— И что, ты ничего не помнишь?
— Нет.
— Но меня же ты вспомнил!
— Ты — жена. Т-трудно забыть.
— Ну, может, какие-то имена?
— Да, имена помню: три Андрея.
— Приехали. — Таксист, совсем мальчишка, обернулся к ним на заднее сиденье и показал рукой в окно. — Вот там аэродром. И кэпэпэ.
Олег нашелся в Одесском госпитале. Позвонил после нескольких дней гробовой тишины, сказал: «Я живой!» — и отключился. А она стояла на кухне и рыдала, сжимая мокрыми руками в мелких квадратных кусочках зеленого лука мобильный телефон, с которым не расставалась теперь ни на секунду.
— Чего плачешь? — спросила, по привычке вздернув иронично левую бровь, мать. — Кто звонил?
— Олежка...
— Что — Олежка?
— Живой!
— Так плачешь тогда чего, раз живой? — удивилась мать.
Наталья и сама не знала, почему плакала. Привыкла, наверное, за последние дни — плакать, хотя это трудно, работая продавцом в сельском магазине, — покупатели жалеют, даже шеф разгорячился: «Так работать нельзя! Иди домой!» Не ушла, плакала в обеденный перерыв — рабочее место сейчас стоит дорого. А дома разве что на огороде поплачешь, а так мать увидит — накричит, не любит пустых слез.
Два месяца, пока муж охранял военные объекты в тылу, Наталья даже не переживала, хотя часто не знала, где он. Весной охраняли местный военкомат, потом убыли в Кировоград, в 42-й батальон территориальной обороны; а о службе в Краматорске узнала только потому, что Олег переслал фотографию с любимой актрисой Адой Роговцевой, которая приезжала в освобожденный от сепаратистов город с авторским вечером. Хоть в чем-то повезло!
И вот сегодня Наталья тоже здесь, вместе с мужем, в Краматорске. И город как город, и люди как люди, но кожей ощущается, как дрожит напряжение в воздухе, как прохожие посматривают друг на друга — не то чтобы недружелюбно, но не ласково — точно. А может, это ей так кажется и нужно креститься? Она же редко куда из села выезжает. Может, здесь так принято? Это же — город, это же — Донбасс. Совсем другой мир, если пощупать и приглядеться, совсем не такой, каким он выглядит оттуда, из глубины Украины. Возле капэпэ набрала по мобильному командира части, тот дал команду их пропустить.
— А кто они, эти три Андрея? — спросила у мужа.
— Т-товарищи мои. — После контузии он стал немного заикаться, когда волновался.
— Вспомнишь их, если увидишь сейчас?
— Д-думаю, д-да.
Тревога завелась в сердце после того, как несколько десятков человек из 42-го тербата отправили на Савур-Могилу. С чего бы это? У нас что, в армии воевать некому? История о том, как взвод высадили посреди поля, как они дрались на высоте и как выводил бойцов из-под обстрелов к своим бывалый в разных горячих точках мира старшина — отдельная и не на трезвую голову.
— Главное, чтобы нас вот так никуда не кинули, как котят, — сказал после счастливого возвращения товарищей — только трое легкораненых — Олег. — Мы завтра на бэтээрах в патруль идем, так что пару дней связи со мной не будет.
Вот тут-то она и поняла, что мобильный телефон нужно держать всегда при себе с заряженным аккумулятором, не отключая звука. Это же равносильно тому, когда правительство вдруг заявляет, что сахар не подорожает, и причин для паники нет — считай, нужно сразу бежать и покупать. Зачем он вообще шел туда? Зачем попросился в военкомате, кому и что хотел доказать? Умом понимаешь, что нужно защищаться, нужно туда, на Донбасс, идти воевать, чтобы война не стояла у порога твоего дома, но в глубине души каждая женщина думает: «Только бы не моего забрали, только бы не моего!» А этот — сам. Господи, как мама на него по телефону кричала за то, что не признался, не сказал, не сообщил!
— Я п-помню эту взлетную п-полосу, — неожиданно сказал муж. — Мы здесь грузились в вертолеты. Вот т-там п-получали оружие.
— Бойцы! — орал на позднем вечернем построении генерал, будто от того, насколько громко он орет, зависела судьба этой военной операции. — Перед вами стоит задача — зачистить населенный пункт, оказать помощь своим товарищам, которые ведут тяжелые бои в Иловайске. Штурмовая рота набирается из добровольцев...
— Штурмовиков нашли, — хмыкали бойцы в строю. Здесь базировался обычный стрелковый батальон территориальной обороны, который почему-то после месяца занятий командиры начали называть спецназом.
— ...девяносто человек, — продолжал брызгать слюной по плацу генерал. — Полный боекомплект, гранатометы, патроны, все необходимое вы получите прямо сейчас!
— Смотри, как радостно вещает, — щурился Андрюха-снайпер, позывной Дуло. — Будто на свадьбу нас отправляет. Сам-то точно никуда не полетит!
