ГЛАВА 1

Отель «Кэпвелл, обретает новый вид. Налет полиции на тайное убежище иммигрантов. Круз подозревает своего помощника в предательстве. Марк Маккормик отказывается от услуг Джулии Уэйнрайт. Мейсон убеждает Мэри не доверять Марку.

Над Санта–Барбарой спускались густые вечерние сумерки. Огни фонарей осветили широкие улицы. Над домами зажглась иллюминация. В самых фешенебельных домах города начиналась ночная жизнь. К залитым огнями подъездам зданий один за другим подъезжали черные автомобили. Открывались дверцы, и солидные мужчины и роскошные женщины, блистая в последних закатных лучах солнца драгоценностями, исчезали за дверями. Начиналось время больших приемов.

Но сегодня одному из главных действующих лиц светской хроники местных газет — СиСи Кэпвеллу было не до приемов. Дела не позволяли даже на полчаса отвлечься и расслабиться.

СиСи заботился о расширении своего дела и дал своим помощникам поручения — изучить возможности слияния с еще одной крупной гостиничной компанией. Поскольку в таком деле конъюнктура особенно переменчива, необходимо было решать это дело как можно быстрее. Поэтому уже несколько вечеров подряд СиСи проводил на работе.

Кроме того, Иден выдвинула идею, которая пришлась по душе СиСи — она предложила установить на крыше отеля «Кэпвелл, большой рекламный щит из светящихся букв имени главы семейства Кэпвеллов.

Строительная компания, с которой СиСи обычно имел дело, тут же принялась за работу.

Встретив в отеле Иден, СиСи предложил ей подняться на крышу и ознакомиться с ходом работ.

— Я думаю, тебе интересно будет взглянуть, какими темпами продвигается реализация твоей идеи, Иден.

— Что ж, охотно.

Они поднялись на лифте на последний этаж, а затем вышли на крышу здания. Наверху было довольно прохладно. Как обычно, со стороны океана тянуло свежим ветром, причем ветер был довольно сильным.

Иден, на которой была одета легкая шелковая рубашка и тонкие летние брюки, даже поежилась от непривычного холода.

— Вечер совсем не жаркий.

— Это оттого, что ветер усиливается, — сказал СиСи. — Ну, что ж, пойдем взглянем на рекламный щит с буквами.

Несмотря на довольно поздний час, возле рекламного шита еще возился рабочий. Он закреплял основание одной из двух гигантских букв с помощью болта большого размера.

— Посмотри‑ка, — радостно сказал СиСи, останавливаясь перед новой рекламой. — Я думаю, что уже через пару дней все будет готово. Красные неоновые огни будут видны далеко отсюда…

— Да, — улыбнулась Иден. — И любой путешественник, подъезжая к Санта–Барбаре, будет за несколько километров видеть название главного отеля города…

— Да, — согласился СиСи. — Эта штука впечатляет!

— Единственное, что мне непонятно, папа — почему это твое имя на крыше отеля есть, а наших нет?

Она рассмеялась, не скрывая своего шутливого настроения. СиСи тоже засмеялся.

— Ты очень наблюдательна, Иден. Но это не меняет сути дела. Если мы начнем стройными рядами указывать имена всех членов нашего семейства, понадобится построить еще не меньше десятка подобных отелей. Но пока, сама понимаешь, я еще не готов к этому. Пока Санта–Барбара не стала Лос–Анджелесом, нам не стоит разбрасываться деньгами. Вот если бы сюда переселился весь Голливуд или хотя бы его половина вместе с проживающими там кинозвездами…

— Да, представляю — Беверли Хиллз вместо наших пригородов, — улыбнулась Иден.

— В таком случае туристический бизнес в Санта–Барбаре резко пошел бы в гору. Тогда бы и у нас работы прибавилось, но пока этого не произошло, приходится рассчитывать на то, что имеется. Если построить бизнес разумно, то и при нынешних условиях у нас есть возможности для развития. Я сейчас занимаюсь именно этим, а то, что ты сейчас видишь на этой крыше — это лишь маленький штрих. Надеюсь, что здесь самолеты на малой высоте летать по вечерам не будут, хотя для них это была бы замалчивая цель. Как ты думаешь?

— Да, — засмеялась Иден.

Она уже начинала замерзать. Ветер становился все сильнее и прохладнее, а легкая одежда не слишком позволяла Иден согреться. Она похлопала себя озябшими руками по плечам,

— Папа, пойдем вниз. Здесь очень сильный ветер, — сказала она.

СиСи, гордо окидывавший внимательным взглядом распростершуюся у его ног Санта–Барбару, наконец то, обратил внимание на то, что его дочь основательно замерзла.

— О, да ты совсем дрожишь, — сказал он. — Что ж, пойдем.

Проходя мимо рабочего, который по–прежнему возился с креплением букв, СиСи сказал:

— Молодцы, быстро работаете. Продолжайте, не снижая темпа.

Когда Иден и СиСи покинули крышу, рабочий еще некоторое время продолжал завинчивать шляпки болтов гаечным ключом. На одном из последних оставшихся болтов оказалась сорвана резьба. Безуспешно попытавшись завернуть ее, он, в конце концов, плюнул на это дело и стал собирать инструменты в небольшой чемоданчик. Оставив испорченный болт торчать в отверстии с нарушенной резьбой, он взял чемоданчик и направился к выходу с крыши. Затем, вспомнив о правилах строительной безопасности, рабочий вернулся с полдороги я, достав из чемоданчика картонную табличку с выполненной яркой желтой краской предупреждающей надписью «Осторожно!», прикрепил ее к невысокому ограждению вокруг буквы кусочком использованной липкой ленты. Табличка едва держалась под порывами все усиливающегося ветра.

Спустя несколько минут после того, как рабочий покинул крышу, сильным порывом ветра табличку сорвало с ограждения. Человек, который сейчас случайно оказался бы на крыше, не мог даже подозревать о том, что строительные работы не завершены и одна из букв огромного рекламного щита не закреплена как следует. В другой раз это, возможно, осталось бы незамеченным и не вызвало бы никаких неприятных последствий, но сегодня…

Вечер еще не закончился и события, которые должны были произойти сегодня здесь, на крыше отеля Кэпвеллов окажут огромное влияние на нелегкие судьбы наших героев. Не последнюю роль в этом сыграет злосчастный болт с сорванной резьбой, который был опрометчиво оставлен простым незаметным маленьким человеком — строительным рабочим — вершителем судеб.

Как это всегда бывает в жизни, малозначительные на первый взгляд — детали и событии оказывают огромное влияний на жизни людей. Любой живущий на земле человек может припомнить тысячу — если не больше — случаев подобного рола.

Банановая корка и отколовшаяся от наружной стены здания облицовочная плитка, цветочный горшок и пошатнувшийся дорожный указатель, валяющийся на дороге гвоздь или дырка в ботинке могут стать конечной причиной того, что течение жизни целой группы людей, а то и всего общества переменится самым радикальным и неожиданным образом. Взмах крыльев едва заметной бабочки где‑нибудь в глухих джунглях экваториальной Гвинеи может привести к образованию ужасающей силы тайфуна с каким‑нибудь ласковым и нежным женским именем, который спусти несколько недель разрушит сотни и тысяча зданий, умертвит множество людей, а еще большее их количество оставит без крова я средств к существованию.

Примерно такой же тайфун в жизнях и последующих судьбах наших героев должна была вызвать эта мелкая случайность.

После того, как полиция Санта–Барбары получила сигнал о том, что в одном на окраинных районов города скрывается большая группа незаконно проникших на территорию Соединенных Штатов из соседней Мексики иммигранток, полицейская бригада, возглавляемая Крузом Кастильо, готовилась на операцию.

Спустя несколько минут дм полицейские машины, сверкая мигалками, остановились на маленькой улочке, густо усаженной деревьями.

Это сооружение очень условно можно было бы назвать домом — скорее, это был сарай, сколоченный из древесных отходов и плохо выкрашенный темно–зеленой краской. Возле дома валялись разодранные картонные коробки и деревянные ящики, словно хозяева использовали их для утепления.

Под самой крышей Круз заметил маленькое окошко, задраенное металлической сеткой — как в курятнике. Все это утлое строение скорее напоминало приют для бездомных, чем нормальное жилище. Хотя… так оно и было на самом деле.

Сквозь окошко под крышей пробивался едва заметный свет — вполне возможно, что там действительно были люди. Круз выдернул пистолет и осторожно подошел к дому. Встав под затянутым сеткой окошком, он прислушался,

Заглянуть внутрь Круз не мог — окно было расположено слишком высоко. Он надеялся хоть что‑нибудь услышать, однако ни единый звук не потревожил тишину.

Круз осторожно двинулся вдоль стены, заглянул за угол. Дверь, ведущую в дом можно было назвать чисто условной. Это была весьма и весьма хлипкая конструкция из тонкой фанеры, Определить, есть ли кто‑то внутри, было почтя невозможно, Круз подошел поближе и, встав перед дверным проемом, резко рванул на себя дверь и ворвался в дом.

— Ни с места! Полиция!.. — закричал он. Следом за ним в дом вбежали Пол Уитни и Альварес. Несмотря на ожидания Круза, ничего не произошло. Никто не закричал, никто не бросился к выходу, никто не кинулся на Круза с кулаками или с оружием. Круз застыл посреди комнаты и, пока глаза его постепенно привыкали к темноте, он стоял, стараясь отдышаться.

Комната была небольшой, квадратной, на полу валялась мешковина, старые газеты и рваные пустые пластиковые пакеты. Дальше — у стены, под решетчатым окном, стоял ящик. Пахло кофе, потом и еще чем‑то неуловимо неприятным. Посреди комнаты стоял малюсенький деревянный стол я несколько табуреток.

В доме никого не было, но ощущение того, что только что здесь кипела жизнь, не покидало Круза. Он подошел к окошку, встал на лежавший под ним ящик и выглянул наружу, словно пытаясь разглядеть кого‑нибудь на улице. Разумеется, там тоже было пусто.

Разочарованно пнув ящик ногой, Круз прошелся по комнате.

— Не может быть… — растерянно произнес он. — Мы уже во второй раз прокалываемся с налетом на убежище иммигрантов. Пол, ты уверен в том, что твой информатор сообщил вам правду?

Уйти и решительно тряхнул копной завитых черных волос.

— Я абсолютно доверяю ему. Он сообщил мне, что вчера здесь были нелегалы.

Круз прошелся в дальний угол комнаты, здесь стоял небольшой столик, усыпанный крошками и обрывками газет. Здесь же стоял небольшой тонкий пластиковый стаканчик с остатками черной жидкости на дне.

— Сколько их было? — не оборачиваясь, спросил Круз.

— Человек восемнадцать, двадцать… — ответил Уитни. — Это абсолютно достоверная информация, и я ручаюсь головой за своего парня.

— Да, похоже, что твой парень был прав, — сказал он спустя несколько секунд. Круз взял в руку пластиковый стаканчик, поднес к лицу и понюхал налитую в него жидкость.

Альварес с деланным недоумением стал озираться по сторонам.

— Но теперь‑то здесь никого нет. Пол, что ты на это скажешь?

Кастильо вступился за подчиненного.

— Но они здесь были, — решительно ответил он. — У меня нет в этом ни малейшего сомнения.

— А откуда ты знаешь? — с сомнением протянул Альварес. — Ты, что — ясновидящий?

Круз покачал головой.

— Подожди, Альварес Конечно, в твоих словах есть доля правды — если ты сыщик, то должен оперировать фактами, а не тем, что кто‑то где‑то кому‑то сказал. Однако, информатор Пола не соврал. Посмотри, — он протянул Альваресу стаканчик, — этот кофе еще теплый. Наверняка, еще четверть часа назад здесь были люди.

Альварес повертел в руке стаканчик и передал его Уитни. Пол поднес кофе к носу и стал шумно втягивать воздух.

— Да, ты прав, Круз. Пахнет так, как будто заварили его четверть часа назад. Но нам от этого не легче, Опять что‑то произошло… Наверное, мы что‑то не так сделали. Возможно, нам не следовало ставить в известность об операции все полицейское управление.

— Угу, — промычал Круз. — Правде, мы поставила в известность отнюдь не все наше полицейское управление, а лишь несколько человек из нашего отдела, и то — с санкции окружного прокурора Кейта Тиммонса.

Уитни уныло кивнул головой.

— Опять нас ждет крепкий нагоняй от окружного прокурора. Он не простит тебе очередного провала, Круз.

Кастильо нахмурился, но не издал ни единого звука.

— Надо что‑то делать, Круз, — озабоченно, сказал Альварес. — Может быть, мне стоит пойти известить прокуратуру?

Слегка поморщившись, Круз повернулся к помощнику.

— Послушай, Альварес, я думаю, что тебе стоило бы пойти я для начала составить отчет об операции. Это будет нетрудно.

— Что ты хочешь этим сказать? — непонимающе спросил Альварес.

— Да ничего я не хочу сказать, — резко вскинув голову, воскликнул Круз. — Просто в очередной раз мы имеем вместо нелегально прибывших в страну иммигрантов дырку от бублика и недопитый кофе, так что составление отчета не займет у тебя много времени.

— Да, — вздохнул Альварес. — Мне тоже это не совсем понятно… И, вообще, какие‑то странные вещи творятся вокруг…

Он развел руками и оглянулся.

— Да… — хмыкнул Круз. — Просто загадка какая‑то. Нас накалывают уже не в первый раз, а мы, как несмышленые ягнята, позволяем водить себя на веревочке.

— Ладно, я все‑таки сообщу в участок, что здесь пусто.

— Что ж, — вздохнул Круз, — Сообщи…

Он проводил Альвареса, который вышел из дома и направился к машине, подозрительным взглядом. Когда Альварес удалился на приличное расстояние. Кастильо негромко проговорил, обращаясь к Уитни:

— Да, приятель, ты был прав. Их предупредили в прошлый раз. И в этот раз произошло то же самое. Уитни потрясение молчал.

— Так ты думаешь… — наконец, нерешительно сказал он, — …что это мой напарник? Честно говори, Круз, я не могу в это поверить…

Круз сокрушенно покачал головой. — Знаешь, Пол, мне бы тоже не хотелось верить в то, что это так, но Альварес… Как ты сам понимаешь, Пол, я не могу основываться только на своих догадках я подозрениях. Разумеется, нужны факты, нам все это еще необходимо доказать. Без доказательств мы абсолютно ничего не сможем сделать. Ладно…

Он тяжело вздохнул и сунул пистолет, который по–прежнему держал в руке, в кобуру под мышкой.

— Ладно, Пол, — сказал Кастильо, — думаю, что сейчас мы уже ничего не можем сделать с этим.

Он показал рукой на царивший в комнате беспорядок и продолжил:

— Знаешь, Пол, давай‑ка мы с тобой перекусим. Мне обязательно надо поесть. К сожалению, мой сегодняшний ужин был сорван, поэтому я сейчас просто голоден. Правда, после таких событий я не думаю, что мой желудок в состоянии переварить полновесный ужин из трех блюд. Честно говоря, у меня нет совершенно никакого желания ехать в какое‑нибудь солидное заведение…

— Что, опять в какую‑нибудь из этих уличных кухонь?.. — уныло протянул Пол. — Как я устал от пищи быстрого приготовления… Сколько раз зарекался себе не делать этого, но каждый раз приходится снова и снова обедать в этих сомнительных заведениях… Круз махнул рукой.

— Да ладно, Пол, не думай об этом. Просто ешь свои «хот доги, да и все. Сейчас нас должно волновать не это.

— Ха! — скептически воскликнул Уитни. — В придачу к горячим сосискам они готовят множество совершенно несъедобных блюд. Ты ведь прекрасно знаешь о том, Круз, что все эти блюда — самая нездоровая пища, которую сейчас только можно себе представить. Они же пускают в ход и всякие мясные обрезки, и кишки, смешанные с разной ерундой, и приправленные специями из всяких там кактусов, и сдобренные горчицей, кетчупом и луком, чтобы придать им хоть какой‑то вкус. А если хочешь пить, подсовывают подкрашенную сладкую воду или пахнущий помоями, да и выглядящий не лучше кофе–эспрессо.

Круз поморщился.

— Если ты хочешь испортить мне аппетит, то у тебя все равно ничего не получится, я ужасно хочу есть и буду делать это, несмотря ни на что. Если бы ты был так голоден, как я, ты бы тоже перестал раздумывать о всяких ненужных тонкостях.

— Да, — проворчал Пол. — Есть хочешь ты, а страдать придется мне. Ты хоть знаешь, каково содержание жира в этих сосисках?

Круз рассмеялся:

— Я не имею ни малейшего представления о содержании жира в собственном организме, а ты мне про какие‑то сосиски болтаешь. Ладно поехали. Сегодня нас ждет еще много неприятного, так что нужно заправиться, прежде чем мы предстанем пред очи нашего окружного прокурора. Кстати говоря, Пол, ты не знаешь никакого заведения, которое находится где‑нибудь здесь поблизости?

— Знаю, — проворчал тот. — Есть тут такое неподалеку, на выезде из города — какая‑то адская конура в тупике. Там рядом стоянка машин, метрах в пятидесяти — бензозаправочная станция. По–моему, место такое унылое и неприятное, что там никто не хочет селиться. Только полицейские патрули, да проезжие путешественники на автомобилях кое–когда останавливаются, чтобы съесть пару сосисок. Я однажды пытался там перекусить…

— Ну и что? Тебе не смогли предложить ничего, кроме бензина и карбюраторного масла?

— Ты недалек от истины, — кисло усмехнулся Пол. — Я заказал у них четыре сосиски с кетчупом Я, будучи неисправимым оптимистом, поинтересовался, не найдется ли у них бутылочки апельсинового сока. Сока у них, конечно, не было. Потому мне пришлось довольствоваться какой‑то вонючей полуразбавленной кока–колой…

— Да, весело ты рассказываешь. Ну ладно, черт с тобой, — махнул рукой Круз. — Уговорил, не поедем. Лучше еще немного попоститься, чем слышать твой недовольный голос я, к тому же, нарушать себе пищеварение созерцанием твоей кислой физиономии. Придется, видно, получать очередную порцию побоев от окружного прокурора на голодный желудок. Ну, что там Альварес, уже позвонил?

Пол подошел к двери я выглянул наружу.

— Нет. Все еще болтает. Так ты и вправду думаешь, что он продался?

— Да, но я не думаю, что он действует здесь один, — ответил Круз.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думаю, что над ним кто‑то стоит. Кто‑то значительно более важный и обладающий большей властью, чем простой полицейский инспектор. Сам Альварес ни за что в жизни не решился бы на предательство, если бы не чувствовал за собой поддержку.

Уитни пожал плечами.

— Мне кажется, что это слишком смелая догадка.

— А ты знаешь, что меня натолкнуло на эту мысль?

Пол усмехнулся.

— Ты, наверно, посмотрел какой‑нибудь очередной полицейский боевик по телевизору?

Круз покачал головой.

— Да нет. Мне так же теперь некогда смотреть телевизор, как и тебе — слишком много дел. Просто вчера, во время дежурства мне попался один из старых номеров журнала «Нэшнэл Джиогрэфик»…

Уитни опять усмехнулся.

— Круз, неужели ты смог найти там какую‑нибудь ужасную полицейскую историю про мафию торговцев наркотиками и контрабандистов живым товаром?

— Нет, нет. Я прочитал статью про форель, которая водится в горных речках. Там было сказано примерно так. В холодной темной глубине попадается осанистая, упитанная форель, а сверху ходит и играет только мелкая рыбешка. Понимаешь, Пол, к чему я клоню? Хищные рыбы редко показываются на поверхности, там занимается своими невинными играми только мелочь. Ведь как обычно бывает? Приходишь на берег живописной горной реки, видишь множество мелюзги, которая подстерегает мух и прочих насекомых, и думаешь: вот там раздолье для зубастой форели. Однако эти самые зубастые головорезы с огромной пастью обитают а глубине. Этих рыб, которые, в конце концов, и представляют собой самую настоящую, самую реальную опасность для всех, может быть две, три, пять, а может быть десять, пятьдесят… И не исключено, что там, кроме этого, притаилась какая‑нибудь громадная щука. А ты представляешь себе, что будет, если расплодится и она?..

— Да… — с сомнением протянул Уитни. — Вообще, что‑то в этом есть. Наверное, ты прав. Альварес, несмотря на то, что он столько много лет работает в полиции, слишком мелкая рыбешка для этого дела. Похоже, наш напарник действительно действует не одни. Но как нам выйти на эту хищную рыбу? Как обломать ей зубы? Круз, ты ведь сам понимаешь, что это будет для нас невероятно трудно. Если бы хоть кто‑нибудь мог помочь нам! А так, кроме подозрений и догадок, у нас ведь ничего нет, даже против Альвареса.

— Я думаю, мы сможем бороться с этими хищниками, — уверенно сказал Круз. — Я поклялся себе, что доведу это дело до конца.

Пол кивнул.

— А я знаю твое слово, Круз. Ты никогда не отступаешь и доводишь начатое дело до конца. Это может подтвердить любой в полицейском управлении нашего города, и не только там…

— Да, — мрачно усмехнулся Круз. — Это может подтвердить даже моя собственная жена.

— Кстати, — озабоченно посмотрел на него Пол. — А что у тебя с женой? Вы как‑то наладили семейные отношения?

— Ты спрашиваешь про мои отношения с женой? — Кастильо грустно усмехнулся. — Мне трудно об этом говорить, но иногда надо. Хотя бы для того, чтобы яснее понимать, что происходит вокруг тебя. Мне очень тяжело с Сантаной… Иногда мне кажется, что я не такой, как все, хотя… с другой стороны, временами мне кажется, что я еще более нормален, чем остальные окружающие.

Ведь есть же люди, живущие тихо, спокойно и счастливо. У них все хорошо. Они находятся в согласии с собой, с природой, друг с другом. Они сохраняют невинность и ясность суждений, для них общение с родными и близкими — радость, добро друг другу они делают с удовольствием и наслаждением. В нашей же семье все не так. У нас все всегда все так… Каждая наша встреча с Сантаной приносит нам только разочарование и еще большее отчуждение. Мы с ней живем как два отрицательных полюса магнита — нам как будто суждено всегда быть вместе, но мы не можем быть притянуты друг к другу. Между нами всегда существует какая‑то невидимая, неосязаемая на ощупь, но абсолютно материализованная стена.

Иногда я думаю о том, что Сантана и я испытывали по отношению друг к другу нормальные чувства. Одному из нас следовало бы быть невидимкой. Лучше, конечно, мне.

— А тебе не кажется, что всему виной твои давние и прочные отношения с Иден Кэпвелл? Мне кажется, что, скорее всего, Сантана просто ревнует и мучается от невозможности искоренить в тебе эти чувства. Может быть, ты сам не хочешь от них избавляться?

Круз промолчал.

— А ты не ставил перед собой вопрос — стоит ли тебе вообще продолжать эту семейную жизнь? Может быть, вам с Сантаной просто нужно развестись и жениться на той, кого любишь? Тогда все в твоей жизни образуется и пойдет естественным, нормальным порядком. Конечно, тебе потом придется некоторое время привыкать к чему‑то новому и отказываться от устоявшихся привычек, но ведь это только в первое время. Я что‑то не припоминаю, чтобы люди умирали от того, что разводятся.

Круз некоторое время молчал, а затем слегка смущенным тоном стал говорить:

— В связи с этим я хочу рассказать тебе один случай из жизни моего знакомого. Он касается вопроса — разводиться или нет. Так вот, у этого моего хорошего знакомого есть приятельница. Она очень хорошая его приятельница вот уже лет шесть, добрых долгих лет. Она сама была замужем и он женат. И, представляешь себе — никогда ни один из них не заговаривал о том, что им надо развестись и жить как муж и жена. Он постоянно повторяет мне это: какой смысл разводиться и жить вместе, если нам и так хорошо. Он уверен в том, что, если ты женишься, тебе приходится говорить с женой о повседневных заботах, будничных делах и проблемах, ты каждый день видишь перед собой уставшее лицо — я утром, и днем, и вечером. А они с ней встречались раз в две недели, иногда чаще, иногда реже, но им всегда было хорошо вместе. Так вот и продолжалось до тех пор, пока она не развелась. И что же получилось в результате — она вышла замуж за другого, и пара уехала куда‑то далеко отсюда на север…

Уитни недоверчиво хмыкнул.

— Значит, они с ней снимали пенки с повседневной жизни? Сортировали дни и самые лучшие приберегали для себя?

Круз вынужден был согласиться.

— Пожалуй, да.

— Мне кажется, что этот твой приятель просто–напросто эгоист. Главный интерес его жизни — его собственная персона, а женщин он просто использовал, как зеркало, в котором отражалось только его любимое мужское тело. Может быть, он использовал их только для того, чтобы снова и снова убедиться, что он мужественный, сексуальный и сильный, и еще в состоянии… Знаешь, как это называется?

— Как?

— Это уже с давних пор носит название системы стакана воды.

— То есть?

— То есть, для некоторых мужчин, женщина не больше, чем пакет из‑под молока: он его просто выбрасывает и потом ему все равно, куда потом этот несчастный использованный пакет упадет. Его не интересует, сломается он или разорвется, лопнет, будет унесен ветром или по нему проедет асфальтовый каток. Может оказаться, что одну из этих женщин найдут стоящей над трупом с ножом в руке…

— Ты хочешь сказать, что?..

Пол махнул рукой.

— Я ничего не хочу сказать, я всегда имею в виду только то, что говорю. Ты знаешь, таких мужчин интересует только собственная персона. Через несколько лет им просто придется умолять своих женщин убедить его в том, что он еще сексуально привлекателен. В результате все это заканчивается очень печально.

— Как же?

— Такие мужчины теряют контроль над собой. Получив очередной отказ, они полнеют, становятся вечно брюзжащими, вечно недовольными жизнью и окружающими людьми. Причем в большинстве случаев это происходит так быстро, что иногда не успеваешь заметить — еще пару недель назад перед тобой был цветущий, довольный жизнью и собою человек — а потом ты встречаешь его, и оказывается, что это уже не настоящий мужчина, а просто развалина, уверенная в полной своей никчемности и идиотизме окружающих. Я еще не слишком долго пожил на свете, но подобных типов уже встречал, и не один раз. Поверь мне, Круз…

— Но ведь я не могу сказать, что именно так отношусь к женщинам — тем, которые любят меня, и тем, в которых влюблен я. Просто…

— Просто, — закончил за него Уитни, — ты сейчас находишься на распутье, но, если этот период твоей жизни затянется слишком надолго, то, в конце концов, окажется, что рядом с тобой не будет никого.

— Ты так думаешь?

— Да, твоя возлюбленная за то время, пока ты колеблешься, уйдет к другому, твоя жена разочаруется в тебе и будет искать счастья, пусть даже воображаемого, призрачного и недолгого в чужих объятиях, где‑то на стороне. Поверь мне, Круз. Я встречал многих в подобном тяжелом положении, и, поверь мне, мало кому помогали в таких случаях постоянные колебания, нерешительность и неверие в собственные силы. Нужно раз и навсегда определиться для себя — с кем ты и что тебе больше необходимо, а уж потом можно поступать в соответствии с внутренней убежденностью.

— А если ее нет, этой убежденности? — горько произнес Круз. — Если ситуация настолько сложна, что невозможно разобраться за один день, даже за один месяц? Как сделать так, чтобы всем было лучше? Хорошо рассуждать, когда так молод, как ты, когда у тебя нет огромного количества обязанностей по отношению к другим!

Уитни кивнул.

— Да, пожалуй, ты прав. В таком положении, в котором нахожусь, например, я, вообще нельзя советовать что‑либо тем, кто находится в таком положении, как ты. Я, в общем, могу только посочувствовать. Если бы на меня свалился такой груз невероятной, просто невыносимой ответственности, то уж и не знаю, что бы я делал на твоем месте. Так что, в любом случае, тебе придется решать самому, как поступить и как жить дальше. Может быть, тебе стоит посоветоваться с кем‑то еще, у кого больше опыта в подобных делах… А, может, и вовсе не стоит советоваться, потому что у каждого есть груз собственного опыта и бремя собственных ошибок. Ведь, в конечном итоге, человеку приходится со всей ответственностью отвечать за все свои поступки не столько перед окружающими, хотя и перед ними тоже, сколько перед самим собой. И большую часть времени проводить приходится именно с самим собой.

Круз молчал. На его лице было написано выражение такой неописуемой тоски, что, в конце концов, что он не выдержал и сказал:

— Ладно, может быть, я зря затеял этот разговор с тобой? Похоже, что мнение окружающих в этом деле не имеет для тебя в принципе никакого значения. Это такой тонкий и хрупкий предмет, что, взяв его в четыре руки, стоит опасаться, что он будет раздавлен, а тебе сейчас нужно поступать весьма деликатно и взвешенно.

— Да, — протянул Круз, — наш разговор мало что прояснил для меня. Мне придется обо всем думать и решать все самому! Не забывай, что в наше семейное дело также замешан и Брэндон. Он считает меня своим отцом и безгранично верит мне, а я пока не могу его подводить.

Может быть, будучи кем‑то иным, я бы и не стал думать об этой стороне моей жизни, однако я — Круз Кастильо и мои обязательства — это только мои обязательства и я должен нести это бремя по жизни сам, не перекладывая ни на чьи другие плечи. Особенно на такие хрупкие плечи, как плечи Иден и Сантаны. Они‑то в чем виноваты передо мной?

Если бы мне пришлось прожить свою жизнь еще раз, я бы, наверняка, никогда не стал бы делать многое из того, что совершил за эти прожитые годы. Но — что сделано, то сделано, и ничего назад не вернуть. Приходится жить в тех обстоятельствах, которые существуют вокруг тебя на данный момент, а не когда‑то в абстрактном прошлом и воображаемом будущем.

Разумеется, обстоятельства можно попытаться изменить, но есть вещи, которые выше наших скромных человеческих возможностей. В общем, Пол, это очень сложный и трудный вопрос, и, как ни крути, мне ее увернуться от его решения. То, что я буду делать, я буду делать один, не полагаясь ни на чью помощь. Возможно я неправ, возможно, я совершаю ошибки, но это мои собственные ошибки и мне придется отвечать за них самому.

Конечно, я боюсь божьей кары, боюсь дня Страшного Суда, когда придется предстать перед Господом Богом и рассказать обо всем, что за многие годы случилось со мной в этой земной жизни. Может быть, сознание этого делает мою жизнь еще тяжелее, а, может быть, и облегчает ее. Кто знает? Вопросов больше, чем ответов на них. А тот, кто знает заранее все ответы, даже на еще не поставленные вопросы, это либо неисправимый оптимист, либо полный идиот, что во многих случаях равноценно.

Еще раз повторяю, что это моя личная точка зрения и многие могут не согласиться с ней. Как бы там ни было, — он вдруг взглянул на часы, — нам уже пора ехать. Похоже, уже все полицейское управление наслышано о том, что мы с тобой провалили дело.

— Но знает ли об этом окружной прокурор, с чьей санкции мы действуем? — спросил Уитни.

— Не знаю, — пожал плечами Кастильо. — Если Альварес еще не сообщил ему об этом, то, может быть, есть смысл позвонить мне самому. В любом случае, пошли отсюда. Здесь, кроме кучи старых картонных ящиков, рваных газет и мусора, нам ничего обнаружить скорее всего не удастся. Какой там телефон у окружного прокурора? — с этими словами он полез в нагрудный карман пиджака и достал записную книжку. — Сейчас я позвоню ему. Ты на всякий случай посмотри вокруг, может быть, что‑то ускользнуло от нашего внимания.

СиСи и Иден спустились с крыши отеля в вестибюль. Выходя из лифта, он крепко обнял дочь за плечи и спросил:

— Ну что, ты уже согрелась?

— Да, — кивнула Иден. — На крыше такой сильный ветер, что даже не верится, что сейчас лето.

СиСи внезапно перевел разговор на другую тему:

— Ты давно видела Круза Кастильо?

Иден резко вскинула голову.

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— Не пугайся, — улыбнулся СиСи. — Просто до меня дошли слухи о том, что в его семейной жизни не все гладко. Ведь как ты помнишь, именно я благословил брак Сантаны и Круза, и мне совершенно не безразлично, как сложится их семейная жизнь. Меня волнует также судьба Брэндона. Он очень хороший мальчик и мне не хотелось бы, чтобы семейные неурядицы испортили ему жизнь. Он этого совсем не заслужил. Ему только восемь лет, а он уже повидал в своей жизни всякое. Одна Джина чего стоила!

— Но я не могу сказать, что Джина была Такой уж плохой матерью для Брэндона, — осторожно сказала Иден. — Все‑таки она занималась его воспитанием.

— Да, — усмехнулся СиСи. — Разумеется, это можно назвать и воспитанием. Однако, вспомни при этом, какова сама Джина. Что хорошего она могла дать ребенку, когда ее постоянно обуревало только одно желание — с кем бы переспать.

— Отец, я думаю, что нам сейчас не стоит обсуждать Джину. У нас есть гораздо более важные проблемы.

— Да, — согласился СиСи. — Давай вернемся к теме супругов Кастильо. Этот предмет интересует меня гораздо больше чем моя бывшая жена, хотя… он на мгновение задумался. — Я не могу утверждать, что моя совместная жизнь с Джиной не оказала на меня никакого влияния. Все‑таки это несколько лет моей жизни…

— Ну что ж, если тебя интересует, что происходит в семье Кастильо, то я могу сказать, что там действительно не все ладно. Сантана не уверена в том, что Круз ее действительно любит, поэтому ее бросает из стороны в сторону, из крайности в крайность. Она то пытается вызвать у него ревность, то ревнует сама, а в результате… Но, вообще‑то, Круз и Сантана пытались наладить свою совместную жизнь. Из‑за меня у них было много проблем, но теперь, отец, ты можешь быть совершенно спокоен — я найду другого человека…

Они медленно шли по вестибюлю гостиницы. СиСи остановился у двери бара и посмотрел в полутемный зал. За стойкой неподалеку от места официанта сидел Кейт Тиммонс и, держа в руке невысокий стакан с темно–коричневой жидкостью, разговаривал с кем‑то по телефону.

Иден тоже остановилась рядом с отцом и с любопытством посмотрела на Тиммонса, вытянув шею. СиСи не без удивления взглянул на нее и с некоторым презрением в голосе сказал:

— Надеюсь, что, когда ты упоминала о другом мужчине для себя, ты имела в виду не окружного прокурора!

Иден рассмеялась.

— Пала, пожалуйста, называй имена. Кого конкретно ты имеешь в виду?

Он аккуратно взял ее под руку и повел дальше по вестибюлю.

— Я имею в виду Кейта Тиммонса, — полушутливо–полусерьезно сказал он. — По моим сведениям, у тебя возник интерес к подробностям городской политики.

Иден решила переменить тему разговора.

— Папа, а куда ты меня ведешь?

— Я веду тебя в ресторан. Думаю, что нам неплохо было бы сейчас чего‑нибудь выпить и перекинуться парой слов.

— О чем же?

— О тебе. Судьба моих детей мне отнюдь не безразлична.

— Вот как? — с деланным удивлением в голосе воскликнула она. — С каких это пор судьбы собственных детей интересуют тебя?

Перебрасываясь колкими замечаниями, они уселись за столик в ресторане «Ориент Экспресс».

— Так что? — спросил СиСи. — Я был прав насчет твоего интереса к городской политике?

— Папа! — с вызовом в голосе сказала Иден. — Почему ты считаешь, что у меня не может быть никакого интереса к этому вопросу, ведь я, как‑никак, тоже живу в Санта–Барбаре.

— Дорогая, безответная любовь — серьезная вещь. Стремясь поскорее освободиться от связи с Крузом Кастильо, ты можешь найти не того человека. Самое опасное в таких делах — это крайности. Если очертя голову бросаться из одной крайности в другую…

— То есть?

— Ты пытаешься освободиться и тут же попадаешь в новые сети.

— Отец, — с улыбкой сказала Иден, — я не поддерживаю никаких связей с Кейтом Тиммонсом. У меня нет с ним ничего общего.

Хотя все это было произнесено легким беззаботным тоном, в голосе Иден чувствовалась глубокая убежденность. Тем не менее СиСи это не убедило в искренности слов дочери.

— Тогда объясни мне, — не отставал он от Иден, — почему ты крутишься вокруг него? Я уже не в первый раз вижу твой интерес к этому тину.

На щеках Иден проступил легкий румянец. Она смущенно опустила голову и сказала:

— Папа, может быть нам лучше переменить тему? Честно говоря, мне все это не очень приятно слушать, а еще неприятнее говорить об этом. Это ведь мои личные дела и мне не хочется, чтобы они задевали еще кого‑то.

СиСи некоторое время пристально смотрел на дочь, а потом, подняв руку, помахал пальцем.

— Иден, ты что‑то явно задумала. Тиммонс и Кастильо относятся друг к другу с явной неприязнью. Разумеется, тебе известно об этом.

Иден откинулась на спинку стула.

— Папа, почему бы тебе не подумать о чем‑то ином? Ведь я уже достаточно взрослый человек и знаю, что делаю. Так что, — она улыбнулась, — не пытайся меня вычислить, пусть все идет своим чередом. Я не думаю, что у тебя будут неприятности из‑за каких‑то ничтожных сплетен и злорадных слухов. Пусть это тебя не интересует. У меня свои собственные планы, и я надеюсь, что они увенчаются успехом.

Иден не стала признаваться отцу в том, что действительно испытывает интерес к окружному прокурору Кейту Тиммонсу. Но этот ее интерес был продиктован отнюдь не любовными — или того хуже сексуальными переживаниями по поводу Тиммонса. За всем этим была совершенно другая подоплека.

Если задуманное Иден станет раньше времени известно кому‑то еще, то лучше от этого никому не будет, а вот вреда не оберешься. Поэтому до поры до времени Иден необходимо было действовать в полной, абсолютной тайне от всех, даже от самых близких и родных людей. К чему это могло привести, Иден не хотела думать. Точнее, она запланировала достичь определенной цели, но путь к ней был таким тернистым и извилистым, что лишь ясновидящий мог предсказать результат.

Тиммонс в последнее время набрал слишком большие обороты и это не могло не интересовать окружающих, к тому же, он задел и личные чувства Иден — и это вдвойне увеличивало в ней энтузиазм по поводу затеянного.

Женщина, подобная Иден, вполне могла добиться своего — необходимо было только удачное стечение обстоятельств и, может быть, небольшая помощь со стороны.

Иден пока еще не была уверена в том, что такая помощь ей не понадобится, однако, раньше времени открываться было нельзя. Пока что она действовала на свой страх и риск, завлекая Тиммонса в свои сети. А вот что из этого получится, покажет время.

Оставив Круза Кастильо и Пола Уитни на месте неудачно проведенной полицейской операции, инспектор Альварес поспешил обо всем доложить окружному прокурору.

Домашний телефон Тиммонса не отвечал, точнее, там был включен автоответчик. На работе его тоже не было, и Альваресу удалось обнаружить окружного прокурора только спустя несколько минут в баре ресторана «Ориент Экспресс».

Опасливо озираясь по сторонам, чтобы не быть обнаруженным своими напарниками, Альварес быстро говорил в трубку:

— Они все исчезли, выкатились. Все до одного! Наше предупреждение прозвучало вовремя. Кастильо не досталось ничего, кроме пары чашек остывшего кофе, — он засмеялся.

Тиммонс, который сидел в немноголюдном баре, тоже с опаской оглядывался по сторонам. Видимо, он нигде не чувствовал себя в полной безопасности.

— Хорошо сработано, — скупо похвалил он Альвареса. — Я знал, что не зря доверяю тебе. Теперь расскажи, не было ли при этом каких‑нибудь неожиданностей или неприятных сюрпризов. Они ни о чем не догадываются?

— Ты знаешь, у меня было такое чувство…

— Что ты имеешь в виду? — забеспокоился Тиммонс. — Круз что‑то пронюхал?

— Э… Кастильо как‑то странно глянул на меня, когда попросил написать отчет о проведенной операции.

— Как это «странно»?

— Ну, как будто о чем‑то догадывается или подозревает, что я в этом замешан.

Услышав от Альвареса о подозрениях, Тиммонс снова воровато оглянулся по сторонам, словно испугавшись, что его разговор кто‑нибудь подслушивает.

— Может быть тебе просто показалось? — обеспокоенно спросил он. — Кастильо, по–моему, подозревает всех и каждого.

— Нет, нет! — горячо воскликнул Альварес.

Повысив голос он тут же перепугался самого себя и сразу же утих. Оглянувшись, он проверил, все ли спокойно и увидев, что Круз и Пол по–прежнему находятся на месте облавы, понизил голос чуть ли не до шепота.

— Он о чем‑то догадывается, а может быть даже что‑то знает. Кастильо нельзя сбрасывать со счетов, он — опытная ищейка.

— Да откуда он может что‑то знать? Мы же все делаем в глубокой тайне. Тем более я контролирую все нити расследований.

— Но ведь дело не только в том, что Кастильо подозревает меня. То же самое я заметил и у Пола. Они оба смотрят на меня одинаково.

— Они тебя в чем‑то обвиняли?

— Нет, но это необязательно. Достаточно уже того, что я заметил их странные взгляды. Они, наверняка, что‑то заподозрили и, боюсь, сейчас возьмутся за меня. Я думаю, что это очень опасно. Как ты думаешь, что мне предпринять?

— Ты становишься параноиком, Альварес, — не слишком уверенно сказал Тиммонс

Но инспектор продолжал упрямо повторять:

— Говорю тебе, что они знают обо всем. Я не могу жить на пороховой бочке. В конце концов, рано или поздно, все должно всплыть на поверхность. Мне бы хотелось, чтобы к тому времени, меня уже давным–давно не было в Санта–Барбаре. Желательно, чтобы в этот момент я отдыхал где‑нибудь на Багамских островах, в сопровождении симпатичного женского эскорта. Но, если я потеряю бдительность, то может получиться так, что меня отправят отдыхать в окружную тюрьму… Ты же понимаешь, как я рискую?

Тиммонс на мгновение задумался.

— Послушай, приятель, — успокаивающим тоном произнес он в трубку. — Они могут подозревать тебя в чем угодно. Подозревать — и только. Пока я с тобой, тебе беспокоиться нечего. Ты понимаешь меня? Не беспокойся, забудь обо всем. Твое дело — исполнять мои указания, а мое дело — заботиться о том, чтобы все шло нормально. Если ты будешь вести себя спокойно, то не станешь навлекать на себя никаких подозрений, а если занервничаешь, задергаешься… Они тут же возьмутся за тебя. Так что, веди себя как можно естественнее, не делай резких движений, и тогда я смогу защитить тебя.

— Хорошо, я постараюсь… — дрожащим голосом сказал Альварес. — Постараюсь не предпринимать никаких самостоятельных действий и постараюсь постоянно держать тебя в курсе дела.

— Хорошо. И вот еще, помни о том, что ты являешься для меня самым ценным поставщиком информации о том, что происходит в полиции. Думаю, что размеры твоих вознаграждений не дадут мне соврать. Тебе любыми средствами нужно продержаться на службе как можно дольше, не привлекая к себе излишнего внимания коллег. Будь как все, веди себя спокойно, не обращай внимания на подозрительные взгляды или шепот за спиной — все это ерунда. Главное, запомни — ты мне нужен. Если что‑то будет не так, сразу же связывайся со мной, ты знаешь, как меня найти. Теперь валяй, возвращайся к службе. Там тебя, наверное, Кастильо и Уитни заждались.

Альварес снова опасливо оглянулся по сторонам.

— Нет, нет. Они там о чем‑то разговаривают. На меня не смотрят, слава Богу. Но все равно ты прав — мне пора.

Во время судебного заседания Марк Маккормик заподозрил Джулию в том, что она ведет какую‑то нечистую игру. Ее попытки защищать его были столь вялыми и безнадежно обреченными на провал, что Марк заподозрил Джулию в игре на стороне противника.

Когда после судебного заседания они остались вдвоем, Маккормик вдруг неожиданно выхватил из сумки Джулии, на мгновение оставленную ею без присмотра папку с материалами дела касающимися Марка Маккормика.

Когда Джулия обернулась, Марк уже развернул папку и быстро пробежал глазами по материалам дела.

Она поняла, что совершила ошибку, позволив ему завладеть бумагами. Однако, было уже поздно.

Спустя несколько секунд лицо Марка исказила гримаса ярости и он со злостью захлопнул папку.

— Ты же сказала, что это документы по моему делу? — закричал он. — Но то, что я вижу здесь не имеет к нему никакого отношения!

Джулия потянулась рукой к папке, пытаясь выхватить ее у Марка.

— Дай взглянуть.

Он резко отвел руку с папкой назад, спрятав ее за спину.

— Можно подумать, что ты не знаешь, что находится в этой папке? — с возмущением воскликнул Марк.

Джулия попыталась притворно возмущаться.

— Представь себе не знаю!

— Ну, конечно! — потрясая бумагами возмутился Марк. — Ты не знаешь… Посмотрите не нее! Какая святая душа! Да это же стенограмма процесса по делу Дэвида Лорана. Только не говори мне, что перепутала папки и в спешке схватила со стола не ту, которая была нужна для ведения судебного Процесса по моему делу!

Джулия все еще пробовала защищаться.

— Я не могу ничего сказать об этом до тех пор, пока ты мне не покажешь эту папку и те бумаги, которые в ней лежат. Мне нужно самой посмотреть.

Еще раз просмотрев бумаги, Марк покачал головой и уверенно сказал:

— Ну вот, теперь я все понял. Мне все абсолютно ясно, хотя я не ожидал от тебя такой подлости. Ты все‑таки адвокат…

— В чем ты меня обвиняешь? Что тебе ясно?

— Ты хочешь меня заставить поверить в то, что ты ведешь мое дело, организуешь мою защиту и машешь перед моим носом этой толстой папкой? Ты ни черта не сделала для того, чтобы добиться моего оправдания и, насколько я понимаю, ничего не собираешься сделать. Я знаю что будет дальше! Ты будешь сидеть и ждать, когда я сам должен буду влезть в петлю!

Джулия поняла, что дальше скрывать от Марка свою истинную позицию ей не удастся. Поэтому она гордо откинула назад голову и смело посмотрела Марку в глаза.

После судебного заседания Мейсон и Мэри тоже должны были выяснить позиции друг друга.

Мэри выглядела невероятно усталой, даже изможденной. У нее под глазами образовались темные круги и уголки губ обессиленно опустились. Во всем ее облике была видна невероятная утомленность и растерянность?

Когда они шли по дорожке от машины к дому, Мэри едва ступала от усталости. Мейсону даже пришлось помочь ей подняться по лестнице.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — участливо спросил он, распахивая перед ней дверь.

— Я невероятно устала… — обессиленно ответила она. — Я устала от всего.

Мейсон, несмотря на то, что день выдался тяжелым не только для Мэри, но и для него, выглядел довольно бодро.

— Ну, ну! Крепись, Мэри, — сказал он. — Нам еще предстоит немало работы. Но тебя должно согревать то, что мы решим эту проблему раз и навсегда. Этот вопрос будет закрыт и никакой Марк Маккормик не сможет помешать нам в строительстве нашего семейного счастья. Еще несколько заседаний и ты увидишь, как все разрешится в нашу пользу. Они вошли в дом.

Мэри сразу же направилась к дивану и опустилась на широкие кожаные подушки.

— О, Мейсон, мне так тяжело!.. — в изнеможении сказала она. — Нельзя ли сделать какую‑нибудь короткую передышку? Чтобы я могла собраться с силами и могла обдумать, как мне действовать дальше. Все это невероятно тяжело для меня.

Мейсон остановился рядом с ней.

