Глава 53

Главным впечатлением Бет от больницы (а она была здесь всего лишь второй раз в жизни) оказался писк. Пронзительный писк заполнял все вокруг: резиновые колеса скрипели по линолеуму; дети визжали, зовя родителей: повсеместно, сообщая об основных показателях жизнедеятельности на разных этапах ухудшения, пищали машины. Это походило бы на пение птиц на рассвете, если бы не электронный тембр, превращавший все в угрозу.

Она походила взад-вперед возле кровати Кары, потом плюхнулась на виниловый стул и посмотрела на подругу, напоминающую творческий проект шестиклассника: коллаж из марли, бинтов и полиэтиленовой пленки. Комнату заполняла резкая вонь антисептика.

– Врачи связались с твоими предками, – рассказала Бет Каре. – Они уже едут. Твоя матушка наверняка притащит ягнячьи самсы. Мне казалось, ты говорила им, что вегетарианка?

Просвет между бинтами обнажал коричневые овалы ее закрытых глаз. Кара бодрствовала, но не хотела говорить.

Бет стиснула зубы. Как же ей хотелось, чтобы они с Карой никогда не расставались, чтобы вместе обнаружили Рельсовую химеру, фонарных танцовщиц и Короля Кранов: тайный мир, о котором могли бы тихонечко шептаться всякий раз, когда остальной мир ломился бы в к ним дверь.

Это была бы их тайна, одна из тех, что вновь сшивают разорванную дружбу.

Бет немного сползла на стуле, вытащила карандаш и оторвала чистый листочек от медицинской карты, висящей на кровати. Разгладила его на обратной стороне подноса, оставшегося послу ужина, и принялась рисовать.

Она не планировала рисовать что-то конкретное – просто унимала зуд в пальцах, поэтому немного удивилась, увидев появляющееся из-под карандаша дерзкое лицо Фила. С трудом дыша, она продолжила водить грифелем по бумаге. Девушка чувствовала себя обязанной.

Она рисовала Принца Улиц таким, каким он был на самом деле, без обычной лести портретистов. Закончив, девушка расстроенно закусила губу. Что за дурацкий способ вернуть его.

– Бет? – Бет резко подняла взгляд. Карины глаза оставались закрыты. Голос ее был сухим, но изумительно сильным. – Сделаешь мне одолжение?

– Конечно, Кара, чего бы ты хотела?

– Моя пудреница в джинсах – в заднем кармане. Принеси, пожалуйста.

Бет вытащила изодранную колючками одежду Кары из прикроватной тумбочки и откопала пудреницу – тонкий квадратик двухстворчатого пластика. И протянула его Каре.

– Открой, – ее голос оставался спокойным, стерильным, как больничные полы. Но глаз она не открывала.

С трудом сглотнув, Бет почувствовала, что сердце забилось немного быстрее:

– Кара… тебе не кажется, что стоит подождать?

– Открой, – твердо повторила Кара. – Я готова.

С тихим щелчком пудреница открылась, обнажая палетку и маленькое круглое зеркальце.

– Подержи, чтобы я посмотрела.

Бет молча подняла зеркало. Кара открыла глаза.

На мгновение Бет показалось, будто кто-то воткнул ее лучшей подруге нож между ребер. Она видела, как расширились Карины глаза, как лицо девушки скривилось от напряжения. Кара зашипела и стиснула зубы, чтобы не выругаться.

Бесконечное мгновение ее пристальный взгляд блуждал по зеркалу. Она подняла подбородок, поглаживая линии бинтов, дрожащими пальцами прощупывая под ними живые раны, отслеживая линии будущих шрамов. Выражение ее лица, сперва испуганное, уступило место печали. Она выглядела так, словно прощалась. В конце концов, она снова закрыла глаза и откинулась на кровать.

– Окей, – проговорила она едва слышным шепотом. – Окей.

Бет защелкнула пудру дрожащими пальцами.

– Мне так жа… – начала было она.

Голос Кары хлестнул, словно кнут:

– Скажешь, что тебе жаль, Элизабет Брэдли, и я убью тебя до смерти.

Бет в замешательстве моргнула:

– Я никогда не хотела…

– Я знаю, Би, но это мои шрамы. Не твои, не наши – мои, понимаешь? – Карины глаза вновь открылись, обнажая смесь боли и неистовой гордости выжившей. – Они мои. Колючки кусали меня. Тебя там не было, и ты никогда не поймешь, каково это, поэтому даже не пытайся, окей?

Бет поджала губы и кивнула, чувствуя, как от упрека загораются щеки.

– Это мои шрамы, – объяснила Кара немного смягчившимся голосом. – И я разберусь с ними.

Едва Бет встала, в ноздри полился густой аромат ягненка-карри и приправ.

– Ты. Отошла от моей дочери. – Низкорослый, угловатый мужчина с красно-коричневой кожей раздвинул занавески вокруг кровати Кары. За ним следовала сжимающая пластиковый контейнер миниатюрная женщина в платке и хиджабе.