Дуло, полтавский предприниматель, первый раз выстрелил из отцовского ружья лет в десять. Вместе с отцом, завзятым охотником и рыбаком, с ружьем и удочкой исходил всю территорию от Карпат до Урала. К походам и сплавам всегда готовились самостоятельно, тщательно сшивая, ремонтируя, подклеивая, доставая дефицитные материалы и нужные снасти через туристические клубы и многочисленных знакомых по всей стране. Весь быт и планы семьи долгие годы подчинялись распорядку походов, жизнь делилась на начало и окончание охотничьего сезона, и Дуло в шестнадцать уже стрелял точнее отца. Худой, длинный, мускулистый, со сноровистыми руками, он умел замаскироваться и стать невидимым, как хамелеон, кажется, на любой местности, поэтому вопроса, какую воинскую специальность выбрать, перед ним в батальоне не стояло — снайперская винтовка Дегтярева, с которой он пришел служить, была лучшим тому подтверждением.
Перед строем вышел замкомбата подполковник Коноваленко: усатый, большеголовый, категоричный и лаконичный в суждениях и приказах:
— Все лишнее — теплую одежду, еду — не брать. Командирам взводов проследить, чтобы личный состав боекомплект пополнил максимально. Идем на два-три дня.
Боекомплект пополняли до четырех утра: стрелковое оружие, ручные противотанковые гранатометы, по тысяче патронов на брата, гранаты — словом, все, чего душа пожелает и чего им не давали на стрельбах в достаточном количестве весь месяц. Оказывается, есть оружие в армии, есть!
— И куда нам столько? Как мы это понесем? Тут же килограмм по пятьдесят на человека! — удивлялся Андрей-Десантник, один из тех немногих бойцов батальона, кто знал, что такое настоящая война. Среднего роста, кряжистый широкоплечий мужик с уже седыми волосами, он всегда ходил в полосатой десантной майке, имел на теле несколько татуировок, но больше всего гордился той, что эффектно смотрелась на хорошо развитом бицепсе правого предплечья — с раскрытым парашютом, «ВДВ. Никто, кроме нас». Десантник в свои пятьдесят два года много повидал и понюхал пороху в разных заварушках по всему миру, но никогда, если что-то и рассказывал, не уточнял, где именно это случилось. Он умел с закрытыми глазами обращаться практически со всеми видами стрелкового оружия, так что молодежь слушала его рассказы и поучения, разинув рты. Олег с Андреем-Десантником сошелся как один из первых добровольцев, попавших в батальон, да и по возрасту они были рядом. Десантник часто удивлял Олега своими размышлениями об этой войне, иногда ему хотелось спросить, зачем тот вообще здесь, но каждый раз Олег сдерживался — зачем лезть человеку в душу, тем более, человеку хорошему.
Довооружали добровольцев действительно тщательно, ни в чем не отказывая. Нерешенным остался разве что вопрос с индивидуальными аптечками. Володька, в миру — учитель физкультуры, имевший здесь позывной Санитар, ни на секунду не отставал от замкомбата:
— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться! Бойцы не имеют индивидуальных аптечек!
— Что, совсем ничего нет?
— По одному жгуту, бинты... Это ж не дело!
— А ты говоришь — ничего нет! Все, что надо настоящему солдату, есть!
— Товарищ подполковник! Как же есть? Как оказывать помощь? Обезболивающего очень мало, обеззараживающего вообще нет! Если, не дай бог, что...
— Если бы да кабы! Я тоже с вами иду, прорвемся! Нет у нас медикаментов, нет! — злился Коноваленко, но по всему было видно — уверен, что не понадобятся.
Не получал боекомплект только один человек — Лао. Он сидел, хмуро наблюдая за суетой товарищей, на ступеньках казармы и вертел в руках бумажку и конверт. Среди прочих бойцов Лао — тоже Андрей, выделялся удивительным спокойствием и не по годам — было ему лет двадцать пять-двадцать шесть — взвешенным взглядом на жизнь. Если внимательно послушать большинство людей, то в их головах — сплошная каша, набор стереотипов и лозунгов, и пока докопаешься до чего-то настоящего, может пройти уйма времени. Лао же, в представлении Олега, четко осознавал, зачем он здесь, почему он, мирный человек, закончивший педагогический институт по специальности «история», взял в руки оружие. Лао увлекался Востоком — отсюда и такой необычный позывной, знал единоборства, изучал брошюры по китайской медицине и слыл в роте самым начитанным человеком. Невысокий, жилистый парень с небольшой бородкой на манер Лао Цзы, всегда одинаково спокойно выказывающий как радость, так и недовольство голосом, с которым хочется соглашаться и к которому хочется присоединиться. У Олега с ним, несмотря на разницу в возрасте, сложились самые теплые отношения, и Лао на поверку оказался хорошим товарищем.
— Чего сидим, Андрюха? — спросил, проходя мимо, у него Олег, сгибающийся под непривычной тяжестью боекомплекта в разгрузке. — Что там у тебя за конверт? Денег прислали?
— Повестка, — сухо ответил Лао.