— Если ты расскажешь людям о себе, то ты сможешь уберечь этим огромное количество женщин от тех несчастий, которые случились с тобой. Представляешь, сколько женщин избавится от такой участи?

Мэри прикрыла глаза рукой и опустила голову.

— Женщины нередко подвергаются насилию со стороны своих мужей, — продолжал Мейсон. — Но они боятся, что в суде их никто не станет слушать. И поэтому они молчат.

Мэри вскинула голову и с горечью сказала:

— Но ведь я не выставляю свою кандидатуру на общегородских выборах. Я прежде всего думаю о нашем ребенке. Я не зря сказала это слово «нашем», он должен быть нашим. Если у нас ничего не получится, то Марк сможет добиться того, чтобы судебное решение о ребенке было в его пользу.

Мейсон положил руку ей на плечо.

— Я верю в то, что сможешь это сделать и наш ребенок будет гордиться тем, что ты сделала. Ты слышишь? Я тоже сказал «наш».

Мэри обреченно покачала головой;

— Возможно для тебя это правильно. Возможно, для тебя «око за око» — правильный принцип.

— Запомни, Мэри, — решительно сказал Мейсон. — Я считаю, что сейчас для нас главное — это проверить нашу волю и убедиться в том, что мы не отступим. Чувствительные люди особенно склонны к соблазну. Ведь у тебя нежное сердце, а для нашего дела, пожалуй, сейчас лучше иметь сердце потверже. Конечно ты должна доверять своему сердцу и не слушать ничего, что противоречит твоим убеждениям. Но тебе все‑таки следует быть тверже в своих решениях.

Мэри разочарованно махнула рукой.

— Перестань, Мейсон. Не своди все к морализаторству. Я знаю, что месть для тебя — главный принцип.

Он отрицательно покачал головой.

— Ты слишком утрированно все понимаешь. Мэри стала возбужденно расхаживать по комнате.

— Ну, конечно. Не своди все… Не утрируй все… Ты неправильно все понимаешь… — передразнила она Мейсона. — Ты ведь тысячу раз мне говорил, что основой твоего жизненного опыта была месть. Именно этому, прежде всего, учатся дети в доме Кэпвеллов. Вот и все.

Но Мейсон был невозмутим.

— Это не месть, — спокойно ответил он. — Мы же знаем, что Марк и раньше прибегал к насилию. Он грубо обращался со своей первой женой Дженис. Он был жесток с другими. Мы должны разоблачить его. Мы не должны оставить все это просто так. Запомни Мэри, если мы не будем действовать решительно в этот раз, то Маккормик снова выйдет сухим из воды. Ему удастся улизнуть. И одному Богу известно, сколько несчастий он может принести людям. Может быть ты не согласишься со мной, но я уверен в том, что поступаю правильно, пытаясь привлечь Маккормика к публичному суду и добиваясь вынесения ему обвинительного приговора.

Мэри удивленно посмотрела на Мейсона.

— Ты слишком близко все принимаешь к сердцу, — сказала Мэри. — У меня складывается такое впечатление, что все это случилось с тобой…

Мейсон едва не вспылил. Стараясь сдерживаться он вызывающе заявил:

— А я так себя и чувствую.

— Почему?

— Потому, что это произошло с тобой. Мэри тяжело вздохнула.

— Мейсон, мне нужно самой решить как жить дальше. Неужели ты думаешь, что я всю жизнь буду мучиться? И все из‑за того, что не подала на Марка в суд?

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Наверняка. Марк обязательно позаботится об этом. Ты что, забыла уже, как он угрожал подать в суд на установление опеки. Если мы не будем судить его за изнасилование, он может выиграть этот процесс. Не забывай о том, что он пока еще американский гражданин и поэтому пользуется всеми законными, данными конституцией правами. Если он сможет нанять себе приличных адвокатов, то судебный процесс может закончиться в его пользу. Такие случаи уже неоднократно бывали в судебной практике. Я ведь не зря работаю в ведомстве окружного прокурора. Мне известны десятки таких случаев.

Но Мэри по–прежнему была убеждена в том, что ей удастся уговорами склонить Марка на свою сторону.

Разумеется, она допускала, что это может не удастся. Однако, ее по–христиански великодушное и бесконечно доброе сердце не хотело верить в дурное.

Выслушав слова Мейсона, Мэри стала нервно заламывать пальцы.

— Нет. Я не верю, не верю… — возбужденно говорила она, — что Марк может забрать моего ребенка. Он не станет этого делать.

В то же время Мейсон чувствовал, что он никак не может убедить Мэри довериться ему. Позволить ему принять на себя ответственность за их совместную будущую жизнь… За их будущего ребенка.

Когда Мэри начала отрицать саму возможность судебного решения этого вопроса, Мейсон понял, что все сказанные им слова канули в неизвестность. Мэри ничего не желала слышать.

— Мейсон, Марк сейчас напутан. Он попал в западню. Поэтому он угрожает.

Мейсон усмехнулся.

— Да. Как загнанный в ловушку волк. Сейчас он готов укусить любого. Сейчас он готов даже перегрызть себе лапу, лишь бы не остаться в этом капкане. Ты хочешь договориться с таким человеком?

Но Мэри, по–прежнему, как будто не слышала его слов.

— Я знаю, с ним нужно поговорить. Мне кажется, что я смогу убедить его прислушаться к голосу разума. Он не хочет судебного процесса. Его ведь один раз уже судили. Неужели ты забыл об этом?

Мейсон отрицательно покачал головой.

— Нет. Не забыл. И очень жалею о том, что суд не вынес ему тогда обвинительного приговора. К сожалению, присяжные заседатели признали тогда невиновность Марка в смерти своей пациентки. Но если бы они знали, что это за человек…

— Второй суд станет концом его медицинской карьеры! — вскричала Мэри. — Значит, мы можем сказать ему, что не станем добиваться суда, если он оставит нас в покое.

— Мэри… — с сомнением в голосе произнес Мейсон. Мэри показалось, что он начинает поддаваться на ее уговоры и уступает ей. Поэтому она с горячим энтузиазмом продолжила:

— Мейсон, все козыри у нас. Марк согласится.

Но Мейсон грустно покачал головой.

— Сейчас — может быть и да. А если после рождения ребенка он снова передумает?

Мэри тяжело вздохнула.

— Мэри, мы не должны доверять людям, которые этого не заслуживают, — продолжал Мейсон, — Ты не избавишься от Марка, поговорив с ним по душам. Это не такой уж простой вопрос, чтобы он согласился на твои уговоры.

Мэри подошла к дивану, стоявшему посреди гостиной и обессиленно опустилась на мягкие подушки.

— Хорошо, хорошо… — устало сказала она. — А если он подпишет документ и откажется от всех прав на ребенка? Тогда ты согласишься?

Мейсон скептически посмотрел на Мэри.

— Да. Это вполне вероятно. Она вскинула голову.

— Что же тебе не нравится в этом предложении?

Мейсон уселся рядом с ней на диван.

— Ты понимаешь, ведь я профессиональный юрист, — объяснил он. — Я знаю как все это делается. Потом Марк подаст аппеляцию и заявит, что на него оказали давление…

Мэри разочарованно отвернулась и закрыла глаза рукой.

— Мейсон, ты видишь только то, что хочешь видеть. Ты даже не хочешь подумать об этом.

Он спокойно возразил.

— Я просто защищаю тебя и ребенка.

Она не выдержала и поднялась с дивана. Расхаживая по комнате взад–вперед Мэри сказала:

— Я не такая как ты. У меня другой взгляд на жизнь. Мейсон скорбно покачал головой.

— Не забывай, Мэри, что ты слишком долго была изолирована от мира.

Она вспылила.

— Так что ж, по–твоему, из‑за этого я не могу иметь собственного мнения? Или со мной можно не считаться только потому, что я была в монастыре?

Мейсон тоже поднялся с дивана.

— Мэри, твое великодушие тебе же и вредит…

Маккормик яростно размахивал руками.

— Мне надо было полагаться на мою интуицию! — возбужденно восклицал он. — Я чувствовал, что ты отыграешься на мне!

Джулия спокойно складывала документы в свой портфель.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Да ну, Джулия, неужели ты не догадываешься? Можно подумать, что я не знаю, что здесь произошло несколькими неделями раньше…

Джулия выпрямилась и с холодным отчуждением спросила:

— А что произошло в Санта–Барбаре несколькими неделями раньше?

Марк подошел к ней поближе и с издевательской улыбкой произнес:

— Я знаю, что произошло между тобой и Дэвидом Лораном… Ты влюбилась в этого парня и из кожи вон лезла, защищая его, но процесс закончился и рома тоже закончился…

— Как это ты догадался? — язвительно сказала она.

Марк показал ей рукой на документы, которые Джулия складывала в свой портфель.

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться об этом, надо просто прочитать стенограмму судебного процесса. Ты же прибегала там к таким очевидным уловкам, что только идиот бы не понял, какие чувства ты испытываешь к Лорану.

Джулия сверкнула глазами.

— Я не собираюсь обсуждать с тобой свою личную жизнь! — процедила она сквозь зубы.

— Ну, конечно, — издевательски воскликнул Маккормик. Тон его голоса повысился. — Куда нам до вас? Ведь вы, мадам, теперь заняты своими личными делами. Вы слишком заняты тем, чтобы скорее заставить меня заплатить за грехи Дэвида Лорана. Что, я неправ?

Джулия копалась у себя в портфеле, не поднимая головы.

— Ты можешь думать все что угодно.

— Да я же прав, прав… Ты собираешься доказать всему миру это, ты хочешь отправить меня в тюрьму за преступление, которого я не совершал.

Джулия почувствовала, что начинает терять терпение. Она убрала портфель со стола и, опершись на него двумя руками, заявила:

— Ты лгал мне с той самой минуты, когда попросил защищать тебя.

Маккормик рубил рукой воздух.

— Кет!

Но Джулия не унималась.

— Ты изнасиловал Мэри. Именно так все было на самом деле, а не в твоей версии.

Марк на некоторое время умолк, словно Джулия подавила его своей энергией и убежденностью, напором и яростью. Уже более спокойно он произнес:

— Я говорил тебе правду. Джулия усмехнулась.

— Ты забываешь о том, что я разговаривала с Мэри, я видела ее глаза, видела ее боль. Боже, Марк, ты это сделал с ней?..

Уже без всякой убежденности он сказал:

— Нет.

Джулия распалялась все больше и больше, она выкрикивала слова, бросая их, как обвинения в лицо Марка. Она набрасывалась на него, словно разъяренная тигрица, которая защищала своего детеныша. Только на этот раз ее заставляла действовать настоящая женская солидарность.

— Ты хоть представляешь, какое это унижение, какой это стыд! Нет, ты не способен что‑либо чувствовать!

Марк тяжело дышал, не в силах найти хоть слово в свое оправдание.

Джулия уже перешла на крик.

— Я тебя презираю! К сожалению, доказательства Мейсона очень слабы и, к сожалению, ты можешь выйти сухим из воды…

Маккормик прищурил глаза и, покачав головой, мстительно произнес:

— Тем же способом, что и твой любовник Дэвид Лоран? Не так ли?

Джулия вдруг осеклась и умолкла на полуслове. Ее глаза были наполнены такой ненавистью, что, не проронив ни звука, она взяла свой портфель и направилась к выходу из зала суда. Однако Марк бросился за ней и схватил за руку.

— Нет, ты не смеешь так просто уйти! Я еще не договорил с тобой.

Резким движением она вырвалась из его рук и завизжала так, что слышно было, наверное, где‑нибудь на самом дальнем конце Санта–Барбары.

— Не трогай меня! Больше никогда не смей притрагиваться ко мне! Ты понял, негодяй?

Марк отступил на шаг и, тяжело дыша, сказал:

— Я знаю, что я сделаю. Пришло время обратиться в Коллегию адвокатов по поводу нарушения адвокатской этики Джулией Уэйнрайт.

— И что же ты им скажешь? — язвительно спросила Джулия.

— Ты напрасно думаешь, что тебя не в чем уличить По–моему, ты нарушила больше десятка правил.

Джулия закатила глаза и неестественно громко расхохоталась.

— Какая чушь! Вы только послушайте! Это же по–настоящему смешно. Насильник учит меня этике.

Марк не сводил с нее полного ненависти и злобы взгляда. Его глаза были переполнены желанием не просто отомстить Джулии, но расправиться с ней, уничтожить ее, растоптать и смешать с грязью.

— Да, — сквозь зубы сказал он. — Я добьюсь того, чтобы тебя исключили из коллегии адвокатов!

Но Джулия не собиралась поддаваться угрозам Марка, Она считала его слишком мелким и ничтожным человеком, чтобы придавать значение его словам. Пусть даже они были наполнены вполне реальными, а не выдуманными угрозами,

— Ах, вот как? Только попробуй! — напустив в голос бравады, заявила она. — Посмотрим, что у тебя получится.

— Я сделаю то, что обещал.

— Ну, давай, давай! Попробуй. Увидишь, что у тебя получится. Особенно если я возьму и расскажу любопытным репортерам о том, почему я отказалась от ведения твоего дела.

Марк усмехнулся.

— Ты не единственный адвокат в этом городе. Думаю, что мне не нужно будет прилагать очень больших усилий к тому, чтобы найти достойную замену тебе. То, что ты стала героем дня, еще ничего не значит. Дело Дэвида Лорана — это особый случай, и твоя слава достигнута во многом благодаря элементарному мелодраматическому эффекту, который возник в немалой степени благодаря тому, что твой милый любовничек в конце концов дал тебе ногой под зад.

Ее глаза метали молнии, словно грозовые облака во время бури.

— Во что я тебе скажу, Марк, — жестко вымолвила она. — Тебе в этом городе не жить! Даже если ты найдешь среди адвокатов такого дурака, который возьмется тебя защищать.

Она метнула последний уничтожающий взгляд на Марка и, не сказав больше ни слова, вышла из зала суда. Стук громко хлопнувшей дубовой двери гулким эхом разнесся под сводами зала заседаний, где стоял, втянув голову в плечи, Марк Маккормик.

 

ГЛАВА 2

Кейт Тиммонс приглашает Иден Кэпвелл на ужин. Встреча Иден и Круза Кастильо в кабинете Тиммонса. Джулия Уэйнрайт назначает Мэри встречу в ресторане «Ориент Экспресс». Тиммонс пытается поставить под сомнение профессиональную пригодность инспектора Кастильо.

Закончив разговор с Альваресом, окружной прокурор допил виски в своем стакане и осмотрелся по сторонам.

В дальнем углу ресторана за одним из столиков он заметил СиСи Кэпвелла и Иден. Такого случая он не мог упустить. Иден оказалась здесь не в обычном качестве управляющей и владелицы, а как простая посетительница. Нужно обязательно воспользоваться этой редкой возможностью. Правда, сейчас вместе с ней за столиком находится ее драгоценный папаша — этот напыщенный владелец половины города.

Но что ему — должностному лицу — окружному прокурору Кейту Тиммонсу до СиСи Кэпвелла? Он не входит в число его подчиненных и не намерен падать ниц перед этим человеком только потому, что в его руках находятся пара–тройка гостиниц и ресторанов. В руках у него, окружного прокурора, не меньше власти. Притом такой власти, которая позволяет единолично решать судьбы людей, отправляя их либо в жернова исправительной системы, либо на принудительное лечение в психиатрические лечебницы, либо милуя…

Не испытывая — подобно многим другим — никакого особого почтения к СиСи, Тиммонс покинул свое место у стойки бара и направился к столику Кэпвеллов.

Остановившись рядом с Иден, он небрежно сунул руки в карманы и, ухмыляясь, произнес:

— Что, семейство Кэпвеллов решило позаботиться обо мне и улучшить вид из моего окна? Благодарю за такую заботу.

СиСи едва не задохнулся от охватившего его возмущения. Этот прохвост имеет неслыханную наглость подходить к его столу и без разрешения вмешиваться в его разговор с дочерью.

Если бы он, СиСи Кэпвелл, миллионер, не занимал такое высокое общественное положение и не считал себя человеком с нормальным воспитанием, он бы просто поднялся и врезал этому недомерку, который мнят себя вершителем людских судеб, по зубам.

Однако, как истинный джентльмен СиСи ни словом, ни жестом не выдал своих истинных чувств. Он медленно отпил из высокого бокала глоток «мартини», затем поставил бокал на стол и лишь после этого с легким недоумением спросил;

— Прошу прощения?..

На месте окружного прокурора любой другой человек, наверное, должен был бы просто провалиться на месте от стыда, вызванного такой нескромностью.

Однако Тиммонс, ничуть не смутившись, продолжал:

— Я прихожу к себе на работу, иду к окну, открываю завешенные на ночь шторы — и что же я вижу?

— Что? — полюбопытствовала Иден.

— Нагло улыбаясь и разевая рот, на меня уставилась огромная буква Си…

Кэпвелл–старший усмехнулся и неторопливо отпил из бокала сухой «мартини».

— Ах, вот оно в чем дело. По поводу всяческих неудобств, связанных с рекламной деятельностью моей фирмы, вам стоит обращаться не ко мне.

Тиммонс с едкой улыбкой произнес:

— А я думал, прошу прощения за свою наивность, что вы полновластный хозяин «Кэпвелл Энтерпрайзес» и, в частности, этого отеля.

— Тут вы не ошиблись, — удовлетворенно произнес СиСи, откинувшись на спинку стула. — Отель действительно принадлежит мне, но, что касается букв на крыше, то это идея, увы, не моя.

Кэпвеллу казалось, что тема для дальнейшего разговора исчерпана, и он равнодушно отвернулся. Однако, Тиммонс по–прежнему стоял возле столика, продолжая настойчиво допытываться;

— А чья же это идея?

Демонстрируя явное неудовольствие по поводу того, что его отвлекли от весьма важного и интересного разговора с дочерью, СиСи сказал:

— Эта идея принадлежит Иден. Вот к ней и обращайтесь. Ей часто приходит в голову что‑то необычное.

Иден, демонстрируя некоторые признаки интереса к окружному прокурору, изобразила на лице приторную улыбку и кивнула головой, словно согласившись принять ответственность за крайне негативные последствия своей идеи с большими рекламными буквами на крыше отеля «Кэпвелл».

Тиммонс оценивающе посмотрел на нее и, довольно вульгарно хмыкнув, сказал:

— Иден очень умная девушка…

СиСи поморщился, словно присутствие рядом с ним окружного прокурора вызывало у него зубную боль.

— Да уж, неглупа… — отвернувшись в сторону от Тиммонса, процедил сквозь зубы СиСи.

Разговор снова повис в воздухе и Иден, чтобы хоть как‑то поддержать беседу, сказала:

— Ты знаешь, Кейт, разбираться в делах, связанных с гостиничным бизнесом, меня научил отец.

СиСи шутливо погрозил пальцем дочери.

— Иден, ты выдаешь семейные секреты.

— Неужели?

— Поверь мне, это так. Откуда окружной прокурор мог бы догадаться о том, что я учу свою дочь секретам гостиничного бизнеса? Теперь это станет известно всему городу, пресса растиражирует эту новость в количестве миллиона экземпляров, и нам с тобой не останется ничего другого, как учиться какому‑нибудь другому бизнесу.

— Почему же? — рассмеялась Иден.

— Потому, что все мои конкуренты, узнав о том, что я беру тебя в компаньоны, поспешно свернут дела и разрушат свои отели и покинут Санта–Барбару в течение двух дней. С кем мне тогда останется конкурировать?

Иден подняла голову и взглянула на Тиммонса.

— Папа, я думаю, мы можем положиться на Кейта, он никому не расскажет о том, что услышал здесь, — доверительным голосом сказала она.

Тиммонс шутливо поднял руки.

— Могу поклясться даже на Библии, что никому не скажу об увлечении Иден Кэпвелл гостиничным делом. Кстати говоря, надеюсь, я не нарушил ваших планов, не помешал обсуждению какой‑нибудь важной гостиничной проблемы?

СиСи снова поморщился, ни в малейшей степени не заботясь о том, чтобы скрыть свое неудовольствие от Тиммонса. Но тот делал вид, что не замечает, как Кэпвелл–старший проявляет признаки недовольства.

Иден очень хорошо понимала, какие чувства сейчас испытывает ее отец, а потому решила избавить его от необходимости находиться в одной компания с окружным прокурором.

— Не беспокойся, Кейт, — с улыбкой сказала она. — Мы обсуждали здесь личные дела. А насчет гостиничного бизнеса, — она обратилась к отцу, — папа, помнится, ты говорил; что главное в этом деле — не пропускать ни одного заседания. Это очень важно для выработки долгосрочной стратегия.

Она со значением посмотрела в глаза отцу. Тот усмехнулся.

— С чего это ты вдруг вспомнила о совещаниях?

— Папа, вспомни, — лукаво улыбнулась Иден. — Ты говорил, что у тебя сегодня вечером важное совещание. Думаю, что тебе не стоит на него опаздывать. Иначе, все важные проблемы решат без тебя.

СиСи покачал головой.

— Без меня они даже не сядут за стол.

— Ну, вот видишь, — подхватила Иден, — как я права. Тебе ни в коем случае нельзя пропустить такое важное мероприятие. Иначе весь персонал всполошится и уж тогда нам точно не дадут посидеть за этим столиком.

СиСи скептически посмотрел на Тиммонса.

— Иден, похоже, что ты пытаешься спровадить меня отсюда. Можешь ничего не говорить, я прекрасно понимаю.

Она слегка покраснела.

— Ну, что ты, папа.

СиСи успокаивающе поднял руку.

— Я все понимаю.

— Папа, конечно, ты можешь остаться…

Тиммонс стоял рядом, делая вид, что разговор между отцом и дочерью совершенно не касается его. С абсолютно отсутствующим видом он изучал развешанные на стенах картины, ожидая, пока Иден сможет освободить ему место за столиком.

СиСи посмотрел на часы и вздохнул.

— Ладно, дочка, — с некоторым сожалением сказал он. У меня действительно совещание. Пожалуй, я пойду.

Отодвинув стул, он поднялся. Тиммонс оказался у него на пути.

— Прошу прощения, — сказал Кэпвелл–старший, демонстрируя желание пройти.

Окружной прокурор предупредительно отошел в сторону, пропустив отца Иден. в «го глазах блеснули хитрые огоньки, на лице промелькнула едва заметная хитрая усмешка.

— Всегда рад вас видеть, — сказал Тиммонс вслед удалявшемуся СиСи.

Тот, не оборачиваясь, покинул зал ресторана. Как только СиСи исчез за дверью, Тиммонс тут же подошел к столу и с демонстративной назойливостью произнес, показывая на освободившийся стул:

— Могу я…

Иден кивнула.

— Конечно.

Тиммонс мгновенно занял стул, на котором еще некоторое время назад сидел СиСи Кэпвелл, и, теребя в руках аккуратно сложенную салфетку, стал во все глаза таращиться на Иден.

Она смущенно опустила голову.

— Что ж, наступил вечер, — сказал он спустя несколько мгновений, не скрывая удовлетворения. — Для ланча время слишком позднее, однако душу мне согревает именно то, что ужин еще впереди.

Иден подняла глаза.

— А что насчет ужина?

Тиммонс удивленно поднял брови.

— Как, разве ты забыла?

Она пожала плечами.

— А что я должна помнить?

— Но мы ведь уже разговаривали насчет ужина.

Иден обворожительно улыбнулась.

— Что‑то я не припоминаю, Кейт, ни о чем подобном. Может быть, ты что‑то перепутал или просто выдал желаемое за действительное?

Кейт не скрывал, что ему нравится пикироваться с Иден. Они разговаривали, одаривая друг друга лучезарными улыбками.

— Ну, что ж, если ты забыла, я с удовольствием напомню тебе, — сказал Тиммонс. — Я приглашал тебя поужинать вместе со мной перед концертом. Надеюсь, ты не забыла, что сегодня концерт в Зале симфонической музыки?

Иден отпила немного «мартини».

— О концерте я никогда не забываю, а вот насчет ужина — что‑то не припоминаю. По–моему, ты впервые говоришь об этом…

— Что ж, — еще шире улыбнулся Тиммонс — Тем приятнее мне снова пригласить тебя хорошо провести со мной время.

В глазах Иден мелькнули озорные огоньки.

— На что ты надеешься, Кейт?

— Я надеюсь на то, что мне повезет.

Иден отрицательно покачала головой.

— Боюсь, что на этот раз тебе не повезет, у меня другие планы на сегодняшний вечер.

Тиммонс заинтересованно наклонился к Иден.

— Интересно, какие же?..

— Ты слишком любопытен, Кейт.

Он рассмеялся.

— Тут ты права. Я действительно весьма любопытен, но не думаю, что это можно считать самым крупным моим недостатком. Все‑таки моя работа располагает к этому. Ну, так что ты скажешь насчет твоих планов на сегодняшний вечер?

— Думаю, что сейчас именно тот случай, когда ты не должен демонстрировать свое любопытство. Это мои личные дела и они касаются только меня. Мне не хотелось бы рассказывать об этом никому другому.

Тиммонс усмехнулся.

— Я привык никогда не делать то, чего от меня ожидают. И, вообще, почему ты не хочешь пойти сегодня со мной на концерт?

— Ну, если ты так настаиваешь, могу ответить. Я иду сегодня на концерт одна.

— Ну, почему, почему одна? — не отставал Тиммонс. — Неужели тебе так интереснее?

— Нет. Просто у меня абонемент.

— Ну и что из того?

— У меня самые лучшие места в зале, — ответила она. — Вот и все объяснение.

— Подумать только! — воскликнул Тиммонс. — Неужели ты считаешь, что твои места в зале симфонической музыки лучше моих?

— А ты можешь предложить что‑то иное?

Иден с любопытством смотрела на то, как Тиммонс полез в наружный карман своего пиджака и достал оттуда два билета.

— Вот, — сказал он, показывая билеты Иден. — Дирижер — один из моих лучших друзей. Когда я занимался частной практикой, еще в начале своей карьеры я вел для него одно весьма деликатное дело. Ему очень понравилось, и вот…

Кейт самодовольно помахал билетами перед носом Иден.

— И вот — третий ряд. Что ты можешь возразить?

Иден скептически покачала головой.

— Ну, надо же, Кейт. Ты меня просто удивляешь. Уж чего–чего, а третьего ряда я от тебя не ожидала…

— Да, — с его лица не сходила улыбка победителя. Ну, так что, у тебя места лучше?

— Кейт, объясни мне, пожалуйста — в покере фул старше, чем флеш?

Тиммонс нетерпеливо произнес:

— Нет, не старше. Но ты не ответила на мой вопрос — у тебя места все‑таки лучше, чем у меня, или нет?

Тиммонс чувствовал, что Иден вот–вот примет его предложение и оттого возбуждался все больше и больше. Эта женщина весьма откровенно кокетничала с ним — и Тиммонсу это нравилось. Она все еще не подпускала его на близкое расстояние, однако, он понимал, что это дело ближайшего времени.

Видя, как Иден Кэпвелл настроена по–отношению к нему, Тиммонс не собирался долго отсиживаться в окопах, ожидая, когда противник вынужден будет пойти навстречу. Это было не в его традициях. Захватив цель, словно радиолокатором, в поле своего видения, он быстро и решительно приближался к ней, не намереваясь оставаться на позициях стороннего наблюдателя. Если Иден проявляет к нему интерес, демонстрируя знаки внимания, то это означает, что ему непременно нужно воспользоваться таким удобным случаем.

Коллекционирование женских сердец уже становилось его привычкой. До этого была Сантана, но она с такой скоростью нырнула к нему в постель, что у Тиммонса угас всякий азарт. Его любопытство и сексуальное желание были удовлетворены, и Тиммонс стал терять интерес к Сайта не. Правда, несмотря на это, он при каждой встрече продолжал говорить ей о том, что он без ума от нее, что он любит ее до умопомрачения, что он готов на все лишь бы сделать ее счастливой. Однако, при этом ни судьба Сантаны, ни ее чувства его уже больше не интересовали.

Тиммонс руководствовался принципом — сладок лишь запретный плод. До тех пор, пока Сантана принадлежала не ему, а Крузу, она интересовала его. Однако, овладев ею, Тиммонс лишь пополнил свой список мужских побед и перешел к заполнению новой строки в этом списке.

В качестве очередной кандидатуры он избрал Иден Кэпвелл.

В общем, ничего удивительного в этом не было. Любой мужчина в Санта–Барбаре не отказался бы покорить сердце этой очаровательной женщины. Однако, мало у кого могла возникнуть мысль о том, чтобы попытаться сделать это.

Иден была слишком смела, опытна, самостоятельна, независима и привлекательна, чтобы человек, стоящий ниже ее на социальной лестнице, мог даже подумать о том, чтобы хоть что‑то предпринять. Она была из той категории женщин, которые при всей их кажущейся простоте и демократичности, были совершенно недоступны для большинства местных мужчин. Она могла позволить приблизиться к себе лишь тому, кого сама выбрала. В любом другом случае для пожелавших ближе познакомиться с ней дело наверняка заканчивалось неудачен.

Однако, Тиммонс, который по природе своей был авантюристом и бабником, лишь еще больше загорался от одной только мысли о том, что такая женщина, как Иден Кэпвелл, может не принадлежать ему. И, в общем, у него были основания, чтобы надеяться на успешный исход этой любовной интриги.

Тиммонс занимал довольно высокое и уверенное положение на социальной лестнице для того, чтобы не чувствовать себя ниже Иден. Его успехи у женского пола были неоспоримы и потому он, не раздумывая, с головой бросился флиртовать с Иден. Тем более, что она явно показала свою заинтересованность в продолжении более тесного знакомства с ним. Во всяком случае он был уверен в этом. Но в этой истории был еще один, дополнительный, более тонкий и пикантный элемент.

Весь город знал, что Иден Кэпвелл влюблена в Круза Кастильо. Не нужно было даже быть жителем города Санта–Барбара, чтобы знать об этом. Об их романе можно было прочитать в газетах. Учитывая, что Круз Кастильо давно был злейшим врагом Кейта Тиммонса, окружной прокурор с еще большим энтузиазмом и еще большей настойчивостью принялся за Иден. Здесь в дело вступило не только мужское тщеславие и неуемное, сексуальное желание, но и раззадоренное самолюбие.

К тому же, если не считать прочих достижений, Тиммонс уже имел за плечами один успешный опыт подобного рода — Сантану. Если он смог привлечь к себе даже жену Кастильо, то сделать то же самое с женщиной, которая любит Круза и которую любит Кастильо, Тиммонсу сам Бог велел. После того, как он успешно овладел сердцем Сантаны, Тиммонсу казалось, что ничего непреодолимого перед ним нет. Памятуя о том, сколь легкой была победа над женой Круза, Кейт испытывал немалый оптимизм и по поводу предстоящей интрижки с Иден.

Кто или что может ему помешать в этом? Он молод, привлекателен, сексуален, уверен в себе. У него есть деньги, высокое общественное положение, связи… Нужно только вплотную заняться этой белокурой куколкой и с ней повторится та же история, что и с Сантаной — плод созреет и сам упадет ему в руки. Никаких препятствий сейчас перед Тиммонсом нет. Так, во всяком случае, думал он. В соответствии с этим он и поступал. Приглашение на концерт, а затем на ужин, было первым шагом в том направлении, и Кейт добивался своего, несмотря ни на что. Он не испытывал и одной тысячной доли тех чувств, которые пытался сейчас продемонстрировать, да это ему и не нужно было. Главное — внешняя сторона. Все же остальное можно успешно сымитировать, благо немалый опыт в этом деле у него уже есть. Именно поэтому Тиммонс настойчиво заглядывал в глаза Иден, которая играла в собственную игру. Она прекрасно понимала, что сильно заинтересовала окружного прокурора своими заигрываниями с ним. Но, разумеется, мгновенно соглашаться на все его предложения не стоило.

Да, нужно было позволять ему немного сокращать расстояние, которое их разделяло, изображая из себя при этом кокетку — а кокетки, как известно, долго не ломаются. Облизываясь, словно кот, увидевший перед собой огромную миску сметаны, Тиммонс обращался к Иден, размахивая у нее перед носом билетами на концерт.

— Ну, так что? Ты мне так и не ответила… Твои места лучше или хуже, чем мои?

Она решила, что пришел момент изобразить капитуляцию.

— Мои места хуже…

— Так мы идем вместе? — мгновенно клюнул на этот крючок окружной прокурор.

Иден некоторое время изображала на лице мучительные колебания, после чего кивнула головой и, скрывая улыбку, сказала:

— Да.

— Вот и отлично! — удовлетворенно воскликнул Тиммонс. — Значит, мой фул побил вашего флеша…

Иден покачала головой.

— С вами лучше в карты не играть, господин окружной прокурор.

— Да, — самодовольно ответил Тиммонс. — Я люблю выигрывать — кстати говоря, не только в карты — потому и стал окружным прокурором.

— И как я слышала — удачливым.

Ее льстивое замечание было столь уместно, что Тиммонс самодовольно расхохотался. Он был столь несдержан в своих чувствах, что несколько сидевших за соседними столиками посетителей удивленно оглянулись на прокурора.

Он спрятал билеты в карман пиджака и радостно потер руки.

— Значит, договорились?

Иден тоже широко улыбалась.

— Договорились.

В этот момент в дверях ресторана показался метрдотель. Окинув взглядом зал, он увидел окружного прокурора и уверенным шагом направился к нему. Метрдотель держал в руке радиотелефон. Остановившись перед столиком, он предупредительно нагнулся и обратился к Тиммонсу.

— Извините, мистер окружной прокурор, вам звонит инспектор Кастильо. Возьмите трубку.

На лице Тиммонса появилась гримаса откровенного неудовольствия. Чтобы скрыть от него свои истинные чувства, Иден, изображая полное равнодушие, стала маленькими глотками пить «мартини» из бокала.

— Ну и чего же он хочет, этот инспектор Кастильо? — недовольно спросил Тиммонс, прикладывая руку к уху. — Алло, я слушаю

— Я говорю из известной точки. Здесь никого нет.

— Вот как? — Тиммонс изобразил в голосе крайнее удивление — А по нашим сведениям, ожидалось около двадцати человек?

— Да, — подтвердил Круп. — Ожидалось двадцать, но их нет. Что я могу сделать? Мы приехали, но тут уже было пусто,

— Нужно было поменьше шуметь! — с осуждением сказал Тиммонс.

Немного помолчав, Круз спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю, черт возьми, приехать ко мне в кабинет и объясниться, как ты провалил вторую по счету операцию всего лишь за несколько дней. И прихвати с собой Пола Уитни. Будьте у меня не позже, чем через час — резко сказал он.

Не дожидаясь ответа Круза, окружной прокурор отключил телефон и, сокрушенно вздохнув, обратился к Иден.

— Ну вот, я снова вынужден уйти. Как ты сама слышала, служебные дела не позволяют мне слишком много времени посвящать своим личным проблемам. Опять этот инспектор Кастильо… Так что — увидимся позже.

— Ну, что ж, — с показным сочувствием сказала Иден. — Могу обрадовать тебя…

Тиммонс с любопытством посмотрел на нее.

— Да, и как же?

— У меня есть свободное время. Неужели ты хочешь сказать, что подождешь меня?

Она потянулась рукой к лежавшей на столе сумочке.

— Ты не возражаешь, Кейт, если я провожу тебя до твоего офиса?

— О! — польщенно сказал он. — Я даже не знаю, что сказать…

Иден решительно махнула рукой.

— Идем.

Тиммонс пожал плечами»

— А зачем тебе это нужно?

— Что ж, не стану от тебя скрывать свою личную, заинтересованность. Я очень хочу посмотреть на новую световую рекламу на крыше отеля «Кэпвелл» с более удобной точки. Я ее видела только вблизи и полного впечатления у меня об этом не создалось.

Тиммонс все еще колебался.

— Я, конечно, не возражаю, но у меня там будет масса встреч, и я не думаю, что тебе будет там удобно.

Иден обворожительно улыбнулась.

— Обещаю вести себя в твоем кабинете тихо, как мышка.

Она поднялась из‑за стола и Тиммонс последовал ее примеру.

— Ты? — удивленно спросил он.

— Да, — кивнула она. — Обещаю.

— Как такая красивая женщина, как ты, — насмешливо сказал Тиммонс, — будет вести себя как мышка?

Он все еще топтался возле столика.

— Кейт, тебя что‑то беспокоит? — участливо спросила Иден.

— Да, — задумчиво сказал окружной прокурор, — знаешь…

— Что?

— Ведь ты мне полностью доверяешь?

Иден пристально посмотрела ему в глаза и, не снимая с лица лукавой улыбки, тихо произнесла.

— Ничего подобного я не говорила.

Он озадаченно вытянул губы.

— Ну что ж, в таком случае мне придется доказать тебе, что ты не права…

С этими словами он подставил Иден свой локоть. В ответ на его приглашение она взяла его под руку я медленно зашагала рядом с ним.

— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно сказал Тиммонс, шагая к выходу.

Контора окружного прокурора города Санта–Барбары располагалась на одном из верхних этажей здания Верховного суда, стоявшего на улице почти напротив стеля «Кэпвелл».

Внутренняя отделка кабинетов почти не изменилась с тех давних пор, когда это здание было построено, произошло это еще в начале века. Светло–серые стены, темно–зеленые шторы на окнах, под которыми скрывались современные жалюзи. Пол, выложенный светлыми я темными паркетинами, напоминал замаскированную шахматную доску. Тиммонс мог смело считать себя королем на этой доске»

Единственное, что заметно изменилось — это секретарша. На столе перед ней стояла электрическая пишущая машинка и лежала куча бумаг. Это была молодая женщина лет тридцати, темноволосая, с прямым пробором и большими карими глазами.

Как только Иден вошла в приемную окружного прокурора, секретарша глянула на нее, как сова из клетки. Она в этот момент возилась в сером шкафу с архива! У нее был такой вид, как будто ее застали на месте преступления. Она поспешно закрыла дверцу шкафа и вернулась на свое место, усевшись за пишущую машинку. Посмотрев на свои руки так, словно она только что окунула их в грязную воду, секретарша было убрала их под стоя и выжидательно посмотрела красивую блондинку, посетившую их кабинет.

Тиммонс уверенным шагом прошел к двери своего кабинета через располагавшуюся здесь же приемную и распахнул ее перед Иден.

— Проходи.

Иден вошла и с любопытством огляделась по сторонам. Она не отметила ничего особенного в обстановке кабинета, хотя ее внимание привлекли небольшая opигинального вида настольная лампа со стальным упором и несколько любопытных безделушек на заваленном бумагами столе. Стены были увешаны небольшими репродукциями с видами окрестностей Санта–Барбары и документами в рамках, а за рабочим столом прокурор в прозрачной стеклянной рамке висел его университетский диплом.

Иден прошлась по комнате, разглядывая картины. Тиммонс внимательно следил за ней, стоя у своего стола.

— Ну, что скажешь? — наконец нетерпеливо спросил он. — Тебе нравится обстановка на моем рабочем месте?

Иден улыбнулась.

— Твой кабинет полностью отражает твой стиль.

— Да? — с интересом откликнулся Тиммонс. — И что же он отражает? Мне было бы очень любопытно выслушать твое мнение.

Она подошла к его столу и задумчиво провела пальцем по металлическому абажуру его настольной лампы.

— Он такой деловой, но не консервативный. Я бы даже назвала это словом «рисковый».

Тиммонс слегка поморщился.

— А ты не хотела бы применить, например, слово «привлекательный»?

Иден наморщила нос. Еще раз внимательно окинув придирчивым взглядом комнату, она отрицательно покачала головой.

— Нет, пожалуй, именно этот эпитет в данном случае не годится.

Тиммонс неудовлетворенно скривился.

— Но, Иден…

В этот момент их разговор прервался.

Дверь кабинета окружного прокурора вдруг бесшумно открылась, и на пороге показалась адвокат Джулия Уэйнрайт. Она была явно возбуждена и тяжело дышала.

В руках она теребила сумочку, но от глаз Иден не укрылось то, что руки ее дрожали.

Увидев ее, Тиммонс вопросительно вскинул голову.

— Мисс Уэйнрайт?

— Извините за то, что я, может быть, прервала ваш разговор — сказала Джулия. — Здравствуй, Иден.

— Здравствуй.

— Вы нигде поблизости не видели Мейсона? — спросила Джулия.

Тиммонс вдруг засуетился, и, опустив голову, торопливо проговорил:

— Я не встречаюсь с Мейсоном. А вы? Вы с ним встречаетесь?

Это странное поведение Тиммонса немало удивило Иден. Она с недоумением смотрела на то, как окружной прокурор стал суетливо расхаживать по комнате, стараясь не смотреть в глаза Джулии.

Та по–прежнему смущенно стояла в двери.

— Но, может быть, вы знаете, где он?

— Не знаю, — пробормотал окружной прокурор. — Возможно, он сейчас находится дома и работает над делом Марка Маккормика.

— Вы так думаете? — нерешительно спросила Джулия.

— Да. После недавнего громкого провала окружной прокуратуры на известном вам судебном процессе мы должны предпринять все возможные усилия с тем, чтобы в деле Маккормика не повторилась история, которая произошла с Дэвидом Лораном. Мы оказались в довольно неловком положении и, кстати говоря, то же самое относится к вам, мисс Уэйнрайт.

Он отвернулся, давая понять, что больше не желает продолжать этот разговор.

— Тем не менее, Кейт, — продолжала Джулия, — мне нужно срочно повидаться с Мейсоном. Это весьма безотлагательное дело.

Тиммонс развел руками.

— Ну, чем я могу помочь вам? Хорошо, позвоните с моего телефона. Надеюсь, вы знаете домашний телефон Мейсона?

— Да, конечно…

Джулия направилась к столу.

— Ладно, пока вы будете заняты здесь, мисс Уэйнрайт — сказал Тиммонс, — я пойду покажу Иден другие кабинеты поблизости.

Джулия направилась к телефону, но, внезапно споткнувшись на ровном месте, едва не упала, и ей пришлось ухватиться за угол стола, чтобы сохранить равновесие.

Иден, услышав странный звук, остановилась в дверях и озабоченно посмотрела на Джулию. — У тебя все в порядке?

Смущенно поправив одежду и нарушившуюся прическу, Джулия подошла к столу окружного прокурора и потянулась к телефонной трубке. Подняв глаза, она увидела, что Иден по–прежнему стоит у дверей кабинета и вопросительно смотрит на нее.

Только тогда Джулия поняла, что не ответила на ее вопрос.

— Нет! — возбужденно воскликнула она. — У меня не все в порядке! Именно поэтому мне нужно позвонить Мейсону. Нам есть о чем поговорить, но я хотела бы сделать это без чьего‑либо присутствия.

Тиммонс выглянул из‑за спины Иден и сказал:

— Ну что ж, звоните. Вам никто не будет мешать.

Иден закрыла за собой дверь, оставив Джулию одну в кабинете окружного прокурора. Джулия стала набирать номер телефона Мейсона, тыкая дрожащими пальцами в кнопки. Она была так перевозбуждена, что несколько раз ошиблась и ей приходилось начинать все сначала. Наконец в трубке раздались длинные гудки.

Мэри была дома одна. Она сидела, устало откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, когда на столике посреди гостиной резко зазвонил телефон.

Мэри приоткрыла глаза и, не двигаясь с места, несколько мгновений пристально смотрела на белый телефонный аппарат. Она чувствовала себя такой уставшей и разбитой после напряженного дня, после бесплодных разговоров с Мейсоном, что не испытывала ни малейшего желания подниматься с дивана и идти через половину комнаты к телефонному аппарату. Еще больше ей не нравилась мысль о том, что Сейчас придется с кем‑то разговаривать. Самым большим желанием Мэри было, чтобы ее оставили в покое. Она решила, что если телефон прозвонит меньше десяти раз, то она не будет подниматься и подходить к трубке.

— Раз… два… три… четыре… — считала она гудки, закрыв глаза.

После десятого гудка Мэри поняла, что ей придется вставать. Очевидно, что это был какой‑то очень важный звонок, судя по настойчивости, с которой на другом конце провода держали трубку.

Мэри еще некоторое время колебалась, перед тем как подойти к телефону, но, наконец, решилась и сняла трубку.

— Алло, — тяжело вздохнув, сказала она. — Я слушаю.

Звонила Джулия.

— Мэри, это ты? — торопливо сказала она. — Это Джулия…

— Привет, Джулия, — устало сказала Мэри. — Чем могу помочь?

— Мне нужен Мейсон.

Голос адвоката был таким возбужденным, что Мэри сразу поняла, что случилось нечто неординарное.

— Его нет дома.

— Черт возьми, — выругалась Джулия. — В офисе его тоже нет… Ты не знаешь, куда он мог деться? Он мне очень нужен.

— К сожалению, не знаю. Я бы и рада была тебе чем‑то помочь, Джулия, но мне и вправду неизвестно, где он сейчас.

В ее голосе было такое изнеможение и уныние, что, даже находясь в состоянии сильнейшего нервного возбуждения, Джулия не могла не отметить это.

— Что с тобой случилось, Мэри? — озабоченно спросила она. — У тебя такой голос, как будто вы с Мейсоном поссорились.

Мэри сокрушенно сказала:

— Да, это так трудно… Мы с Мейсоном… В общем, мы никак не можем прийти к единому мнению относительно того, что нам делать с Марком. Мы не согласны друг с другом и я… Да, трудно все это.

Джулия некоторое время молчала.

— Извини.

— Да ладно.

Мэри тоже молчала несколько секунд, будто борясь с внутренними колебаниями.

— Послушай, Джулия. Я знаю, что ты адвокат Марка и мне не следовало говорить с тобой, но… — она снова умолкла.

Джулия обеспокоен но сказала:

— Мэри, я не слышу тебя. Что ты хотела сказать? Говори. С тобой все в порядке?

— Да, — откликнулась Мэри. — Я хочу поговорить с Марком. Думаю, что мы сможем все уладить без суда. Ведь не обязательно выносить все это грязное белье на публику. Мне кажется, что ему должно хватить благоразумия, чтобы согласиться со мной. Я хочу чтобы он, по крайней мере, выслушал меня. Думаю, что смогу убедить его. Он должен меня понять. Ведь это и в его интересах. Что ты думаешь по этому поводу?

Джулия прикусила губу. После того, что произошло несколько минут назад между ней и Марком, все убеждало ее в том, что сейчас разговоры с ним бесполезны, но как сказать об этом Мэри. Марк сейчас обозлен и вряд ли они смогут о чем‑то договориться, с ним нельзя встречаться, когда он в таком состоянии.

— Мэри, — наконец сказала Джулия, — то, что я тебе сейчас скажу, очень серьезно. Мне кажется, что в данный момент тебе лучше говорить с кем угодно, но только не с Марком Маккормиком.

— Я не понимаю, — нахмурилась Мэри. — Мне кажется, что ты сама не меньше меня заинтересована в том, чтобы поскорее уладить это дело.

Джулия нервно теребила рукой телефонный провод.

— Нам нужно поговорить, Я знаю, что тебя тревожит. Возможно, я смогу помочь тебе.

— Может быть ты и права, — сокрушенно сказала Мэри. — Но мне сейчас просто не с кем посоветоваться. Мейсон ушел, а рядом больше никого нет…

Джулия решила прийти ей на помощь.

— Я думаю, что вам нужно встретиться. Давай увидимся через полчаса в ресторане «Ориент Экспресс».

— Но… — сказала Мэри.

— Выслушай меня, Мэри, — торопливо сказала в трубку Джулия. — Когда ты рассказала о том, что Марк сделал с тобой. Я… — она умолкла, и затем решительно сказала. — Знай, что я сейчас на твоей стороне.

Поколебавшись некоторое время, Мэри сказала в трубку:

— Хорошо, я приеду.