Бет резко от них отстранилась:

– Мистер и миссис Хан.

Родители Кары даже столкнулись, спеша занять место подле дочери. Мама чуть ли не падала от облегчения. Папа поцеловал Кару в лоб и, поглаживая по волосам, забормотал что-то, возможно молитву, на урду.

– Все хорошо, доченька, – теперь мистер Хан говорил по-английски, строго контролируя свой голос. Но каждую секунду, что он смотрел на израненную дочь, лицо его напрягалась. – Мы все исправим.

Обнимая дочь, Карина мама ничего не говорила, просто выплакивала слезы, которые, как казалось Бет, должна была проливать девушка.

Кара просто пялилась в стену.

– Я знаю пластических хирургов. Нужно… нужно заплатить. Мы можем вернуть тебя…

– Тесс! – к удивлению Бет, Кара шикнула на отца.

Она продолжила поглаживать мамин хиджаб легкими взмахами пальцев, бормоча:

– Все хорошо, мама. Я в порядке. Я жива…

Ее карие глаза светились ликующим блеском.

– И я свободна.

 

Глава 54

Бет вернулась в приємную, где два крепких медбрата упихивали пьяницу в кресло-каталку. Раздражительная старуха с необъяснимой враждебностью огрызалась на безобидную медсестру и, раз за разом стаскивая ее карманные часы, с хихиканьем роняла их на пол.

За рядами больных, пропитанных пивом и обеспокоенных тем, как бы занять оранжевые пластиковые стулья, забинтованная голова ее отца возвышалась заснеженной горной вершиной. Когда Бет подошла, он поднял глаза от книжки в потрепанной обложке. Вид ран на лице Кары ужаснул Пола. Он смотрел испуганным взглядом, как ее откатили в операционную, и приставал ко всем выходящим белым халатам с расспросами и пылкими благодарностями.

– Как она? – спросил Пол.

Бет пожала плечами:

– Сердце получше, чем лицо. Думаю, с ней все будет хорошо.

– Слава богу, – выдохнул он с облегчением. – А ты?

Бет заозиралась немного заговорщически и потянула воротник своего балахона, обнажая бретельки бюстгальтера. Толстая рваная рана на ее плече запечаталась новой серой кожей. Уродливый волнистый асфальтовый шов бежал по ней, словно шрам.

Мгновение отец просто смотрел, потом, тяжело сглотнув, кивнул.

«Привыкай, – подумала Бет. – У папиной маленькой девочки город в коже». Она взглянула на книгу, лежащую у отца на коленях. «Тайна железного кондора». Девушка издала резкий лающий смешок:

– Ты притащил это с собой?

Пол прижал книгу к груди, словно защищая.

– Твоя мама ее очень любила.

Бет вздохнула:

– Да, папа, я знаю.

Он выпрямился, словно придавая себе решимости, и протянул книгу дочери:

– Я дочитал.

Бет пораженно уставилась на него.

– Тебе тоже стоит как-нибудь почитать, – продолжил он.

Бет перелистнула страницы, чувствуя, как бумага расслаивается, готовая рассыпаться от многолетнего перечитывания. Девушка не знала, что и сказать.

Тогда Пол протянул к нее руки, и Бет обняла отца, крепко прижавшись к его груди. Несколько секунд кончики его пальцев нерешительно постукивали по ее шее, ощущая бетонную структуру кожи, а потом мужчина тоже сжал дочь в объятьях.

– Бет, знаю, я не… Хочу сделать это для тебя… Имею в виду, я знаю, как много тебе должен…

Он удивленно замолчал – Бет подалась назад и прикрыла его рот рукой.

«Сделки священны». Девушке вспомнились взаимно симметричные пропитанные нефтью мужчины. «Наши равенства всегда равны». Тело Фила, лежащее на щебне, копье, обескровившее его. «Ты спас мою жизнь дважды. По моим подсчетам, получается, что я тебе должна».

Из-за бесчеловечных математических подсчетов долгов она уже потеряла слишком много.

– Дело не в долге, папа. Долг тут ни при чем, – она отступила, чтобы посмотреть ему в лицо. – Давай просто попробуем еще раз.

Старый пьяница в углу начал пронзительно взвизгивать, и они выпустили друг друга из объятий. Бет шмыгнула носом и посмотрела на книгу, что вручил ей отец: из нее торчал тщательно сложенный лист белой бумаги.

– Что это?

Отец выглядел смущенным.

– Я подумал, тебе захочется узнать о нем побольше.

– О ком?

Пол нахмурился, словно это было очевидно:

– О мальчике, за которым ты увязалась.

По спине, покалывая насекомыми лапками, пробежала дрожь. Негнущимися пальцами Бет развернула листок: распечатку страницы электронного архива «Ивнинг-Стандарт». С фотографии глядели изможденные мужчина и женщина. Заголовок гласил:

«Поиски младенца Уильямсов приостановлены».

