Одиссея Олега Емельянова
В квартире, которую Олег делит с двумя своими соседями, телефона нет. «Обходимся…» — коротко роняет он. И даже сейчас, при самой первой встрече и при первой нашей беседе, мне кажется, я хорошо понимаю его. Ему и впрямь не нужен телефон. И даже не в том дело, что звонить-то ему особо некуда. Как, впрочем, и неоткуда ждать звонков. Пока — неоткуда. Хотя Олег вовсе не производит впечатления нелюдима — ему, как и всем нам, нужны друзья. И через какое-то время они появятся. А пока… пока мне кажется, что ему лучше, даже, я бы сказал, — правильнее побыть наедине с самим собой. Ему нужно еще какое-то время, чтобы самому разобраться в том, что произошло с ним. И только после этого он сочтет, что готов к установлению прочных связей с реалиями новой жизни.
Говорит он не быстро. Чувствуется, что каждая высказанная им мысль — не экспромт, но результат долгих размышлений. Разве что формулировать эти мысли приходится вот сейчас, сразу — потому что вопросы, которыми я часто перебиваю его, могут казаться случайными, и они не всегда относятся непосредственно к эпизоду, о котором он рассказывает. Я то возвращаю его рассказ назад, к самому началу, то тороплю его ход. И Олег охотно идет навстречу моим новым и новым вопросам.
В истории его побега нет эпизодов с погонями, перестрелкой, прыжками со ступенек несущегося в кромешной тьме железнодорожного поезда. Но когда я перечитываю заметки, сделанные во время нашей беседы, меня не оставляет ощущение внутренней напряженности каждого сюжета, каждой недели и каждого дня, из которых сложился минувший год его жизни.
Рассказ Олега Емельянова о том, как он бежал из СССР
— Родился я в Вологде, в семье военного. Путешествовали вместе с отцом — куда его посылала служба, ехали и мы. Какое-то время довелось жить в Восточной Германии; мотало нас и по российским городам. А последние годы — собственно, большую часть моей жизни — провели мы в Солнечногорске. Там я кончил школу, учился в техникуме, институте. Ни того, ни другого не закончил… в общем, по разным причинам. Но все же пару лет проработал на инженерной должности в «почтовом ящике». Вот в этот период и начались мои разногласия с советской властью.
И мысли, бродившие во мне не первый год, — что вот, мол, хорошо бы пожить где-то в другой стране, ну, Швеции, например (меня почему-то всегда тянуло именно в Швецию), сменились чувством необходимости выезда из СССР — любой ценой, любым способом. Шел тогда 1982 год…
Из размышлений вслух
Очень, очень крепка была моя решимость уехать. (Ни разу в нашей беседе не употребил Олег слов «убежать», «побег», именно «отъездом» называет он свой путь на Запад. А саму дорогу — «путешествием».) Вряд ли это можно объяснить коротко. Ну, прежде всего я решительно не согласен с лживой и порочной советской системой. Конечно, я не могу сказать, что я родился с такими взглядами. Был в комсомоле, даже считался активным его членом. Но когда соприкоснулся с жизнью, с производством… Или вот армейская служба. Служил я в Скопино, в Рязанской области. Рассказывать об этом периоде жизни — отдельная история. Но гвардейская часть, в которой я служил, скорее напоминала сборище пиратов. «Защитники родины»!..
Сначала казалось, что сделать это не так уж сложно — вот у нас в Солнечногорске на военных курсах «Выстрел» иностранцев великое множество — правда, преимущественно из Восточной Европы и Африки. Жениться на студентке — и вопрос решен. Или на еврейке. Или просто пойти в эту контору… (Олег не сразу вспоминает название ОВИР) и подать прошение о выезде. Потом понял — вряд ли это реально, никто меня таким способом не выпустит. Никогда…
И Олег стал думать о побеге. И не просто думать, но обстоятельно готовиться. Сначала была мысль — уйти по суше. В Финляндию, он знал, бежать не следует: финны возвращают перебежчиков — это общеизвестно. Есть небольшой отрезок границы с Норвегией. И с Турцией тоже. Но поскольку протяженность их невелика, скорее всего, они очень хорошо контр олируются…
Как-то в поезде Олег случайно услышал рассказ женщины о том, как часты попытки уйти через тундру и что обычно все эти попытки завершаются поимкой беглецов. «Там все хорошо просматривается, — рассказывала женщина, — а сверху — вертолетная слежка. Иной и уйдет подальше, но что-то непременно помешает. То местные жители заметят и выдадут. А вот недавно у одного зубы разболелись — да так, что сам вышел из тундры. И чего бегут?..» — горестно покачивая головой, говорила попутчица.
Рассказывает Олег:
— Когда-то Бисмарк сказал: «Только глупцы учатся на своих ошибках, я предпочитаю учиться на чужих». Мудрая мысль… И я стал думать о возможности переплыть границу. К этой мысли меня подтолкнула одна передача «Голоса Америки». В ней рассказывалось о том, как советский турист спрыгнул ночью с палубы теплохода, совершавшего круиз без захода в иностранные порты.
Было это в районе Филиппин, довольно далеко от берега. Однако этот парень хоть поначалу и «промахнулся», проплыв мимо ближайшего острова, но все же добрался до другого. Но такой способ мне показался довольно рискованным. Да и на зарубежный круиз попасть не так-то просто…
Олег решил бежать морем от побережья. Сначала была мысль уйти северным путем — через Балтийское море в Швецию. Он знал, что страна эта никого не выдает, а ближайшая ее территория — остров Готланд — всего в 150 километрах от советского берега, если плыть прямым курсом.
С другой стороны, если пытаться уйти в море с ближайшей точки советского берега, риск быть задержанным многократно увеличивается — именно в этом районе охрана должна быть самой серьезной. Так весной 1984 года Олег оказался на берегу Балтийского моря.
Олег:
— В первый же день, бросив вещи в пустовавшем гараже, где мне удалось пристроиться на пару дней, я вышел к морю. И первое, что я увидел — сторожевой корабль на горизонте. Я пошел вдоль берега в одну сторону — и почти уперся в сторожевую вышку. Вернулся, пошел в другую — остановила милиция: оказалось, там живут какие-то высокопоставленные лица.
Так, побродив по берегу, я в первый же день установил, что в этом районе пытаться бежать было бы безрассудным — через каждые пять километров — сторожевые вышки, через каждый километр — спасательная станция с катером и хорошо проинструктированными сотрудниками, которые непременно начнут меня «спасать» тогда, когда мне этого меньше всего хочется.
И я понял, что делать мне здесь больше нечего: стратегическое значение Балтийского моря явно противоречило моим планам. К тому же, анализировал я ситуацию, вода здесь значительно холоднее, чем в Черном море — а это немаловажное обстоятельство, если учесть, что всегда есть риск провести часть времени не в лодке, а рядом с ней…
Из размышлений вслух
Вот люди говорят — самого себя не обманешь. А я думаю — еще как можно обмануть самого себя! Как, например, могло бы быть со мной: приближается время, намеченное для побега, и ты говоришь себе — а я еще не готов. Не выяснено то, не куплено это… Да и чувствую я в эти дни себя неважно. Ну, в общем, человек я приличный, слово, данное себе, сдержал бы — да вот обстоятельства выше меня. И не смог я пока уехать по не зависящим от меня причинам. В своих же собственных глазах я был бы личностью вполне героической, но…остался бы на том берегу.