Джулия с облегчением вздохнула.

Мэри положила трубку и, ваяв со стола небольшой листочек бумаги, написала: «Мейсон, я ушла в «Ориент Экспресс»…

Она взяла со стола сумочку, еще раз окинула взглядом комнату и неторопливо направилась к двери. Она не могла даже подумать о том, что больше в этот дом не вернется… И этот последний взгляд был словно прощанием…

Круз Кастильо и Пол Уитни подъехали к зданию Верховного суда и, оставив машину у парковки, отправились на встречу с окружным прокурором.

— Да, чует мое сердце, что на этот раз одними разговорами дело не закончится, — уныло сказал Уитни, открывая перед Крузом дверь в здание.

— Хоть ты не сыпь соль на раны, — пробурчал Круз. — Я тоже не ожидаю от нашей встречи никаких приятных сюрпризов, но думаю, что мне будет гораздо труднее, чем тебе.

— Почему это? — ревниво сказал Уитни.

— Потому, что ты мой помощник, а я твой начальник, — кисло улыбнулся Круз. — И все шишки в первую очередь будут сыпаться на меня. К тому же ты прекрасно знаешь, в каких мы отношениях с окружным прокурором. Я думаю, что он нечисто играет.

Пол озабоченно посмотрел на Кастильо.

— Ты что подозреваешь его в чем‑то?

Круз опустил голову и сквозь плотно сжатые губы сказал:

— Я предпочел бы пока не говорить об этом.

Пол посмотрел на Круза и хитро улыбнулся.

— Я тебя знаю, ты ничего не делаешь просто так. Да, чувствую, нелегко придется нашему окружному прокурору, если ты возьмешься за него как следует.

— Ладно, давай пока не будем об этом, — сказал Круз, входя в двери лифта.

Когда лифт остановился на том этаже, где располагался кабинет окружного прокурора, Круз застыл в дверях. Он увидел, как мимо него по коридору идут Кейт Тиммонс а Иден Кэпвелл.

Круза охватило острое желание раз и навсегда разобраться с этим самодовольным типом. Мало того, что он пытается сбить с дороги Сантану, он еще и на Иден глаз положил. Круз про себя выругался и пообещал самому себе в конце концов разобраться с окружным прокурором и вывести его на чистую воду.

Круз не выдал своих чувств ни словом, ни взглядом. Хотя Иден заметила в карих глазах Кастильо тускло блеснувший огонек страсти

— А вот и наш уважаемый инспектор, — с деланным радушием сказал Тиммонс. — Ну что ж, раз вы уже прибыли, пойдемте ко мне в кабинет.

Круз никак не отреагировал на слова окружного прокурора.

— Здравствуй, Иден, — сказал он, неотрывно глядя на нее.

— Здравствуй, Круз.

— Что ты здесь делаешь?

— Окружной прокурор любезно согласился показать мне свои апартаменты, оттуда хорошо видна новая реклама, установленная на крыше отеля «Кэпвелл».

— Ты имеешь в виду эти большие буквы?

— Да.

— Понятно.

Круз без особого энтузиазма отправился вслед за Тиммонсом в его кабинет.

Когда окружной прокурор распахнул дверь, Джулия Уэйнрайт уже положила трубку.

— Ну что, нашла своего Мейсона? — с наигранной веселостью спросил Тиммонс.

Джулия, не говоря ни слова, взяла со стола свою сумочку и, обойдя Тиммонса, покинула его кабинет.

Он проводил ее удивленным взглядом и недоуменно пожал плечами.

— Что за день сегодня? Ни у кого из подчиненных не могу добиться прямого ответа.

Тиммонс уселся в кресле и вопросительно посмотрел на стоявших перед ним Круза и Пола. Иден тоже вошла в кабинет.

Не реагируя на слова прокурора, Кастильо обернулся я внимательно посмотрел на Иден. Поймав на себе его тяжелый взгляд, Иден смущенно пробормотала, словно извиняясь:

— Я забыла свою сумочку…

— Ну так что? — сказал окружной прокурор. — Может быть, полицейский инспектор Кастильо объяснит мне, почему операция провалилась на этот раз?

Иден неторопливо направилась к двери, но остановилась на полдороге. Разумеется, ей было чрезвычайно любопытно услышать этот разговор.

Круз неохотно повернулся к Тиммонсу.

— Не знаю, — хмуро сказал он. — Наверное, причин много. Не думаю, что сейчас есть смысл докапываться до самого дна…

Тиммонс усмехнулся и вызывающе сказал:

— Кастильо, ты должен был накрыть этих людей, значит, надо было действовать иначе. Ты, что — никак не можешь научиться действовать по–другому?

Круз опустил голову и глухо сказал:

— Трудно перестроиться за два дня.

В разговор вступил Пол. Он попытался сказать о подозрениях Круза:

— Мы считаем, что есть кто‑то…

Однако Кастильо мгновенно оборвал его властным движением руки.

— Пока об этом рано говорить, — быстро сказал он, пока Уитни не проговорился о его догадках относительно Альвареса. — Надо еще раз переговорить с твоими осведомителями и в следующий раз обеспечить полную секретность операции, так, чтобы ни одна душа за пределами этого кабинета об этом Не знала.

Тиммонс решил прозондировать почву.

— Ты думаешь, что нелегалы знали о вашем приезде? — осторожно спросил он.

— Не исключено, — столь же осторожно ответил Круз. — Во всяком случае я допускаю такую возможность.

Тиммонс встал из‑за стола, его заинтересованность последними словами сказанными Крузом была столь велика, что Тиммонсу не удавалось скрыть это. Он расхаживал по кабинету, кусая губы, пока, наконец, не произнес:

— Знаешь, кое‑кто, наверное, скажет, что ты просто не справляешься с возложенными на тебя обязанностями.

Иден внимательно слушала разговор, стоя у двери. В ответ на последние слова Тиммонса Круз вызывающе сказал:

— Как это понимать?

Тиммонс ухмыльнулся.

— Для своих соотечественников, ты, конечно, герой. Они просто боготворят тебя…

Круз непонимающе мотнул головой.

— Для соотечественников? Извините меня, господин окружной прокурор, но я должен заявить вам, что я американец и это моя страна — Соединенные Штаты.

— Я имел в виду твое происхождение, а также твоих друзей и знакомых, — с ухмылкой продолжал Тиммонс Некоторые нелегалы хотят стать твоими друзьями, давав тебе информацию…

— Да, я американец мексиканского происхождения, но при чем тут это? В первую очередь, я полицейский инспектор и я должен выполнять свой долг, а мы имеем дело с нарушением закона и не надо намекать на остальное.

— Мне очень приятно это слышать, — скривился в улыбке Тиммонс. — Всегда есть, что называется, семейные традиции. Есть у тебя дядя, например, отличный человек. Все его любят. Так вот — если он в полночь перейдет границу? Кому какое дело? Есть еще родители… Как насчет твоих родителей?.. Они перешли через мост или плыли брассом?

Круз почувствовал, как кровь закипает в его жилах. Он крепко сжал кулаки и подался чуть вперед, но Пол удержал его за локоть.

— Не надо, Круз, — тихо сказал Уитни. — Этим ты только осложнишь себе жизнь.

Окружной прокурор вызывающе смотрел на Кастильо.

— Ну, что же ты? — насмешливо протянул он. Круз молчал, тяжело дыша.

— Я же все вижу, Кастильо. У тебя на лице написаны все твои желания. Так вот что я хочу тебе посоветовать — прибереги свою энергию для арестов, последнее время ты сильно отстаешь от нормы.

Иден почувствовала, как у нее начинают дрожать руки. То, что происходило на ее глазах в кабинете окружного прокурора, больше всего напоминало обыкновенное выяснение отношений, а не разбор служебного дела. Тиммонс нагло и открыто оскорблял Круза, но тот был вынужден молча сносить все его отвратительные выходки.

Иден чувствовала себя крайне неловко, но в этой ситуации она не могла ничего предпринять — чтобы не выдать себя она вынуждена была точно так же, как и Круз, молча выслушивать унизительные слова окружного прокурора.

Неизвестно, что было бы дальше, но в этот момент в комнату вошла секретарша. Она нерешительно застала на пороге.

Увидев ее, Тиммонс недовольно спросил:

— Ну, что там еще?

— К вам пришла судья Хенсон.

— Что ей надо?

— Она говорит, что у нее срочное дело.

— Скажите ей, что у меня нет времени, — отмахнулся Тиммонс

Секретарша пожала плечами.

— Но она настаивает.

— Ладно, — неохотно протянул Тиммонс — Видно, ничего не поделаешь — придется уделить время еще и судье Хенсон.

Тиммонс выглядел сейчас как палач, которого в самый интересный момент — вышибание табуретки из‑под ног повешенного — оторвали его от интересной и нужной работы.

Тиммонс неторопливо отправился к двери, на ходу оглянувшись на полицейских.

— Подождите меня немного.

— Зачем? — сказал Круз. — По–моему, все что было нужно, мы уже услышали. К тому же, мы слышали немало такого, что не относится к делу.

— Ладно, — милостиво махнул рукой Тиммонс — Просто после встречи с этой дамой мне понадобится друг, а может быть, и врач.

Рассмеявшись, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Уитни неуютно вгляделся по сторонам и потянул Круза за рукав.

— Пошли отсюда.

Круз покачал головой.

— Иди один.

— А ты?

— Я скоро спущусь, — подавленно ответил Кастильо. — Я еще не закончил все свои дела.

Уитни взглянул на Иден, которая по–прежнему стояла у двери, и понимающе кивнул.

— Ладно, я подожду тебя в машине.

— Хорошо.

Круз и Иден остались наедине. Иден поплотнее прикрыла дверь, ожидая разговора с Крузом. Кастильо задумчиво потер подбородок и сказал:

— Не знаю, так ли уж необходимо было твое присутствие здесь, но, по–моему, получается не очень здорово.

Иден сразу же не понравился тот тон, который он избрал. Очевидно, в нем говорил оскорбленный в присутствии женщины мужчина. Такой тон обычно характерен для семейных скандалов и ссор между влюбленными. Иден мгновенно почувствовала это и отгородилась стеной гордости.

Вскинув высоко голову, она решительно заявила:

— А я ничего особенного здесь не делала. Если тебе не хочется меня видеть, то ты так и скажи.

Круз вспылил. Он чувствовал себя, словно муж, которому в его же присутствии жена наставляет рога.

— Значит, тебе нравится этот парень? — оскорбленно сказал он.

Иден упрямо мотнула головой.

— Я сама себе хозяйка. И могу свободно распоряжаться своим временем, как захочу.

— Надеюсь, потому что в следующий раз могу не успеть прийти тебе на помощь.

Иден сверкнула глазами.

— С Кейтом Тиммонсом я как‑нибудь справлюсь сама. Он ничего не ждет от меня, а я ничего не жду от него.

Круз сокрушенно покачал головой.

— Ты себя обманываешь.

Не дожидаясь от нее ответа, он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Иден с сожалением посмотрела ему вслед. К сожалению, он был тоже не прав. Если Круз рассчитывает на то, что Иден будет во всем подчиняться ему, то он ошибается. Она ему не жена в не обязана выслушивать каждое его наставление, хотя, возможно, в чем‑то Круз прав.

Этот короткий разговор оставил у нее крайне неприятное впечатление. Она чувствовала себя в чем‑то провинившейся. Однако, Круз не должен контролировать каждый ее шаг. Она достаточно взрослая женщина, чтобы самой разобраться со своими делами.

Если Круз боится конкуренции со стороны Тиммонса, то ему следовало бы больше уделять внимания своим женщинам.

Стараясь отвлечься, Иден прошлась по комнате. Ее внимание привлекли несколько папок с бумагами, лежавшие на столе окружного прокурора. Она стала с любопытством перебирать их и до того увлеклась, что не заметила, как в комнату вошел Тиммонс.

Он заметил необычайный блеск в ее глазах и несколько секунд молча наблюдал за Иден.

— Я могу тебе чем‑то помочь? — наконец сказал он вкрадчивым голосом.

В ее глазах мелькнул испуг. Иден резко повернулась к окружному прокурору, растерянно кусая губы.

— Интересуешься? — с ядовитой улыбкой на губах произнес Тиммонс, подходя к Иден.

Она попыталась взять себя в руки и тоже улыбнулась.

— Да нет. Просто пытаюсь навести порядок на столе, У тебя здесь просто столько всего, что я удивляюсь — как ты можешь что‑то найти в такой, свалке.

С этими словами Иден аккуратно положила папки на стол. Тиммонс сунул руки в карманы брюк и стал расхаживать по комнате.

— Видишь ли, у меня своя система расположения вещей…

— Интересно, какая же?

— Я всегда здесь могу найти все, что угодно, не больше чем за пятнадцать секунд.

— Мне кажется, что ты слишком самоуверен, — рассмеялась Иден. — Это совершенно нереальные цифры.

В ее голосе прозвучал вызов. Разумеется, окружной прокурор не мог не клюнуть на такую наживку.

— Значит, ты думаешь, что я просто хвастаюсь?

Иден лукаво улыбнулась;

— Думаю, что что‑то вроде этого.

— Ну, ладно, — Кейт пожал плечами. — Тогда смотри, я покажу тебе. Мне нужно лишь открыть дверь и заорать изо всех сил.

Иден изумленно смотрела на Тиммонса.

— Что ты должен заорать?

Тиммонс улыбнулся.

— К сожалению, моя секретарша сейчас занята — как видишь, она разговаривает по телефону. Но, обычно в таких случаях, я делаю так.

Он приоткрыл дверь.

— Кристина! — закричал он.

Секретарша прикрыла рукой телефонную трубку и шепотом стала извиняться:

— Простите, мистер Тиммонс, у меня срочный разговор. Я сейчас приду.

— Не надо, — улыбнулся он. — Потом.

Окружной прокурор закрыл дверь и удовлетворенно сказал:

— Вот видишь, когда у меня возникает необходимость в том, чтобы что‑нибудь найти в этом кабинете, я просто зову секретаршу. Она приходит мне на помощь и мгновенно отыскивает нужную вещь. Знаешь, как говорится: у каждого великого человека…

— Есть измученный секретарь?.. — закончила за него Иден. — Я правильно угадала?

Тиммонс задумчиво кивнул.

— Да, ты права. Именно это я и хотел сказать, только другими словами. В общем, это мои тылы. Но я знаешь, человек современный и никогда не прошу ее варить кофе…

Иден закинула назад голову и поправила рассыпавшиеся по плечам белокурые волосы.

— Могу с абсолютной уверенностью сказать, что твоя секретарша сама варит тебе кофе…

Тиммонс как завороженный смотрел на Иден. Она прекрасно знала силу своих чар и сейчас намеренно использовала их. Ей необходимо было отвлечь Тиммонса, и она, ничуть не стесняясь, прибегала к этому самому распространенному способу борьбы женщин с мужчинами.

— Почему ты так думаешь? — спросил Тиммонс.

— Она делает это из симпатии к тебе, — еще более уверенно сказала Иден. Тиммонс польщенно улыбнулся.

— Как ты догадалась?

Не сводя с нее полных желания глаз, Тиммонс подошел к Иден и приблизился на непозволительно близкое расстояние к ней.

Иден тут же сделала озабоченный вид и ускользнула в сторону.

— Пожалуй, мне пора идти. Сегодня мне нужно еще кое‑что сделать.

Тиммонс разочарованно протянул:

— Что‑то не так?

— Нет, — поспешно сказала она. — Вовсе нет.

— Может быть, тебя смутила эта головомойка, которую я задал Крузу? — не отставал от нее окружной прокурор.

Иден на мгновение задумалась.

— Я думаю, что ты просто хотел завести его, чтобы он лучше исполнял свои служебные обязанности.

Тиммонс с некоторым удивлением посмотрел на Иден.

— Да, я должен признать, что ты все верно поняла.

Иден улыбнулась.

— Я также думаю, что инспектор Кастильо именно тот человек, который нужен тебе в твоей работе.

Тиммонс прошелся по комнате.

— Да, и тут ты права. Он мне действительно нужен. У него отличная репутация, он улаживает конфликты, наводит мосты. Он тот парень, к которому обращаешься, когда не можешь решить сложную задачу.

— Думаю, что это прекрасные качества.

— Да, — с сомнением сказал Тиммонс — Но для меня мало одной репутации и умения контактировать с людьми. Как ты знаешь, я — окружной прокурор, и поэтому для меня главная задача — это соблюдение закона. Последнее время Кастильо не очень хорошо справляется со своими обязанностями.

— Проблема с Крузом, — осторожно сказала Иден, — состоит в том, что он все предпочитает делать по–своему. Как у всякого самостоятельного человека, у него ость собственное мнение о том, как поступать в тех или иных ситуациях, как решать тот или иной вопрос, поэтому он ужасно не любит, когда кто‑либо вмешивается в его дела либо пытается ему помочь советами.

Иден, как ни старалась, не смогла скрыть своей заинтересованности в разговоре о Крузе Кастильо. Тиммонс смерил ее насмешливым взглядом.

— Да, ты имеешь право так говорить о нем — ведь ты знаешь его лучше, чем кто‑нибудь другой в этой городе. Не так ли?

Иден спокойно выдержала взгляд холодных глаз Тиммонса.

— Я хотела бы уточнить, — непринужденно ответила она. — Когда‑то знала…

— Вот как?

— Да. Это было давно.

Тиммонс негромко рассмеялся и направился к столу. Усевшись в свое кресло, он с улыбкой сказал:

— А я знал его еще в средней школе. Никак не мог раскусить его. Этот парень, — он на мгновение задумался, он был не такой как все. Он сводил всех нас с ума.

— Он, что — был буйный? Невыдержанный?

— Да нет. Как раз наоборот, — Тиммонс махнул рукой. — У Кастильо никогда не было никаких человеческих слабостей. Понимаешь, эдакий праведник в человеческом обличье, ангел, сошедший с небес. Он все всегда делал правильно. Именно это бесило и раздражало всех вокруг. Ведь мы были совершенно другими, ничто человеческое было нам не чуждо.

Иден задумчиво протянула.

— Неужели это так уж плохо?

— Ну, не знаю, — пожал плечами Тиммонс — Тогда мы относились к нему… ну, скажем так, с легким раздражением.

— А теперь?

— Об этом можно долго говорить, но, кстати говоря, ты‑то знаешь его совершенно с другой стороны. Или я неправ?

Иден задумчиво опустила голову.

— У него есть слабости, — спустя несколько мгновений тихо сказала она.

— Какие? — тут же спросил Тиммонс.

— Он верит только в добро и зло. Для него не существует никаких полутонов. Черно–белый тип мышления.

Тиммонс снисходительно улыбнулся.

— Да, твои слова подтверждают то, что я думал о нем. Это как раз соответствует картинному образу супергероя, который он для себя избрал. Истина, справедливость и американский образ жизни… Способность самым чудесным образом появляться в самых неожиданных местах и все такое прочее. Не человек, а какой‑то персонаж из комиксов.

Иден почувствовала, что ее задели последние слова Тиммонса.

— А что плохого в истине и справедливости? — вызывающе сказала она.

— Ничего, — пожал плечами Тиммонс. — Именно из‑за них я стал юристом.

— Почему же вы, господин окружной прокурор, отказываете в праве на истину и справедливость другим людям? — язвительно сказала Иден.

Тиммонс широко улыбнулся и развел руками.

— Я — реалист, миссис Кэпвелл. Жизнь не идеальна.

Иден опустила голову, стараясь скрыть неприязненный взгляд.

— А у вас мистер Тиммонс есть какие‑нибудь слабости?

Тиммонс улыбнулся еще шире. Протянув руку к столу, он стал копаться в папках.

— Я думаю, что перечень моих слабостей валяется где‑то здесь. Правда, чтобы обнаружить его, мне снова придется позвать секретаршу. Я бы сказал, что номер один в списке — это светлые волосы, красивые глаза…

Он встал из‑за стола и подошел к Иден. Когда он остановился за ее спиной, она почувствовала его возбужденное дыхание.

— Вообще‑то, у нас с Кастильо общая слабость… — продолжил он.

Иден повернулась к Тиммонсу и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Кажется, я догадываюсь, о чем ты говоришь…

— Да, мы оба неравнодушны к тебе.

Иден изобразила на лице приторную улыбку и направилась к двери.

Уитни терпеливо дожидался Круза в машине. Спустившись, тот сел рядом с креслом водителя и некоторое время хмуро молчал.

— Да не расстраивайся ты так, Круз, — сказал Уитни, положив ему руку на плечо. — Окружной прокурор еще не последняя инстанция, чтобы судить о твоей профессиональной пригодности.

— Понимаешь, Пол, — с нажимом сказал Круз, глядя в окно, — я полицейский, я уголовный следователь, моя жизнь наполнена страданиями и бедами других людей, людей, которые готовы убить друг друга из‑за бутылки пива, из‑за пятидесяти долларов, лежащих в сейфе вместе со старыми журналами. Или из‑за того, что кто‑то спит не с тем, с кем следует. Или из‑за других, столь же простых причин. Триста дней в году я расследую воровство, драки и всякие другие более или менее тяжкие преступления, а на триста первый является кто‑то и начинает упрекать меня моей профессиональной непригодностью или моим мексиканским происхождением. Я не жду, что меня за мою работу наградят медалью. Медали получают шефы полицейских управлений, министр юстиции, окружные прокуроры и судьи. Следователь по уголовным делам чаще всего получает язву желудка или нервный срыв. Я не жду ни похвальных грамот, ни почетных ленточек, ни золотых значков, ни чего‑нибудь иного в этом роде. Я не жду даже простой похвалы. Но моя работа для меня — это вещь серьезная.

— Но, послушай…

— Пол, выслушай меня. Я просто произношу свои речи один раз и конспектов не оставляю. Мне в высшей степени наплевать, как Тиммонс зарабатывает свои деньги, чтобы оплачивать квартиру, оплачивать автомобиль, покупать спиртное и весело проводить время. Меня не интересует, как ревностно он относится к своим обязанностям… Я просто хочу сказать тебе одну вещь — если окружной прокурор замешан в чем‑то нечистом, то я просто хочу вывести его на чистую воду. Лучше всего было бы посадить его за решетку, но пока у меня нет никаких доказательств. Я не верю, что он «хороший парень». Его заинтересованность в моих делах слишком велика, чтобы я мог просто подозревать в нем излишнее служебное рвение. К тому же, он, как ты видишь, постоянно пытается меня унизить. Это для него даром не пройдет.

Круз умолк, хмуро глядя через стекло на улицу.

Порывы ветра все усиливались. Шум пальмовых ветвей, качавшихся на ветру, доносился даже сюда, в машину.

— Интересно, а что у него с Иден? — тихо спросил Уитни. — Похоже, он неравнодушен к ней.

— Или демонстрирует неравнодушие… — добавил Круз. — Тиммонс относится к той породе парней, которые поступают, руководствуясь лишь корыстными целями. Не может быть, чтобы он просто положил на нее глаз. Здесь есть еще что‑то, во всяком случае, я так думаю.

— Может, ты и прав, — пожал плечами Пол. — Ну что, поехали?

— Да, — кивнул Круз. — Только поедем на сей раз не по домам, а назад в полицейское управление. Наши дела на сегодня еще не закончены.

— А что такое? — спросил Пол. — Ты думаешь, нас там ждет еще работа?

— Да, нам нужно еще раз уточнить ваши планы и тщательно продумать дальнейшие действия, чтобы таких проколов, как сегодня, больше не повторялось. Кстати говоря, а где Альварес?

Уитни пожал плечами.

— Должно быть, на месте. Ведь, насколько я помню, ты его еще не отпускал сегодня с работы.

— Что ж, тогда едем в полицейское управление.

Пол нажал педаль газа.

Спустя несколько минут Уитни, Кастильо и Альварес склонились над картой Санта–Барбары.

Круз водил карандашом по плану городских кварталов, вычисляя место для очередного полицейского налета.

— Значит, так, — сказал он, распрямляясь, — судя по сообщениям твоих информаторов, Пол, следующее место, куда нам стоит наведаться — этот дом на углу Третьей авеню и Диккенс–стрит…

— А что там такое? — заинтересованно спросил Альварес.

— Это заброшенный склад. Здесь был замечен зеленый фургон, развозящий вновь прибывших. Думало, что там можно обнаружить не меньше двух десятков человек.

— Когда поедем? — спросил Уитни. Круз озабоченно посмотрел на часы.

— В десять.

— Сегодня в десять? — забеспокоился Альварес.

— Да, сегодня. Осталось уже не так много времени.

— Может быть стоит подготовиться более тщательно? — спросил Альварес. — Пол, тебе, наверное, надо было проверить достоверность информации. Свяжись лучше со своими людьми.

— Нет, — решительно сказал Круз. — Информация достоверная, у меня нет никаких оснований, чтобы сомневаться в их правдивости. Один раз мы уже убедились в том, что информаторы Уитни говорят правду.

— Ты имеешь в виду наш неудавшийся налет сегодня? — спросил Альварес — Но ведь там никого не било.

— Там были люди, — уверенно сказал Круз. — Другое дело, что мы не смогли провести операцию как следует. Несмотря на то, что нам не повезло, я уверен — люди там были.

— А ты не хочешь поставить в известность окружного прокурора? — не унимался Альварес. — Я думаю, что ему полезно было бы знать о том, что мы проводим сегодня еще одну операцию.

— Думаю, что это будет излишним, — холодно ответил Круз. — До тех пор, пока не начнется полицейская операция, мы все втроем будем находиться вместе, рядом друг с другом, как приклеенные. Мы ничего не будем делать порознь, поужинаем по дороге.

— Ладно, — буркнул Пол. — Только надеюсь, что на этот раз мы выберем какое‑нибудь заведение получше.

— Специально для тебя, Пол, мы заглянем в один небольшой рыбный ресторанчик. Надеюсь, что приготавливаемую там пишу ты станешь есть.

— Окей.

Альварес проявлял явные признаки беспокойства.

— Тебе достанется от моей жены, Кастильо, — сказал он

Круз холодно посмотрел на подчиненного.

— А в чем проблема?

— Я ее ужинал дома уже целую неделю и обещал ей, что именно сегодня мы вместе поужинаем.

Круз отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что тебе придется разочаровать ее.

Но Альварес не унимался.

— А нельзя ли мне удрать отсюда на часок? Я приеду в полицейский участок, ну, скажем, в девять тридцать…

— Не обижайся, Хулио, но главное для нас сейчас — это сохранение волной тайны. Иначе, если мы провалим очередную операцию, с нас три шкуры сдерут.

Альварес сокрушенно пожал плечами.

— Ну что ж, раз нельзя, так нельзя. Ну тогда, я хотя бы должен позвонить ей, чтобы она не ждала меня вечером,

Круз придвинул к нему телефон.

— Звони отсюда.

Альварес потянулся к трубке и с притворным ужасом сказал:

— Она меня убьет!

Заметив на себе пристальные взгляды напарников, Альварес вдруг положил трубку.

— Вам хочется посмотреть, как мужчина валяется в ногах у своей женщины?

— А что? Это такое отвратительное зрелище? — усмехнулся Круз.

— Ладно, ребята, выйдите на минутку, оставьте меня наедине с этой бой–бабой…

Круз вдруг охотно согласился.

— Ладно, выйдем. Выльем по чашке кофе. Хорошо, Пел?

Пол кивнул.

— Что ж, охотно. Правда, кофе из нашего автомата это не самый лучший напиток, который я пробовал в своей жизни… Но, учитывая, что у нас нет другого выхода, придется смириться и с этим. Ты не особенно распинайся перед ней, Хулио. Женщины очень хорошо чувствуют, когда мужчина виноват. Они сразу же берут его в свои ежовые рукавицы и вертят им как хотят.

— Ладно, постараюсь, — криво улыбнулся Альварес. — Кстати говоря, захватите и мне чашку кофе.

Пол обернулся в дверях.

— Какие‑нибудь особые пожелания?

— Да. Мне, пожалуйста, легкий и без сахара.

Пол рассмеялся.

— Некрепкий, без сахара… Ты что держишь меня за придурка? Думаешь, я не знаю?

Альварес тоже изобразил радость на лице.

— Пол, я бы попросил тебя обходиться со мной менее резко, а то можно получить что‑нибудь в ответ.

— Ладно, — Уитни махнул рукой и закрыл за собой дверь.

Круз и Пол вышли в соседнюю комнату, где на небольшом столике у окна был установлен телефонный коммутатор. Они быстро подошли к аппарату.

— Держу пари, что сейчас он будет звонить своему связному, — сказал Кастильо.

Спустя несколько мгновений одна из лампочек передней панели телефонного коммутатора загорелась.

— Так, послушаем, о чем они там говорят…

Круз осторожно поднял трубку и переключился на сигнал из соседней комнаты. Он услышал несколько длинных телефонных гудков, а затем хриплый голос, который ответил по–испански:

— Си.

Альварес тоже стал говорить по–испански:

— Блондин на месте?

— Да.

— Скажите ему, что солнце очень горячее.

— Во сколько?

— В десять.

Закусив губу, Круз отнял трубку от уха и, прикрыв ее рукой, прошептал:

— Да, я был прав.

Когда закончилось совещание, СиСи спустился в вестибюль гостиницы и заглянул в дверь ресторана «Ориент Экспресс».

Увидев одиноко сидящую за одним из дальних столиков Мэри Маккормик, он направился к ней.

Она была так погружена в свои мысли, что не услышала шагов отца Мейсона.

— Здравствуй, Мэри, — сказал он.

Она едва заметно вздрогнула, отрываясь от своих мыслей.

— Здравствуйте, СиСи. Извините, я вас не заметила.

СиСи отодвинул стул.

— Ты не возражаешь, если я присяду?

— Да, да, конечно, — торопливо ответила она. СиСи заметил слезы в уголках ее глаз.

— Как ты поживаешь? — спросил он. Мэри грустно улыбнулась.

— Да, я вижу, что у тебя довольно усталый вид продолжал Кэпвелл–старший. — Я знаю, что у тебя сейчас довольно трудное время, связанное с судом и всем этими прочими вещами.

— Да.

— Я слышал, что ты решила не добиваться аннулирования брака. Это правда?

Мэри удрученно кивнула.

— Да, Марк не дает своего согласия, и все это может затянуться на неопределенное время. Честно говоря, я даже не знаю, что мне предпринять в этой ситуации.

СиСи сочувственно посмотрел на нее.

— Мне очень жаль, что именно тебе приходится переживать все это. Представляю, как тебе тяжело… Если это судебное дело будет откладываться на неопределенный срок, вам придется набраться терпения.

Она попыталась улыбнуться.

— Ничего. Мы с Мейсоном выдержим.

Однако это выглядело весьма неубедительно. Кэпвелл–старший задумчиво провел пальцем по ободку бокала с водой.

— Ты извинишь меня, если я суну нос не в свои дела и задам вопрос?

— Разумеется, — тихо ответила она. — Что вы хотели узнать?

— Что будет, если аннулирования брака с Марком не удастся добиться?

Мэри поджала губы.

— В таком случае мне придется подавать на развод, а затем выходить замуж за Мейсона.

— На развод? — обеспокоен но спросил СиСи. — Но ведь это будет означать неминуемый разрыв с церковью?

Он пристально посмотрел на нее.

— Да, это так, — не поднимая глаз, ответила Мэри. СиСи снова задумался.

— Но это очень серьезное решение. Скажи мне, Мэри, ты приняла его самостоятельно?

Она вскинула голову.

— Что вы имеете в виду?

— Мейсон не помогал из любви к тебе? Мэри отрицательно покачала головой.

— Он не давил на меня, если вы это имеете в виду. Ничего такого не было.

Но СиСи по–прежнему не сводил с нее внимательного взгляда своих карих глаз, давая понять, что не удовлетворен таким ответом.

— Ну, что ж, если это вас интересует… — со вздохом сказала Мери — Могу сказать, что идея подать в суд на Марка, принадлежит Мейсону.

— А что ты думаешь по этому поводу? — спросил СиСи. Мэри устало сказала:

— Я не хочу этого суда, это слишком тяжело для меня. Да, думаю, и для всех.

СиСи потер подбородок.

— В таком случае, может быть, не надо добиваться этого суда? Если это означает сплошные неприятности, то, может быть, стоит прекратить все это?

Мэри грустно усмехнулась.

— Да, но я не знаю, можно ли сейчас все остановить. Мейсон очень хочет, чтобы Марк получил за все по заслугам.

СиСи нервно взмахнул рукой.

— Мэри, дело не в том, что хочет Мейсон, а в том, чего хочешь ты. Я тоже хотел бы, чтобы Марк получил по заслугам, но, если это принесет еще большие неприятности тебе, то я не вижу никакого смысла в том, чтобы все это продолжать.

Мэри с благодарностью посмотрела на СиСи.

— Спасибо вам за ваши слова, для меня это очень важно. Вы не представляете, как необходимо в такое время чувствовать чью‑то поддержку…

Она вдруг осеклась на полуслове и застывшим взглядом посмотрела в сторону.

СиСи обернулся. У входа в ресторан стоял Марк Маккормик. СиСи демонстративно проигнорировал его появление и, повернувшись назад к Мэри, продолжил.

— Ты хочешь, чтобы он уехал? Скажи только одно единственное слово.

— Нет! — решительно сказала она, поднимаясь из‑за стола. — Я хочу поговорить с ним сама. Это очень важно.

СиСи тоже поднялся.

— Ты уверена в этом?

— Да, — кивнула она. — Пора самой взяться за это дело.

СиСи тяжело вздохнул.

— Ну что ж, не буду тебе мешать.

Он направился к выходу. Проходя мимо Марка, СиСи на мгновение остановился и полным ненависти и презрения взглядом смерил Маккормика с ног до головы. Тот ответил ему тем же.

Мэри следила за этой немой сценой со стороны. Обменявшись взглядами, которые говорили лучше всяких слов, Марк Маккормик и СиСи Кэпвелл разошлись в разные стороны. Ченнинг–старший вышел из ресторана, а Марк подошел к Мэри.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я искал тебя. Хотел поговорить, — несколько возбужденным голосом произнес он.

Боковым зрением Мэри увидела, что СиСи не покинул ресторан, а остановился в дверях, наблюдая за ее разговором с Марком.

— Хорошо. Мы можем поговорить, — спокойно ответила Мэри.

Марк суетливо оглянулся и, заметив застывшую в дверях фигуру СиСи Кэпвелла, предложил:

— Ты не против, если мы поговорим наедине? Без присутствия посторонних…

Мэри тоже огляделась по сторонам.

— Ты знаешь, мне бы хотелось выйти на свежий воздух, я не слишком хорошо себя чувствую. Давай поднимемся на крышу. Это не займет много времени. Марк согласился.

— Очень хорошо, пойдем.

Они прошли мимо застывшего у двери, словно изваяние, Ченнинга–старшего. Марк старался не поднимать глаз. Присутствующий при этом метрдотель с любопытством наблюдал за лицом босса. Лишь одно чувство хорошо выделялось на лице СиСи — почти не скрываемая ярость.

Ветер, поднявшийся над городом, усиливался. Плохо закрепленные буквы рекламного щита раскачивалась и скрипели, удерживаемые лишь несколькими проволочными растяжками. Их зловещий скрип напоминал о неминуемо надвигавшейся беде…

 

ГЛАВА 3

Хулио Альварес отстранен от работы. Окружной прокурор набивается в любовники Иден. Странный звонок в контору Тиммонса. Разговор Марка и Мэри на крыше отеля Кэпвелл.

Хулио Альварес осторожно положил трубку телефона и прислушался.

Вокруг было тихо. Очевидно, Круз и Уитни находятся где‑то в коридоре полицейского участка.

На этот раз все обошлось. Ему удалось предупредить контрабандистов живым товаром о том, что на десять часов вечера назначена новая полицейская операция по задержанию незаконно прибывших на территорию Соединенных Штатов иммигрантов из Мексики.

Настроение у него сразу же улучшилось и он небрежно развалился в кресле.

Спустя минуту дверь кабинета распахнулась и на пороге показались Круз и Пол Уитни.

Альварес встретил их радостным восклицанием:

— А, вот и вы! Ну, так где мой некрепкий без сахара? Пол, ведь ты обещал принести. Что‑то я не вижу у тебя в руках кофейной чашки.

Но Уитни молчал, угрюмо поглядывая на Альвареса. На лице же Круза было такое выражение, как будто он только что обнаружил у себя в кармане ядовитого паука. Не сводя взгляда с Альвареса, он сквозь плотно сжатые губы процедил:

— Лучше скажи нам — кто такой Блондин?

— Что? — встрепенулся Альварес.

Он вскочил со стула и недоуменно переводил взгляд с Кастильо на Уитни.

— Сколько он тебе платит? — сложив руки на груди, бросил Круз.

Альварес попытался отпираться.

— Я не понимаю, о чем идет речь. Ребята, вы что, со мной шутить вздумали? Какой Блондин? О чем вы?

Круз прищурил глаза.

— Брось, Альварес, мы все знаем. Я слышал твой разговор по телефону. Это свою красавицу жену ты имел в виду, когда говорил про солнце? Отпираться нет смысла.

Альварес понял, что попался. Лицо его посерело, глаза забегали и он обессиленно сказал:

— О, Боже!..

Круз по–прежнему не сводил с него взгляда, полного ненависти и презрения.

— Я… я… — сказал Альварес. — Вы должны выслушать меня. Я не хотел, так само получилось…

Кастильо тяжело вздохнул.

— Знаешь, Хулио, что меня по–настоящему огорчает? Я вспоминаю школу, день выбора профессии. Ты помнишь этот день?

Альварес опустил глаза, не осмеливаясь посмотреть на Круза.

— Да, — едва слышно вымолвил он.

— Тогда ты пришел к нам в школу в первый раз, говорил, как хорошо быть полицейским. В те времена считалось, что это не так уж здорово. Тогда профессию полицейского мало кто уважал, считалось, что это занятие не для настоящих мужчин. Тех, кто стоял на страже закона, осмеивали, а наши парни в школе называли их «свиньями». Ты помнишь, когда это было?

Альварес подавленно молчал.

— Не так уж и давно… — продолжал Круз. — Всего лишь пару десятилетий назад. Вспомни, что это были за времена. Но в твоих устах слово полицейский звучало благородно. Ты рассказывал об этом как о профессии для настоящих мужчин, настоящих американцев. Ты всегда считал, что это занятие одно из самых приличных, такое, чему мужчина может, не задумываясь, всецело, без остатка посвятить свою жизнь. И я, и еще несколько человек тогда поверили тебе. Мы решили, что если такой мужественный парень, как ты, так уверенно говорит о единственно стоящем деле в жизни, то это на самом деле так. И мы пошли по твоим стопам. Но что случилось в результате? А в результате, ты стоишь здесь перед нами и не осмеливаешься поднять глаза. В результате, тебя ждут позор, бесчестие и весьма приятная перспектива выйти в отставку без сохранения пенсии. Неужели все то, ради чего ты это все делал, стоило такого унижения? Ведь ты служил в полиции много лет, ты знаешь, что почем. Тебе не нужно объяснять, что такое пример опытного полицейского, съевшего зубы на оперативной работе, для выпускников полицейской академии и тех, кто только начинает службу. Ну ладно, я или Пол, мы уже достаточное время провели в полицейском управлении, насмотрелись всякого. А что ты скажешь другим, тем, кто моложе нас? Как будешь оправдываться перед ними? Что тебя на это толкнула нужда или ты разочаровался в своей работе?..

Со стороны эта сцена выглядела как‑то странно: молодой темноволосый парень отчитывает старика с сединой в бороде и тот не находит ни единого слова, чтобы возразить.

— Все, что я испытываю, — продолжал Круз, — это только безграничная горечь. Поверь мне, это очень неприятно. Мне очень тяжело разговаривать здесь с тобой, после того, что я услышал. Я уже давно знал, что у нас в полиции завелся информатор, но, честно говоря, до самого последнего момента я не хотел верить, что это ты. К сожалению, все оказалось правдой. Ты не смог выдержать клятву, которую давал при поступлении на службу в полицию. Кому ты служишь, Хулио? Зачем тебе все это надо?

Наконец, Альварес, облизнув пересохшие губы, осмелился поднять глаза.

— Ты знаешь, Круз, — едва слышно проговорил он. — Все это произошло из‑за моего сына Рикардо. Ты ведь, кажется, знаком с ним?

— Не помню, — холодно сказал Круз. — Я не думаю, что твой сын виноват в том, что с тобой произошло. Мне кажется, что ты напрасно говоришь об этом.

— Нет, нет! — воскликнул Альварес. — Круз, Пол, пожалуйста, выслушайте меня! Вы должны понять, это может случиться с каждым.

— Хорошо, рассказывай.

— Его уволили полгода назад, и пришлось перевезти к нам его жену и детей. С тех пор они живут в моем доме. Очень славные малыши. Я обещал ему помочь, чем смогу. Круз, ты должен понять — на моем месте так бы поступил бы любой отец. Его сбережения очень быстро кончились. А потом…

Он умолк.

— Ну, же, продолжай. Что же было потом? — хмуро спросил Круз.

Альварес пожал плечами.

— Ну, а потом появилась эта возможность заработать немного денег.

Кастильо сокрушенно покачал головой.

— Ты называешь это дополнительным заработком?

Альварес развел руками.

Вообще, вид его сейчас был крайне жалок. И любой, увидевший его со стороны человек, вряд ли подумал, что это один из самых заслуженных инспекторов в полицейском управлении Санта–Барбары. Он пытался оправдываться, но с каждым следующим словом будто бы все больше и больше запутывался в собственных объяснениях.

— А что плохого в том, что я просто нашел способ вносить дополнительные деньги домой? Ведь мне нужно было содержать не только свою семью, но и семью сына. Это ведь жизнь! Круз, пойми… Может быть, и тебе придется когда‑нибудь столкнуться с тем же. И кто знает, какой выход тебе придется искать из такого положения…

Кастильо с презрением посмотрел на Альвареса.

— А тебе не приходило в голову, Хулио, что для этого — как ты называешь — дополнительного заработка, тебе пришлось просто–напросто продать нас всех? Продать с потрохами!.. Именно так это называется.

Альварес удрученно молчал. В уголках его глаз показались слезы, губы задрожали. Не выдержав нервного напряжения, он обессиленно рухнул на стул возле стола Кастильо.

Пол и Круз обменялись взглядами, в которых можно было обнаружить только одно чувство — глубокое сожаление.

О том же самом говорил и Альварес:

— Мне очень жаль, Круз. Мне очень жаль… — едва ли не всхлипывая, произнес он. — Со временем это вышло из‑под контроля. Сначала это получилось один раз, потом — другой, а потом я подумал — кому это мешает? Ведь эти люди, которые прибывают сюда — мои братья. Они такие же мексиканцы, как и я, но мне повезло, а им нет. Все, чего они добиваются — это только найти здесь работу. Они хотят честно работать, чтобы помогать своим семьям. Я увидел, что ничем не отличаюсь от них. Я нахожусь в той же ситуации, что и они. Они хотят работать, чтобы их родные, оставшиеся там, вдалеке, могли хоть как‑то сводить концы с концами. У меня с ними больше общего, чем с жителями нашего города. Они такие же обездоленные и честные люди…

— Ну, ну, не прибедняйся, Хулио! — презрительно сказал Круз. — Я думаю, что тебе не стоит рядиться в тогу бедняка. Служба в полиции давала тебе достаточный заработок для того, чтобы содержать семью. Да, я понимаю, что трудности бывают у всех, но ведь не каждый из‑за этого идет на улицу с ножом в руке или изменяет долгу и присяге, как ты.

Альварес упрямо повторял:

— Ты должен понять меня, Круз… Ты должен меня понять. Все не так просто. К тому же — я ведь облегчаю жизнь этим людям, которые приезжают сюда. В какой‑то степени я помогаю им обосноваться здесь и найти работу.

Круз не выдержал и вспыльчиво воскликнул:

— А ты знаешь, что они получают в результате? Только не говори мне, что впервые об этом слышишь. Ты собственными глазами видел, что живут они в лачугах, больше похожих на крысиные норы. Там даже элементарной мебели нет. Они спят на полу, по несколько человек в такой хибаре. Они работают с самого раннего утра до поздней ночи. Работают по–настоящему, так, как нам и не снилось с тобой, Хулио. Их нещадно эксплуатируют по шесть дней в неделю. Все, на что они могут здесь рассчитывать — это жалкие десять долларов в день. Они же света белого не видят. Хулио, неужели ты этого не знаешь? Ведь знаешь!.. Не можешь не знать!..

Альварес судорожно сглотнул.

— Пожалуйста, — дрожащим голосом сказал он. — Я знаю, что не имею права, но…

Кастильо резко оборвал его.

— Не имеешь!

Альварес умолк, затем со слезами на глазах пробормотал:

— Пожалуйста, Круз… Ведь мне остался всего лишь месяц… Месяц до полной пенсии. Раньше я ничего не мог делать позорного, никогда…

Альварес поднялся из‑за стола.

— Круз, — просящим тоном сказал он. — Выслушай меня… Пожалуйста…

Кастильо отвернулся.

— По–моему, мы уже достаточно сказали друг другу, — отчужденно ответил он. — У меня нет больше ни малейшего желания выслушивать твои жалкие оправдания. Ты поступился своей честью ради нескольких сотен долларов. И не говори, что эти деньги были тебе так нужны, что ты забыл о долге и совести.

— Пол, — взмолился Альварес, обращаясь к напарнику, — пожалуйста, уговори Круза выслушать меня. Если бы он смог понять меня…

Круз резко обернулся.

— Ты хочешь заключить сделку?

Альварес тяжело дышал, шумно втягивая ноздрями воздух.

— Круз, если бы могли хоть как‑то договориться?.. — Хорошо, — неохотно ответил Кастильо. — У тебя есть одна возможность. Правда, я не знаю, поможет ли это тебе. Но все‑таки шанс у тебя есть.

Альварес, словно изгнанная из дома собака, которая почувствовала, что к хозяину возвращается более терпимое настроение, подался вперед и просяще посмотрел в глаза Кастильо.

— О каком шансе, о какой возможности ты говоришь? Я готов сделать все, лишь бы ты смог закрыть глаза на это.

Круз немного помолчал.

— Ладно, — сказал он. — Ты называешь нам имя Блондина, а мы подумаем, чем сможем помочь тебе.

В глазах Альвареса промелькнуло смятение.

— Но… Но я не знаю, кто он такой и как его зовут! Я даже никогда не видел его. Есть номер, по которому я звоню, но телефоны часто меняются. Иногда я говорю с ним, иногда — нет, с его подручными. Я даже не знаю, кто это такой. Мне только сказали его кличку. Да он и сам себя так называет — «Блондин». Я не знаю, может быть, он на самом деле чернокожий или индеец…

— Ну, хорошо. Допустим, что это так, — с сомнением сказал Пол. — А как ты получаешь деньги?

— Их просто оставляют в моей машине, в багажнике, поспешно ответил Альварес, как будто боялся, что ему не поверят. — Я не видел никого, кто ложил бы их. Они делают это, когда меня нет рядом. Я даже не знаю, кто этим занимается, но у них такая система. Они очень осторожны.

Круз недоверчиво смотрел на него.

— Какая‑то странная система — они даже не знают, кому платят… Никогда не встречаются с тобой… Почему же они тебе доверяют?

Альварес развел руками.

— Ну… Ну, я не знаю. Наверное, потому, что информация, которую я им сообщаю, всегда оказывается верной.

— Ну, хорошо, — вздохнул Круз. — Ответь мне еще на один вопрос. Кто‑нибудь, кроме тебя, знает об этом? Кто еще замешан в это дело?

— Никто, — пытаясь выглядеть убедительным, сказал Альварес.

