные на нем руками Фила.

– Не так уж много, – заметил Гаттергласс, – но без Великого пожара Матери Улиц приходится импровизировать.

Бет медленно выдохнула:

– Я убью его, Глас, – поклялась девушка, смакуя каждое слово. – За Фила, Электру, Кару. И за себя.

Улыбка шва Гаттергласса сквозила недоверием, но он, медленно распадаясь, кивнул. Глаза-скорлупки смотрели на девушку до последнего.

Когда Гаттергласс ушел, Бет наклонилась и поцеловала Фила в лоб.

– Ты привел меня домой, – шепнула она ему на ухо. Что-то кольнуло глубоко в груди: не хотелось оставлять его так, но у Фила был Гаттергласс, а у Гаттергласса была его армия. У Кары же, которую Бет любила сильнее и глубже всех остальных, которую она почти что позволила себе позабыть, – у Кары была только она.

Фил верил, что она могла стать похожей на него, значит, она у него в долгу и должна сделать больше, чем просто сбежать:

– Однажды я спасла твою жизнь, помни, – прошептала она, поворачиваясь, чтобы уйти. – Не позволяй этому стать потраченным впустую усилием. Я тоже попытаюсь.

До забора, огораживающего свалку, была всего сотня футов. Когда девушка побежала, асфальт, казалось, подпитывал ее, а мимо проносился Лондон со своими огнями, шумом, величием и зловонием; копье перед ней указывало строго на юг.

Вскоре краны начали яриться на горизонте, и девушка повернула на восток. Громада Святого Павла всплыла огромным черным жуком, скорчившимся под лучами восходящего солнца. Поля Сноса становились все ближе.

 

Глава 40

– Никак не могу заставить их сложиться!

Парва несчастно смотрела на отца через стол. Она знала, чем все закончится. Она с трудом натянула жмущую – наряд оказался сверхчестолюбиво мал и резал под мышками – зеленую свадебную шарару.

Папа не ответил на ее пристальный взгляд, продолжая, сутулясь, хмуриться на бухгалтерскую книгу:

– Подойди и помоги мне, Парва.

Она покорно поднялась и встала у него за плечом. Позади нее нож скреб по фарфору – мама сваливала еду в мусорное ведро.

– Видишь? – проворчал отец. От него пахло орехами и сухим табаком. – Он хочет целое состояние.

Парва смотрела на свое собственное изуродованное лицо. Карандаш держал отец, но рисунок был выполнен в характерном стиле Бет.

Мистер Хан упал вперед и вздохнул, дыхание всколыхнуло белые волоски на его коричневых руках:

– Я не могу себе этого позволить. Не могу. Это меня погубит. Мне придется продать практику.

Грохот заставил их обоих поднять глаза. Мама стояла над осколками разбитой тарелки. Ее руки дрожали.

– Почему, Парва? Почему ты не следила за собой получше? Я же учила тебя, как, – голос дрожал от слез, и она выглядела ужасно старой.

– Боюсь, все гораздо хуже, чем вы думаете, миссис Ха, – произнес знакомый голос. Из гостиной на кухню вошла Бет, прячущая руки в карманах толстовки.

– Не возражаете? – она забрала карандаш из податливых пальцев мистера Хана и начала рисовать поверх его рисунка – кончик языка просунулся между зубами, лицо сосредоточилось. Под ее карандашом стали ясны истинные масштабы Парвиных увечий. Бет перевернула карандаш и ластиком на конце стерла ноздрю и половину уха, зато пририсовала рваный шрам в углу рта.

Парвино лицо вспыхнуло болью. Приложив руку к щеке, она почувствовала кровь. Провела по лицу пальцами и обнаружила, что там, где сходятся губы, кожа разошлась, как будто рассеченная невидимой проволокой.

Когда Бет закончила, Парва упала на пол. Нос и рот ее наполнились острым запахом металла.

Бет бросила карандаш на бумагу.

– Простите, миссис Ха, – сказала она. – Не думаю, что вы найдете желающих. Ни за какую цену. Она протянула руку к Парве и позвала:

– Пойдем, Кара.

Кара протянула правую руку с недостающим пальцем, схватила ладонь Бет, измазав ее красным, и вышла из комнаты вслед за лучшей подругой.

Просыпалась Кара медленно. Грохот сноса прозвучал отголоском из почти позабытого детства, словно призыв на молитву из мечети: многоэтажки – вместо минаретов, чугунные груши – вместо муэдзинов.

Она осторожно открыла глаза – закрытыми их держала только спутанная паутина сна. Во рту пересохло; чувствовался привкус неприязни и старой крови. Девушка вздохнула, расправляя ребра, насколько позволил проволочный корсет.

«Убей носителя…» – велел тощий парень, схваченный ею. Кара осознала, что сердится на Бет за то, что та его не послушалась. В минуты краткого, лихорадочного сна, в который ей удавалось провалиться, девушка грезила о Бет: спасительнице и убийце, мучительнице и целительнице. Это была зависимость, живучая, как сорняк. Пора с этим завязывать: бесполезно заклинать или надеяться на помощь Бет.

Длинная нить проволоки, размотавшись с ее руки, дотянулась до опоры строительных лесов, оплелась вокруг, натянулась и поставила девушку на ноги.

Сконцентрироваться было почти невозможно. То, чего Кара хотела, было скользким, как мокрое мыло. Время хоть как-то текло только тогда, когда она вообще не думала о побеге. Кара ужаснулась, что после охоты поймала себя на вожделении. Ей не хотелось ничего, кроме как оплести проволокой город, найти асфальтокожего парня и убить его. Заставить Короля Кранов ею гордиться.

Девушка знала, что эти желания возникли не у нее, они исходили от Проволочной Госпожи, но она чувствовала их, и руки в металлической клетке дрожали от жажды. Желания горели под кожей. Она не хотела у бивать, но одновременно страстно этого желала. Наведенная жажда крови пугала.

Однако, в отличие от желания быть спасенной, она не заставляла девушку чувствовать себя жертвой.

Кара поднялась в воздух, и над ней огненным шаром взорвалось утреннее солнце, отражаясь от купола Святого Павла. Вокруг лица ослепительно ярко засияла проволочная маска. Под нею работали машины – рыли, выкапывая Высь.

«Я – Высь, я – Высь. Я буду. Я буду».

Девушка задрожала: это было его желание, самое древнее, первобытное желание в мире. Теперь она поняла его лучше. Он создавал себя, заставлял себя быть. Он прорывался в город, снова и снова на протяжении веков, и все же в некотором смысле не заканчивал рождаться.

Нитка колючей проволоки размоталась, и Кара спустилась на щебень. В заборе, опоясывавшем стройку, появилась трещина – вход в лабиринт рухнувших стен, отделяющий Высь от остального Лондона. Проволочная Госпожа направилась в нее.

Перед тем, как скользнуть в тень, девушка увидела что-то краем глаза: две массивные пневматические дрели, вырубающие уголок рта из земли. Она видела губы, с трещинами и капиллярами. Создание со ртом такого размера затмило бы собор, возвышающийся над ними.

Она хотела испугаться, но не боялась. Часть ее, большая часть, была взволнована.

Она не хотела хотеть этого, но Кара хотела увидеть, как Высь встанет.

 

Глава 41

– Проснитесь! Проснитесь! Господи, вы храпите так, будто вам ежа в глотку засунули.

Ужасающий звон заполнил череп Петриса – тот, что он не мог отнести на счет выпитой прошлым вечером пинты мусорного джина. Его глаза, задев карающую кожу, открылись, и яркий холодный свет резанул сетчатку.

– Проснитесь! Проснитесь! – на девушке, кричащей на него, была толстовка с капюшоном. Причина звона в его голове прояснилась: она, не прекращая, колотила его металлическим прутом.

– Отв’ли, – пробрюзжал он, и в горле заклокотала кислая, отдающая алкоголем, желчь. Он со всей силы стукнул перчаткой по пруту, но девушка легко отскочила в сторону.

– Кто, во имя сисек моей садистской Богини, ты такая? – проворчал Петрис.

Девушка проигнорировала вопрос и приподняла бровь, когда его дыхание ударило ей в лицо.

– Это то самое внутреннее, что истинно, да? Что ж, тогда, полагаю, внутри вас пинт десять пойла.

Сквозь алкогольный туман в памяти Петриса проступило лицо, но у того лица не было ни сероватой кожи, ни глаз цвета бетона. Пристальный взгляд монаха упал на прут. Его острие сужалось до точки.

– Ты куколка Филиуса? – недоверчиво осведомился священник, и девушка зыркнула на него. Кашлянув, Петрис исправился. – Э-э-э, – пробормотал он, – Бет, не так ли? Ты… изменилась.

Бет фыркнула:

– Вы тоже. В прошлый раз, насколько я помню, у вас были манеры.

Петрис презрительно махнул рукой:

– Я ж с похмелья, – объяснил он. – Всегда надираюсь, когда молюсь.

– Трудно быть религиозным фанатиком? – поддела девушка.

Петрис разразился лающим смехом.

– Это как спать с чужой женой, – поделился он. – Девять частей вины к одной части экстаза, а по утрам, как ни крути, всегда просыпаешься один.

Бет снова фыркнула:

– Хреново, да? – предположила она. – Ладно, чтоб у меня еще было время тебе посочувствовать. – Она резко хлопнула в ладоши. – Соберись, камнекожий. Протрезвеешь – поднимай свое войско. У нас там война, ты в курсе?

Петрис покачал головой. Даже крошечное движение тревожно закружило мир вокруг него, и у основания черепа неприятно захлопал пульс. Он был не в настроении возиться с идиотами, и это удручало, потому что девочка говорила как один из них. С неимоверным усилием священник поднял свои тяжелые ноги под каменным телом и отправился в тень облетевшего дуба, достаточно большого, чтобы своей тенью укрыть его от этого ублюдочного солнца.

И только тогда проскрежетал:

– Что, еще раз?

– Поднимай. Свое. Войско. – Бет вытянула шею через плечо и посмотрела на юго-запад.

Чувствуя неладное, Петрис понял, что ему нет нужды спрашивать, на что она глядит:

– Так и думал, что ты скажешь именно это, – он потратил девяносто секунд, осознавая, что этим утром лучше было бы не просыпаться.

– Я штурмую крепость, Петрис, – сказала она. – Беру обитель Выси. Мне нужна армия. Парни Иезека сделали все возможное, но не справились. Мне нужно больше солдат. Мне нужны лучшие. «Если я в чем и хорош, кроме пьянства, так это в драке», да? – девушка сморщила нос. – Жаль, я понятия не имела, насколько это было пустым хвастовством. Настало время ответить за базар.

Петрис окинул ее угрюмым пристальным взглядом:

– Полагаю, ты была здесь, когда Филиус спрашивал то же самое, – ответил он. – И я дам тебе тот же ответ: «Нет». Я не могу сражаться за возвращение Матери Улиц.

Бет запрыгнула на надгробный камень Стэнли Филипса. «Конец ошибки».

– Тем лучше, – холодно сказала девушка, – потому что она не вернется.

Легкая дрожь пробежала по позвоночнику Петриса, и он надолго замолчал.

– В самом деле? – наконец проговорил священник с деланной непринужденностью. – Как интересно. Филиус, Гаттергласс и отряд Флотилии утверждают обратное.

– Отряд Флотилии мяукает и гадит на все остальное, – возразила Бет – Что до Фила и Гласа, они ошибаются. Еще не знаю, почему, но уверена: Мать Улиц не вернется в Лондон, – не моргая, четко проговорила она. Петрис сглотнул рокочущую смесь надежды и разочарования, поднявшуюся по горлу.

– Откуда мне знать, можно ли доверять твоим словам?

– Ниоткуда, – прямо ответила она, – так что хватит верить чужим словам. Подумайте сами, – она начала загибать пальцы, – Проволочная Госпожа терзает ее сына. Где она? Нигде. Первая за пятнадцать лет армия, сражаясь за нее, схватывается с псинами на берегу Темзы, и где она? Снова нигде. А потом, конечно, кошки.

– Кошки, которых никогда раньше без нее не видели, хочешь сказать? – спросил немного удивленный Петрис.

– Вот именно, – Бет наклонилась вперед. – Ни разу, ни в один из дней. Я расспрашивала тут и там. Ни разу за всю историю Мать Улиц и ее свита никогда не были замечены по отдельности. Так что, во имя Христа, что они делают здесь без нее?

Петрис не ответил.

– Если только… – продолжила Бет и остановилась.

Одна обладала одним из тех тревожных, значительных взглядов, что он мог почувствовать спиной.