Понимая все это, я за год до побега сказал себе: никакие обстоятельства, кроме моей физической смерти, не могут меня остановить!
* * *
Олег вернулся домой. И… взялся за теорию мореходного дела. В СССР не издают справочников и учебных пособий для тех, кто собирается покинуть Советский Союз морем. Но зато существует художественная литература, мемуары путешественников — в том числе и тех, кому довелось терпеть кораблекрушение. Ну, и какие-то журналы, в которых можно по крупицам выбрать сведения, полезные в той или иной степени, если побег все же состоится.
Например, Олег не знал, что если человек окажется за бортом даже в относительно теплой воде, в Черном море, например, ему непременно нужно выбраться из нее не позже, чем через пять часов — иначе наступает переохлаждение организма, потому что вода обладает большей теплоемкостью, чем тело. Проходят эти часы, человек теряет сознание, и вскоре наступает смерть. Теперь Олег это знал.
Олег:
— По всему выходило — плыть надо через Черное море. Так, во всяком случае, показал анализ, который я провел, пользуясь пятибалльной системой оценок мест и возможных способов побега. Теперь надо было решать — из какой точки. Батуми или Сухуми сразу отпадали — хотя бы потому, что они первыми приходят в голову, поскольку от них до турецкого берега самый короткий путь. Следовательно, и граница там наиболее охраняемая. Тогда я подумал — Крым. Но там Севастополь, военная база, верфь. Значит, надо пробовать где-то в стороне, но именно от Кавказа: турецкий берег сравнительно недалек, наш же имеет пологий рельеф, следовательно, линия горизонта ближе, и это ограничивает возможности радиолокаторов.
К тому же в рассказах путешественников, которые я выискивал в разных изданиях, попадались упоминания об их встречах с пограничниками — чаще всего, когда речь шла о том, как они заблудились в море. Разумеется, все эти истории заканчивались благодарностью пограничникам, вовремя пришедшим на помощь горе-путешественникам. В мои же планы вовсе не входила встреча с теми, кто, как у нас говорят, «держит границу на замке».
В общем, стало ясно, что уходить надо с кавказского берега. Остановился я на районе Анапы, что имело и еще одно преимущество: в случае, если в море остановят пограничники, можно сказать, что плывешь в сторону Крыма, т. е. к советскому же берегу. Если же все пройдет благополучно и удастся выйти за пределы советских территориальных вод, можно свернуть в сторону Турции. К тому же, в рассказах путешествовавших вдоль кавказского побережья пограничники, приходящие на помощь в трудную минуту, никогда не упоминались…
* * *
Теперь Олегу предстояло выбрать тип лодки, на которой он будет плыть, и способ ее движения по воде — парусный или моторный. Здесь уместно заметить, что до той поры Олег не занимался никакими видами спорта. А водным — тем более. Необходимых сведений почерпнуть было неоткуда, поскольку общедоступных каталогов по видам лодок, например, в СССР днем с огнем не сыщешь — они там просто не издаются.
Олег стал каждый выходной наезжать в Москву. Он прочесывал район за районом, магазин за магазином, но ничего подходящего не мог найти. Где-то ему удалось вычитать, что лодки, подобные той, которую он пытается найти, делают в Ярославле, и он выехал туда. Действительно, в одном из магазинов он обнаружил ее — превосходную резиновую лодку нужного размера, в сложенном виде достаточно компактную для перевозки и не очень тяжелую — всего около 50 килограммов.
От мысли установить на нее мотор поначалу отказался: поставить один — ненадежно, если сломается в море — конец путешествию. Ставить два — слишком тяжело, свыше 100 килограммов дополнительного веса пришлось бы доставлять к черноморскому берегу. И Олег остановился на парусном варианте — благо к тому времени в СССР стали выпускать паруса финской конструкции, по отзывам знатоков, весьма надежные и простые в управлении. А главное — навесные, т. е. пригодные для установки на любой лодке при помощи струбцин.
Олег купил этот парус. И, оставаясь верным себе, он занялся сначала теорией плавания под парусом этой конструкции. Однако инструкция к парусу оказалась короткой и настолько невнятной, что пришлось самому чуть ли не заново создавать эту теорию в процессе практических тренировок. Есть недалеко от Москвы живописное озеро, любимое место рыбаков, съезжающихся туда со всех уголков области. Называется оно Сенеж.
На этом озере Олег и осваивал все премудрости управления парусной лодкой. Тогда-то он, натирая ладони до кровавых мозолей и вымокнув с ног до головы, познавал на практике, что такое «центр парусности» или «центр бокового сопротивления». Самым трудным, вспоминает он сейчас, было заставить лодку идти против ветра, порывы которого на Сенеже иногда по силе приближаются к морским.
Олег:
— Когда же пришло умение, я просто полюбил этот вид спорта — плавание под парусом. Я и сейчас, бывает, скучаю по своей лодке. Чего, честно говоря, не могу сказать о своем напарнике — одном знакомом, с которым я поделился своими планами и который после довольно долгих колебаний решил присоединиться ко мне. Для него лодка была и осталась просто способом бежать, и не больше. Но именно он настоял на том, чтобы мы, кроме паруса, использовали и мотор, что, в общем-то, оказалось вполне разумным — тем более, что нас уже стало двое и доставка лодки и всего имущества, необходимого для осуществления нашей задачи, значительно облегчалась.
А вещей этих, даже при самом тщательном отборе только крайне необходимого, набиралось немало, и общий их вес подошел к 100 кг. 15 килограммов тянул парус, 11,5 — мотор. Ну, канистры для бензина и воды (помню, какой проблемой оказалось достать в Москве эти пластмассовые канистры!). Важно было не упустить малейшей мелочи — вроде бы мелочи, а на самом деле — вещи, совершенно необходимой для успеха задуманного.
Вот, например, я решил купить две детские резиновые игрушки — «бревна» — на случай, если один из баллонов лодки лопнет, его можно будет заменить «бревном». И еще удалось достать спасательную резиновую лодку оранжевого цвета — такие используют летчики в случае аварийной посадки на воду. Маленькая, весом всего в один килограмм, она способна выдержать вес взрослого человека. Или вот компас.
В Союзе купить настоящий морской компас практически невозможно; пришлось довольствоваться примитивным туристским, но и он превосходным образом выполнил свою службу. Хотел я поначалу обзавестись секстантом для точного определения широты и долготы, но передумал: к нему необходимы специальные таблицы, и представьте себе, что пришлось бы говорить в свое оправдание, обнаружь пограничники у нас в лодке приборы для дальнего морского плавания. Или запас бензина, достаточный для того, чтобы дотянуть до берегов Турции — все улики были бы против нас.
Забегая вперед, скажу, что, отправляясь в побег, мы билеты взяли в оба конца — туда и обратно, чтобы на случай чего обеспечить себе алиби. А дома я уничтожил все письма, фотографии, записные книжки — опасаясь, в случае провала, подвести своих знакомых, которые и в самом деле ничего не знали о моих планах. В общем, я исходил из худшего — провал всегда возможен. А тюрьмы я, честно говоря, боялся больше смерти. Но готов был ко всему. Во всяком случае, я вполне представлял себе, что могу, например, утонуть…
* * *
Приближался август 1985 года. Олег знал: в этом месяце вода в море еще тепла, но жара спадает.
