Добравшись до знакомого светло-зеленого дома, Ника застыла у железной двери подъезда, выкрашенной голубой краской. Во-первых, девушку смутила явная несочетаемость зеленого и голубого. Во-вторых, новая железная дверь, сменившая привычную деревянную, была наглухо закрыта. Кодовый замок, домофон и прочие приметы цивилизации отсутствовали, но при более внимательном осмотре обнаружилась дырочка для ключа. На счастье Ники, вскоре к подъезду подрулил на самокате мальчишка лет десяти и, задрав голову, истошно заорал: «Ма-а-ма-а!!!» Высунувшаяся из окна мама привычно метнула на асфальт ключ, и Лосовская едва успела отскочить в сторону, потому что он летел ей прямо на голову. Минуту спустя она вслед за мальчишкой проникла в прохладное нутро подъезда.
Позвонив в квартиру соседки Музы Ивановны, сообщившей в Питер о бабушкиной болезни, Ника прислушалась, но не услышала ни приближающихся шаркающих шагов, ни криков и смеха многочисленных Музиных внучат. Постучала кулаком — тот же результат. «То ли они на даче, то ли в квартире у бабули цветы на окнах поливают», — предположила девушка.
Она позвонила в другую дверь — с веселым номером «55». За дверью раздался мягкий шелест домашних тапочек по линолеумному полу. Ника приготовилась увидеть простое лицо тети Музы, апельсиновый перманент мелкими барашками на ее голове, старенький халатик с недостающими пуговицами и шлепанцы с вечными дырками на больших пальцах.
Шаги замерли возле самой двери. Наверное, тетя Муза разглядывает нежданную гостью в глазок и не узнает ее.
— Тетя Муза, это я — Ника Лосовская! — закричала девушка.
— А это я, — удивленно произнес слегка растерянный интеллигентный голос. — Извини, очки надеть забыла, а глазок так искажает лица, что и не узнать тебя, девочка…
Дверь в просторную «сталинскую» квартиру наконец распахнулась. Перед Никой стояла слегка похудевшая и побледневшая, но не растерявшая дружелюбного достоинства дама с красиво зачесанными серебристыми волосами. И как всегда, она была очень хороша в изящных домашних брючках, светлой блузке и элегантных мягких туфельках. Любовь Эмильевна раскрыла объятья потерявшей дар речи внучке. Взвизгнув от радости, Ника бросилась ее целовать.
— Как здорово! — говорила Ника через некоторое время. — А я думала, что ты еще в больнице. Признавайся, Ба, — именно так она с детства называла любимую бабушку, — тебя уже выписали домой как совсем здоровенькую или ты сама сбежала?
— Ну-у, — уклончиво протянула Любовь Эмильевна, — совсем-не-совсем, а валяться там мне точно надоело. Да и Илюша без меня сильно скучала. Исхудала малышка от беспризорной жизни…
— А почему ее не слышно? Она ведь раньше всегда гостей встречала.
— Пойди на балкон, взгляни. Только тихо дверь туда открывай, не испугай бедную крошку. Она сейчас такая ранимая после пережитого!
Ника осторожно протиснулась в балконную дверь и привычно умилилась. На полосатом напольном коврике лежало коротенькое, но очень увесистое бревнышко — белое с круглыми черными пятнами. Бревнышко мирно похрапывало. Возле Никиных ног свернулся крохотным колечком спящий хвостик. Французская бульдожка Илюша, несмотря на свое мужское имя — девочка, безмятежно и сладко почивала на свежем воздухе. Почувствовав Никин взгляд, она приподняла круглую большеухую голову с забавным приплюснутым носиком и огромными глазищами, приветливо фыркнула и бросилась на гостью с бурными приветствиями, едва не сбив ее с ног.
— Привет, собакевич! Как поживаешь? — ласково пропела совершенно растаявшая от родственных чувств Ника. Илюша лизнула Никину щёку и широко улыбнулась: все семь Илюшиных лет жизнь поворачивалась к ней только мягкой и вкусной своей стороной. Пришлось, правда, недавно немного потосковать… У тети Музы почему-то никто не кормил ее мясом, свежими огурцами и клубникой, да и спать на Музиной кровати, положив голову на подушку, не позволялось. Зато теперь вернувшаяся хозяйка холит ее и лелеет с утроенной силой. Похоже, что и эта девушка со смутно знакомым запахом ее без внимания и ласки не оставит. Замечательно все-таки жить на свете!