Бет принялась читать статью про себя.

«Спустя двести восемьдесят один день после исчезновения восьмимесячного Майкла Уильямса из родительского дома полиция признала, что его активные поиски сведены на нет.

Ведущий дело инспектор сыскной полиции Иэн Норт, заявил: “Мы не закрываем дело младенца Майкла, но за девять месяцев не было обнаружено ни одной новой улики. Наша горячая линия, разумеется, остается открытой… ”»

Бет прекратила читать, и ее глаза вернулись к фотографии. Подпись под ней гласила: «Женевьева и Стивен Уильямсы обращаются к общественности с просьбой сообщить любую информацию о пропавшем сыне».

– Я узнал его, когда ты несла тело, – пояснил мистер Брэдли. – Так странно… Я распечатал это только из-за того, что ты пропала».

Желудок Бет сковал холод. Она судорожно порылась в кармане в поисках рисунка Фила, развернула его и поднесла к распечатке: портрет принца рядом с фотографией обезумевших от горя родителей.

Лицо Пола сочувственно сморщилось:

– Бедный паренек выглядит в точности, как его отец… Бет, что с тобой?

Бет резко села, промахнувшись мимо оранжевого пластикового стула, ударившись копчиком о бетонный пол. Хотелось все отрицать; он ошибался, ее собственные глаза ошибались. Филиус Виз не мог быть сыном этих людей; это какая-то ошибка – он был Сыном Улиц, сыном Матери Улиц. Он обладал силами. Мог обогнать Рельсовую химеру, разорвать балку строительных лесов надвое, взобраться на небоскреб…

«Все это можешь и ты, с тех пор, как нырнула в бассейн Синода», – напомнил ей тихий внутренний голос.

Вопросы и сомнения расцветали в ее сознании, но тут же увядали – логика предоставляла очевидные ответы. Вопросы вроде: «Почему же Высь пытался убить Фила Рельсовой химерой?»

Три быстрых шага донесли ее до шкафа с метлами у дальней стены. Она потянулась и выдернула прут-копье, спрятанный ею в груде одноразовых простыней. Девушка ломанулась в дверь запасного выхода и помчалась вверх по лестнице, а отец отчаянно пыхтел позади нее:

– Куда ты собралась? Пожалуйста, не уходи, Бет, только не снова. Я прибрался в твоей комнате… Я…

Бет ворвалась в коридор третьего этажа. Мрачная ярость обжигала желудок, словно тлеющие угольки. Ее обманули, и, что хуже всего, Фила тоже обманули – во всем. Забрызганное дождем оконное стекло открыло то, что она искала: тонкий черный телефонный провод, тянущийся от наружной стены больницы. Окно оказалось из тех, что приоткрываются всего на шесть дюймов, но Бет была иной; двигаясь волнообразно, смазанная собственным маслянистым потом, она легко проскользнула на подоконник.

Отец остался стоять внутри – руки прижаты к стеклу, глаза широко открыты. Девушка прочитала по его губам:

– Вернись домой.

Бет заколебалась, а потом крикнула в ответ:

– Я вернусь, обещаю, но сначала должна кое-что сделать.

Она прошла бочком и легко, словно голубь, уселась на телефонный провод. Луна, умытая дождем, ярко светилась. Острый ветер прорезал воздух, но Бет не было холодно.

– Бет! – отчаянно прокричал отец через стекло.

– Скоро увидимся, пап, – пообещала она и умчалась по кабелю в ночь.

 

Глава 55

Гаттергласс, насвистывая, подметала дорожки между мусорными дюнами щеткой с жесткой щетиной. Ее ниточные волосы были подвязаны сзади, юбка из мусорного мешка раздувалась на ветру Оставлять генеральную уборку до весны она считала преступной тратой времени.

Ясным зимним утром вроде этого свалка была прекрасна. Металлоломные пики сияли в лучах восходящего солнца, осколки битого стекла мерцали, как инкрустированные драгоценности. Ароматы гниющих фруктов и забытых букетов незабудок накрепко засели в ее ноздрях. Где-то вдалеке застонали мусоровозы, сбрасывая очередную мусорную дань, усиливая фундамент города Гаттергласс.

Упав на вершину горного хребта, ее глаза выхватили силуэт – тощую фигурку с железным прутом через плечо. Поза была такой знакомой, что Глас запнулась, переплетенные черви в ее сердце пропустили удар.

Потом она улыбнулась:

– Я надеялась, что ты придешь, – прокричала она.

Фигура не ответила, но, отведя назад свободную руку, что-то бросила. Темное пятнышко проплыло по воздуху. Глас протянула руку, и предмет замер в ее ладони, послушный, словно голубь: самолетик, аккуратно сложенный из ксерокопии газетной страницы.

