Жаль, такая милая, а туда же, где таких берут, их же нет в продаже; по

большому счету, не люди даже, а научные образцы. Может только петь об

Армагеддоне, о своем прекрасном царе Гвидоне, эти маленькие ладони,

выступающие резцы.

Может только петь, отбывать повинность, так, как будто кто-то все ребра

вынес, горлово и медленно, как тувинец, или горец, или казах.

У того, кто слушает больше суток, потихоньку сходит на нет рассудок, и

глаза в полопавшихся сосудах, и края рукавов в слезах.

Моя скоба, сдоба, моя зазноба, мальчик, продирающий до озноба, я не

докричусь до тебя до сноба, я же голос себе сорву. Я тут корчусь в

запахе тьмы и прели, мой любимый мальчик рожден в апреле, он

разулыбался, и все смотрели, как я падаю на траву.

Этот дробный смех, этот прищур блядский, он всегда затискан, всегда

обласкан, так и тянет крепко вцепиться в лацкан и со зла прокусить губу.

Он растравит, сам того не желая, как шальная женушка Менелая, я дурная,

взорванная и злая, прямо вены кипят на лбу.

Низкий пояс джинсов, рубашки вырез, он мальчишка, он до конца не вырос,

он внезапный, мощный, смертельный вирус, лихорадящая пыльца; он целует

влажно, смеется южно, я шучу так плоско и так натужно, мне совсем,

совсем ничего не нужно, кроме этого наглеца.

Как же тут не вешаться от тоски, ну, он же ведь не чувствует, как я

стыну, как ищу у бара родную спину, он же здесь, у меня чутье;

прикоснись к нему, и немеет кожа; но Господь, несбычи мои итожа,

поджимает губы – и этот тоже. Тоже, девочка, не твое.

3 апреля 2007 года.