Ника угадала примерное содержание Илюшкиных мыслей и подмигнула бульдожке:
— Повезло тебе, псинка. Сумела ты счастливый лотерейный билет вытянуть!
Пока девушка лобзалась с Илюшкой, бабушка наполнила для нее ванну.
— Иди, поплавай с дороги, а я пока что-нибудь вкусненькое приготовлю.
Сомлев от теплой воды в чистенькой и уютной ванной, Ника едва услышала сквозь подступающую дремоту бабулин голос:
— Ты доехала-то как? Попутчики в купе нормальные были? — спрашивала Любовь Эмильевна через дверь.
— Да, Ба, хорошо. Три тихие женщины. Одна всю дорогу мужу свитер вязала, другая детективчики почитывала, а третья кроссворды разгадывала. Я и тебе, Ба, их штук пятьдесят привезла, все газеты и журналы дома искромсала!
Второй — после Илюши — страстью Любови Эмильевны были кроссворды. Она покупала их целыми сборниками и щелкала как семечки за два-три дня. Никина бабушка знала всё на свете: где обитают племена кукуруку, собо и урхобо, чем отличаются уакари от мирикини, в каком городе жил инициатор Хремонидовой войны и даже кто такой бинтуронг.
Мысли разнежившейся девушки потекли по нехитрому руслу самопохваливания. Она удовлетворенно улыбнулась: ее характер несомненно в последнее время улучшился. Года три назад она непременно бы расписала бабуле свои дорожные неприятности во всех подробностях. Да еще прибегла бы для пущей красочности к увесистым гиперболам. А теперь, отвечая на бабушкин вопрос, девушка в первую очередь заботилась о ее сердце, ради которого не грех было и приврать.
Ника повалялась еще минут десять в янтарного цвета воде — бабуля добавила в нее отвар каких-то душистых и полезных трав. Вновь услышав шаги за дверью ванной, девушка крикнула:
— Ба, я сейчас проезжала мимо разрушенного здания, где была редакция «Минутки». Ты мне так толком и не объяснила в письме: что все-таки там случилось?
— Там произошел взрыв, — отозвалась Любовь Эмильевна.
— А почему? Газета была слишком правдолюбивая или кто-то из жителей боеприпасы в подвале складировал?
— Я точно не знаю, Никуся… Потом в самой «Минутке» писали, что там газовые трубы неисправными были. Работники санэпидемстанции об этом во всякие высшие инстанции сообщали, но власти, как водится, реагировать не торопились. Вот газ, видимо, и взорвался… Да ну тебя, болтушка, у меня сейчас на кухне все подгорит!
Вытершись после ванны махровым синим полотенцем и облачившись в такой же халат, Ника опять оторвала от дела хлопотавшую у плиты Любовь Эмильевну:
— Ты где такой чудненький ванный комплект отхватила?
— Это мне мой друг на день рождения подарил… В прошлом году.
— Интересно, а что он тебе нынче презентует? Такой ведь юбилей намечается — семидесятилетие!
После этого вопроса Любовь Эмильевна как-то странно замолчала.
— Ба, ты не расстраивайся, пожалуйста, — суетливо пробормотала Ника, заметив реакцию на свою отменную бестактность. — Больше шестидесяти тебе ведь точно никто не даст.
— Не в этом дело, Никуся… Ничего мне теперь Боренька не подарит. Он умер месяц назад.
Любовь Эмильевна механически наполнила чем-то глубокую тарелку, поставила ее перед внучкой на стол, а сама села напротив с остановившимися вдруг глазами.
— Ой, Ба, извини… — окончательно смутилась потерявшая аппетит Ника. — А что с ним случилось?
— Никто ничего толком не знает. После взрыва… — Пытаясь справиться с подступившими слезами, Любовь Эмильевна недоговорила.
— Так он из того дома, где редакция была? — тихо спросила девушка.
Ее бабушка уже не сдерживала слез:
— Нет, он жил совсем в другом месте. В своем собственном маленьком домике.
