Колыбельная для Ф.А

засыпай, мой сын, и скорее плыви, плыви

словно в маленькой джонке из золотой травы

вдоль коричневой Ганги в синий фонтан Треви

принеси людям весть с холодной изнанки смерти,

с видимого края любви

засыпай, моя радость, и убегай, теки

словно лунное масло, в долины и родники,

в голубые лиманы, на дальние маяки

погружая в питерские сугробы, в пески Гокарны

сразу обе руки

засыпай легко, мое сердце, и мчи, и мчи

сквозь базары Стамбула, их свечи и калачи,

суматоху вокзалов в Маргао и Урумчи, —

прокричи всем, давайте праздновать, я вернулся,

бриджабаси и москвичи

8 января 2015 года

* * *

 

начинаешь скулить, как пес, безъязыкий нечеловек:

там вокруг историю взрывом отшвыривает назад,

а здесь ветер идет сквозь лес, обдувая, как пену, снег,

так, что легких не хватит это пересказать

через толщу смерти, через тугой реактивный гул

того будущего, что прет, как кислотный дождь:

говори все как есть, говори через не могу

говори словно точно знаешь, на что идешь

никогда не поймешь, что прав, не почувствуешь, как богат

разве только четверостишие, в такт ходьбе

пробормочет старик, покидающий снегопад,

и печально разулыбается сам себе

3 февраля 2015

* * *

сойди и погляди, непогрешим,

на нас, не соблюдающих режим,

неловких, не умеющих молиться,

поумиляйся, что у нас за лица,

когда мы грезим, что мы совершим

мы купим бар у моря. мы споем

по телеку о городе своем

мы женимся на девушке с квартирой

кури и ничего не комментируй

уже недолго, через час подъем

как горизонт погаснет там, вдали,

ничком, с ноздрями, полными земли

мы все домой вернемся, пустомели

мы ничего предвидеть не умели

мы всё могли

20 февраля 2015

* * *

словно гибкое дерево, по утрам

солнце через окна врастает в храм;

стелется туман вдоль низин,

глубоко вздыхает Эчмиадзин,

набирая воздух в колокола.

моя девочка, как спала?

через главные площади, вдоль мостов

над Севаном-озером, сквозь Ростов,

где твой дед сидит с удочкой, не шумя —

не мелькнет ли чья-нибудь чешуя —

над Москвой, где услышу я,

а старушка Темза, поймав с высот,

на руке тебе принесет:

этот нежный, южный, нездешний звон

прилетит на Мэрилебон,

где дороги будут ему тесны, —

звону новой, первой твоей весны —

и споет тебе из-за стен и рам:

«ты красавица, Мариам!»

06.04.2015

* * *

вы, торговцы святым с колес,

устроители тайных месс,

продавцы ритуальных слез,

сочинители черных пьес;

мы, стареющие, увы,

власти этой степи большой,

боги топлива и жратвы,

постановщики войн и шоу,

вот такую вот шваль, как вы,

ненавидящие душой;

значит, мы вас собрали здесь,

так сказать, разместить заказ:

мы из вас выбиваем спесь,

вы садитесь бессмертить нас:

и шизофазию наших речей,

и мутации наших лиц —

все запечатлейте до мелочей,

все запомните до крупиц.

чтобы без посторонних глаз,

очень тихо, ведь сдаст любой, —

рассказать сыновьям о нас,

вдохновить их своей борьбой

за влияние на умы

вас распнет потом большинство:

мы нормальные силы тьмы.

нам забвенье страшней всего.

так что, мастера хорошо приврать,

даровитые дураки:

открываем-ка все тетрадь,

пишем с красной строки.

9 апреля 2015

* * *

да-да, родная, если и делить

хлеб языка великого, то вот с кем

гляди, тебя опять пинает Бродским

коммуникационный инвалид

скорей на улицу, где ждет тебя «хёндай

солярис» бежевый с водителем Исланом

ныряй в большой волоколамский слалом

и наблюдай

ты видела: чиновники, менты

едва заговоришь, уходят в плечи.

ничто не отделяет, кроме речи,

от темноты

легко быть ломким умницей с судьбой

средь узких дев с лирической хворобой,

а ты давай-ка без страховки пробуй

пребыть собой

отстаивай, завинчивай в умы

свои кавычки, суффиксы, артикли

там, где к формулировкам не привыкли

длиннее «ы»

они умеют и азарт, и труд

смешать с землей в зверином наступившем

но как мы говорим и что мы пишем

не отберут

слыви позёркой, выскочкой, святой,

оспаривай, сдавай пустые бланки,

но сложности не сдай им ни фаланги,

ни запятой

16.05.2015

* * *

 

на Бронной, у большого клена

уселась пятая колонна

друг другу Бродского читать.