– Если только она не отправилась туда, куда кошки не могут за нею последовать.

Петрис прищурился:

– Жидковатый аргумент, девчонка.

– Жиже каши, что может позволить себе супермодель, я в курсе, – кивнула Бет. – Но я уверена, что это правда. Чувствуется, что правда, разве нет?

Петрис вздохнул и закрыл глаза. «Да, чувствуется, что правда», – про себя согласился он, но не оттого ли, что он хочет, чтобы это оказалось правдой? Оттого, что он жаждал простого удовольствия рвать своими рукавицами стальные трубки больше, чем замысловатой, привычной пытки тайной молитвы Богине, которая никогда не отвечала?

– Хорошо, – наконец согласился он. – Я спою Песнь Соглашения. Я сообщу то, что ты сказала, Каменному Парламенту. Все, что я могу обещать, так этого голосование, но оно займет время.

Бет побледнела при слове «время», и все же кивнула, неохотно соглашаясь. Все шло так, как она и рассчитывала. Девушка встала и повернулась к воротам.

– Что? – удивился Петрис. – Ты не подождешь ответа?

Девушка покачала головой:

– У Выси моя лучшая подруга, – объяснила она. – Ожиданием ей не поможешь.

– Я слышал, – трезво кивнул Петрис. Он был угнетен, похмелен и не имел желания что-либо приукрашивать. – Носитель Госпожи. Надеюсь, под «спасением» ты понимаешь «убийство», потому что теперь это лучшее, что ты можешь для нее сделать. В любом случае, смерть для нее неизбежна.

Бет взглянула на священника так, что тот испугался. То был фанатичный взгляд, взгляд, не принимающий чего-либо неизбежного, не желающий принимать этого. Взгляд, презирающий его за то, что он был достаточно слаб, чтобы в это поверить.

Она подняла копье Филиуса.

– Значит, ты идешь одна? – Петрис был потрясен. – Сражаться с… с Богом. Это… – он заколебался, а потом закончил. – Это опрометчиво.

Тонкая улыбка коснулась губ Бет, и ее лицо пошло красными пятнами под осенними деревьями.

– Перефразируя моего более мудрого друга, – сказала она, – безрассудство – это то, в чем я хороша, – ее улыбка погасла. – Соберите свой приход, – попросила она. – Добейтесь правильного ответа. Как можно быстрее. – И она побежала среди деревьев на гул машин.

 

Глава 42

Бет мчалась по Лондону. Она чувствовала пристальный взгляд горгулий с шиферных крыш Хайгейта, а высокомерные мужчины пялились на нее из окон многоэтажек – отражения людей, которых там не было. Казалось, ее торопил весь город.

Мимо погремела Рельсовая химера, таща вагоны с пассажирами в следующий рабочий день. Пассажиры были нелюбопытны; если они и видели Бет через грязные окна поезда, то не показывали этого.

Девушка соскочила с рельсов близ Кинге-Кросс, и когда ее высекающие искры ступни ударились о бетон, устремилась мимо китайских забегаловок и постов микротакси на Пентонвилл-роуд, проворно и ловко, словно вода по желобу. Тротуары были забиты пешеходами, кутавшимися в плотные пальто от холода, которого она не чувствовала, трещащими по телефонам, смеющимися, жалующимися на недосып: кровь человечьего города начинала вяло циркулировать, отходя от зябкой ночи.

Они тормозили Бет.

Девушка свернула в закоулки, проносясь мимо изрисованных мусорных баков, бродяг, ютящихся в спальниках, пьяниц, спящих в лужах мочи у черных ходов стриптиз-клубов.

Драм-н-бэйс пульсировал из открытого окна квартиры четырьмя этажами выше – студенты, возможно богатые, учитывая дороговизну района. Она пометила эти улицы несколько лет назад, и сейчас оставляла за собой лишь запах бензина и мокрого цемента.

Когда здания стали стариннее и величественнее, а улицы – уже, Бет замедлилась до шага. Краны нависали над нею; безжалостные крючки соединялись со стрелами пуповинами цепей. Уличный знак на стене гласил: «Динс-Корт, Лондонский Сити, EC2Y». Девушка усмехнулась самой себе. Тротуары, из которых ее ноги вытягивали пищу, принадлежали Выси.

Она свернула за угол, в пешеходный квартал, где стеклянные башни прокалывали нарушенное великолепие старого Сити. Теперь люди ее видели; состоятельные мужчины и женщины, направлявшиеся в эти здания, останавливались поглазеть на призрак из нефти и грязи, дополненный прутом и маниакальным взглядом. На первых полосах их газет она увидела вариации одного и того же заголовка:

«Землетрясение в Лондоне. Мост Челси сильно поврежден».

«Люди верят историям, – говорил Глас, – но не фактам».

Бет улыбнулась, а может, поморщилась или презрительно усмехнулась – кто знает, как сии нарядные воротилы истолкуют ее взгляд.

Она скорее чувствовала родство с обступавшими ее домами, чем с этими людьми. Единственное, что у них было общего, так это плоть.

Святой Павел маячил слева от нее, ужасно красивый в лучах ясного зимнего солнца, и девушка устремилась к нему. Бет вздрогнула, проходя через отбрасываемую Собором тень, и выругалась. Она понятия не имела, насколько сильно его испугается.

«Так, будь я Королем Кранов, где бы я спряталась?».

Девушка глянула вверх. Ближайшие краны проросли за рядом зданий прямо перед нею. Бет неуверенно посмотрела на них и, боясь, что ее заметят, инстинктивно пригнулась, когда один из них зажужжал. Вдохнула сухую цементную пыль, послушала шум и лязг строительных машин и пошла к ним, хотя и обнаружила, с какой неохотой гнутся суставы. Ноги дрожали.

«Хорошо, Би, ты боишься – ничего удивительного. Не раздувай из мухи слона. Иди. Решишь, что делать, когда будешь на месте».

Девушка собралась с духом и пружинистой походкой зашагала к ступеням.

 

Глава 43

Холодная вода смыкается над головой – я в ловушке. Провода связывают меня, кусают. Я борюсь, но до заветного воздуха по-прежнему несколько дюймов. Чувствую, как слабею, кровь змеится из ран. Священная река сжимает меня, словно кулак.

И, пока я лежу там, скованный и истекающей кровью, мои последние мысли устремляются к девушке на берегу, девушке, у которой, как у меня, теперь город в коже.

Представляю, что она почувствует, когда за мной явятся черные скользкие фигуры.

(Я знаю: явятся – они всегда забирают долги.)

Ей придется смотреть, как они ступают в воду и забирают цену, которую я им пообещал. Пытаюсь вообразить, что она простит меня, что поймет, но, по правде, знаю, что этого никогда не случится.

«Какой-то никудышный компонент… В жизни им не воспользуюсь».

Я не лгал словами, но лгал тоном и поведением, улыбкой – мне пришлось, иначе упрямая девчонка повесила бы все на свою совесть, а я никак не мог позволить ей этого сделать.

Умирая, я по-прежнему чувствую, что предал ее.

А потом вижу свет, сияющий человеческий силуэт, прыгающий в реку, и мое сердце вжимается в ребра. Паника стискивает горло в пульсирующую точку. Я мотаю головой из стороны в сторону, давясь бесчисленными каплями Темзы, изо всех сил пытаясь прокричать: «НЕТ!»

Погрузившись в воду, сияющая девушка начинает гореть.

– Лек!

– Лек!.. – в моем сне это был крик. Сейчас в ушах отдалось только слабое хрипение. – Лек…

Обильный мусор перетекает по моей коже, и я чувствую соки, смачивающие ее, латая. Я омыт старой дождевой водой, липкой кока-колой и обмазан кисло-сладким соусом. Они – такой же город, как бетон и асфальт, эти выброшенные сокровища: питательный бульон для моего почти разрушенного организма.

После нескольких попыток я умудряюсь согнуться в пояснице и сесть. Мусорное одеяло скатывается прочь, и солнечный свет прокалывает приятную безопасную тьму.

– Тьфу! – я выплевываю несколькочасовую кровь, похлопываю вокруг, ища копье.

– Ой-ой, какой непорядок. Ты проснулся.

– Глас? – глаза приспосабливаются, и мусорный дух вплывает в фокус передо мной. Я слышу его глубокий грудной голос, но его тело – не то, что я ожидаю увидеть. – Ребенок? Глас, пообещай больше так не делать.

– Почему? – он, кажется, обиделся. Взгромоздившись на холм из молочных коробок и старых мониторов, Гаттергласс опирается подбородком на пальцы-соломинки.

– Потому что это жутко, вот почему. Ты почти такой же древний, как Отец Темза, а созерцание тебя в виде гниющего плода заставляет меня чувствовать себя старым.

Он фыркает:

– Говоришь, как твоя подружка.

В памяти вспыхивает свет: натрий горит, шипя и тая…

– Электра не говорила вслух, – напоминаю я.

От смущения жуки выпирают на щеках:

– Извиняюсь. Я имел в виду… ты знаешь, кого я имел в виду.

Я выскребаю из глаз песок и смотрю через свалку на город. Внушительные линии Лондона проступают в утреннем смоге.

– Неважно. Где Бет? Кажется, мне снилось, что она здесь, она… – мне приснилось, что она меня поцеловала, но я не решаюсь это сказать, не сейчас, когда перед глазами светится воспоминание об Электре.

Гаттергласс немного сжимается. Жуки бегут из-под его манжет:

– Она ушла.

– Что? Пошла домой?

Его голова – футбольный мяч сдувается немного сильнее.

– Она пошла к Святому Павлу, Филиус, – признается он. – Сказала, что попытаться убить Высь.

Что-то холодное скользит по моим ребрам. «Попытаться убить Высь». Какое нагромождение слов вместо простого «самоубийства». Я пытаюсь собрать мысли в кучку:

– Пропал кто-нибудь еще? – вопрос звучит вполне разумно, хотя сейчас мне больше ни до кого нет дела. «Бет ушла».

– Белосветные говорят, что уже несколько часов не видели русского, которого ты нанял. Он вспыхнул к девчонке неожиданной любовью.

– Он взял с собою солдат?

– Нет, пошел один.

Я чувствую вкус яда во рту.

– Они двое? Одни?Двое людей – чертовы Темза, Христос и Город, Глас! – ору я на него. – Двое тех, кто не вырос на легендах, кто понятия не имеет, против чего выступает. Там Проволочная Госпожа, Глас! Ты можешь вообразить двух менее подходящих людей, чтобы сразиться с Проволочной Госпожой? Я должен пойти за нею…

Я осматриваюсь, изучая землю. Желудок тошнотворно сжимается.

– Глас, где мое копье?

– Она взяла его, чтобы… – внезапно перебивает Глас.

Я смотрю прямо в его глаза-скорлупки.

– Вонзить ему в горло, верно? – заканчиваю я за него ровным голосом. – Прямо как ты меня учил. Интересно, с чего вдруг это пришло ей в голову? – я впиваюсь в него взглядом. Он рассказал Бет, как убить Высь, и вел себя так, словно она действительно на это способна. Благодаря ему она уверовала, что справится.

Я начинаю карабкаться через кучи мусора, и боль разрывает суставы, выявляя травмы: запутанную топографию ожогов, ушибов и едва затянувшихся порезов.

Яичные скорлупки Гаттергласса следят за мной.

– Раз ты заговорил об этом, – произносит он, – да, я могу вообразить кого-то менее подходящего. Как насчет жертвы химических ожогов и утопления, наполовину освежеванной колючей проволокой?

Я не обращаю на него внимания, упорно взбираясь на мусорную гору.

– Филиус, ты не можешь, – теперь его голос звучит серьезно. – Девчонка уже не жилец, как и этот русский. Это война. Люди умирают. Им уже не поможешь. Они ведь не значат больше, чем жизни, которые ты все еще можешь спасти? Оставшийся город, – умоляет он, – твое королевство. Вот, что сейчас важно.

Я не отвечаю.

– Ты несешь ответственность, – наседает Глас. – Ты нужен армии. Ты – сын Богини. Ты должен быть сильным ради нас всех.

Наконец я поворачиваюсь к нему, балансируя на вершине разбитого телевизора. Я чувствую себя разъяренным слабым, опьяневшим от шока.

– Да? Помнится, ты сказал ей: я паду духом, если она умрет. Когда пытался избавиться от нее. «Плач, стенания, побивание кулаками» – помнишь? Я помню.