— Господи, Ба, извини, но я ничего не понимаю… Его дом тоже взорвался? У вас в Ангарске мода на домашние фейерверки завелась, что ли? — сморозила внезапно поглупевшая девушка.
— Не знаю, внучка, — грустно качнув головой, повторила Любовь Эмильевна. — Следователь у меня дотошно выспросил всё, что я о жизни Бориса знала. О его друзьях, врагах, родственниках… Но мне-то он, следователь, ничего не поведал. Раз я потерпевшему и не родня и не жена — значит, не стоит на меня время тратить.
— А он был женат, Ба?
— Да, давно уже. Он ведь всю жизнь преподавателем литературы в интернате для детей-сирот проработал. Жена его день и ночь пилила за низкую зарплату и немужскую профессию. И очень уж ее раздражало, что Борис любил на работе задерживаться. А он учеников после уроков то в музей водил, то в лес. Нередко и к себе домой всей толпой приглашал. После таких гостей супруга по три дня его не кормила, компенсировала то, что его ученики съели.
— И он это терпел? — тихо спросила Ника.
— Да, Никуша. Он не решался на развод из-за маленького сына. А когда понял, что не может больше существовать с женой под одной крышей, она сама его бросила… Отдыхала летом на курорте в Судаке и познакомилась там с отставным полковником. Женщина-то она, судя по фотографиям, была видная: черноглазая яркая брюнетка, лицо властное… Наверное, полковнику захотелось, чтобы кто-то им самим покомандовал. В общем, через пару месяцев после этого курортного романа она перебралась с сыном на Дальний Восток. С тех пор Борис жил один. А я с ним год назад познакомилась. Сначала мы просто дружили — очень много общих интересов оказалось. А потом… — Любовь Эмильевна запнулась, но тут же преодолела смущение. — Потом, Никуша, мы полюбили друг друга. И начали подумывать о совместном житье-бытье.
— И тут… он погиб? — взволнованно спросила Ника.
— Нет, Никуша, судьба нам еще много счастья подарила, — сквозь все еще стоявшие в глазах слезы улыбнулась Любовь Эмильевна. — Дело в другом… Внезапно объявился взрослый сын Бориса, Георгий, и всё тогда покатилось кувырком…
Ника машинально жевала, не сводя глаз со все еще красивого бабулиного лица. А Любовь Эмильевна всё говорила и говорила…
* * *
Сын Бориса хотел какое-то время пожить у родного отца. Он поссорился с отчимом, а мать, по словам Георгия, совсем его загрызла.
Вырос Георгий каким-то непутевым. Учился в университете, но был отчислен из-за постоянных прогулов. Потом стал работать где придется, но чаще сидел на шее отчима, доводя привыкшего к строгой дисциплине полковника до настоящей ярости.
Бабушкин друг — Борис Сергеевич Романов — понял, что новый муж его бывшей жены просто выгнал тунеядца-пасынка из дому, и, конечно же, приютил Георгия, надеясь, что вскоре сын встанет на ноги.
Через две недели Георгий сказал отцу:
— Слушай, батя, по-моему, для таких неумех, как я, здесь выгоднее всего шить меховые шапки. Начну с них, а потом на что-то и посолиднее смогу раскрутиться.
Борис Сергеевич намерений сына не одобрил. Он был поклонником французской актрисы Бриджит Бардо, активно защищавшей зверюшек от истребления на меховые шубы и шапки. Сам он всю жизнь носил вязаные шапочки, опровергая распространенный миф о невозможности пережить сибирскую зиму не прикрывая голову чьей-то теплой и пушистой шкуркой. Но несмотря на такие гринписовские убеждения Романов-старший не стал препятствовать сыну, понадеявшись, что вскоре он найдет что-нибудь «более достойное».
Шефом по шапкам у Романова-младшего стал приятель его детства — они дружили до отъезда Георгия с матерью на Дальний Восток. И тогда и сейчас этого парня звали Шпырем — кличкой, произведенной от его фамилии Шпырин.
Первое время всё у Георгия шло нормально. Сначала он шил шапки и подклады к ним собственными руками, а позже подрядил для этого дела трех девушек, сам же стал разъезжать по другим городам в поисках оптовых покупателей. У Романова-младшего завелись деньги, и он даже начал помогать отцу.
