Если мы думали, что Марти светил срок в карцере, то мы ни черта так и не поняли в системе наказаний Обители. Даже самый долгий срок в тюрьме был лучшим, что могли придумать Хейвс и его шайка. Этот бастион беспредела открывался с новой стороны каждую секунду, каждую минуту нового преступления.

Утро оказалось на удивлении шумным, хотя нас никто не разбудил, и сигнала к подъему не было. Мы удивились, но решили, что они снова проверяют нас. Сначала все шло как обычно: утренний моцион, заправка кроватей и сборы в столовую. Мы прождали минут пятнадцать, прежде чем выйти на улицу, все еще думая, что Оуэнс заглянет в наш барак. Но когда с улицы прибежал какой-то парнишка, чьего имени я не помню, но знаю, что он был из младшей группы, мы все ринулись за ним.

Когда он крикнул, что на улице дают бесплатное представление, то мы и подумать не могли, что увидим там. Посреди площади, где пересекались дороги во все корпуса Обители, поставили деревянные колодки. На высоком помосте, метра полтора над землей были прибиты кандалы, в которых были закованы ноги нашего товарища. Марти. Он стоял, перегнувшись напополам, его голова и руки были зажаты между двумя деревянными плитами. Его лысая макушка, мелькала как маяк для извращенных подростков, столпившихся перед ним и показывающих пальцем. Он был абсолютно голым, а на спине, заднице и ногах виднелись красные полосы от побоев.

Я прошел через толпу остервеневших подростков, но в моих ушах будто были затычки. Я видел, как они смеются и издевательски показывают пальцем на голого Мартина, но не слышал их. Только их физиономии, перекосившиеся от жестокости. И руки, указывающие на моего товарища. На их товарища. Знаете, суть наказания даже не в том физическом и психическом истязании, которое мы испытывали, а в том, что те друзья, с которыми ты идешь на «бардак» или в тишине осуждаешь директора, потом будут смеяться над тобой, когда ты окажешься в котле с дерьмом. Может, через смех они просто хотят выжечь из своей души осознание того, что каждый может быть следующим.

Я подошел к Мартину и прикоснулся к его голове: мокрая и холодная, наверняка, окунули до этого в унитаз. Я наморщил нос и попытался не зареветь. Марти не реагировал. Его голова моталась из одной стороны в другую, как драное полотнище на ветру.

— Что, гомик, дружка обидели? — Крикнул кто-то из толпы.

Я повернулся и пошел прочь. Чем я могу помочь ему, если я даже себе помочь не могу.

Саймон и несколько других учителей стояли на краю перекрестка и с отвращением смотрели на это адское представление. Я со слезами на глазах посмотрел на Джастина и увидел, как слезы текли по его щекам. Они — взрослые мужчины, стояли и смотрели на унижения подростка, молчали и скорбели по нему, как будто он уже умер.

Робин МакКларенс ехал в метро и наблюдал. С его бокового места у дверей была хорошо видна странная немолодая женщина в сиреневом вязаном платье, желтых колготках и таких же ботинках, перевязанных красной резинкой. На голове у нее была высокая шляпа с тремя перьями, которые падали на глаза и прикрывали лицо.

«Все сумасшедшие решили прокатиться сегодня», — подумал мужчина.

Рядом с ней сидел, уткнувшись в телефон, парень в джинсовой куртке и с рюкзаком в ногах.

Напротив окна стояла девушка с кудрявой белесой головой и яркими голубыми глазами. Ее спутник смотрел в темное окно, а она смущенно улыбалась другому парню, в нескольких метрах от себя. Этот парень зачарованно наблюдал за ней, будто сама Венера вышла из пены перед ним.

Девчонка лет тринадцати тихо подпевала под старую рок-композицию, льющуюся у нее из наушников. А бродяга в углу, на полу, отгоняя невидимых демонов, ругал их на чем свет стоит.

Пассажиры становились единым целым с вагоном метро, вливаясь в толпу и в толчее теряя себя, а вырываясь, снова бежали в новую толпу.

Робин достал бумажник и вынул фото своих братьев. В то время как весь мир узнавал о Scorpions и Deep Purple, о Мартине Лютере Кинге и Уотергейте, о «шагах Нила Армстронга» и ЛСД, они с братьями просто пытались выжить.