Он неохотно кивает, его обиженные скорлупки следят за мной, и внутренним взором я вижу за ними желтые глаза Электры. Они оба обвиняют меня в том, как сильно я привязался к человеческой девушке.

– Ты прав, Глас. Если она умрет, я паду духом. – Я, спотыкаясь, полубегу, а крошка Глас семенит рядом, переносимый постоянно обновляемой конвейерной лентой из насекомых. Мучительное покалывание просыпающихся мышц прокатывается по телу.

– Филиус… – его голос взлетает до предела; младенческое лицо вытягивается от отчаянья.

– Извини, Глас. Я не горжусь этим, но она действительно значит для меня гораздо больше. – Не знаю, слышит ли он меня…

Ветер завывает в ушах, когда я припускаю со всех ног.

 

Глава 44

Строительный забор тянулся вдоль узкого переулка Ладгейт-Хилла. За ним громоздились безликие снесенные здания, лишенные дверей и подоконников, бесформенные куски бетона вываливались за край забора и скатывались по естественному пандусу переулка.

Обливаясь потом, несмотря на холод, Бет поставила ногу на фундамент…

…и заколебалась.

Наверху поблескивал клубок старых лесов.

И Бет остановилась. Девушка уставилась на леса, видя внутренним взором, как они перестраиваются в рычащего, лязгающего волка. Если бы рядом был Фил, он бы вынудил ее это сделать – или вынуждать пришлось бы его, и Бет стала бы храброй, чтобы его поддержать.

Но Фила не было рядом. Она была одна.

Девушка беспокойно переступила с ноги на ногу. «Возможно, есть другой путь, – подумала она. – Может быть, не вся стройплощадка огорожена, может, я смогу прокрасться…»

Взявшаяся откуда ни возьмись мысль ударила ее, словно стальная стена. Мысль настолько странная, что заставила девушку ахнуть. «Можно просто уйти».

Бет была потрясена. Она не смела поверить, что думала об этом даже секунду. Но подкинувший идею внутренний голос продолжал.

«В конце концов, – шептал он, гнусно, но все-таки убедительно, – ты уже и так многим рискнула». Это было нечестно; она искушала судьбу, подойдя к самому краю пропасти, найдя дом, который искала. И теперь поставить все это на карту?

Девушка вспомнила слова Гаттергласса: «Высь разорвет тебя на куски».

Смерть. Осознание пришло с холодной ясностью. Это был страх, с которым она боролась с тех пор, как покинула свалку: она боялась умереть. Раньше она никогда этого не боялась, но прежде и смерть никогда не чувствовалась такой близкой и неизбежной, как сейчас. Девушка заозиралась, оглядывая улицы, ставшие ее домом. Теперь, когда у нее было, что терять, смерть страшила.

Бет отвернулась от королевства Выси и сделала пробный шаг, затем – другой. Покидая переулок, девушка почувствовала разлившееся по телу необычайное облегчение. Позволить страху победить было как намочить штаны: чувствуешь стыд и легкий ужас, но так же и теплое, беспомощное облегчение.

Прут-копье лязгал по мостовой возле ее ног.

– Сделай больше. Сделай больше, чем просто убежать. – «Боже всемогущий, какой надменной, высокомерной задницей я, должно быть, казалась».

Дойдя до конца переулка, она погрузилась в какофонию шума и света шоссе. Бет посмотрела налево и направо, вглядываясь в поток утренних пешеходов, готовая броситься обратно. Личинка сожаления неловко заворочалась где-то внутри. «Какое решение сейчас ни приму, пронесу его через всю свою жизнь». Она понимала, что это правда. Девушка оторвала ногу от асфальта и приняла решение. «С другой стороны, это скорее всего займет не больше двадцати минут, так что стакан наполовину полон и все такое…» Бет повернулась на пятках и побежала обратно в переулок.

«Ты – идиотка, Би, знаешь об этом? – говорила она себе на бегу. – Тебе всегда было, что терять, – кого, – и ты почти отказалась от нее. Она ждет тебя за этим долбаным забором».

Девушка набрала скорость и вскинула копье, не сбавляя шага.

«А теперь кого терять у тебя прибавилось. И это единственный способ его защитить».

Она помнила, как прыгнула в бассейн Химического Синода, страх, который испытала в тот момент, и искру любви к парню, стоящему перед ней.

Она помнила, как собралась с духом, до дрожи напрягая каждый мускул тела, – все для того, чтобы сделать его…

Она подняла железный прут-копье над головой. Бетонный скат вздыбился перед нею. Леса замерцали.

«Бет, – сказал он, – я горжусь…»

Из щели среди разбитых кирпичей мелькнула рука и поймала ее за лодыжку.

 

Глава 45

Ужасающе долгое мгновение Бет летела в невесомости, отдающейся тошнотой в животе. Потом тяжело ударилась о бетон, прокатившись фута три по скату.

– Черт! – нос и губы опухли и саднили.

Она перевернулась и присела на корточки, с копьем наизготовку, готовая к драке.

– Извиняй! Извиняй! – раздался знакомый голос. – Но царица собиралась себя убить. Учинить первое, че придумать. – С пыльного брезента посыпались куски кирпича и бетона, открывая фигуру в потертой шинели, которая, кряхтя, заставила себя сесть, вытирая с лица серую камуфляжную раскраску. Человек вытащил из кармана свою шапочку, натянул на клочковатые волосы и глянул на Бет с обнадеживающей усмешкой.

– Извиняй! – бодро сказал он снова.

– Виктор? – это был слишком большой сюрприз.

Последняя капля хладнокровия Бет вдребезги разбилась об пол.

– Че?

– Где…? Как…? Как, черт возьми, вы меня обогнали?

– А че? Помню, в Волгограде было…

– Не говорите, что входили в Сибирскую олимпийскую команду бегунов, не поверю. Я знаю, что вы не можете бегать с доступной мне скоростью, так как?

Виктор выглядел смущенным:

– Я приехать – ну, ты знаешь, – на подземном поезде.

– На метро? – почему-то Бет это глубоко шокировало.

– Да, а че не? Старею. Только потому, что царица ходить пешком…

– На что? У вас же нет денег.

– Контролер, он с Родины. Спросить билет, а я угостить его старым добрым московским приветствием, – просиял бродяга.

Бет уставилась на него, скептически сложив руки на груди.

– Старое доброе московское приветствие? А это приветствие включает захват кисти, удар в пах, удушение и другие штучки, которым вы выучились в советской тайной полиции?

– Старое доброе московское приветствие, – повторил Виктор. Его улыбающееся лицо светилось искренностью. – Мы очень хорошо друг друга понять.

Бет таращилась на него с усиливающимися яростью и испугом. Девушка твердо покачала головой:

– Ни в коем случае. Ни в коем случае. Скорее в Темзе потечет павианий пот, чем я это допущу. Поворачивайте, Виктор, и двигайте отсюда. Это – не ваша война.

Интересно, каждый раз, прося ее уйти, Фил чувствовал себя так же? Такую же головокружительную привязанность, благодарность и ужасное осознание, что, если человек, о котором ты заботишься, пострадает, это будет твоя вина?

– Я не должна поступать так же, – пробормотала она. – Я не могу. Уходите, Виктор.

Дружелюбная усмешка затерялась в бороде Виктора, и Бет в шоке отпрыгнула, когда он плюнул ей под ноги.

– Не моя война? – огрызнулся он. – Кто ты такая, чтобы говорить, что это не моя война? Кабул был моей войной, Ташкент был, и Осетия. Ты говорить о долге? Я – должен! – он ударил кулаком в грудь. – Я потерявши ребят, светящихся ребят, разбитых вдребезги чудовищем, на которого ты охотишься. Я должен им всем. – Виктор смотрел на Бет, его глаза наполнились разбереженным разочарованием. – И ты тоже, помнишь? Я говорить: «Прослежу, чтобы тебя не убить слишком мучительно». Не была ложь. Я никогда лгу.

Бет тяжело выдохнула:

– Вы не понимаете. Люди, идущие за мной, они страдают – очень сильно. Они умирают.

Виктор торжественно кивнул:

– Я как бы в курсе, че. Они мрут, потому что ты – никудышный генерал, – он проигнорировал взгляд, которым девушка его одарила, и продолжил. – Ничего стыдного. Я тоже так себе генерал, но даже я могу тебе сказать: очертя голову бросаться на превосходящего противника – тупее, чем тыкать гадюку собственным носом, – он многозначительно поглядел на скат, по которому Бет собиралась бежать. – Лобовой штурм – поганая стратегия. Мы попробовать в Афганистане, только у моджахедов оказались мины. – Он показал взрыв руками. – Руки, ноги, головы, коленные чашечки, кровищи, как шлюх вокруг сутенера.

Он похлопал Бет по плечам, извергнув облачко пыли из своего пальто. Его гнев испарился. Теперь в голосе Виктора слышались отеческие нотки:

– Если, с другой стороны, мы устроим разведку, как славный маленький Спецназ, подоспеем раньше и замаскируемся, тогда из этого еще мочь получиться че-то интересное.

Он присел на корточки в паре футов от забора и вцепился в бетонную плиту. Изрыгая искаженные акцентом ругательства, он сдвинул ее в сторону, обнажив неровную, ведущую в темноту дыру в земле:

– Интересное, вроде личной потайной двери, через которую проволочная змеюка тягать тела. – Виктор сел и свесил ноги в дыру, болтая ими, словно маленький мальчик. Уголки его внушительных усов дернулись вверх, когда он с нежностью посмотрел на Бет. – Ты для меня как внучка, так что раскрою тебе секрет, – сказал он. – Я бояться темноты – че ты «хи-хи»? Темноты и замкнутых пространств, еще когда маленьким мальчиком был. Тогда я думать, в маленьких местах сидят домовые, замышлямши проглотить мое маленькое тельце.

Его улыбка стала шире:

– А че? Может, до сих пор замышлять, – он слегка оттолкнулся и пропал, провалившись ниже уровня улиц.

Бет провела языком по зубам:

– И с чего только эти чертовы русские думают, будто их сказки способны подбодрить? – пробормотала она, хватая копье и погружаясь во тьму.

 

Глава 46

– Подыми курево, Тимон.

Тимон вздохнул. Настала очередь Эла разбираться с сигаретами, но бронзовый бандит был слишком занят – возился со своей настолько пустячной раной на руке, – «Черт, кажись, это инфекция. Черт, кажись, сухожилие порвалось. Черт, кажись, там остались клыки», – что ее и обсуждать-то не стоило. Кроме как курить, на этой сливной улице больше нечего было делать. Гаттергласс отправил их сюда, на Бетнал-Грин, «подлечиться», что просто-напросто означало: их матрасы на свалке понадобились еще более тяжелораненым. Никому из них не было до этого дела, но бездействовать оказалось неловко. Они хотели назад, на поле боя.

Тимон посмотрел вверх и вниз по узкому переулку – удостовериться, что никто не идет, потом застонал и скособочился, обсыпаясь известковым порошком, наклоняясь поднять наполовину выкуренные сигареты, брошенный парочкой проходивших мимо ребят. Он оторвал от выброшенной газеты пару квадратиков и высыпал на них остатки табака из окурков, затем туго скрутил бумажки: никотиновая некромантия в действии.

Эл чиркнул бронзовой рукой по лбу Тимона, полетели искры. Возрожденные к жизни сигареты вспыхнули и затлели.

– Будем, блин, здоровы.

Пока они курили, Эл рассматривал волчьи головы, нарисованные Дочерью Улиц на предплечье друга.

– Нужно добыть тебе еще, – через некоторое время заметил он.

Наклоняясь за окурком, Тимон отвернулся от устья переулка, поэтому потный мужчина, засунувший лицо прямо в известняковую маску, застал его врасплох.

– Я знаю, что ты там! – заорал мужчина. – Где моя дочь?

Тимон глянул на Эла; мелькнула бронзовая вспышка, и толстяк отлетел к стене. Воздух вырвался из его легких, когда он рухнул на землю.

– Какие-то проблемы, мужик? – возмутился Эл. – Ищешь парочку статуй для битья?

Прежде, чем дар речи вернулся к нему, человек несколько раз каркнул, но, заговорив, испуганным не казался.

– Эти рисунки на твоем плече, – их ведь сделала девочка, правда? Мне нужно, чтобы вы отвели меня к ней, – щеки его ввалились, под дико поблескивающими глазами висели серые мешки. – Пожалуйста. Она – моя дочь.

Создавалось впечатление, что кто-то собрал и сгрузил на стоянке в Далстоне обитателей нескольких парков скульптур. Воздух полнился выговорами разных концов Лондона – Тротуарные Монахи успокаивали нервы болтовней.

