«Газон» шел накатом, на одних дисках. В кабине, нервируя водилу, небритого младшего сержанта с позывным Феликс, командовала, яростно шипя, забытая рация. Далекий голос комбата приказывал пересаживаться на уцелевшую технику, но отделение, которое укрепилось в кузове за рюкзаками и ящиками с провизией, коней на переправе менять не спешило. Да, их грузовик похож на решето, шины напоминали разорванную Тузиком грелку, но зато внутри сидел живой водитель, а борта подшиты листами металла. Так что прыгать на другую машину под таким сумасшедшим огнем противника, пока эта не остановилась окончательно, не имело смысла. Они отстреливались вслепую, согнувшись в три погибели за бортом и дер­жа автоматы над головами. Били по лесополосам, туда, откуда свистели пули, но смертельная опасность больше исходила от мин и снарядов, которые прилетали из неизвестного далека, разрывая и прожигая насквозь.

Здесь шел бой между слепыми и глухими: слепые воевали, не видя врага, а глухие оставались равнодушными и беспощадными к стонам жертв.

Когда они оказались уже совсем в хвосте колонны, «газон» наконец выдохся и, громко фыркнув на прощание, издох. Отделение не успело занять круговую оборону на земле, как подъехал другой грузовик, полный «мух» и стрелкового оружия, притормозил, и они в мгновение забрались в кузов — места там оказалось мало, но ехать все равно лучше, чем лежать.

Там, в посадке, будто этого и ждали — по грузовику плотно заработал крупнокалиберный пулемет, и Иван услышал, как в такт пулям, бьющимся о борт, кто-то из товарищей монотонно тихонечко закричал: «а-а-а-а-а-а-а-а!» То ли боец был ранен, то ли он так боролся со страхом, Иван не успел понять — сильный удар разорвал ногу около бедра, и боль согнула его пополам. Через два десятка метров грузовик поймал в кабину заряд от «саушки» или танка — машину подбросило вверх, и все, кто сидел в кузове, подлетели вместе с ней, как игрушечные солдатики, а потом посыпались на землю.

Упал Иван неудачно — раненая нога завернулась чуть ли не за шею. Превозмогая дикую боль, одной рукой подтягивая и поддер­живая покалеченную конечность, он отполз на несколько метров в сторону от факела машины, и тут же увидел Джоника, который сидел справа, просто сидел на обочине и смотрел на пылающий грузовик. В обгоревшей форме и черной, будто обугленной, каске он был похож на черное чудовище. Дальше, разбросанные взрывом, дымились, распластавшись, тела мертвых бойцов. Иван узнал только Феликса — по командирским часам «Восток» на руке, которые удивительным образом уцелели.

— Джоник! — позвал товарища Иван. — Джоник!

Джоник не отзывался.

— Джоник! — Иван заорал.

Боец повернул голову в его сторону и достал гранату.

— Джоник! Это я, Адвокат! Джо-оник, не делай этого!

— Добровольцы не сдаются!

— Джоник, отдай гранату. Успеем еще! Сдохнуть еще успеем! — Каждое слово давалось Ивану с невероятным трудом. Он не знал, что человеку будет так трудно говорить.

Джоник послушался и спрятал гранату в разгрузку.

— Помоги мне. — Иван облегченно вздохнул. Все-таки убеждать — это когда-то было его работой. — Ползи сюда.

Джоник послушно лег на асфальт и пополз.

Иван отобрал у него гранату и обнаружил, что та без запала. Знал ли об этом Джоник? Какая разница. Главное, что он верил в возможность самоуничтожения. Автомат Ивана зацепился наплечным ремнем за борт, когда он вылетал с машины, это он хорошо запомнил, про автомат. Но как они вообще остались живы? Иван смутно вспоминал, как чьи-то сильные руки подхватили его и перекинули через борт через мгновение после ранения и за мгновение до взрыва. Это сделал Джоник? Наверняка. По крайней мере, остальные из их отделения лежали мертвыми около горящего грузовика.

Они притаились на обочине, среди невысокой травы. Как понимал свою дислокацию Иван, до ближайшего села — Новокатериновки — отсюда несколько километров. Да и кто там, в этой Новокатериновке? Свои, чужие? Как туда добраться фактически без ноги? А где-то здесь, в посадке, притаился беспощадный враг, который только и ждет, чтобы всадить в тебя побольше свинца. И чем обороняться? Из оружия они имели только магазины с патронами и две гранаты. Одну Иван отдал товарищу, на всякий случай. В индивидуальной аптечке нашел весьма скромный набор средств первой медицинской помощи: никакого обезболивающего, зато обрадовался, что есть бинты и жгут.

Колонна ушла далеко вперед, бой переместился следом за ней. Но как только Джоник начал перематывать Ивану ногу — перебита бедренная кость, но ничего, чтобы наложить шину, рядом не нашлось даже шомпола от автомата, — по ним открыли огонь. Били короткими очередями, трассерами, пули пролетали в метре-двух, будто проверяя — живы ли? — а может, действовали на нервы, принуждая к бегу.

Джоник и Иван лежали, не шевелясь. Вокруг горела трава, и пламя каждую минуту продвигалось все ближе.

— Как думаешь, дойдет до нас? — прошептал Иван, не поворачивая головы.

— У-у-у-у, э-э-э-э, — сказал Джоник. — Не-е зна...

Огонь стих практически под ними, когда уже начал лизать берцы. Ивану стоило больших усилий не пошевелиться — он точно знал, что умереть от пуль легче, чем сгореть заживо в медленном огне. Стрелять по ним перестали, бой раскачивался и гудел раскатами орудий уже у самого села. Вместе с боем перед глазами Ивана раскачивалось и гудело небо — облака летали, как на качелях, из стороны в сторону, и только солнце, будто лампа следователя, направленная в глаза, висело над ним и готово было в любую секунду свалиться на голову и испечь в раскаленной печи, как колобка. Очень хотелось пить. Из травы перед ним вдруг появилась голова замкомвзвода, затем головы еще двух бойцов:

— Сто там? — спросил Иван. Губы пересохли и не позволяли выговаривать все слова правильно.

— Там п...ц, — «замок», был как всегда, лаконичен.

— Кхто там? — уточнил вопрос Иван.

— Там раненые, убитые.

— Много?

— До хера. Давайте за нами в посадку.

— Из посадки стреляют.

— В другую, вот туда смотри! Видишь? Туда надо уходить.

— Нога перебита, не могу двигаться. Помогите.

— Не, бойцы, давайте сами. За мной! — скомандовал «замок» двоим своим. Из разгрузки у него торчала рация.

«Всегда был падлой! — не осуждая, подумал Иван. — Может, хоть по рации сообщит, где мы». Троица переползла дорогу. Один из бойцов, словно вспомнив, не глядя, кинул в их сторону аптечку. Пакет упал ровно посредине дороги, метрах в трех от края.

— Надо же, как повезло, — сказал Иван для Джоника, удивляясь, что по беглецам никто не выстрелил, но товарищ не отреагировал. — Джоник, там аптечка! Можно сделать укол! — Иван показал характерный жест. Джоник кивнул головой и пополз за медикаментами. Тут же из посадки, как по команде, открыли огонь.