Пока тощая фигурка спускалась к ней по склону холма, Гаттергласс развернула страницу и принялась читать.

– Мальчик, который думал, что его зовут Филиус Виз, – тихо сказала Бет, – не был ребенком Богини. – Девушка приближалась к Гаттергласс осторожно, походкой охотника.

Мусорная женщина не подала вида, что услышала.

– Стоит понять это, и задаешься вопросом: кто во всем Лондоне хотел убедить его, что он им был? – Бет шагала вперед, пока копье не оказалось на расстоянии крылышка моли от картонного горла Гаттергласс. Ее голос был убийственно монотонным. – Может, кто-то, кто хотел пустить слух, что Богиня возвращается? Кто-то, прозябающий на свалке с тех пор, как его Госпожа уковыляла, но кого теперь снова слушают? Кто-то, кто снова стал главным? Скажите-ка мне, Глас, хорошо вновь оказаться у руля?

Гаттергласс изучала статью. Наконец сломанные яичные скорлупки посмотрели вверх.

– Его звали Майклом? – проговорила она. – Хм-м-м. Я не знала. – Ловким движением она отпихнула копье в сторону ручкой своей метлы. – Довольно драмы, мисс Брэдли, – быстро проговорила она, приглашающее протягивая руку. – Пройдемся?

Бет не взяла ее руки, но повернулась и пошла вверх по склону соседнего холма. Небольшой оползень из сломанных дверных ручек, разбитых кассет и гниющих банановых шкурок хлынул ей под ноги.

– Хочу тебе кое-что показать.

На мгновение Бет почувствовала почти что непреодолимое желание подбежать к ней и вонзить копье между лопаток – молочных пакетов, но девушка пришла сюда не за этим. «Убийство лжеца не убивает ложь». Тихо выругавшись, зная, что утратила инициативу, она последовала за Гаттергласс. Ей придется дождаться повода.

Мусорный госпиталь выписывал последних пациентов. Ламповое сердцебиение мерцало из пещерок в отбросах. Крысы сновали туда-сюда со шприцами для подкожных инъекций в зубах. Рой летающих жуков с неимоверной точностью двигал скальпелем перед ростовым зеркалом. Сурового вида девушка, стоящая по другую сторону стекла, наблюдала, как по ее животу ползет разрез.

– Позволь рассказать тебе кое-что о Матери Улиц, – сказала Гаттергласс. – Она не заслужила жрецов вроде камнекожих, слуг, вроде меня, и такого сына, как Филиус. Она была трусихой. – Ее слова были овеяны болью, болью, перебродившей в ярость. Мусорная леди опустилась на колени рядом с дрожащим Тротуарным Монахом, проделала зубилом дырку в его карающей коже и залила внутрь обезболивающую жидкость. – Отдыхай спокойно, – пробормотала она, ее горло гудело жужжанием мух. – Отдыхай хорошенько. И, может, Леди скоро дарует тебе смерть.

Слова Глас заметно успокоили молодого священника, и, когда они двинулись мимо, Бет показалось, что она услышала храп.

– Его смерть,? – неистово прошипела Бет. – Как же можно продолжать обещать им это? Их смерти у Матери Улиц, и никто не знает, когда она вернется.

Гаттергласс приподняла бровь – ершик для чистки трубок:

– Я знаю когда, – заявила она, – и ты должна. Давай, мисс Брэдли, неужели ты никогда не задаешь себе очевидных вопросов? Все эти смерти Тротуарных Монахов, весь этот хрупкий, драгоценный материал платился Синоду: они были товаром. Ты никогда не спрашивала себя, что Мать Улиц на них купила?

Глаза Бет сузились. Она покачала головой.

– Она купила свою собственную.

Бет моргнула, с трудом продираясь к осознанию.

– Самоубийство? – прошептала девушка. – Почему?

– Ты знаешь почему, – рассудительно произнесла Глас. – Ты же видела, каким был Высь.

В мыслях Бет всплыло пухлое детское личико, с любопытством глядящее сквозь щебень, и она услышала голос Фила. «Поколение за поколением… моя мама всегда заботилась о Выси».

– Она убивала его, – пробормотала девушка, – снова и снова – сотни лет: сжигая все того же невиновного, того же ребенка. – Бет покачнулась, потрясенная.

– Своего ребенка, – фыркнула Глас. – В конце концов, он был рожден городом.

– Темза… Боже… Я не могу себе представить… Неудивительно, что она не могла с этим справиться…

Ответ Гаттергласс был резким, словно пощечина:

– Она была Богиней. Справиться с этим было ее долгом! – Глас раздраженно вздрогнула, и высвободившееся насекомые безумно зароились над ее бумажным лицом.

– Она умерла не сразу. На то, чтобы сварить дозу, смешав мелкие смертишки смертных в смерть, достаточно забористую, чтобы упокоить Богиню, Синоду потребовалось более трех четвертей тысячелетия. И все это время она беспечно врала, – выплюнула Гаттергласс. – Когда первое поколение переродилось в камне, она назвала его карающим. Сказала, они ей задолжали.