Тимон и Эл нависали над Полом. Чтобы он мог угнаться за ними, они покрывали всего несколько ярдов за раз, передвигаясь в стиле объемного мультика: то-тут-то-вдруг-там; развлекаясь, камнекожие принимали победные позы, дожидаясь, пока смертный нагонит.

Они держали путь через скопление городских улиц, реагируя на слух, забирая на восток, словно электроны, огибающие магнит. Горгульи нашептали, что Дочь Улиц покинула помоечную больницу Гаттергласса. Камнекожие собирались кучей, водосточные трубы забулькали, сразу все, и кто-то сказал, что это самый верный знак того, что Мать Улиц возвращается. Но из-под люков и из-за углов раздавалось и другое бормотание: будто почетный караул Уличной Леди отрекся от своей отсутствующей госпожи и сплотился во имя своих собственных целей.

– Упертой маленькой оборванки здесь нет, – сказал монах в каменном капюшоне, когда они подвели к нему Пола. Его руки метались между тазиком с темно-красной глиной и глубокими трещинами в каменной броне, заделывая их. Бронзовая статуя дворянина семнадцатого века, дополненная париком и дублетом, закаляла керамику паяльной лампой.

– Она упросила меня спеть Песню Соглашения и свалила к собору Святого Павла, одна. Полагаю, ваша дочь уже мертва.

Пол ответил монаху решительным взглядом. Он отказывался верить в подобное. Теперь это стало догматом его веры: его дочь по-прежнему жива – его доктриной спасения. Должен был найтись какой-то способ загладить свою вину.

Возможно, разглядев это в глазах мужчины, Тротуарный Монах мягко фыркнул через каменные ноздри:

– Мне жаль, старик, правда. Я знаю, куда она пошла, и мы тоже туда собираемся, но это массированное наступление, а не спасательная миссия.

Он немного помолчал, а потом добавил:

– Если это как-то поможет, это то, чего она хотела. – На мгновение его очертания расплылись, и вот он уже стоит лицом в другую сторону, занявшись чем-то другим.

– Тогда я хочу сражаться, – заявил Пол в испещренную слюдой спину монаха.

Тот разразился пораженным смехом:

– С кем? Тебя забьют, как десятинедельного теленка.

– Вам что за дело? – упрямо спросил Пол.

– Хо-хо. Теперь слышится фамильное сходство. – Секунду гравиевый голос Петриса звучал удивленно, потом – шутливо. – Кто я такой, чтобы стоять между человеком и самоубийством? – пробормотал он, становясь смертельно серьезным. – Авдий! – позвал он.

Пол вздрогнул, когда бронзовый дворянин шлепнул горку красной глины ему на шею.

– Ни один мой солдат не пойдет в бой без униформы, – пояснил монах. – Мы выступаем через полчаса. Поторапливайся. – Он замолчал, обмозговывая пришедшую в голову мысль. – Один вопрос, мистер Скоро-умру. – Пол не мог не услышать зависти в голосе монаха. – Почему ты так хочешь сражаться?

Пол дотянулся до таза с глиной и размазал пригоршню прохладной тяжелой грязи по щекам. «Когда она запечется, – подумал он, – то сохранит мое лицо навсегда». Мужчина пытался не показывать переполняющий его страх:

– Потому что это война Бет, и это то, что отцы должны делать для своих дочерей, – сказал он.

 

Глава 47

«Темень кромешная – нечего видеть, в воздухе пыль – нечем дышать. Только терпенье теперь нам осталось, чтобы, как ржавчина, сталь разъедать.

Хм, надо запомнить. Каре может понравиться».

Камни царапали кожу Бет, пока она ползла по туннелю. В кромешной тьме она постоянно натыкалась на стены, хотя прощупывала путь пальцами. Девушка настояла на том, чтобы вести. Виктор разворчался, но, в конце концов, уступил, пробормотав: «Дамы вперед».

В некоторых местах стены давили сильнее, чем стенки гроба, стискивая ее, словно родовые пути, и Бет проталкивала руки перед собой, складывая локти клином и ввинчиваясь вперед. Копье прижималось к спине, металл так холодил шею, что она почти пошла волдырями.

Бет ненавидела замкнутые пространства, но еще сильнее ее беспокоила полнейшая безжизненность этого места: никакой энергии, никакой жизни, протекающей там, где ее голая кожа касалась каменной кладки. Этот район был разрушен, его жизненные силы вытекли. Холодные пальцы паники обвивали горло Бет, и она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. После столь долгого погружения в живой город, оказавшись в ловушке, она задыхалась.

Местами стены туннеля казались гладкими как стекло или – в голову неожиданно пришла идея – как обожженная кожа.

«За неимением Великого пожара, – сказал Гаттергласс, – нам приходится импровизировать».

Она касалась ран Выси, полученных во время первого великого жертвоприношения, разорванного и погребенного под последующими воплощениями. Эти шрамы были древнее скал. Бет содрогнулась от чувства близости врага.

Во тьме все делалось ближе, громче и резче. Над головой гремели моторы, и Бет подскакивала, когда с потолка сыпался гравий, заклиная себя сохранять спокойствие.

Однако, судя по непрекращающемуся потоку витиеватых непристойностей, плывущих по туннелю позади нее, Бет справлялась лучше Виктора.

– Клянусь задержкой месячных Девы Марии, – бормотал он, – с тех пор, как я последний раз почивамши под крышей, прошло уже семь годков. Какого лешего я здесь делать? – на мгновение он затих, а потом продолжил: Царица не судить меня слишком строго, не? Не обычно, что я такой трус.

Бет протянулась назад и обветренная, грубая рука сжала ее руку:

– Я знаю, Виктор. Я знаю. Если вас это утешит, у меня есть подруга, которая тоже боится замкнутых пространств. – Бет с трудом сглотнула и посмотрела вперед, в темноту. – А она на редкость храбра.

Минута шла за минутой. Единственным способом, которым Бет отмеряла время, было собственное сердцебиение, но оно слишком ускорилось, чтобы ему доверять. Девушка чувствовала непреодолимое желание говорить, болтать. «Что, если мы заблудимся? Что, если пропустим поворот в темноте? Что, если попадем в ловушку?»

Решив промолчать, Бет так сильно прикусила губу, что почувствовала вкус бензина и крови. Если она позволит своему страху подать голос, Виктору станет только хуже…

…но, в очередной раз потянувшись вперед, она не смогла сдержать крика.

– Царица? – неуверенно окликнул Виктор.

– Все окей, – прошептала Бет. Девушка почувствовала что-то в щебне, теплое и гудящее, словно пульс. Что-то живое. Теперь, ползя вперед, она ощущала поцелуи живого бетона на руках, шее и животе, снова заряжающие ее кожу городом. Она рассмеялась, вызывающе громко в темноте: пульс, пробивающийся сквозь землю, был слабым, но казался ей свежим воздухом после утопления. Бет склонила голову к земле и замерла от услышанного.

Плач?

Очень слабый – вибрация, проходящая сквозь камень глубоко из-под земли. Девушка напряглась, чтобы лучше расслышать.

Раздался снова: тихий плач, словно от боли, той, что испытываешь уже очень давно, но все никак не можешь к ней привыкнуть. Был и другой звук – скрип камня от неимоверной нагрузки. Звуки были синхронизированы, каждый скрип камня влек за собой вздох и всхлип, как будто чье-то тяжелое дыхание вздымало камни.

«Женщины в стенах. Каменники».

На ум пришло непрошенное видение исковерканных человеческих тел на вулвичских Полях Сноса, и желудок скрутило. Внезапно девушка поняла, откуда исходила обнаруженная ею жизнь.

Бет царапнула пальцами невидимую землю, ища шов, погружая ногти в трещины, пока, наконец, не обнаружила, что искала. Она напряглась и бетонная плита сотрясла туннель, когда девушка отбросила ее в сторону.

– Царица! Стоять! – закричал Виктор.

Бет не обратила на него внимания. Там, внизу, был кто-то живой. Она раскапывала образовавшуюся дыру, пока ее не окутал запах застарелой мочи, пота и неразбавленного спирта, и не схватили плотные, мускулистые руки.

– Царица, стоять, – прошептал Виктор прямо ей в ухо.

Девушка напряглась, но он не ослабил захват.

– Там, внизу, кто-то живой! – она сгруппировалась, готовясь рывком освободиться, даже если это означало сломать ему руки.

– Не, не живой, – прошипел Виктор, – а живые.

Бет обмякла, совсем выбившись из сил. Почувствовала мягкое прикосновение к голове и позволила Виктору привалить себя к стене.

– Слухай, – сказал он. – Я чую, как они сзади.

Секунду Бет не слышала ничего, кроме ударов собственного пульса, потом через камень полились голоса: женские и мужские; по-старчески шамкающие и пронзительно щебечущие. Они эхом отскакивали туда-сюда, время от времени бросая друг другу скорбным тоном несколько искаженных слов. Но большинство просто кричало – слабо, но безутешно.

– Где ни копнуть, – объяснил Виктор, – только глубже похоронить остальных.

Лишь несколько секунд спустя Бет поняла, что он пытался ей втолковать. До этого она видела только мертвых, сейчас же слышала раненых, раздавленных тяжестью двора Короля Кранов.

– Пойдем, царица. Найдем твою товарку. Больше мы ничего не мочь помочь.

Но как только Бет отняла ухо от стены, голоса изменились. Крик оборвался, замененный шепотом: всего одно слово.

Злобным бормотанием оно переходило от голоса к голосу: Госпожа…

Госпожа Госпожа Госпожа Госпожа Госпожа…

ГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожаГоспожа…

А потом, как один, голоса стихли.

 

Глава 48

– Виктор, – простонала Бет, когда туннель наводнил новый звук: шипящий скрежет стальных витков по камню. – Она идет.

Бет представила колючки Проволочной Госпожи, цепляющиеся за стены туннеля, волоча за собой человеческий сверток. Звук эхом отскакивал от каменных стен; Бет не могла бы сказать, с какой стороны он подступает.

Она сжала копье во тьме, представляя израненное лицо Кары.

Быстрое, как змея, что-то хлестнуло воздух у ее щеки.

Коротко вздохнув, Виктор закричал. Бет крутанулась, и железное острие копья уперлось в потолок туннеля. Металл, чиркнув по камню, высек сноп ярко-голубых искр.

В их свете она на мгновение увидела Виктора в четырех футах позади. Тонкий моток проволоки плотно обмотался вокруг его шеи. Колючки впились в плоть. Глаза вылезли из орбит, из прикушенного языка текла кровь.

Снова стало темно, и Бет отбросило к стене, когда тело Виктора проволоклось мимо нее дальше по туннелю.

– Виктор! – завопила она. Девушка поднялась на колени, все еще ошеломленная, крепко сжимая копье в правой руке. Госпожа скрежетала по туннелю, и Бет последовала за ней, ползя на локтях, костяшках пальцев и коленях, пока туннель не стал достаточно широким, чтобы девушка могла снова встать на ноги. Сведенные судорогой мышцы отказывались повиноваться, но, кое-как волоча ноги, Бет побежала.

Теперь она увидела следующий поворот. Лязг и скрежет машин Выси становился все громче. Свернув за угол, девушка покрепче перехватила копье и встала как вкопанная.

Впереди, в дальнем конце туннеля, она разглядела камеру. Поддерживая друг друга, четыре стены сложились внутрь, образуя пирамиду. В центре стояла Кара, опутанная мешаниной световых вспышек. Вокруг нее кружились пылинки, проволочная кожа мерцала.

– Шевелись, – пробормотала самой себе Бет, заклиная мышцы. – Шевелись. – И бросилась вперед.

Кара смотрела на нее сквозь проволоку, широко распахнутыми от страха глазами. Ее губы были плотно сшиты колючками.

Оказавшись в нескольких дюймах от начала туннеля, Бет поняла, почему Кара смотрела так испуганно. Тонкая, почти невидимая нить проволоки натянулась от стены к стене на высоте шеи, готовая впиться Бет в горло. Дико размахивая руками, девушка отчаянно попыталась остановиться, но заскользила по гравию, не в силах затормозить. Она сглотнула, когда колючки защекотали ее шею.

Бледные пальцы схватили и отдернули проволоку за миг до того, как Бет ввалилась в камеру. Девушка крутанулась и – с копьем наизготовку – быстро вскочила на ноги, ища глазами цель, но не спеша метать оружие.