И теперь их было уже двое. Сейчас о своем товарище Олег говорит скупо и неохотно, даже избегает называть его по имени. Есть, вероятно, у Олега на то свои причины. Ко времени же, намеченному для побега, они знакомы были уже лет десять — у товарища была квартира в том же Солнечногорске. Правда, приезжал он туда наездами из Актюбинска или Днепропетровска — в этих городах он работал радиомонтажником (хотя первая его профессия была — зубной техник).
Во всяком случае, тех нечастых встреч, которые бывали во время наездов в Солнечногорск, ребятам вполне хватило, чтобы установить совпадение взглядов по многим вопросам. В том числе и по поводу крайней желательности оставить каким-то способом страну, в которой им довелось родиться.
Первый раз, в мае, товарищ Олега на предложение бежать вместе сказал «возможно» — он довольно долго сомневался в серьезности намерений Олега. В июне, окончательно убедившись, что Олег намерен бежать — даже один, он все же сказал: «да, я с тобой». Когда-то он занимался водно-моторным спортом, у него была моторная лодка; он-то и настоял на том, чтобы использовать, кроме парусной тяги, и мотор.
К тому времени Олег успел прочесть массу литературы: сейчас он признается, что, наверное, мог бы сам написать на эту тему книгу, что-нибудь вроде — «Как бежать морем». Да кому она здесь нужна! Бежать? Купи билет в любой конец света — езжай, лети, плыви…
Особо полезной оказалась книга Аллена Бомбара «За бортом по своей воле». Автор писал ее для тех, кто на море потерпит катастрофу, и, конечно же, ему в голову не могло прийти, что книга его сыграет роль учебного пособия для двух беглецов из Советского Союза. Остается надеяться, что после нашего рассказа она не окажется изъятой советской цензурой из библиотек и, глядишь, пригодится последователям героя нашего повествования.
Читать Олегу было не только не в тягость, он по-настоящему увлекся морской тематикой. И не только художественной литературой — он пачками покупал старые и новые выпуски журнала «Катера и яхты», а когда кончалась одна пачка, ехал в Москву за новой.
Итак, их было уже двое. С одной стороны, это многократно облегчало задачу — начиная от доставки вещей к черноморскому побережью и кончая собственно путешествием — можно было распределить время дежурств, появилось больше шансов справиться с любыми неожиданностями, которые могут возникнуть во время плавания. Правда, и степень риска неизмеримо увеличивалась — в случае их поимки и разоблачения наказание было бы несравнимо более жестоким: ведь двое, по советскому уголовному законодательству, уже составляют «преступную группу», а глава этой группы, естественно, инициатор побега — Олег.
Приближался намеченный срок. Позади остались долгие часы обкатки мотора, проверки лодки на плавучесть во всех состояниях — с приспущенными баллонами и даже перевернутой. Оказалось, что она достаточно надежна — ширина ее не предполагала высокой скорости, но устойчивость на воде и относительно удобная конструкция допускали минимально необходимый комфорт во время длительного плавания. По расчетам получалось, что достигнуть противоположного берега можно дней за семь-восемь, но и последующие два-три дня еще оставляли надежду на успех. Вот после 10 дней плавания уже надо было думать, что не все в порядке — либо подводят расчеты, либо лодка просто сбилась с курса.
Олег:
— Кончался июль. Мы упаковали вещи и отправили их багажом — то, что потяжелее и не бьется.
А 1 августа сели на поезд, идущий в Анапу. Двигатель и другие наиболее ценные вещи взяли с собой. Казалось бы, что ценного в полиэтиленовой канистре? Но, представьте себе, повредилась она в пути — а достанешь ли другую в Анапе, от берегов которой мы собирались начать свою одиссею?..
И вот мы в Анапе. Сняли небольшую комнатку, объяснили хозяйке, что мы туристы, дома будем мало, и сразу отправились на пляж — осмотреться, выяснить обстановку: дежурят ли там катера, патрулируется ли берег. Провели на берегу полные сутки — день и ночь. Ничего тревожного не обнаружили. Заметили, правда, на песке пляжа следы протектора шин армейского образца — елочки такие, но больше ничего подозрительного не обнаружилось. Может, ночью они там и патрулируют.
Конечно, мы знали, что здесь есть пограничная морская охрана, что все владельцы рыбачьих лодок обязаны их регистрировать, и для того, чтобы выйти в море, они должны получать специальное разрешение. Так что мы были настороже. И вот, забавный случай: на вторую ночь идем мы вдоль пляжа и видим — навстречу нам движутся двое пограничников с собакой. Они видят нас, мы — их. Сворачивать некуда, продолжаем сближаться. Подошли вплотную — двое мужичков тащат с пляжа украденный ими топчан-лежанку, силуэт которого мы приняли в темноте за собаку. Словом, они напугали нас, а мы — их.
На другой день поехали на станцию Тоннельная забирать свой багаж. Дотащили его до квартиры, которую снимали, рассчитались с хозяйкой, сказав, что едем на два-три дня развлекаться, потом, мол, вернемся. Пошли на берег. Там собрали лодку, упаковались. Все было готово к отплытию. И в это время на море поднялся сильнейший ветер. Огромные волны накатывали на лодку, едва мы успевали отчалить от берега, волной захлестывало мотор, и он глох. И так повторялось бессчетное число раз: дергаешь за шнур мотора, кажется, — он уже больше никогда не заведется, а он прочихается и, глядишь, снова постукивает — минуту-другую — до следующего раза, пока вода не зальет карбюратор.
Словом, мотор оказался замечательный, не подвел, но отчалить от берега мы в этот раз так и не смогли — ни на веслах, ни с его помощью. Провозились так часа два, лодка уже полна воды, все вещи в ней плавают, мы мокрые до последней нитки — и ни с места. Стало уже светать. Пришлось вытащить лодку на берег, все вещи выбросили из нее, расположились за кустами, обсыхаем. Вижу — у моего товарища настроение препаршивое. Говорит — «упадок сил», пару вещей принес с берега, больше не тянет.
А я понимаю — упадок духа. Пришлось все сделать самому. И, должен сказать, настроение у меня не только не упало, а наоборот, чувствую какой-то подъем: раньше, думаю, все было теоретически, а тут все же состоялась попытка, пусть и неудачная пока, но вполне реальная. И испытываю я настоящее воодушевление от этих мыслей.
Ночь мы провели почти без сна — на песке не очень-то поспишь, просыпались каждые 10–15 минут. Наступил новый день. Кое-как мы обсушились, но многие вещи оказались испорчены. Леденцы, например, которые я взял с собой, следуя инструкции мореплавателя, все размокли, хотя и хранились в полиэтиленовом пакете. Электрический фонарик пришел в полную негодность — морская вода, соленая и едкая, погубила его батарейки. К ночи ветер немного утих, и часов в 11 мы начали новую попытку — спустя меньше, чем сутки (прошлая попытка завершилась в три часа ночи).