Они пролежали неподвижно около часа. Периодически в их сторону постреливали. По характеру выстрелов Иван определил, что это, скорее, всего, бээмдэ лупит крупнокалиберным. От смерти их спасали небольшой холмик и события, которые развивались во­круг — время от времени там, в дальней посадке, отвлекались на другие цели. Джоник свернулся калачиком и закрыл глаза, демон­стрируя полное равнодушие к смерти. Пожалуй, ему действительно было все равно. Возможно, именно поэтому он и записался в добровольческий батальон. Насколько Иван был в курсе, Джоник ушел из семьи и бросил бизнес задолго до Майдана и войны, но что по­служило первопричиной внутреннего кризиса у товарища, он не знал. В армейском быту Джоник был милейшим улыбчивым человеком, к тому же, никто лучше него в батальоне не готовил плов и мясо. Плов и мясо — это было когда-то очень вкусно, но сейчас от одной мысли о шашлыках Ивана выворачивало — поднимавшийся ветерок дурманил голову сладким запахом сгоревшей человеческой плоти, исходивший от обугленных товарищей. «Как я смогу забыть этот запах? — с ужасом думал Иван, и крупные капли пота покрывали лоб. — Как?» Капли он вытирал тыльной стороной ладони, которую потом облизывал, — от жажды это не спасало, даже, скорее, наоборот, от соленого пота пить хотелось еще больше. Иван испытывал мучительную боль и понимал, что еще немного и он начнет терять сознание. Хорошо, что удалось остановить кровь, но надолго ли? И как отсюда выбираться? Где наши? Где враги? Кто враги? Он услышал шорох травы — в их сторону ползли люди. Полз­ли тихо, осторожно, значит, наверняка свои. Затаившись в небольшой ложбинке в метрах десяти, они стали оказывать помощь своему тяжелораненому товарищу, но шансы того остаться в живых, судя по доносившемуся разговору, были минимальны:

— Давай, братишка, не спи, не спи!

— Он уходит!

— Уколи ему что-нибудь!

— Да что я уколю?

Иван подумал, что эти ребята тащат своего товарища на себе и борются за его жизнь до самого последнего, и позавидовал.

— Эй, братишка! Ты живой? — это окликнули его, Ивана.

Он подал голос. К нему подполз хорошо экипированный боец со снайперской винтовкой.

— Помощь нужна?

— Мне ногу перебило. Нужно обезболить и шину наложить.

— А с ним что? «Двухсотый»? — кивнул на Джоника.

— Контузия. Вы осторожней, тут из той посадки шмаляют.

Подполз санитар. Ивану вкололи два обезболивающих, обработали и перевязали рану. Шины не нашлось.

— Цшто там?

— Скоро попустит чуток. Тяжелая рана. Нужно в госпиталь. Можешь без ноги остаться.

— А там? — Иван взглядом показал в сторону, откуда они с Джоником приехали.

— Там п...ц.

— А вы откуда?

— Мы оттуда. — Снайпер показал в сторону Новокатериновки. — В посадке не очень большие группы: минометы, бээмдэ, пулеметы. Дальше «грады» стоят. Вон там, на горе возле села, — российские десантники, укрепрайон, мы их хорошо из минометов «погладили». Зенитки у них там, агээсы. Хотел поработать плотнее, — кивнул на винтовку, — не разрешили. Странная война, я на такой впервые...

— Пришлось уже?

— Да. Ирак. Еще кое-где. Неважно. Давай уходить, братишка. Буди друга.

Иван подтолкнул рукой Джоника. Тот поднял голову, будто бы ничего не происходило, и улыбнулся.

— Веселый какой! — удивился снайпер. — Спроси его, он сможет тебя тащить? Нас там пятеро. — Показал взглядом в сторону ложбинки. — Один уже «двухсотый», только что... Но я его не брошу — мы с ним три войны прошли; один ранен в ногу и руку, третий контужен и дезориентирован. Мы только с санитаром целые. Так что тянуть тебя, кроме него, некому.

— Джоник, ты сможешь меня тянуть?

Джоник улыбнулся.

Снайпер и санитар поползли к своим. Иван взял руку Джоника и приложил к своей одежде:

— Хватай!

Джоник упирался ногами в землю изо всех сил, но сил у него осталось немного. Извиваясь, он напоминал обессиленного черного дождевого червя, на которого не клюнет даже самый голодный карась в озере. Джоник еле дотянул Ивана до ложбинки и, тяжело хрипя, откинулся на спину. Лицо его покрылось потом, из левого уха текла кровь. По первой группе из посадки открыли огонь, дальше перемещаться стало рискованно, и Иван порадовался хотя бы тому, что здесь, в ложбинке, они имеют теперь более надежное укрытие. Отсюда хорошо просматривалась в обе стороны асфальтированная дорога, тут не так сильно выгорела трава. Снайпер вернулся:

— Чего лежим? Мы уже в посадке.

«Рисковый мужик».

— Он меня не дотащит.

— Тогда пусть уходит вместе с нами. Нашего санитара ранило, так что давай, братишка, план такой: мы отходим в посадку и ждем, пока стемнеет. Потом тебя заберем. Сейчас тебя не вытащить, сам понимаешь.

Иван просчитал этот вариант наперед и полностью с ним внутренне согласился. Теперь оставалось уговорить Джоника уйти со снайпером.

— Джоник, ты должен уйти с ними. Ночью за мной вернешься. Дружище, ты понял?

Джоник ни черта не понял, только махнул головой и показал гранату. Снайпер снова заулыбался, хотя это было совсем не смешно.

— Ползи за ним! — И Джоник, не оглядываясь, пополз. — Притворяйся мертвым, братишка! — посоветовал напоследок снайпер.

«Я постараюсь».

Иван остался один. Время, остановившись несколько часов назад, снова пришло в движение. Очень хотелось пить — воды оставалось, может, грамм пятьдесят, на самом донышке фляги, и он не рискнул употребить последний запас. Есть не хотелось, хотя подкрепиться не помешало бы, но рюкзак с небогатыми запасами сгорел вместе с машиной, а в карманах он ничего не носил: ни сухарей, ни шоколада. Так он пролежал до вечера, несколько раз засыпая или впадая в беспамятство, — подействовало обезболивающее. К вечеру стало прохладнее, и дышать стало легче. Когда начало темнеть, со стороны посадки раздались странные звуки — будто бы ломали ветки, и Иван сквозь сон подумал, не для носилок ли ломают его товарищи деревья? Но потом услышал голоса: «Выходи! Не бойся!» — и тут же выстрелы. Одиночные выстрелы дуплетами звучали и со стороны разбитой колонны, и он с ужасом понял, что идет зачистка и это добивают раненых. Он сжался до размеров черного муравья и пожалел, что люди не обладают качеством хамелеона сливаться с окружающей природой. «Заметить меня нелегко, — уговаривал он сам себя. — Земля — красно-черная, трава — черная и желто-зеленая, и я весь такой же — красный от крови и черный от гари».

К счастью, зачистка продолжалась недолго. Начало темнеть, и голоса и шорох шагов исчезли в наступающем сумраке. С темнотой пришел холод, и Иван начал замерзать. Уже поздним вечером — часы показывали 22.51 — в сторону, откуда приехала колонна, рассекая ночь и дополняя огнями Млечный Путь, полетели снаряды реактивной артиллерии. Стреляли, скорее всего, украинские «грады» и «ураганы». Россияне подогнали свою реактивную арту сначала поближе к разбитой колонне, откуда выпустили несколько залпов в ответ, а потом машины, сопровождаемые бээмдэ, подошли на расстояние 20—30 метров к Ивановой ложбинке и стали наносить ответные удары. Иван никогда не присутствовал при работе «градов», и вся эта канонада — пролетающие над головой в сторону врага снаряды, оставляющие в ночном небе светящиеся хвосты, стреляющие рядом установки, грохот — казалась чем-то нереальным, ненастоящим. Ему не верилось, что эти огни могут кого-то убить, кому-то причинить вред.