— В военкомат? — Олег заржал.
— В суд. Сегодня днем в часть принесли.
— Не понял. Украл чего-то?
— Не. Жена на развод подала.
— Ни фига себе! У вас что, конфликт?
— Так в том-то и дело, что все нормально! Никакого конфликта, душа в душу! — Лао встал, глаза его горели от отчаяния. — Ничего не понимаю, ничего!
— А ты звонил? Может, какая-то ошибка?
— Звонил. Говорит, полюбила другого.
— Когда успела? Ты ж тут два месяца всего!
— Ну, это дело такое, недолгое... А может, давно уже, просто ждала подходящего случая, чтобы кинуть. Теще звонил, говорит, что не в курсе, но чувствую, что брешет.
— А когда суд?
— Завтра. Не пойму, почему так бумага долго шла...
— Слушай, Лао, а ты с Адвокатом поговори. Он мужик грамотный, может, чем-нибудь поможет. На суд поедешь?
— Надо бы. Хочу дочку повидать. Но сначала на задание, а потом уже — домой. А то подумают, что специально сваливаю, чтобы в бой не идти. Да и вообще... без меня же суда не будет, правильно? Потерпят. А бой без меня не потерпит. Так что я здесь нужнее. Но как же это все... — Солдат сжал кулаки, Олегу даже показалось, что в глазах Лао блеснули слезы.
— А сколько дочке? — спросил он.
— Девять месяцев.
Утром штурмовая рота 42-го тербата загрузилась в вертолеты. Дождавшись команды на взлет, МИ-8 замолотили лопастями и, тяжело оторвавшись от земли, начали набирать высоту.
— Я с-сидел рядом с Андрюхой-Д-дуло. Это я хорошо помню. Потому что, когда вертолет упал и разбился и ящики с боекомплектом придавили нам г-головы и завалили нас, он сказал: «П-первое боевое крещение прошли, значит, точно выживем!» Я — вот, в-выжил, а он... н-не знаю.
Наталья недоверчиво посмотрела на мужа: сочиняет или правду говорит? Как поверить рассказу о медикаментах, например? Не может же такого быть, чтобы солдат отправили на задание без лекарств?
Со стороны они выглядели, может быть, не совсем обычной парой. Привычная к тяжелому труду, Наталья легко тащила большую базарную клетчатую сумку, набитую провизией, иногда останавливаясь и вытирая пот тыльной стороной большой ладони. Олег с небольшим армейским рюкзаком на плечах, подаренным кумом-депутатом, трусил рядом, волоча следом еще одну точно такую же торбу. Наталья выглядела крупнее мужа, вела себя всегда уверенно и говорила больше и точнее. Олег при ней слегка тушевался и преимущественно молчал, казался рядом даже не мужем, а, скорее, младшим братом, хотя Наталья выглядела моложе. В ее семье женщины всегда работали наравне с мужчинами, превосходя их в терпении, успевая и ходить на работу, и обрабатывать два огорода, и держать домашнее хозяйство. Мать Натальи, по сути, всегда была главой семьи, даже тогда, когда отец, Царство Небесное, еще не умер от болезни, которые местные врачи так толком и не смогли диагностировать. Изредка супруги обменивались репликами, и, возможно, издалека могло показаться, что они ссорятся, но это первое впечатление обманчиво — Наталья и Олег вполне по-человечески прожили вместе больше двадцати лет, иногда бывали счастливы семейными праздниками, чаще — озабочены текущими делами, растили двух дочерей, и если лидерские качества Натальи и бросались в глаза постороннему взгляду, то в отношениях между ними это ничего не значило.
Они зашли в штаб, который базировался в комнате директора аэропорта. Комбат Наталье понравился еще по телефонному разговору — культурный, практически не матерится, в отличие от тех военных, с которыми она общалась дома в военкомате, опять же, был трезвый и обстоятельно объяснил, как правильно проехать из Кировограда в Краматорск, как добраться до аэродрома.
— Как вы только решились с мужем сюда приехать? — удивился комбат. — Прямо жена декабриста!
— А как его самого отпускать? У него же ни документов, ни памяти.
— Да, Короленко у нас пропавшим без вести числится. Как вы его нашли?
— Из Одесского госпиталя сам позвонил. Оттуда проводили, дома встретили. Потом поехали вместе в Кировоград, там ваш номер мне добрые люди подсказали...
В действительности все, конечно, развивалось куда драматичнее: после звонка из госпиталя Наталья не находила себе места — трубку Олег больше в тот день не брал, перезвонил только следующим утром, сказал, что на днях выпишут и он приедет домой. Разговоры эти складывались странно, Наталья своего мужа иногда даже не узнавала — такой у него незнакомый был голос после контузии; а так, утверждал, все нормально: руки-ноги целы, только вот в голове сильно шумит и спина болит, врачи говорят, позвонки сместились. Больше всех переживала старшая дочка, хотя обеим девочкам дома ничего не рассказывали об отце — услышала разговор двух учительниц в школе: мол, Короленко Олег в госпитале, контужен тяжело — прибежала домой, разрыдалась. А младшая — маленькая еще, ничего не понимает: «Папа скоро приедет? Ура!»