В тот день, когда домой к Георгию заявился Шпырин с просьбой подержать у себя недолгое время партию дорогих шапок, ничто не предвещало неприятностей. Просто шеф Георгия собирался с молодой женой в Таиланд и боялся оставлять товар в своей квартире, не слишком доверяя сигнализации.
— Твой старикан наверняка целые дни дома кемарит, вот пусть и постережет, — уговаривал он приятеля.
Конечно, Георгий согласился. Когда Борис Сергеевич вернулся домой после очередной прогулки с Любовью Эмильевной, то не поверил своим глазам. Одна из двух комнат квартиры была полностью заставлена коробками. Кроме огромной партии шапок, здесь нашли приют и дорогие комплекты видеоаппаратуры, которые Гошин шеф тоже ухитрился под шумок сюда притащить.
— Гоша, почему же ты со мной не посоветовался? — растерянно возмущался Борис Сергеевич. — У нас ведь на входной двери замок совсем хлипкий!
Сын только отмахнулся: «Если уж вору понадобится дверь взломать, его никакой замок не остановит. Да ты, папаня, не нервничай. Никому и в голову не придет, что у нас в квартире такие дорогие вещи могут храниться. Так что оно и лучше, что дверь старенькая да бедненькая. Зато лишнего внимания не привлекает».
Накануне возвращения Шпырина Георгий ушел по своим «шапочным» делам, а Борис Сергеевич отправился за хлебом в булочную. Он долго томился в очереди в кассу, потом так же долго ждал отлучившуюся куда-то продавщицу… Поднимаясь наконец на свой третий этаж с аккуратно завернутым в полиэтиленовый пакет батоном, пожилой учитель уговаривал сам себя: «Ну что это я так разнервничался? Никакие грабители не могут за полчаса столько добра вынести…»
Войдя в квартиру и убедившись, что все коробки на месте, Борис Сергеевич облегченно вздохнул. Допивая полуденный чай, услышал нетерпеливый звонок в дверь. «Опять Гошка ключи дома забыл. Трезвонит, сорванец, как в детстве!» — проворчал он, перед тем как открыть дверь. Но это был не сын. Одинокая молодящаяся соседка по лестничной площадке, несколько раз извинившись, попросила Бориса Сергеевича повесить на стену купленное сегодня утром зеркало.
Благовоспитанный Романов-старший отказать ей, конечно, не мог. Если его о чем-то просили, он никому и никогда не отказывал. За десять минут он ввинтил шурупы в капитальную стену и закрепил на них новое зеркало. Выслушав на прощание кучу похвал своим золотым рукам и, как выразилась соседка, «галантности истинного кавалера», Борис Сергеевич вернулся к себе. Он собирался позвонить Любови Эмильевне и пригласить ее съездить за город.
Любови Эмильевне идея понравилась — ей вообще нравилось все, что предлагал Борис Сергеевич. Договариваясь о встрече, Романов поискал глазами электронные часы, которые всегда стояли на тумбочке рядом с телефоном, но на обычном месте их не обнаружил.
— Подожди, Любочка, я сейчас… — произнес он и пошел в комнату сына, чтобы узнать точное время.
Любовь Эмильевна терпеливо ждала с телефонной трубкой в руке. Наконец, после немыслимо затянувшейся паузы, она услышала голос своего друга, прозвучавший как-то глухо и незнакомо:
— Любочка, у нас неприятность. В нашей квартире побывали грабители и вынесли из комнаты сына все. Я даже не могу себе представить, на какую сумму там хранилось добра…
«Это не неприятность, Боренька. Боюсь, что это самая настоящая катастрофа», — пронеслось в голове у Любови Эмильевны. Но вслух она сказала только то, что, по ее мнению, сейчас необходимо было услышать ее другу:
— Не волнуйся дорогой. Выпей валерьянки, а под язык валидол положи. Потом вызывай милицию. Я приеду через полчаса.
Борис Сергеевич послушно пошел на кухню искать валерьянку и валидол. Ему они были не нужны. А вот его заботливой подруге очень даже могли пригодиться.