— Никто?.. — с сомнением протянул Пол.

— Уверяю вас, никто!

— Почему ты так думаешь? — спросил Круз.

— Потому, что они сами мне так сказала но телефону.

— И что конкретно они сказала?

— Что я у них единственный информатор в полицейском управлении, кроме меня, у них больше нет выходов на полицию.

Пол и Круз обменялись весьма выразительными взглядами.

Альварес понял, что они не верят его словам, но было уже поздно — ему оставалось только с трепетом ожидать решения своей участи.

— Значит — один ты? — спросил Круз таким тоном, как будто Альварес только что сознался в том, что он Батман.

Тот тут же стал трясти головой в знак согласия,

— Да, да. Один я…

— Ну, хорошо. Допустим. Ведь информация много раз просачивалась не только из полицейского управления… А в ведомстве окружного прокурора у них случайно нет информаторов?

Альварес обмер. Если они догадываются о его связях с окружным прокурором, то ему тогда полная крышка! Не хватало только, чтобы Кастильо узнал о том, что окружной прокурор Тиммонс является организатором всех этих акций.

Разумеется, Альварес ничего не знал о том, что в этом деле крутятся еще и деньги Тиммонса, но и без этого — того, что ему было известно, вполне хватило бы для того, чтобы окружной прокурор угодил в тюрьму на несколько лот.

Правда, в его руках были власть и большое влияние — не то, что возможности простого полицейского инспектора. Если Альварес хоть одним словом обмолвится о нем, то ему тогда можно будет заказывать надгробный камень. Ведь прямых доказательств того, что Тиммонс непосредственно замешан в этом деле нет, а все его слова просто разобьются о неприступную каменную стену. Тиммонс не допустит того, чтобы на него пала хоть тень подозрений. Он найдет способ расправиться с Альваресом. Даже если это дело каким‑то образом раскрутится, окружной прокурор найдет способ снять с себя обвинения — он слишком высокопоставленная фигура.

Все это Альварес прекрасно понимал и поэтому боялся даже словом намекнуть на то, что ему известно что‑то о роли окружного прокурора в этом деле.

— Нет, нет! — поспешно воскликнул он. — Мне ничего не известно об этом.

Однако при этом его глаза забегали с такой скоростью, что казалось, будто их приводят в действие электромоторы. Естественно, Кастильо обратил на это внимание. Однако, он сделал вид, что верит словам Альвареса. Понимающе кивнув головой, он сказал:

— Хорошо. А теперь отправляйся домой. Альварес вопросительно посмотрел на него.

— Как это? Что это значит?

— Я же тебе сказал! — жестко повторил Круз. — Иди домой… Ты отстранен от работы до выхода на пенсию.

Умоляюще вытянув руки, Альварес подбежал к Кастильо.

— Круз!.. Но ты же говорил, что…

Кастильо вспылил.

— А чего ты ожидал? — воскликнул он. — Ты думал, что тебе за предательство положено дополнительное питание? Ты думал, что мы вынесем тебя на руках отсюда? Большего, чем я уже делаю, я для тебя сделать не могу. Уходи…

Круз резко указал рукой на дверь. В глазах Альвареса что‑то потухло, руки медленно опустились. Он понял, что лучшее, что его ожидает — это отставка, хоть и без сохранения пенсии. Правда, в его ситуации это было все‑таки лучше, чем пойти под суд и угодить в тюрьму на старости лет, а ведь это вполне могло случиться, если бы Круз дал этому делу ход. Но, похоже, все будет замято.

Не проронив ни единого звука, Альварес покинул кабинет. Кастильо и Уитни остались в комнате вдвоем. Круз дышал так тяжело, как будто ему пришлось пробежать марафонскую дистанцию.

Уитни сокрушенно хлопнул себя рукой по бедру.

— Ну вот, хоть с этим покончили. Надеюсь, что теперь утечка информации относительно полицейских операций прекратится.

Круз невесело усмехнулся.

— Мне бы твой оптимизм, Пол. Я вот как раз уверен в обратном.

— Ты думаешь, что информаторы еще остались? Но ведь Хулио сказал, что он единственный, кто 6ыл замешан в этом деле из полицейского управления…..

Кастильо грустно покачал головой.

— Ты забываешь о ведомстве окружного прокурора, Пол.

— Но ведь это только твоя догадка, Круз. У тебя есть какие‑нибудь факты?

— К сожалению, пока фактов у меня нет. Однако, я уверен, что в ближайшем будущем я сумею напасть на след. Тогда, — он поджал губы, — кому‑то очень крупно не поздоровится.

Иден чувствовала, что в ее легком романе с окружным прокурором наступает кульминационный момент. Он демонстрировал такие явные признаки заинтересованности, что не воспользоваться этим она не могла. Тем более — она была только вначале своего пути, ей пока ничего не удалось узнать. Хотя неосторожно оставленные Тиммонсом на столе документы дали Иден кое–какую пищу для размышлений.

Поэтому она кокетливо увернулась от Кейта, прошлась по кабинету, заинтересованно разглядывая еще несколько бумаг в рамках под стеклом.

— О, я смотрю, ты получил золотую медаль за успехи в учебе, — польстила она окружному прокурору.

Он удовлетворенно улыбнулся.

— Нет, ты переоцениваешь мои заслуги. Вообще‑то, в Йельском университете таких двести пятьдесят человек…

Она рассмеялась.

— Меня не проведешь. Мы с братом учились в Гарвардском университете…

Тиммонс сочувственно причмокнул губами.

— Наверно, именно поэтому он и проиграл дело Лорана. Мейсон вроде бы неплохой парень… Но… — Тиммонс развел руками. — Ну, в общем, я не знаю…

— Знаешь, — понимающе сказала Иден. — Ведь ты любишь выигрывать.

— А что, по–твоему, это плохо?

Иден задумалась.

— Думаю, что неплохо, но не любой ценой.

Тиммонс гордо поднял голову.

— B работе нужна какая‑то главная идея. Ты понимаешь, что это такое? Ведь, насколько мне известно, ты живешь по тем же принципам.

Тиммонс снова подошел к Иден и доверительно заглянул ей в глаза.

— Ты понимаешь, о нем я говорю?

Иден пожала плечами.

— Не очень.

Тиммонс натянуто рассмеялся.

— Хорошо, тогда поставим вопрос по–другому.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Вот ты — Иден Кепвелл…

Она тоже рассмеялась.

— Очень приятно это услышать.

— Не смейся, я говорю серьезно. Ты — отпрыск одного на самых богатых я влиятельных семейств Южной Калифорнии. Почему вокруг тебя не увиваются герцоги и графы? Почему у твоих нет Дюпонов, Ротшильдов и прочих миллионеров? Почему ты общаешься со следователями–мексиканцами и какими‑то несчастными окружными прокурорами?

Иден непонимающе смотрела на него. В разговоре возникла неловкая пауза, которая, как обычно бывает, была прервана телефонным звонком.

— Извини.

Тиммонс подошел к столу и сиял трубку.

— Слушаю. Да, это я. Ну, я думал, что это дело уже улажено. Хорошо, буду через пять минут.

— Что‑то серьезное? — спросила Иден.

— Да. Боюсь, что я снова буду вынужден покинуть тебя на некоторое время.

— А в чем дело?

— Дело в том, что эта мадам, судья, очень хочет перехитрить меня.

— Есть проблема?

Тиммонс рассмеялся.

— Похоже, она думает, что я что‑то упустил в судебной процедуре.

— Каким же ужасным способом ты нарушил судебную процедуру? — лучезарно улыбнулась Иден. — Насколько мне известно, ты очень строго придерживаешься правил.

Тиммонс с сожалением сказал:

— Ей показалось, что во время проведения суда, я сделал неприличный жест в сторону обвиняемого.

— А это и вправду было?

Тиммонс отрицательно покачал головой.

— Для выпускника Йельского университета это было бы несколько грубовато. Как ты считаешь?

Иден рассмеялась.

— Ну, ладно, — сказал Тиммонс — Надеюсь, ты еще здесь побудешь немного. Я скоро вернусь.

— А для чего тебе мое присутствие? — с улыбкой спросила Иден.

— Хочу услышать ответ на свой вопрос. Ведь мы так и не договорили, не правда ли?

Она выжидательно посмотрела на него.

— А зачем отвечать, если ты заранее знаешь все ответы? — с насмешкой промолвила Иден. — Или ты хочешь подтверждение своих слов услышать именно из моих уст.

Тиммонс удовлетворенно улыбнулся и молча вышел из кабинета. Когда дверь за ним закрылась, Иден снова направилась к его столу.

С некоторой опаской поглядывая на дверь, она опять принялась перебирать папки, сложенные возле телефонного аппарата. Одна из них привлекла ее внимание.

Иден открыла обложку и стала внимательно изучать сложенные в папку документы.

В этот момент телефон на столе Тиммонса зазвонил. Иден, чтобы не быть застигнутой врасплох, закрыла папку и положила ее на стол перед собой, а затем сняла трубку.

— Алло.

Звонил Альварес. Однако, Иден не знала его голоса.

— Мне нужен мистер Тиммонс, — едва слышно произнес он.

— Да, вы попали в его кабинет, — ответила Иден.

— А это его прямой телефон? — спросил Альварес.

— Да. Но мистер Тиммонс вышел. Я могу вам чем‑то помочь?

— Пусть перезвонит мне.

Иден потянулась за карандашом и сказала в трубку:

— Что мне передать?

— Пусть перезвонит мне, — сказал Альварес. — Телефон — 555–87–49.

Иден аккуратно записала телефон на листке из блокнота и спросила:

— А кто звонил?

В ответ на ее вопрос из трубки донеслись короткие гудки.

Иден недоуменно посмотрела на телефон и, пожав плечами, положила трубку. Затем она задумчиво посмотрела на листок бумаги и пробормотала:

— Интересно, кто это может быть? Такого телефона я не знаю… что‑то очень подозрительное.

Когда Мейсон пришел домой, Мэри уже не было. На столе в гостиной лежал густо исписанный мелкими буквами листок бумаги.

— Мэри… — на всякий случай позвал Мейсон. — Ты дома?

Ответом ему послужила тишина.

Мейсон подошел к столику и поднес листок к глазам:

— Мейсон, я ушла в «Ориент Экспресс». Встречаюсь с Джулией. Не сердись. Ведь должен быть способ положить этому конец, пока у нас все не рухнуло. Верь мне, пожалуйста. Мэри.

Мейсон смял листок в руке и, сунув его в карман, быстро вышел из квартиры.

Мэри и Марк Маккормик стояли на крыше отеля «Кэпвелл» возле раскачивающейся под порывами ветра огромной буквы Си.

Марк прохаживался из стороны в сторону, заложив руки за спину.

— Ты уже выиграла, Мэри. Хотя, судебное дело в общем еще и не началось.

— Почему ты так думаешь?

— Потому, что я уже лишился своей защиты. Даже адвоката нет.

— Почему? — недоуменно спросила Мэри. — Ведь тебя взялась защищать Джулия Уэйнрайт. Между вами что‑то произошло?

— Она ваялась за мое дело, чтобы проиграть его, — хмуро ответил Марк. — Она уже отказалась от него.

— Ну что ж, если такой адвокат как Джулия Уэйнрайт, отказалась от ведения дела, то, я думаю, тебе некого винить, кроме самого себя, Марк. Если ты не смог наладить с ней отношения, то хуже от этого будет только тебе.

— Я не смогу сражаться с тобой в суде, — сокрушенно произнес Марк. — Сейчас сложилась такая ситуация, что я даже не могу себя защитить. Все эти судебные процедуры, утряски, перетряски, все это так тяжело для меня, что я готов отказаться от всего.

Услышав эти слова от Маккормика, Мэри немного воспряла духом.

— Марк, ты прекрасно знаешь, что я не хотела суда, — уверенно заявила она.

Он недоверчиво посмотрел на Мэри.

— Так почему же, черт возьми? — он всплеснул руками, а затем, догадавшись, воскликнул. — А, понимаю, это все Мейсон!

Он раздраженно махнул рукой и отвернулся.

— Послушай, Марк, ты не должен ни в чем обвинять его. Мейсон просто пытался защитить меня и нашего ребенка. Он считает, что суд в этом деле — единственный способ разрешения проблемы. Я даже не знаю, смогу ли я отговорить его сейчас прекратить это дело.

Маккормик покачал головой.

— Мэри, я пришел сюда для того, чтобы поговорить с тобой. Я устал. Понимаешь? Я согласен на все, я готов принять любое твое условие.

Мэри не поверила своим ушам. Она, конечно, надеялась на такой благополучный исход дела, однако, не ожидала, что все произойдет так быстро и безболезненно. Если Марк согласен безболезненно, как он говорит, на любое ее условие, значит, судебное дело будет прекращено, и они избавятся от необходимости вытаскивать все грязное белье на суд скучающей публики.

Это было именно то, что она хотела услышать от Марка. Может быть, такая легкая и быстрая возможность все уладить отняла у Мэри чувство реальности. Она мгновенно уцепилась за последние слова Марка.

— Хорошо, — возбужденно проговорила она. — Ты подпишешь предложенные мной бумаги и откажешься от всех прав на ребенка. Это мое условие. Если ты не согласен, то будет суд.

Маккормик некоторое время подавленно молчал, а затем кивнул головой.

— Хорошо, я подпишу все, что ты предложишь.

Марк всем своим видом продемонстрировал, как нелегко ему принять подобное решение. Он отвернулся, тяжело дыша.

И тут Мэри совершила ошибку. Ей, очевидно, следовало на этой закончить разговор и удовлетворяться тем, чего она смогла добиться от бывшего — хотя, впрочем, пока не бывшего — мужа. Однако она поторопилась вырвать из него еще одну уступку.

— Марк, мне еще нужно, чтобы ты признал, что изнасиловал меня. Он резко обернулся.

— Что это значит? В каком виде я должен это признать?

Мэри подалась вперед.

— Ты должен рассказать об этом всем Мейсону.

Марк стал дышать еще тяжелее, словно разъяренный бык. Глаза его налились кровью, губы плотно сжались.

— Нет, — решительно заявил он. — Этого я не сделаю.

— Я не стану лгать, Мэри.

Мэри сорвалась.

— Марк, ты продолжаешь лгать! — вскричала она.

— Ничего подобного, — повышенным тоном заявил Маккормик. — Я просто занимался любовью со своей женой. И это никогда в жизни не может считаться насилием!

Мэри в отчаянии схватилась за голову.

— Ты не признаешься в этом даже сейчас. Даже самому себе.

Марк, как обычно бывало с ним в подобных ситуациях, перешел на крик.

— Что вам еще нужно от меня? Что вы от меня хотите? Почему вы не можете оставить меня в покое? Я уже отдал вам все, что мог. Посмотри, что я имею в результате! Я потерял работу, и больше вряд ли смогу ее найти, люди говорят со мной только по необходимости, и не иначе. Я обещаю, что не буду искать встреч с тобой и с ребенком тоже. Этого, что — недостаточно? Как по–твоему?

— Нет! — в ярости выкрикнула Мэри.

 

ГЛАВА 4

Провал Альвареса сильно беспокоит окружного прокурора. В разговор Марка и Мэри вмешивается Джулия Уэйнрайт. Мейсон появляется в ресторане «Ориент Экспресс». СиСи безуспешно пытается остудить пыл сына.

Когда окружной прокурор вернулся в свой кабинет Иден беззаботно расхаживала вдоль стен, разглядывая повешенные на них картины.

Увидев Тиммонса, она обернулась и с улыбкой сказала:

— За то время, пока ты отсутствовал, тебе звонило, наверное, пятнадцать человек…

Кейт рассмеялся.

— Держу пари, что ты не ожидала, что тебе придется поработать секретарем в мое отсутствие?

— Да. И это несколько удивительно, потому что звонили они именно сюда, а не Кристине.

— Что ж, — пожал плечами Тиммонс. — Это как раз неудивительно, потому что номер своего телефона я даю такому большому количеству народа, что из них вполне мог бы получиться небольшой город, вроде Санта–Барбары. Ну и что, было что‑нибудь важное?

Иден пожала плечами.

— Вроде бы нет. Все говорили, что перезвонят позже, а вот один звонок был очень срочный и, похоже, важный.

— Что за звонок? — сразу же заинтересовался окружной прокурор. — Я надеюсь, что это был приятный женский голос.

— Нет, ты ошибаешься, — рассмеялась Иден. — Это был хриплый голос с испанским акцентом.

Тиммонс едва заметно переменился в лице. В глазах его блеснула подозрительность.

— И кто же это был?

— Не знаю, мне незнаком этот голос.

— Что же хотел этот таинственный испаноязычный человек?

Иден развела руками.

— Не знаю. Он просил тебя срочно перезвонить ему и оставил телефон.

— Где он?

— Я написала его на листке из блокнота. Лежит вон там, у тебя на стиле.

Тиммонс быстро подошел к столу и взглянул на бумажку.

— А что ты сказала ему?

— Я сказала ему, что ты сейчас вернешься. Он, наверное, ждет твоего звонка.

Тиммонс озабоченно взглянул на Иден.

— Тебя что‑то беспокоит? — поинтересовалась она. С некоторым смущением он произнес:

— Я думаю, что мне следовало бы сделать этот звонок одному. Ты не возражаешь, если я попрошу тебя покинуть мой кабинет на несколько минут?

— Конечно. Пойду попрошу твою безответно влюбленную в тебя секретаршу сварить мне кофе. Надеюсь, она не откажется это сделать — из любви к тебе, — язвительно сказала Иден, закрывая за собой дверь.

Тиммонс проводил ее взглядом, полным холодной подозрительности. Оставшись один в кабинете, он быстро набрал номер и поднес трубку к уху.

Иден демонстративно громко прошлась по коридору, изобразив звук затихающих вдали шагов. Затем она осторожно, на цыпочках, подобралась к двери Тиммонса и приложила ухо к дверному косяку, чтобы лучше слышать.

Спустя несколько секунд в кабинете раздался раздраженный голос Тиммонса.

— Алло, Зачем ты оставил мне номер своего телефона?..

Иден вытянула шею, стараясь получше расслышать каждое слово Тиммонса.

— Ты ведь даже не знал, кто она такая. Ты что, полный идиот? Ладно.

Спустя несколько мгновений Иден услышала, как окружной прокурор громко стукнул кулаком но столу и заорал в трубку:

— Черт побери! Когда это случилось?

Он мгновенно понял, что совершил ошибку, позволив своим чувствам вырваться наружу, и торопливо проговорил в трубку:

— Подожди меня, не отключайся. Я сейчас, — с этими словами Тиммонс бросил трубку на стол и быстрым шагом направился к двери.

Услышав его последние слова. Иден торопливо покинула свой наблюдательный пункт и исчезла за углом. Спустя мгновение после того, как она укрылась, дверь кабинета окружного прокурора распахнулась и оттуда высунулся Тиммонс. Он подозрительно осмотрел окрестности и, не обнаружив там никого и ничего, что могло бы заставить его насторожиться, закрыл дверь.

Вернувшись к своему столу, он взял трубку, и скривившись от злости, сказал:

— О чем ты проболтался Кастильо?

Услышав ответ, окружной прокурор тяжело вздохнул.

— Прекрасно, но больше сюда не звони. Ты забыл, что знаком со мной… Понял?

Он положил трубку и в бессильной ярости несколько раз вполголоса выругался:

— Черт возьми! Черт бы все это побрал!

Смяв бумажку с номером телефона Альвареса, он швырнул ее в урну, но маленький бумажный комочек, не долетев, упал на пол.

Рекламный щит с установленными на нем гигантскими буквами раскачивался все сильнее и сильнее. Плохо завернутые болты в основании букв едва удерживали их. Проволочные растяжки с каждым порывом ветра трещали все сильнее и сильнее.

Марк расхаживал по крыше, возбужденно размахивая руками.

— Мэри, не думай, что я признаюсь во всем, чем угодно, только ради твоего удобства. Это не в моих традициях. Ты хочешь, чтобы я признался Мейсону в изнасиловании, и снял с тебя всю вину?

— Марк, послушай меня…

— Так вот, снимай с себя свою собственную вину каким‑нибудь другим способом! Я тебе в этом деле не помощник! Если ты надеешься, что я стану добровольно оговаривать себя, то ты сильно ошибаешься. У меня и без того достаточно неприятностей, чтобы я вешал на себя всех собак, каких тебе только захочется на меня повесить. Я уже и так согласился на многое, что мне неприятно, а ты хочешь, чтобы я был по уши завален обвинениями, обязательствами, договоренностями и прочей ерундой…

Он умолк, повернувшись к ней спиной.

Мэри потеряла самообладание.

— Я бы хотела узнать, как тебе удалось избавиться чувства собственной вины, Марк? — выкрикнула она ему в спину. Он обернулся.

— Мое преступление состоит только в том, что я слишком сильно любил тебя!

— Ах, вот как? — возбужденно закричала она. — Значит, Мейсон прав: тебя может остановить только суд! Марк я больше не желаю с тобой разговаривать!

Мэри повернулась, чтобы покинуть крышу, но он схватил ее за локоть.

— Подожди, Мэри.

Она закричала, отбиваясь от него кулаками.

— Пусти меня, не трогай меня! Какое право ты имеешь это делать?

B этот момент дверь на крышу открылась и там показалась фигура Джулии Уэйнрайт. Увидев, как Марк схватил за руку Мэри, Джулия отчаянно завизжала:

— Отпусти ее! Не трогай Мэри, мерзавец!

Джулия бросилась к ним, словно мать вступается за обиженного ребенка. Она оттолкнула Марка в сторону и встала между ним и Мэри.

— Не смей ее трогать! — угрожающе воскликнула она. Тяжело дыша, Джулия обернулась.

— Мэри, ты в порядке?

Она ощупала ее плечи.

— Да, Я пыталась поговорить с ним. Думала, что все можно уладить как‑то иначе, но я ошиблась.

Возбужденно размахивая руками, Джулия воскликнула:

— Такие люди не заслуживают права жить в одном мире с нами, их нужно изолировать от общества.

Марк столь же возбужденно закричал:

— Тебе не удастся меня изолировать! Потому что Мейсон отзовет свой иск. Ведь так, Мэри? Правда, процесса не будет? Ведь в этом нет никакого смысла.

Мэри вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она стояла, раскрывая рот, как выброшенная на берег рыба, и не могла проронить ни слова.

Пользуясь этим, Марк завопил:

— Вот видишь, Джулия! Я прав, она даже не собирается ничего возражать!

— Это же мерзавец! Не дай ему улизнуть! си опять изнасилует кого‑нибудь!

— Мэри, не слушай эту авантюристку! — завопил Маккормик. — Она хотела меня подставить! Взялась защищать, а на самом деле, хотела сделать меня козлом отпущения. Она хотела отыграться на мне за Дэвида Лорана, а также всех остальных своих мужчин!

Мэри почувствовала огромную усталость и острое нежелание продолжать этот разговор, но она не могла найти в себе силы сказать хоть одно слово.

И Марк и Джулия апеллировали к ней, как к последней инстанции. Они кричали наперебой, размахивая руками,

— Мэри, его должны посадить за то, что он сделал. Иначе я сама доведу дело до суда! — кричала Джулии.

— Нет уж! — разъяренно орал Марк. — Ничего у тебя не получится. Я превращу твою жизнь в ад! Я все хилы из тебя вытяну! Мэри, она обманула тебя! Она обманула меня, она сделала это умышленно. Никто не может отрицать, что это противозаконно. Да я сживу ее со свету, она будет проклинать тот день, когда решила обмануть меня!..

Мэри не выдержала и завизжала, закрыв уши руками.

— Прекратите! Оба прекратите! Это невыносимо!..

Мейсон решительно вошел в зал ресторана «Ориент Экспресс» и остановился в дверях. Мэри нигде не было видно. Внезапно он услышал голос отца.

— Мэри здесь нет.

СиСи стоял у стойки бара и барабанил пальцами по деревянной крышке. Мейсон направился к нему.

— Где она?

— Она на крыше, разговаривает с Марком и Джулией.

— Что? — не веря своим ушам, воскликнул Мейсон. Он тут же бросился к выходу, но СиСи остановил его.

— Не надо. Не трогай ее сейчас, пусть они поговорят. — Прошу тебя, Мейсон.

— Да ты спятил! — вскричал Мейсон. — Ей нельзя быть рядом с Марком! Я немедленно иду наверх…

Мейсон порывисто шагнул вперед, однако СиСи остановил его.

— Я прошу тебя, Мейсон. Не ходи туда. Они сами разберутся. Своим появлением ты можешь только все испортить. Если Мэри сейчас разговаривает с Марком, им вдвоем будет проще договориться, чем, если ты будешь присутствовать там. Подумай сам. — Мейсон попытался возразить, но СиСи продолжал. — У Марка с Мэри собственные взаимоотношения, какие — то собственные только им известные нюансы. Мэри хочет уладить все полюбовно. А. у тебя совершенно другие планы. Ты помешаешь ей, и не дашь им возможности договориться спокойно.

Мейсон упрямо мотнул головой.

— Отец, я не понимаю тебя. Почему ты так рьяно ступаешь на защиту Марка Маккормика? Ведь этот негодяй хочет только одного, — чтобы она никогда не знала о том, что такое счастье семейной жизни.

Похоже, что СиСи был не совсем согласен с утверждениями сына.

Но теперь невозможно было прервать Мейсона, он уверенно продолжал:

— Марк чувствует себя оскорбленным, потому что ему надо отвечать за свои отвратительные поступки! Он совершал их уже много раз в своей жизни. И каждый раз это сходило ему с рук. А я не хочу, чтобы он оставался безнаказанным! Я уверен в том, что его мерзкая гнусная натура еще не один раз покажет себя. Если с ним сейчас попробовать договориться мирно и оставить его в покое, все повторится снова. Мы‑то, конечно, можем совершенно забыть о его существовании, но он не допустит того, чтобы это случилось. Он постоянно будет напоминать нам о себе, он постоянно будет присутствовать в нашей с Мэри жизни, постоянно будет тянуть из нее последние силы и разрывать сердце. Я повторяю, — тон его голоса стал тверже, — он сам напомнит о себе и напомнит так, что все мы содрогаемся.

Человек, однажды уже преступивший моральные заповеди, не может остановиться, особенно, если его грех остался безнаказанным. Такой человек, как Марк Маккормик будет продолжать свои гнусности до тех пор пока его кто‑нибудь не остановит. Мирная договоренность с ним просто невозможна. Такой человек просто физически не может понять, чего от него хотят. Я уверен в том, что он сейчас настаивает на своем, не желая признавать собственную вину и собственного поражения.

СиСи молча слушал сына. Мейсон продолжал:

— К тому же Мэри слишком мягкий человек, она не может поставить жесткие условия и добиться их выполнения. Это не ее дело. Это дело мужчины. Вдобавок, неизвестно, что он может сейчас с ней сделать. Я вполне допускаю, что Маккормик может попытаться кулаками доказать свою правоту, у него хватит на это ума.

Мейсон снова попытался пройти мимо отца, но СиСи опять остановил его, крепко взяв за руку.

— Успокойся, Мейсон, ведь там сейчас находится и Джулия. Я думаю, что вдвоем они смогут справиться с Марком. Тебе нечего бояться.

Мейсон сокрушенно покачал головой.

— Отец, ты ничего не понимаешь! Ты раньше не встречался с Маккормиком, поэтому не знаешь, что это за человек, что он из себя представляет! Если сейчас оставить его в покое, он может натворить неизвестно что. По–моему, ты слишком спокойно рассуждаешь обо всем этом…

СиСи по–прежнему не хотел, чтобы Мейсон вмешивался в переговоры, которые сейчас проходили на крыше отела «Кэпвелл».

Он умиротворяюще поднял руки и стал читать нотацию Мейсону. Тон его голоса был менторским, нудным, словно он исполнял роль приходского священника, наставляющего с церковной трибуны своих прихожан:

— Мейсон, успокойся. Ты не должен позволять себе совершать поступки, руководствуясь лишь собственными эмоциями. Любовь должна подчиняться не только велению сердца, но и велениям разума. К сожалению, в данном случае я вижу, что ты не хочешь услышать голос своего разума. Ты слишком сильно давишь на Мэри и этим можешь добиться только того, что испортишь все дело. Смотри, сынок, как бы тебе потом не пришлось раскаиваться в своей излишней горячности и поспешности Я думаю, что тебе стоит немного поостыть и более трезво разобраться во всем.

Мейсон недоуменно всплеснул руками.

— Отец, о чем ты говоришь? О какой трезвости и расчетливости может идти речь, если дело касается такого негодяя, как Марк Маккормик?

СиСи посмотрел на Мейсона с сожалением.

— К несчастью, я вижу, что ты не хочешь понять меня, сынок. Вспыльчивость и гневливость еще никогда не приводили к положительным результатам. А ты в своих поступках, да и вообще, во всей своей жизни больше руководствуешься сиюминутными, мгновенными эмоциями, не задумываясь о печальных последствиях, к которым они могут привести.

Мейсон поморщился.

— Отец, если ты по–прежнему будешь настаивать на том, чтобы я самоустранялся, от этого дела, то у тебя ничего не получится. Я не могу пустить все это на самотек. Понимаешь? Если оставить все это в руках Мэри, то ее сердечная мягкость и великодушие могут привести к тому, что у нас вообще ничего не получится. Наша семейная жизнь всегда будет находиться под угрозой. Мы должны сделать все, чтобы Марк Маккормик был надежно изолирован от нашей будущей семейной жизни, а этого можно добиться только в судебном порядке.

СиСи не скрывал своей горечи, по поводу слов, сказанных сыном. На лице его было написано такое глубокое разочарование, как будто Мейсон не оправдывал даже сотой доли его надежд.

— Ты перегибаешь палку, сынок. Если Мэри может договориться с Маккормиком сама, не прибегая к угрозам и судебному преследованию, то лучше поступить так. Шантажом и нажимом в этом деле много не добьешься. Ты, конечно, можешь считать, что угроза судебного разбирательства заставит Марка отказаться от своих намерений, но, боюсь, тебя ждет горькое разочарование. Если Марк решит пойти на принцип, то ты не добьешься от него ничего, даже возбудив против него сотню уголовных дел. Ведь у тебя кроме собственных слов нет никаких конкретных доказательств для того, чтобы добиться его осуждения в судебном порядке.

Мейсон изменился в лице. Его щеки побледнели, глаза сверкали мрачным огнем.

— Это тебе Мэри сказала такое? — прерывисто дыша, бросил он в лицо отцу. — Или ты сам это выдумал?

СиСи разочарованно вздохнул.

— Мейсон, ты ничего не видишь вокруг себя. Ты замечаешь только собственные переживания, а ведь если бы ты посмотрел на Мэри внимательнее, те сразу увидел бы, как она страдает. Неужели ты не замечал ее глаз, ее лица? Посмотри, ведь она не спит ночами.

Мейсон вызывающе вскинул голову.

— Ты хочешь сказать, что в этом виноват только я? По–твоему, своими неуемными требованиями я довел дело до того, что Мэри находится на грани нервного срыва? По–твоему, в этом только моя вина?

СиСи кивнул не раздумывая.

Во всем его облике было видно глубокое осуждение по отношению к собственному сыну. Он считал, что ко всем прочим недостаткам Мейсона, он еще и упрям, не желая соглашаться с очевидными вещами.

— Мейсон, она не хочет терпеть муки в суде. Неужели тебе это не понятно? Какой женщине захочется выносить на обсуждение публики свои глубоко интимные вопросы?

— Отец, ты понимаешь, что означают твои слова? Если поступить в соответствии с твоими советами, то этот негодяй Маккормик снова уйдет от ответственности!

СиСи пожал плечами.

— Но это не имеет для тебя существенного значения, Мейсон.

Тот вскипел.

— Как это не имеет?! — вскричал он. — Сколько раз можно оставлять безнаказанными подобные гнусные поступки?

СиСи покачал головой.

— Но если обстоятельства складываются таким образом, то я бы на твоем месте не стал возражать Мэри. Это она должна решать. Вопрос касается только ее и больше никого.

— А что, по–твоему, я уже совсем не имею никакого права вмешиваться в это дело? Что же я тогда за мужчина? Разве ты не понимаешь, что это означает для меня?

СиСи продолжал увещевать сына.

— Это никоим образом не заденет твоего самолюбия. Поверь мне. Это слишком личный вопрос, чтобы в него вмешивался человек, подобный тебе.

— Но ведь я люблю Мэри! Почему мы не имеем права решать все, что касается нас вместе?

— В данном случае, я вижу, что ты, Мейсон, хочешь в том, что он и сейчас настаивает на своем, не желая признавать собственную вину и собственного поражения.

СиСи молча слушал сына. Мейсон продолжал:

— К тому же Мэри слишком мягкий человек, она не может поставить жесткие условия и добиться их выполнения. Это не ее дело. Это дело мужчины. Вдобавок, неизвестно, что он может сейчас с ней сделать. Я вполне допускаю, что Маккормик может попытаться кулаками доказать свою правоту, у него хватит на это ума.

Мейсон снова попытался пройти мимо отца, но СиСи опять остановил его, крепко взяв за руку.

— Успокойся, Мейсон, ведь там сейчас находится и Джулия. Я думаю, что вдвоем они смогут справиться с Марком. Тебе нечего бояться.

Мейсон сокрушенно покачал головой.

— Отец, ты ничего не понимаешь! Ты раньше не встречался с Маккормиком, поэтому не знаешь, что это за человек, что он из себя представляет! Если сейчас оставить его в покое, он может натворить неизвестно что. По–моему, ты слишком спокойно рассуждаешь обо всем этом…

СиСи по–прежнему не хотел, чтобы Мейсон вмешивался в переговоры, которые сейчас проходили на крыше отеля «Кэпвелл».

Он умиротворяюще поднял руки и стал читать нотацию Мейсону. Тон его голоса был менторским, нудным, словно он исполнял роль приходского священника, наставляющего с церковной трибуны своих прихожан:

— Мейсон, успокойся. Ты не должен позволять себе совершать поступки, руководствуясь лишь собственными эмоциями. Любовь должна подчиняться не только велению сердца, но и велениям разума. К сожалению, в данном случае я вижу, что ты не хочешь услышать голос своего разума.

Ты слишком сильно давишь на Мэри и этим можешь добиться только того, что испортишь все дело. Смотри, сынок, как бы тебе потом не пришлось раскаиваться в своей излишней горячности и поспешности. Я думаю, что тебе стоит немного поостыть и более трезво разобраться во всем.

Мейсон недоуменно всплеснул руками.

— Отец, о чем ты говоришь? О какой трезвости и расчетливости может идти речь, если дело касается такого негодяя, как Марк Маккормик?

СиСи посмотрел на Мейсона с сожалением.

— К несчастью, я вижу, что ты не хочешь понять меня, сынок. Вспыльчивость и гневливость еще никогда не приводили к положительным результатам. А ты в своих поступках, да и вообще, во всей своей жизни больше руководствуешься сиюминутными, мгновенными эмоциями, не задумываясь о печальных последствиях, к которым они могут привести.

Мейсон поморщился.

— Отец, если ты по–прежнему будешь настаивать на том, чтобы я самоустранился от этого дела, то у тебя ничего не получится. Я не могу пустить все это на самотек. Понимаешь? Если оставить все это в руках Мэри, то ее сердечная мягкость и великодушие могут привести к тому, что у нас вообще ничего не получится. Наша семейная жизнь всегда будет находиться под угрозой. Мы должны сделать все, чтобы Марк Маккормик был надежно изолирован от нашей будущей семейной жизни, а этого можно добиться только в судебном порядке.

СиСи не скрывал своей горечи, по поводу слов, сказанных сыном. На лице его было написано такое глубокое разочарование, как будто Мейсон не оправдывал даже сотой доли его надежд.

— Ты перегибаешь палку, сынок. Если Мэри может договориться с Маккормиком сама, не прибегая к угрозам и судебному преследованию, то лучше поступить так.

Шантажом и нажимом в этом деле много не добьешься. Ты, конечно, можешь считать, что угроза судебного разбирательства заставит Марка отказаться от своих намерений, но, боюсь, тебя ждет горькое разочарование. Если Марк решит пойти на принцип, то ты не добьешься от него ничего, даже возбудив против него сотню уголовных дел. Ведь у тебя кроме собственных слов нет никаких конкретных доказательств для того, чтобы добиться его осуждения в судебном порядке.

Мейсон изменился в лице. Его щеки побледнели, глаза сверкали мрачным огнем.

— Это тебе Мэри сказала такое? — прерывисто дыша, бросил он в лицо отцу. — Или ты сам это выдумал?

СиСи разочарованно вздохнул.

— Мейсон, ты ничего не видишь вокруг себя. Ты замечаешь только собственные переживания, а ведь если бы ты посмотрел на Мэри внимательнее, то сразу увидел бы, как она страдает. Неужели ты не замечал ее глаз, ее лица? Посмотри, ведь она не спит ночами. Мейсон вызывающе вскинул голову.

— Ты хочешь сказать, что в этом виноват только я? По–твоему, своими неуемными требованиями я довел дело до того, что Мэри находится на грани нервного срыва? По–твоему, в этом только моя вина?

СиСи кивнул не раздумывая.

Во всем его облике было видно глубокое осуждение по отношению к собственному сыну. Он считал, что ко всем прочим недостаткам Мейсона, он еще и упрям, не желая соглашаться с очевидными вещами.

— Мейсон, она не хочет терпеть муки в суде. Неужели тебе это не понятно? Какой женщине захочется выносить на обсуждение публики свои глубоко интимные вопросы?

— Отец, ты понимаешь, что означают твои слова? Если поступить в соответствии с твоими советами, то этот негодяй Маккормик снова уйдет от ответственности!

СиСи пожал плечами.

— Но это не имеет для тебя существенного значения, Мейсон.

Тот вскипел.

— Как это не имеет?! — вскричал он. — Сколько раз можно оставлять безнаказанными подобные гнусные поступки?

СиСи покачал головой.

— Но если обстоятельства складываются таким образом, то я бы на твоем месте не стал возражать Мэри. Это она должна решать. Вопрос касается только ее и больше никого.

— А что, по–твоему, я уже совсем не имею никакого права вмешиваться в это дело? Что же я тогда за мужчина? Разве ты не понимаешь, что это означает для меня?

СиСи продолжал увещевать сына.

— Это никоим образом не заденет твоего самолюбия. Поверь мне. Это слишком личный вопрос, чтобы в него вмешивался человек, подобный тебе.

— Но ведь я люблю Мэри! Почему мы не имеем права решать все, что касается нас вместе?

— В данном случае, я вижу, что ты, Мейсон, хочешь решить все единолично, за Мэри. Ты хочешь, чтобы твое мнение было определяющим в том, как дальше будут развиваться события. Ты давишь на нее, добиваясь только того, чтобы было удовлетворено твое собственное желание мести. Но ты не думаешь о Мэри. Ей вдвойне больно от того, что ты не хочешь прислушаться к ее словам. Она не сможет договориться с Маккормиком, если ты будешь настаивать на продолжении уголовного расследования.

Мейсон взглянул на отца с разочарованием.

— Если я поступлю, руководствуясь твоими советами, отец, то Марк останется на свободе и снова выйдет из воды сухим. Ты понимаешь, что такое безнаказанность, которая длится годами? Она может сделать из человека монстра.

СиСи поморщился.

— Разумеется, я понимаю твое негодование, Мейсон. Но пойми — если этот вопрос можно уладить, не прибегая к помощи судебных инстанций, то нужно сделать именно так. Иначе это приведет Мэри к нервному срыву. Неужели ты добиваешься именно этого?

Мейсон криво усмехнулся.

— По–моему, гораздо больше неприятностей угрожают нам, если мы оставим Маккормика на свободе.

СиСи не скрывал своего неудовольствия.

— Мейсон, ты слишком порывист, ты не можешь даже допустить мысли о том, что, если Мэри хочет именно таким образом уладить это дело, то ты должен подчиниться ее желанию. Для тебя же хуже будет, если ты поступишь по–иному

Мейсон взглянул на отца с крайним изумлением.

— Я отказываюсь понимать тебя. Я просто не верю своим ушам! Отец, как ты можешь?

СиСи молчал.

А Мейсон распалялся все сильнее.

— Ты пытаешься сказать, что я делаю глупости, когда добиваюсь судебного преследования Маккормика. Да, я хочу, чтобы его посадили в тюрьму! И я совершенно не могу понять, почему ты выступаешь против этого?

СиСи опустил глаза и глухо произнес:

— Потому, что так ты только делаешь хуже для Мэри.

— Но хуже, чем было и чем есть, быть уже не может! — вскричал Мейсон. — Подумай сам, отец, о чем ты говоришь. Мэри уже испытала такое, о чем другие только читают в газетах.

СиСи кивнул.

— Как раз это я понимаю. Можешь не рассказывать о том, что ей пришлось пережить.

Мейсон сокрушенно покачал головой.

— Боюсь, что мои слова разбиваются о каменную стену твоего безразличия! Ты смотришь на это глазами постороннего. Это говорит только о том, что ты не относишься к Мэри Маккормик как к родному и близкому, тебе человеку.

СиСи отвернулся.

— Мне больно слышать твои слова, Мейсон!

— Ты, наверно, не совсем понимаешь их смысл! — зло произнес Мейсон. — Мэри была изнасилована! Изнасилована, понимаешь?

— Понимаю.

— Нет, ты не понимаешь! Если бы дело касалось твоих дочерей, если бы изнасиловали Иден или Келли, я думаю, что ты вел бы себя совершенно по–другому. Представь себе, если бы Марк Маккормик сделал это! Я уверен, что ты разбился бы в лепешку. Ты бы настоял на том, что бы его публично казнили…

СиСи вынужден был принять заслуженный упрек Мейсона. Он неохотно кивнул.

— Возможно. И ты напрасно думаешь, что я не понимаю тебя. Именно в этом мне как раз прекрасно знакомы твои чувства. Но пойми, сынок, ситуация не так проста, как тебе кажется на первый взгляд. Разумеется, твое желание отомстить Марку Маккормику, наказать его в судебном порядке, вполне справедливо. И в другой ситуации, в другой обстановке я бы, наверняка поддержал тебя. Но Мэри — особенный человек. Если бы она покорно подчинилась твоей воле, вопрос можно было бы считать решенным, но ведь она сама не хочет этого.

Мейсон вскинул голову.

— Откуда ты знаешь?

СиСи развел руками.

— Мейсон, неужели ты думаешь, что все вокруг слеши?

Достаточно один раз взглянуть на ее лицо и все сразу станет понятно. Мейсон мрачно усмехнулся.

— Отец, с каких это пор ты стал определять душевное состояние людей по тому, как они выглядят? Зайди в любой бар, где‑нибудь дальше по улице. Ты видишь там массу веселящихся людей, а назавтра окажется, что это потерявшие работу и всякую уверенность завтрашнем дне — неудачники. СиСи поморщился.

— Мейсон, не прибегай, пожалуйста, к вульгарным сравнениям.

— «Вульгарный», папа, означает «простой». Так вот, по–моему, ты не желаешь простоты. Ты не помнишь, конечно, что такое «принцип Оккама»? Ну, так вот я напомню тебе. Это значит — не искать множество сущностей там, где их нет. Не нужно громоздить одно понятие на другое. Если Маккормик совершил преступление, то он должен быть наказан. Вот и все.

СиСи разочарованно покачал головой.

— Я был бы готов согласиться с тобой, Мейсон, если бы ты в своих рассуждениях учитывал чувства других. Ты хочешь добиться публичного осуждения Марка, ты идешь к своей цели напролом, не замечая, как от этого страдают другие. Ты заставляешь Мэри страдать еще сильнее.

— Откуда тебе знать об этом? — угрюмо спросил Мейсон.

— Потому что я разговаривал с ней, — спокойно ответил СиСи. — Она рассказала мне о том, что ты слишком рьяно бросился преследовать Марка. Ты не хочешь прислушаться к ее чувствам и хоть раз в жизни пойти наперекор себе, смирив свою гордыню. Может быть, ты не замечал, но со стороны это очень хорошо видно — ты всегда поступаешь вопреки тому, чего хотят от тебя окружающие. В случае с малознакомыми людьми это еще хоть как‑то можно объяснить, но ведь ты поступаешь так и со своими близкими.

Мейсон отвернулся.

— Как же, по–твоему, я должен поступать? — угрюмо спросил он. — Я что, должен только и делать, что выслушивать советы окружающих. Почему я не могу поступать самостоятельно? Или, по–твоему, мой разум настолько слаб, что ты отказываешь ему в праве на собственные мысли? СиСи разочарованно махнул рукой. — Мейсон, я ничего подобного не говорил. Я хотел сказать только одно — в данном случае Мэри должна решить все сама. Тебе не стоит пытаться выступать от ее имени.

Мейсон устало потер лоб.

— Мэри сама не знает, что хочет. Может быть, она смогла бы что‑то сделать, но боится…

СиСи недоуменно посмотрел на сына.

— Чего же, по–твоему, она боится?

— Она боится, что это решение станет главным в е жизни. Она боится взять на себя такую ответственность вот почему она всячески пытается уйти от этого вопроса. Для нее не это главное.

СиСи брезгливо поморщился.

— Ладно, давай не будем сейчас обсуждать, что главное в жизни Мэри. Я вижу, что главное в твоей жизни.

Мейсон вскинул голову и устало заявил:

— Что же, по–твоему?

— Месть.

Мейсон почувствовал так, как будто его окатили ушатом холодной воды.

Это слово было брошено ему в лицо с такой нескрываемой яростью и презрением, что он смутился. Может быть он вспомнил при этом одну из библейских заповедей. Может быть испугался отца. Но факт оставался фактом — Мейсон засуетился не находя слов, чтобы возразить.

— Я… — пробормотал он. — Я не слушаю тебя…

Он снова попытался пройти. Но СиСи не пустил его.

— Не ходи туда.

Мейсон растерянно бормотал.

— Мне надо туда. Надо…

СиСи почувствовал, что одержал победу в споре с сыном я поэтому решительно заявил:

— Не лезь. Пусть поговорят. Они могут договориться. Пусть Мэри решает сама.

Мейсон растерянно посмотрел на отца.

— Но об изнасиловании не ведут переговоров. Это не тот вопрос, который можно обсуждать и о котором можно торговаться.

Но СиСи был неумолим.

— Я не хочу, чтобы она снова испытывала страдания, Мейсон. После того, что ей уже довелось пережить, новый удар будет ей не под силу.

— Но почему ты не позволяешь заняться этим мне!

— Потому что у меня к Мэри особые чувства. В какой‑то мере я ответственен за ее решение.

— Ты имеешь в виду?

СиСи мрачно кивнул.

— Да. Я несу ответственность за то, что тогда она выбрала его. Это я уговорил Мэри выйти замуж за Марка, когда тот лежал в больнице в безнадежном состоянии. Вот почему это дело так непосредственно касается меня. Вот почему оно задевает все мои чувства.

Мейсон пристально посмотрел на отца.

— И в какой же мере это задевает твои чувства?

— В достаточно определенной.

Этот ответ выглядел столь неубедительно, что Мейсон разочарованно протянул:

— Лишь в какой‑то определенной мере? И не более того, отец?

СиСи промолчал.

— Отец, — продолжал Мейсон. — Ты никогда не думал о том, почему все это произошло? По тому, что ты опускаешь глаза, я вижу, что думал, — голос его стал торжествующим. — Да, мы оба знаем, почему это произошло. Ты хотел любой ценой увести ее от меня. Ты благословил их брак. Ты предоставил им дом. Ты сделал все, чтобы бросить Мэри в объятия Марка и посмотреть, что получится в результате. И что же получилось в результате? Сейчас ты видишь плоды своих трудов. Они удовлетворяют тебя? Тебе все это нравится? Ты именно этого хотел, когда отнимал Мэри у меня? Ты думал об этом раньше?