Отчалили, плывем. Погода отличная, волн нет — у берега немного покачивало, но, едва отошли подальше, наступил полный штиль. Берег удаляется. Идем на запад, в сторону Крыма. Мы для себя решили так: будем идти к Крыму, пока сзади светятся огоньки, когда они погаснут — свернем на юг. Тишина, ласкающий теплый ветерок… Советский берег все дальше и дальше…
Сейчас мне кажется — это были самые счастливые часы моей жизни! Конечно же, мы не ощущали полной безопасности: справа от нас был установлен прожектор пограничников, который мог в любую минуту засечь нас. Но, видно, в ту ночь солдаты несли службу не очень внимательно; нам даже казалось, что они развлекаются — то направят прожектор в море, то — к небу. А может, у них тактика такая. Во всяком случае, ближе, чем за 5 километров от нашей лодки, луч не попадал, и казалось маловероятным, что они сумеют нас обнаружить. Вот если бы они точно знали, что мы плывем — тогда нам было бы не уйти…
В общем, без всяких приключений отошли мы на приличное расстояние и круто свернули на юг, к Турции. Я не считаю себя романтиком, но в эту ночь меня обуревали какие-то совершенно новые для меня чувства. Представляете себе — глубокая ночь, пропали даже далекие огоньки рыбачьих судов, время от времени возникавшие где-то далеко от нас, пока берег был близко. Плывем, как будто мы одни во всем мире. А вокруг винта мотора изумительной красоты переливающееся свечение: живущие в воде микроорганизмы начинают светиться при перемешивании воды лопастями винта, и возникает такое ощущение, как будто мы летим в ракете, а позади нас вихрится голубое пламя.
Жаль, что фотоаппарат, который я взял с собой, попал в воду при нашей первой попытке, кадры были бы впечатляющие… И еще одна странная вещь: чудятся вокруг лодки какие-то столбы. Мираж, конечно, но мы с товарищем, казалось, оба видели их. А днем, опять же у обоих, одновременно появилось ощущение, что мы едва-едва отошли от берега — вот он, прямо позади нас… Оглянешься — кругом морская гладь, до самого горизонта…
Ночь и день прошли относительно спокойно, если не считать наших неожиданных спутников — дельфинов. Честно говоря, с ними у меня связан самый большой страх, который мне довелось испытать во время путешествия. Хорошо на них смотреть в дельфинариях. Или по телевизору — там они кажутся такими забавными и дружелюбными зверюшками.
Но, когда в первую же ночь рядом с нашей лодкой вынырнул один из них, и почти сразу появилась целая стая, — нам стало жутковато. Представляете себе — каждый величиной с нашу лодку, они окружают нас плотным кольцом, резвятся, подныривают с одной стороны и тут же появляются у другого борта, всплывая с каким-то странным, почти человеческим всхлипом.
Они подпрыгивают, проносятся в нескольких сантиметрах от лопастей нашего мотора, море кипит вокруг, брызги летят нам в лица. А лодка-то резиновая! Полоснут по борту плавником — и конец нашему путешествию. Надоело им играть — уплыли. А на следующую ночь — новая стая. И все повторилось сначала. Я где-то читал до этого, что в Черном море дельфинов немного. Теперь я так не думаю…
Прошла еще одна ночь. К утру у нас кончился бензин — его хватило точно на 30 часов, как и было указано в паспорте мотора. Заглох он под утро. Мы чувствовали страшную усталость, хотелось спать. Выбросили за борт самодельный якорь — такое устройство вроде парашюта, чтобы не сносило с курса, кое-как улеглись и мгновенно уснули. Проспали часа три, проснулись. Было уже совсем светло. Огляделись и… видим — на горизонте советский теплоход, огромный лайнер: наша лодка казалась меньше, чем его труба. Был он далеко, и нас они, конечно, не заметили.
Установили мы парус и плыли под ним около двух часов. А потом ветер стих, и последующие шесть часов море оставалось совершенно безветренным. Зато пришла жара. Мой товарищ спасался от нее за бортом лодки; я же, хотя и неплохо плаваю, решил оставаться в лодке. Второй день нашего пути прошел тоже без приключений — только время от времени где-то далеко от нас возникали крошечные силуэты пароходов и почти сразу таяли за линией горизонта.
Правда, один раз в этот день монотонность нашего пути была нарушена совершенно удивительным случаем: к нам в гости пожаловала бабочка. Мы глазам своим не поверили — километров за 200 от советского берега, она летела в сторону Турции; крохотное существо с трепыхающимися на ветру миниатюрными белыми крылышками, она сделала несколько виражей над нашей лодкой и снова устремилась на юг, то набирая высоту, то резко снижаясь и почти касаясь брюшком морской глади.
А потом хорошая погода кончилась, задул сильный ветер, поднялись волны. Плыть на лодке в такую погоду — небольшое удовольствие, особенно когда стемнеет. Ночи длинные, сыро и зябко, даже если воздух остается теплым (было где-то около 20 градусов). Выспаться невозможно: чтобы понять почему, достаточно познакомиться с конструкцией нашей лодки. От носа до кормы она была длиной 3,2 метра, а по ширине — 1,4 м.
Резиновые поплавки и натянутое в передней части резиновое полотнище, прикрывающее от брызг, занимали столько места, что для жизненного пространства почти ничего не оставалось. А ведь был у нас с собой еще какой-то груз — канистра, резиновые поплавки, наполненные пресной водой (они пластичны и куда удобнее канистры), яблоки — только и оставалось места, чтобы сидеть. Какой уж тут ночью сон!
Помню, перед побегом меня долгие ночи мучала бессонница. А здесь — сидишь за рулем, глаза сами собой закрываются, спишь каких-то пару секунд, даже сниться что-то начинает, вздрагиваешь, поднимаешь голову, видишь — уже сошел с курса и плывешь куда-то не туда.
Если учесть несовершенство нашей навигационной «аппаратуры» — о ней я сейчас расскажу подробнее — нетрудно понять, чего нам стоило хотя бы приблизительно держаться взятого курса. Так вот, был у нас компас, самый примитивный, для туристов, наполненный внутри жидкостью. Используя его, было бы удобно сверять наше положение по Полярной звезде; но плыли-то мы на юг, и чтобы следить за ней, нужно было все время оглядываться назад, на север.
Днем еще можно было сверяться по часам с секундомером, которые я специально купил перед отъездом. Но вот ночью… Компас тоже мало помогал — фосфор светился совсем слабо, а фонарик бездействовал. А часами мы пользовались таким образом: 10-метровую капроновую нитку с привязанным к ней поплавком забрасывали за борт и засекали время, за которое она разматывалась — так можно было определить скорость. Но пользовался я этим устройством мало — надоедало все время забрасывать и сматывать эту нитку.
Был у нас еще один способ — из захваченной в дорогу колоды игральных карт я бросал по одной штуке с носа лодки, а мой товарищ наблюдал с кормы, когда она поровняется с ним. Зная длину лодки и время, за которое карта доплывала от носа до кормы, несложно было определить примерную скорость, с которой мы двигались. Все данные я записывал в маленький блокнотик — наш «бортовой журнал», который нам следовало уничтожить в случае, если бы мы были схвачены…
Так прошло два дня. Ничего тревожного как будто не происходило. Появлялись, правда, на небе несколько раз военные самолеты, но было это ночью, видны были только их огоньки и слышен далекий гул моторов. Олег, записывая в «бортжурнал» данные о пройденном пути, намеренно занижал их величину — конечно же, хотелось, чтобы все скорее кончилось, но и предаться излишнему оптимизму было бы опасно.
Наступила третья ночь, принесшая с собою настоящий морской шторм. Застал он беглецов уже в значительном отдалении от советских берегов. Ветер усиливался с каждой минутой. Волны играли с лодчонкой, как с перышком, она то взлетала на огромную высоту, поднятая гребнем волны, то, скрипя всеми узлами своей незамысловатой конструкции, проваливалась куда-то в бездну.