Из госпиталя приехал будто и не ее муж вовсе — совсем другой человек, даже походка изменилась. Мама, увидев глаза Олега, сильно заплакала, чем Наталью удивила бесконечно: за кем за кем, но чтобы за зятем мама так убивалась? Не замечала она за матерью раньше такого, да и муж — внешне здоровый же вроде человек. «Ты в глаза ему загляни, — ответила мать. — В середину...» Расспрашивали все вместе: где был, что видел, как воевал, но на все вопросы — один ответ: «Под Иловайском!» — больше ничего не помнит. Из документов — только справка из госпиталя. Кто теперь знает, где его часть, кто там остался в живых и не ищут ли его как дезертира? Сходили в военкомат, там разводят руками: мол, знаем только адрес в Кировограде, куда направляли, но там 42-го тербата уже точно нет. По Кировограду в поисках хоть какой-нибудь зацепки им пришлось помыкаться полдня, не меньше, пока на одном из капэпэ, сжалившись над ее торбами и выражением лица мужа, дежурный офицер не дал по секрету номер телефона комбата 42-го тербата. Они купили билет на автобус до Константиновки, где их высадили прямо на трассе — автовокзал разбомбили, — и куда идти, где искать автобус, да и ходит ли он, этот автобус, на Краматорск, было непонятно. Местные на все вопросы отвечали неубедительно: мол, стойте здесь и ждите, пока кто-нибудь подберет. Подъехал таксист, молодой парнишка, спросил, куда нужно.
— Краматорск. Сколько будет?
— Сто пятьдесят.
Наталья облегченно вздохнула, думала, сейчас заломит гривен четыреста, не меньше. Таксист оказался разговорчивым, сообщил, что работает на хозяина, работать стало не то, чтобы тяжело, но опасно, это, например, уже у него третья машина за три месяца:
— А две на блокпостах «ополченцы» отжали.
— Как это — отжали? — удивилась Наталья. — И не вернули? Твои машины?
— Не, хозяйские. Кто же их вернет? Ну, вы скажете тоже! Они на них теперь сами катаются, для того и забирали.
— И что хозяин? Требует с тебя теперь деньги за машины?
— Нет, что вы! Он же все понимает. Моей вины там нет. Подошли с автоматами: «Выходи, руки вверх!» — что ты им сделаешь? И пошел пешочком до дому.
Так они и доехали до Краматорского аэропорта, в недоуменных разговорах о странной и опасной жизни прифронтовых городов.
Пока Наталья говорила с комбатом, в штаб набежало бойцов — кто в форме, кто в тапочках и трусах. Все обнимали Олега, хлопали по плечам, жали руку, что Наталью тоже очень удивляло — дома, в селе, муж слыл человеком неприметным и малообщительным, мужских компаний не то чтобы избегал, но не любил, все свободное время проводил дома — или на огороде, или занимался с дочками, в которых души не чаял. Конечно, уйдя добровольцем, этим поступком он буквально сшиб ее с ног:
— Ты почему не предупредил? — орала она на него, следом за матерью, в трубку. — Ты на кого нас тут бросил? Кто картошку выкопает?
— Коля выкопает. Брату позвони, он поможет. Наташа, не кричи. Украину надо защищать. Кто пойдет?
— Да что ты умеешь?!
— Я в армии служил. Я все умею.
— Тебе сорок пять лет! Что, больше некому, да?
— Пусть лучше я, чем пацаны.
Не ожидала от него такой прыти, такого упрямства, думала, поговорит-поговорит у телевизора — и пойдет огород сапать. Или кролям клевера нарвет.
От объятий, похлопываний и рукопожатий Олега качало из стороны в сторону, как в вертолете, он стоял, словно пьяный, такой счастливый. Он плохо помнил, как вертолет упал. То ли зацепился винтами за ветку, то ли за провода, то ли это произошло потому, что бойцы встали и одновременно рванули на высадку — раньше-то они на вертолетах никогда не летали, но, как бы там ни было, вертолет резко накренился вправо. Послышался глухой звук снаружи и удар о борт, бойцы, опомнившись, заорали матом, и тут МИ-8 рухнул на землю — так, что отлетели винты и выбило задние двери. Олег сидел в самом хвосте, между ящиками с боекомплектом, и первая мысль, которая потрясла его: «Сейчас взорвется!» Он попытался встать, но был отброшен еще одним ударом на пол и завален ящиками — вертолет перевернулся. Рядом, голова к голове, он услышал Андрюху-Дуло, который тоже лежал, заблокированный ящиками с боекомплектом: «Я живой или как?» Ужасно затрещало в голове.