СиСи подавленно молчал, пока, наконец, не смог выдавить из себя несколько слов.

— Я ошибся. Я признаю это.

— Еще бы! — мстительно воскликнул Мейсон. — Теперь тебе не остается ничего другого, как признать это. Ведь Мэри изнасиловал человек, которого ты считал гораздо лучше меня. Ты думал, что Марк Маккормик добр и нежен. И все это потому, что он прислушивался к твоим советам. Но все оказалось как раз наоборот. Я теперь, ловле этого ты еще хочешь, чтобы я отказался от желания наказать его?

Эта отчаянная контратака Мейсона привела, как обычно говорят в таких случаях, к полной победе.

СиСи чувствовал себя посрамленным. Он не посмел даже поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо сыну. А тот продолжал добивать противника в его окопах, бросая слова тяжелые, как обвинения в суде.

— Лучше не вмешивайся в мои дела. А то, наверняка, еще натворишь чего‑нибудь, что другие будут расхлебывать всю свою оставшуюся жизнь. В нашем случае, ты, вообще, не имеешь никакого морального права вмешиваться. Ты изначально виновен. Сейчас должен предоставить право другим разобраться с твоими ошибками.

Высказав все, что думал, Мейсон двинулся к выходу. Но СиСи упрямо шагнул ему навстречу.

— Подожди.

Когда Тиммонс после разговора с судьей вернулся в свой кабинет, Иден сидела на краешке его стола болтая ногой.

На лице ее было написано выражение такой скуки, что Тиммонсу невольно пришлось извиняться.

— Прости, Иден, — сказал он, смущенным голосом. — Но этот разговор с судьей Хенсон я не мог отложить на другое время. Ты же видишь, как она была настойчива.

Иден грустно улыбнулась и взглянула на свои наручные часы.

— Да. Уже довольно поздно.

Окружной прокурор заискивающе улыбнулся.

— Я даже не заметил как день пролетел. Столько дел… Правда, в этом есть и одно положительное качество.

Иден вскинула голову.

— Какое же? — спросила она, поправляя рассыпавшиеся по плечам белокурые волосы.

Тиммонс соблазнительно улыбнулся.

— Наступило время ужина.

Иден философски заметила.

— Время летит быстро, когда все хорошо.

Тиммонс подхватил ее философское настроение.

— Время — понятие относительное. Оно может быть либо величайшим другом, либо величайшим врагом человека. Иден улыбнулась.

— С чего бы это ты, Кейт, стал так рассуждать? Ведь ты молод, у тебя вся жизнь впереди…

Он улыбнулся.

— У тебя тоже. Оно не более, чем просто эгоистическая мерка, индивидуальное представление. Всем кажется, что время безгранично. Но любой человек выделяет собственное время и меряет его на свой лад. И все измеряют его по–разному. Мы убиваем время. Проводим его… У нас бывает уйма времени. У нас его совсем не бывает. Мы распоряжаемся временем. Оно царит над нами. Мы обгоняем его. Тратим. Отстаем от времени. Идем с ним в ногу. Теряем его и находим. В юности его торопят. Старые люди и влюбленные хотят его замедлить. Вот ты, Иден, сама чего хочешь от времени?

Она лукаво улыбнулась.

— Я хочу успеть влюбиться. И обрести свое истинное предназначение.

Тиммонс усмехнулся.

— Тебе хочется и того, и другого вместе взятого? По–моему, это довольно странное сочетание. Не всегда эти вещи совпадают. И для того, и для другого необходимо, чтобы время остановилось. Но ведь это невозможно.

Но Иден решительно возразила.

— Но можно создать иллюзию того, что время остановилось. Я думаю, что именно это ощущение дает любовь.

Тиммонс рассмеялся.

— Наш разговор переходит в крайне любопытное для меня русло. Однако, я предлагаю его прервать не на долго, а затем продолжить в каком‑нибудь более уютном месте, чем этот казенный кабинет.

Иден встала.

— Ну что ж, думаю, ты прав. Пойдем отсюда. Они направились к выходу. Но в дверях Иден остановилась.

— О, подожди меня секундочку. Я забыла свою сумку.

Сумка действительно лежала на столе окружного прокурора. Но не она сейчас интересовала Иден.

Этот странный звонок, который ей пришлось принять от человека, говорившего с испанским акцентом…

К сожалению, она не запомнила номер телефона, который передала окружному прокурору.

То что он заперся один в кабинете, чтобы поговорить с этим человеком, вызывало у нее законное подозрение. Она решила во что бы то ни стало узнать, кто же это звонил и чем была вызвана такая таинственность в поведении окружного прокурора.

Иден уже взяла сумку и собралась было уходить, но решила бросить последний взгляд на стол Тиммонса.

Возможно где‑нибудь он оставил записанным телефон звонившего ему человека.

Она не ошиблась. Смятая бумажка из блокнота, на которой Иден написала этот телефон, лежала возле урны. Иден не могла спутать. Это был именно этот листок.

Нужно срочно что‑то предпринять!

Поскольку Тиммонс ожидая Иден топтался около двери, Иден решила прибегнуть к маленькой женской хитрости.

Раскрыв сумочку, Иден высыпала ее содержимое на пол. Она сделала вид, что это произошло случайно.

По полу кабинета звеня рассыпались разные мелочи дамского туалета: пудреница, губная помада, зеркальце и так далее.

Сокрушенно вздохнув Иден склонилась над валявшимися на полу вещами и стала неторопливо собирать их, подбираясь на корточках ближе к тому месту, где лежал смятый листок бумаги. Услышав шум, Тиммонс обернулся и насмешливо сказал:

— Что, даме не повезло?

Она испугалась, но ничем не выдала своего смятения. Откинув закрывавшие лицо волосы, Иден улыбнулась.

— Да. Я рассыпала все… Такая я растяпа…

Тиммонс рассмеялся.

— Ничего страшного.

Он подошел к Иден и, присев с ней рядом на корточки, стал делать вид, что помогает ей собрать рассыпавшиеся по полу мелочи.

Подняв откатившуюся далеко от стола помаду, он задумчиво посмотрел на нее, а потом поднял глаза и изучающим взглядом уставился на губы Иден, словно пытаясь сравнить соответствие цвета помады, которая была в тюбике и на губах Иден.

Она замерла в ожидании, и Тиммонс, истолковав это по–своему, медленно поднял руку и притянул к себе голову Иден и, наклонившись, поцеловал ее в губы.

Что это был за поцелуй, она слишком хорошо знала. Ничего общего с тем, как целуются страстные молодые влюбленные. Нет, тут был поцелуй, чреватый опасностью, легкое прикосновение, сдержанное напоминание об уже освоенных глубинах, мимолетное прикосновение, говорящее о многом…

Она не ожидала ничего другого.

Если бы Иден сейчас находилась в других обстоятельствах, она бы возможно не позволила бы Тиммонсу такой вольности. Однако, поскольку ее интересовало совершенно иное — а именно то, что сейчас лежало возле ноги окружного прокурора — она пошла на этот шаг.

Пока Тиммонс закрыв глаза целовал ее, она осторожно подняла с пола бумажку и зажала ее в кулаке.

Ветер с океана усиливался. Его резкие порывы раскачивали плохо установленные на рекламном щите гигантские буквы. Теперь лишь тонкие растяжки удерживали их от падения.

Мэри рыдала не успевая вытирать слезы носовым платком.

Джулия бросилась к ней и обняла за плечи.

— Прости меня, Мэри! Прости… Я очень виновата перед тобой. Я хотела помочь.

Но Мэри в истерике закричала.

— Вы все пытаетесь мне помочь. Все… И ты… И Мейсон… И Марк… Все знают, что нужно Мэри! Вы думаете, что вы правы? Нет, вы ошибаетесь. Только я знаю, что мне нужно! Мне нужно думать о ребенке. Я не могу убежать. Я не могу позволить кому‑то другому думать за меня.

Марк пытаясь успокоить Мэри взял ее за плечо.

— Не надо так нервничать. Никто не пытается думать за тебя.

Мэри резко оттолкнула его.

— Не надо, Марк. Не трогай меня, я говорю серьезно. Если будет надо, я проживу с ребенком одна. Мне никто не нужен!

Она была крайне возбуждена и не скрывала этого. Руки ее дрожали, из глаз градом сыпались слезы. Она выкрикивала слова, которые тонули в шуме ветра и скрипе раскачивающихся стальных конструкций.

— Но что ты намерена делать? — спросила ее Джулия. — Как ты собираешься поступать дальше?

— Я хочу быть счастливой! И больше ничего! — воскликнула она. — Я хочу построить для своего ребенка такой мир, где он будет любим и спокоен. И будет доверять людям. И в этом мире не будет места для чувства мести, вины и жалости к себе, потому что все они превращают человека в узника, в раба самого себя, а я хочу быть свободной. Свободной! И Бог даст — буду.

Последнее, что удерживало раскачивающуюся под резкими порывами ветра огромную конструкцию — тонкий стальной трос — не выдержал тяжести и стал расползаться по ниткам.

Буква стала раскачиваться все сильнее и сильнее, постепенно разрывая трос.

Но ни Марк, ни Джулия, ни Мэри этого не замечали. Правда, Джулия опасаясь, что на крыше находиться не безопасно, взяла Мэри под руку и попыталась увести ее с крыши.

— Мэри, пойдем отсюда. Нам нужно спуститься вниз. Пожалуйста. Мы поговорим в более спокойном месте. Мне не нравится этот ветер.

Марк с опаской посмотрел на раскачивающуюся рядом букву.

— Джулия права, — обеспокоенно сказал он. — Нам не стоит здесь задерживаться. Слышишь, там что‑то скрипит? Пошли отсюда.

Он тоже попытался взять Мэри под руку, но она в истерике завизжала и отскочила в сторону. Прямо к основанию рекламного щита.

— Не трогай меня! Оставь меня в покое! Стой там! Ты коснулся меня в последний раз!.. Оставайся там и не двигайся, Марк…

Марк и Джулия застыли на месте нерешительно переглядываясь между собой.

СиСи попытался удержать Мейсона.

— Подожди. Не ходи туда. Тебе не стоит этого делать. Послушай меня…

Но тот уже не намеревался выслушивать отца. Плотно сжав губы Мейсон прошипел:

— Уйди с дороги.

— Мейсон! — безнадежно вскричал СиСи. Но было поздно.

Мейсон резко оттолкнул отца в сторону и бросился к выходу из ресторана.

— Знаете, в чем моя проблема? — рыдая говорила Мэри. — Всю жизнь я думала — если хочешь быть любимой нужно молчать, нельзя спорить, нельзя постоять за себя иначе тебя не станут любить. У меня так было в семье. Потом в монастыре. Но больше этого не будет! Больше не будет, я клянусь!..

В этот момент стальной трос удерживающий букву лопнул. Со страшным скрежетом она начала медленно падать вниз.

Мейсон, который в этот момент выбежал на крышу, с ужасом увидел как стальная конструкция вот–вот упадет на голову его любимой.

— Мэри! — в один голос закричали Джулия, Марк и Мейсон.

Но было поздно.

Буква рухнула на голову Мэри, которая нелепо взмахнув руками распласталась на крыше…

— Нет!.. — завизжала Джулия. — Нет!..

— Нет!.. — кричал Мейсон.

 

ГЛАВА 1

Иден навещает Кейта Тиммонса в его квартире. Приятный вечер нарушен появлением Джулии Уэйнрайт. Мейсон начинает мстить. Несостоявшийся ужин Сантаны Кастильо с мужем. Мать Мэри Дюваль Маккормик возбуждает судебное дело против Кэпвеллов. Джина ищет путь к сердцу Мейсона.

День подходил к концу и окружной прокурор Кейт Тиммонс, сославшись на неотложное дело в городе, покинул свое рабочее место. По пути домой он заехал в супермаркет и купил бутылку «Дом Периньон», упаковку швейцарского сыра и фрукты.

Все это предназначалось для приятного времяпрепровождения — предстоящего ужина с Иден, которая приняла его приглашение посетить его холостяцкое жилище.

Оставив машину у дома, Тиммонс загрузился продовольственными пакетами и направился к двери. С трудом достав из кармана ключи, он отпер дверь и вошел. Не удосужившись прикрыть за собой дверь, Кейт сразу же направился к расположенному на отгороженной перегородкой кухне холодильнику.

Рассовав продукты по полкам, он уже намеревался вернуться в прихожую и закрыть за собой дверь, но в этот момент неожиданно услышал голос Иден:

— Добрый вечер.

От неожиданности — Тиммонс совсем не был готов к приему гостей — окружной прокурор едва не вздрогнул. Обернувшись, он увидел улыбающееся лицо Иден Кэпвелл.

— А, это ты? — смущенно сказал он. — Я, честно говоря, и не ожидал тебя так рано.

— Я решила пораньше закончить свои не слишком важные дела, помня о твоем приглашении поужинать.

С ее лица не сходила загадочная улыбка. Тиммонс засуетился.

— Э… Закрывай дверь и проходи в гостиную… — растерянно пробормотал он. — Я сейчас.

С этими словами он полез в холодильник и достал оттуда не успевшую еще как следует охладиться бутылку шампанского.

Пока он возился на кухне с посудой, Иден с любопытством прошлась по не слишком богато обставленной, но уютной гостиной. На украшенном покрывалом ручной работы небольшом диване лежал, сонно водя глазами, упитанный кот.

Наконец, звеня бокалами, из кухни вышел Тиммонс. Он поставил посуду на небольшой столик в гостиной и принялся открывать шампанское.

— Ой! — едва слышно воскликнула Иден, когда пробка с треском выстрелила и ударила в потолок.

Тиммонс принужденно засмеялся.

— О! Извини, пожалуйста. Я, наверное, слишком разволновался. Не обращай внимания.

Иден мягко улыбнулась.

— Ты боишься меня?

Тиммонс промолчал, делая вид, что занят важным делом — он разливал пенящуюся жидкость по бокалам. Протягивая напиток Иден, он сказал:

— Я и представить себе не мог…

— …как сбежать со своей нудной работы? — Иден закончила вместо него фразу.

Тиммонс расхохотался, стараясь скрыть наигранной веселостью свое смущение.

— Нет. Я не мог себе представить, что ты когда‑нибудь посетишь мой дом.

Последние слова он произнес таким извиняющимся тоном, словно его квартира была образцом холостяцкой неряшливости и беспорядка.

Однако на самом деле все было не так. И Иден мысленно отметила, что Тиммонсу удается поддерживать свой дом в приличном виде.

Она отпила немного шампанского.

— Отличный напиток.

— Да, — гордо ответил Тиммонс — Один из лучших французских сортов.

Ему было приятно слышать из уст Иден похвалу, пусть даже она относилась не к нему самому, а к шампанскому, которым он угощает свою гостью. Иден снова прошлась по комнате. — Меня интересует жизнь прокурора. После того, как я познакомилась с тобой поближе, мне захотелось узнать о тебе и такие подробности, как, например твой дом.

Тиммонс усмехнулся. Выпив шампанского, он стал понемногу приходить в себя.

— Я должен предостеречь тебя небольшим уроком из истории.

Иден улыбнулась.

— Вот как? Очень благородно с твоей стороны…

Тиммонс сделал серьезное лицо.

— Наивные антропологи не раз оказывались в желудках у дикарей, пытаясь проникнуть в тайны их бытия. Им не стоило приближаться так близко…

Иден рассмеялась.

— Ты хочешь сказать, что у тебя в доме находиться опасно?..

Тиммонс уже взял себя в руки и, не заботясь о том, чтобы скрыть свои намерения, стал откровенно флиртовать с Иден.

— Конечно, — кивнул он. — Здесь опасно! Иначе ты бы не пришла…

Иден прохаживалась по комнате, отпивая из бокала шампанское маленькими глотками.

— Да. Я сама поражаюсь своей смелости.

— Что ж, в таком случае я не могу не признать, что мало чем отличаюсь от дикарей, которые поедали изучавших их исследователей.

Она обернулась и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ты тоже хочешь меня съесть?

Тиммонс ответил отнюдь не в шутливом тоне:

— Я сгораю от нетерпения и трепещу от счастья, видя тебя так близко…

— Ах, вон оно что! — засмеялась Иден. — Ты ждешь не дождешься момента, когда сможешь оказаться в моих объятиях? Весь город сойдет с ума, узнав о том, что ты отбил женщину у их любимого полицейского инспектора Кастильо.

За легкостью и непринужденностью ее тона Тиммонс почувствовал твердость, граничащую с абсолютной я глубокой непоколебимостью взглядов.

Окружной прокурор понял, что пока еще нельзя быть совершенно откровенным в своих намерениях. С наигранным безразличием он махнул рукой.

— Я никогда не искал славы у городских сплетниц. И я не ставлю себе целью соперничать с Крузом Кастильо, хотя, может быть, в это трудно поверить… Я действительно об этом не думаю.

Тиммонс постарался придать своему голосу интимный, доверительный тон. Ему показалось, что это подействовало, поскольку в следующий момент Иден уже более миролюбиво сказала:

— Я надеюсь, что ты никому не расскажешь о моем визите к тебе…

Пытаясь выглядеть как можно более убедительным, Тиммонс испытующе посмотрел в глаза Иден.

— А ты считаешь, что я непременно должен сделать это? Или, по–твоему, у меня такая эксгибиционистская репутация? Разве я похож на человека, который все события своей личной жизни делает достоянием общественности?

Иден лукаво улыбнулась.

— Ну, по крайней мере, в данном случае я бы тебя поняла.

Тиммонс счел за благо не возвращаться к этой теме. Он молча отхлебнул из бокала искрящийся напиток я тихо сказал:

— Может быть лучше обсудим планы на сегодняшний вечер?

— Что ж, это было бы любопытно.

Иден подошла к дивану и наклонилась, чтобы погладить кота.

— Итак, что ты предлагаешь?

Тиммонс не совсем уверенно пробормотал:

— Я думаю…

Не дожидаясь, пока он закончит фразу, Иден решительно сказала:

— Нет. Остаток вечера мы проведем в уютной домашней атмосфере.

С этими словами она уселась на диван и принялась теребить кота за ухо. Тот замурлыкал, от удовольствия выгибая шею.

Пока Тиммонс пытался совладать с охватившим его возбуждением, Иден продолжила:

— Насколько я поняла, исследователь в этом доме — я. А потому — скорее мне нужно опасаться дикарей. Но, как видишь, мне хватает смелости, чтобы не пугаться. К тому же… — она окинула взглядом комнату. — В этой пещере довольно уютно.

Звонок в дверь прервал эту милую беседу. Тиммонс недовольно поморщился и пробормотал, не скрывая беспокойства:

— Похоже, что наше уединение решили нарушить. Интересно, кто это может быть? — с любопытством спросила Иден.

— Может быть, сегодня на ужин ты пригласил, кроме меня, еще кого‑то?

Она многозначительно посмотрела на Тиммонса. Тот растерянно пожал плечами.

— Не знаю. Я никого не приглашал в свою квартиру сегодня, кроме тебя. Может быть, это кто‑то из окружной прокуратуры по срочному делу?

— Может быть, — пожала плечами Иден. В ее голосе слышалось разочарование.

— Наверное, я не буду открывать, — поспешно произнес Тиммонс. — Сделаем вид, что никого нет дома.

В дверь продолжали звонить.

— Ступай, — улыбнулась Иден. — Не то, спустя несколько минут они начнут подсматривать в окна.

Окружной прокурор неохотно отправился к двери.

— Хорошо. Подожди минутку.

— Постарайся отделаться от них поскорее.

Иден с демонстративным неудовольствием отвернулась.

Тиммонс открыл дверь. На пороге стояла Джулия Уэйнрайт.

У нее был такой вид, словно ей пришлось бежать к дому окружного прокурора от самых дальних пригородов Санта–Барбары.

— Очень хорошо, что ты оказался дома, — не здороваясь, заявила Джулия. — Я уж думала, что не смогу застать тебя.

Тиммонс поморщился.

— Джулия, мне очень жаль, но я сейчас занят. Ты не могла бы…

Но она не слушала.

— Тиммонс, это — превышение власти! — воскликнула адвокат. — После поражения на процессе Дэвида Лорана ты решил непременно сжить меня со свету. Я не намерена просто так оставить все это!..

Окружной прокурор топтался у порога.

— Прошу тебя, не устраивай сцен! — Джулия решительно отодвинула его и вошла в дом. — Твои слова — слабое утешение…

Она вошла в гостиную и в нерешительности замерла.

— Иден?..

Тиммонс закрыл дверь и обреченно направился в гостиную. Иден поднялась с дивана, держа в руке бокал с шампанским.

— Привет, Джулия.

Джулия смущенно теребила в руках сумочку.

— Извини… — пробормотала она. — Надеюсь, я не помешала?

Иден поставила бокал на столик и с улыбкой сказала:

— Конечно, помешала…

Эта фраза позволила снять мгновенно возникшее напряжение. Джулия заулыбалась.

— Ну, ладно. Я надеюсь, что наш разговор не займет больше, чем несколько минут… Прости, Иден, но, раз уж я пришла, я не могу так просто оставить все это. Мне предъявлено обвинение в преступной халатности и неуважении к суду, в нарушении условий освобождения код залог Марка Маккормика и в том, что я организовала встречу Марка и Мэри, которая закончилась трагической смертью Мэри. Заявление было подано матерью Мэри, миссис Бассет. Его приняла к исполнению окружная прокуратура. То есть ты, Кейт… — не скрывая своего возмущения, произнесла Джулия.

Тиммонс пожал плечами.

— Но я незнаком с нею.

— Неужели?.. — скептически воскликнула Джулия. — При всем моем уважении к тебе… Извини, Кейт, но твои слова мало похожи на правду.

Тиммонс протестующе поднял руку.

— Клянусь тебе, Джулия, но это так. Я не имею к этому ни малейшего отношения. Очевидно, заявление миссис Бассет принял к рассмотрению один из моих помощников, не уведомив меня.

Джулия запальчиво воскликнула:

— А тебе не кажется, что…

Она вдруг осеклась на полуслове и повернулась к Иден. Внезапно на ее лице возникла понимающая улыбка.

— Что? Что такое? — забеспокоился Тиммонс Иден настороженно смотрела на Джулию. Та вдруг рассмеялась, опустив глаза.

— Ну… — нетерпеливо повторил Тиммонс, — Что случилось? Ты можешь, наконец, сказать?

— Я поняла, — хмыкнула Джулия. — Это — Мейсон… Черт бы меня побрал! Он охотится, за мной! Как все просто… Теперь он не даст мне ни минуты покоя.

— Мейсон тяжело пережил смерть Мэри… — вступила в разговор Иден. — Я видела его недавно, он совершенно расстроен. И, по–моему, даже не совсем понимает, что происходит вокруг…

— Это понятно, — вздохнула Джулия. — И даже объяснимо… Однако, как бы ни было неприятно это слушать тебе, но Мейсон винит во всем именно меня. Неизвестно, как бы повернулся этот разговор, если бы не вмешался окружной прокурор.

— Успокойся, Джулия, — примирительно сказал он. — Мейсон скоро придет в себя. Я скажу ему о том, чтобы он позабыл о сведении личных счетов.

— Ладно, — махнула рукой Джулия. — В любом случае нам нужно немедленно съездить в прокуратуру. Я буду ждать тебя в машине.

Не дожидаясь ответа, она зашагала к двери.

— О!.. — в изнеможении простонал Тиммонс. — Извини, Иден, но, боюсь, что мне действительно придется на некоторое время отлучиться.

Иден изобразила на лице сочувствие.

— Что ж, понимаю. И не возражаю. Разумеется, поезжай по своим делам, а я подожду тебя здесь. Не бойся, без тебя я не буду скучать.

Иден было на руку то, что Тиммонсу придется отлучиться. Это поможет ей в осуществлении ее планов. Но Тиммонс по–прежнему топтался на месте.

— Ты не хочешь помочь своему брату?

Иден покачала головой.

— Я сделала все, что было в моих силах. К тому же, мне гораздо интересней продолжить прерванный вечер…

Брови на лице Тиммонса едва заметно поднялись.

От Иден не ускользнула плотоядная страсть, промелькнувшая в его глазах.

Аргументы Иден оказались неотразимыми.

— Хорошо, — охотно согласился он. — В баре ты найдешь неплохое вино, а в холодильнике — свежий сыр «бри»… Будь осторожна, не играй со спичками!..

Иден улыбнулась самой обворожительной улыбкой, на которую только была способна.

— Обещаю. Твоему дому ничего не угрожает.

Не допив шампанское Тиммонс поставил бокал на столик и направился к двери. Иден удовлетворенно улыбнулась, проводив его взглядом.

После того, как Брэндон отправился в летний лагерь, у Сантаны Кастильо было значительно больше свободного времени и, разумеется, она не собиралась посвящать его целиком дому и семье.

Однако, сегодня вечером она осталась одна. Кейт не захотел встречаться с ней, сославшись на какие‑то неотложные дела в прокуратуре. Домой ей идти не хотелось, поэтому она после работы направилась в ресторан «Ориент Экспресс».

Заказав чашечку кофе, Сантана задумчиво сидела за столиком в дальнем углу зала. Рассеянно теребя себя за прядь волос, она снова и снова возвращалась мыслями к Кейту. «Да, наверное, он любит меня… Он говорит, что он без ума от меня, что он теряет рассудок, когда видит и чувствует меня… А какой он любовник!.. Даже сравнить нельзя с Крузом…»

Эти мысли согревали Сантану и заставляли ее все сильнее и сильнее жаждать встречи с Тиммонсом. Она вспомнила, как несколько дней назад Кейт с загадочной улыбкой протянул ей ключ.

— Что это? — спросила она.

— Ключ от моей квартиры, — с улыбкой сказал он. — Когда‑нибудь тебе будет грустно и одиноко, захочется вырваться из унылой обыденности…

Сантана нерешительно смотрела на Кейта.

— Это всего лишь ключ, — пожав плечами, сказал он. — Возьми, ты всегда будешь желанной гостьей у меня в доме. Очень желанной…

Словно помимо своего желания, она протянула руку и взяла предлагаемый ей ключ.

Но вспомнила она об этом только сейчас.

— Боже мой… Как же я забыла!.. — прошептала Сантана и стала нетерпеливо рыться в сумочке в поисках ключа от квартиры Тиммонса. Но там было пусто. — Странно, куда же я его задевала?.. Сантана стала выкладывать вещи из своей сумочки: пудреницу, губную помаду, зеркальце, еще какую‑то мелочь…

Однако ключа здесь не было.

— Привет.

Сантана испуганно вскинула голову и увидела перед собой Круза. Как всегда, его появление было не ко времени.

Стараясь скрыть свое неудовольствие, Сантана широко улыбнулась.

— А, это ты? Привет, дорогой.

При этом она торопливо складывала вещи в сумочку обратно.

— Ты хочешь, чтобы мы сегодня были вместе? — спросил Круз, усаживаясь за столик рядом с женой.

— Да. Это было бы очень приятно — поужинать с мужем… А ты уже смог вырваться? — она погладила его руку. — Брэндон сейчас в лагере и мы сможем уделить внимание друг другу…

Круз нахмурился.

— Дорогая, я полностью согласен с тобой, однако… Однако, мне предстоит одна очень важная встреча.

— Да? — недоверчиво спросила Сантана.

Круз еще больше нахмурился и, опустив голову, произнес:

— Окружной прокурор Кейт Тиммонс подал рапорт о том, что наше полицейское подразделение сорвало выполнение важного задания.

Сантана почувствовала как краска смущения заливает ее лицо. Не осмеливаясь взглянуть мужу в глаза, она пробормотала:

— Может быть, в нем взыграла профессиональная ревность?.. Ведь, как не крути, ты — лучший полицейский в городе и, уже на протяжении долгого времени, каждый раз доказываешь это.

Круз усмехнулся.

— В следующий раз я непременно напомню ему об этап.

Он встал из‑за столика. Сантана, как обычно в минуты волнения, теребила волосы.

— Ты надолго, Круз? Может быть, мне стоят подождать тебя здесь?

— Я не знаю, — вздохнул он — Если хочешь, можешь подождать.

Сантана кивнула.

— Хорошо. Я буду здесь.

Круз почувствовал волну нарастающих в нем теплых чувств по отношению к жене. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я постараюсь не задерживаться. Если смогу, вернусь побыстрее.

Едва он повернулся и зашагал к выходу, как Сантана снова схватила сумочку и стала перерывать вещи.

— Это твое, — услышала она вдруг голос Круза. Он вернулся с полдороги и, держа в руке ключ, протянул его Сантане. Она испуганно вскинула на него глаза.

— Где ты это взял?

— Я нашел его в машине, — пояснил Круз. — Я думал, что это ключ от нашего дома, но он не подходит к замку. Ты не знаешь, чье это?

Сантана поспешно выхватила ключ из руки Круза.

— А я думала, что я его потеряла. Этот ключ надо отдать Гринвальду, моему клиенту. Я работала у них над интерьерами, а потом забыла вернуть, — сбивчиво и торопливо говорила она. — Должно быть, он выпал из моей сумочки, когда я ехала в машине.

Круз пожал плечами.

— Ну, что ж, в таком случае тебе повезло, что ты потеряла его в автомобиле, а не где‑нибудь на улице. Впредь — будь внимательнее, а иначе скоро все ограбления квартир в городе будут вешать на тебя.

— Почему? — искренне удивилась Сантана.

— Количество клиентов, которым ты делала интерьер, исчисляется уже десятками…

Круз повернулся и зашагал к выходу из ресторана, оставив Сантану наедине со своими мыслями.

Марк Маккормик сидел за стойкой бара со стаканом виски в руке. Показавшийся в дверях метродотелъ окинул взглядом зал и, заметив Марка, уверенна направился к нему. В его руках был широкий белый конверт.

— Доктор Маккормик, вам заказное письмо, — сказал он, останавливаясь у стойки и протягивая конверт Марку. Портье уже расписался за его получение.

— Спасибо.

Когда метродотель удалился, Марк распечатал конверт и развернул письмо. На бланке стоял штамп Медицинской Ассоциации Южной Калифорнии.

— Доктор Маккормик, — прочел Марк. — Совет Медицинской Ассоциации в настоящий момент рассматривает вопрос о совершении вами грубых нарушений медицинской этики, что может повлечь за собой запрет на медицинскую практику.

Дочитав до конца уведомление о приглашении доктора Маккормика на заседание Совета Ассоциации, Марк в сердцах хлопнул по стойке бара. Его лицо исказила гримаса ненависти.

— Мейсон!..

СиСи Кэпвелл с большой коробкой в руках вышел из комнаты Мэри и направился в гостиную. В этот момент в дом вошла София.

— Здравствуй, дорогой. Я рада тебя видеть.

Она поцеловала его в щеку.

— Я тоже, — улыбнулся он.

— Ты разрешишь, я составлю тебе компанию?

— Конечно.

— А чем ты занят?

СиСи оглянулся и показал рукой в сторону коридора.

— Роза сейчас собирает вещи Мэри, я хочу отослать их ее матери, — в его голосе слышалась грусть.

— Мэри была замечательной женщиной… — задумчиво сказала София. — Таких сейчас можно встретить очень редко. Я думаю, нам повезло, что мы знали ее.

СиСи кивнул.

— Я ценил ее дружбу.

— Ты не должен забывать, что до конца жизни обязан ей, — промолвила София. — То же самое я могу сказать и о себе. Я обязана ей всем, что у меня есть. Ведь это она настояла на том, чтобы я согласилась сделать операцию по удалению раковой опухоли… И я потеряла очень близкого друга.

СиСи взял ее за руку.

— А я потерял дочь…

Неизвестно, сколько бы продлилась наступившая пауза, но в дверь позвонили.

— Извини.

СиСи отправился открывать.

На пороге стоял Джордж Мосс — семейный адвокат Кэпвеллов.

— Джордж?.. — удивленно воскликнул СиСи. — Какими судьбами?

Мужчины обменялись рукопожатиями

— Миссис Армонти… — почтительно кивнул Мосс Софии. — Рад видеть вас, хотя в данный момент это, наверное, не совсем уместное заявление…

— Привет, Джордж, — озабоченно сказала она. — Что‑то случилось?

Мосс, представительный седовласый мужчина, нерешительно переминался с ноги на ногу.

— У меня плохие новости, СиСи, — наконец промолвил он. — Прежде, чем появиться у тебя, я был в ведомстве окружного прокурора.

— Вот как? — удивленно сказал СиСи. — У нас какие‑то неприятности?

— Да, — хмуро ответил Мосс. — Похоже, мать Мэри, миссис Бассет, подала иск на отель «Кэпвелл», требуя выплатить ей два миллиона долларов.

С выражением неподдельного удивления на лице СиСи произнес:

— Мать Мэри? Два миллиона?..

— Да, — снова кивнул Мосс. — Она считает, что вы косвенно виноваты в смерти ее дочери.

— Мы можем что‑либо предпринять?

— Я думаю, что мы сможем переадресовать иск строительной компании, которая проводила работы на крыше отеля и по чьей вине была небрежно установлена вывеска.

СиСи в задумчивости прошелся по комнате.

— Ты считаешь, что она права? Мосс пожал плечами.

— Я не знаю, права она или нет, но у нее есть почти стопроцентные шансы выиграть это дело.

— СиСи, — вмешалась в разговор София, — я думаю, что мы не должны допустить, чтобы миссис Бассет была вынуждена довести это дело до суда. Мы должны немедленно выплатить ей всю сумму.

СиСи с одобрением посмотрел на Софию.

— Да, ты права. Послушай, Джордж, — он подошел к адвокату и положил ему руку на плечо. — Поступай по своему усмотрению, но сперва, как ты уже слышал, мы должны выплатить два миллиона миссис Бассет.

Мосс хмуро покачал головой.

— Боюсь, что только этим дело не ограничится…

— А что, есть еще какие‑то неприятности?

— Да. Миссис Бассет потребовала возмещения морального ущерба в размере двадцати пяти миллионов долларов, а окружной прокурор Тиммонс посоветовал ей возбудить уголовное дело по этому поводу.

Изумлению Ченнинга–старшего не было предела.

— Что?!!

Мейсон в глубокой задумчивости сидел в гостиной своего дома, теребя в руке крестик, который он нашел на месте гибели Мэри.

После ее похорон он совершенно перестал думать о своей внешности. Его лицо покрывала густая щетина, щеки впали, под глазами обозначились темные круги. Общую картину дополняли расстегнутая рубашка и измятый пиджак.

Услышав звонок в дверь, Мейсон неохотно поднялся и, слегка пошатываясь, пошел открывать.

На пороге с букетом желтых гиацинтов в руке стояла Джина Кэпвелл.

— Мейсон… — нерешительно сказала она. Он хмуро смерил ее взглядом.

— Зачем ты пришла?

— Я проходила мимо и вот решила зайти, чтобы принести цветы и выразить свои соболезнования…

Джина протянула букет. Ни один мускул не дрогнул на лице Мейсона.

— Как трогательно, — равнодушно сказал Мейсон. — Хочешь зайти?

— Да.

Она вошла в комнату.

— Мэри всегда нравилась мне. Она была такая… такая заботливая. Наверное, из нее получилась бы хорошая жена и мать… Мне очень жаль, Мейсон, что так произошло. Какая нелепая смерть!.. Ведь это был несчастный случай?..

Мейсон закрыл за Джиной дверь и направился в гостиную.

— Это не был несчастный случай, — мрачно произнес он. — Виновные понесут наказание. Ну, ладно.

Он поставил букет в вазу и вопросительно посмотрел на Джину.

— Ты была на похоронах? Я видел тебя. Не скрою, для меня это было весьма удивительно. Я признателен тебе за этот жест. Понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — с некоторым смущением сказала Джина. — Вообще‑то, меня туда никто не приглашал, но я решила что ничего дурного не будет, если я приду на похороны. Я не могла иначе. Хотела застать тебя и поговорить…

— Да, я быстро ушел, — кивнул Мейсон. — Я не мог долго оставаться в церкви. Это было слишком тяжело для меня.

— Я понимаю — ты не захотел видеть, как Марк Маккормик будет там разыгрывать из себя безутешного вдовца. Честно говоря, меня передернуло от этого фарса. Я думаю, во всем происшедшем виноват в первую очередь он.

Мейсон отвернулся и промолчал.

— Мейсон, у меня для тебя кое‑что есть.

С этими словами Джина покопалась в сумочке и достала оттуда небольшой конверт.

— Я не католичка, даже, честно говоря, я совсем не верю в Бога, но вчера я взяла дневную выручку из своей булочной и заказала в церкви заупокойную мессу по Мэри.

Она протянула конверт Мейсону. Тот задумчиво повертел его в руках.

— Спасибо, Джина. Это благородно, я даже не ожидал от тебя такого шага.

Он снова отвернулся и медленно прошелся по гостиной.

— Мейсон, — торопливо сказала Джина. — Если тебе понадобится какая‑нибудь помощь, можешь смело обращаться ко мне. Несмотря на все, что происходило между нами, ты остался моим самым близким другом.

Он обернулся и мрачно произнес:

— Джина, ты всегда умела польстить мне в нужную минуту, но мне все же непонятно цель твоего визита. Чего ты хочешь? Что тебе нужно?

Джина опустила глаза.

— Я не преследовала личных мотивов, Мейсон, Я просто хотели помочь тебе. Я останусь рядом с тобой, если мое присутствие поможет пережить боль от потери. Поверь, ты мне очень дорог, и я сделаю все…

Не мгновение она умолкла. Мейсон смерил ее недоверчивым взглядом.

— Мне нужно свести счеты с убийцами Мери. Спасибо за цветы. Я очень признателен за то, что ты пришла, но… Не сочти это за грубость, но я попрошу тебя покинуть мой дом.

Джина нерешительно посмотрела на дверь.

— Но я не хочу оставлять тебя в таком… неопределенном состоянии…

— Умоляю тебя, — настойчиво повторил Мейсон. — Уходи.

На лице Джины появилась обиженная улыбка

— Ну что ж, хорошо. Я только хотела тебя попросить об одном. Позвони мне, если передумаешь…

Она направилась к выходу и, на мгновение задержавшись в дверях, обернулась и еще раз внимательно посмотрела на Мейсона. Он демонстративно отвел взгляд.

Когда Джина ушла, Мейсон снова уселся за свой стол и, достав из ящика несколько конвертов, стал перебирать их. Надписи на них говорили о том, что конверты предназначены Джулии Уэйнрайт, СиСи Кэпвеллу, Марку Маккормику и… Джине Кэпвелл. Несколько секунд Мейсон задумчиво разглядывал последний конверт. Подержав его немного перед глазами он, наконец, разорвал его на мелкие клочки, которые выбросил под стол.

 

ГЛАВА 2

Перл организует побег. Джулия в доме Мейсона, Марк пытается переложить свою вину на плечи адвоката, Мейсон обращается на помощью к Джине, Иден намерена покинуть дом окружного прокурора.

Перл сунул голову в дверь общей комнаты и радостно улыбнулся. Здесь уже сидели Келли, Элис, Оуэн Мур и еще один из пациентов по фамилии Бейкер.

— Отлично, — потирая руки, сказал Перл. — Господин вице–президент, вы должны мне дать отчет в своих действиях.

Перл шамкал, произнося все это — он изображал Рональда Рейгана. Мур вскочил с места и стал отчаянно трясти головой.

— Все в порядке, господин президент. Все в порядке. Мы с Бейкером, — он показал в сторону своего приятеля, — уже установили кинопроекционный аппарат и экран…

И, на самом деле, посреди комнаты на подставке стоял небольшой допотопный кинопроекционный аппарат, а возле стены в свернутом состоянии был установлен экран.

— Отлично! — воскликнул Перл. — Поздравляю вас, господин вице–президент! Наш план начинает осуществляться. Итак, приступайте к делу.

Радостно подскочив, Мур вместе с Бейкером бросились к экрану и стали разворачивать его. В этот момент дверь общей комнаты неожиданно открылась и на пороге показалась медсестра, мисс Ролзон, розовощекая женщина невысокого роста. На вид ей было около тридцати.

— О, мисс Ролзон! — воскликнул Перл, подскакивая к ней. — Сейчас у нас будет киносеанс. Мы будем обучать персонал действиям во время чрезвычайных ситуаций. Вы не хотите присоединиться к нам? Затем мы пообедаем, а после этого собираемся провести вторую половину дня в саду. Вы не возражаете?

Медсестра окинула взглядом комнату и, не найдя ничего предосудительного в том, чтобы позволить пациентам посмотреть кино, благосклонно кивнула.

— Но с вами остаться я не смогу, господа, — сказала она. — Мне еще нужно заняться делами. Я надеюсь, — она посмотрела на Перла и подмигнула ему, — что господин президент позаботится о порядке в общей комнате.

— Да, да. Разумеется… — наперебой стали кричать все находившиеся в комнате. — Мы доверяем это дело господину президенту. Кто, как не он, должен заботиться о национальной безопасности. Только у него есть необходимые полномочия!

Перл, подбоченясь, выставил вперед ногу и важно произнес:

— Национальная безопасность обеспечивается прежде всего безопасностью отдельных граждан государства. Я и вице–президент, — при этом он показал рукой в сторону Мура, — неусыпно заботимся об этом.

Мисс Ролзон улыбнулась.

— В таком случае я спокойна.

С этими словами она покинула комнату, закрыв за собой дверь. Еще несколько секунд Перл вслушивался в затихавшие за дверью шаги, затем радостно улыбнулся и, потирая руки, отправился к Келли.

— Ты выглядишь испуганной… Тебя что‑то беспокоит?

Девушка растерянно теребила краешек халата.

— Перл, ты уверен, что это получится? Как ты сможешь организовать ужин для нескольких человек? К тому же, нам как‑то нужно покинуть клинику… Ты уже думал об этом?

— Ничего не бойся, — принялся успокаивать её Перл, взяв за руку.

— Но я боюсь и сомневаюсь… — пробормотала Келли.

— И не в чем не сомневайся, — решительно заявил Перл. — Мы отлично поужинаем. Потом, когда вернемся, я покажу вам кино. В этом мне поможет вице–президент.

Мур с готовностью вскочил.

— Только прикажите, сэр. Я жду ваших указаний.

Перл на мгновение задумался.

— Так, выключай свет и запускай кинопроектор, на прежде посмотри, чтобы в коридоре не было никого из медицинского персонала. Если появится доктор Роулингс, мы все садимся и чинно начинаем смотреть кино. Если его не будет и обстановка окажется благоприятной, то мы немедленно сматываемся через вентиляционное отверстие. Да, и еще одно, последнее указание. Мур, ты уходишь в паре с Элис. Бейкер и Келли идут следом за тобой, а я прикрываю ваш отход. Все понятно?

— Да.

— В таком случае, приступаем к делу.

Мур осторожно открыл дверь и высунул голову в коридор. Там было пусто.

— Все в порядке, — сказал он. — Я запускаю кинопроекционный аппарат.

Мур выключил в комнате свет.

— Отлично, — прошептал Перл. — То, что надо. Кромешная тьма. Включай кино, Мур. Келли, еще раз проверь, все ли тихо.

Та прислушалась.

— Тихо.

— Все в порядке, — улыбнулся Перл. — В таком случае — сматываемся.

Мур включил кинопроекционный аппарат и под стрекот пленки вся компания без шума проскользнула к вентиляционной решетке в дальнем углу комнаты. Перл аккуратно открыл ее, и в образовавшуюся дыру первым нырнул Оуэн Мур.

— Остальные за ним, — скомандовал Перл.

Перл проследил за тем, как четверо его друзей исчезли в вентиляционном отверстии, затем подбежал к двери и еще раз выглянул в коридор. Там никого не было. Очевидно, уверенные в том, что киносеанс — это абсолютно безвредное занятие, санитары и медсестры отправились по своим делам. Именно это и было нужно пятерке беглецов.

Последним в вентиляционное отверстие нырнул Перл. Осторожно высунувшись наружу, он взял решетку и закрыл ею дыру. Побег удался.

Не прошло и четверти часа после того, как Джина Кэпвелл покинула дом Мейсона, и в дверь снова позвонили.

Мейсон даже обрадовался этому звонку, потому что, еще мгновение и он, наверняка, потянулся бы к бутылке. Так дурно он себя еще никогда не чувствовал.

Звонок повторялся снова и снова.

— Иду! — устало крикнул Мейсон. На пороге стояла Джулия.

— А, это ты… — равнодушно промолвил Мейсон. — Заходи.

Джулия нервно теребила в руках сумочку.

— Мейсон, я только что была в ведомстве окружного прокурора. Там мне вручили уведомление о предъявленных мне обвинениях.

Ее голос едва не срывался на крик, но она пыталась сдерживаться.

— Мейсон, мне непонятно, зачем ты все это затеял?

Равнодушное лицо Мейсона напоминало маску. Едва шевеля губами, он ответил:

— Я стараюсь приблизить исполнение твоей заветной мечты, Джулия. После своего очередного процесса ты собиралась прекратить адвокатскую практику.

Джулия всплеснула руками.

— Мне обидно, что в твоем сознании засела идея–фикс. Мэри встречалась с Марком не по моей инициативе! Клянусь, я не вынуждала ее вступать в переговоры с ним насчет обвинения в изнасиловании! Все обстояло совершенно не так!

Мейсон мрачно выслушал ее монолог и холодно произнес:

— Я не верю ни одному твоему слову.

Джулия едва не разрыдалась от собственного бессилия.

— Но я сказала тебе правду, — потеряв всякую надежду убедить Мейсона, промолвила она. — Да, я собиралась поговорить с Мэри и хотела успокоить ее…

Мейсон покачал головой.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Джулия.

— Я хотела сказать ей, что не собираюсь унижать ее на допросе, что постараюсь поскорее завершить процесс… — торопливо сказала она.

Мейсон неопределенно хмыкнул. Джулия заметила, что он немного смягчился, и решила воспользоваться этим.

— Поверь мне. Именно так я и хотела сделать! — горячо воскликнула она.

— Ну, хорошо. А почему ты намеревалась дать подобные гарантии? — недоверчиво спросил он.

Джулия запальчиво воскликнула:

— У меня была определенная уверенность в собственных силах, Мейсон. Это сложно объяснить, но это так.

Разговор был прерван очередным звонком в дверь. Помолчав несколько секунд, Мейсон скептически произнес:

— Я открою, а ты пока репетируй свою роль получше. А то, что‑то мне не верится в искренность твоих слов.

Джулия униженно умолкла.

Когда Мейсон открыл дверь своей квартиры, на пороге с белым конвертом в руке стоял Марк Маккормик. На его лице проступали следы плохо сдерживаемой ярости.

— А… — уныло протянул Мейсон. — Бывший доктор Маккормик! Чем обязаны появлению столь почетного гостя в нашем доме?

Марк тяжело дышал, словно после быстрой ходьбы. Глаза его метали молнии.

— Я возмущен до предела! — пытаясь не сорваться на крик, проговорил он. — Медицинская Ассоциация угрожает лишить меня лицензии.

Мейсон в ответ едва заметно шевельнул уголками рта.

— Я думаю, что тебе пора отдохнуть от медицинской практики, — все с той же невыразительной интонацией в голосе произнес он.

Марк по–прежнему стоял на пороге. В ответ на последнюю реплику Мейсона он закричал:

— Это не смешно! Что ты им сказал?

— Что ты слишком долго был врачом.

Маккормик разъяренно швырнул конверт в лицо Мейсону и заорал:

— Ты что, шутишь?

С этими словами он решительно вошел в дом.

— Ты мешаешь мне жить, Мейсон! — уже не пытаясь контролировать себя, выкрикнул он.