Олег:
— Происходило все совсем как в кино. С той только разницей, что были мы не зрителями, а участниками этого действа. Волны захлестывали, кружилась голова, похоже, что нас начинали доставать приступы пресловутой морской болезни. Проглотили мы по размокшей таблетке аэрона. Не знаю, помогли ли они нам. К счастью, желудки наши были пусты — я вычитал где-то, что для оказавшихся в нашем положении лучше совсем не есть и не пить, — тогда организм входит в экономичный режим расхода энергии, а при пустом желудке морская болезнь не так уж и страшна.
Пить мне почему-то в пути совсем не хотелось. Из пятидесятилитрового запаса пресной воды, что мы прихватили с собой, большая часть осталась неизрасходованной. Из еды же были у нас с собой только яблоки и витамины — на них мы и продержались весь путь. И еще была у нас с собой аптечка, главным образом, с обезболивающими лекарствами (ее потом турки отобрали), но она, слава Богу, не пригодилась…
* * *
Сейчас Олег чуть ли не с нежностью вспоминает о моторе и парусе, установленных на лодке — ни тот, ни другой не подвели. Кстати, о парусе: некоторые премудрости управления им ребятам пришлось познавать уже в море. Так, например, выяснилось, что самый благоприятный ветер не попутный, как, наверное, мы все с вами думаем, а перпендикулярный курсу лодки — в этом случае парус начинает действовать как крыло, возникает дополнительная аэродинамическая сила, увеличивающая скорость движения лодки.
В среднем, эта скорость сложилась около 4 км в час, что было вполне сопоставимо со скоростью, достигаемой с помощью мотора. Однажды ночью пришлось даже уменьшить площадь паруса, придерживая его не на всех четырех, а лишь на трех углах и освобождая один его конец: общая площадь при этом уменьшалась вдвое, и при сильном, порывистом ветре, сопровождавшем начинающийся шторм, удавалось сохранить устойчивость суденышка, не снижая его скорости.
Последние три дня и ночи пути оказались самыми тяжелыми. Ночью ребят преследовала только одна мысль — скорее бы утро, чтобы просохнуть и согреться. Но приходило утро, а за ним день — туманный и облачный. Положение усугублялось тем, что, отправляясь во вторую попытку, ребята в спешке забыли на берегу комплект надувных подушек, на которых можно было бы сидеть. А теперь приходилось сидеть на голой фанере в лужах морской воды. Уставал зад, затекала спина, но встать, распрямить поясницу было крайне опасно — менялся центр тяжести, увеличивалась «парусность», т. е. площадь, на которую воздействовал ветер, лодка могла перевернуться. Так ребята и сидели долгими часами, скрючившись и время от времени вычерпывая воду из-под фанерного настила.
К исходу третьего дня долгое соприкосновение кожи с морской водой дало себя знать по-настоящему — особенно на наружном сгибе локтей, служащих опорой при всех перемещениях по лодке. Волна накрывала путешественников с удивительной периодичностью — каждые двадцать минут. Едва впитавшаяся в одежду вода успевала согреться, едва ребята успевали отдышаться от накрывшей их волны, — накатывала новая. И чуть спустя — все повторялось сначала. И после каждой волны оставался пронизывающий тело холод.
На четвертый день прямо по курсу появился первый иностранный теплоход. Он шел, медленно рассекая волны огромным корпусом, и, казалось, вот-вот их пути пересекутся и он подомнет под себя крохотную скорлупку с ее пассажирами… Но он прошел мимо, буквально в 50 метрах от лодки. Ребята кричали, махали руками, пытаясь обратить на себя внимание — но палуба была пуста, и только длинный ряд иллюминаторов, чуть поблескивающих зашторенными изнутри стеклами, небыстро проплыл мимо. Не помогли и свистки, которые ребята специально прихватили с собой для такого случая — никто их не услышал.
На пятый день плавания встретилось несколько пароходов — и все повторилось. Один из них — нефтеналивной танкер — проплыл особенно близко, с лодки хорошо видны были пятна ржавчины на его бортах, открытые двери палубных построек, капитанский мостик. Казалось, ребят заметили и идут им на выручку… Они же, в свою очередь, изменили курс лодки, чтобы скорее встретить спасателей. И опять — мимо. Было страшно обидно, настолько, что название этого парохода запомнилось, наверное, на всю жизнь. Странное такое название — «Авелин Маркс».
Олег:
— Ох, попался бы мне тогда этот капитан! Мы уже представляли себя в сухих теплых каютах со стаканом пепси-колы в руках (почему-то именно пепси). И спать, спать, спать…
Мы снова свернули на юг. Потом попадались еще суда, но все они были настолько далеко, что на их помощь рассчитывать не приходилось — должно было бы произойти чудо, чтобы нас с них заметили. Когда появилось солнце, я достал зеркальце и пытался сигналить им зайчиком — о таком способе я тоже вычитал в свое время. И хотя огромное расстояние не позволяло надеяться на успех, но было такое ощущение, что свой долг я выполнил, сделал все, что возможно, чтобы обратить на нас внимание.
Начиналась последняя, пятая ночь. Тогда, правда, мы не знали, что она будет последней, проведенной нами в море, хотя по моим навигационным исчислениям получалось, что скоро должен показаться турецкий берег. В эту ночь, где-то чуть в стороне от нашего курса, вдруг показался далекий огонек. Был он красного цвета и мигал через определенные интервалы времени. Маяк?
Немного смущало, что цвет его красный; но можно было предположить, что его настоящий свет как-то преломляется в атмосфере и меняет свою окраску. Мы взяли на него курс, но через некоторое время он пропал. Или просто перестал быть нам виден. Пришлось опять менять курс — из-за этого огонька мы отклонились градусов на 15.
Утро шестого дня было пасмурным и холодным. А само море оказалось удивительно грязным — вокруг то и дело проплывали какие-то пустые полиэтиленовые пакеты, размокшие книги, еще какой-то мусор. А потом пришли галлюцинации: нам слышался шум большого города, мы отчетливо ощущали в воздухе запахи ресторанной пищи.
Мучительно захотелось съесть чего-то мясного. Вдруг мой товарищ говорит: «Вижу горы!»
Смотрю — действительно, горы — и не узкая полоска где-то на горизонте, а отчетливо вижу сквозь прозрачную дымку темный силуэт зубцов. Сомневаюсь все же. Говорю — скорее всего это тучи на линии горизонта. И правда — через некоторое время видение исчезло. А спустя час-полтора — появилось опять. На этот раз отчетливо, та же их конфигурация, и стоят будто прямо посреди моря, как остров — ни справа, ни слева больше ничего не видно, только вода.
Но я-то знаю, что на карте здесь никаких островов, вроде, быть не должно! Плывем, дрейфуя, параллельно линии этих гор, а получается как-то странно: вроде мы не приближаемся к ним, а удаляемся. Пришлось спустить резиновую лодчонку, которую мы ночью надули, спасаясь от нахлестывающей из-за бортов воды. «Паразитная» парусность пропала, работают только паруса, курс вроде бы верный, но такое впечатление, что мы все равно удаляемся от берега.
Потом, когда мы уже доплыли, оказалось, что это был какой-то мыс, выдающийся в море. А спустя еще часов десять показался все же настоящий берег — пустой, безжизненный.