Повезло: никто не погиб, только штурман сильно ударился лицом о лобовое стекло. Бойцы 51-й бригады, возле расположения которой они совершили такую необычную высадку, быстро откачали топливо из баков и вытащили всех заблокированных в вертолете бойцов. Тут же поступила команда выдвигаться к машинам, где их уже ждали три бээмпэ 51-й, прикомандированных в качестве сопровождения:
— О, спецназ прилетел! — радовались збройники. — Теперь кацапам капут!
«Где спецназ?» — озирались бойцы тербата, а потом поняли, что речь идет о них.
Это был самый длинный и самый бестолковый день в жизни ста десяти человек, выехавших колонной из нескольких грузовых автомобилей и трех бээмпэ в сторону Иловайска на помощь своим товарищам. Как только колонна тронулась, тут же начался минометный обстрел. Не очень плотный и не очень точный, но неприятный. Обстрел означал, что их обнаружили и в любой момент могут атаковать. Но на войне такая вероятность существует постоянно, и к этому бойцы были морально готовы. Но они не были морально готовы к тому, что ни замкомбата Коноваленко, ни командир штурмовой роты капитан Чирва, ни даже бойцы 51-й бригады не могут сориентироваться по картам и правильно определить, по какой дороге им нужно ехать. Это стало главной проблемой — колонна заблудилась. Подгоняемые вражескими минометами, машины петляли и въезжали в одни и те же села по три раза, и разные местные жители каждый раз показывали в разные стороны: может, по ошибке, а может, и по другой причине. После бессонной ночи и перелета, испытывая сильный стресс под первыми обстрелами, бойцы, укрепив борта грузовиков вещами, листами металла и бронежилетами, мало понимали, что происходит. Как только колонна останавливалась более чем на десять минут, обстрелы становились точнее и кучнее. Под вечер заехали в большое село, но, не успев даже набрать воды, увидели, как с трассы подскочила «газелька» с вырезанным верхом и, выпустив из миномета несколько мин, рванула по подсолнухам. Где-то в районе Старобешево заглохла одна из трех бээмпэ. Машину пробовали ремонтировать, заводить с толкача — бесполезно, поэтому расстреляли «мухами», не оставлять же врагу. Наконец, поблуждав с выключенными фарами еще час, заехали в поле, расставили машины в десяти метрах одна от одной и попадали на землю, изможденные, спать. Больше всего хотелось пить, но вода была на исходе. В четыре утра, толком еще и не рассвело, штурмовая рота очнулась от тяжелого беспокойного и холодного сна и, быстро собрав вещи, выстроила машины в колонну.
— Царь, слышишь? — Лао приложил ладонь к уху и задрал голову вверх.
— Что? — спросил Олег.
— Жужжит.
— У меня в голове после вчера так жужжит, что я ничего не слышу! — громко ответил Олег.
— Т-сс! Не ори. Это беспилотники. — Андрюха-Десант приложился к биноклю. — Я их не вижу, но тоже слышу. Сейчас начнется.
— Что начнется? — не понял Олег.
— Да тихо ты! Стрельба сейчас начнется. Теперь хоть вынимай батарейки из телефонов, хоть не вынимай — не поможет.
И действительно, заработали минометы. Колонна медленно тронулась, по-прежнему не понимая, в каком направлении ехать. По рации из штаба пытались подсказывать, но, очевидно, там пользовались такими же никудышными картами, как и в колонне. Движение с каждой минутой становилось все опаснее и бессмысленнее, бойцы в машинах понимали это не хуже командиров. Как только колонна приближалась к селу, из-за околицы вылетала красная сигнальная ракета, как только покидала село — в небо взлетала белая. Бойцам казалось — хотя нет, почему казалось? — с ними играют в кошки-мышки, загоняют и подгоняют минометами в нужное место, а они, как овцы, послушно туда следуют.
Вот это он помнил лучше всего — бессмысленность и бессилие. Болталку в кузове. Жару. Жажду. И дикую головную боль, которую старался скрывать, но каждый раз, когда взрывалась рядом мина, барабанные перепонки, казалось, лопались от напряжения.
— Вы его берегите! Он у вас мужик! Дети им гордиться должны! — говорили бойцы Наталье, и она пыталась воспринимать такие слова в адрес мужа, как должное. Значит, за двадцать лет совместной жизни не разглядела чего-то, не заметила, значит, теперь надо привыкать.
— Несколько часов нужно будет, чтобы оформить необходимые документы. Вы можете в штабе подождать, можете в городе, а потом вернуться, — сказал комбат.
— Я бы с х-хлопцами х-хотел. — Олег показал жене на торбы с провизией, — посидеть. М-может, вспомню еще что-то.
— Пусть идет, поговорит. А я вас к себе заберу, — отозвалась к Наталье женщина в военной форме. — У меня тут кабинет, там диван, можно отдохнуть.
Наталья согласилась. Женщину звали Лена. Она перебралась в зону АТО, в Краматорск, служить вслед за мужем, капитаном. Выпили чаю, обсудили местную жизнь:
— Вы правы, Наташа. Здесь нас далеко не все нормально воспринимают. Например, я на квартире живу. Собираюсь к стоматологу, так хозяйка советует врачу не говорить, что я в украинской армии служу. Люди здесь действительно другие, многие на Москву до сих пор смотрят. А что на нее смотреть? Мы всю жизнь на нее работали, а толку?