Мейсон был готов задушить Марка собственными руками прямо здесь, в присутствии Джулии. Однако, несмотря на это, он проявил свои чувства совершенно иным образом. Громко хлопнув дверью, он застыл у порога и вызывающе сказал:

— Это всего лишь прелюдия, Марк.

Маккормик обреченно покачал головой.

— Значит, я верно догадался?

— Да, — решительно заявил Мейсон. — Я уведомил совет Медицинской Ассоциации в фальсификации тобой медицинских карт. Я подал апелляцию, и дело будет пересмотрено. Тебя обвинят в мошенничестве и даче ложных показаний В результате это приведет к тому, что и тебе, и Джулии придется поменять профессию.

Похоже, Марк только сейчас заметил, что, помимо него и Мейсона, в комнате находится еще и Джулия, которая молча стояла в углу гостиной, вытирая проступавшие на глаза слезы. Маккормик оглянулся и посмотрел на нее, словно в поисках поддержки.

— А, он и за тебя взялся?

В ответ на это Джулия резко вскинула голову и решительно сказала:

— Что касается меня, Марк, то можешь не рассчитывать на мою помощь.

— Ну, допустим, — скептически хмыкнул он. — А если речь пойдет о моей жизни? Что ты тогда будешь делать?

Демонстрируя явное неуважение к своему бывшему клиенту в деле Мэри, Джулия подошла к Мейсону и обратилась к нему, игнорируя вопрос Марка.

— Мейсон, я подам тебе веревку, когда ты решишь вздернуть Марка на ближайшем дереве. И, вообще, ты разве не понимаешь, почему я согласилась вести его дело? У меня не было достаточных доказательств. Другой адвокат мог легко добиться оправдательного приговора. Я собиралась подыграть тебе. Ты бы выиграл без боя.

Пока Мейсон никак не отреагировал на страстную речь Джулии, Марк тут же заявил:

— Это неправда!

Кто иной, как не Марк, мог знать, что Джулия говорит правду. Тем не менее, он лгал и надеялся, что это поможет ему.

— Я хотела подыграть тебе, Мейсон, — продолжала Джулия. — Ты бы выиграл этот процесс.

Марк был готов на все, чтобы выгородить себя и переложить всю вину за происшедшее на плечи Джулии.

— Все, что она говорит — наглая ложь! Джулия обещала вдребезги разбить все обвинения Мэри. Мейсон, она обещала убедить Мэри забрать обратно исковое заявление.

Теперь наступил черед возмущаться Джулии.

— Ты лжешь, Марк! — резко заявила она. — Ты пытаешься расквитаться со мной.

Маккормик ухмыльнулся.

— А ты пытаешься спастись в одиночку.

— Почему бы вам не рассказать все по порядку, — мрачно сказал Мейсон. — Объясните мне, как вы втроем оказались на крыше. И, может быть, это поможет мне восстановить истинную картину событий.

— Джулия организовала эту встречу, — торопливо сказал Марк.

— Это неправда, — снова повторила Джулия.

Но Марк пропустил это заявление Джулии, словно не услышав его.

— Мейсон, я очень сожалею о случившемся, — сказал он. — Я любил Мэри. Ты можешь думать обо мне все, что угодно, но в ее смерти нельзя винить никого. Иначе я бы первым потребовал наказать виновных. Мейсон, это был несчастный случай.

Мейсон отвернулся.

— Может быть ты прав, Марк, — глухо сказал он. — Возможно, я вел себя чересчур эмоционально…

Маккормик почувствовал слабину в позиции Мейсона и тут же ухватился за это. Он вел себя, как плохой боксер на ринге, который случайным ударом разбил противнику бровь и теперь целенаправленно наносит удары в больное место, чтобы вывести его таким образом из боя.

— Да, Мейсон. Честно говоря, я не осуждаю тебя за это, — сочувственно сказал он.

В поведении Мейсона все больше проступала нерешительность.

— Я бы попросил вас уйти. Я хочу остаться один я хорошенько все обдумать, — тихо произнес он.

Воспользовавшись тем, что он колеблется, Джулия также решила надавить на Мейсона.

— Мейсон, пожалуйста, забери свое заявление.

Возможно, ей не следовало излишне давить на него, поскольку он тут же вскинул голову и решительно сказал:

— Я сообщу тебе о своем решении.

Плохо скрывая торжество в голосе, Марк произнес:

— Джулия, давай оставим его одного. Пусть Мейсон осознает свои ошибки.

Следом за Джулией он направился к выходу.

— Мейсон, мы ждем твоего звонка, — обернувшись у двери, сказал Маккормик.

Кэпвелл мрачно усмехнулся.

— Не волнуйтесь, я позвоню. И очень скоро…

— Что ж, в таком случае, нам пора.

Джулия и Марк вышли из квартиры, оставив Мейсона одного. Некоторое время он задумчиво стоял у окна, затем вернулся к своему рабочему столу и, открыв ящик, снова стал перебирать написанные им письма.

Некоторое время он сидел в нерешительности, затем медленно потянулся рукой к телефону. Набрав номер, он дождался, пока на другом конце провода снимут трубку, и сказал;

— Джина, это — Мейсон… Скажи, ты не передумала? Тогда у меня есть к тебе одно поручение…

Оставшись в одиночестве в доме окружного прокурора, Иден несколько минут сидела, задумчиво поглаживая по спине мурлыкавшего от удовольствия кота. Затем она поставила опустевший бокал на столик и поднялась с дивана.

Ее внимание привлек большой школьный альбом, который лежал в углу на крышке секретера. Взяв альбом в руки, она с любопытством пролистала несколько страниц.

Юношеские фотографии Кейта Тиммонса вызвали у нее улыбку. Вихрастый молодой человек взирал на нее с немного потемневших снимков.

Ио затем улыбка медленно сползла с ее лица. H следующей странице она увидела несколько больших снимков Сантаны Андрейд. Иден хмыкнула и покачала головой, но это был не последний сюрприз, который ждал ее в этом школьном альбоме.

Здесь же она увидела несколько снимков Круза Кастильо.

— Как занятно, — пробормотала Иден.

В этот момент в комнате раздалась трель телефонного звонка. Захлопнув альбом, Иден положила его на место и подошла к телефону.

— Алло.

На другом конце провода слышалось молчание.

— Алло, — снова озабоченно повторила Иден.

В этот момент она услышала голос Тиммонса.

— Никогда больше не подходи к телефону…

— В таком случае зачем ты звонишь мне? — ехидно опросила она.

— Хотел узнать, ответишь ты или нет.

— Но я подумала, что мне следует подойти к телефону. Ведь это мог звонить ты, чтобы предупредить меня о своей задержке.

Тиммонс неожиданно пошел на попятную.

— Хорошо. Я пошутил. Но интуиция на самом деле тебя не подвела, я действительно задерживаюсь.

— Так что, ты разыскал Мейсона? — спросила она

— Нет, — поспешно ответил Тиммонс. Иден озабоченно взглянула на часы.

— Послушай, Кейт, уже слишком поздно, и я думаю, что им не стоит больше задерживаться у тебя. Пожалуй, я поеду домой.

— Иден, — умоляющим тоном сказал он, — подожди еще немного…

— Нет, — решительно сказала Иден. — Давай лучше перенесем наш романтический вечер при свечах на какое‑нибудь более удобное время

— Ну, хорошо, — неохотно сказал Тиммонс. — Договорились. Хотя, честно говоря, мне очень жаль, что так получилось. У меня были совершенно иные планы в отношении сегодняшнего вечера.

— Ладно, не огорчайся, — с улыбкой ответила Иден. — Это все‑таки не конец, света. У нас все еще впереди.

— Будем надеяться.

— Ладно, пока.

Иден положила трубку. Тут ее взгляд упал на небольшую аккуратную стопку писем, сложенных на столе возле телефона. Она стала разглядывать письма, но в этот момент раздался звонок в дверь.

— Хм… Кто бы это мог быть? — пробормотала Иден.

Тиммонс звонил Иден из ресторана «Ориент Экспресс». Положив трубку, он какое‑то время задумчиво жевал соленые орешки, затем услышал за спиной звуки шагов и обернулся.

Это был полицейский инспектор Кастильо.

— Круз! — с показным радушием произнес Тиммонс — Ужинаешь в одиночестве?

— Нет. Ты ошибся. Я ужинаю здесь со своей женой.

— Вот как? — заинтересованно протянул Тиммонс — А я думал, что ты не выходишь с работы, будучи целиком поглощенным делом о незаконных иммигрантах.

Круз усмехнулся.

— Закон не запрещает полицейским иногда заботиться о своем желудке. Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы хорошо поужинать.

— Ну, ладно, — махнул рукой Тиммонс. — Ты не видел где‑нибудь поблизости Мейсона?

— Нет, — пожал плечами Круз. — А что?

— Да мы договорились встретиться здесь…

— Ничем не могу помочь.

— Безобразие, — с показным возмущением произнес Тиммонс — Я слышал, что один из твоих сотрудник отстранен от службы. Альварес? Я не ошибся?

На лице Круза проскользнуло неудовольствие.

— Я сожалею об этом случае, но это было просто необходимо. Кстати, о сотрудниках… Ты не мог посоветовать мне, кем заменить Альвареса?

Окружной прокурор равнодушно пожал плечами.

— Не знаю. Каким‑нибудь опытным оперативником… А почему ты спрашиваешь именно меня?

— Но ты проявил интерес к этому делу. Я решил что у тебя есть какой‑нибудь человек на примете.

— Я думал, что тебя устраивает Альварес Нет, я неверно выразился. Я хотел сказать, устраивал. Его отстранили от службы? Может быть, пусть он продолжает работу?

— Это невозможно, — пристально глядя в глаза окружного прокурора, сказал Кастильо. — Альварес подал в отставку.

 

ГЛАВА 3

Марк пытается найти помощь у Софии Кэпвелл Армонти. Мейсон назначает встречу доктору Маккормику. Джина намеревается устроить свою личную жизнь. Мейсон беспощаден к отцу. Неожиданные гость в доме окружного прокурора. Встреча Иден и Сантаны.

Услышав звонок в дверь, Иден осторожно положим на место конверты. Звонок повторился еще раз. Осторожно пробравшись на цыпочках к окну, Иден приподняла полосу жалюзи и выглянула наружу.

Перед дверью в дом Тиммонса стоял мужчина в сером пиджаке. Его лицо Иден не удалось рассмотреть, однако она заметила на ногах посетителя не лишенные пижонских претензий сапоги из змеиной кожи.

Иден замерла в нерешительности.

Роза Андрейд была немало удивлена, увидев на пороге дома Кэпвеллов доктора Марка Маккормика.

— Я слушаю вас, — холодно сказала она. — Я хотел бы поговорить с миссис Софией.

Роза, как и все обитатели дома Кэпвеллов, была настроена отнюдь не дружелюбно по отношению к Маккормику. Поэтому она решительно заявила: Миссис Софии нет дома.

Она уже намеревалась захлопнуть дверь перед носом непрошенного гостя, когда из коридора донесся голос Софии.

— Роза, кто там?

Маккормик смерил служанку гневным взглядом.

— Как это понимать? — воскликнул он. Роза молча шагнула в сторону, пропуская его в дом.

Не произнеся больше ни слова, она удалилась, гордо подняв голову.

В гостиную вышла София.

— Марк, это ты? — удивленно спросила она. — Чем могу помочь?

— Мейсон написал письмо в Медицинскую Ассоциацию Южной Калифорнии, — стал объяснять он. — Мне угрожают лишением лицензии на ведение врачебной практики. Если совет согласится с доводами Мейсона, я останусь без средств к существованию…

— Чем же я могу помочь тебе, Марк? Ведь я не вхожу ни в Медицинскую Ассоциацию, ни в какой‑либо иной общественный орган, занимающийся выдачей лицензий и разрешений на медицинскую практику.

— Да. Я понимаю, — дрожащим голосом сказал Марк. — Однако, все их претензии основываются на доводах Мейсона. Если бы Мейсон забрал назад свой иск, то вопрос мог бы быть улажен гораздо проще.

София пристально посмотрела на Марка и сказала:

— Давай начистоту. Ты манипулировал Мэри, но этот номер со мной не пройдет. Я симпатизирую Мейсону. Иногда мне не совсем понятны его поступки, но, учитывая то, что ему довелось пережить, особенно за последнее время — я целиком на его стороне.

В ее словах звучало столь плохо скрываемое презрение, что Марк, будучи не в силах вынести этот разговор, отвернулся.

— Другими словами, — глухо произнес он, — вы отказываете мне в помощи.

— Совершенно верно, — спокойно ответила София. Неловкую паузу, возникшую в разговоре, нарушил звонок в дверь.

— Извини, — с облегчением сказала София. — я открою.

Оставив Марка посреди гостиной в глубоком paздумьи, она подошла к двери.

На пороге стояла Джина Кэпвелл.

— Что тебе нужно? — холодно спросила София, не поздоровавшись с ней.

— Я разыскиваю Марка, — ничуть не смутившись, ответила она. — Может быть, СиСи подскажет мне, где я смогу его найти?

— Марк здесь. Проходи.

София впустила Джину.

— Спасибо.

Та направилась в гостиную.

— Привет, Марк. Иголку в стогу сена легче найти, нежели доктора Маккормика в Санта–Барбаре. И ведь нельзя сказать, что наш городок хоть чем‑то похож на Нью–Йорк…

— Зачем я тебе понадобился, Джина? — хмуро буркнул Марк, поворачиваясь к ней.

На лице Джины появилась лучезарная улыбка.

— У меня для тебя послание.

Она достала из сумочки конверт, на котором было написано: «Марку Маккормику», и протянула его своему визави.

— В чем дело?

Джина пожала плечами.

— Понятия не имею. Просто Мейсон попросил найти тебя и передать это письмо.

Маккормик развернул конверт, достал оттуда сложенный вдвое листок и прочел, повернув бумагу к свету: «Марк, ты был прав. У меня действительно расшатались нервы. Я предлагаю навсегда зарыть топор войны. Встретимся в ресторане «Ориент Экспресс» в восемь вечера. Мейсон».

Марк прочел письмо и сунул листок назад в конверт.

— Он что‑нибудь просил передать на словах?

Джина пожала плечами.

— Нет. Он попросил меня, чтобы я передала тебе это письмо в собственные руки.

Маккормик подозрительно повертел конверт в руках.

— А почему он сам его не отправил?

Джина рассмеялась.

— Откуда же мне знать? Вероятно, он слишком занят собственными делами.

Марк взглянул на часы. До времени, назначенного Мейсоном, оставалось чуть больше четверти часа. Очевидно, есть смысл встретиться сейчас с ним. В чем сейчас меньше всего нуждался доктор Маккормик, так это в излишней враждебности Мейсона. Если примирение возможно, значит, необходимо стремиться к нему любыми способами. Поскольку Мейсон сам прислал письмо с просьбой встретиться, очевидно, он осознал, что враждебность между ними так же и не в его интересах.

К тому же, разговор с Софией ни к чему не привел. Здесь больше не стоит задерживаться.

— Мне пора, — сказал Марк. — Джина, спасибо за письмо. София, мне очень жаль, что я оторвал тебя от важных дел.

Марк вышел, не попрощавшись.

Джина оценивающе взглянула на стоявший в дальнем углу гостиной столик с двумя столовыми приборами и подсвечником, и на лице ее появилась скептическая улыбка.

— Я вижу — столик накрыт для двоих, — язвительно сказала она, поворачиваясь к Софии. — СиСи уже сделал тебе предложение?

Со столь же ядовитой улыбкой на губах София ответила:

— Я не собираюсь посвящать тебя в свою личную жизнь.

— Отчего же? — парировала Джина. — Ты, что — боишься меня? Не путайся, я целиком на твоей стороне. Я ничуть не осуждаю тебя. Нет ничего страшнее на свете, чем одиночество. Признаюсь, и я начинаю подумывать о замужестве.

— Да? — София улыбнулась еще шире. — Поздравляю. Очевидно, будет нетактичным попросить назвать имя твоего счастливого избранника.

Разумеется, Джина была достаточно опытной женщиной, чтобы даже намеком ничего не выдать.

— Не беспокойся, София. Если мне повезет, ты будешь первой, кто узнает имя моего избранника.

На этом разговор был закончен. Посеяв зерна любопытства, Джина с гордо поднятой головой удалилась.

Прежде, чем уйти из дома на встречу с Марком Маккормиком, Мейсон покопался в одном из ящиков секретера и достал оттуда небольшой сверток. Задумчиво взвесив его на руке, Мейсон сунул сверток в боковое карман пиджака. Очевидно, это было что‑то тяжелое потому что карман заметно оттопырился. Еще раз напоследок, окинув взглядом комнату, Мейсон выключил свет и направился к двери.

Он потянул за дверную ручку и застыл в изумлении, На пороге перед ним стоял Ченнинг–старший с большой картонной коробкой в руках. Лоб его покрывали мелкие капельки пота, на лице было написано немалое удивление и растерянность.

Возникла, легкая пауза.

Мейсон вопросительно смотрел на отца, не произнося ни слова. А тот, в свою очередь, растерянно хлопал глазами, облизывая губы.

— Э… Извини, я не успел нажать на звонок, — наконец пояснил СиСи.

Мейсон холодно смотрел на отца.

— Чего ты хочешь?

— Можно войти?

СиСи прижал картонную коробку к стене, чтобы немного перевести дух.

— У меня мало времени, — равнодушно ответил Мейсон.

Кэпвелл–старший вытер тыльной стороной ладони пот со лба и сказал:

— Роза по моей просьбе собрала кое‑что из вещей Мэри, которые остались в нашем доме. Ты не хочешь забрать их?

Мейсон несколько мгновений раздумывал и, вместо ответа, распахнул перед отцом дверь и показал рукой на столик в гостиной.

— Поставь туда.

Облегченно вздохнув, СиСи с коробкой в руках вошел в комнату и поставил ее на журнальный столик. Мейсон по–прежнему стоял у порога.

— Ты уходишь куда‑то? — спросил СиСи.

— Да. У меня свидание с окружным прокурором, И еще кое–какие дела, которые, впрочем, тебя не касаются.

Услышав упоминания об окружном прокуроре и его ведомстве, СиСи насторожился.

— Скажи мне, Мейсон… — осторожно начал он. — А это имеет какое‑нибудь отношение к иску, который ты возбудил против меня?

Мейсон закрыл дверь и подошел к отцу.

— Что ты имеешь в виду?

СиСи покачал головой.

— Извини меня, Мейсон. Я понимаю горе матери Мэри, однако, без твоей помощи она бы не смогла возбудить это судебное дело против меня. По–моему, ты здорово помог ей в этом деле.

Мейсон криво усмехнулся.

Отец, ты переоценил мои возможности.

— Нет, — покачал головой СиСи. — На этот раз у меня нет ни малейшего сомнения в том, что я прав. Я совершенно не хочу тебе льстить, Мейсон. Ты знаешь, как я к этому отношусь. Однако, сейчас я ни капли не сомневаюсь в том, что все это было сделано с твоей помощью.

— Ну и что?

— Мейсон, на этот раз ты перегнул палку. Завтра утром она бы получила свои два миллиона, но ты явно зарвался, потребовав за нанесенный моральный ущерб двадцать пять миллионов долларов. Это излишняя сумма. Твои аппетиты непомерны. Я отнюдь не хочу сказать, что «Кэпвелл Энтерпрайзес» относится к числу неплатежеспособных фирм. Дела у нас идут нормально. Ты хорошо об этом знаешь. Мы в состоянии заплатить такие деньги, но эта сумма нереальна.

Мейсон пристально посмотрел в глаза отцу.

— Признай, что это — справедливое требование, — твердо сказал он. — Или ты, может быть, сейчас попытаешься доказать мне, что я был неправ, выдвинув этот иск. Что ж, в таком случае, я не боюсь надвигающегося судебного разбирательства. Думаю, что в конце концов правосудие окажется не на твоей стороне.

СиСи, как ни горько было ему это признавать, почувствовал, что сын прав. Во всяком случае, его позиция гораздо сильнее, нежели позиция семейства Кэпвелл.

— Послушай, Мейсон, — сдержанно сказал СиСи. — Я не имею к тебе никаких претензий. Я понимаю, ты потерял любимого человека. Твое негодование, твое страстное желание мщения с человеческой точки зрения вполне объяснимы, но… Мейсон, не надо искать виновных! В том, что произошло, нет ничьей вины. То есть, я хочу сказать, что это был несчастный случай… Никакие деньги не могут компенсировать жизнь Мэри.

Мейсон выслушал этот разговор с хладнокровием самоубийцы, стоящего на Бруклинском мосту и выслушивающего последние слова психиатра, который уговаривает его не прыгать вниз.

— Отец, — мрачно сказал он. — Ты превосходный игрок. Любой голливудский продюсер с удовольствием отдаст тебе роль наемной плакальщицы, но меня не разжалобят полуглицериновые слезы… Ты жестоко расплатишься за свою ошибку!..

СиСи непонимающе посмотрел на сына.

— Мейсон, почему ты так беспощаден ко мне? — с горечью произнес он. — Неужели я причинил тебе столько горя?

Мейсон угрюмо посмотрел на отца.

— За всю свою жизнь я любил только двоих женщин, — едва шевеля губами, произнес он. — Первой из них была моя мать, второй Мэри… Но ты отнял их у меня. Мать навсегда уехала из Санта–Барбары. А Мэри подчинилась твоей воле, точнее говоря, твоему нажиму и дала свое согласие выйти замуж за Марка. Сейчас ты, конечно, можешь сказать, что это был вынужденный шаг, что так было необходимо, чтобы облегчить его страдания. Может быть, все это и так… Однако, теперь эти слова не имеют для меня никакого значения.

В его глазах блеснули слезы, губы задрожали. Мейсон едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться.

— Что было затем? В тот трагический вечер ты задержал меня, и Джулия с Марком беспрепятственно убили Мэри!

Мейсон выкрикнул последние слова с такой яростью, что СиСи сморщился и едва удержался от желания заткнуть уши.

— Послушай, Мейсон, — хмуро промолвил он. — Мне неприятно выслушивать весь этот бред.

Мейсон сглотнул слезы.

— Все, что я только что сказал, отец, это правда. И ты прекрасно знаешь об этом. Но, если ты не хочешь признаться хотя бы самому себе в том, что совершенное тобою в той или иной степени ударило по мне, то я отплачу тебе той же монетой. Ты лишишься всех, кто любил тебя! Возмездие свершится, я верю в это.

Не дожидаясь ответа отца, Мейсон молча направился к двери.

— Куда ты? — окликнул его СиСи.

— Мне пора идти. Захлопни за собой дверь.

Фигура Мейсона уже растворилась в вечерней тьме, а СиСи по–прежнему стоял у столика в гостиной, пытаясь осознать услышанное.

Услышав как неожиданный посетитель Тиммонса осторожно дергает за дверную ручку, Иден сочла за лучшее ретироваться. Стараясь не издавать ни единого лишнего шума, она на цыпочках пробралась к платяному шкафу в углу комнаты и забралась туда. Неподвижно застыв среди пиджаков и рубашек она напряженно всматривалась в небольшую щель.

Спустя несколько секунд она услышала как дверная ручка повернулась и входная дверь заскрипела, а затем открылась.

— Кейт, — крикнул посетитель. — Ты здесь?

Не услышав ответа вечерний гость снова повторил:

— Тиммонс, ты слышишь меня?

Иден уловила в речи гостя явно выраженный латиноамериканский акцент. Она вспомнила вдруг газетные статьи о колумбийской кокаиновой мафии, о торговцах живым товаром и прочие ужасы интересующие журналистов. Она сама не могла понять, почему это все пришло ей в голову. Вполне возможно, что таинственный вечерний посетитель Тиммонса какой‑нибудь вполне обычный осведомитель или вовсе безобидный партнер по покеру. Однако что‑то внутри подсказывало, что это не так. Слишком уж подозрительным было все происходящее.

Как она ни всматривалась, лица посетителя ей разглядеть не удавалось. Была видна лишь часть его ног. Сапоги из змеиной кожи вряд ли могли принадлежать обыкновенному продавцу или бармену. Здесь явно что‑то не чисто.

Иден почувствовала как руки у нее начинают холодеть, а лоб покрывается мелкой испариной пота. Она напряженно вслушивалась в тихие шаги по комнате

— Эй, Кейт, — еще раз приглушенно повторил человек. — Странно, дверь открыта… Ну, ладно.

Иден увидела как посетитель остановился у столика посреди комнаты, постоял возле него некоторое время затем развернулся и вышел из квартиры.

Когда дверь за ним закрылась, Иден для верности подождала еще с минуту и, наконец, убедившись в том что все тихо, вышла из своего укрытая.

Она подошла к столу и увидела лежавшую на нем записку. Разумеется она не могла пройти мимо такой важной информации «Будь в гараже в девять тридцать. Б.»

Иден прочитала записку и хмыкнула.

— Какой гараж?

Однако времени на раздумье у нее не оставалось. Не успела Иден положить записку на стол, как услышала еще один подозрительный звук, как будто кто‑то сунул ключ в замочную скважину и пытался открыть дверь.

Иден сочла за благоразумное не искушать судьбу и снова укрылась в платяном шкафу. Метнувшись в сторону она неосторожно уронила записку на пол, поэтому ей пришлось вернуться и положить бумагу на место.

Дверь уже открывалась, когда Иден едва–едва успела спрятаться среди пиджаков и рубашек Тиммонса. Она чуть не вскрикнула, наступив на что‑то мягкое, к счастью это оказался кот. Очевидно, когда Иден выходила из шкафа несколько минут назад, он забрался туда. Иден пришлось взять его на руки.

В квартиру, осторожно оглядываясь по сторонам, вошла Сантана Кастильо. Увидев, что в квартире никого нет, она с облегчением вздохнула и стала рыться в сумочке. Обнаружив то, что искала — пузырек с таблетками — она направилась к стоящему на столе графину с водой. Запив водой несколько таблеток, Сантана стала нервно расхаживать по комнате.

Именно в этот момент, коту, которого держала на руках Иден, захотелось на волю. Он стал вырываться, а поскольку Иден крепко держала его, он громко мяукнул.

Услышав эти странные звуки, Сантана подозрительно осмотрелась по сторонам и прислушалась. Мяуканье повторилось. Сантана поняла, что звук доносился из‑за запертой двери платяного шкафа.

— Ах, бедняжка, — пробормотала она. — Наверное Кейт запер тебя, когда уходил. Надо выпустить тебя на волю.

Она направилась к шкафу и распахнула дверь. Увидев друг друга, женщины несколько мгновений обменивались испепеляющими взглядами Кот, виновник провокации, наконец, вырвался из рук Иден и, удовлетворенно задрав кверху хвост, проследовал на кухню.

 

ГЛАВА 4

Перл организует торжественный ужин. Иден не намерена щадить чувства Сантаны. Мейсон и Марк встречаются в ресторане. Оружие — самый убедительный аргумент в любом споре. Тиммонс возвращается домой. София не готова принять предложение СиСи. В клинике обнаружили исчезновение пациентов.

Перл привел своих спутников в небольшое заброшенное кафе, которое располагалось неподалеку от клиники. Окна его были заколочены, внутри царил беспорядок. Отперев дверь с помощью небольшого железного ломика, Перл жестом пригласил Оуэна Мура, Джимми Бейкера, Элис и Келли пройти внутрь. Они с опаской посмотрели на разбросанные всюду стулья и перевернутые столы.

— Перл, где мы? — прошамкал Мур. — Господин президент, вы уверены, что это именно то место, где мы сегодня будем ужинать?

— Да, — убежденно кивнул Перл. — Это — бывшая устричная база, военно–морского флота США. Здесь раньше располагалась совершенно секретная точка общественного питания. Господа, вы должны гордиться тем, что мы с вами попали в такое важное место.

Спутники Перла со страхом переглянулись между собой.

— Устричная база? — протянул Мур.

Увидев как Элис пытается унять дрожь в руках, Перл сказал:

— Иди сюда, Элис, не бойся.

Келли обеспокоенно спросила Перла:

— Ты уверен, что это безопасно? А вдруг сейчас кто‑нибудь нагрянет? Ведь у этого заведения, наверняка, есть хозяева.

Перл беззаботно махнул рукой.

— Отставить шепот. Забегаловка закрыта на ремонт. Мы находимся здесь в абсолютной безопасности. Доверьтесь мне.

— Ну, что ж, если ты так говоришь… — с сомнением в голосе произнесла Келли.

Однако полной уверенности в полной безопасности у беглецов пока не было. Джимми Бейкер с кислым выражением лица разглядывал обшарпанные стены и перевернутые голые столы. На лицах остальных участников ужина так же не проявлялось особого энтузиазма.

— Джимми, ну что с тобой? — пытался подбодрить Бейкера Перл. — Я рассказывал вам именно об этом заведении. Это отличный ресторанчик, мы сможем здесь прекрасно провести время.

— Так что, именно здесь у нас состоится торжественный ужин по поводу вступления в должность вице–президента?

— Да. Именно так. Вы не обращайте внимание на то, что обстановка здесь несколько мрачновата. Это не должно волновать вас, ведь в клинике мы привыкли к еще более унылым интерьерам. Зато, в отличие от нашей отвратительной столовой я вам гарантирую великолепную кухню.

— А кто же позаботится обо всем этом? — испуганно озираясь по сторонам пробормотал Оуэн. — Ведь здесь нет ни поваров, ни прислуги, ни официантов…

Горделиво подбоченясь Перл заявил:

— Сегодня, друзья мои, вам придется забыть о том, что я ваш президент. В этот торжественный вечер я принимаю на себя обязанности метрдотеля, — он подкрутил воображаемые усы. — И еще, вы смело можете называть меня сегодня Перлом.

Оуэн недоверчиво посмотрел на него.

— Мистер Капник, все предыдущее время вы были президентом Соединенных Штатов Америки. И согласитесь, нам теперь нелегко будет представить вас в роли метрдотеля.

Келли почувствовала как ее страх и скованность куда‑то исчезают. Бодрость и энтузиазм Перла внушили оптимизм ей и всем остальным.

— Скажите, мистер Мур, а кто вам больше нравится президент или метрдотель? — с улыбкой спросила она.

Оуэн задумчиво почесал затылок.

— Не знаю, — пробормотал он. — Нет, честно говоря, мне больше нравится быть президентом, у него больше власти.

Перл на несколько мгновений растворившийся во мраке вновь возник посреди зала. На этот раз на нем был одет широкий белый фартук.

— Итак, мои друзья, — радостно воскликнул он, — каждый из вас сейчас получит ответственное задание, которое должен будет со всей тщательностью выполнять.

Мур с любопытством вытянул шею.

— Секретное задание?

Перл рассмеялся и отрицательно покачал головой.

— Нет. На этот раз секретность оставим в стороне. Мне не обойтись без вашей помощи. Все задания достаточно просты, но тем не менее, от тщательности их выполнения будет зависеть на сколько нам удастся провести этот вечер.

Оуэн вытянул руки по швам.

— Я готов.

— Я тоже.

— Я тоже… — заявили остальные.

— Вот и отлично, — Перл потер руки. — Первым я обращусь за помощью к Оуэну. Пожалуйста, подними с пола вон тот перевернутый стол, застели его скатертью, которую я положил в углу, затем задерни занавески на окнах, нас никто не должен здесь видеть.

— Слушаюсь, — радостно воскликнул Оуэн.

— Элис, в твои обязанности вменяется найти здесь свечи. Они должны быть где‑то здесь, я раньше видел, как выставляют их на столы. Джимми, а ты займись стульями.

Все получившие задания с готовностью бросились выполнять их. Лишь Келли нерешительно теребя кончик халата, стояла посреди зала.

Разобравшись с остальными, Перл подошел к ней.

— Келли, ты предпочитаешь командовать или выполнять приказания, которые буду отдавать я?

Она радостно улыбнулась.

— Я предпочитаю работать

— Очень хорошо. Сейчас я займусь тобой, — сказал Перл.

Однако, прежде чем он успел дать ей какое‑нибудь задание, Келли воскликнула:

— Ты осознаешь всю важность своего поступка?

— А что такое?

— Ты только посмотри на них! Мы все становимся здоровыми как только у нас появляется цель, к которой нам нужно идти. Разумеется, они несколько эксцентричные люди, но честно тебе признаюсь, Перл, я не встречала людей без каких‑либо странностей…

Перл не скрывал своей гордости.

— Да, ты права.

— Я горжусь тобою, — продолжила она. Перл удовлетворенно кивнул.

— Я готов во всем согласиться с тобой. К тому же мне просто радостно видеть этих людей счастливыми. Сознайся, что и ты тоже счастлива от этого.

Он притронулся к ее руке и Келли почувствовала, полузабытая сладостная дрожь пронзает ее тело.

— Я счастлива как никогда! — радостно воскликнула она. — Я просто не хочу возвращаться в клинику.

Перл сочувственно кивнул.

— Увы, это неизбежно, как не грустно признаваться в этом. Однако, клянусь тебе, Келли, наступит такой день, когда мы вызволим тебя из этой треклятой больницы. А пока забудь обо всех своих печалях и наслаждайся свободой. — На лице Перла появилась хитрая улыбка. — Кстати говоря, я приготовил тебе еще один сюрприз…

— Да? — удивленно воскликнула она. — Еще один сюрприз? Что может быть лучше того, что ты уже сделал для нас? Что это?

— Потерпи, — лукаво прищурился он. — Со временем ты все узнаешь. А пока терпение и еще раз терпение.

Перл уже было повернулся, чтобы уйти, однако Келли окликнула его.

— Послушай…

— Что?

— Мне кажется, что врачи заметили наше отсутствие…

Перл отчаянно замахал руками.

— Умоляю тебя, даже не упоминай этого слова. Забудь о больнице и наслаждайся этим вечером.

Его недовольство было столь забавным — Перл гримасничая зажмурил глаза и закрыл пальцами уши — что Келли не удержалась и прыснула от смеха.

— Да, наверное ты прав, — сказала она спустя несколько мгновений. — Не стоит портить атмосферу праздничного ужина.

Перл снова повернулся и в этот момент Келли воскликнула:

— Перл!

— Что?

— А где Элис? — обеспокоенно спросила она. — Что‑то я не вижу ее здесь.

Перл окинул взглядом зал.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Вообще‑то, я послал ее поискать свечи где‑нибудь в подсобных помещениях.

С этими словами он направился к Муру, который развешивал на окнах занавески.

— Оуэн, а где Элис?

— Я не знаю, господин метрдотель, — испуганно пробормотал он.

— Но ведь ты отвечаешь за обслуживающий персонал…

— Но ведь она совсем недавно была здесь, — растерянно произнес он.

— Но теперь ее здесь нет, — настойчиво повторил Перл.

— Я нигде ее не вижу. Элис исчезла, — Келли обеспокоенно вертела головой по сторонам. — Надо ее найти. Может она вышла на улицу и потерялась там? Перл, не забывай о том, что она долго не была среди людей, на свободе и она вполне могла заблудиться.

Возникшее на несколько мгновений замешательство било нарушено шумом приближавшихся шагов.

— Подождите! — воскликнул Перл. — Кажется я что‑то слышу…

Мгновение спустя из темноты вынырнула радостно улыбающаяся Элис, на ней был поварской колпак и большой фартук. В руке она держала поварешку. Заметив удивленно воззрившихся на нее спутников, она словно настоящая манекенщица продемонстрировала свой новый наряд и, решительно взмахнув поварешкой, воскликнула:

— Элис!

— Ну вот, — радостно поглядывая на Келли воскликнул Перл. — Вопрос снят, господа. Позвольте вам представить нового шеф–повара.

Он подошел к девушке и заботливо поправил прядь курчавых черных волос, которая выбилась из‑под колпака.

Широко открытыми глазами Сантана и Иден долго смотрели друг на друга.

Первой неловкую паузу нарушила Сантана.

— Что ты здесь делаешь? — недоуменно спросила она.

Слегка смутившись, Иден ответила:

— Вообще‑то, я уже собиралась уходить. Разреши, я выйду.

Она шагнула навстречу Сантане, и та вынуждена была посторониться. Чтобы скрыть одолевавший ее стыд, Иден, словно пытаясь оправдаться, сказала:

— Забавно. У Кейта столько поклонниц, что они должны выстраиваться в очередь, чтобы попасть к нему.

Сантана закрыла дверцу шкафа и, гордо повернувшись к Иден, заявила:

— Я — не любовница Кейта. Я пришла к нему по делу. Мы уже давно договаривались об этом.

Произнося свою оправдательную речь, Сантана совершенно забыла о ключе от квартиры Тиммонса, который она вертела в руках.

Иден, разумеется, не преминула воспользоваться такой оплошностью соперницы.

— Со своим ключом? — саркастически отметила она. — Интересно, какие же это дела вы решили делать в его квартире? Забавное начало.

Но Сантана пока не потеряла самообладание. Размахивая ключом, она решительно заявила:

— Как бы то ни было, я не намерена вступать с тобой сейчас в склоку, Иден. Кейт просто попросил меня подумать о том, как можно переделать интерьер в его квартире. Только‑то и всего.

Иден понимающе кивнула.

— А ты будешь здесь главным украшением, — добавила она.

Сантана сверкнула глазами.

— По какому праву ты оскорбляешь меня? — возмущенно воскликнула она. — Я не одна из твоих подчиненных в ресторане!

— Ну, да, разумеется, — не скрывая ехидства, сказала Иден. — Девочка, ты набрала приличный темп. Вспомни про свой давний роман с Ченнингом–младшим, потом — Круз Кастильо, и вот теперь — окружной прокурор Кейт Тиммонс.

Но Сантана пока не собиралась сдаваться.

— Послушай, я хочу повторить тебе еще раз, — она старалась сдерживаться. — Кейт решил поменять интерьер в своей квартире, вот и все. Он дал мне ключи, чтобы я сделала предварительные эскизы. Я пришла вернуть ключ, потому что отказываюсь от заказа. Теперь тебе понятно?

Чувствуя, что срывается на крик, Сантана умолкла и резко отвернулась к окну. Иден иронически воскликнула:

— Что ж, отдаю должное твоей сообразительности. Но ты знаешь, что самое любопытное во всей этой истории?

Сатана обернулась.

— Что же?

— Мне совсем не жаль тебя. Я надеюсь, что ты все‑таки в конце концов потеряешь своего мужа, потому, что ты его недостойна.

Сантана криво усмехнулась.

— Я так и знала! Я знала, что ты все это время бредишь Крузом. Мне понятно также, почему ты решила ухлестывать за Кейтом. Ты делаешь все это только для того, чтобы заставить меня…

— … ревновать тебя? — закончила за нее Иден. — Честно говоря, мне нет никакого дела до твоих похождений. Абсолютно никакого.

В ее словах было столь глубокое осуждение, что Сантана снова не выдержала и отвернулась. Она даже не заметила, как руки ее снова задрожали, а в глазах проступили слезы.

— Мы с ним только друзья, — оправдывающимся тоном пробормотала она.

Вся эта сцена выглядела так, словно Иден была обвинителем в суде, а Сантана сидела на скамье подсудимых.

— Ну, конечно, так оно все и было на самом деле, — иронически воскликнула Иден. — Какая святая простота! Святая наивность! Вы действовали так неумело, что об этом сразу же узнала вся Санта–Барбара. И, вообще, почему ты предъявляешь ко мне претензии, когда сама открыто изменяешь мужу! — Иден разгорячилась, она бросала, слова словно камня в грешницу. — Я бы хотела рассказать все Крузу, но мне не хочется причинять ему боль. Я опасаюсь последствий. Мы с ним пожертвовали многим ради этого никчемного, ничтожного брака — вашего брака, твоего и Круза…

Сантана не выдержала. Резко развернувшись, она столь же гневно заявила:

— Я никогда не просила о каком‑то одолжении, я просто мечтала о любящем муже. Круз давным–давно мог бы уйти, если он несчастлив со мной, но он никогда не уйдет от меня. Ты слышишь, Иден? Никогда.

Иден почувствовала правоту ее слов. Она опустила голову я негромко сказала:

— Да, это так. Круз — человек слова. И брачные узы для него кое‑что значат, чего нельзя сказать о тебе, ради того, чтобы ранить его, ты готова на любую подлость, любое предательство. Ты открыто издеваешься над ним.

— Это неправда. Ты как никто на этом свете должна знать, что я и раньше любила Круза. Я и теперь продолжаю любить его.

Иден пристально посмотрела в глаза Сантане.

— Но ведь это неправда! Иначе ты была бы до конца честна перед ним и не обманывала бы его. Ты бы не делала того, что делаешь сейчас

Теперь уже убежденность Иден сделала свое дело. Сантана смущенно опустила глаза и стала нервно дрожащими пальцами теребить краешек костюма.

— Нет. Нет, это не так, это невозможно, хотя порой я этого и хочу, но… Иден, послушай меня. Я все‑таки еще не теряю надежды сохранить брак. Ты должна мне поверить. Ведь у нас с тобой такие похожие судьбы. Мы обе любим, но без взаимности.

Но ее горячие слова, брошенные в адрес Иден, разбились будто о каменную стену.

— Мне очень жаль тебя, — сказала Иден холодным тоном. — Я ошибалась.

С этими словами она взяла со стола свою сумочку и молча направилась к двери.

Спустя несколько мгновений Сантана осталась в квартире Тиммонса одна. Она молча опустилась на диван и обреченно склонила голову.

Марк Маккормик подошел к двери ресторана «Ориент Экспресс» я озабоченно посмотрел на табличку: «Сожалеем, но сегодня вечером ресторан закрыт для посетителей. Частная вечеринка».

Марк взглянул на часы. Было уже начало девятого. Несколько минут Марк в нерешительности топтался у дверей, а затем, невзирая на формальный запрет, открыл дверь и вошел внутрь.

В ресторане было тихо и безлюдно, ничто не говорило о том, что здесь проходит шумное сборище.

Марк осмотрелся по сторонам и, не увидев Мейсона, выругался?

— Черт побери! Где же он? Уже девятый час.

Озабоченно оглядываясь, Марк медленно прошел в зал и осмотрелся. Никого.

— Мейсон, — крикнул он. — Ты здесь?

Спустя несколько мгновений за его спиной послышались шаги. Марк резко обернулся. В дверях стоял Мейсон. На его лице, покрытом многодневной щетиной, не выражалось никаких чувств.

— Наконец‑то, ты пришел, — недовольно сказал Маккормик. — Я уже думал, что мы не сможем встретиться здесь сегодня. На лице Мейсона не дрогнул ни один мускул.

— Да, я пришел, — мрачно сказал он. Марк почувствовал, что тон голоса Мейсона не обещает для него ничего хорошего, и начал суетливо размахивать руками.

— Послушай, Мейсон. Может быть, пойдем, выберем для разговора какое‑нибудь другое место…

— А чем тебе не нравится зал ресторана «Ориент Экспресс»? — высокомерно спросил Мейсон. — По–моему, ничего более уютного в этом городе нет.

Марк криво улыбнулся.

— Я прочитал вывеску на двери. В ресторане проводится частная вечеринка. Мне кажется, что нам здесь не место.

Не меняя тона и выражения лица, Мейсон сказал:

— Это я снял ресторан на весь вечер. Кроме нас с тобой, здесь больше никого нет.

Марк бросил растерянный взгляд на дверь.

— Да, весьма экстравагантный жест, — пробормотал он.

— Теперь я могу позволить себе такие шалости, — удовлетворенно произнес Мейсон.

С этими словами он полез в оттопыренный кару пиджака и достал оттуда маленький, словно игрушечный пистолет.

Увидев оружие, Марк отшатнулся назад и уперся спиной в стенку. Выставив вперед руки, словно пытаясь защититься, он воскликнул:

— Что это? Что ты делаешь? Что все это означит? У тебя, что, в руке настоящий пистолет?

Мейсон с мрачной решительностью неотрывно смотрел в глаза Маккормика.

— Марк, — тихо сказал он, — наступил час расплаты! Сейчас ты пойдешь туда, куда я тебе скажу. И не вздумай делать глупости…

Маккормик ошеломленно смотрел на вороненую стальную игрушку, не в силах поверить в то, что Мейсон способен проявить отчаянное безрассудство.

Но, очевидно, это было так, потому что Мейсон движением головы показал Марку на дверь.

Подъезжая к своему дому, Тиммонс увидел, что свет в окнах еще горит. Значит, Иден не ушла. Он припарковал машину и быстрым шагом направился к двери. Она, однако, оказалась запертой.

— Хм… Странно, — пробормотал Тиммонс, доставая из кармана ключ. — Она, что — закрылась от страха?

Однако в квартире никого не было. О том, что здесь кто‑то был, напоминали лишь два пустых бокала и выпитая до половины бутылка шампанского.

— Иден, — негромко позвал Тиммонс Она не откликалась.

Кейт налил себе в бокал шампанского и уселся и диван, поглаживая одной рукой кота.

Спустя несколько минут он заметил на журнальном столике сложенную вдвое бумажку. Решив, что это, очевидно, записка от Иден, он развернул и прочел ее

— В восемь тридцать в гараже?.. Б?..

Он затравленно посмотрел по сторонам, словно боялся, что за ним подсматривали.

— Черт возьми! Он, что, приходил сюда? Интересно, а где была в это время Иден? Мне только остается молить бога о том, что она покинула этот дом раньше…

Кейт в ярости разорвал записку на мелкие клочки и бросился к двери.

Не получив согласия на свое предложение о повторном браке, СиСи стал с гораздо большим вниманием относиться к Софии. Он понимал, что София по горло сыта его равнодушием и невнимательностью, а потому старался всячески продемонстрировать ей свою привязанность и нежность. Ему стало ясно, что после того, что было в их жизни он должен относиться к ней по–особому. Однако за свою жизнь он привык всегда добиваться намеченной целя и в его крови всегда начиналось кипение, если этой цели не удавалось достигнуть сразу.

СиСи понимал, что в нынешних его отношениях с Софией, самое главное это не торопить события, однако, мальчишеское нетерпение всякий раз давало о себе знать

Вот и сегодня, пригласив ее на ужин, СиСи сразу же взял быка за рога. Даже не позаботившись о том, чтобы наполнить бокалы, он взял ее руку в свою ладонь и произнес:

— София, давай проведем сегодняшнюю ночь вдвоем…

Она не смогла удержаться от смеха.

— СиСи, ты неисправим. К сожалению, я не могу этого сделать.

— Но почему? Что случилось? — нетерпеливо спросил он.

София снова улыбнулась.

— Может быть, ты сначала нальешь мне вина?

— А, да. Конечно.

СиСи потянулся к бутылке. Когда вино было налито, он поднял бокал и торжественно сказал:

— Давай выпьем за нас.

София молча согласилась. Они поставили бокалы обратно, СиСи снова спросил:

— Ну, так что, ты согласна?

Она посмотрела на него с некоторым сожалением.

— Я вынуждена еще раз повторить тебе, СиСи — нет.

— Ты все еще обижена на меня?

Несмотря на акт годы, он был столь же порывист и нетерпелив, как и двадцать пять лет назад. София с улыбкой покачала головой.

— Я не держу на тебя зла, СиСи. Мне не нравится другое. Нас опять сблизил обман.

СиСи развел руками.

— Но я не думаю, что это может стать препятствием для того, чтобы провести сегодняшнюю ночь вдвоем. Почему ты не хочешь остаться?

София поднялась из‑за стола.

— Мне нужно побыть одной. Я хочу обдумать твое предложение. К тому же, вспомни, сколько событий произошло за последнее время. Мейсон, Мэри, Келли… Все это громоздится у меня в голове и я не могу понять, что мне делать. Да, мне нужно подумать над многим. К тому же, вспомни, как распался наш брак в первый раз. Кто может дать гарантию, что это не повторится и сейчас?