И чуть в стороне — вроде бы маленькая деревушка. Потом я проверил свои расчеты, учитывающие выпуклость земли и высоту этих гор — оказалось, что мы могли заметить их еще вечером предыдущего дня, будь погода ясной.
Правда, от намеченного мною курса мы немного отклонились — градусов на 5 в сторону от намеченной точки — города Синоп. Но, учитывая крайнюю примитивность нашего компаса, а также то обстоятельство, что благодаря магнитным аномалиям линии магнитного поля не строго параллельны (они иногда могут отклоняться даже до 45 градусов), можно считать, что задача наша была выполнена блестяще.
Правда, я все время проверял показания с помощью часов. Есть такой метод — часовая стрелка направляется в сторону солнца, угол, образуемый между нею и указателем «2 часа», делишь пополам и сравниваешь полученный результат с показаниями компаса. А еще мы пытались настроить антенну радиоприемничка на турецкие станции — когда они стали слышны — и определяли по степени их слышимости направление берега.
Потом постепенно стала открываться панорама большого города, как оказалось впоследствии, — Самсуна. В его порту стояли на приколе три больших судна — греческое, итальянское и, кажется, либерийское — с флагом, похожим на американский, но только с одной звездой.
Во всяком случае, стоявшие на его борту люди очень напоминали американцев — таких, какими мы их себе представляли. Мы помахали им с лодки руками, они нам ответили тем же. И, обогнув эти суда, мы направили лодку к берегу. Плывем и ожидаем — вот сейчас нам навстречу направится катер с береговой охраной: порт-то пограничный. Скорей бы, думаю, нас взяли — так надоела эта сырость! Ничего подобного! — пока мы не подплыли к берегу, пока не выгрузились — никто из многочисленной публики, пришедшей полюбоваться морем, не обратил на нас ни малейшего внимания. Сидят на скамейках или прямо на песке парни в обнимку с девушками, посматривают на нас, провожают взглядами. А мы себе плывем мимо… Да, думаем, это уже точно не Советский Союз…
Берег оказался очень неудобным, чтобы причалить к нему, — кругом огромные валуны, наверное, специально завезенные сюда, чтобы не размывало его почву. К тому же поднялись волны, и метрах в двадцати от него нас чуть не перевернуло. Наконец, заметили пологую, сероватого цвета песчаную кромку, а за ней — огромную мусорную свалку. Здесь мы и решили пристать.
Выползли на берег, а на ноги встать не можем, качает — видимо, вестибулярный аппарат отвык от ходьбы по суше. Надо, однако, вступать в контакт с туземцами. Как? Я языков не знаю, в школе когда-то учил немецкий — но кто ж его из школы заучит — все равно забылось. Мой же попутчик учил английский; по национальности он татарин, немного свой язык знал, а татарский из той же группы, что и турецкий. На смеси двух языков он попытался объяснить, что нам нужна полиция.
Что-то, кажется, они поняли, однако прошло минут сорок, пока, наконец, появился постовой полицейский — в форме, очень напоминающей американскую. Он остановил какой-то маршрутный автобусик и привез нас в полицейское управление. Оттуда его начальство куда-то позвонило, и вскоре приехали какие-то чины, видимо, поглавнее его, но все в серых гражданских костюмах.
По-русски никто из них не говорил. Все же нам удалось как-то объяснить им, кто мы и как сюда попали. Нас усадили в легковую машину, и мы поехали к берегу, к месту, где оставалась наша лодка. Приблизившись к лодке, мы застали неожиданную картину: во время нашего примерно полуторачасового отсутствия лодка была ограблена. В нее снова набралась вода, а оставшиеся вещи, по-видимому, не приглянувшиеся ворам, были разбросаны по берегу. В общем-то, кроме мотора, ничего ценного у нас не было — так этот мотор и стащили. Чуть позже подъехал трактор с прицепом. Нас заставили погрузить на него лодку и оставшиеся пожитки, снова посадили в машину и отвезли — на этот раз уже в солидный офис, находившийся в каком-то большом здании…
* * *
С этого часа открылась новая страница биографии беглецов. Скажем мягко — не лучшая страница. Допрос начался с предложения говорить по-французски — почему-то турки предпочитают его другим иностранным языкам, хотя сходство у турецкого с французским не больше, чем, скажем, с португальским. Потом пытались перейти на английский (он у них оказался вторым по степени популярности). А потом приехали новые чиновники, по всей видимости, боссы. Разговор продолжился на английском, с которым попутчик Олега, как мы уже знаем, был немного знаком. И что бы ребята ни пытались объяснить допрашивающим их чиновникам, те не верили ни одному их слову. Прежде всего, не верили, что ребята проплыли на лодке от советского берега до турецкого.
— Признайтесь, вас же спустили с парохода! — требовали следователи.
— Да мы бы сказали, если бы спрыгнули с парохода! — настаивали ребята. — Но мы действительно переплыли море на лодке, которую вы только что видели.
Допрос продолжался довольно долго. Снова вернулась усталость, мучительно хотелось спать. Видя состояние ребят, следователи решили прервать допрос и отправили их на отдых… в тюрьму. Там не было постелей с простынями, о которых долгими часами грезили ребята. Там даже не было собственно тюремных камер.
Были железные клетки — точно такие, в которых держат пойманных диких зверей. Правда, некоторый комфорт им был предоставлен — поскольку все камеры-клетки были переполнены, им была отведена персональная. И, казалось, о них все забыли. Но спустя некоторое время к ним ввели огромного, двухметрового роста детину с заросшей физиономией. В руках его был мешок, а в мешке — украденный с лодки мотор.
После процедуры опознания этого мотора арестованного поместили в одну из соседних камер. «Хорошо, что не к нам», — тихо радовались ребята. Вид его, и впрямь, был ужасен — впрочем, он немногим отличался от остальных обитателей соседних клеток. Позже ребята имели возможность заметить, что все турки, вернее, подавляющее их большинство, предпочитают неделями оставаться небритыми, — правда, за исключением полицейских и чиновников.
Чуть позже принесли еду — что-то вроде сэндвичей: белая булочка с вложенным в нее куском мяса.
Олег:
— Попробовал — оказалось очень вкусно. И… не смог съесть и малой доли этого сэндвича. Я точно следовал инструкции — не пить в море. И за эти 5 дней высох до такой степени, что кусок буквально не лез в пересохшее горло, раздирал его. А есть смертельно хотелось! Только дня через три я более-менее «пропитался» водой и смог начать есть сухую пищу.
Первую ночь провели в глубоком сне — отсыпались после бессонных суток, проведенных в море. Даже жесткая лавка, на которой пришлось спать, казалась, по сравнению с лодкой, райской постелью. А главное — было сухо! Днем нам дали по два одеяла — уже возникал определенный комфорт, было что положить под голову. И так нас продержали три дня, прерывая нашу камерную жизнь недлинными допросами. Может быть, турки и неплохой народ, но порядки их, честно скажу, мне не понравились.
На второй день появился русский переводчик. Казалось бы, теперь-то могли нам толком объяснить, что с нами происходит, чего мы можем ждать. Так нет, ни слова! Выводят из камеры, разводят по разным комнатам. Сидим. Ждем час, другой. Потом по одному заводят в лифт, завязывают глаза, спускают вниз, грузят нас в какую-то машину, везут. Куда? Может, расстреливать? Или передавать советским? Очень неуютно мы себя чувствовали.