Гаттергласс задрала подбородок, в ее голос вплелось величавое спокойствие:

– А потом, в одно ясное зимнее утро вроде этого, она ушла. И когда Поля Сноса снова прорвались в город, разрастаясь подобно опухолям, на мою долю выпало дать Лондону что-то, во что верить.

– Фила, – пробормотала Бет.

– Он был первым достаточно маленьким ребенком, которого смогли найти мои крысы. Они вынесли его на спинках через неосторожно открытое окно. Настоящее рождении Филиуса Виэ произошло тогда, когда я вытащила его из бассейна Синода. – Глас улыбнулась воспоминанию. – Вещество Матери Улиц по-прежнему было там – плата Синоду за их вмешательство, достаточная, чтобы наделить ребенка отсветом ее облика.

Яичные скорлупки вперились в серую, словно гранит, кожу Бет:

– И не одного ребенка, как выясняется, – сказала она, и ее улыбка стала шире.

Бет открыла рот, но Гаттергласс прижала палец – шариковую ручку к ее губам:

– А теперь тихо. Вот, что я хотела тебе показать.

Они приближались к низкому алькову, жестяную рифленую крышу которого поддерживали ржавые шпалы. Бет наклонила голову и заглянула внутрь.

Внутри, недвусмысленно переплетясь, лежало два спящих стеклянных тела. Одно светилось темно-оранжевым, второе – чисто белым. Их свет, смешиваясь, омывал смятые банки и старые пружины, торчащие из стен. Бет показалось, что это та Натриитка, чью жизнь спасла Гаттергласс.

– Видишь, что может сделать немного веры? – прошептала Гаттергласс. – С рождения их учили ненавидеть друг друга, и вот – они здесь. Они сражались бок о бок во имя своей Богини, а теперь лежат бок о бок во имя себя. Кто знает, может быть, скоро появятся крошечные сверкающие лампочки? – Лицо ее смягчила широкая улыбка; злость казалось забытой. Она кивнула Бет: «уходим».

Вместе они поднялись на вершину другого хребта и водрузились на выброшенный диван. Океаном мерцающих в рассветном солнце крыш под ними простирался Лондон.

Бет смотрела на город, подозревая, о чем Гаттергласс собирается ее спросить, и страшась этого.

– Им нужен кто-то, в кого они смогут верить, когда проснутся, кто-то, кто закончит начатое Филиусом, – сказала Гаттергласс. – Им нужна история, чтобы понять и принять. Священникам, Каменникам, даже Зеркальной знати, – голос ее дрогнул. – Даже мне, – добавила она.

Глас повернулась и посмотрела на Бет:

– Будь этим кем-то, Бет. У тебя подходящая внешность, у тебя есть копье. Ты обрушила Великий пожар на Короля Кранов. Пожалуйста… – на мусорном лице читался глубокий голод. – Стань Богиней, которую мы заслуживаем.

Бет выдержала яично-скорлупный взгляд. Девушка видела искренность Глас, слышала в ее голосе надежду, слабую, но еще различимую, словно она была потерявшимся ребенком, никогда не перестающим верить, что мама придет.

Бет стиснула зубы. Сочувствие жарко вспыхнуло и погасло в ее груди быстро, словно спичка.

– Ошибаетесь, – сказала она, – они боролись не за Леди Улиц, а за сами улицы. Эти люди больше не хотят никакого Бога.

Гаттергласс было запротестовала, заикаясь и плюясь прокисшим мусорным соком, но Бет подняла руку, призывая ее помолчать.

– Знаете, кое-что не дает мне покоя? Почему, пятнадцать лет не обращая на него ни малейшего внимания, Высь вдруг напал на Фила – и почему использовал для этого Рельсовую химеру? В конце концов, у него была волчья стая на кончике кранов.

Девушка с ненавистью пристально посмотрела на Гаттергласс:

– Потом я поняла: это все вы. Это были ваши крысы – те, что попались на пути химеры. Вы не могли управлять Трубчатым волком, поэтому использовали химеру и аккуратненько подложили ответственность к парадной двери Святого Павла. Высь не заинтересовался бы Филом, не будь он опасен, поэтому вы сделали его таким.

Губы Бет скривились. Она думала о том, что парень сказал в первый вечер, когда они встретились: «Когда что-то такое большое и сердитое бросается на тебя из темноты, первое, что приходит в голову, так это пригвоздить его чем-нибудь острым».

Гаттергласс хорошо знала своего подопечного.

– Вы манипулировали всеми, до кого мне было дело. Эту ложь вам Богиня надиктовала? Вы повторяли ее снова и снова, и продолжаете повторять, топя в ней боль, – слова отдавали горечью во рту. – Обману конец, Глас. Люди должны услышать правду.