Виктор качнулся вперед, но тут же отпрянул. На его шее четко выделялись сухожилия. Одна рука стискивала проволоку, которую он оторвал от двери, другая сжимала горло с глубоко вгрызшимися витками Госпожи. На коже мерцали бусинки крови. Русский был бледен, словно мертвец, но широко улыбался.

– Не боись, царица, – дыхание сменилось хрипами, на шее вздулись мышцы, и он, удерживая проволоку, откинулся назад. На лице, как трещины на стекле, проступили вены. – В Москве семикратный чемпион по перетягиванию каната…

Проволока вокруг его горла натянулась до предела. Раздался треск.

Проволочная Госпожа изогнула витки и с ужасающей силой швырнула мужчину об стену. Виктор рухнул на землю, его голова превратилась в мешанину костей и окровавленных спутанных волос.

Бет испустила полный горя и ярости рык. Глядя на Кару и видя только чудовище, она покрепче перехватила копье и нанесла удар.

Ценой гнева явился промах: Госпожа с легкостью увернулась от неуклюжего выпада Бет. Взметнулись острые, словно иголки, колючки, и обжигающая боль пронзила щеку Бет.

Девушка быстро обернулась, высоко подняв копье, но Кара в тисках Госпожи двигалась с демонической скоростью. Удар пришелся Бет в почку. Обвитый колючками кулак Кары ужалил, прорвав ткань и прикрытую ею плоть.

Крик Бет заполнил камеру, и она рефлекторно взмахнула копьем, скрипнувшим, когда острие вонзилось Каре в ребра.

Не в силах вскрикнуть, Кара в полной тишине упала на одно колено.

Кровь медленно сочилась из бока Бет. Слабея от боли, она подняла копье над головой, готовая пронзить грудь своей лучшей подруги. Проволока быстро размоталась с плеч Кары, ловя и стягивая руки Бет, чтобы та не смогла опустить оружие. В ней вскипела паника, но вместе с паникой вспыхнула и искра облегчения.

Кара поднялась на ноги, осторожно следя за Бет. Проволочные завитки покачивались в воздухе, будто водоросли на волнах, опутывая ее. Время замедлилось. Проволочные усики с любопытством, почти нежно, провели по лицу Бет, словно изучая его. Тронули острие копья и, завихряясь, отпрянули.

«Копье, – подумала Бет. – Проволока боится копья».

Напрягая всю нечеловеческую силу, таящуюся в мышцах, Бет высвободила копье и, отшвырнув его, сама бросилась к стене, как могла растягивая проволоку, выбирая слабину мотка.

Голова Кары пугающе быстро повернулась за ней.

Плечо Бет больно врезалось в камень, но она туго натянула проволоку, и долгую секунду спустя падающее копье полоснуло по ней. Госпожа выпустила губы Кары, и та закричала.

Путы соскользнули с плеч Бет, и той удалось схватить копье, но, невзирая на крик Кары, Госпожа направила ее кулак Бет в лицо.

Бет отшатнулась, выплевывая выбитые зубы через горячие, распухшие губы.

Проволочная Госпожа, сыпля ударами, ринулась в нападение, пропуская невероятную силу через израненное тело Кары. Бет отступала, прикрываясь, где получалось, копьем, пропуская удары в лоб, глаза, лицо. Колючка вырвала кусок уха, и Бет почувствовала, как тот провалился за воротник.

Вдруг правая нога подогнулась, и девушка упала на спину. Копье со звоном отлетело в сторону. Остекленевшие глаза Виктора уставились на нее – она зацепилась пяткой за его пах.

Проволочная Госпожа вздымалась над ней, вцепившись в Кару. Бет попыталась нащупать копье, но оно оказалось в трех-четырех дюймах от ее руки: слишком, слишком далеко. Девушка почувствовала, как мужество покидает ее. Кара подняла ногу, готовая опустить ее Бет на лицо.

Бет зажмурилась.

– Кара, это не ты, – самой себе прошептала она.

Сердце ударило, потом снова и снова. Бет открыла глаза, схватила копье и вскочила на ноги. Кара и Проволочная Госпожа замерли в нескольких футах от нее. Левая нога Кары все еще была в воздухе, но не шевелилась.

Бесконечное мгновение Бет силилась понять, почему еще жива.

Кара вцепилась в стену. Ее пальцы нашли щели между камнями, костяшки побелели от натуги. Правая нога Кары зарылась глубоко в землю. Через порванную футболку Бет видела напряженные мышцы и проступающие синие вены, резко контрастирующие с обвившейся вокруг нее проволокой. Колючки подгоняли пленницу, с остервенением дергая ее взад и вперед, пропарывая новые рваные раны. Кровь капала с Кары, словно пот, но она не двинулась с места. Глаза ее были закрыты, губы шевелились, словно девушка молилась. Она не слушалась. Она отказывалась подчиняться.

Внезапно Карины глаза широко распахнулись. Она посмотрела на острие копья, а потом глянула вниз, на грудь.

Вздрогнув от ужаса, Бет поняла. Кара давала подруге разрешение ее убить.

Бет отвела копье назад. Кара закрыла глаза. Ее грудь вздымалась.

Бет напрягла плечо, мысленно шепча: «Кара, прос…»

И тут с силой удара ее озарила мысль, и она в последний миг отклонила летящее оружие, скользнув копьем по Кариному животу, между проволокой и блестящей от пота кожей, и тут же дернула копье вбок. Проволока закричала, и Кара тоже. Усик распался надвое.

Снова и снова, быстрее и быстрее, Бет орудовала копьем, смахивая застилающие глаза слезы, прицеливаясь так, чтобы кромсать проволоку, но не кожу.

Проволочная Госпожа шипела и извивалась, но по-прежнему не могла – как бы ни хотела – оставить носителя. С лицом, искаженным болью от новых порезов, Кара пригвождала ее к стене. Последний завиток тянулся от Кариного пупка – проволочная пуповина.

Бет перерезала его, и Кара осела на пол. Они долго сидели вместе на полу камеры, привалившись друг к другу и просто дыша. Вокруг них в пыли, словно слепые черви, подергивались обрезки колючей проволоки.

Наконец Бет заговорила:

– Кара, Кара… прости меня. Я не хотела этого… Не хотела, чтобы ты пошла за… – она осеклась, потому что это было ложью. Она хотела, чтобы Кара пошла за ней. «Следуй за изломанной гармонией», – вот, что она написала.

Кара засмеялась или, скорее, заклокотала.

– Я это и делаю, Би, – горько прошептала она. – Иду за тобой.

Бет попыталась обнять Кару, но та, шипя от боли, отпрянула, когда руки подруги сомкнулись вокруг нее. Бет села и внимательно осмотрела порезы лучшей подруги. Ее собственные раны уже срослись, затянутые странной смесью масла и цемента, которую Химический Синод добавил ей в кровь, но Кара…

Каре повезло гораздо меньше. Ее худое тело и узкое лицо были покрыты длинными ранами, неглубокими, но жестокими, алеющими свежей и запекшейся кровью. Левая ноздря, мочка и нижняя губа были оторваны; кожа там, где они должны были бы кончаться, висела рваными лоскутами.

– Мы должны вытащить тебя отсюда, – пробормотала Бет. – Доставить в больницу. Попробуешь встать? Я могу понести тебя… вот дерьмо, подруга, тебя так отделали.

– А я так заботилась о своей внешности. – Кара выкашлянула смешок. – Знаешь что, Би – обмотаем тебя колючей проволокой, проткнем прутом и, вот увидишь, ты победишь в конкурсе красоты. – Она попыталась улыбнуться оставшейся губой. Потом сглотнула, и полуулыбка исчезла. – Послушай, Би, ты должна остановить Высь, – глаза ее расширились, но Бет не могла понять, от благоговения или от ужаса. – Проволочная Госпожа… ее колючки были в моей голове; я знаю ее мысли. Мы поклонялись Выси, как Богу.

Мы поклонялись. Голос Кары был неразборчивым из-за увечий:

– Высь разрывает город, отстраивая себя в его коже, – просипела она. – Он убивает его. Он не знает об этом, но убивает все вокруг.

– Знаю, – кивнула Бет. – Мне все равно… это не имеет значения. Ничто из этого. Я должна тебя вытащить.

Зубы Кары снова обнажились в рваной полуулыбке.

– Мило, конечно, но это ерунда.

Бет раздраженно зашипела:

– Отлично, пусть так. Я, блин, понесу тебя.

Нежно, как только могла, Бет подсунула руки под израненную кожу Кары и подняла ее.

– Ой! Ой! Би! – прошептала она. – Если бы я собиралась истечь кровью, то сделала бы это несколько дней назад. Я пакистанка, помнишь? В родстве с четырьмя сотнями врачей. Я знаю, о чем говорю. Ты можешь просто пойти?

Бет упрямо покачала головой и собралась с силами, чтобы снова поднять подругу.

– Ты хотя бы представляешь, как отсюда выбраться? – поинтересовалась Кара. – Мы в лабиринте, знаешь ли.

Бет замерла, когда Кара слабо указала на один из проходов.

– Тебе повезло. Ты близко. Высь в восьмидесяти ярдах. По прямой. Не пропустишь.

– А выход на улицу? – спросила Бет. Она уже знала, что будет дальше.

Окровавленные зубы показались через просветы в Кариных губах, когда она их сомкнула. Она покачала головой. Это был единственный способ заставить Бет оставить ее здесь. Не говорить.

– Прости.

Бет медленно встала и подняла копье. Боль прокатывалась по коже, но кости целы. Она по-прежнему могла бежать. Она по-прежнему могла сражаться. Разочарование забурлило в ней, и девушка со всей силы ударила кулаком по стене. Рука ушла на полдюйма в стену, выбивая из нее струйку пыли.

Кара забеспокоилась:

– Я понимаю, что тебя это достало, Би; но не нужно обрушивать крышу мне на голову.

Когда она затихла, Бет снова услышала шум, который не прекращался ни на секунду: дикий рев машин Выси, всего в восьмидесяти ярдах.

– Тот мой портрет, – наконец сказала Кара, как будто считая нужным что-то сказать, – на стене у моего дома. Просто отличный. Мне понравилось.

Бет скромно улыбнулась:

– Я надеялась, ты придумаешь к нему стихотворение.

Карины губы скривились:

– Хорошо.

Девушка взглянула на Бет:

– Извини, это всего лишь лимерик, но я немного поистаскалась, знаешь ли.

Уши Бет вспыхнули от стыда. Она ничего не ответила.

– Извини, – пробормотала Кара после паузы. – Я просто…

– Знаю, – Бет расправила плечи и повернулась к выходу, на который указала подруга. – Спасибо, Кара.

Карино дыхание стало прерывистым, как будто она пыталась совладать с паникой:

– Ты знаешь, я люблю тебя, Би, но это не для тебя, – прошептала она. – Это для меня. Я хочу хотеть этого.

Бет не поняла, что подруга имела в виду. Она присела у тела Виктора и закрыла его глаза. Девушка почувствовала опасный укол скорби по старому русскому, но задушила его прежде, чем он успел вырасти.

«Позже, – пообещала она себе. – Позже». Она отсалютовала Каре копьем и устремилась к выходу.

Свет там был ярче, от отбойных молотков дрожала земля: машины принадлежали Выси, хозяину Проволочной Госпожи. Чудовища похитили ее лучшую подругу, убили Виктора и разрушили внушительную часть города. Она почувствовала ярость в груди – горячую, черную и вязкую, как кипящий асфальт.

Ноги уже были готовы перейти на бег, когда туннель огласился криком Кары.

– Би! – раздался ее надтреснутый голос. – Мне страшно!

Бет остановилась:

– Кара? – окликнула она.

Повисла долгая пауза. Потом Кара ответила, более решительным и уверенным тоном:

– Нет, я в порядке. Извини, иди. Со мной все нормально. Просто не сразу смогла совладать с собой. Иди!

Бет стиснула зубы, повернулась, и впервые за всю историю их дружбы сделала то, что велела подруга.

Кара откинулась на глине, наслаждаясь тем, что может просто закрыть глаза. Она сделала глубокий, болезненный вдох, не обращая внимания на треснутые ребра, расправляя диафрагму, потому что могла.

Девушка жалостно вскрикнула, но, несмотря на то, что Госпожи больше не было, ее желания и страхи метались из стороны в сторону, то и дело выворачиваясь наизнанку. Она не знала, сможет ли когда-нибудь вновь задержаться на желании чего-либо так долго, чтобы успеть его исполнить. Кара шевельнулась и поморщилась. Каждый квадратный дюйм оставшейся на ней одежды был скользким от крови.