Оказалось — привезли на какую-то сверхсекретную базу. Завели в комнату, усадили, продержали час с повязкой на глазах. Позже разрешили ее снять, а окна занавесили газетами — чтобы мы не могли видеть все, что снаружи. И потом почему-то стали менять газеты. Мне минуты хватило, чтобы увидеть за окнами порт, и я мог бы уже по карте показать, где мы находимся и на каком расстоянии от тюрьмы — было же известно время, потраченное на нашу доставку сюда. Наивный народ!
Час спустя мы снова оказались в разных комнатах, как оказалось — в новых тюремных камерах. На этот раз нам достались хорошие кровати с мягкими матрацами и свежими простынями. И кормить стали хорошо — турецкая кухня мне вполне пришлась по вкусу. Я хоть и русский, но люблю белый хлеб, а не черный. Нам же всегда приносили свежайший, чуть ли не из печки, белый хлеб, дополнявший хорошо приправленную пряностями острую еду. Первых блюд не было, только вторые — но я первое и не ем. И всегда — стакан с холодной водой. А я люблю запивать водой все блюда…
* * *
И снова потянулись длинные дни заключения. Десять дней. Казалось бы, жили ребята как султаны — три-четыре раза в день открывалась дверь, в которую еле втискивался солдат, задевая косяк стволом американского автомата М-14. А следом за ним — два официанта в белоснежных куртках с подносами, на которых дымились блюда с едой. Делать самим ничего не позволяли — стоило указать на какой-нибудь непорядок в комнате — стол ли убрать, пыль ли вытереть — немедленно появлялся служащий и выполнял все необходимое. И это — после дикого, изнурительного напряжения последних дней.
Самым интересным оказалось время, когда водили на допросы — возникало хоть какое-то общение, можно было что-то рассказывать, задавать какие-то вопросы. А остальные часы — меряй шагами камеру, размышляй… Медленно, очень медленно тянулись эти дни. К исходу десятого дня ребят поставили в известность — их повезут в Анкару, столицу Турции. Но куда именно, зачем — неизвестно. Вечером им надели на лица маски — на этот раз специальные, с резинками, охватывающими затылок, приковали друг к другу наручниками…
Олег:
— Нет, правда, народ турки неплохой, но порядки у них… Вот, помню, был у них на этой базе один начальник — маленький, лысенький, шумный невероятно. Очень он напоминал мне комиссара Жюва. Бывало, забежит в камеру, начинает кричать: «Ты — русский шпион, я тебя сразу раскусил! На тебе кеды „Адидас“ (действительно, были на мне „адидасовские“ кроссовки московского производства). Значит, ты — советский шпион. Я умный, я все понимаю, меня не проведешь!» Вот такой у них был в Самсуне генерал. Ну, может, и не генерал, но самый главный чин из всех, кого мы там видели.
Или вбегает в камеру, требует: «Стенд-ап!» — стоя, значит, мы должны его приветствовать. Я по-английски — ни слова. Сижу. А он вертится вокруг, кричит. Ну, правда, потом перестал. Зато новый способ придумал сломить наш дух: «Мы, говорит, все равно вам не верим. Не могли вы в ту ночь приплыть к нашему берегу на лодке — был сильный шторм, даже рыбаки все остались на берегу, никто в море не вышел. Кого вы хотите обмануть?» За ним и другие стали выражать сомнение.
Пригласили какого-то морского офицера. Тот говорит: «Я — моряк, плаваю много лет, но с таким компасом, как ваш, я бы море не смог пересечь». А нам-то и ответить ему нечего: мы же добрались, и именно с этим компасом. Хоть компас, и правда, примитивный, но направление-то он показывает. А нам в этом месте можно было хоть и на все тридцать градусов ошибиться — все равно мимо Турции мы бы не промахнулись.
— Что ж, — говорю, — сажайте меня обратно в эту лодку, поплыву дальше через Средиземное море.
— Ладно, — смеется он, — я с тобой, поплывем вместе, научишь и меня.
А тот, маленький, снова встревает:
— Только, — говорит, — сначала возьмем с тебя подписку, что, если ты будешь тонуть, мы тебя спасать не будем, не рассчитывай, — и опять: — Сознавайся, ты — советский шпион!
Просто зло брало: ну сказал бы — да, мы из КГБ — так все равно бы не поверили. Я ведь, и правда, не знаю даже, где этот КГБ находится, знаю только, что штаб их на площади Дзержинского в Москве…
Въехали мы в Анкару. Здесь наша машина остановилась, нам снова надели на глаза повязки и пересадили зачем-то в другую машину. Снова поехали, остановились. Высадили нас из машины, ввели в какое-то здание, провели по коридорам. Сняли повязки с глаз, осматриваемся — мы снова в какой-то камере. Здесь нас раздели до трусов, обыскали, даже часы сняли с рук. Переодели в полосатые пижамы — мне моя, оказалось, едва доставала до колен. И снова развели по разным камерам — на этот раз размером едва больше спичечного коробка.
Представляете — кровать одним концом упирается в одну стену, другим — в другую, ног полностью не выпрямить, разве что стоя только. Окон нет, круглые сутки горит свет, теряешь счет времени: спустя сутки я уже не знал — день стоит или ночь. Наутро повели на медицинский осмотр. Я возмущаюсь:
— Что ж вы, — говорю, — заключили нас без суда и следствия; если подозреваете в чем-то — предъявите обвинения, судите нас!
Действительно, настолько все это оказалось неожиданным. Ведь мы столько слышали о демократии, а тут — такая встреча. Ничего они из того, что я говорил по-русски, не поняли.
Потом прислали в камеру переводчика — я все сначала повторил ему. Он обещал передать начальству. Однако прошли сутки — и никакого эффекта. А сидеть в этой камере было очень тяжело, куда хуже, чем в Самсуне. И я понял, что долго так не выдержу. Что оставалось делать? Я решил перестать есть. Правда, формально не объявлял голодовку. Приносят они мне еду на подносе и спустя час нетронутой ее уносят. И так — несколько раз подряд.
Вызвали меня к какому-то начальнику. Изложил я через переводчика все мои претензии, он выслушал и пообещал переместить нас в другие комнаты. Действительно, спустя час нас перевели в новые помещения. Мне досталась превосходная двухкомнатная, теперь уже трудно сказать «камера», — даже с туалетом и душем. Больше того — на другой день принесли телевизор! Попросил я их что-нибудь для чтения — по-русски, разумеется — принесли пачку журналов «Америка». Стало полегче. Можно даже сказать, хорошо стало. Если бы только не эта неизвестность…
Дней через пять выпросил у них и радио — стал слушать русские передачи. Вечерами, с семи до двенадцати ночи — смотрел телевизор. А днем — дадут пяток журналов, прочтешь их быстро, и снова время тянется. Время от времени водили на допросы, поначалу тоже намекали — выдадим, мол, вас советским. Потом стали помягче. Был один начальник, казалось, очень приличный человек.
— Подождите немного, — говорит, — посидите. Выясним все — и поедете куда хотите.
Где-то недели через три вдруг выводят из камер, на глаза — повязки и, ничего не говоря, усаживают в машину. Куда, зачем?