— Как нам лучше до Харькова добраться отсюда, чтобы без проблем?
— От аэродрома лучше вызвать такси, если средства позволяют. Заедете на автовокзал, посмотрите, что идет. А так вечером лучше на поезде, часов в десять он отправляется, по-моему.
В казарме Олег почувствовал себя даже комфортнее, чем дома. По крайней мере, ему казалось, что большую часть жизни он провел именно здесь, среди этих малознакомых людей, которым не нужно ничего объяснять.
— Мне м-много не наливайте. Г-голова сильно п-потом болеть будет.
— Да я чуток. Давай, Царь, за пацанов... Помнишь, как дело было? Как вышли? Рассказывай.
Он помнил отрывочно. Рассказывал, а Лао и другие, кто сидел за столом, добавляли подробности, каждый — свои. Как только колонна тронулась от очередного села, сразу начался кучный обстрел, появились первые раненые — осколком одному бойцу перебило бедро, другому — руку. Санитар оказал помощь, как мог: наложил шину, перебинтовал; раненых увезли нацгвардейцы, которые ехали в тыл, а колона двинулась дальше. В поле, между двух посадок, колонна почему-то резко остановилась. Тогда Олег не знал причины, он ехал в предпоследней машине, замыкающим, и не видел, что происходило, а сейчас ему рассказали — идущая первой бээмпэ неудачно резко затормозила, в нее врезалась следующая бэха, в них — грузовик, в него — еще один. Образовался затор, возникла легкая паника, и тут по колонне, как будто только и ждали такого случая, ударили с двух сторон из посадок со стрелкового и крупнокалиберного оружия, замкнув в огненном кольце. Одной из первых подбили машину, в которой ехал замкомбата Коноваленко. Подполковник получил ранения в грудную клетку, обе руки и ногу и только чудом остался жив. Андрюху-Дуло, который успел соскочить с подножки машины на траву, разорвало на части.
— Я только берцы видел. Они лежали и дымились. Больше ничего не осталось, — рассказывал Лао, и бойцы, выпивая, кивали головами, словно повторяя, проговаривая это про себя: «Только берцы, так и было...»
— А Десантник, который половину дороги на себе тельняшку рвал, надрать жопу сепаратистам клялся, как только подполковника ранило, тельняшку снял и руки вверх поднял, как флаг — и пошел сдаваться: «Братишки, — кричал, — не стреляйте, я свой!» Вот такой наш герой оказался...
— Вот с-с-у-ка! — изумился Олег.
— А я о чем...
Ротный приказал всем, кто находился рядом, пересесть на чудом уцелевший «шишарик». Водила, бывший мент, нацепив на голову каску, заорал: «Это мой антирадар! Сниму только тогда, когда дома спать лягу!» — и надавил на газ и до самого Комсомольского ногу с педали не снимал. Наверное, это их и спасло — машина на хорошем ходу, и то, что они стояли в колонне предпоследними. Олег вспомнил, как прямо за ними залповым огнем накрыло взвод Деда. Сколько там выжило? Дед, пятидесятисемилетний мужик пошел воевать вместо сына: «Им же все равно там, в военкомате, кто именно, лишь бы статистика... И фамилия у нас с сыном одна, что странно (улыбался)... Пришла сыну повестка, а у него дочка только родилась, на работу хорошую устроился. Нет, подумал, лучше я пойду, я пожил уже. Дал триста долларов военкому — и пошел служить».
— Всю колонну уничтожили. Сожгли дотла. Сколько погибло, до сих пор сосчитать не могут. Большинство, как вот ты, Царь, без вести пропавшими числятся, — говорили за столом, разливая в стаканы. Олег от водки и душивших его слез уже плохо разбирал, кто и что говорит, так ему было горько и обидно за нелепые смерти друзей.
Он вспомнил, как на элеваторе возле Комсомольского, где они прятались в ночь с 27-го на 28-е, боец из, кажется, 51-й бригады, из тех, кого они подбирали по дороге по посадкам, передал ему паспорт Димы Илялетдинова, крымского татарина: «Все, что от вашего парня осталось. Нашли возле машины». Находились люди и из других частей и батальонов: побитые, обожженные, изорванные. Рассказывали страшные вещи о гибели товарищей, сожженной технике, о зверствах россиян: «В посадке, там, за горой, много наших пленных, мы пытались отбить — не получилось. Там их чечены и казачки дорезали...» В подбитом танке в кукурузе нашли тяжелораненого совсем еще молодого парнишку лет девятнадцати, как выяснилось, срочника российской армии. Пояснял сквозь нечеловеческие стоны, что перед выходом командиры забрали у них все документы, мобильные телефоны, сказали — высадка на учения, показали сектор обстрела — начали стрелять, а когда получили ответку, то поняли, что на войне. Паренек буквально минут двадцать продержался и умер, хотя помощь оказали, по возможности, какую смогли.