куда мы вывезем, Григорий,

груз идиом и аллегорий,

и общих мифов

и цитат?

как их измерить габаритность?

мы ищем, кто отговорит нас,

ладонь над правым рукавом:

— чего? «в словесности»? «элите»?

давайте, выблядки, валите,

не оборачиваясь,

вон

еще, шутить о старом-добром,

покуда чемодан не собран,

и над Москвой веселый зной,

и дети знают, как по-русски

«капустницы» и «трясогузки»

и «ряженка»

и «нарезной»

27.05.2015

* * *

а мы жили тогда легко: серебро и мед

летнего заката не гасли ночь напролет

и река стояла до крестовины окон

мы спускались, где звезды, и ступни купали в них

и под нами берег как будто ткался из шерстяных

и льняных волокон

это был городок без века, с простым лицом,

и приезжие в чай с душицей и чабрецом

добавляли варенья яркого, занедужив;

покупали посуду в лавках, тесьму и бязь

а машины и лодки гнили, на швы дробясь

острых ржавых кружев

вы любили глядеть на баржи из-под руки,

раздавали соседским мальчикам пятаки:

и они обнимали вас, жившие небогато.

и вы были другой, немыслимо молодой,

и глаза у вас были — сумерки над водой,

синего агата.

это был июнь, земляника, копченый лещ,

вы носили, словно царевич, любую вещь

и три дома лишили воли, едва приехав

— Тоня говорит, вы женаты? — страшная клевета!

а кругом лежал очарованный Левитан,

бесконечный Чехов

лестницы, полы в моей комнате, сени, крыльцо, причал —

всюду шаг ваш так весело и хорошо звучал,

словно мы не расцепим пальцев, не сгинем в дыме,

словно я вам еще читаю про Древний Рим

словно мы еще где-то снова поговорим,

не умрем молодыми

кажется, мы и теперь глядим, как студеной мглы

набирают тропинки, впадины и углы,

тень пропитывает леса и дома, как влага.

черные на фоне воды, мы сидим вдвоем

а над нами мед, серебро и жемчуг на окоем,

жатая бумага.

уезжайте в августе, свет мой, новый учебный год

дайте произойти всему, что произойдет, —

а не уцелеет ни платья, ни утвари, ни комода,

наша набережная кончится и гора, —

вы пребудете воплощением серебра,

серебра и меда.

16 июня 2015

* * *

 

в юности любил умирать, представлял по себе воронку,

опаленных друзей, от горя живых едва.

а теперь помру — отойду покурить в сторонку.

жизнь сойдется за мной без шва.

в юности любил побольней: терзают — и ты терзаешь.

падал освежеванным в ночь, с бутылкою в кулаке.

а как отдал всех бывших жен потихоньку замуж,

так ты знаешь, иду теперь налегке.

в юности любил быть умней, стыдил бы тебя, невежду,

придирался к словам, высмеивал, нес бы чушь.

а потом увидел, как мал, и с тех пор ничего не вешу.

полюбил учиться. теперь учусь.

в юности любил побороться с богом, пока был в силе,

объяснить, что ему конкретно не удалось.

внук родился — и там меня, наверху, простили.

я увидел, как он идет через нас насквозь.

я молился, как ты: «дай мне, отче, высокий терем,

ремесло и жену, укрепи меня, защити».

вместо «дай мне, отче, быть благодарным своим потерям.

дай мне всё оставить, чтобы тебя найти».

11 октября 2015, Екатеринбург-Омск

* * *

дед Владимир

вынимается из заполярных льдов,

из-под вертолетных винтов

и встает у нашего дома, вся в инее голова

и не мнется под ним трава.

дед Николай

выбирается где-то возле реки Москвы

из-под новодевичьей тишины и палой листвы

и встает у нашего дома, старик в свои сорок три

и прозрачный внутри.

и никто из нас не выходит им открывать,

но они обступают маленькую кровать

и фарфорового, стараясь дышать ровней,

дорогого младенца в ней.

— да, твоя порода, Володя, —

смеется дед Николай. —

мы все были чернее воронова крыла.

дед Владимир кивает из темноты:

— а курносый, как ты.

едет синяя на потолок от фар осторожная полоса.

мы спим рядом и слышим тихие голоса.

— ямки Веркины при улыбке, едва видны.

— или Гали, твоей жены.

и стоят, и не отнимают от изголовья тяжелых рук.

— представляешь, Володя? внук.

мальчик всхлипывает, я его укладываю опять,

и никто из нас не выходит их провожать.

дед Владимир, дед Николай обнимаются и расходятся у ворот.

— никаких безотцовщин на этот раз.

— никаких сирот.

23 октября 2015