Проехали мы по улицам, остановились у кафе. Здесь нас угостили превосходным мороженым, и я стал умолять сопровождающих — дайте, говорю, хоть немного походить, ноги же совсем застоялись!
— Нельзя, — отвечают, — никак нельзя.
Так обратно и вернулись. По пути показали нам посольскую улицу — ту, где находятся иностранные представительства. Проехали мы и мимо советского посольства. Мимо!
Показали нам дом, где родился Ататюрк. Очень он у них популярен, по телевизору его портрет показывают чаще, чем в России — Ленина.
А еще через неделю нас отправили в Мюнхен. Правда, перед этим отобрав кое-что из нашего имущества. Ну лодка, Бог с ней, она свое отслужила. А были какие-то памятные вещи. Тот же компас, например, — я хотел его сохранить как сувенир. Или — ключи от солнечногорской квартиры — тоже память, вроде бы. Куртка у меня была хорошая — очень бы пригодилась в первое время. Мыльницу даже с мылом забрали.
— Все, — говорят, — сложено в твою сумку, отдадим в аэропорту.
В Германии уже открываю эту сумку — пуста, нет там многого памятного для нас… Так вот они меня напоследок обидели.
* * *
Итак — Германия. После Турции — абсолютная свобода. Никем и ничем не стесняемая. И Олег, как мог, пользовался ею. Точнее, в той степени, в которой она была ему доступна. Он часами бродил по улицам Мюнхена, заглядывал в магазины, с изумлением обнаруживая в них удивительное разнообразие товаров, назначение которых часто было ему неизвестно.
Сначала он боялся заходить внутрь и только глазел на витрины, рассматривал манекены в ультрамодных кожаных куртках, плотно обтягивающих ноги джинсах, поражался великолепию выставленных образцов. И ощупывал в кармане тоненькую пачку купюр — 300 марок, выданных ему в Толстовском фонде на первые дни. Скорее всего, размышлял Олег, их придется потратить на одежду. Его собственный вид, казалось ему, мог внушить опасение любому встречному — рваная рубаха, протертые за время, проведенное в лодке, на «самом интересном месте» джинсы.
Знал ли тогда Олег, что впоследствии ему придется увидеть так же выглядящих ребят, небрежно бросающих на стоянках у модных ресторанов свои «Мерседесы» или даже «Роллс-Ройсы»?
Конечно же, нет… Тогда ему казалось, что зайди он в этот магазинчик — хозяин немедля укажет ему на дверь. А уж о том, чтобы спокойно подойти к полкам и выбрать себе то, что нравится — и речи быть не могло! Однако, постепенно осмелев, он стал заходить в эти магазинчики и с удивлением убеждался, что его не только никто не гонит, но сам хозяин готов ему услужить, приветливо спеша навстречу через полупустой или вовсе пустой магазин.
* * *
Настало время отъезда.
— Где ты хотел бы жить? — спросили Олега.
— В Швеции, — почти не задумываясь, ответил он.
— Почему? — удивились сотрудники Толстовского фонда.
— Там ты всегда будешь чувствовать себя иностранцем. Езжай лучше в Америку — она принимает всех, и там ты станешь полноценным гражданином этой страны.
Олег согласился, но почти сразу передумал. «Америка, — размышлял он, — далеко, что там будет, кто знает? А Германия мне нравится, народ здесь обязательный, во всем виден порядок». Да и язык, вроде, хорошо пошел — спустя пару недель он уже мог объясниться и его понимали.
— Хорошо бы остаться здесь, — просил Олег.
— Тебе очень повезло, — услышал он в ответ, — тебя приглашают в Калифорнию. Это чудесное место. Езжай, не раздумывай!
И спустя несколько дней Олег уже сидел в удобном кресле авиалайнера, а где-то далеко-далеко внизу неслись облака, и еще ниже плескались воды Атлантического океана. Его бывший товарищ, спутник в этой одиссее — «подельник», как выразился бы советский следователь, попади они в его руки, — летел с ним в одном самолете. Но дальше его путь лежал в Вашингтон — там у него обнаружились какие-то знакомые, и он рассчитывал начать свою новую жизнь вблизи от них.
В Нью-Йорке они поселились в одной гостинице, но почти сразу утратили связь друг с другом. До такой степени, что, когда товарищу звонили из Толстовского фонда, чтобы принять ребят на довольствие и оказать им посильную помощь, он не сказал сотрудникам фонда, что приехал не один…
Странно, не правда ли, как иногда складывается жизнь?
Олег сумел разыскать эту организацию лишь спустя несколько дней; он ожидал, что оттуда ему позвонят — так было установлено еще в Мюнхене. А ему никто не звонил. Тогда он решил сам найти Толстовский фонд в телефонной книге. Нашел, но отвечал автомат — скороговоркой, несколькими английскими фразами.
Только к исходу четвертого дня с помощью случайно оказавшегося в той же гостинице поляка, сносно говорившего по-русски и знавшего немецкий язык, удалось выяснить, что Толстовский фонд недавно сменил адрес. И номер телефона тоже — об этом и сообщал звонившим автоответчик.
Приезд Олега в Лос-Анджелес совпадал с Рождественскими праздниками, сотрудники Толстовского фонда были на каникулах, офис пустовал до первых чисел января.
Олег вспомнил о записке, приложенной к бандерольке с лекарствами, которые надлежало передать в Лос-Анджелесе друзьям его случайных знакомых по Германии. В общем, складывалась формальная причина позвонить этим людям. Тем более, что, еще будучи в Нью-Йорке, он дал им знать о себе и о переданных с ним лекарствах.
Тогда ему ответил мужской голос. Узнав, в чем дело, собеседник вполне любезно предложил Олегу перезвонить, когда он прилетит в Лос-Анджелес. Что Олег и сделал — прилетев, он прямо в аэропорту отыскал ближайший автомат… и не смог дозвониться. Никто не отвечал. Приходилось думать о ночлеге в одной из близлежащих гостиниц. Цены на номера отпугивали: самый дешевый — 55 долларов за одну ночь; ненадолго хватило бы Олегу той скромной суммы, что привез он с собой из Нью-Йорка.
Помотался еще по залам аэропорта. Однажды остановила полиция, стали о чем-то расспрашивать и, убедившись, что Олег ни слова не понимает по-английски, даже не заглянув в его туристический паспорт, оставили в покое. Пришлось все же искать ночлег в отеле: к счастью, удалось найти такой, где ночь стоила 25 долларов.
Наступило 29 декабря. Кончался 1985 год.
На следующий день, когда Олег набрал этот номер, тот же голос, что ответил ему в первый раз, коротко и резко сказал: «Лекарства и письма следует передавать по почте», — и в трубке зазвучали короткие гудки.
Олег дозвонился до Толстовского фонда, правда, спустя три дня, когда у него оставалось буквально несколько центов — все деньги ушли на оплату гостиницы. И чай с булочками, на которых он продержался все эти дни.
Сейчас у Олега все в порядке. Он занимается на курсах, учит английский. Вскоре, вероятно, начнет изучать программирование — тяга к точным наукам уже выручала его в жизни. Выручит она его и на этот раз.
* * *
— Теперь я — свободный человек, — говорит Олег в конце нашей встречи.
— Если все будет хорошо, — продолжает он, — я постараюсь стать первым русским, который совершит кругосветное путешествие на яхте.
В марте 86-го Олегу исполнилось 30 лет.
Беглецы пока держатся вместе…