Около двух часов ночи «грады» и бээмдэ уехали, но ночная канонада не утихла. Почувствовав, как коченеют от колючего ночного холода пальцы на руках и здоровая нога, он решил ползти в посадку. Иван рассчитывал там спрятаться, но для начала хотел понять, что произошло с отрядом, с которым ушел Джоник. Может, они просто ждали, когда уедут «грады»? Но их также могли найти и убить, и тогда этой ночью рассчитывать ему точно не на кого. Ползти Иван мог только по прямой, перебитое бедро не давало возможности маневра. Метров 300—400 до посадки он преодолел за два часа. В самом начале лесополосы Иван наткнулся на снайпера. Он узнал его по каске, валяющейся рядом, — тот лежал, уткнувшись головой в руки, словно прилег прикорнуть на минутку или притворился спящим. «Притворяйся мертвым, братишка!» — вспомнил Иван последнее наставление снайпера. Винтовки он не обнаружил. Через несколько метров, передвигаясь из последних сил, уткнулся в укрепрайон: бетон, бойницы, окопы, деревья, на которых набито железо. Укрепления уходили в темноту лесополосы, и Иван не риск­нул искать вход, да и силы уже покидали тело. Ему оставалось только догадываться, что случилось с Джоником, санитаром и другими бойцами, которые уползли днем. Они спаслись или их захватили в плен? Может, их также дострелили, как и других раненых и пленных? А если ушли, то где они сейчас и стоит ли ему рассчитывать на помощь? Хочется верить, что ушли, а снайпер их прикрывал и жертва его не оказалась напрасной. Почему он не воспользовался укрепрайоном? Не успел? Внезапно пошел крупный дождь, и Иван остался лежать некоторое время возле снайпера, перевернув его каску. Когда в нее немного набралось воды, он жадно выпил. Он полежал еще, промокший до нитки, рассчитывая набрать воды про запас, но дождь закончился. Иван облизал мокрые листы с кустов, до которых мог дотянуться рукой, и, набравшись сил, решил ползти на свое место, в ложбинку. Сюда, в посадку, в любой момент могли вернуться враги.

Возвращался он, дрожа всем телом, ближе к утру, по влажной от росы траве, полз и думал: «Буду лучше скользить!» — но с каждым метром сил оставалось все меньше.

Утром приятно просыпаться в поле, среди травы, под треск кузнечиков и пение птиц. Но в то утро под Новокатериновкой в полях стояла неестественная тишина. Иван открыл глаза и долго смотрел в чистое небо, в котором быстро набирало силу безжалостное солнце. Промокший, он сильно замерз ночью, но самое страшное, как он понимал, ожидало его впереди — жаркий бесконечный день неизвестности. Организм просил воды и пищи, нога неистово болела, и Иван переживал, что может начаться заражение, и тогда — прощай, левая нижняя конечность. Вдруг он услышал сильный рев: в сторону села мчали украинские бэтээры, около десятка. По ним сразу же открыли огонь из посадки, но бэтээры не остановились и продолжили атаку. Тут же заработали «ураганы», залпы ложились не далее чем в 400-х метрах от Ивана, который сожалел, что столько снарядов пропадает зря — били неточно, в поле. Тут же прилетела украинская авиация — два самолета — и нанесла удар по лесополосе, а бэтээры тем временем безуспешно, но героически пытались прорвать оборону. Если бы в тот момент к ним подошло подкрепление, хотя бы пару танков, то наверняка бы их героизм принес результат. Один из бэтээров мчал мимо Ивана, из люка выглядывал боец и что-то кричал в рацию.

— Эй, эй! Забери меня! — Иван понимал, как мало он сейчас похож на бойца украинской армии. Просто лежит какой-то черно-красный человек с забинтованной ногой посреди выжженного поля у дороги и просит его забрать.

— Сейчас, сейчас! — закричал боец из люка, он даже наверняка не понял, что перед ним — раненый. Бэха на полной скорости, поливая пулеметом, вонзилась в посадку, где тут же получила в бок из «мухи» и задымила. Из нее начали выскакивать бойцы. Иван видел, как падают ребята, скошенные очередями, на траву, как жалобно звучат их предсмертные крики и сжимал от боли и ненависти кулаки. Чем он мог им помочь?!

Он слушал бой, который переместился в глубь села и шел, очевидно, с переменным успехом.

Где-то к 15.00 все стихло — Иван был убежден, что украинские войска выбили противника из Новокатериновки и развивают наступления, поэтому настроился на лучшее. Однако время шло, ни­кто не шел и не искал раненых и убитых, не было видно никакого перемещения техники и людей. Округа будто вымерла, и если бы не мошкара, то Иван бы подумал, что так оно и есть. Он беспокоился — в ноге начался воспалительный процесс, заражение, еще немного — и ампутации не избежать. Но если его найдут в ближайшие несколько часов, то при современном уровне развитии медицины можно надеяться сохранить ногу. К тому же, он слышал, что многих тяжелых с такими ранениями отправляют на лечение за границу. Иван перебирал в уме, кому из знакомых врачей нужно позвонить, как только его доставят в госпиталь; кому вообще нужно позвонить в первую очередь, когда ему в руки попадет телефон и появится связь: жене, детям, маме. Постепенно он увлекся своим будущим пребыванием дома: «Шкаф давно хотел переставить. Диван поменять нужно, совсем спать неудобно, продавили с Ленкой». Запланировал отдать дочку с сентября в художественную школу, вроде у нее неплохо получается, в садике хвалят. Иван понимал, что со службой в армии для него покончено, он свое отвоевал. Наверное, получит инвалидность, но все равно вернется к адвокатской деятельности: «Ну, теперь-то все будет иначе, — размечтался он. — Без взяток они точно проиграют!» Дело, о котором он вспомнил, было давнее, негромкое, таких сотни в каждом городе — ДТП с участием милиционера. Пострадавшая осталась инвалидом, обстоятельства отягощающие — алкоголь, превышение скорости, пешеходный переход. Казалось бы, что сложного? Но в ходе следствия свидетели начали менять свои показания — на каждого из них у милиции нашлась управа. И вот уже, оказывается, пострадавшая шла не по пешеходному переходу, а рядом, и не шла, а бежала, и не на открытом пространстве, а выскочила из-за автобуса. Следователь подменил результаты экспертизы ДАИ, пропал из дела тест на алкоголь — и вот уже «одним простым движением руки» пострадавшую переквалифицируют в виновника аварии. Судья прямо назвала Ивану сумму, которую нужно заплатить за позитивное решение, перед этим на деньги намекал следователь, но одинокая пожилая женщина таких денег не имела, да и не практиковал Иван взятки. Они, конечно, проиграли суд, проиграли апелляцию, теперь дело два года мертвым грузом лежало в кассации — там просили три тысячи долларов только за начало слушаний, даже не за результат — и с улыбкой показывали комнаты, заваленные другими подобными делами и жалобами на их не рассмотрение. Тем временем мент, сбивший бабушку, подал иск с требованием компенсировать разбитую машину. И если он этот суд выиграет, у старухи отберут квартиру — других денег восстанавливать дорогущий джип майора милиции у нее не имелось. Откуда у простого майора милиции джип за 70 тысяч долларов, никого не волновало. Ивану это дело не приносило ни славы, ни денег, одни неприятности, но он уперто лез на рожон и портил отношения с милицией и судьями, что в Украине для адвоката равносильно поставить на профессии крест. По­страдавшая не вызывала у него симпатий, она оказалась невероятно склочной женщиной, не зря, наверное, одинокой, но в то же время — невероятно упертой и боролась до конца. Наверное, потому что она просто не имела другого выхода. Дело можно было считать классическим случаем, сияющей вершиной цинизма системы, и поэтому для Ивана оно, несмотря на кажущуюся малость, стало очень важным и очень личным, несмотря на все «но». Именно в этой малости скрывалась вся подлость — дьявол прячется в мелочах, да? —  когда беззащитных людей государство лишает права на справедливость. «Ну, теперь-то все изменится, — размышлял, лежа в обгоревшей траве, Адвокат. — Теперь, после Майдана и Небесной сотни, после тысяч убитых и раненых в этой войне, в которой мы обязательно победим, никто не посмеет вымогать взятки и нарушать закон!» Наверное, если говорить о той пружине, которая отправила Ивана на фронт, то называлась она именно «жажда справедливости». Собственно, в ее несомненном торжестве он был убежден — пусть даже в рамках действующего законодательства, и поэтому даже тяжелое ранение не сильно его беспокоило. Он ушел добровольцем, прекрасно понимая, что его могут убить. И если за торжество справедливости нужно заплатить такую цену — он был готов, как бы пафосно это не звучало. Но сейчас, конечно, он хотел выжить. Он совсем не хотел отдавать свою жизнь просто так, за бесценок, так глупо — прилетели на вертолетах, сели в машины, попали в засаду — гора трупов и покореженной техники. Что это за бездарная война?!