Деда той же ночью на элеваторе разбил инсульт — отняло правую руку и ногу, не выдержал бессмысленных смертей молодых ребят, большинство из которых возрастом были равны его сыну. Дед об одном тогда просил — чтобы не отдали в плен: «Лучше я умру! Не вытерплю такого позора на старости лет, оставьте мне гранату!» Бойцы отводили взгляды в сторону, не хотели даже представлять себе эту картину.
— А что с Д-десантником д-дальше стало? С россиянами ушел?
— На х... он ушел! В яме, где россияне собирали всех пленных и раненых, он им сдал замкомбата нашего, Коноваленко. Ходил свободно там, руки в брюки, как свой. Его первым и отпустили из плена. Говорили, что вернулся домой, в Новомосковск, за документами, и сразу же подался в бега. Его сейчас военная прокуратура ищет.
— А где С-санитар? — спрашивал Олег о знакомых бойцах. — Адвокат? — Бойцы пожимали плечами, никто не знал, что случилось с товарищами, припоминали только, как Адвокат вылетал из разорвавшейся на части машины вместе, кажется, с Джоником. Олега радовало только одно — никто и не видел, как ребят убили, а значит, есть надежда. Надежда есть даже тогда, когда кто-то видел, как человек падает мертвым, сраженный пулями или осколками, далеко не всегда это значит, что человек умер.
— А Д-дуло нашли? Хоть что-то?
— Не, только берцы. Их Лао забрал. — Лао тут же принес откуда-то из каптерки пыльные, все в красной глине, связанные шнурками, берцы. Подобрать в том аду берцы только что разорванного на куски товарища, таскать их с собой семь дней по посадкам и буеракам, скрываясь от российских солдат и не бросить — на это способен только он, Лао.
Царь осторожно взял берцы и заглянул внутрь.
— А г-де н-ноги? — удивился он.
Бойцы недоуменно пожали плечами.
— Хочешь с Дедом поговорить? Он сейчас дома, в Харькове, на больничке лежит. Алло, Дед? Передаю трубку!
Это был один из лучших дней в жизни, которые прожил Олег.
Документы отдали около шести. На улице моросил дождик, вдалеке, где-то севернее Краматорска, слышались уже знакомые раскаты тяжелой артиллерии: г-гух, г-гух, г-гух. Таксистом оказалась женщина, как говорят, повидавшая жизнь и знающая, куда нужно зайти и откуда правильно выйти. Не стесняясь, говорила вслух о том, что волновало в те дни многих:
— У меня два сына, так лучше пусть отсидят в тюрьме, чем пойдут воевать! Не пойму, что вам всем там неймется? Объявили бы Януковичу недоверие и поставили бы своего, а вы войной пошли! Все ж нормально было. Хорошо же жили, хорошо!
Наталья сначала не хотела вступать в спор, так устала от двух дней поездки без отдыха, но тут уже не выдержала:
— Да, вы жили, по вашему городу вижу, хорошо! Вижу, какие у вас тут дороги, какие остановки, какие вокзалы! Вы жили хорошо, да! — Она уже не сдерживала гнева. — А как остальная страна жила? Мы пахали на вас, мы! С каждого города башляли столько на ваш Донбасс, чтобы вы хорошо жили! Взять на заводе у вас зарплаты, и взять у нас! Что, не так?
— П-перестань! — старался успокоить жену Олег, но та никак не могла замолчать и говорила, говорила, говорила о том, как несладко живется в Украине простому человеку, как за двадцать с лишним лет потерялась вера во что-то лучшее и справедливое.
— За это ж люди и воюют... — начала было говорить таксистка, но вовремя осеклась.
— М-мы за это в-воюем!!! — тут не выдержал уже Олег.
Дальше, до самого автовокзала, молчали. Так оно для всех спокойнее.
— На автобусе или маршрутке лучше не ехать вам, поздно уже, — посоветовала напоследок таксистка. — Пока все блокпосты проедешь... Давайте лучше на поезд? Да и на жэдэ ждать лучше.
Плацкартный вагон быстро заполнился пассажирами. Наталье и Олегу достались боковые места, и они, откинув столик, разложили оставшуюся еду и начали потихоньку есть бутерброды. Рядом расположилась компания, очевидно, семья — одетая дорого, ухоженная женщина средних лет, рот — в ярко-красной помаде, судя по разговору, рядом сидел ее брат и их родители, к ним тут же подсели знакомые:
— У меня крестник, — хвасталась лощеная женщина, — в дэнээре уже до майора дослужился! Награды имеет! А был обычным слесарем в жэке.
— Эти козлы-укропы опять вчера нас бомбили! — поддерживали тему знакомые. — Когда они уже сдохнут?
От таких разговоров Олег и Наталья, переглядываясь, втянули головы в плечи. Перед самой отправкой в вагон зашли трое крупных мужчин. Когда они проходили мимо в поисках своих мест, Наталья услышала отрывок из их разговора: «Помочили укропов, надо ж и передохнуть чуток!» — и громкий смех. Она вжалась в сиденье. Ее не покидало ощущение, что они с мужем ездили в экстрим-тур, смертельно опасную экскурсию, и вот теперь наступает последнее испытание — поездка в поезде с врагами.