«Если бы я собиралась истечь кровью, то сделала бы это несколько дней назад. Я знаю, о чем говорю».

Она впервые соврала Би. «Неплохо, если вспомнить, что мы дружим уже три года». Страх наводнял Кару, словно крошечные паучки, но кроме него она испытала и подъем. Ощущение чистой свободы.

Ее глаза резко открылись, когда в уши пробрался новый звук, заслоняющий привычное клацанье машин Выси: торопливый топот шагов.

Карино сердце подскочило к сонной артерии. Она открыла глаза и вытянула шею, всматриваясь в темноту.

 

Глава 49

Резкий прямоугольник света – дверь в покои Выси – открылся перед Бет. Надрывный, раздражающий свет лился сквозь проем, ударяя по сетчатке, словно таран.

«Чертова долбаная река», – выругалась она про себя. Девушка и так уже оглохла от шума, лившегося в дверь; под ним тонул даже тревожный стук сердца. Видимо, ей предстояло еще и ослепнуть.

Она колебалась. Снаружи ждал Король Кранов, заклятый враг Лондона: тварь в коже города.

«Он убивает все вокруг».

Бет припала к земле, вытерла масляный пот с ладоней и сжала копье. В голове зазвучали голоса.

«Возможно, оно тебе понадобится. Вонзи его Королю Кранов в глотку».

«Давай, Би…»

«Сделать больше, чем просто убежать».

«Высь разорвет тебя в клочья».

«Давай, Би…»

«Конец будет единственным, что ты найдешь…»

«Сделать больше, чем…»

Она поднялась на ноги и подставила уши под шум стройплощадки.

«…убежать».

Она метнулась наружу, в день.

Сперва она видела только режущий глаза свет, несясь сломя голову, сжимая в руке копье, не решаясь остановиться. Его голос витал вокруг, отзываясь эхом от круговращения машин и слез раздираемых стали и бетона: Я Высь я Высь я буду я буду. Там были и другие звуки: стук железных лап по щебню, шлепки капающей слюны и клацанье зубов Трубчатых волков, ужасающе близко.

Постепенно глаза начали привыкать: свет оказался солнцем, отражающимся от пары недостроенных небоскребов. Высь окружил себя зеркалами. Девушка прикрыла глаза и заозиралась по сторонам. Она перебегала от одной груды щебня к другой, твердо стоя на ногах, словно кошка на полной опасностей земле.

Подъемные краны возвышались над головой, но были просто кранами – не пальцами. Они не были соединены с рукой или телом. Где же он? Что он? Пальцы Бет все туже сжимали копье.

«Вонзи его Королю Кранов в глотку».

«Я бы рада, – с отчаяньем подумала она. – Еще бы найти, где у него глотка!».

Впереди край стройплощадки вставал на дыбы, перед забором громоздились непроходимые обломки бетона, сломанных деревьев и искореженного металла. Рык вспорол воздух у нее за спиной. Она затормозила, поднимая пыль, и повернулась. Трое Трубчатых Волков, каждый размером с лошадь, рыскали по щебнистой насыпи. Через просветы в их стальных скелетах Бет увидела дальний небоскреб и отражение собственного испуганного лица в его окнах.

Волки двинулись вперед, пригнув головы и прижав уши. Бет припала к земле. Она беспомощно соображала, что же делать, отведя руку назад, держа прут-копье наизготовку, но не имея цели. Бет видела экскаваторы и краны, но никаких признаков Бога. Внутри вскипала затаенная храбрость, но возможности выпустить ее не было.

В спину врезался тяжелый камень. Дальше отступать некуда.

Девушка посмотрела на волков, прикидывая, сможет ли двигаться достаточно быстро, чтобы разделаться сразу со всеми. В горле заклокотала напускная храбрость, по вкусу напоминающая кровь, и Бет вызывающе зарычала на них.

Но полудостроенные башни окутывало еще больше стальных балок, пока спящих. Бет знала, что, даже если сможет вырубить металлических чудовищ, наступающих на нее, их место тут же займут другие.

Волки остановились и, глухо рыча, двинулись по периметру, полуокружая девушку. Бет зарычала в ответ. Она шипела и плевалась, а звери скалились неровными зубами, подстрекая ее к нападению.

Со всех сторон, словно буря, гремела стройка: краны с пустыми кабинами поднимали грузы, экскаваторы вгрызались в землю. Никаких признаков силы, которая бы ими управляла, не было.

Кровь билась у Бет в висках.

«Чего ждете?»

Что-то врезалось ей сзади в правое плечо. Девушка качнулась вперед, потом почувствовала, что ее тянет назад. Боль обожгла сверху вниз правую сторону тела, ломая кости. Рука, держащая копье, обмякла.

Бет глянула вниз, на плечо. От боли кружилась голова и тошнило, все вокруг казалось замедленным.

Из толстовки торчал металлический наконечник. Он был измазан маслянисто-красным, и, если присмотреться, Бет казалось, что она различает крошечные белые обломки костей, смешавшиеся с кровью. Оставшаяся часть крюка выходила с другой стороны плеча. К нему крепилась цепь, соединенная с кабелем стальным тросом толщиной три дюйма, тянущимся от пробитой плоти Бет в небо.

Громкий стрекот заполнил уши, и лебедка крана дернулась.

Бет закричала. Волки набросились на ее пятки, и она снова закричала, короткими всплесками звука между тревожными вздохами. Волны горяче-холодной трепещущей боли прокатывались от плеча до кончиков пальцев. Во рту запузырил ось что-то кислое. Ноги молотили по пустоте – кран поднял ее в воздух.

Вес собственного тела, тянущий покалеченное плечо, был невыносим, и она обнаружила себя болтающейся, балансируя на грани обморока. Девушка чувствовала, как на стальном крюке трещит лопатка, а сухожилия начинают рваться от натуги. «В любой момент, – подумала она, – крюк может вырваться из тела».

Но он не вырывался. Чужеродная субстанция в ее крови уже свернулась вокруг раны, загустев, словно цемент, запаивая захват Выси. Бет возносилась, а волки лаяли под нею. Ее голос обессилел, прежде чем кран достиг вершины своей дуги.

Примерно в ста пятидесяти футах над стройкой кран зажужжал, останавливаясь, и Бет задергалась на крюке, словно рыба.

Трубчатые волки рыскали по площадке, скребли лапами и обнюхивали ямки; экскаваторы погромыхивали мимо на своих гусеницах, деловито ползая взад и вперед. Один опустил металлическую челюсть к каменному гребню, похожему на переносицу.

И внезапно Бет увидела Высь.

Отсюда очертания земляных сооружений выглядели по-другому. Та щель была ввалившейся щекой; эта трещина в бетоне – стыком губ. Щербатый каменный шар оказался глазом.

Он был грубым, не законченным даже наполовину, но четко выраженным. У Короля Кранов было лицо. А Бет бегала ему по лбу.

– Я – Высь, – его голос скрежетал в механизмах машин. – Я буду.

Она открыла рот, онемев от ужаса, когда два экскаватора нависли над массивным каменным глазом, опустили свои дрели и вместе выточили в нем дыру зрачка. Потом сдвинулись и принялись рыть снова. Внушительные куски камня разлетались во всех направлениях в облаке пыли и шума. Изменение было тонким, но четким: теперь глаз смотрел прямо на Бет.

Бет обвисла на плече, ставшем ловушкой. Размытая дымовая завеса шока притупила боль.

– Что ты? – прошептала девушка.

– Я Высь, – ответил Высь, но Бет не показалось, что это было ответом на вопрос.

– Почему?..

– Я буду, – на высеченном лице Бога Кранов не было совершенно никакой злобы, а в голосе – никакой ненависти к Бет.

Перед ним была девушка, принявшая сторону его злейшего врага, несущая оружие ее сына, но все же на лице Выси несомненно угадывалось…

Любопытство.

Детское любопытство: как у малыша, который нашел интересного жучка под лазалкой на детской площадке. Даже его недоконченные черты лица напоминали о младенческой пухлости.

– Я буду, я буду.

«Господь и Темза, – мысль пришла к Бет с болезненным вздохом. – Он и есть ребенок. – Бет не хотела в это верить, но зародившееся внутри убеждение не отступало. – Он младенец, еще даже до конца не рожденный». Экскаваторы и дрели продолжали рождать его из камня.

Однажды Фил сказал ей: «Это война, и тут везде дети». Он и не знал, насколько был прав.

– Я буду.

Что, если это было все, чего Высь хотел, – все, чего ему доставало опыта хотеть? Он не был Богом; его волки и их укротители не были его почитателями и не следовали приказу. Он и не мог давать приказов. Все, что он умел говорить, – это «Я Высь» и «Я буду».

Волки, вероятно, были частью Выси, поняла Бет, как антитела, атакующие любую угрозу.

На Бет налетел ветерок, и, вися на своем кабеле, она начала, поскрипывая, раскачиваться взад и вперед, словно маятник абсурда. Когда мир медленно завращался у нее под ногами, девушка заметила нечто, выглядывающее из-под обломков: отрубленные ноги статуй; перекрученную железную полоску, бывшую, наверное, фонарным столбом, осколки стекла, разбросанные по земле. Девушке показалось, что она увидела фрагменты отраженного лица, некогда надменного, теперь навеки застывшего в крике боли. Она увидела цену жизни Выси.

«Он не осознает этого, – говорила Кара, – но убивает все вокруг».

Высь был просто ребенком, пытающимся родиться; он не мог ни понять, ни переживать за то, сколько смертей несет его рождение.

Ее фантазии прервал визг стали. Трубчатые волки завыли и развернулись, жадно бросившись в погоню. Бет отчаянно раскачивалась из стороны в стороны, пытаясь увидеть, кого они преследовали.

– Бет! – закричал знакомый голос, и сердце девушки екнуло.

– Фил?

– Что, во имя железных подштанников мой матушки, ты там делаешь?

Волк рявкнул и тут же заскулил, и Бет улыбнулась. Сына Улиц, даже безоружного, было не так-то легко победить.

– Бет! Я прямо под тобой. Мне нужно копье – брось его.

Бет попробовала, но пальцы не слушались. Все мышцы правой стороны свело судорогой, и она вцепилось в копье, словно то было жизненно важным органом.

Девушка впилась взглядом в руку. «Он там схлестнулся с тремя металлическими волками размером с пони, а я даже не могу бросить копье? Что за глупость? Отпускай. Копье. На. Фиг». Преодолевая сопротивление собственных мышц, она отогнула один палец, потом другой, потом еще один, пока копье не повисло вертикально, стиснутое между большим и указательным пальцами.

В поле зрения Бет по обломкам пронеслось серое пятно: размытая темная полоса на мгновение пересекла стройплощадку.

– Бет!

Фил пролетел мимо цели и с грохотом стукнулся о забор стройки. Оттолкнувшись от стены, он снова устремился к девушке.

Ее указательный палец распрямился, и копье упало.

Волки, зарычав, метнулись к нему. Асфальтокожий парень побежал, рука потянулась к оружию, лицо напряглось до крайности. Волки подскочили ближе, ржавый запашок их дыхания окатил Бет.

Фил прыгнул, волк, щелкнув пастью, но поймал только воздух, и асфальтово-серые пальцы сомкнулись вокруг железного древка копья.

 

Глава 50

Расслабленно целюсь в ближайшего на моем пути волка, но не знаю, попаду ли. Земля содрогается, когда я отталкиваюсь от камня, и я чувствую, как клыки пронзают воздух у моей шеи, но не рискую остановиться для удара.

«Быстрей, быстрей», – твержу я себе. Если бы я мог бежать хоть вполовину медленнее бешено барабанящего сердца, они бы никогда меня не настигли. Обломки полей смерти Выси мертвы; помощи ждать не приходится, мощи, способной придать скорость моим ногам, неоткуда взяться. Безжизненный камень меня только замедляет.

Волнение теснит мою грудь: я вооружен и готов, и нахожусь в считанных дюймах от врага матери.

Я запинаюсь о глубоко взборожденную землю: морщины на безобразном лбу Выси. Передо мной поднимается уступ его переносицы. Пробегая по ней, я слышу, как позади меня сталь позвякивает о камень, и чую металлическую вонь волков.

Спрыгивая с конца уступа, смотрю вниз. Подо мной тянется пара массивных губ, треснувших, словно горячий асфальт. Неловко приземляюсь на толстый слишком круглый подбородок ублюдка, ноги скользят по гладкой поверхности. Резкая боль пронзает лодыжку, и я падаю, напарываясь головой на подвернувшийся кусок камня, торчащий из земли, видимо, исключительно для того, чтобы размазать мне нос по лицу.