Девушка повернулась и заковыляла вниз по свалке в сторону города. Рука из шариковых ручек сжала ее плечо.

– Ты действительно думаешь, что они тебе поверят? – прошипела Гаттергласс. – Распространишь это жалкое подобие мифа, и я похороню тебя. Сделаю из тебя предательницу: девку, убившую их Бога. Сами улицы, которыми ты пойдешь, начнут на тебя охотиться.

Бет схватила Гаттергласс за запястье, оторвала руку от плеча и стиснула, чувствуя, как жуки в панике разбегаются из-под пальцев. Медленно откинув руку назад, она обернулась. Девушка уставилась в скорлупки, наблюдая смерть надежды, после которой осталась только чистая белая ненависть.

– Я не собираюсь говорить им, – процедила Бет. – Вы сами скажете. – Бет стянула капюшон на одну сторону, демонстрируя маленького паучка, поблескивающего стекловолокном в яремной ямке. – Вообще-то уже сказали.

Гаттергласс издала сдавленный крик и кинулась пристукнуть крошечное создание, но оно исчезло в мерцании света и помех, а его сообщение тиражировалось и копировалось со скоростью радиоволн. Голос Гаттергласс, голос, что так долго лгал от имени Богини Лондона, повторит ее исповедь на каждом углу. Бет почувствовала крошечный прилив торжества. Сегодня ее город узнает правду.

– Вернись! – прокричала Глас вдогонку. – Пожалуйста, вернись! Я заплачу! – Но это было бессмысленно. Бет с пауком уже заключили сделку.

Бесконечное мгновение Гаттергласс просто стояла как вкопанная, и ее бумажное лицо разгладилось от потрясения, а потом выдохнула и начала похлопывать себя, что-то ища. Найдя, всунула сигарету между губ, но никак не могла отыскать спички. Выглядела она при этом совершенно никчемной и потерянной.

Движимая необъяснимой жалостью, Бет выудила из мусора полупустую пластиковую зажигалку и подпалила счастливую находку Гаттергласс. Девушка развернулась, чтобы уйти, но приостановилась.

– Какова была ваша цена, Глас? – тихо спросила она. – Когда вы сделали Фила тем, кем он стал? Чем Синод заставил вас расплатиться?

Она поглядела через плечо гниющей женщины.

– Кем вы были?

Через струящийся между ними дым Бет увидела кисломолочные слезы, покрывшие бумажное лицо, а под ними – улыбку, напоминающую о старых временах.

– Красавицей, – ответила Гаттергласс.

 

Глава 56

«Бет Брэдли и уличный Принц-оборванец в день, когда они стояли на крыше мира».

Нарисованные ею Фил и Бет ухмылялись с нагретого солнцем металла. Подпись красовалась над изображением Бет. Пространство над лицом парня пустовало.

Бет откинулась назад, чтобы тщательно изучить свою работу. Все еще грубовато, но уже что-то. Теперь заднюю сторону трона покрывала огромная трехмерная карта: улицы, площади, парки, рынки. Святой Павел, Биг-Бен, Колесо: Лондон, каким она его видела с вершины самого высокого небоскреба. Корона из высоток выросла в центре финансового района, замаскированная под очередное скопление анонимных офисов.

Девушка со звоном бросила аэрозольный баллончик обратно в рюкзак и стала рыться в нем в поисках другого, серебряного. Прежде, чем она закончит, здесь будут отмечены каждая стоянка Лампового народа, Поле Сноса и одержимый Богом кран. Бет заслонила глаза от солнца, нашла точку опоры и начала распылять черточки крошечных фонарей. Она уже вписала Матушку сеть, радиомачту на юге.

Монумент; мемориал; фреска: это было приглашение любому, кто поднимется сюда, пойти по ее следам и увидеть то, что видела она. Рискованно, но ради того, кому бы достало безумия, прежде всего, подняться на эту башню, а потом поверить карте настолько, чтобы следовать ей, оно того стоило.

Бет отвлекло только першение в горле. Секунду спустя она разразилась надсадным кашлем. Девушка согнулась пополам, обхватив колени руками, пока, наконец, не смогла распрямиться.

– Проверка, – нерешительно сказала она, все еще чувствуя легкое головокружение. Голос прозвучал сухим шепотом. – Проверка. Раз, два, три.

Девушка вздохнула. Чертовски вовремя: голос вздумал вернуться, когда она была в семи сотнях футов от любого возможного разговора. Она взглянула на теплые металлические перила, идущие вокруг пирамидальной крыши, и – всего одно безумное мгновение – прикидывала, не кинуться ли очертя голову вниз на пятьдесят этажей. После трех недель молчания перспектива поболтать с кем-нибудь почти того стоила.

Но времени не было. Она снова присела на корточки на огромном троне Матери Улиц. Бет определенно не хотела, чтобы Балковые пауки подумали, будто она изменила своему слову – сделки, в конце концов, священны.