Из размышлений его вырвал звук едущего велосипеда. Небритый мужик неопределенного возраста в резиновых сапогах, синей бейсболке и с папиросой во рту равномерно крутил педали по направлению Новокатериновки.

— Помогите, — прохрипел Иван, — пожалуйста. Дайте воды!

Мужик равнодушно посмотрел на солдата и, не сбавляя и не прибавляя скорости, поехал дальше. Возможно, он даже позвенел звоночком, а возможно, это Ивану просто показалось, но в том, что велосипедист его четко видел, он не сомневался. Иван любил звук едущего велосипеда, но не современного, спортивного, а доброй старой «Украины» — неповторимое шуршание шин по дороге и характерный скрип звездочек и цепи он не спутал бы ни с одним звуком в мире. Мужик, вне сомнений, проехал на «Украине». Проехал по Украине. Вопрос, куда? Может, за помощью? Или за сепаратистами? Скорее всего, в магазин, за водкой. А потом за сепаратистами. Иван уже пожалел, что обозначил себя.

Через полчаса он увидел, как по шоссе на средней скорости едет легковая машина синего цвета. На зеркале и антенне были привязаны большие белые тряпки, так мирные жители обозначали на Донбассе свой транспорт в целях безопасности. Иван подумал, как можно дать о себе знать, может, подползти поближе к обочине? Нет, не успеет... Вдруг по машине из посадки открыли стрельбу — Иван даже вздрогнул от неожиданности. По звуку он определил, что лупят из крупнокалиберного пулемета. Машина — это оказался «девятый» «жигуль», «девятка» — резко затормозила, вильнула на дороге и остановилась на обочине в пяти метрах от Ивана. Со стороны водителя выскочил плотный темноволосый мужчина в светлых шортах и футболке и начал размахивать белой тряпкой и громко кричать в сторону посадки: «Не стреляйте, не стреляйте, здесь мирные!» — и тут же получил еще одну очередь трассирующими. Пули попали в грудную клетку, мужчина захрипел и упал на асфальт. Иван не мог поверить своим глазам: война есть война, и когда убивают солдат, это в порядке вещей. Но кто и зачем стрелял по гражданским на поражение? Не видеть, что это обычная легковушка с белыми тряпками, невозможно! Стреляли спокойно, с расстановкой, как в тире, ни одна пуля не ушла мимо, все легло точно в цель. Через пару минут мужчина, хрипя — пули насквозь пробили легкие, — сумев проползти пару метров к обочине, умер. Он лежал перед машиной в пыли — грязно-белый, крупный, и кровь быстро вытекала из него, бежала по твердому грунту в пыльную траву. Осторожно, очень осторожно — Иван увидел, как кто-то очень осторожно открывает задние двери машины, и на землю сначала становятся маленькие детские ноги, а затем — взрослые женские большие. Через несколько мгновений в придорожную траву опустилась девочка лет четырех-пяти с привязанным к плечу платком, фиксирующим руку, за ней из машины буквально выпадала молодая женщина. Женщина сразу легла на траву, одной рукой прикрывая окровавленный живот, второй обнимая и закрывая собой девочку. Женщине было очень больно, Иван хорошо видел ее лицо, перекошенное страданиями, но она не стонала и старалась не подавать виду, тихонько только так уговаривала девочку не плакать и спокойно полежать:

— Минуточку давай здесь полежим, отдохнем. Мама очень устала, пожалуйста, — женщина прикрывала кофтой себе живот, пытаясь приостановить кровь.

— Мамочка, у меня плечико сильно болит!

— Сейчас, давай, поцелую, а потом мамочка отдохнет, подует вот так легонечко — и плечико вылечит. Хорошо?

— Хорошо, — девочка уткнулась головой в мамино плечо.

Иван лихорадочно думал, чем он может помочь. Ползти к машине он будет долго — сил после ночного похода практически не оставалось, и пока доползет, уже ни обезболивающее, ни жгут, ни бинт раненой могут не понадобиться. Да и как он доползет? Застрелят же.

— Вы тяжело ранены? — окликнул он, напрягая все тело, женщину.

Та слегка подняла голову:

— Где вы? — спросила ровным сильным голосом, будто и не тяжело ранена.

— Я здесь, в траве.

— Не можете показаться?

— Не бойтесь, я солдат. Мне перебило ногу, практически не двигаюсь. Выглянуть не могу — застрелят. Что с девочкой? Вы тяжело ранены?

— Ее в плечо ранило, меня — в живот, — женщина говорила, опершись на локоть.

— У меня есть бинты. Вы можете подползти? Если поползете по несгоревшей траве, вон там, чуть дальше, то вас не заметят.

— Да, еще, наверное, могу, — сказала женщина, — но не хочу. В машине — моя старшая дочь, ей тринадцать лет, и мама — ей шестьдесят. Мой муж... тоже убит. Я не смогу с этим жить, нет.

— Как вас зовут?

— Татьяна.

— А девочку?

— Яна.

— Сколько лет?

— Скоро будет пять.

— Меня Иван зовут. Таня, но Яна жива! Ей нужна ваша помощь, ей нужна мама.

— Ваня, мне срочно нужно в больницу. Срочно, понимаете? У меня весь живот в клочья разорван, там живого места нет. Меня не спасти здесь. Вы это понимаете?

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Вы сможете сделать себе сами укол обезболивающего? У меня остался один.

— Мне физически не больно. Странно, но я ничего не чувствую. Только сердце разрывается, так болит... Не могу поверить, не могу осознать, что это произошло — здесь, у нас, с нами, со мной, с моими детьми.