СиСи с горячностью мальчишки вскочил и, обняв ее за плечи, стал прижиматься губами к волосам Софии.

— Мы будем счастливы, — шептал он ей на ухо, София немного помолчала.

— Знаешь, я не могу сказать, что разделяю твою убежденность в этом.

СиСи повернул ее к себе и проникновенно произнес

— София, никто не может дать гарантий, кроме Господа Бога. Я думаю, что ты прекрасно понимаешь это. Иначе, наверняка, не пришла бы сюда.

— Нет, СиСи. Я советую тебе хоть изредка прислушиваться к здравому смыслу, — она направилась к двери. — Тогда ты не будешь сомневаться в моей любви. Вспомни день нашей свадьбы. Я поклялась тогда любить тебя вечно и я не нарушила своей клятвы.

Когда она остановилась у двери, СиСи молча поцеловал ей руку.

— Надеюсь все же, что ты примешь мое предложение, — с грустью глядя на Софию, сказал он. — Я бы хотел, чтобы ты вернулась в мой дом, здесь не хватает тебя. Соглашайся, я сделаю все для того, чтобы мы были счастливы.

СиСи медленно потянулся к ее губам, и София почувствовала, что не может устоять. Он обнимал ее все крепче и крепче. Она отвечала ему с той же страстью.

Но… Как это бывает в большинстве случаев, минуты блаженства прерываются самой жизнью.

Телефонный звонок.

СиСи неохотно оторвался от Софии и, поморщившись, сказал:

— Извини.

— Да, конечно, — смущенно сказала она.

СиСи поднял трубку.

— Алло. Да, доктор Роулингс…

Лицо его стало серьезным. София поняла, что что‑то случилось с Келли.

— Не понимаю, — озабоченно сказал СиСи. — Что? Вы хотите сказать, что она сбежала? Куда сбежала? Когда это случилось? Хорошо, — той его голоса стал решительным. — Доктор Роулингс, действуйте так, как считаете нужным. Да, я буду ждать вашего звонка.

— Что, что случилось? — встревоженно спросила Софии, когда СиСи положил трубку.

— Келли. Вместе с несколькими другими пациентами она умудрилась сбежать из клиники. Доктор Роулингс объявил розыск. Он поставил в известность полицию.

София заторопилась.

— Я поеду домой. Возможно, она позвонит мне или появится у меня.

СиСи сокрушенно махнул рукой.

— Я очень волнуюсь.

Уже в дверях София обернулась.

— Если что‑то случится, обязательно дай мне знать.

— Разумеется, и ты тоже.

Оставшись один, он стал нервно расхаживать по комнате.

— Где же она сейчас?

 

ГЛАВА 5

Мейсон собирается поставить точку в своих взаимоотношениях с Марком. Иден действует на свой страх и риск. Ужин в закрытом кафе продолжается. Тиммонс отправляется в гараж. Круз и Сантана встречаются в ресторане. Неожиданное проявление страсти. Джулия получает письмо. Марк Маккормик делает признание, которое не удовлетворяет Мейсона.

Марк едва переставлял негнущиеся ноги. Страх сковал его, словно стальным обручем. Мейсону приходилось то и дело подталкивать его в спину дулом пистолета.

— Иди на лестницу, — хмуро сказал он.

— Мы идем наверх? — испуганно пробормотал Марк.

— Да. На крыше будет удобнее.

Спустя несколько минут они оказались перед дверью, которая вела на крышу отеля Кэпвеллов.

— Я не пойду! Не пойду! — дрожащим голосом воскликнул Марк.

— Ты хочешь, чтобы прямо здесь мне пришлось нажать на курок? — мрачно произнес Мейсон.

Марк вынужден был повиноваться. Вечерняя свежесть окутала город. Испуганно озираясь по сторонам, Марк с поднятыми руками вышел на крышу.

— Это безумие, Мейсон! Ты совершаешь ошибку, — тяжело дыша, сказал он.

— Повернись лицом, — скомандовал Мейсон. Марк повиновался.

Испуганно глядя на пистолет, он произнес:

— Откуда у тебя оружие? Тот усмехнулся.

— Пусть эта проблема тебя не волнует. Мы живем в достаточно свободной стране, и каждый обладает неограниченными возможностями, — философски промолвил он. — Лучше подумай о вечном…

Марк не скрывал страха.

— Что тебе нужно? Ты же хотел помириться! Или все, что ты написал мне в этом письме было просто уловкой для отвода глаз? Ты хотел выманить меня сюда для расправы?

— Я солгал, — спокойно произнес Мейсон.

— Так что, ты решил меня припугнуть? Тебе этого надо, этого? — выкрикнул Марк. — Ну, хорошо, тебе это удалось! Ты удовлетворен? Что дальше? Что еще?

Не отводя от Марка дула пистолета, Мейсон неотрывно смотрел на него.

— Неужели ты не догадался, Марк? Ты все время говорил, что любишь Мэри, что твое чувство настолько сильно, что тебе не пережить смерти любимого человека… Ну, так вот, Марк, я избавлю тебя от мучений.

От пронзившей его ужасной догадки Марк в буквальном смысле слова затрепетал. Его губы тряслись, руки дрожали.

— Мейсон…

Тот утвердительно кивнул.

— Да, ты угадал, Марк. Я собираюсь избавить тебя от мучений. Я убью тебя.

Марк стал медленно отступать назад…

Гараж, расположенный по указанному в записке адресу, оказался совсем недалеко. Иден была там через несколько минут.

Возле распахнутых дверей довольно неказистого строения стоял небольшой микроавтобус. Внутри было темно и пусто. Лишь в небольшом помещении за стеклянной перегородкой горела настольная лампа.

Иден осторожно вошла в распахнутую дверь и прижимаясь к стене пробралась к комнатке. Стараясь не зацепиться ногой за разбросанные по полу автомобильные покрышки и запчасти, она осторожно приложила ухо к стеклу.

В комнате кто‑то говорил по телефону.

Спустя несколько секунд Иден поняла, что слышит голос того же самого человека, который приходил в дом Кейта Тиммонса и оставил для него записку. Тот же самый акцент, те же самые интонации.

Очевидно, никого не опасаясь, человек за стеной громко говорил в трубку:

— Да, мы готовы принять сегодня два десятка человек.

После этого он произнес несколько фраз по–испански, затем снова перешел на английский:

— Да, только убедись в том, что это проверенные, надежные люди. Они должны быть молоды и физически здоровы, чтобы выполнять тяжелую работу. Да, конечно, я уверен в том, что они справятся…

Иден осторожно заглянула в комнату. Она не видела лица человека, который сидел к ней спиной, но теперь уже ни капли не сомневалась в том, что не ошиблась.

Это был именно тот человек. Он сидел, закинув ноги в сапогах из змеиной кожи на стол.

— Да, в случае неприятностей на границе, — продолжил он, — шофер знает, что делать. Да, конечно. — Он снова перешел на испанский язык, а затем попрощался с собеседником на другом конце провода: — Счастливо.

Не дожидаясь окончания его разговора, Иден осторожно покинула гараж. На наружной стенке строения она увидела телефон–автомат. Покопавшись в кармане, она нашла несколько монеток и опустила их в приемное устройство телефона.

Иден показалось, что в гараже раздался какой‑то шум. Осторожно повесив трубку назад, она спряталась за углом, однако шум больше не повторился. Иден снова пробралась к телефону я, сняв трубку, быстро набрала номер. Ей казалось, что несколько мгновений превратились в вечность.

— Ну, быстрее же, быстрее, — шептала Иден, настороженно оглядываясь по сторонам.

В трубке раздавались длинные гудки.

— Ну, куда же ты подевался?

Наконец раздался характерный щелчок. Иден в начале облегченно вздохнула, однако, то, что она услышала, вновь привело ее в отчаяние. Это был автоответчик.

— К сожалению, нас сейчас нет дома, — услышала она голос Круза, записанный на магнитофонную пленку. — Если вы хотите оставить какую‑нибудь информацию, говорите после звукового сигнала.

Дождавшись, пока прозвучит сигнал, Иден торопливо произнесла в трубку:

— Круз, это я, Иден. Я сейчас нахожусь на Рэдблафф–Роуд, 925. Здесь происходит что‑то странное. Срочно приезжай.

Она повесила трубку.

Вокруг по–прежнему было тихо. Иден решила, еще раз взглянуть, что происходит в гараже. Войдя внутрь, она стала осторожно пробираться вдоль стены. Однако в этот момент она услышала, как к гаражу подъезжает автомобиль. Если ее сейчас застанут здесь, Иден не поздоровится.

Она стала испуганно вертеть головой в поисках спасения. Увидев стоящий в распахнутых дверей гаража микроавтобус она решила спрятаться там. Иден осторожно забралась внутрь и закрыла за собой дверцу.

Спустя несколько мгновений она услышала, как рядом с ней, заскрипев тормозами, остановился автомобиль.

Марк прижался к стене, высоко подняв дрожащие руки.

— Ты с ума сошел, — пробормотал он. — Остановись, Мейсон. Зачем тебе это нужно? Полиция сразу же заподозрит тебя.

— Вполне возможно, — с мрачной решимостью сказал Мейсон. — Но мне все равно, что произойдет дальше. Ты заплатишь за все то зло, которое причинил Мэри и мне.

Не опуская пистолета, он подошел ближе.

— Око за око, зуб за зуб, — так сказано в Библии, — сквозь плотно сжатые губы процедил Мейсон.

Марк помимо своей воли рухнул на колени перед Мейсоном, вытянув вперед руки.

— Нет, нет! — закричал он. — Мейсон, ты должен выслушать меня. Я… Я не убивал Мэри! Тебе прекрасно это известно.

Разумеется, в такой ситуации он был готов сказать все, что угодно, лишь бы не увидеть, как Мейсон нажимает на курок.

— Ты лжешь, мерзавец! — воскликнул Мейсон. Он вытянул руку с пистолетом, очевидно, уже намереваясь выстрелить.

— Нет, нет! Не стреляй! — завопил Марк. — Не надо горячиться, я сделаю все, что ты захочешь… Оставлю медицинскую практику, уеду из Санта–Барбары… Только не убивай меня! Неужели ты не видишь, я готов сделать все! Только не убивай меня…

Мейсон покачал головой.

— Теперь ты понимаешь, что чувствовала Мэри, когда ты изнасиловал ее? Она умоляла тебя точно так же, как ты сейчас умоляешь меня. Она была готова дать любую клятву, чтобы ты прекратил. Сейчас ты понимаешь, каково это?

— Нет, нет — выкрикнул Марк. — Я не насиловал ее!

Мейсон решительно приставил ствол пистолета к виску Маккормика.

— Ты солгал в последний раз, — словно вынося смертный приговор, произнес он.

Насмерть перепуганный Марк заверещал:

— Хорошо, хорошо…

Он представлял собой сейчас такое жалкое зрелище, что Мейсон отвел пистолет в сторону.

— Да, я изнасиловал ее… — выдавил из себя Маккормик. — Я выместил свою злобу! Ты, что — не понимаешь, что в тот момент я не мог контролировать себя. Ясно, Мейсон?

Мейсон мстительно улыбнулся.

— Это не оправдание.

В его глазах сверкала такая ярость, что Марк понял — еще мгновение, и Мейсон нажмет на курок. Тогда уж точно ничто не поможет ему. Нужно было любыми средствами тянуть время.

— О, Боже… — простонал Марк. — Мейсон, послушай меня. Мэри довела меня до бешенства, она призналась, что любит тебя. Для меня это было невыносимо, и я сорвался.

Мейсон медлил.

— Она ничего не скрывала? — спросил он. — Она сказала тебе, какие между нами отношения?

— Да! — выкрикнул Марк. — Я хотел наказать вас обоих. И тебя, и ее… В ту ночь я вас возненавидел.

— Вот как? И поэтому ты изнасиловал ее?

— Да, да, — кричал Марк, размахивая руками. Мейсон почувствовал, как его охватывает непреодолимое желание нажать на курок, однако он сдержался. С ненавистью глядя на Маккормика, он произнес:

— Марк, ты сможешь остаться в живых. Но только при одном условии…

От страшного нервного возбуждения оба тяжело дышали. Марк хватал губами воздух, словно выброшенная из воды рыба. Хотя Мейсон еще не привел в исполнение свою угрозу, призрак близкой смерти все еще не покидал Маккормика. Он жадно ловил каждое слово Мейсона, готовый согласиться на все его условия, только бы остаться в живых.

— Ты напишешь признание, — сказал Мейсон, — или ты не согласен?

— Да, да! Я согласен, — поспешно воскликнул Марк. — Я напишу все, что ты захочешь.

Не опуская пистолет, Мейсон свободной рукой полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда смятый листок бумаги и ручку.

— Тогда пиши, — холодно сказал он, бросая бумагу и ручку в лицо Маккормику.

Марк понял, что наступила временная передышка. Трясущимися руками он подобрал листок и перо.

— Только прошу тебя, — пробормотал он, — опусти пистолет. Я не могу писать, когда мне угрожают оружием.

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Сможешь…

Перл возился у накрытого скатертью стола, когда из кухни повалили клубы дыма.

— Там что‑то случилось! — воскликнул он. — Келли, беги за мной!

Девушка бросила свои дела и метнулась за ним. Спустя несколько секунд они вывели из задымленного помещения Элис, которая, наглотавшись дыма, глухо кашляла в кулак. Из глаз ее катились слезы.

Немного отдышавшись, она прошептала:

— Извините меня, извините.

Перл улыбался, стараясь подбодрить девушку.

— Ничего страшного, Элис. Все в порядке. Не надо извиняться, не обращай внимания… Мы потушили вовремя. Такой случай обязательно бывает хоть раз в жизни у каждого повара. Пролитое масло, к сожалению, иногда загорается. Успокойся, уже все позади.

По щекам у Элис катились крупные слезы.

— Простите, простите… — шептала она. Келли обняла девушку за плечи и сказала:

— Все позади, Элис Не нужно плакать.

— Да! — весело воскликнул Перл. — Давайте вернемся к десерту, приготовленному нашим очаровательным шеф–поваром.

Элис перестала плакать. Вытирая слезы, она с надеждой посмотрела на Келли.

— Все в порядке, — сказала та. — Не нужно плакать.

— Ну, что, Элис, успокоилась? — с улыбкой спросил Перл. — Улыбнись.

Келли ободряюще погладила Элис по руке.

— Я хорошо понимаю тебя. Окружающие части осуждали меня за совершенные поступки. Они выносят поспешные суждения, не разобравшись в ситуации тех мотивах, которыми я руководствовалась. Успокойся.

Элис понимающе кивнула. Перл с удивлением посмотрел на Келли.

— Келли, ты молодец. Ты совершенно объективно оценила суть своего конфликта с окружающим тебя миром. Постарайся теперь вспомнить, что произошло с тобой в отеле. Возможно, вспоминая прошлое, ты восстановишь защитное поле сознания и станешь менее ранимой.

В этот момент дверь кухни широко распахнулась, и в дверном проеме показался Оуэн Мур. Размахивая над головой полотенцем, он пытался разогнать дым. Однако, вместо этого удушливые густые клубы повалили в помещение кафе, поднимаясь к потолку.

— Оуэн, что ты делаешь? — завопил Перл. — Зачем ты закрыл дверь? Нет, нет! О, Боже!

— Я хочу, чтобы здесь был чистый воздух, — растерянно пробормотал Оуэн.

— Нет, не надо! — крикнул Перл.

Но было уже поздно. Установленный под потолком датчик пожарной сигнализации сработал. Заморгала красная лампочка, послышался звуковой сигнал.

— Зачем ты включил сигнализацию? — воскликнул Перл.

Оуэн стал метаться по комнате, бессмысленно размахивая полотенцем.

Ситуация становилась угрожающей: если в службе пожарной охраны засекли сигнал, то это неминуемо означало, что сбежавших из клиники пациентов в скором времени обнаружат. Нужно было срочно что‑нибудь предпринять…

Иден осторожно приложила ухо к дверце микроавтобуса. Она услышала, как из подъехавшего к гаражу автомобиля вышел человек и торопливо направился в гараж. Потом она услышала, как открывается дверь в отгороженную комнатку и сидевший там человек сказал:

— А, это ты? Заходи.

Дверь закрылась, и Иден, как ни старалась, больше ничего не смогла расслышать. Она пыталась понять, что происходит, но ей не удавалось это сделать. Она была сейчас слишком далеко.

Иден ужасно хотелось увидеть, кто приехал в гараж, и потому она осторожно потянула на себя ручку машины. Однако, микроавтобус не открывался.

Безуспешно подергав за ручку несколько раз. Иден поняла, что оказалась в ловушке…

Тиммонс вошел в комнату за стеклянной перегородкой и закрыл за собой дверь.

— Добро пожаловать, окружной прокурор! — сказал его собеседник.

Это был высокий седоволосый мужчина с неестественно белыми зрачками глаз.

— Я надеялся встретить тебя дома. Но не застал.

Не поздоровавшись, Тиммонс хмуро буркнул:

— У тебя возникло какое‑то неотложное дело? Ты слишком много позволяешь себе — заходишь в гости без приглашения, оставляешь записи на моем столе… Это было безрассудно…

Его собеседник сидел в той же позе — закинув ноги на стол. Внимательно выслушав слова Тиммонса, он рассмеялся.

— А я люблю совершать безрассудные поступки, амиго. Это позволяет поддерживать необходимую форму и не обрастать жиром.

Тиммонс немного успокоился.

— Надеюсь, никто из моих назойливых соседей тебя не видел? — уже более миролюбивым тоном сказал он.

Тот улыбнулся.

— Конечно, нет. Амиго, сердиться все‑таки должен не ты, а я. Пойми, в каком серьезном положении я оказался. Но я же не обижаюсь.

Тиммонс полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда две толстые пачки стодолларовых банкнот. Размахивая деньгами перед носом собеседника, окружной прокурор усмехнулся.

— Держу пари, что ты будешь вести себя смирно, пока у меня есть это.

Он протянул деньги своему собеседнику, глаза которого загорелись при виде круглой суммы.

Тот потянулся за купюрами, но Тиммонс, дразня и помахивая деньгами, отдал ему лишь одну пачку банкнот с изображением Бенджамина Франклина.

— Одну — сейчас, — с издевательской усмешкой сказал окружной прокурор, — а еще одну — по возвращении из Мексики.

Его белоглазый визави услужливо вскочил из‑за стола и жадно схватил деньги.

— Амиго, разве я когда‑нибудь подводил тебя раньше?

Белоглазый направился к выходу из гаража. Спустя минуту Иден услышала, как он крикнул:

— Собирайтесь. Нам пора ехать.

Какой‑то человек, очевидно, ожидавший его, вышел из‑за утла я направился к микроавтобусу.

Иден с замиранием сердца слышала все нарастающий шум шагов. Спустя несколько мгновений она поняла, что человек направляется к микроавтобусу, в котором она пряталась.

В поисках спасения Иден начала шарить вокруг себя. Ей повезло. На полу лежало какое‑то старое одеяло. Иден забилась в угол и прикрылась одеялом. Затаив дыхание, она ждала…

Сантана сидела за стойкой бара в «Ориент Экспресс», когда в дверях появился Круз.

— А, вот ты где…

Увидев мужа, она стала нервно теребить краешек платья.

— С тобой все в порядке? — участливо спросил он, останавливаясь рядом с Сантаной.

Стараясь не поднимать глаза, она ответила:

— Да, конечно.

Круз с сомнением заглянул ей в лицо.

— А почему ты сидишь здесь одна?

— Я ждала тебя, — торопливо ответила Сантана. Мне нужно было вернуть ключ Гринвальду, поэтому я отлучилась на некоторое время. А когда вернулась, все было уже закрыто. И тебя здесь тоже не было.

— Да? — по–прежнему сомневающимся тоном произнес он. — А почему ты не поехала домой?

Глаза Сантаны так предательски бегали, что одному только Богу известно, как мог Круз удержаться от подозрений.

— Но ведь мы договорились с тобой встретиться здесь, в «Ориент Экспрессе»…

Круз пожал плечами я огляделся вокруг.

— Это так, но… Ведь я не знал, что сегодня вечером ресторан будет закрыт. Они никого но предупреждали об этом. Может быть, поедем куда‑нибудь в другое место поужинать?

Как и любая женщина в ее положения, Сантана постаралась отвлечь внимание мужа надежным, проверенным способом.

— Круз, — проникновенно прошептала она. — Я так люблю тебя…

Он недоуменно посмотрел на Сантану.

— Что это на тебя вдруг нашло?

Она встала из‑за стойки и обняла его за шею.

— Я люблю тебя, — повторила Сантана, прижимаясь К Крузу. — Я хочу, чтобы ты поверил мне.

Он недоуменно смотрел на жену.

— Я верю тебе.

Она сплела руки за его шеей, притянула к себе голову мужа и прошептала:

— Я хочу тебя…

Впившись поцелуем ему в губы, она, как только могла, старалась продемонстрировать охватившую ее страсть.

Круз не сопротивлялся, но когда она начала стаскивать с него пиджак и расстегивать рубашку, он с трудом оторвался от нее и пробормотал:

— Может быть, не нужно этого делать здесь я сейчас, дорогая?

Сантана страстно ласкала его руками и, не открывая глаз, прошептала:

— А почему нет? Давай сделаем это прямо здесь и сейчас. Я так хочу… Ты не представляешь, Круз, как я соскучилась по тебе!.. Ты не представляешь, как мне плохо без тебя… Целыми днями и вечерами ты пропадаешь на работе, ты совершенно забыл обо мне. А сейчас, когда Брэндон отправился в летний лагерь, ты, наверное, навсегда готов позабыть о своем доме. Подумай обо мне, ведь я всегда жду тебя, всегда жажду тебя, мне всегда хочется близости с тобой. Давай сделаем это здесь, в первый раз в жизни… Пожалуйста.

Круз уже готов был поддаться на страстный зов жены, однако в этот момент в двери появилась Джулия… Уэйнрайт. Круз поспешно натянул на себя пиджак.

— Джулия… — с недовольством произнес он. Та застыла в дверях, не в силах оторвать взгляд от столь волнующей сцены. Очевидно, таких страстей в полуметре от себя она еще не встречала.

Когда Круз обратился к ней, она еще некоторое время широко раскрытыми глазами смотрела на Сантану, а затем, словно с запозданием опомнившись, отвела взгляд.

— О, извините, — сказала она. — Я не хотела вам мешать.

Обняв мужа, Сантана положила голову ему на грудь и не поворачивалась к Джулии.

— Ты кого‑то ищешь? — поинтересовался Круз.

— Да, я хотела узнать, не видели ли вы где‑нибудь окружного прокурора, Кейта Тиммонса?

— А что, он должен быть здесь? — спросил Круз.

— Да, он говорил, что договорился поужинать здесь сегодня с Иден Кэпвелл.

Сантана едва не выдала себя. Услышав, как Джулия произносит имя Тиммонса, она оторвалась от мужа и резко повернула голову к Джулии.

Но Круз не обратил на это внимание. Он был занят восстановлением порядка в своей верхней одежде. Иными словами, застегивал пуговицы на рубашке.

Сантана уже не в первый раз слышала, да и видела, как Тиммонс выказывает свое расположение и уделяет знаки внимания Иден.

Это уже не просто настораживало, это глубоко тревожило и волновало ее. Временами она даже чувствовала приступы бешенства.

Иден делает это все словно ей, Сантане, назло. Сначала она постаралась сделать все, чтобы отнять у Сантаны мужа. Теперь, когда ей этого показалось мало, она стала проявлять плохо скрываемый интерес к ее любовнику.

Это уже переходит всякие границы. Сантана мысленно поклялась себе отплатить за все этой выскочке из аристократической семьи. Может быть, сейчас ей не удастся это сделать, однако, со временем она воплотит свой план в жизнь. Сантана не может оставить все это просто так, словно ничего не происходит.

Происходит. Эта белокурая бестия, Иден, думает, что ей все на свете позволено только потому, что она родилась в богатой семье и ей с детства позволяли делать все что угодно.

Сантана не может похвастаться происхождением, голубой кровью. Но уж чего–чего, а гордости ей не занимать. Чувства бурлили и кипели в ней, но, слава Богу, Круз этого не заметил.

— Я видел Кейта несколько часов назад, когда он разыскивал Мейсона.

— А, — улыбнулась Джулия. — Понятно. В таком случае, я заеду к нему домой. Еще раз извините меня.

Она уже повернулась, чтобы покинуть зал, но в этот момент в дверях появилась еще одна фигура. Это была Джина Кэпвелл.

— Джулия, вот ты где! — воскликнула она с порога. — А я повсюду тебя ищу…

У Круза не было никакого желания встречаться с бывшей женой СиСи Кэпвелла, поэтому аккуратно взяв Сантану под локоть, он вместе с ней вышел из ресторана.

— А что, Джина, у тебя есть какое‑нибудь важное дело ко мне? — прохладным тоном сказала Джулия. — По–моему, мы не находимся в столь дружеских отношениях, чтобы у нас могли быть какие‑то общие дела.

Джина притворно улыбнулась.

— У меня есть кое‑что для тебя. — Покопавшись в сумочке, она достала оттуда продолговатый белый конверт. — Это попросили передать тебе.

Джулия с любопытством взяла протянутый ей конверт, который, судя по надписи на нем, был адресован ей, и повертела его в руках.

— От кого же это?

Не снимая с лица медовой улыбки. Джина промолвила:

— Спроси у слизняка Маккормика. Еще одно такое же письмо было адресовано ему. Наверное, он знает, в чем тут дело.

Не дожидаясь от Джулии ответа, она развернулась и, гордо подняв голову, покинула ресторан.

Джулия открыла конверт и достала сложенный вдвое листок бумаги: «Встретимся в зале судя в девять вечера. Это очень важно. Мейсон.»

Она задумчиво провела пальцем по щеке и медленно зашагала к выходу.

Часы над дверью ресторана показывали половину девятого.

В этот самый момент Мейсон и Марк Маккормик стояли на крыше отеля Кэпвелл — почти на том же самом месте, где погибла Мэри.

Приложим к стене листок бумаги, Марк писал признания.

Пока Маккормик был занят своим делом, Мейсон отошел немного в сторону и глянул с верхушки небоскреба на раскинувшийся внизу, подернутый вечерней дымкой город.

У него слегка закружилась голова. На фоне сияющего невероятной голубизной неба, по которому ветер гнал светлые редкие облачка, серебрившийся в прозрачном воздухе небоскреб казался стройным и величавым. В этот час на город нисходит такое очарование, что не разглядеть его мог только слепой.

С огромной высоты взору Мейсона представали дрожащие в закатном мареве улицы и громады зданий, а там, где их белая россыпь обрывалась синел океан, сверху казалось, будто он поднимается в гору.

С востока почти мгновенно надвинулись сумерки, а навстречу им вставали огни Санта–Барбары. Весь этот манящий простор переливался странным мерцающим светом.

Там, внизу, были властные мужчины и еще более властные женщины, меховые манто и скрипки, сверкающие автомобили и вывески ресторанов, подъезды спящих дворцов, фонтаны, бриллианты, старые погруженные в тишину сады, празднества, желания, любовь и на до всем этим господствовали жгучие вечерние чары, навевающие мечту о величии и славе.

Глядя туда, Мейсон невольно подался вперед. Он почувствовал себя самоубийцей, пытающимся покончить счеты с жизнью таким простым способом. Он едва удержался от все сильнее охватывающего его желания прыгнуть вниз.

Он еще раз бросил взгляд на залитые светом улицы и шикарные поместья в богатых пригородах Санта–Барбары. Вечером на верандах там собирается роскошная публика. Они наливают коктейли, ведут светские разговоры, однако все это уже не для Мейсона, и — он надеялся — не для Марка Маккормика… На увитых цветами террасах, где сновали одетые в белое официанты, звучали экзотические мелодии — люди развлекались. Там и тут проходили маленькие дружеские вечеринки.

Тем временем солнце уже упало в океан и расплылось по воде как огромный колышущийся красноватый гриб. Его живительные лучи уже почта не освещали окраины города.

Мейсон переборол в себе желание прыгнуть вниз и отошел от края небоскреба.

Его визави тем временем, мучительно раздумывая над каждым словом, царапал слова признания. Наконец, спустя несколько минут он протянул исписанный несколькими рядами пляшущих букв листок и дрожащим голосом сказал:

— Возьми, я написал признания, которые ты требовал. Ты получил все, что хотел. Теперь можно уйти?

Мейсон взял бумажку и небрежно сунул ее в карман. В ответ на вопрос Марка он мрачно усмехнулся:

— Нет.

— Что? — воскликнул Марк. — Ты же обещал меня отпустить, если я напишу эту бумагу.

— Этот документ, — Мейсон похлопал себя по карману, — оправдает меня в глазах людей.

— А что ты собираешься делать? — закричал Марк,

Его лицо побелело так, что это было заметно в вечерней темноте.

— Ты знаешь, Марк, — решительно сказал Мейсон, — последнее время меня все чаще посещают мрачные мысли.

Трепещущими от ужаса губами Марк едва слышно вымолвил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты думал когда‑нибудь о смерти?

Марк отступил на шаг назад.

— Зачем об этом думать? — трясясь от страха, пробормотал он. — Ведь мы с тобой, Мейсон, еще так молоды. У нас еще все впереди. Я думаю, мы даже можем примириться друг с другом.

Марк был готов разговаривать сейчас о чем угодно о примирении, о дружбе и даже о любви. Лишь бы оттянуть время развязки.

Мейсон, который тоже пока еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вершить правосудие, очевидно поэтому решил немного пофилософствовать.

— Марк, ты еще не знаешь, какую бескрайний каменистую, полную опасностей пустыню приходится преодолевать путешественнику по жизни, прежде чем можно примириться с самим собой. Ты же знаешь, что это ужасная иллюзия, будто юность всегда счастлива иллюзия тех, кто давно расстался с юностью. Это относится к нам с тобой. Молодые всегда испытывают много горя. Ведь они полны ложных идеалов, внушенных им с детства, а, придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьет их и ранят. Потом мы становимся взрослее я нам начинает казаться, что мы стали жертвами какого‑то заговора; все, внушенное нам взрослыми, которые так идеализируют себя и видят собственное прошлое сквозь розовую дымку забвения. Все это готовило нас к жизни, совершенно не похожей на действительную. Нам приходилось открывать самим, что все, о чем мы читали и о чем нам твердили, — ложь, ложь и ложь. Каждое такое открытие, это гвоздь, забитый нам в руки…

— О чем ты? — непонимающе спросил Марк.

— Что, я туманно выражаюсь? — усмехнулся Мейсон. — Должен же я хоть когда‑нибудь, хоть кому‑нибудь высказать то, что думаю. Может быть, я слишком много думал в последнее время, но в этом виноват больше всех ты, Марк. Удивительно — тот, кто сам пережил горькое разочарование, в свою очередь поддерживает лживые иллюзии других. Ведь ты, Марк, — голос Мейсона принял обличительный тон, — никогда не видел жизнь собственными глазами, ты постигал ее только через свою науку и был вдвойне опасен тем, что убедил себя в своей искренности. Ты же непритворно принимал свою жалкую похоть за возвышенное чувство, жалость к самому себе — за дар утонченной натуры. Ты всегда лгал, даже не зная, что лжешь. И когда другие тебя в этом упрекали, ты пытался продемонстрировать, что ложь прекрасна. Разве это не так?

Маккормик подавленно молчал. Ни одной мысли в его голове не было. Присутствовал лишь животный страх и желание любым способом сохранять себе жизнь.

— Ну, так скажи мне, — хладнокровно спросил его Мейсон. — Ты когда‑нибудь раньше думал о смерти?

Облизывая пересохшие губы, Марк произнес.

— А разве можно об этом думать?

Мейсон снова усмехнулся.

— А о чем еще можно думать? Марк, ты ведь всегда заверял, что любишь Мэри, но, когда кого‑нибудь любишь, обязательно думаешь: «Кто‑то из нас умрет раньше другого и кто‑то останется один». Если человек так не думает, он не любит по–настоящему. Тебя посещали подобные мысли?

Марк угрюмо покачал головой.

— Нет.

Мейсон продолжал вещать с холодным спокойствием философа–киника:

— В этих мыслях находит свое выражение великий первобытный страх, правда, в несколько измененном виде. Благодаря любви примитивный страх перед собственной смертью превращается в тревогу за другого. И как раз это выражение страха, эта его сублимация делает любовь еще большей мукой, чем смерть, потому что страх полностью переходит на того, кто пережил своего возлюбленного. Я не думаю, что ты сейчас испытываешь те же чувства, что испытываю я, несмотря на твои громогласные заявления везде и повсюду о том, что ты любил Мэри. Ты был абсолютно равнодушен к ней, иначе ты был бы абсолютно равнодушен и к собственной смерти. Но я вижу в глазах твоих страх, не просто страх, а Страх с большой буквы…

— Ну, ладно, — злобно огрызнулся Марк. — А какие же чувства ты испытывал по отношению к Мэри? Неужели все было так просто: любовь — смерть?..

Мейсон задумчиво покачал головой.

— Прежде, до знакомства с Мэри, я просто взирал на собственные чувства немного со стороны. Я их воспринимал, если можно так выразиться, не в анфас, а в профиль. Они не заполняли меня целиком, а скользили мимо. Сам не знаю почему. Может быть, я боялся, а, может быть, не мог избавиться от проклятых комплексов. С Мэри все было по–иному. С ней я ни о чем не размышлял, все мои чувства были нараспашку. Ее было хорошо любить и так же хорошо быть с ней после… Со многими женщинами это исключено, да и сам не захочешь. А с ней было неизвестно что лучше: когда я любящ ее, казалось, что это вершина всего, а потом, после всего, казалось, что люблю еще сильнее.

— Ты говоришь о постели! — ядовито осведомился Маккормик.

— Да, — уверенно сказал Мейсон. — Именно об этом я и говорю. Мне было приятно ощущать ее близость и думать, что человек бессмертен. В какое‑то мгновение, я сам вдруг начинал верить, что это и впрямь возможно. И тогда мы бормотали какие‑то бессвязные слова, чтобы стать еще ближе, чтобы чувствовать еще острее, чтобы преодолеть то крохотное расстояние, которое еще разделяло нас…

Марк мрачно усмехнулся.

— Оказывается, ты романтик, Мейсон. Я и не знал.

— Вот как? Ты считаешь, что это романтика — похоронить любимого человека и мечтать о смерти? Я думаю, что скорее это — философия.

Мейсон умолк.

Марк, тяжело дыша, застыл в ожидании того, как решится его участь.

Наконец, Мейсон поднял вверх руку с пистолетом и передернул затвор.

— А теперь, Марк, молись… — со спокойствием профессионального палача сказал он.

Маккормик стал медленно отступать назад под дулом направленного на него пистолета.

 

ГЛАВА 6

Мейсон решается на отчаянный шаг. Перл приводит беглецов в свой дом. Встреча Келли и Кортни. Мейсон намерен привести в действие свой приговор в отношении Джулии. Тиммонс нервничает. Провал полицейской операции.

Мейсон по–прежнему стоял, вытянув руку с пистолетом в направлении Марка.

Тот медленно отступал назад.

— Нет, нет… Ты этого не сделаешь, — дрожащим голосом повторял Маккормик. — У тебя не хватит смелости, чтобы совершить такое. Мейсон, подумай, ведь ты не убийца. Чего ты добьешься, лишив меня жизни? Нет, нет. Не надо.

— Почему же?

— Подумай, Мейсон, — выкрикнул Марк. — Мэри погибла. Убив меня, ты не вернешь ее… Мейсон снова заколебался.

— Сейчас ты мне будешь говорить все что угодно, — мрачно сказал он, — лишь бы я не убил тебя.

— Но это же rpex! — воскликнул Марк. — Неужели ты не понимаешь, какой страшный грек ты берешь на свою душу? Как ты будешь с этим жить?

Мейсон усмехнулся.

— Я не собираюсь лезть напролом и сейчас выяснять, в чем разница между грехом и добром. Здесь не место и не время для этого.

Марк цеплялся за малейшую возможность выжить, поэтому ему представлялось весьма важным заставить Мейсона подольше разговаривать на отвлеченные темы.

— Но ведь эта разница есть, она не так мала и незаметна, как можно подумать, — сказал он. — Ведь твоя совесть не позволит тебе соблазниться даже мелким грехом. Мейсон, ведь я тебя знаю… Ты не сможешь жить с этим.

Кэпвелл улыбнулся одними кончиками губ.

— Одни люди раскаиваются на миллион, согрешив на две ломаные полушки… — задумчиво сказал он. — Другие посвистывают, отравив мышьяком мужа, или придушив бабушку при помощи подушки.

— Как ты можешь так спокойно рассуждать о добре и зле, когда у тебя в руке пистолет? — вскричал Марк. — Побойся Бога!

— Ах! Наконец‑то ты вспомнил о Боге! Но ведь он не был помехой в твоих черных делах? Значит, и мне не помешает. Думаю, что убив тебя, я смогу сохранить душевный покой.

— Как? Почему?

— Марк, ты никогда не задумывался над тем, что совершать зло можно при одном условии?

— Каком? Если ты грешен изначально?

— Нет. При условии, что тебе никогда не приходит в голову, что ты совершаешь зло… При этой можно спать совершенно спокойно и смотреть миру прямо в глаза. В таком случае считай, что тебе повезло. А потерять душевный покой проще простого — если ты начинаешь думать, что делать зло, пожалуй, не стоило и ты вообще — такой–сякой… Нужно думать только о себе. Если ты допускаешь, что на любую проблему можно посмотреть с двух сторон, со своей и с чужой, то никогда не узнает твоей фамилии и тем более имени!

Марк злобно процедил сквозь зубы:

— Наверное, ты хочешь добиться славы Герострата?

Мейсон усмехнулся.

— Нет, я не претендую на чужие лавры. Все, что меня интересует это — правосудие. Пусть это будет правосудие только с моей точки зрения. Однако, видя, что происходит вокруг, я не могу оставить все как есть. Кстати говоря, раз уж речь зашла о грехах, то я бы предпочел, чтобы на мне висел грех совершения.

— А что это такое?

— Очень просто. Ты совершаешь то, чего совершать не положено…

— А, вот видишь — мстительно произнес Марк. — Ты все‑таки понимаешь, что совершаешь грех. Как бы ты не старался прикрыться миссией правосудия и мщения…

— Ты упускаешь одну важную вещь, Марк. Грех совершения, как бы он ни был греховен, по совершения, как бы он ни был греховен, по крайней мере доставляет удовольствие — иначе кто бы стал совершать его?

— Неужели тебе доставляет удовольствие расправляться с людьми по своему усмотрению?

Но Мейсон словно не слышал Марка.

— И вообще, гораздо больше беспокойства причиняют не совершенные нами хорошие поступки, чем совершенные нами не хорошие. Так что лучше совершить то, на что я решился, чем потом полжизни мучаться от того, что не смог собраться с силами и сделать то, что должен был сделать. Так что не надейся, Марк. Тебя не ждет прощение, я тебя приговорил. Ты можешь грозить мне сейчас всем чем угодно: судом небесным, карой божьей, адскими муками — однако, я твердо знаю, что обрету покой только тогда, когда увижу, что ты заплатил за свое преступление.

С этими словами он внезапно замахнулся и ударил Марка рукояткой пистолета по лицу. Тот не успел прикрыться и, вскрикнув от боли, упал на крышу отеля.

— Ты сумасшедший, Марк, — презрительно сказал Мейсон. — У сумасшедших нет вообще никаких прав, их надо вычеркивать как недоразумение в церковных записях о рождения и смерти. Для тебя, Маккормик, настал Судный День. И я выношу тебе смертный приговор.

— Нет! — завопил Марк. — Ты не имеешь права, ты не сделаешь это. Я не хочу умирать!

Мейсон удрученно покачал головой.

— Спи, Марк. Приятных снов.

С этими словами Мейсон нажал на курок. Выстрел, прозвучавший на крыше отеля «Кэпвелл», растаял в вечернем сумраке как легкое облачко.

Круз привез Сантану домой. Когда они вышли из машины, она увидела, как у стоявшего неподалеку от их дома телефона–автомата переминается с ноги на ноту помощник Круза — полицейский Пол Уитни. Тот рассеянно листал газету, очевидно, в ожидании прибытия Круза.

— Одну минуту, — сказал жене Кастильо и направился к помощнику.

Перебросившись с ним несколькими фразами, Круз вернулся к Сантане.

— Прости, дорогая, уже поздно… Я думаю, тебе пора отдыхать, — с некоторым смущением произнес он.

Сантана мельком глянула на Уитни, который тут же опустил глаза, и понимающе кивнула головой.

— Ясно. Можешь дальше не продолжать, — грустно сказала она. — Похоже, тебе сегодня придется поздно вернуться домой…

Круз погладил ее по руке, будто робко пытался извиниться.

— Тебе нужно отдохнуть, Сантана. В последнее время ты выглядишь усталой. Я думаю, что сейчас для этого наступило самое удобное время — Брэндон в летнем лагере, никто не мешает. Ступай домой.

Она попыталась улыбнуться, хотя это не слишком хорошо получилось у нее.

— Ладно.

В разговоре наступила неловкая пауза. Круз не осмеливался поднять глаза на жену, чувствуя себя виноватым перед ней. Вновь наступил такой момент, когда служебные дела Кастильо вмешиваются в его личные дела. Сантана также пребывала в растерянности, потому что ее продиктованный не совсем чистой совестью сексуальный пыл снова разбивается о стену обстоятельств.

— Ну, что ж… Поезжай, — грустно сказала она я смело поцеловала мужа в губы.

Он сдержанно ответил ей. Чтобы не демонстрировать своего крайнего разочарования и снова не сорваться, поспешила распрощаться с Крузом и направилась к дому.

Проходя мимо Пола Уитни, она, не поднимая тихо сказала:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мисс Кастильо, — ответил он складывая газету.

Круз проводил жену взглядом, полным сожаления и подошел к помощнику.

— Ну, что, — спросил Пол, складывая газету пополам, — получил разрешение у жены?

В его голосе слышалась насмешка. Круз посмотрел на помощника таким строгим взглядом, что тот мгновенно был вынужден состроить на лице серьезную мину.

— Ну, ладно, не обижайся, — примирительным тоном сказал он.

Круз махнул рукой.

— Да ладно, я и сам прекрасно понимаю, что мои служебные обязанности с каждым днем входят во большее противоречие с семейным долгом. Но, к сожалению, я ничего не могу поделать. Ты же сам видишь, что происходит вокруг. Эти дела с незаконным проникновением из Мексики иммигрантов… к тому же, я по–прежнему думаю, что кто‑то из высоких сфер покровительствует контрабандистам живого товара…

Круз вдруг умолку увидев пристальный взгляд Пола, обращенный на его собственное лицо.

— Погоди‑ка минутку, — озабоченно произнес Уитни.

— А что такое?

Вместо ответа Пол рассмеялся.

— Ну, что такое? — снова обеспокоенно произнес Кастильо. — Почему ты смеешься?

Круз принялся растерянно рассматривать свой костюм и ощупывать лицо руками, будто опасался выскочившего фурункула.

— Просто у тебя половина лица измазана губной помадой.

Круз мгновенно вытер лицо тыльной стороной ладони.

— Черт возьми, — беззлобно выругался он. — Нашел над чем смеяться. И, что, по–твоему, в этом смешного?

Тот пожал плечами.

— Брось, Круз, я просто пытаюсь расслабиться перед трудной сменой. Знаешь, как спортсмены расслабляются перед ответственным матчем?

— Как?

— Они издеваются друг над другом. Ну, знаешь, подкладывают в обувь пакетики с рыбным желе, которые взрываются, разогревают банки с кока–колой так, чтобы жидкость фонтаном била, ну, и так далее… Вот и я — просто развлекаюсь.

Круз еще раз оглянулся на дом, за дверью которого исчезла Сантана.

— А тебе нравятся ночные дежурства? — спросил его Пол.

— Да, всю жизнь мечтал о том, чтобы шляться ночами напролет по всяким злачным местам и выискивать неизвестно что, — мрачно ответил Кастильо. — Особенно мне нравится сидеть в машине до утра с одним–единственным гамбургером и следить за тем, как какой‑нибудь урод развлекается в уютной квартирке с парочкой курочек.

Пол рассмеялся, оценив юмор.

— Вот этого добра я могу предложить тебе сколько угодно. Думаю, что именно такая работенка ожидает нас с тобой сегодня. Ну, что, поехали!

Круз озабоченно оглянулся.

— А ты сегодня на машине?

— Да, разумеется. Я поставил ее здесь неподалеку, у соседнего квартала. Я не хотел слишком светиться

Кастильо улыбнулся.

— Ну, конечно, — саркастически произнес он. — Стоишь здесь под включенным фонарем возле телефонной будки, словно Обелиск Независимости в чистом поле, и думаешь, что не привлекаешь внимания со стороны!

— Я изображал обычного прохожего, — рассмеялся Пол. — Такого, которому срочно надо позвонить, но некому…

Крузу пришлась по вкусу шутка помощника и они вместе расхохотались.

— Ну ладно, сейчас поедем, — сказал Круз копошась в кармане. — Мне только нужно позвонить в участок, узнать о последних сообщениях. Черт, куда же мелочь?

Дожидаясь пока Круз разберется с монетами. Пол развернул газету и сказал:

— Послушай, какое занятное объявление я здесь прочитал.

— А что это за газетенка у тебя здесь? — полюбопытствовал Круз. — Я и не видел‑то такой никогда.

Уитни беззаботно махнул рукой.

— Так, местный таблоид. Такие газеты изредка подбрасывают в почтовые ящики бесплатно. Ну, знаешь такой известный рекламный трюк… Один раз клюнешь, потом может быть надумаешь стать регулярным читателем. Кстати, я не могу сказать, что это совершенно бесполезное издание. Нет, тут кое‑что есть. Вот, например, слушай.

Пол улыбнулся и, облизнув свои пухлые губы, зачитал:

— Требуется привлекательный самец для встреч с особью женского пола. Должен любить диких животных и необычных рептилий.

Он поднял голову и с улыбкой посмотрел на Круза.

— Ну как? Тебе нравится? Представляю, что за женщина дала это объявление. Наверное, такая же дикая, как те животные и рептилии, которых она любит. Может быть, у нее дома целый зоопарк как у Майкла Джексона? Удавы, питоны, обезьяны, ламы…

Круз без особого энтузиазма воспринял это сообщение Уитни. Озабоченно порывшись в карманах, он произнес:

— Оторвись на минутку. У тебя не найдется пара монет?

Пол полез в карман и достал оттуда двадцати пяти центовую монету.

— Четвертака хватит?

— Хватит, — улыбнулся Круз. — Торжественно обещаю, что отдам с первой же получки.

— Я слышу это уже не в первый раз, — рассмеялся Пол. — Ты всегда обещаешь мне вернуть, а потом…

С этими словами Пол безнадежно махнул рукой.

— Ладно, ладно. Не бурчи.

Круз бросил в прорезь телефона–автомата монетку и набрал номер полицейского участка. Нажимая на кнопки с цифрами он сказал

— Если ты хочешь найти себе женщину, внимательнее посмотри по сторонам, вой их сколько ходит по улицам. А рыться в этом мусоре — последнее дело. Нарвешься на что‑нибудь такое, после чего никакие врачи не помогут.

— Посмотри по сторонам… — недовольно проворчал Пол. — Где и когда мне это делать?

— Ну ты же целыми часами болтаешься по улице, перелистывая дешевые газетенки, — пошутил Круз.

— Да, тебе легко говорить…

— Старик, последние пять недель я не успеваю уснуть как следует.

Наконец, Круз услышал в трубке голос дежурного полицейского:

— Сержант Нортон слушает.