– Можешь поговорить хотя бы сама с собой, Би, – прохрипела она, позволив голосу разлиться вокруг себя по воздуху. Мысль, что она может позабыть, как звучит собственный голос, обеспокоила ее.

– Саламандра. Мертвая петля. Побрякушки. Кокер-спаниель. Суперкалифраджилистикэкспиали-блин-дошес, – она улыбнулась. – Твою мать, чушь, фигня, моча и дерьмо. – Бэт помолчала и с трудом выдохнула. – Любовь.

Она посмотрела на картину, которую нарисовала.

– Я действительно любила тебя, грязный маленький ублюдок, – пробормотала она. Теперь, когда она могла, казалось важным произнести это вслух.

В воздухе повисло потрескивание помех, и девушка вздохнула. Время истекло.

Она почувствовала, как остроконечные ножки закололи между тонких костей ее ступней, а потом поползли вверх по ноге. Она увидела паука, взгромоздившегося ей на плечо, лишь на секунду, потом он пропал под подбородком и кольнул в яремную ямку.

– На старт? – голос паука был позаимствован из какой-то спортивной радиопередачи.

– Да, – ответила Бет и почувствовала два укола: паучьи хелицеры надорвали кожу на шее.

– Внимание! Марш!

Больно не было, но голосовые связки натянулись, и она почувствовала, как капля за каплей, слог за слогом, через колотую рану потек звук. Бет охватило непреодолимое желание сглотнуть, украсть пару децибел, сберечь для себя хотя бы шепот – но она знала, что так нельзя; под сделку подпадало все: весь ее голос. Матушку сеть и Гаттергласс связывала долгая история, и цена за то, чтобы помочь Бет разоблачить ее, была крайне высока. «Волонтеров», которых пауки подключали к своей радиомачте, никогда не хватало надолго; они были беззащитны перед стихией, без воды и еды их голоса скоро высыхали и умирали, заставляя пауков снова скитаться по городу, перехватывая телефонные разговоры забытых и уязвимых. Бет предложила свой голос, сильный и устойчивый, которым они могли питаться до конца ее земного существования. Единственное условие заключалось в том, что она оставалась на воле. Она позволяла Балковым паукам доить себя, но во всяком случае не была стеснена в передвижениях. И, коли она давала им все, в чем они нуждались, больше им никто не был нужен.

Прошлой ночью Бет видела, как рыжеволосая девочка, спотыкаясь, шла от паучьей башни. У нее, по крайней мере, появился шанс вернуться к нормальной жизни. Когда паук наелся и ушел, Бет еще посидела на крыше. Глубоко вздохнула, открыла рот, но ничего не выходило, даже шипения. Девушка посмотрела на фреску, свою историю, запечатленную в краске на крыше самого Сити, и ее губы сложились в кривую усмешку Оно того стоило.

Кара ждала ее у основания башни. Стояло воскресенье, так что по стеклянно-стальным улицам Канэри-Уорф прогуливалось совсем немного людей. Каждый, кто пялился на Карины шрамы, заставлял Бет вздрагивать, но сама Кара свирепо глядела в ответ, чем Бет, как никогда раньше, гордилась.

– Так, Би. Как продвигается картина? – спросила Кара.

Бет одновременно кивнула и пожала плечами, что на универсальном языке жестов означало «Нормально, вроде бы».

Карино лицо смягчилось.

– Паук приходил? – подруга погладила щеку Бет кончиками пальцев. – Ты в порядке?

Последовала другая комбинация пожатий плечами и кивков.

Кара крепко ее обняла.

– Вот это характер, Бет Брэдли, – прошептала она Бет на ухо. – Горжусь тобой.

Они медленно брели через Вестферри-Серкус к Лаймхаусу. Небоскребы сменились кирпичными трассами и бетонными многоквартирными домами. Всякий раз, когда они находили тихое местечко, Бет припадала к земле и быстро рисовала маркером – черепаху или журавля. Время от времени Кара записывала стихотворение в блокнотик, но не оставляла на коже города. Граффити всегда были прерогативой Бет, и Каре больше не хотелось подражать ей.

– Завтра снова в школу.

Бет кивнула.

– Интересно, что остальные девчонки из этого раздуют. – Кара провела пальцами по лицу, начала было говорить что-то еще, но передумала. Вместо этого спросила: – А ты? Вернешься завтра? Я справилась в Бюро консультации населения, там сказали, Горкасл перегнула палку, вышибив тебя за то, что мы сделали. Твое исключение может быть признано недействительным. – Они остановились на перекрестке. – Что скажешь, Би? Без тебя эта чертова школа не будет прежней.

Бет прикусила губу. Она вернулась домой, к отцу, по крайней мере, номинально, и все шло хорошо. Теперь она чувствовала себя там в безопасности, но по-прежнему большую часть времени проводила на улицах. Бывало, особенно после дождя, когда сгущались сумерки, она глядела на серые громады многоэтажек, на натриевый свет, омывающий облака, и чувствовала притяжение.