Она не плакала, не жаловалась на судьбу, просто размышляла вслух. Иван решил говорить меньше, чтобы сохранить им обоим силы.

— Держите, — кинул, как мог, индивидуальный пакет с бинтами, который немного не долетел до машины. — Нельзя сдаваться.

— Мама, с кем ты разговариваешь? — отозвалась Яна.

— Яночка, это дядя Ваня, мой хороший друг. Когда я засну, ты должна его слушаться. Он отвезет тебя к бабушке. Хорошо? Пообещай мне, котеночек!

— Да, мамочка. Обещаю.

— Вы не должны спать, Таня! Попробуйте дотянуться до пакета. Он недалеко, вне видимости пулемета, машина его прикрывает.

— Не хочу. Извините. Он вам больше нужен.

— Перевяжите дочку, — Иван понимал, что у Татьяны — болевой шок и она может принимать неадекватные решения. Но то, как она оценивала свое состояние здоровья, звучало убедительно. Печально, но убедительно и неотвратимо.

— Как вы здесь оказались?

— Мы ехали от бабушки, из Харцызска, домой в Донецк. По Харцызску ходили слухи, что в городе не сегодня-завтра начнутся активные боевые действия... Решили, что нужно срочно ехать. Нарвали простыней на белые флаги, навязали на машину. Заехали к брату мужа под Успенку, по делам. Никто не тронул... Потом поехали по этой проклятой дороге... Кто мог это сделать? Кому нужно стрелять по детям?

— Мама, а где папа?

— Папа спит.

— А почему бабушка и Диана в машине?

— Они очень устали, Яночка. Полежи еще немножко возле меня, пожалуйста.

— Хорошо, мама.

— А что с вами случилось?

— Нашу колонну тут разбили, на этой дороге. Видели сожженные грузовики?

— Да. Много людей вдоль дороги. Убитых, черных, безголовых. Страшно смотреть.

— Это наши. Кому повезло — ушел, остальные тут остались. И я тоже. Уже сутки... Моих товарищей, которые должны меня забрать, наверное, убили. Вон там, в посадке, точно лежит один. Где остальные, не знаю.

— Вы — мобилизованный?

— Нет. Я — доброволец.

— А я — учитель математики.

— Моя жена тоже учитель, географичка.

— Ваня, у вас есть дети?

— Двое: мальчику десять лет, а девочке — скоро шесть. Чуть старше Яны.

— Почему вы стали добровольцем? Двое маленьких детей...

— Именно потому и стал — из-за них.

— Из-за денег?

— Нет-нет! Я по профессии — адвокат, хорошо зарабатывал.

— Послушайте, Ваня. Тут, в машине, на заднем сиденье, моя сумка... За мамой... Там лежат документы, мобильный, деньги, тысяч шесть. В телефоне найдете номер телефона бабушки из Харцызска, она так и записана «Бабушка Харцызск». Лидия Николаевна Терехина, это мама мужа. Запомните?

Татьяна давала инструкции сдержанно, тихо, будто рассказывала подруге рецепт новогоднего торта.

— Ваня, вы должны спасти Яну. Не знаю как, но у вас нет другого выхода. Понимаете?

Иван понимал. В машине наверняка есть вода и какая-то еда, плечо девочке он перевяжет. А что потом? Боль в раздробленной ноге отходила на второй план, его собственная судьба отходила на второй план. Он по-прежнему хотел выжить, но осознавал, что цена его спасения теперь гораздо выше — жизнь этой маленькой девочки.

— Ваня, тут, кажется, пахнет бензином. — Татьяна провела рукой за спиной. — Да, пробило бензобак, я практически лежу в луже. Что делать?

— Если выстрелят и попадут, то машина взорвется, — Иван похолодел. — А вы сгорите. Надо убрать ребенка оттуда. Она маленькая, пусть аккуратно ползет сюда, вон там дальше трава высокая.

— Вы уверены?

— Таня, я предлагаю, а вы принимайте решение.

— Хорошо. Яночка, доченька, посмотри на меня, пожалуйста. Яночка, давай поиграем в игру: тебе нужно тихонечко доползти до дяди Вани, чтобы я тебя не заметила. Хорошо? Смотри: ложись на животик и ползи, толкайся ручками и ножками. Ты только голову не поднимай, а то молния ударит.

— Молния?

— Да, молния. Видела молнию, которая нашу машину сломала?

Яна закивала головой и стала ложиться на землю.

— Ай-ай, колется, мама! Травка колется!

— Потерпи, солнышко. Ты той ручкой, которая болит, не толкайся, прижми ее к себе, а сама на бочок, на бочок и ползи, ножками толкайся, вот так, молодец!

Девочка неумело поползла в траву.

— Пошла? — спросил Иван.

— Да. Сейчас важно, чтобы она вам поверила.

— Да.

Через несколько минут на него смотрело замурзанное недовольное детское личико: светло-русые кудряшки, большие серые глазища, вздернутый носик. «На маму не очень похожа, — зачем-то заметил Иван. — Хорошо, что футболка темная».

— Я победила?

— Что? — не понял солдат, но потом спохватился. — Да, конечно! Иди сюда, — он похлопал рукою рядом с собой, куда нарвал и нагреб две скудные кучки травы.

— А где мой приз? — Девочка подползла, и Иван уложил ее рядышком на бочок, так, чтобы видеть глаза.

— Таня! Таня! — тихонько позвал.

— Извините, тяжело...

— Яна здесь.

— Хорошо...

— Таня...

— Мама!

— Мама спит.

Кусая губы, пытаясь сдержать эмоции, он смотрел сквозь траву — Татьяна лежала на том же месте, положив голову на вытянутую руку, поджав колени к животу, в крови и бензине.

— Таня! — окликнул последний раз. И как можно бодрее тихим голосом спросил девочку. — Ну что, давай знакомиться поближе?  Меня дядей Ваней зовут. А тебя как?

— Яна.

— Сколько тебе лет?

— Скоро будет пять. А тебе сколько?

— Тридцать шесть.

— Ого. Дядя Ваня, ты уже большой. А что ты здесь делаешь?

— Лежу. Мне ножку ранило, ходить больно. Давай посмотрим, что у тебя с ручкой, хорошо?

— Хорошо.

Ранение, к счастью, если не принимать внимание, что это ребенок, оказалось не опасным — сквозное в плечо, мелкий калибр, кость не задета. Просто чудо, что при таком обстреле она осталась жива. Иван изорвал свою футболку на бинты и сделал перевязку. Девочка совсем не плакала, будто и не испытывала боли, только сипела и морщила мордашку.

— Можно, я пойду к маме? — Девочка попыталась встать.

— Нет-нет, мама спит, не ходи, а то молнией убьет! — Иван схватил Яну за руку и прижал к земле так сильно, что кажется, побелели пальцы. — Давай в облака поиграем?

— В облака?

— Да, в облака. Знаешь такую игру? Нет? Нужно тихонько лежать на спине и искать в небе облака, похожие на зверушек. Кто больше зверушек найдет, тот и выиграет. Только одно правило — руки вверх не поднимать и говорить шепотом. Договорились?

Считать на небе зверушек Иван начал давно, когда еще встречался с будущей женой и они на велосипедах выезжали далеко за город и валялись в траве, рассматривая небо. Потом они считали зверушек на небе с сыном, потом — с дочкой и всей семьей.