Лощеная с красными губами вышла в Харькове, за ней — три боевика, радующихся побывке. Наталья и Олег выходили из вагона последними, словно нехотя. Им еще предстояло добираться домой несколько часов, но очутиться в родной области, в родном селе, среди таких же, как ты, среди тех, кто думает с тобой одинаково, кто не будет по тебе стрелять, захотелось в ту же секунду, как только ноги коснулись перрона.
Когда сели в маршрутку, позвонил Лао. Сказал, что едет наконец на Дебальцево, там скоро будет горячо. Олег его понимал: пока их крутили в кровавой мясорубке под Иловайском, там, где-то далеко, в мирном Кременчуге, состоялся суд, и Андрюху заочно развели с женой, попутно отобрав квартиру, и машину, и, само собой, дочь — все это вдруг оказалось не его.
— Остался я на улице, братуха! Гол как сокол. Да я бы и так дочке все отдал, без суда. Но дочке! — сокрушался Лао. — На нее бы все переписал! Моя мама ходила на суд, видела, как жену на джипе какой-то толстый боров привозил. Жена на суде, представляешь, заявила, что дочка — не от меня! И даже какую-то экспертизу показывали. Все купили, суки!
Оспаривать судебное решение Андрей не стал. Посчитал, что лучшим ответом будет Дебальцево. На то он и Лао: «...каждый должен пройти свой путь». Олег закрыл глаза, вспомнил, как они добрались до первого украинского блокпоста около Волновахи, как попадали на землю от радости. Нацгвардейцам, ехавшим на Многополье, они отдали весь свой боекомплект, до последней гранаты. А дальше помнил уже только картинки из Одесского госпиталя, в который не помнил, как попал.
Жалость, с которой Наталья наблюдала за первыми шагами мужа дома — как он обживался по-новому с домашними вещами, как заходил на крыльцо, как неумело ел вилкой жареную картошку с яичницей, как жадно пил колодезную воду, как спал, как кричал во сне и плакал, и стонал; и дергал руками и ногами, как закрывал и прятал голову от чего-то ужасного, как выл, как шел, прихрамывая, по улице, как говорил с людьми, виновато улыбаясь, — ее жалость сменилась тем, что называют нежностью. С них обоих будто бы содрали кожу, и теперь они боялись ранить друг друга любым неосторожным словом или жестом. «Наверное, это и есть любовь?» — гадала Наталья. Любовь, которую они познали иначе, через много лет, прожитых вместе. Счета за газ и электричество, доллары, купленные по выгодному курсу и отложенные на ремонт, — все, что касалось материальной стороны жизни и до войны составляло главенствующую ее часть, вдруг отошло на задний план, стало казаться не таким уж и важным. «Главное, что все живы-здоровы! — думала Наталья. — И чтобы не было войны!» Но война по-прежнему шла.
Да, дома все как-то стало по-другому. Не так, как раньше. И не так, как в батальоне. Не такая стояла осень, как все остальные сорок пять, которые он уже повидал, но из которых далеко не все теперь помнил. Олега комиссовали, признали негодным к дальнейшему прохождению воинской службы, присвоили инвалидность — еще одну — к той, которую он скрыл весной в военкомате при зачислении в батальон. Первые недели дома родные не спускали с Олега глаз: он идет на улицу — и они за ним на улицу, он с лопатой или граблями — на огород — и они за ним крадутся на огород; боялись, чтобы не наложил на себя руки, много ведь историй разных рассказывают, тяжело им.
Олега эта назойливая опека раздражала. Близкие никак не могли понять, что человек, несколько раз избежавший смерти, видевший смерть своих товарищей, не будет умирать добровольно, разве что когда почувствует себя лишним. А Царь лишним себя не ощущал, наоборот, он жил с чувством выполненного — перед семьей и перед страной — долга. И это тоже было для него новое ощущение, новый вкус жизни, который он тщательно берег внутри себя. Единственное, чего он хотел и очень ждал первое время — тишины и покоя, чтобы ему не мешали смириться со всем пережитым. И звонков из батальона с хорошими новостями. Например, нашли Адвоката. Или — обменяли из плена Санитара. И что Лао по-прежнему живой. А в остальном — он хотел тишины. И в этом, как ни странно, лучше всех его понимала теща, приноравливаясь к зятю и оценивая его и предстоящую совместную жизнь с новой, неизведанной стороны. Пытаясь заполнить неловкие паузы, которые иногда возникали в разговорах из-за его контузии, теща шутила: «Четыре курочки у нас и один петушок, и тот хроменький!» А через пару недель, после двадцати лет брака и жизни Олега в прыймах, сказала:
— Наверное, зятек, надо бы тебя в доме прописать.
— Так правильно, м-мама, — согласился Олег. — Льготы ж положено.