«Если ты сделаешь это, – проговорил голос в ее памяти, – простишься с безопасностью, простишься с домом. Навсегда».

Бет не знала, сможет ли узкая кушетка в тесной квартирке снова стать ее домом.

– Дай мне знать, когда решишь, – попросила Кара. – Идешь?

Бет покачала головой и указала на улицу впереди. Ей хотелось остаться в своей стихии немного дольше. Она улыбнулась Каре и побежала прочь по дороге.

Кара, махнув подруге на прощанье, смотрела ей вслед. Она так близко подошла к тому, чтобы рассказать Бет о докторе Солте – слова были на полпути изо рта – но потом она засомневалась, ведь знала, как Бет отреагирует. Она изумится, и разъярится, и обвинит себя. Кара задумалась, в какой момент их взаимоотношений она стала той, кто защищает Бет. Что касается Солта… Кара все еще хранила одежду, которая была на ней в день, когда он… набросился на нее. Она, скомканная, лежала под ее кроватью – девушка не отправляла вещи в стирку, боясь, что их обнаружит мама. Теперь Кара была благодарна, что не успела постирать их. Девушка выудила из кармана мобильник. Тем утром она нашла и сохранила номер полицейского участка. Страх плотным клубком сжался в ее груди. Поверят ли ей? А если и поверят, сделают ли что-нибудь? Девушка нажала кнопку вызова. Она должна была попытаться.

Если же ей не поверят – что ж, у нее есть подруга, умеющая обращаться с железным копьем, а такое всегда греет душу.

 

Глава 57

Подкрадывались сумерки. Бет решила срезать через парк. Между пальцами захлюпала мокрая трава. Тени под деревьями и качелями становились все длиннее и страшнее. Облака над многоэтажками темнели и темнели, пока небо не стало почти такого же оттенка, как бетонные стены, слившись с ними.

Бет согнула пальцы. Железный прут-копье хранился у нее под кроватью, и каждую ночь, когда темнело, она задавалась вопросом: будет ли сегодняшняя ночь той ночью, когда она поднимет его, вылезет через окно и пробежится по улицам?

«Я могу устроиться на ночлег на любом квадратном дюйме Лондона. Добро пожаловать в мой кабинет».

Пронзительный вопль плачущего ребенка выдернул Бет из мыслей, когда она подходила к западным воротам парка. Девушка заозиралась, но вокруг никого не оказалось. Звук раздавался из кустов рядом с перилами, отделяющими парк от улицы. Безумная мысль сверкнула у Бет в голове, и она бросилась бежать.

Внизу, в сорняках у перил, на боку лежала старая известняковая статуя, скрытая высокой травой: грубо обтесанная, черты стерты сотнями лет дождей и ветра, зато видны нацарапанные на ней инициалы и непристойности. Младенческий плач сочился сквозь каменные поры.

Едва осмеливаясь дышать, Бет подняла булыжник и опустила на статую, не слишком сильно, просто надбила, и камень раскололся, как яичная скорлупа. Пальцы Бет немного дрожали, когда она убирала осколки.

Внутри, в самом сердце камня, свернувшись в своей колыбели, лежал ребенок. Открыв зажмуренные глаза, он просунул руку в проделанное Бет отверстие в камне. Потянувшись мимо нее, обхватил пухлыми пальчиками один из прутьев перил и тут же перестал плакать. Кожа младенца была цвета бетона, а на запястье чернела метка – крошечная корона из многоэтажек. Он серьезно и совершенно спокойно смотрел на Бет, когда камень начал нарастать вокруг его вытянутой руки.

Бет таращилась на него бесконечные секунды, пока ребенок не заставил девушку вздрогнуть, снова завизжав. Крик явно говорил о голоде. Она вскочила на ноги и заметалась вокруг, пытаясь вспомнить, где здесь ближайший магазинчик. Как только она покормит его, – решила девушка, – отправится на кладбище в Сток-Ньюингтоне. Там Петрис и Иезекииль, они знают, что делать.

Она, конечно, не была уверена, – все Тротуарные Монахи несли корону из многоэтажек. Если ты солдат армии, то должен носить метку. Но было что-то в цвете его кожи и в том, как он ухватился за прут…

Как там объяснял Тимон? Могут пройти годы, прежде чем воспоминания вернутся…

Но еще он говорил: «Наши воспоминания возвращаются».

Бет могла подождать. Желудок сделал невиданное прежде сальто, и она бросилась бежать, преследуемая криком ребенка. Ветер остудил пот, заставив ее вздрогнуть от холода. Девушка почувствовала, что ей стало тесно в груди, и, испустив безмолвный радостный вопль, устремилась в город.

Над головой Бет, в своих стеклянных клетках, проснулись и начали свой танец Натриитки.