— Я вижу кролика! — сказала Яна. — Вот он скачет! — Облако действительно имело два удлинения сбоку, слегка похожие на кроличьи уши, но на этом его сходство с кроликом заканчивалось.

— Вот! Уже один — ноль в твою пользу! — прошептал Адвокат.

За несколько минут Яна нашла на небе еще одного кролика, трех котиков и две собачки. Иван не нашел никого. Пока девочка была занята, он лихорадочно думал, что предпринять. Решил, как только стемнеет, ползти к машине — за водой, едой, деньгами и документами. А потом... потом надеяться на еще одно чудо.

Ближе к вечеру Яна заснула. Проспала около часа и, только открыв глаза, попросила пить и есть.

— Ничего нет, — прошептал Иван и погладил девочку по голове. От своего бессилия ему хотелось закричать. Плечо по-прежнему кровоточило, и Иван следил за тем, чтобы вовремя делать перевязки. — Сейчас, потерпи немного...

Когда стемнело, поползли к машине. Оставаться одна Яна категорически отказалась — как только он начинал движение, она тоже начинала ползти за ним, останавливался — девочка тоже замирала в траве, как в детской игре. Пять метров дались Ивану с неимоверным трудом. Девочка доползла, как Иван не старался, первой, тронула маму за ногу:

— Мама, мамочка! Вставай, поехали домой. Ну, пожалуйста.

Татьяна не пошевелилась. Весь вечер Иван подбирал слова: что он скажет, когда они подползут к машине? Он должен найти какое-то объяснение, но как объяснить незнакомому ребенку смерть? Как сказать, что мамы и папы — больше нет?

— Яночка, мама очень устала. Она крепко спит. — Иван не придумал ничего лучшего.

— А когда она проснется?

— Мы сейчас возьмем все, что нужно, и пойдем искать твою бабушку. А потом с бабушкой вы встретитесь с мамой.

— С папой и Дианой?

Иван задержался с ответом:

— Да. Но сначала нам нужно найти бабушку.

— Дядя Ваня, ты не понимаешь — бабушка сидит в машине!

— Тсс, не шуми. Мама нам сказала — помнишь? — искать другую бабушку, бабушку Лиду. Вы у нее в гостях были. Ты вот здесь посиди тихонько, не мешай маме отдыхать, а я пока посмотрю, как там они себя чувствуют...

— Хорошо, — согласилась Яна. Легла, распластав свое маленькое худое тельце, раскинув руки, наклонила голову совсем низко к траве, пропахшей гарью, бензином и кровью, и шепотом заговорила, делясь с мамой успехами сегодняшнего дня. — Мамочка, я нашла на небе двух котиков, двух кроликов и три собачки. Они такие пушистые...

Девочка продолжала говорить, как во сне, а Иван, преодолевая сопротивление мертвого тела и стараясь не потревожить свое перебитое бедро, пытался стать на одно колено и поискать на заднем сиденье сумочку Татьяны. Бабушка лежала на сиденье на правом боку. Иван рассмотрел в темноте, что ноги ей практически ото­рвало крупнокалиберными пулями, а левый бок превратился в кровавое месиво. Иван пошарил рядом рукой: кровь, тряпки, ошметки внутренностей. Опустился вниз, так стало легче лежать, пошарил рукой по полу, нащупал две сумки, в одной из них нашел все, о чем говорила Татьяна: деньги, телефон, свидетельство о рождении. Все распихал по карманам. Копаясь по чужим вещам незнакомых и мерт­вых людей, Иван не мог избавиться от чувства вины, хотя рылся с разрешения и по крайней необходимости. На первом сиденье, откинув красивое лицо набок, полулежала старшая дочь Диана. Иван внимательно ее осмотрел — умерла, скорее всего, мгновенно от многочисленных пулевых ранений. В целом беглый осмотр автомобиля показал, что по нему стреляли из крупнокалиберного (14.5) пулемета, также на дверцах видны отверстия от пуль калибра 7.62. Самого главного для себя — воды, Иван не нашел, все пластиковые бутылки покрошило пулями. Зато нашел три бутерброда с сыром и маслом, один тут же, не выползая из машины, роняя крошки, жадно съел.

— Говори маме «спокойной ночи», — обратился к девочке, отдавая бутерброды. — Возьми, покушай.

— Спокойной ночи, мамочка, — девочка потянулась к маме и поцеловала в лоб. — Спокойной ночи, котенок! — сама ответила за маму. — Я не пойду, — вдруг сказала Яна. — Буду с мамой спать, я устала. — И легла рядышком, прямо в подсыхающее пятно крови.

Иван поморщился. Он сидел, опершись спиною на машину, удобно устроив раненую ногу. После бутерброда ему захотелось спать, но спать было нельзя. Если они хотят выжить, им нужно уходить отсюда, в любой момент могут прийти те, кто убил граждан­ских: посмотреть, не осталось ли живых свидетелей, помародер­ствовать, уничтожить, поджечь машину, скрыть следы преступления.

Село мерцало далекими огнями. Вчера на том месте зияла сплошная темнота, наверняка жители или ушли, или прятались по подвалам, бой артиллерии шел жуткий. А сегодня вернулись в дома, значит, что-то знают, раз не боятся.

— Яночка, ты помнишь, что говорила тебе мама?

Девочка картинно закрыла глаза.

— Мама тебе говорила слушаться меня и искать бабушку Лиду. Так?

— Так, — ответила девочка. — Но теперь, дядя Ваня, я рядышком с мамой. Она проснется, и мы вместе найдем бабушку.

— Мама сама не проснется. — Иван лихорадочно подбирал аргументы. — Маму может разбудить только твоя бабушка!

«Что же я так вру, Господи?! Как же ей потом будут объяснять, куда делись папа с мамой, сестра и бабушка? Я же буду выглядеть в ее глазах ужасным лжецом!»

— Это как в сказке про спящую принцессу? Я вернусь, поцелую маму — и она проснется?

— Да, — обрадовался солдат. — Это как в сказке.

«Очень страшной сказке».

— А зачем ведьма усыпила принцессу?

— Какая ведьма?

— Ну, из сказки!

— А, из сказки! — Иван припомнил сюжет. — У ведьмы был мотив. Ее король не пригласил на праздник, и она обиделась.

— А какой мотив у молнии?

— Молнии?

— Да, молнии. Она нашу машину сломала и всех усыпила: маму, папу, бабушку Сашу, Диану.

Иван задумался. Он не знал — ни как солдат, ни как адвокат, — какой может быть мотив у тех, кто расстрелял машину с невинными людьми.

— Яна, нам нужно спешить.

— Я пойду, только если ты мне расскажешь сказку.

— Хорошо, — согласился Иван. — Но сказку выбираю я. И пока я рассказываю, мы вместе ползем. Договорились?

— Да.

— Тогда ложись рядышком. Будем, как две змеючки, ползти.

Сравнение со змеючками Яне явно понравилось, и она пристроилась под бок Ивану. «Хорошо, что в джинсах, — подумал он. — Хоть колени будут целые». Из сумки с вещами он достал тонкий спортивный свитер с длинными рукавами и с трудом одел: Яна не хотела поднимать раненую руку, было очень больно, но она все равно не плакала, только слегка капризничала. Они легли в траву.

— А теперь сказочку, — скомандовала.