– Тварюга! – воплю я, изнывая от боли и разочарования. Волчьи прыжки сотрясают землю. Пот умасливает ладони, когда я пытаюсь подняться, и я падаю обратно. Раны вновь открываются; я вижу, как по руке сочится кровь.

«Вонзи копье ему в глотку».

Если я только что был на подбородке Выси, тогда тот кусок камня, об который я приложился головой, – как раз его адамово яблоко.

Боль в поврежденной лодыжке становится глубже, кровавее. Кость пробило что-то острое. Я кричу, приподнимая себя одной рукой, занося железный прут другой, – и вгоняю его в камень.

Все замирает.

Я знаю это, потому что мой крик внезапно становится единственным звуком, с шокирующей четкостью прорезающим воздух. Я не слышу кранов, экскаваторов, стройки; даже волки у меня за спиной перестали рычать (хотя для того, чей рот занят моей лодыжкой, это неудивительно; меня так просто не проглотишь).

Мое сердце почти останавливается.

Одно восторженное пугающее мгновение я думаю: «Я сделал это. Убил Короля Кранов».

– ФИЛ!

Крик Бет разрывает голову. Шум шестерен. Вращение металлического вытяжного шнура.

Внезапно всем, что я вижу, становится крюк на шнуре, быстро несущийся ко мне прямо над искореженной землей. Я пытаюсь подняться, но волк по-прежнему сжимает мою лодыжку, в любом случае, уже слишком поздно.

Крюк вспарывает мне живот.

 

Глава 51

Бет беспомощно обвисла на стреле крана. Ее предупреждение свернулось в воздухе, скиснув до бесполезного крика ужаса. Далеко внизу Фил рухнул на колени, потом – на локти. Острие крюка на мгновение вышло из его спины, а потом, отдернутое Высью, исчезло. Кровь хлынула из основания его позвоночника, влажно поблескивая на утреннем солнце.

– Фил, – повторила она тихо. – Филиус.

Как будто отвечая на ее зов, он пополз по щебенке на руках, ноги, словно якорь, неуклюже волочились за ним. «Позвоночник, наверное, раздроблен», – подумала Бет. Тошнота и жалость нахлынули на нее. Его проворства и городского изящества не стало. Он выглядел таким же хрупким, как раздавленная птица. Трубчатые волки скребли кирпичную кладку вокруг него, но не нападали. Несколько секунд они пообнюхивали его копье, а потом разбежались.

Я Высь…

Со скрежетом шестерен и рычанием двигателей машины на стройке возвращались к работе, разбрасывая комья земли и камни. Двигатель крана, держащего Бет, завелся, и ее желудок перевернулся, когда ее швырнуло к земле.

Спустившись, она обнаружила, что выражение лица Выси изменилось.

Детское любопытство испарилось; теперь Король Кранов взирал на нее со скучающим видом.

Голые ноги девушки коснулись земли, и крюк высвободился из ее плеча. Боль пропитала ее, но девушка стиснула зубы и пошла, шатаясь, по разбитому миру в сторону Фила.

– Не сработало, – озадаченно выдохнул тот, когда Бет опустилась рядом с ним на колени. Его глаза угрожающе закатились.

– Глас сказал… его горло… Но не сработало… – парень тронул копье, все еще воткнутое в землю, словно пустой флагшток, отмечающий место, где он потерпел неудачу.

– Я знаю, – проговорила Бет. – Знаю. Все в порядке. – Все было далеко не в порядке, но она понятия не имела, что еще сказать. Девушка высвободила прут-копье, подсунула здоровую руку Филу под плечи и придала ему почти стоячее положение. Бет чувствовала ужасную незащищенность, стоя здесь, в сердце стройплощадки, не доверяя внезапному безразличию Выси. Тощий парень оказался пугающе легким, ноги безжизненно подгибались под ним, как у куклы. Руки Фила обвили шею Бет, и она потащила его прочь, туда, откуда они пришли. Пальцы его ног оставляли дорожки на пыльном щебне.

Вокруг рыскали волки, их пустые глаза следили за слабым парнем и девушкой, но без особого интереса.

«Я Высь».

Какофония экскаваторов обдавала Бет ураганным ветром. Болтающуюся холодную руку покалывало. Рукав толстовки так пропитался, что брызгал кровью на землю.

Она остановилась только у входа в лабиринт, покачивающаяся и обессилевшая от потери крови, не в силах идти дальше. Бет прислонила Фила к стене и сжала копье здоровой рукой.

«Почему ты нас отпускаешь?»

Девушка недоверчиво следила за дверным проемом. Высь потерял интерес почти в то же мгновение, когда Фил загнал в него копье. Она видела скучающее выражение на огромном инфантильном лице, и видела, как волки обнюхали копье, воткнутое в горло их Бога, и оставили его без внимания…

…потому что оно не причиняло боли, вдруг поняла она: копье никак не навредило Выси. Все, сделанное Уличным Принцем, доказывало, что он не опасен.

Бет обнаружила, что смеется, оказавшись где-то по другую сторону истерии.

Высь был ребенком с соответствующей концентрацией внимания. Они показали себя неоригинальными и неопасными, не заслуживающими никакого интереса.

– Где она? – пробормотал Фил, сложившись, как пустая перчаточная кукла, обхватив руками колени. – Где она? – он испустил судорожный вдох. – Где она, Бет?

– Где кто, друг? – спросила Бет голосом, проникнутым легкостью, которой не чувствовала. Девушка не представляла, что делать, если Фил поддастся отчаянью.

– Где моя мама? – Его глаза блеснули, и парень уставился в стену, но Бет знала, что на самом деле он смотрит на восток, в сторону Доклэндса и болот Химического Синода, где Мать Улиц видели в последний раз.

– Она должна быть здесь… сейчас… Я думал… – он путался. – Я был так туп… Думал, что смогу стать ею. – Он попытался рассмеяться, но выдохся уже после нескольких вдохов. – Где она?

«Где моя мама?» Вопрос застрял у Бет в груди. Девушка помнила все те опустошающие месяцы, когда сама его задавала. Теперь, стоило вопросу возникнуть в голове, она немедленно его душила. Бет попыталась неловко обнять Фила.

– Я не знаю… Мне очень жаль, правда. Я не знаю.

Он опустил тяжелую, горячую голову ей на плечо, и девушка ощутила бензиновый запах его крови.

– Я бы хотел… – начал он.

Мир содрогнулся и с крыши заструилась дымка цементной пыли. Бет почувствовал, как парень напрягся.

– Что, во имя Темзы, это было? – прошептал Принц Улиц.

Бет осторожно выпустила его и прислонила к стене, прежде чем скользнуть к дверному проему Ее желудок сжался. Она наполовину ожидала увидеть какую-нибудь новую тварь Выси, скрежещущую к ней.

Перехватывая копье покрепче здоровой рукой, девушка высунула голову из укрытия, огляделась…

…и задохнулась.

Задняя стена стройплощадки обрушилась, как будто пробитая огромным кулаком, но бетонный блок был замещен рядом других камней: каменными телами. Шеренга за шеренгой – герои войны, ученые, суфражистки, правители, даже абстрактное нагромождение геометрически фигур, – шли сотни Тротуарных Монахов. Камнекожие, больше, чем Бет когда-либо видела, растянулись по узкому кирпичному переулку, насколько хватало глаз.

Бет резко вдохнула, и дикая надежда заполнила ее грудь.

– Это Петрис, – прошептала она.

Гранитный монах шел в первой шеренге. Когда он говорил, его голос был беспощаднее, чем зима для бездомного.

– Высь должен быть разрушен, – команда разнеслась по искореженной пустоши. Войско Тротуарных Монахов зашевелилось. – Во славу Улиц. Высь должен быть разрушен.

– Высь должен быть разрушен, – остальные подхватили напев, словно гимн, глубокими, текучими голосами. – Высь должен быть разрушен.

Воины-монахи как один шагнули вперед, стук каменных ног аккомпанировал пению. Они были хранителями старой веры, носящими кожу, повторяющую очертания героев Лондона иных времен. И пели надгробную речь павшему городу.

Металлические волки, люди и другие странные фигуры спрыгивали с фасадов многоэтажек, устремляясь им навстречу через поле обломков. Набирая скорость, стальные лапы лязгали по каменной кладке.

Первая шеренга Тротуарных Монахов всколыхнулась, и Бет интуитивно отступила назад, каждая мышца напряглась, когда армии Лондона ринулись в бой.

Камень и сталь сцепились. Бет чувствовала толчки их ударов. Волки повизгивали, их ржавые клыки кромсали гранитную кожу, словно бумагу, но Тротуарный Гимн не прерывался. Хотя и делаясь чуть тише с каждым павшим священником, песнь не замирала ни на мгновение.

– Они… – начала Бет, и на ее лице появилась широкая, понимающая улыбка. – Они копают.

Один батальон священников, прикрытый товарищами, упал на колени и пригоршнями вырывал камни из земли, оставляя выбоины прямо на лице Выси.

– Я – Высь, – с болью закричали экскаваторы.

Один из волков оторвал голову Уинстону Черчиллю. Три другие статуи демонтировали животное, тут же повалившись от истощения.

Под гулом команд Петриса духовенство Матери Улиц преклоняло колена и молилось: «Высь должен быть разрушен… Высь должен быть разрушен…» — славя сражение. Под их твердыми руками, прогрызавшимися через грунт и цемент, проступал Высь.

Один из монахов отличался от других. Он двигался медленней, и его карающая кожа больше походила на закаленную глину, чем на камень. Когда он долбанул Высь куском стальной балки, Бет подумала, что в нем было что-то знакомое, хотя в тот миг еще не поняла, что именно.

– Отлично, парни, – прокричал Петрис, стоя по колено в горле Выси. – Выройте сердце ублюдка, чертяки! – Но вокруг него покрытые камнем тела падали от усталости. Трубчатые волки продолжали выматывать и калечить их, пока они все не засочились медленной липкой кровью. Упав, они становились неотличимы от окружающего их жестокого пейзажа.

– Разрушить Высь, – взывали они все тише и тише.

Фил понял, что хор редеет.

– Не работает, – лихорадочно прошептал он. – Нам нужна Мать Улиц. Нам нужна моя мама. Нам нужен Пожар. Нам нужен Великий пожар, о Темза…

Бет попыталась удержать его, но парень дико ее оттолкнул. Его лицо было помятым и белым, словно макулатура.

– Я был таким идиотом! Это было невозможно! Совершенно невозможно — как бы мы смогли очистить город без Великого пожара? – голос Фила сквозил отчаяньем.

«Очистить город…»

Бет замерла. Что-то в его словах зацепило воспоминание и вытащило на поверхность ее разума. Девушка попыталась отвлечься от яростного сражения. Она вспомнила потрескивание пламени на поверхности грязного бассейна и вязкий маслянистый голос: «Это непростое пламя, купленное за немалую цену. Оно очищает и сверкает, калечит и снова возрождает…»

– О боже, – прошептала Бет, – а что, если она не пришла из-за этого?

Фил внимательно на нее посмотрел:

– Что?

– Пожар, – идея была такой простой и такой жутко приземленной, что девушка стеснялась ее высказать. – Великий пожар. Величайшее оружие твоей мамы, – прошептала Бет. – Что если Мать Улиц не приходит, потому, что этого оружия у нее больше нет? А без него она боится?

– О чем ты говоришь? – на лице парня сплелись замешательство, страх и негодование.

– Ты ведь не знаешь, что Синод попросил у нее взамен, верно? Что если их ценой был Великий пожар? Непростое пламя, купленное за немалую цену. Что если она им расплатилась? – спросила Бет, наводя палец на хромающего молодого Бога. – Расплатилась за тебя.

Парень закрыл глаза, и последний цвет смылся с его лица. Он выглядел не просто испуганным. Он выглядел мертвым. Но когда земля снова содрогнулась, глаза принца открылись, и теперь он казался напряженным и сосредоточенным.

– Бет, – тихо проговорил он, – я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала.

– Окей, конечно. Все, что угодно. Что?

– Возьми мое копье.

Бет изогнулась и схватила оружие. Черное железо было липким – она закапала его кровью.

– Окей, – неуверенно кивнула она.

– Я собираюсь досчитать до трех, – сказал он и сглотнул. Его серые глаза смотрели прямо в ее глаза. – Потом мне нужно, чтобы ты нанесла удар мне в сердце.

Бет чуть не отбросила копье:

– Что?! – закричала она. – Ты спятил?! Мозги вытекли вместе с кишками?!