МакКларенс вспомнил об одной летней ночи в Обители. Тогда они с братьями и Честером в тайне отправились на ночную рыбалку, прихватив буханку хлеба с кухни и накопав червей на пришкольном огороде. Подойдя к условленному месту, где их «шалости» никто бы не обнаружил, парни услышали плеск воды и слабые всхлипывания. Они спрятались в кустах, оцарапавшись о шипы веток, но сдержали порывы вскрикнуть от боли. Из воды, плача и стеная, выходил кто-то из воспитанников. Его тащили за руки два вышибалы, грозя, что сделают еще хуже, если он не поторопится. Парень кивнул, сел на землю и стал натягивать на себя штаны. Даже с нескольких метров было слышно, как они скрипят по мокрой коже. Он с трудом оделся и, взяв ботинки, стал подниматься на холм. Робин и его компания спрятались дальше в зарослях и прислушались. На мальчике не было рубашки, и вся его спина была расцарапана, а на ребрах виднелись синяки от чьих-то цепких пальцев. Мальчишки закрыли рты ладошками в едином порыве, боясь даже дышать, когда один из вышибал, оглянулся в их сторону.

Робин и его друзья часто вспоминали эту историю, она случилась в тот же год, что и расстрел «бунтовщиков» и затихла только когда появились большие проблемы. Но теперь она, почему-то всплыла в голове МакКларенса, который, спустя сорок лет вспомнил деталь, на которую не обратил внимания тогда. Вместе с пострадавшим парнем и вышибалами на берегу был еще кто-то третий. Взрослый и крепкий, полноватый, немного сутулый, с блестящей лысиной. Он быстро появился и также быстро исчез в темноте, когда жертву выводили из воды, но одно сейчас Робин помнил отчетливее событий вчерашнего дня: он тоже был полуголый.

МакКларенс тряхнул головой. Не стоило большого труда догадаться, что мог делать голый мужчина с голым мальчиком на пляже, в темноте. Эта мысль как острая боль пронзила его голову, и он наклонился вперед. Сколько было таких мальчиков? Сколько их сейчас?

Я не помнил, как добрел до барака, как пытался убежать от страшного видения. Надо мной стояли Люк, Саймон и Дед. Я был удивлен не меньше, чем сну, от которого только что очнулся.

— Люк? — Хрипло произнес я. — Ты … Как ты?

Люк улыбнулся.

— Как я? Это ты отключился посреди площади.

Так вот в чем дело. Я снова потерял сознание. Странно, но в этот раз я не видел ничего нового, а старые сны остались туманным облаком в голове. Я попытался привстать, но Саймон остановил меня, снова силой укладывая на кровать.

— Лежи, лежи.

Странно, голос был тот же, что и во сне, но не мог же быть тот старик Саймоном. Да и почему он снился мне?

— Что случилось? Как Мартин? Как вы, вообще, сюда попали? — Не мог успокоиться я.

— Меня завербовали. — Люк сел на край моей кровати и подоткнул под меня одеяло.

Я посмотрел на Саймона и Деда.

— Я знаю.

Люк кивнул.

— Ты же не думаешь, что я буду вас сдавать?

Я сомнительно отвернулся, пытаясь уйти от ответа.

— Ты не веришь мне. — Заключил Люк. Он посмотрел на Саймона и тот сел рядом.

— Пойми, Джек, никто не собирается говорить, что Люк чист, но у нет выхода. Во всяком случае, мы знаем, что он будет говорить, а что нет. Но он должен будет им что-то рассказать. Иначе его убьют.

Я испуганно оглянулся на Люка, но тот сидел с непрошибаемым выражением лица, будто уже давно смирился с этим.

— Ты согласился? — Заикаясь, спросил я его.

Он кивнул.

— Сегодня я должен буду рассказать им о реакции на Мартина.

Я скривился, вспомнив замученное тело моего товарища. Такого я не видел никогда. Это было хуже, чем… черт! Да это было хуже, чем все сроки, отбытые всеми воспитанниками за сорок с лишним лет в Обители.

— Как он?

— Отнесли в лазарет, продержав семь часов на улице. Он почти при смерти. — Саймон сжал кулаки в немой ярости. — Наверняка, единственное, что остановило администрацию в их издевательствах.

Я вздохнул.

— Что ты должен будешь рассказать?

Люк встал с кровати и виновато уставился в пол.

— Я должен сдать тебя, Джон.