— Ну, слушай, — сказал Иван и начал с трудом ползти. Дикая боль из ноги огнем отдавала по всему телу. — Жили-были дед и баба. Были они бедные, детей они не имели, и вот говорит дед бабе:

— Поскреби, баба по сусекам, помети веником, насобирай муки, замеси тесто и испеки нам Колобок.

Пошла баба по хате с веником: по сусекам поскребла, веником помела, насобирала муки, замесила тесто, в печь поставила...

Иван полз и ловил себя на мысли, что как хорошо, что у него есть дочь примерно такого же возраста, как Яна, и как хорошо, что ему иногда приходится читать ей на ночь сказки. Кто бы мог подумать из взрослых, что сказка на ночь — это настолько жизненно важно?

За два часа Иван прополз пятьдесят метров. За это время он успел рассказать, кроме «Колобка», «Репку», «Рукавичку» и дважды — «Спящую красавицу» на бис. Ползти и говорить одновременно оказалось очень тяжело, поэтому Иван сначала полз два-три метра, приминая траву и прокладывая путь, потом по этой борозде к нему подползала Яна, и он рассказывал следующий эпизод. Яна ложилась рядом, прижималась — ей было страшно и холодно, и внимательно слушала. Иногда, отдыхая, они играли в звезды — кто сможет составить из звезд больше созвездий-зверушек. Яна все время выигрывала с разгромным счетом.

Иван старался ползти вдоль дороги, ориентируясь по запаху остывающего гудрона, хотя с того времени, как расстреляли машину — около 16.00, — до сих пор по ней не проехало ни одного транспортного средства. Гул бэтээров он услышал издалека. То, что машина шла не одна, он разобрал хорошо. Наверняка идет колонна. Значит, он успеет доползти до края дороги и как-то дать о себе знать. Но как? Иван впервые в жизни пожалел, что не курит. Имел бы зажигалку или спички — зажег бы траву или куртку, а так могут и не увидеть в темноте. В тот момент ему показалось, что все неприятности позади. Конечно, он хотел, чтобы это шла украин­ская колонна, но по большому счету, он был рад любой, лишь бы передать девочку врачам. Он успел преодолеть к дороге метра два, не больше, как мимо промчалось два бэтээра без опознавательных знаков, Иван даже не успел удивиться. «Не может быть, — подумал он в отчаянии, — не может быть!» — и обессилено опустил голову в траву.

— Дядя Ваня, не плачь. — Иван открыл глаза. Кажется, он на какое-то время потерял сознание. — Мне страшно, погрей меня. — Яна лежала рядом и крепко обнимала солдата за шею.

— Я же тебе приказал никуда не ходить! — рассердился Иван.

— Я лежала-лежала, а потом испугалась. — Девочка села и показала рукой в направлении села, — и пошла тебя искать.

Иван с трудом приподнялся и посмотрел, куда показывает Яна. Метрах в трехстах-четырехстах, а может, и в километре — ему трудно было сориентироваться точно, ярко горел костер. Вокруг костра ходили люди и достаточно громко, не таясь, разговаривали и смеялись.

«Россияне. Или сепары. Больше некому».

Иного выхода, как пытаться добираться к ним, Иван не видел.

— Яночка, послушай меня, — обратился он к девочке. — Видишь, там огонек горит?

— Да.

— Это хорошие дяди жгут костер. Ты хочешь пить?

Яна непроизвольно облизнула губы:

— Да-а.

— Нужно пойти к дядям и попросить водички. А потом ты покажешь им свое плечико и отдашь телефон и вот эти бумажки. — Иван достал из карманов мобильный и свидетельство о рождении. — Если будут спрашивать о маме и папе, покажешь, где они спят, и расскажешь о молнии. Хорошо?

— Хорошо!

— Тогда иди.

— Не ползти?

— Нет, ножками.

— Я без тебя не пойду!

— Яночка, я же не могу ходить, у меня ножка болит.

— Я одна все равно не пойду, там темно. Мне страшно.

— Я за тобой поползу, хорошо?

— Нет, — не согласилась девочка. — Тогда и я поползу.

Иван улыбнулся и вздохнул. Тяжело.

— Давай так сделаем: ты идешь немножко, потом останавливаешься и меня зовешь. Я отзываюсь — ты идешь дальше. Когда к дядям поближе подойдешь, ты обязательно громко скажи: «Помогите мне, пожалуйста!» Запомнила?

— «Помогите мне, пожалуйста!» Все?

— Ну, можешь еще сказать: «Я ранена!»

— «Я ранена».

— Молодец. Теперь иди.

— А ты точно поползешь?

— Обещаю.

Тучи, как назло, заволокли весь звездосклон, куда-то подевалась луна. Только вдалеке мерцал костер, единственный свет, который помогал девочке ориентироваться. Иван решил отправить ее одну по многим причинам: докричаться бы они не докричались — не услышат, да и неизвестно, как бы отреагировали у костра. Могли же и пострелять в темноту, кто их знает. А если Яна сможет подойти ближе и обратить на себя внимание, то стрелять точно не будут. Напоят чаем и отвезут, скорее всего, в село, отдадут местным.

Яна прошла не больше пятидесяти метров, Иван преодолел два.

— Дядя Ваня! — позвала.

— Я здесь! Иди дальше!

И тут небо озарилось вспышками, и он услышал знакомый звук реактивной артиллерии. Работали куда-то на юг, но залпы пролетали прямо над головами. Яна закричала и изо всех сил бросилась назад. Иван видел, как спешно тушат костер, слышал, как заводят бэтээр, как он уезжает. Единственное, чего он не понял, — в какую сторону они поехали. Да и неважно. Безысходность накатила на него волной равнодушия, и если бы судьба послала ему сейчас смерть, он бы принял ее как избавление. Приступ отчаяния длился недолго, ровно до того момента, пока Яна не упала рядом и не забилась ему под плечо. Как она его нашла? Девочка лежала и вздрагивала с каждым новым залпом, освещающим небо вместо звезд, которые она считала не более часа назад, и луны, на которой они вместе искали лунатян. Иван слушал, как бьется ее маленькое сердечко, гладил черной рукой с разбитыми пальцами по голове и ждал, когда она успокоится и заснет. Он прижимал ее к себе как можно плотнее, он хорошо помнил холод предыдущей ночи и старался ни о чем не думать. Очень хотелось пить.

Проснулся он от тепла. Ночь прошла, если не считать «градов», под звуки и сияние которых они забылись, тихо. Иван несколько раз открывал глаза и скрипел зубами от холода и боли, но организм настолько ослаб, что отключался сам по себе. Иван чувствовал, что протянет еще сутки, может быть, двое, и мысленно распрощался с ногой. Яна спала еще час. Проснувшись, попросила воды и сказала, что очень устала. Она выглядела значительно бледнее, чем вчера, глаза запали, кровотечение не прекратилось. Иван потрогал ей лоб — очень горячий, поднялась высокая температура. Ситуация значительно осложнялась, и если он имел еще силы бороться, то девочка — уже нет.

— Котеночек, можешь встать?

— Нет, у меня ножки болят.

— Яночка, ты должна встать и пойти в село. Его отсюда видно.

— Нет.

Иван обхватил голову руками. Часы показывали шесть тридцать пять. Повезло, что эта ночь оказалась не такой холодной, как предыдущая. А может, он просто не заметил. Нужно идти.

— Яна, — позвал. Девочка даже не открыла глаз. — Я сейчас поползу в село, а ты лежи здесь. Я найду людей, и они тебя заберут. Хорошо?