Но его серые глаза были ясными, разумными и печальными, как никогда. И она знала, что он имеет в виду.

– Почему? – прошептала она.

Он слабо улыбнулся:

– Потому что заключать дурные сделки с Химическим Синодом – наша семейная традиция.

На секунду Бет уставилась на парня, гадая, не свели ли его окончательно с ума боль, разочарование и кровопотеря:

– О чем ты?..

И тут, словно лавина, на нее обрушалось понимание.

– Ты солгал, – вскипела она. – Я прямо спросила тебя, что ты им обещал: «Какой-то никудышный компонент. В жизни им не воспользуюсь». Вот, что ты мне ответил.

– Формально это было правдой, – Фил попытался пожать плечами. – Ведь я пообещал им свою смерть.

Бет в ужасе уставилась на парня: она оказалась легковерной соучастницей, хуже того: осознанно легковерной. Девушка посмотрела на свою асфальтово-серую кожу. Как она могла поверить, что ее скорость и сила стоили какого-то никудышного компонента,?

Фил поспешно проговорил:

– Нам нужны ребята Джонни Нафты, Бет, сейчас же, и одна Темза знает, как сильно. Если у них есть Огонь… – он мотнул головой в сторону поля брани. – Пока бушует этот бедлам, шанс еще есть. Они придут за мной, чтобы забрать долг. Направь их – прямо в сердце всего этого, поняла? Высь не потерпит их, точно так же, как не терпит меня. Вовлеки их.

– Если, – выдохнула Бет в ответ, – если они придут – если у них есть Огонь. Если. Если. Если. Если. Всего лишь чертовы догадки. Господи, Фил, а что, если ты не прав? Что, если я не права? – девушка молилась, чтобы быть неправой – отчаянно этого желала. Ей хотелось выхватить свои предательские слова из воздуха и затолкать обратно в рот.

Серокожий парень посмотрел на нее:

– Значит, мы не правы, – ответил он, – но там умирает наш город, а у меня закончились идеи.

Бет подняла копье. Она напрягла плечо и стиснула зубы, но это было все, на что она оказалась способна. Слезы затуманили взгляд, когда вся ее полусформи-ровавшаяся, отчаянная, невысказанная любовь к мальчишке нахлынула на нее. Она отвернулась, не в силах выдержать его пристальный взгляд.

– Я не могу, – выдавила она. – Это слишком.

Его голос ожесточился:

– Это не твое решение, Бет.

Его глаза, цвета города, который Бет отказывалась попытаться спасти, буравили ее, но она не могла сделать этого. Цена была слишком высока.

Тогда он снова заговорил, зашептал:

– Помнишь, что говорил Петрис: «Планы, границы: само определение жизни»? Это мое определение, Бет. Я выбираю сейчас – я выбираю шанс, что ты права. Если ты отберешь его у меня, то будешь не лучше моей матери.

Бет с трудом сглотнула удушающую смесь соленых слез и воздуха, лихорадочно пытаясь придумать что-нибудь другое, что-нибудь, что они упустили. «Думай, Брэдли, думай», – ругала она себя, но на ум ничего не приходило.

В этот момент она ненавидела Филиуса Виэ сильнее, чем кого-либо за всю свою жизнь. Ей хотелось выбросить его гнусное копье и уйти обратно в туннель, бросить его парализованным в темноте. Она собиралась отречься от него так, как он собирался отречься от нее. Но не могла, потому что знала, что годы спустя будет по-прежнему видеть Каменников и убитых кирпичных детей. Не могла, потому что, как бы Высь ни походил на ребенка, ему было далеко до невинности. Ее люди умирали в его когтях.

И потому что, как бы она ни ненавидела его, она ни за что бы не ушла от этого тощего несчастного паренька.

Бет уперла копье между его ребер, и Фил ободряюще улыбнулся.

Острие нацарапало неровную красно-черную звездочку на его плоти, когда она вздрогнула.

– Боже, Фил… я…

– Все хорошо, Бет. – Он выдержал ее взгляд и спросил: – Я достаточно напугал тебя, чтобы сделать храброй?

– Да, – прошептала девушка.

– Раз, – сказал он. – Два…

Бет толкнула копье вперед.

Фил задохнулся, и глаза его расширились. Она почувствовала, как, подаваясь, хрустят его ребра.

Стиснула зубы и провернула древко. Одно ужасное мгновение его голые пятки барабанили по земле, а потом застыли.

Бет аккуратно досчитала до пяти. Ровно столько она смогла смотреть в его пустые глаза. А потом проворчала:

– Я не стану закрывать твоих глаз, лгун. Смотри, что ты заставляешь меня делать. – Она изогнулась и приподняла его. Фил, бесконечно тяжелый в смерти, обвис на ее здоровом плече. Бет нырнула под притолоку и побежала.

 

Глава 52

Когда Бет вырвалась наружу, над нее взорвался грохот. Девушка покачнулась направо, потом налево, лавируя между железными челюстями и падающими телами. Каменный меч выскользнул из руки Тротуарного Монаха и, задев ее колено, просвистел мимо. Она мчалась между ног металлического гиганта, в самое сердце сражения.

– Разрушишь Высь, – каркал неровный хор. Тротуарных Монахов теперь было ничтожно мало, но они по-прежнему рыли землю каменными руками. Бет не обращала внимания на их полные ужаса взгляды, бросая обмякшее среди них тело их принца. Не было времени – ни на горе, ни на страх, ни что иное, напоминающее человеческие эмоции, – иначе все это было зря.

– Вот он! – прокричала девушка, перекрывая шум. – Вот ваша цена!

Бет отчаянно огляделась, но все, что видела, лишь тела и бойню.

Глубоко в груди царапнулась безнадега…

…и тут в ноздри ударил запах бензина.

Шесть черных фигур неторопливо шли через хаос сражения. Их движения были идеально синхронизированы; летающие в воздухе ошметки не касались пропитанных нефтью костюмов.

– Сюда! – во все горло заорала Бет. – Сюда! Вот ваша плата!!!

Химический Синод всегда забирал долги. Сделки были священны.

Два священника сомкнулись, заслоняя путь шагающим по щебню пришельцам, но прогремел приказ Петриса:

– Пропустить.

Высь никаких команд не давал. Когда нежданные могущественные чужаки пошли по его израненному лицу, к горлу, среди шума и вони наступления на него, Высь запаниковал. Бет это чувствовала. Казалось, вся стройплощадка напряглась вокруг нее.

– Я буду! – завопил Высь, и рожденный краном крюк пронесся по воздуху, пронзая самого правого черно-скользкого человека.

Лица членов Синода помрачнели. Пять оставшихся мужчин не замедлили шага, лишь перестроились, восстанавливая симметрию. Как один, они вынули зажигалки, щелкнули крышечками и пустили искры вверх по штанинам.

Жар загоревшегося Синода ударил Бет в лицо. Девушка прикрыла глаза рукой. Они двигались в том же спокойном темпе, горя, словно чучела в ночь Гая Фокса.

Там, где ступали их ноги, земля – тело Выси – пузырилась, шипела и плавилась.

– Я буду! – визжал Высь.

Двое полыхающих мужчин отделились с каждой стороны и направились к кранам. Трубчатый волк бросился на одного, но тот даже не замедлил шага. Пламенеющий венец вокруг него расплавил челюсть твари, и раскаленная окалина закапала на гальку.

Джонни Нафта приблизился к одному из кранов и протянул горящую руку к кабине, почти что в приветственном жесте. Металл вспыхнул, задрожал и погнулся, едва он коснулся его. Оглянувшись по сторонам, девушка увидела других членов Синода, делающих тоже самое, рассредоточившись по стройке, секунда в секунду, с другими кранами.

Бет ожидала, что Высь закричит, но напрасно: двигатели, бывшие его голосом, замолчали. Дитя-Король Кранов умер без крика, но с медленным металлическим шипением, походящим на измученный выдох.

Трубчатые волки скрипели на своих петлях, железные гиганты трещали. Челюсти наезжали одна на другую. Колени выгибались назад, и чудовища валились в пыль.

Бет тяжело опустилась на щебень, рассеянно посмотрев на тело Фила. Рана на ее плече снова открылась, толстовка пропиталась свежей кровью.

Подошел Джонни Нафта. Его пламя, пламя, что запалило Великий лондонский пожар, угасало. Теперь его костюм и кожу покрывал хрустящий серочерный уголь.

– Как мило, что ты подготовила его для нас, – он взглянул вниз, на серое тело, распростертое вдоль горла Выси. Голос сквозил легким сарказмом. – И как точно расположила.

Он присел, поднял тело и бесцеремонно перевалил его через плечо.

Элегантно поднялся на ноги, повернулся на каблуках и пошел прочь. Остальные сошлись к нему. Один из них, как заправский пожарный, нес на плече павшего собрата, капая нефтью на его обгоревшую спину.

Бет скособочилась, чувствуя себя обессиленной, совершенно пустой. Она забыла, как чувствовать, забыла, как стоять. Парень…

Парень с городом в коже был мертв.

Тротуарные Монахи обступили ее. Их мрачные каменные лица сквозили осуждением.

– Я должна была убить его, – прохрипела она. – Должна была вызвать Химический Синод.

– Мы знаем, – голос принадлежал Петрису. – Мы, как никто другой, знаем цену их услуг. – Его каменная маска сложилась в мучительную улыбку.

Бет подняла глаза – выражение выглядело столь неуместно в этом чертовом бедламе, что она ему не поверила.

– Бет, тут кое-кто хочет тебя увидеть.

– Бет? Бет! – глиняная фигура, которую она видела в бою, хромая, проталкивалась между статуями. Вблизи девушка рассмотрела, что там, где керамика откололась, проглядывают куски бледной кожи. Яркая красная кровь – человеческая кровь – стекала из раны на лбу человека, капая на знакомое Бет лицо.

– Бет, – папа опустился рядом с ней на колени. – Пойдем, Бет. Отвезем тебя в больницу. С тобой все будет хорошо.

Бет удивленно посмотрела в его карие глаза, вдруг резко осознав, что ее глаза изменили свой цвет на пестро-серый – цвет лондонского неба.

– Папа? – Она изучала раны отца, ошеломленная его присутствием. Пристальный взгляд девушки упал на стальную балку, которую тот все еще сжимал в руках. – Ты сражался? – недоверчиво пробормотала она. – Медлительный, слабый, чертов человек… и ты сражался?..

Он почти застенчиво кивнул.

– Потому что это была твоя война, – тихо проговорил он. – Потому что я думал, что ты бы этого хотела.

Девушка протянула к отцу руку, и он с благодарностью ее сжал, поднимая дочь на ноги. Несколько секунд ее пальцы стискивали его ладонь.

– Мы не закончили, – сказала она. – Надо еще кое-кого забрать.

Кара лежала там, где Бет ее оставила, уставившись в потолок пирамидальной камеры. Она не проявляла никаких признаков жизни, пока не услышала, что Бет пришла, потом моргнула, и улыбка разлилась по ее лицу.

– Я сделала это, Би, – прошептала она.

– Да, Кара, ты это сделала, – согласилась Бет, не пронимая, о чем подруга говорит.

– Я сделала это… победила. Она держала меня, но и я удержала ее в ответ.

– Угу, – пробормотала Бет, присаживаясь возле подруги.

– Мне было страшно, но я удержала. Я победила. Выбрала, – карие глаза Кары остекленело сверкнули. Она бредила. – Я больше не боюсь, – прошептала она. – Я выбрала.

Бет подсунула руки под Карины плечи и напрягла ноги, готовясь подняться. Она боялась, что Кара закричит от боли, но та, хныкнув, быстро затихла.

– Пойдем, – пробормотала Бет. – Тебя надо подлечить. Есть женщина… или мужчина, или… я не знаю кто, по имени Гаттергласс. Если кто и знает, как тебе помочь, так это…

– Нет! – крик Кары прозвучал в темноте ужасающе громко. Она заозиралась, почти шокированно.

Бет сглотнула, слегка оробев от свирепости во взгляде подруги.

– С меня довольно путешествия вниз по кроличьей норе, Би, – попросила Кара. – Если хочешь меня куда-нибудь отвезти, то отвези домой.

Секунду Кара смотрела на нее с лицом, покрывшимся пятнами ярости, облегчения и неодобрения, потом, к удивлению и бесконечной благодарности Бет, Кара обняла подругу за шею.

– Боже, как я скучала по тебе, Би. Я больше никуда тебя не отпущу.

Бет кивнула. Что еще тут скажешь.