Девочка не ответила. Иван, скрепя сердце, начал ползти. Сего­дня каждое новое движение давалось с неимоверным трудом, боль от ноги отдавала по всему телу, он, как и Яна, весь горел. Понимал, что до села ему не добраться, но полз.

— Дядя Ваня! Дядя Ваня! — девочка шла, еле передвигая ноги, за ним. — Тебе же нельзя так много ползать, у тебя же ножка болит.

«Какое счастье, что в посадках уже нет тех, кто стрелял по нам вчера».

— Я пойду вперед, а ты ползи за мной. Хорошо?

— Хорошо, — ответил Иван и подумал, что как часто даже маленькие женщины бывают сильнее больших мужчин.

— Только сказку сегодня выбираю я. Ты какую хочешь?

Иван улыбнулся. В такой компании и умереть не страшно. Он совсем не чувствовал свое тело, понимал, что от обезвоживания и нехватки энергии скоро потеряет сознание. Он поднял голову и, как мог, сурово сказал:

— Иди! — и тут же увидел двух женщин с сумками на плечах. Женщины шли по дороге со стороны Новокатериновки.

— Яна, беги туда!

Яна тоже увидела женщин, но бежать к ним не спешила, наоборот, вернулась к Ивану.

Минут через пять женщины поравнялись с девочкой и солдатом, которые лежали метрах в тридцати от дороги.

— Скажи «добрый день»! — подсказал Иван из высокой травы. Его, скорее всего, женщины не видели.

— Добрый день! — сказала Яна.

Женщины остановились и внимательно осмотрелись, желая понять, откуда слышат детский голос. Яна встала в полный рост и помахала рукой. Женщины никак не отреагировали и двинулись дальше. Иван аж замер от удивления.

— Эй, — прохрипел он, — стойте. Пожалуйста!

Женщины остановились:

— Кто там?

— Я солдат, раненый. Ногу перебило. А это девочка, она тоже ранена, у нее семью убили. Помогите нам.

Женщины молча двинулись дальше.

— Помогите нам! — отчаянно закричал Адвокат. — Дайте хотя бы воды!

— Пусть девочка подойдет, — сказала одна из женщин.

Яна подошла, и женщина достала из сумки литровую бутыль и отдала.

— Девочку можем забрать с собой, — сказала женщина. — Есть, куда позвонить родным?

— Есть номер мобильного бабушки и свидетельство о рождении. Яна, иди с тетями.

Яна жадно допила воду и сообщила:

— Я без дяди Вани не пойду.

— Вы можете вызвать «скорую»? — попросил Иван. Он точно знал, что Яна не пойдет с незнакомыми женщинами и уговаривать бесполезно. — У девочки высокая температура.

Женщины помотали головами.

— Мы же умрем здесь!

Женщины зашагали по дороге.

«Что такое отчаяние? Что такое отчаяние? Отчаяние — это ни­что по сравнению с утратой веры. Как можно продолжать верить в людей?»

Иван облизывал горлышко пластиковой бутылки, пытаясь ухватить последние капли. Яна лежала рядом. Кажется, она снова спала. Иван пытался прикрыть ее от солнца, которое палило все сильнее. Вокруг снова бурлила жизнь: жужжали пчелы, цвиринькали кузнечики, щелкали и щебетали птицы. Где-то вдалеке работала техника, наверняка военная, по звуку Иван определил ее как танк.

Мужику, который шел по дороге с косой, он даже не обрадовался.

— Эй, мужик, — позвал просто, не здороваясь и не таясь, видимо, здесь так привыкли, — дай воды.

Мужик молча подошел и дал попить из большой фляги. Вода была чистая, холодная, прямо из колодца или родника. Иван чуть не захлебнулся от счастья, так ему показалось вкусно.

— А с девочкой что?

— Ранена, — коротко ответил Иван. — Машину с родителями и сестрой вчера из посадки расстреляли.

— Я видел, «девятка» синяя на обочине стоит...

— Да, это она. Слушай, а что там за техника работает? Украинская, российская?

Мужик пожал плечами: мол, а мне какая разница?

— Да, в общем, неважно. Слушай, со мной-то — ладно, что будет, то будет, а девочке плохо совсем. Слабеет она. Сходи туда, попроси, чтобы приехали и забрали. Христом прошу — спаси ребенка!

Мужик удивленно посмотрел на Ивана и ушел.

Через полчаса приехала бээмдэ с нанесенными на борт красными крестами. Из нее вылезли двое в форме без опознавательных знаков.

— А где родители девочки? — спросили.

— В машине, на дороге, — ответил Иван. — Убиты. Помогите ей. Она ранена, температура поднялась.

Из бээмдэ принесли носилки, положили ребенка, вернулись:

— А ты кто?

— Дядя Ваня.

— Форма похожа на военную. Ты, наверное, укроп?

— Наверное.

— Ну ладно, давай, залазь.

Ему подставили носилки, в которые он с большим трудом заполз самостоятельно, отнесли к бээмдэ и положили сверху на броню. Стартанули резко, носилки едва не слетели на землю, пока ехали, трясло так, что по сторонам смотреть Иван не успевал, только следил за тем, чтобы не слететь вниз.

Проехав приблизительно два километра, остановились, сняли Ивана с носилок, положили на землю. Допрашивал командир машины, здоровый сержант типичной внешности средней полосы России, лет двадцати пяти-двадцати восьми. Бил наотмашь тыльной стороной ладони по лицу и кричал:

— «Правый сектор»?! Ты — «Правый сектор»?!

Иван улыбался: одно дело, когда видишь острый приступ кретинизма по телевизору, и совсем другое — наблюдать это воочию.

— Я его, как и ты, только по телеку видел.

— Нацгвардия? Отвечай — ты из нацгвардии?!

— Они футбол охраняют.

— Что? Какой футбол?

— «Металлург» (Запорожье) — «Динамо» (Киев).

Знакомое слово удивило сержанта, и он на мгновение задумался и предположил:

— Тогда ты, сука, минометчик! Ваши минометчики нашу роту тут положили! Номер части и звание!?

«Хорошо отработали минометчики, молодцы!»

— Мы на Мариуполь колонной ехали, а вы нас пожгли. Кучу народу убили! За что, братаны? — попытался пробить россиян на жалость Иван.

— Грузи его в середину, поехали, — махнул рукой сержант. Опыт допросов он имел, очевидно, минимальный.

Ивана загрузили во внутрь бэхи, и здесь он последний раз видел Яну. Девочка спала на носилках. За ней ухаживал санитар, молодой парнишка, и по тому, как он беспокоился и заботился, Иван понял, что с Яной все будет хорошо. Санитар осмотрел ногу Ивана, но перевязывать запретил сержант. Когда приехали на место — это оказался высокий холм с глубокой воронкой на вершине, в которой лежало и сидело много раненых украинских военных, — Яну передали кому-то из местных. Иван облегченно вздохнул и, в целом, остался доволен своей работой — он сделал, все что мог. Ивана сгрузили с носилок, точнее, вывернули прямо на землю, туда, в общую кучу таких же, как он, тяжелораненых, но ему было уже все равно. Все равно. Разве что очень хотелось есть и пить, и он инстинктивно пошарил рукой по карманам — и с удивлением обнаружил сухпаек и конфеты.

«Мальчишка, санитар из российской бэхи незаметно подложил. Не все еще потеряно, Адвокат. Надо верить...»

Съесть Иван ничего не успел — через секунду его сознание погасло.