— Это полицейский инспектор Круз Кастильо, есть какие‑нибудь сообщения для меня?

— Нет, ничего не поступало.

— Ладно, — Круз повесил трубку и вышел из телефонной будки. — Наверное, пора ехать.

— Ну, что ж, пора так пора, — сказал Пол, складывая газету.

Круз вдруг на полдороги остановился и озабоченно хлопнул себя ладонью по лбу.

— Черт побери!

— Что такое? — обернулся Пол.

Подожди одну минуту, я на всякий случай проверю свой автоответчик.

— Что, опять четвертак требуется? — с притворным возмущением произнес Уитни. — Так на тебя никакой зарплаты не напасешься. Завтра же поставлю вопрос перед руководством полицейского участка Санта–Барбары о том, чтобы мне повысили жалование. А еще пожалуюсь, что ты обдираешь своих подчиненных как липку, прикрываясь служебной необходимостью.

— Я же уже сказал, что верну все с первой же зарплаты, в двойном размере, целый доллар.

— Держи.

Круз вернулся к телефону–автомату и еще раз набрал номер, теперь уже собственного телефона. Услышав в трубке длинный гудок, он приставил к микрофону небольшое устройство с записанным на него звуковым кодом включения автоответчика.

Спустя несколько секунд он услышал характерный щелчок и знакомый голос:

— Это Иден. Я сейчас нахожусь на Рэдблафф–Роуд, 925. У старого гаража. Здесь что‑то происходит. Приезжай срочно.

Пол увидел как лицо его начальника помрачнело. Когда Круз повесил трубку, Уитни обеспокоенно спросил:

— Ну, что, что‑то произошло?

— Старик, Иден в опасности, — сказал Кастильо. — Рэдблафф–Роуд, девятьсот сколько‑то, там старый гараж… Поехали.

Они быстрым шагом направились к машине.

СиСи Кэпвелл находился у себя в гостиной, когда раздался звонок в дверь. Поскольку Розы поблизости не было видно, он решил открыть сам.

Это был посыльный почтовой службы с узким голубым конвертом в руке.

— Мистер СиСи Кэпвелл?

— Да, это я.

— Вам срочное заказное письмо. Просили передать лично в руки.

Посыльный протянул конверт СиСи.

— Спасибо.

Закрыв дверь за посыльным, Кэпвелл–старший с любопытством повертел конверт перед глазами. Кроме надписи «СиСи Кэпвеллу», на конверте ничего не было. Вытащив вложенный внутрь листок бумаги, СиСи прочитал вслух:

Я зайду к тебе вечером, в десять. Будь один. Это очень важно. Мейсон.

СиСи сунул письмо назад в конверт, зажал его в руке и задумчиво прошелся по комнате. Интересно, что у него на уме, у Мейсона? В последнее время его сын выглядит очень плохо. Очевидно, смерть Мэри оказала на него очень сильное впечатление. Мейсон совершенно перестал следить за собой, не показывался в доме отца, даже не звонил…

Правда, СиСи не мог не отметить одну важную — может быть, самую важную для себя — деталь. Если раньше, в любой мало–мальски серьезной ситуации, Мейсон начинал бросаться в беспробудное пьянство — он просто пил, не просыхая — то сейчас, после смерти Мэри, он практически не брал в рот спиртного. Об этом все вокруг говорили в один голос.

СиСи привык безоговорочно верить только самому себе, а потому несколько скептически воспринимал слова других. Но на этот раз у него не было причин не верить, например, Софии.

То, что Мейсон не ушел в запой, было для СиСи тем более удивительно, что Кэпвелл–старший и сам тяжело переживал смерть Мэри, которая была для него не просто близким человеком, но чем‑то большим, может быть, даже более родным существом, чем Мейсон.

То, что происходило с сыном, волновало СиСи. В последнее время он начал — возможно, в связи с возрастом и наступившей мудростью — более внимательно относиться к родным и близким. Что‑то теплое проснулось в нем по отношению к Мейсону. СиСи ощущал какой‑то неоплаченный долг перед всеми членами своей семьи.

Наверное, наступило время возмещать то, что он не сделал, чего недодал. Сознание тяжести этих невыплаченных долгов начинало временами сильно угнетать его. Именно поэтому СиСи старался сблизиться с Софией.

На очереди были остальные члены многочисленного клана Кэпвеллов. Первым из них для СиСи был Мейсон — не только потому, что тот перенес такой тяжелый удар, но и потому, что именно к Мейсону он был особенно строг и, надо признать, несправедливо требователен всю жизнь.

Сейчас, когда ему особенно тяжело, СиСи должен прийти на помощь сыну. Если не сделать этого, он вряд ли сможет оправдаться перед собой…

Поскольку Мейсон захотел встретиться сам, СиСи должен принять его. Ну, а уж как сложится разговор и что из этого получится, будет зависеть от них самих, от того, насколько терпимыми они будут друг к другу, насколько захотят понять и приблизиться… даже несмотря на все то тяжелое, что было между ними раньше…

Их должна объединить и сблизить смерть Мэри, как ни тяжело об этом думать. Они должны обо всем забыть и шагнуть навстречу друг другу. СиСи был готов к такому шагу. Готов ли к нему Мейсон? Сможет ли он простить отцу все те обиды и оскорбления, которые тот нанес ему?

Все эти вопросы громоздились в голове СиСи, не находя ответа. Все прояснится только тогда, когда Мейсон придет в этот дом. СиСи взглянул на часы, было начало десятого. До встречи оставалось еще около часа.

Интересно, а где Мейсон сейчас? СиСи подошел к окну и задумчиво посмотрел на покрытый вечерней тьмой город. Где‑то там, в переплетении улиц, за какими‑то стенами находятся такие близкие Кэпвеллу–старшему и в то же самое время такие далекие от него люди: София, Мейсон, Тэд, Келли, Иден…

Было уже начало десятого, когда Джулия вошла в здание городского суда. Дежуривший внизу охранник, увидев ее, вопросительно приподнялся на своем месте.

— Мисс Уэйнрайт? В такой поздний час? Я не могу чем‑то помочь вам? Сейчас в здании суда никого нет. Что вас интересует?

Она несколько смущенно опустила глаза.

— Прошу прощения за беспокойство, но я забыла кое‑что в зале суда. Это очень важные документы. Они нужны мне прямо сейчас Охранник вежливо кивнул.

— Ну, разумеется. Там открыто. Сейчас я зажгу свет в коридоре. Не смею вас больше задерживать, мисс Уэйнрайт.

Он уселся на место. Джулия медленно прошла по пустому коридору и остановилась перед тяжелой дубовой дверью в зал суда.

Несколько мгновений она нерешительно топталась у порога, затем осторожно повернула ручку и, потянув на себя увесистую дверь, осторожно заглянула внутрь.

Здесь было темно. Лишь блики света из коридора, проникшие через полуоткрытую дверь, падали в просторное помещение, уставленное скамьями для публики и столами для остальных участников суда. Джулия не услышала ни единого звука.

— Мейсон! — позвала она.

Несколько мгновений спустя она вздрогнула от страха, услышав в почти театральной зловещей тишине знакомый голос.

— Здравствуй, Джулия. Если тебе не тяжело, включи свет. Я хотел бы видеть тебя в этот вечер.

Она прошла к стенке и, пошарив по ней рукой, нащупала выключатель. Теперь, когда помещение было освещено, она увидела перед собой, Мейсона.

Он сидел в судейском кресле с усталым видом, подперев голову рукой.

— Присаживайся, — тихо произнес он. Джулия беспокойно огляделась по сторонам и сделала шаг навстречу.

— Сначала скажи, что все это значит, Мейсон? — настороженно спросила она.

Взгляд его карих глаз был таким холодным и неумолимо жестоким, что она почувствовала, как по ее коже пробежала мелкая дрожь. За всей этой театральной таинственностью явно скрывалось что‑то недоброе.

— Пришел день Страшного Суда, Джулия, — угрюмо произнес он. — Пришло то время, когда каждому воздается за его поступки.

С этими словами Мейсон взмахнул судейским молотком и резко ударил им по столу. Звук удара гулким эхом разнесся по пустому залу.

Джулия растерянно теребила в руках сумочку. Глаза ее были полны недоумения и возмущения.

— О чем ты говоришь, Мейсон? Какой Страшный Суд? Что все это означает?

— Настал твой Судный день, Джулия, — с мрачной торжественностью произнес он. — Приготовься к тому, что сейчас тебе придется отвечать. Еще никто не смог избежать божьей кары.

После торжественного обеда в закрытом на ремонт кафе Перл решил, что здесь больше не стоит задерживаться. После того, как сработала пожарная сигнализация, оставаться здесь больше не стоит. Их могли обнаружить в любую минуту.

Пятерка беглецов направилась к выходу из кафе следом за своим предводителем.

— Куда мы отправляемся, мистер Президент? — спросил Myр испуганным тоном, когда Перл повел их за собой.

— Скоро увидите, — загадочно улыбаясь, ответил тот. — Вам обязательно понравится.

— А разве нам еще не пора назад, в больницу доктора Роулингса? — спросила Келли. — По–моему, мы уже достаточно времени провели за ее стенами. Нас, наверное, уже разыскивают?

Перл махнул рукой.

— Успокойтесь, вечер еще не закончился. Я покажу вам еще кое‑что интересное. Такого, клянусь своей больничной пижамой, вы еще не видели. К тому же, это совсем недалеко отсюда. Кто знает, будет ли у нас такая возможность…

— А, что — это еще одна военно–морская база, господин Президент? — заинтересованно промолвил Оуэн Мур. — На той базе, где мы только что были, мне очень понравилось.

Перл похлопал его по плечу.

— Мой преданный вице–президент, спешу известить тебя о том, что на сей раз мы побываем на базе развлечений. Там все смогут найти себе игры и занятия по душе. Кроме бывшего президента Линдона Джонсона, никто не знает о местонахождении этой сверхсекретной базы. Поэтому, — Перл сделал заговорщицкий вид а прижал палец к губам, — обо воем, что увидите — молчок! Иначе туда будут наведываться все, кому не день. А, если про базу станет известно кубинцам или, того хуже, Ким Ир Сену, с развлечениями нам прядется распрощаться. Она привезут туда свои ракеты и без разрешения больше никто не попадет туда.

— Ракеты? — перепугано прошептал Джимми Бейкер. — А откуда у них ракеты? Они тоже покупают их у большевиков!

Перл состроил страшное лицо.

— Да. У большевиков много ракет, танков и самолетов. Если мы не позаботимся о нашей национальной безопасности, они окружат нас частоколом ракет и затопчут своими вонючими танками наши аккуратные газоны. Представляете, во что тогда превратится лужайка возле моего любимого Белого Дома? Все дороги будут разбиты гусеницами танков, а казаки с шашками порубят все пальмы в Голливуде.

Глаза спутников Перла вылезли на лоб.

— А зачем им нужен Голливуд? — ошалело глядя на него, спросил Мур. — Они хотят завладеть классикой нашего кино?

— Да, именно это им и нужно. А, кроме того, они будут снимать там фильмы про своих вождей, — продолжал стращать спутников Перл. Эта игра забавляла его и позволяла отвлечься от довольно невеселых мыслей, иных с необходимостью возвращаться в клинику доктора Роулингса. — Представляете себе, они заставят Стивена Спилберга снимать многосерийный телесериал, посвященный жизни какого‑нибудь заброшенного, занесенного снегом городка в Сибири. Главными действующими лицами там будет большое семейство большевистского чиновника — властный отец с большими связями в местных колхозах…

— А что такое — колхоз? — удивленно спросил Мур. — Это индустриальный монстр? Что‑то вроде «Кэпвелл Энтерпрайзес»?

— Нет, это еще больше, — серьезно ответил Перл.

— А что может быть больше «Кэпвелл Энтерпрайзес»? — не успокаивался Оуэн.

Перл на мгновение задумался. Как‑то раньше это не приходило ему в голову. Действительно, как можно объяснить такому человеку, как Мур, что может быть больше, чем империя Кэпвеллов — в масштабах Санта–Барбары? Так и не найдя ответа, Перл махнул рукой и сказал:

— Больше, чем «Кэпвелл Энтерпрайзес», бывают только колхозы.

Мур пораженно кивнул.

— Я понял, господин Президент. Это военно–космические конгломераты вместе с сетями закусочных быстрого обслуживания.

Перл одобрительно похлопал его по плечу.

— Господин вице–президент, я горжусь тем, что выбрал вас на эту должность. Вы проявляете чудеса интеллекта. Так вот, я продолжу. Сын чиновника в этой семье идет наперекор отцу — он становится укротителем медведей и выступает на площади перед местным отделением коммунистической партии, раздражая отца и бросая ему вызов. Дочь поступает еще хуже — она связывается с чудом уцелевшим в лагерях священником и собирается стать монашкой. За это отец определяет ее на лечение в психиатрическую клинику, где единственное лекарство — водка. Чем больше провинился пациент, тем меньше водки получает. Девушку подвергают там ужасным мукам, заставляя отвыкать от любимого напитка за любую, даже самую мелкую провинность

Келли с улыбкой слушали вдохновенную болтовню Перла, которого ее спутники слушали с широко открытыми ртами.

— А еще одни, младший сын глинного героя, решил вместо предложенной ему невесты — дочери вице–президента колхоза — выбрать себе в жены дочь простого торговца мясом. Они уходят жить в маленький до посреди тундры — так у имя называется местность круг поселений. Там живут только медведя и казаки.

— Какой ужас! — прошептал Бейкер, прикрыв изумления рукой рот.

— А в качестве материала для пейзажей они будут использовать нашу Аляску, — продолжал Перл. — Увезут все декорации с наших студий на Север и тогда нам будет не с чем играть. Так что, друзья мои, пока нам не метают, идемте развлекаться!

— Конечно — в один голос завопили спутника Перла. — Немедленно!

— Нам там будет хорошо! — воскликнул Перл, шагая вперед. — Вы не разочаруетесь в своем президенте! Президент вас не подведет!

Так оно и случилось на самом деле. Когда Перл закрыл дверь за своими гостями, первые несколько минут они стояли в немом оцепенении. Такого количества игрушек и всяких забавных штук ни одному из них не приходилось видеть никогда в своей жизни.

Гигантские сверкающие шары, пенопластовые кубы и таблетки, леденцы фантастических размеров и форм, безумные формы и размеры других предметов привели спутников Перла в такой неописуемый восторг, что они спустя несколько минут, позабыв обо всем, бросились играть с этими вещами, словно дети, которых несколько месяцев держали взаперти.

Вначале, как и водится, они осыпали друг друга блестящими конфетти, затем стали примерять разнообразные наряды и платья, которые Элис обнаружила в большом шкафу. Потом каждый занялся тем, что больше всего интересовало именно его.

Оуэн Мур восторженно крутил стрелки огромных часов, которые стояли у стены. Джимми Бейкер с фантастических размеров леденцом бегал по комнате, выставив его перед собой как бревно–таран древних воинов, штурмовавших какую‑нибудь неприступную крепость.

Элис взобралась на гигантского деревянного конька, словно снятого с неимоверно громадной детской карусели.

Перл и Келли сидели в стороне, с улыбками наблюдая за тем, как веселятся их спутники. Он повесил ей на шею украшения из золоченых свитых узлом капроновых нитей.

— Перл, я должна сказать тебе огромное спасибо, — наконец, горячо промолвила она. — Ты столько для нас сделал.

Он беззаботно махнул рукой.

— Ты мне ничего не должна. Ты только посмотри на их лица. Я никогда не видел таких радостных, радующихся людей… Да ты только посмотри, как радуется Оуэн!

Тем временем Мур, усевшись на табуретку возле гигантских настенных часов, медленно передвигал стрелки и качая головой повторял:

— Тик–так, тик–так…

— Кстати говоря, — сказал Перл, — пусть они сейчас развлекаются, а я хотел рассказать тебе о нескольких странных случаях, о которых прочитал в архивах доктора Роулингса. И касаются они именно часов. Устраивайся поудобнее Келли.

С этими словами Перл усадил девушку на свою шикарную кровать в виде сердца, подложил ей под спину атласную подушку и разлегся рядом, глядя в потолок.

— Это будет очень любопытно, — сказала Келли. — Рассказывай.

— Конечно, я не буду знакомить тебя с медицинскими подробностями. Просто так, в двух словах.

— Я слушаю. Рассказывай.

— Между прочим, я уже не раз слышал об этом явлении, хотя оно известно лишь, наверное, узкому кругу специалистов. Однако, это довольно распространенная штука. Этот феномен можно называть по–разному: «синдром часов», «фатальная пульсация», а иногда просто «тик–так». Сразу оговорюсь, это ничего общего не имеет со старинной легендой. Ты ее, наверное, знаешь. Эта легенда гласит, что чаем останавливаются в момент смерти своего хозяина, даже если находятся от него на большом расстоянии. «Тик–так» обычно пророчит несчастье, но в некоторых случаях, как ты увидишь дальше он оказался предвестником удачи.

Я прочитал один довольно подробный отчет, который рассказывал о девушке, жившей далеко отсюда, в штате Монтана. Произошло это много лет назад, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет и она училась в школе. Судя по истории болезни, она была девочкой очень чувствительной, но и чрезвычайно уравновешенной. Очевидно, это тоже сыграло свою роль в тех событиях, которые произошли с ней.

Будучи совершенно здоровой девочкой, Энн — назовем ее так — имела обыкновение ложиться в постель не позже десяти и почти мгновенно засыпала. У нее была отдельная комната рядом с родительской спальней, а два младших брата занимали другую, более удаленную, в конце коридора. Словом, старый добротный дом, типичное жилище провинциального обывателя.

Обычно, Энн спокойно спала всю ночь. Но однажды, спустя примерно час после того, как она заснула, то есть около одиннадцати, ее разбудило «ощущение смутного беспокойства». В глубокой тишине, совсем рядом с кроватью отчетливо слышались размеренные удары, напоминавшие качание маятника.

Сначала Энн подумала, что это тикают ее ручные часики на комоде: в ночное время шумы в доме необычайно усиливаются, вся мебель как бы служит им резонатором и даже ручные часики порой производят неимоверный грохот. Но они в тот момент лежали в другом углу комнаты на мягком диванчике, в котором уж никак не мог возникнуть такой мощный резонанс.

Других часов в комнате не было, а настенных с маятником — и во всем доме. К тому же удары звучали так гулко, что само собой отпадало предположение, будто источник их находится выше или ниже этажом.

Ошеломленная Энн включила свет и стала искать, откуда же могут исходить эти звуки, напоминающие удары маятника, только еще более гулкие и раздражающие.

Она поднялась с кровати и стала ходить по комнате, все больше убеждаясь, что навязчивое «тик–так» перемещается вместе с ней. Неужели кошмар или галлюцинации? Девочка испугалась, разбудила мать. Но и та явственно расслышала тиканье, казалось, доносящееся откуда‑то из‑за спины девочки.

Они обшарили всю комнату, но не нашли никакого объяснения этому странному явлению. Больше всего настораживало то, что непонятные звуки следовали за девочкой повсюду — из спальни в коридор, из коридора в столовую — в остальных же местах царила привычная тишина.

Мать и дочь испугались. Решили разбудить отца. Он спросонок что‑то проворчал о назойливых женский причудах, но, едва услышал загадочное «тик–так», тоже вылез из постели и почти целый час участвовал в поисках.

В конце концов, не в силах бороться со сном, он оставил жену и дочь в тревоге, а сам с головой накрылся одеялом и снова предался законному отдыху.

А те все никак не могли успокоиться — осматривали мебель, ящики, чуланы, весь дом — назойливое «тик–так» по–прежнему следовало за девочкой из комнаты в комнату.

В шесть зазвонил будильник, а мать и дочь все еще были на ногах, они измучились и уже не знали, что и думать. Пытка продол жалась.

Шесть! Над контурами крыш забрезжил рассвет.

Потом взошло солнце. С первым робким лучом, проникшим в дом, тиканье, наконец, оборвалось — наступила тишина.

На следующий день, в три часа пополудни недалеко от дома, Энн, переходя улицу, попала под пикап и больше месяца находилась между жизнью и смертью.

Об этом говорило весьма подробное — там было больше двадцати машинописных страниц — свидетельство ныне здравствующей матери и умершего пару лет назад отца.

Досье доктора Роулингса насчитывало несколько таких отчетов. Правда, в большинстве своем довольно сжатых. Во всех упоминался некий ритмичный звук необъяснимого происхождения (кто‑то слышал не «тик–так», а, например, падение капель) — и всякий раз на следующий день происходило что‑либо из ряда вон выходящее.

Изматывающее тиканье маятника, похожее на часы, например, нарушило ночную тишину на горнолыжной базе в штате Вермонт, откуда на рассвете отправились покорять отвесную скалу под названием Выше–Крыши двое юных жителей Вирджинии, которым не суждено было вернуться.

По свидетельству шофера, «тик–так» всю дорогу сопровождало направляющегося по делам в Окленд судовладельца из Оренога; спустя день там же на улице Оушен–бульвар его сразил инфаркт.

В одном из домой Сан–Франциско, как рассказывал один уцелевший после сильного землетрясения, которое там случилось, накануне ночью слышалось поистине оглушительное «тик–так»…

— Невероятно, — с выражением безграничного удивления на лице прошептала Келли. — Мне уже начинает казаться, что его происходило и со мной. По–моему, я тоже когда‑то слышала громкий стук часов в своей палате. Ты думаешь, это может привести к какому‑нибудь несчастному случаю?

— Не знаю… — задумчиво протянул Перл. — К счастью, я прочитал там и о положительных, правда еще более странных случаях. Например, там было письмо коллеги доктора Роулингса, тоже психиатра. Он писал, что таинственные ночные часы тикали именно перед тем, как на него совершенно неожиданно свалилось назначение на пост директора престижной клиники, о котором он и мечтать не смел.

— Еще один случай касался на редкость удачного замужества какой‑то театральной статистки. А вот еще! — Перл рассмеялся. — Там была даже безграмотная исповедь ныне могущественной и всемирно знаменитой законодательницы мод и косметики…

Келли выпучила глаза.

— Неужели, ты имеешь в виду…

От ошеломляющей догадки она даже не смогла вымолвить имя, которое можно найти в любом модном журнале.

— Я не могу сказать, точно она это или не она написала это письмо, но, судя по пометкам, оставленным на полях письма доктором Роулингсом, речь идет именно о той, о ком ты подумала.

— И что же там было написано? — Келли сгорала от безумного любопытства.

Перл улыбнулся.

— Не стану рассказывать подробности, но вкратце это выглядит так. Дело было довольно давно, когда она была еще нищей и безвестной. Властное «тик–так» преследовало ее всю ночь, в то время как она, отчаявшаяся, всеми покинутая, в комнате убогого пансиона где‑то в Аризоне уже готова была покончить счеты с жизнью. Но не прошло и суток, как случайная встреча с молодым юрисконсультом крупной фирмы готового платья, открыла перед ней блестящие перспективы. Вот так‑то…

— Да, — пораженно протянула Келли. — Перл, ты настоящая кладезь, ты так много знаешь, столько испытал в своей жизни…

— Да, — односложно подтвердил он. — Испытать мне пришлось действительно немало» как, впрочем, думаю Я тебе.

Келли на мгновение задумалась.

— Со мной, наверное, действительно происходило много всякого. Однако, честно говоря. Перл, я почти ничего этого не помню. Я хорошо помню только то, что со мной случалось в этой клинике,

— Тебе, наверное, тоже есть о чем рассказать.

Она пожала плечами.

— Не знаю, будет Ли тебе это интересно. Все это, в основном, неприятные вещи.

— Если ты хочешь выговориться, — пожал плечами Перл, — то валяй… Я готов слушать тебя хоть до утра, а наши спутники пусть пока наслаждаются жизнью.

— Ты знаешь, — задумчиво сказала Келли глядя на веселящихся спутников, — глядя, как они наслаждаются жизнью, я почему‑то думаю о смерти.

— Действительно странно. Почему? — удивился Перл.

Келли пожала плечами.

— Не знаю. Может быть, потому, что я встречала в своей жизни много самоубийц, ведь в нашу клинику попадают не только те, кто перенес тяжелые психические расстройства, но и пытавшиеся покончить счеты с жизнью. Например, в палате я однажды видела мертвенно–бледного человека с блуждающим взглядом и огромной раной от уха до уха. Он потом несколько недель лежал там в палате под неусыпным наблюдением санитаров. Молчаливый, мрачный, озлобленный тем, что ему спасли жизнь. Он ничуть не скрывал, что снова попытается покончить с собой, как только окажется на свободе.

— И что же с ним случилось? — поинтересовался

Перл с любопытством глядя на Келли

— Не знаю, потом он исчез Наверно, его перевели куда‑то в другую клинику. А еще один бросился в океан с утеса. Его вытащили из воды и доставили в больницу, а через десять дней он заболел брюшным тифом от того, что наглотался воды.

— Он умер?

— Да, — кивнула она. — Я до сих пор не пойму, надо ли считать это самоубийством или нет… Чудные эти самоубийцы. Сестра рассказы вала мне про одно безработного. У него умерла жена, он заложил все свои последние вещи, а деньги прокутил. Потом на оставшиеся пару сот долларом купил себе револьвер, но у него так ничего и не вышло — только прострелил себе глаз и поправился.

Пора усмехнулся.

— Вот это уже более оптимистично! И представляешь себе, потеряв глаз и изуродовав себе лицо, он пришел к убеждению, что мир не так уж и плох. И жил потом в свое удовольствие.

— Очевидно нанеся себе физическую рану он излечился от раны душевной. Интересно было бы узнать, как он жил дальше.

— Кто его знает. Знаешь, Перл, что я заметила…

— Любопытно будет услышать.

— Люди и никогда не накладывают на себя руки из‑за любви, как надо было бы ожидать. В конце концов, всегда оказывается, что люди кончают с собой потому, что им просто не на что жить. Ума не приложу, отчего это так бывает.

— Может быть, потому, что деньги важнее любви, — неуверенно сказал Перл.

— Может быть, — так же неуверенно произнесла она. — А один мексиканский эмигрант рассказывал мне о том, как он пытался покончить жизнь самоубийством.

— Ему тоже не на что было жить?

— Нет, тут история посложнее. Я попробую рассказать тебе об этом, но, честно говоря, я не совсем точно представляю, о чем идет речи» Я запомнила те слова, которыми он это рассказывал, но так ли это на самом деле — кто знает… Он сказал мне, что его спас запах жареной печенки с луком и острым соусом «чили». Это была критическая ситуация. Он говорил, что жизнь протекает в разных пластах и у каждого пласта есть своя пауза, обычно эта паузы не совпадают. Один пласт подпирает другие, и которых жизнь на время угасла. Самая большая опасность — когда эти паузы возникают одновременно во всех пластах, вот тогда и наступает момент для самоубийства, причем иногда без всякой видимой причины. Вот его в такой момент спас запах жареной печенки.

Перл удивленно посмотрел на Келли

— Да, да. Перед смертью он решил поесть. Просто поужинать напоследок как следует в небольшом мексиканском ресторанчике. Ну как ты сам понимаешь, в ресторанах не обслуживают сразу, ему пришлось немного подождать. За стаканом крепкого темного пива он завязал разговор с соседом. Ты не поверишь, слово за слово и он передумал. Это на самом деле не анекдот.

— Что ж, — улыбнулся Перл, — охотно верю, особенно если дело касается мексиканских эмигрантов.

— Да, он рассказывал еще об одной уже пожилой женщине, которая на старости лет, чтобы спастись от ни щи ты приехала сюда из каких‑то глухих районов Мексики. Она некоторое время работала служанкой в богатом доме, а потом, когда заболела, ее вышвырнули на улицу. Женщина уже решила покончить с собой и исполнила бы свое намерение…

— Как же она собиралась расквитаться с жизнью?

— В маленькой квартирке, где она снимала комнатку, была газовая плита. Женщина решила просто открыть конфорку и отравиться. И тут она вспомнила с каким трудом ей давался английский язык и как с каждой неделей она все лучше и лучше его понимала. Ей стало жалко все вот это так разом бросить. Невероятно! Крохотные познания в английском — это все, что у нее было, поэтому она уцепилась за них и выжила. Теперь я наверно всегда буду вспоминать об этой женщине, слыша английские слова чудовищно исковерканные эмигрантами, которые самыми невероятными путями проникают сюда, в Америку.

— Да, тебе много пришлось пережить, — сочувственно произнес Перл, — чтобы во всем этом ты не потеряла себя, не забыла о том, что ты тоже человек пусть, может быть, не во всем похожий на остальных. Ведь это так скучно, когда ты похож на остальных. Не представляю себе, чтобы случилось со мной, если бы я вел респектабельную спокойную жизнь обеспеченного служащего. Представь себе восьмой этаж какого‑нибудь огромного небоскреба, огромный кабинет, электронная мебель… И я за письменным столом правлю рукопись доклада, но ручка моя неподвижна. Мне сорок пять лет, я в очках, С усами, богат, привык повелевать. Место секретарши пусто, ушли комиссионеры, заказчики, клиенты, доверенные лица консорциумов, корпорации; советники, делегаты, посланники каких‑то африканских королевств, банкиры, полномочные представители. Наступил вечер. Работа закончена и никому больше не нужен. Молчит куча черных утомленных за день телефонов, телексов, телефаксов я прочей дребедени. Я смотрю на них с тревогой и ожиданием, с затаенной надеждой. Неужели мало мне того, что у меня есть, громадного величественного, прочного, вызывающего зависть? Чего мне не хватает? Свободы? Безрассудства? Молодости? Любви?

Наступает вечер и я вижу как этот я — важный, влиятельный, грозный — беру один за другим эти черные куски пластмассы, ставлю их к себе на колени, глажу, ласкаю их словно ленивых избалованных котов. И я прошу их, умоляю — ну же, трещите, звоните, вызывайте, изводите меня, старые верные соратники, свидетели стольких баталий, но не надо цифр платежей в рассрочку, давайте хоть раз поговорим о чем‑нибудь незначительном и вздорном. Но не один из этих пяти ужасных черных котищ не шевелится.

Они, эти молчаливые упрямые затворники не хотят отвечать на прикосновения моих холодных рук. Там в обширном царстве за четырьмя стенами все меня конечно знают, всем известно мое имя, но сейчас когда подступает ужасная ночь, никто не ищет, не зовет меня: ни женщина, ни бродяга, ни собака, никому я больше не нужен.

И при этом внизу, здесь же в моем небоскребе огромное залитое яркими неоновыми огнями помещение, конца которому не видно. Оно битком набито людьми, там проходит какой‑нибудь прием, концерт, коктейль, конференция, ассамблея, митинг. Народу и без того много, а люди все прибывают и прибывают. Отбросив в сторону своих пластмассовых собеседников я спускаюсь вниз.

Многих я узнаю — коллеги по работе, с которыми мы годами живем и работаем бок о бок, но не знаем их и никогда не узнаем, соседей, которые спят в нескольких метрах от нас, так что даже дыхание слышно, но мы не : знаем их и никогда не узнаем. Доктор, продавец из ближайшей лавки, владелец гаража, киоскер, портье в гостинице, официант — люди с которыми мы ежедневно на протяжении многих лет встречаемся, разговариваем, но не знаем и никогда не узнаем кто они. Они плотно спрессованы, зажаты в толпе и глядят друг другу в глаза не узнавая.

И когда начинает звучать веселая задорная музыка, когда официанты начинают разносить шампанское и мартини в высоких бокалах все эти люди начинают ловить ртом воздух словно выброшенные на песок рыбы должно быть умоляя о глоточке той странной ужасающей безвкусной субстанции, которая называется любовью я состраданием. А я не хочу дышать тем воздухом, которым дышат они. В нем нет кислорода, а значит в нем нет жизни. Я хотел узнать, что такое жизнь, я хотел пойти своим путем, вот почему я выбрал ату дорогу, хотя в юности меня ожидало совершенно другое предназначение.

Перл умолк.

— Я тоже нигде не чувствую себя так одиноко как в толпе охваченной бурным весельем. Хотя сейчас, — она встрепенулась, — глядя на веселящиеся лица наших друзей я не чувствую себя покинутой и брошенной.

— Это прекрасно, — сказал Перл с улыбкой. Келли повернула к нему лицо.

— Когда там на нашей устричной базе включилась пожарная сигнализация, то я подумала что все уже закончилось и нам придется срочно возвращаться в клинику… Ужин — это было так здорово, мне очень понравилось.

Перл махнул рукой.

— Нет, нет. Мы просто перенесли все сюда. Знаешь, свобода способна творить с людьми чудеса. Порядки в больнице так подавляют, а ведь этим людям нужно только чуть–чуть доверять и относиться по–дружелюбному. Вот и все. Все получится. Мне стоило это сделал только на несколько часов и вот видишь — все выздоровели.

Келли преданно посмотрела на Перла и стала теребить пуговицу на его рубашке.

— Ты совершенно прав. Они уже чувствуют себя свободными людьми. Это все потому, что ты наш друг.

— Да, конечно, — кивнул он. — Я твой друг.

— Перл, но знаешь, что меня волнует? — озабоченно приподняв голову и посмотрев на веселящихся спутников сказала Келли. — Ведь им не захочется возвращаться в больницу…

Он грустно улыбнулся.

— Конечно, не захочется. Кому бы на их месте захотелось, но, к сожалению, они должны это сделать. Они здесь не выживут, в этом свободном мире. И ты тоже — пока нет.

В глазах Келли промелькнула растерянность.

— Ты хочешь бросить нас?

Перл увидел как по ее щекам покатились слезы.

— Нет, нет. Я этого не говорил, — поспешно кликнул он. — Дорогая, я не бросаю вас. Послушай меня…

В этот момент дверь в квартиру Перла открылась и на пороге показалась Кортни Кэпвелл. На ней был одет розовый летний костюм, в руке она держала небольшую сумочку. С удивлением посмотрев на размахивающих руками, подпрыгивающих и приплясывающих пациентов психбольницы, она сделала несколько неуверенных шагов по комнате. Однако увидев Перла, Кортни улыбнулась.

В свою очередь, заметив ее он вскочил с кровати и растянул рот в широкой улыбке.

— Кортни!..

— Перл! — воскликнула она, направляясь к нему, — Привет.

— Привет.

Кортни остановилась перед ним с сияющей улыбкой на устах.

— Я ужасно рада, что ты смог вырваться и позвонить.

— Я очень хотел видеть тебя, хотя со времени нашей последней встречи прошло лишь два дня, у меня было такое ощущение, что я не виделся с тобой целую вечность.

Глаза Кортни лучились радостью, которая согревала и утешала Перла. С их каждой новой встречей он все больше понимал, как она дорога ему, правда, он все еще не мог сказать, что испытывает к Кортни те же чувства, что она испытывала к нему. Перл знал, что Кортни любит его, но его отношения к ней еще нельзя было назвать любовью. Скорее он испытывал к ней теплые дружеские чувства и глубокую привязанность. Перл был слишком занят собственными проблемами, чтобы думать о любви,

И, вообще все было не так как он представлял себе. Он не ощущал в себе ничего похожего на половодье чувств, изображаемое авторами романов, страсть не кружила ему голову. Да, честно говоря, Кортни не была его идеалом. Перл часто представлял себе огромные синие глаза и белоснежную кожу какой‑то далекой неведомой красавицы. Воображал как погружает лицо в густые волнистые прядя ее волос

Когда‑то он представлял себе любовь как блаженство, которое охватывает тебя и превращает весь мир в весенний сад. Он ожидал несказанного счастья, но то что он чувствовал сейчас по–отиошеиию к Кортни вовсе не было блаженством.

Перл испытывал скорее сожаление от того, что не может сейчас целиком отдаться во власть страсти. Когда‑то еще в молодости у него было что‑то подобное. Он часто пытался вспомнить с чего тогда все началось, но не мог. Перл только знал, что всякий раз, когда он видел свою первую любовь, у него сжималось сердце, а когда она заговаривала с ним у него как‑то странно перехватывало дыхание.

Теперь ничего подобного с ним не случалось. Однако, он пытался ни единым словом, жестом или неосторожным взглядом не обидеть Кортни, не задеть ее чувств к нему.

— Мы уже здесь, — сказал он с улыбкой, целуя ее в губы.

Келли сглотнув слезы стояла рядом, не поднимая глаз, ей было больно смотреть на то, как Перл радостно встречает Кортни.

Оторвавшись от Перла, Кортни повернулась к двоюродной сестре.

— Привет, Келли.

— Привет, — едва слышно прошептала та.

Под обращенными на нее взглядами Кортни и Перла девушка как‑то неловко засуетилась, будто не знала куда девать руки и, наконец, в полном смятения сказала:

— Я пойду… Мне нужно оставить вас

С этими словами, повернувшись как‑то боком к Перлу, она проскользнула мимо него.

— Мы просто перенесли вечеринку сюда, — улыбаясь сказал Перл.

Он уже заметил смущение Келли, но пока не придал этому значения. К тому же рядом стояла Кортни, которая преданно и восторженно смотрела на него.

— Слушай, Перл, — взяв его за руку сказала она. — Ты говорил, что возможно больше уже не вернешься туда. На всякий случай, если ты конечно не передумаешь, я решила заказать два билета. Рейс самолет завтра в восемь часов вечера.

Пока Кортни говорила все это, Перл повернул голову в сторону Келли. Она нерешительно топталась у двери, словно озабоченная мучительной проблемой выбора Перл вдруг понял, что испытывает по отношению к ней гораздо более теплые чувства нежели к Кортни. Это были связано еще, наверно, с тем, что Келли была совершенно беспомощной и нуждалась в его поддержке.

Механически кивая головой, он слушал свою подружку, но мало что услышал из того, что она сказали. Ей даже понадобилось еще раз окликнуть его, чтобы он обратил на нее внимание.

— Перл, ты слышишь о чем я говорю?

— А, что? Да, да, конечно… — он кивнул головой. — Ты что‑то сказала про Бостон.

Кортни удивленно обернулась. Увидев у двери застывшую в нерешительности Келли, она поняла причину этой рассеянности ее возлюбленного.

— Я говорила, что заказала для нас билеты на самолет, который летит в Бостон завтра вечером, в восемь часов.

— Как, уже завтра? — изумленно воскликнул Перл.

— Да, — подтвердила Кортни. — Я думаю, что это именно то, что нам нужно.

Перл на мгновение задумался.

— Что? Я что‑то не так сделала? — обеспокоен но спросила его Кортни. — Ты не хочешь улетать?

— Да, — неохотно произнес Перл. — Я думаю, что завтра — немного рановато. Видишь ли, мне нужно еще загрузить этих ребят назад в санаторий, а Келли…

— Что Келли? — забеспокоилась Кортни.

— Ну… Она еще не готова предстать перед Роулингсом, она все еще находится в его власти, она все еще его жертва.

— Перл, но это невозможно!.. — потрясенно прошептала Кортни. — Неужели ты говоришь все эти вещи совершенно серьезно?

— А что? — он недоуменно пожал плечами. — Я не прав? Ты посмотри на этих ребят!

Кортни обернулась.

По комнате с веселыми воплями друг за другом бегали Джимми Бейкер, Оуэн Мур и Элис. Они колотили друг друга по плечам поролоновыми конфетами и пенопластовыми вилками. Однако Келли не принимала участия их бурном веселье. Она с окаменевшим лицом молча стояла у дальней стенки, возле выхода на квартиры. В глазах ее блестели слезы. Она будто не замечала ничего происходящего вокруг себя, глубоко погрузившись в какие то мрачные мысли.

— Перл, но ты не можешь вернуться! — ошеломленно сказала Кортни, поворачиваясь к нему. — Ведь тебе пригрозили, что ты оттуда никогда не выйдешь! Ты что забыл, что тебе говорили?

— И что же произойдет, если я вернусь? — насмешливо спросил Перл.

— Если ты вернешься, — в ужасе воскликнула она, — это будет…

— …безумие? — договорил он за нее.

Некоторое время Кортни потрясенно молчала.

— Ты не можешь вернуться, — упрямо повторила она.

— Ну почему, почему?

— Я просто не пущу тебя! — в отчаянии выкрикнула она.

— Ах, вот оно что? Но послушай меня, Кортни, в любом случае я должен отвести их обратно.

— Но разве это так обязательно? — чуть не плача проговорила она. — Ты можешь просто позвонить в больницу и сказать где они находятся. И на этом твоя миссия будет выполнена. А мы с тобой, — в голосе ее появилась надежда, — поедем в мотель, проведем там время вместе…

Перл с сожалением помотал головой.

— Нет, ты кажется не расслышала то, что я сказал. Я должен еще раз повторить тебе…

— Нет, я слышала, — насупившись промолвила она. — Но все это бессмысленно.

Перл нахмурился.

— Нет, это вовсе не бессмысленно. Я им нужен, понимаешь? Я должен позаботиться о них, я сейчас просто не могу оставить их одних, не могу их бросить.

В этот момент он увидел как Келли подняла голову и посмотрела на него. В ее взгляде было столько надежды и ожидания, что Перл почувствовал что собственная правота стала совершенно очевидна. Да, он не имеет никакого морального права бросить сейчас в беде этих бродяг. Они положились на него, они доверились ему и он, к тому же… Ему показалось, что Келли как‑то по–особенному смотрит на него, не так как все остальные. Для нее он явно не был президентом Соединенных Штатов Америки, он даже не был для нее дворецким семьи Кепвеллов. И Перл прекрасно это понимал.

Но сейчас ему не хотелось думать обо всем этом.

Джулия испуганно осмотрелась по сторонам.

— Если сегодня наступил день Страшного Суда, то где же в таком случае судья?

Мейсон откинулся на спинку широкого кожаного судейского кресла, на котором обычно восседал седовласый мистер Корби.

— Судья перед тобой, — усталым голосом сказал он.

— Ты? — изумилась она. — Но это все мало похоже на настоящий суд. Ты не находишь? Где прокурор, адвокат, присяжные заседатели? Кто будет отправлять закон?

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Я, в одном лице и судья, и присяжные заседатели. Я постараюсь не затягивать процедуру и перейти к делу. Думаю, что это не займет много времени. Во всяком случае я не намерен оставаться здесь до глубокой ночи. У меня еще есть несколько важных дел. И ты, Джулия, одно из них.

Она стояла на том месте, где обычно свидетели клянутся в том, что будут говорить правду и только правду, положив руку на Библию.

— В твоей записке говорилось о том, что мы должны встретиться здесь. Я подумала, что здесь будет настоящий судья. И, вообще, какие обвинения мне предъявлены? Я не понимаю, в чем я виновата и что совершила. Если ты считаешь себя судьей, то объясни.

Мейсон подался чуть вперед и положил руки на стол.

— Джулия, я бы предоставил тебе обвинительное заключение, но все это находится здесь, — он указал рукой себе на голову. — Так что я изложу все обвинения против тебя по–памяти. Надеюсь ты не возражаешь?

Джулия промолчала.

Мейсон встал с кресла, медленно обогнул стол и вышел в зал заседаний. Остановившись рядом с Джулией, он пристально посмотрел ей в глаза.

Не выдержав его тяжелого взгляда, она опустила голову.

— Пункт первый, — глухо сказал он. — Это твое необъяснимое решение защищать Марка Маккормика в деле об изнасилования Мэри. Второй пункт — это причастность к гибели Мэри…

Услышав эти слова, Джулия вскинула голову я сверкнула глазами.

— Это какое‑то безумие, Мейсон. Ты сошел с ума, подумай о чем ты говоришь! Я не намерена здесь больше оставаться.

Она попыталась повернуться, но Мейсон рявкнул:

— Стой там, где стоишь, Джулия!

Его голос был столь страшен, в нем слышалась столь явная угроза, что Джулия застыла па месте.

— Ты признаешь себя виновной или нет? — выкрикнул Мейсон.

Джулия резко развернулась и возмущенно сказала:

— Виновна? О какой вине ты говоришь? Разве я совершила что‑нибудь такое, в чем меня можно обвинить перед Богом и людьми?

Мейсон не собирался выслушивать ее оправдательную речь, в глазах его полыхнула ярость и он закричал;

— Виновна или нет?

— Нет! — так же вспыльчиво прокричала она. — Я не признаю себя виновной и никогда не признаю, хотя бы потому, что ты не имеешь права определять степень вины и степень наказания. Ты — не Господь Бог, и не можешь взять на себя то, что тебе не под силу.

— Ах вот как? Значит я — никто? А в таком случае, кто ты? Может быть тоже никто?

Джулия упрямо мотнула головой

— Мейсон, ты не в своем уме!

— Это я уже сегодня слышал, — спокойно сказал он. — Я пришел сюда, чтобы рассуждать не о себе.

Она умолкла больше не в силах говорить. Мейсон спокойно ждал, не сводя с нее взгляда. Наконец, Джулия обессиленным голосом сказала:

— Ведь я тебе уже все объяснила. Я переживала за Мэри. Я все знала. Знала, что она чувствовала, что пережила, что ей довелось перенести. Поэтому я и решилась помогать ей. Я решила прийти ей на помощь, потому что была уверена, что Марк должен быть наказан.

Мейсон покачал головой.

— Ты не представляешь как все это смешно звучит…

Слова Джулии не произвели на него никакого впечатления

— Да ты сам смешон! — вдруг вспыльчиво сказала она.

Джулии хотела сказать еще что‑то обидное и колкое, но вдруг почувствовала, что сейчас она должна оскорблять его, а пойти ему навстречу. Она подалась вперед и понизив голос до проникновенного, сказала:

— Мейсон, я понимаю тебя, ты пережил тяжелое, ужасное горе. Ты потерял Мэри и я сочувствую тебе. Это правда. Ты должен мне поверить. Как мне убедить тебя в том, что я не хотела ничего дурного. Когда я взялась защищать Марка Маккормика, я сделала это намеренно, специально для того, чтобы никто другой, не смог оправдать его. Именно я должна была заниматься этим делом, потому что один раз совершив ошибку, я ухе знала как поступать в подобных ситуациях и никогда в жизни не допустила бы того, чтобы этот насильник получил снисхождение в глазах общества.

— Общества? — усмехнулся Мейсон. — Какого общества? Рядом со мной нет никакого общества. Существую только я, все остальное это игра воображения…

Джулия поморщилась.

— Мейсон, я умоляю тебя, перестань ерничать. Конечно, это придает тебе имидж сильного мужчины, но ведь мы сейчас с тобой пришли сюда не для того, чтобы обмениваться философскими впечатлениями по поводу жизни и судьбы.

— Почему бы и нет? — он чуть наклонил голову, словно задумавшись о чем‑то. — Иногда очень полезно порассуждать.

— Может тебе стоит заняться этим без меня? — хмуро сказала Джулия. — Я предпочла бы больше не находиться здесь только для того, чтобы выслушивать от тебя набор пошлых сентенций.

— Почему же пошлых? — холодно спросил он. — Неужели ты думаешь, что я способен только на пошлость? Особенно после того, что произошло со мной.

— Во всяком случае раньше, — торопливо сказала она, — ты был склонен именно к этому. Вспомни как ты издевался надо мною: «салон красоты», «смени работу»… Порядок вещей устанавливаешь не ты, а кто‑то иной…

Мейсон усмехнулся.

— Какая чушь! Все, что происходит вокруг абсолютно лишено логики. Конечно, — он снисходительно усмехнулся, — тебе как человеку, построившему свою жизнь на законах формалистической логики, трудно в это поверить…

— Да уж, Мейсон. Мне действительно трудно в это поверить. Я не хочу сказать, что все вокруг абсолютно логично и совершенно, но ты не можешь ставить под сомнение, что все вокруг подчинено законам, я первую очередь, законам общества.

— Но все законы общества изначально была установлены кем‑то сверху, так во всяком случая утверждает церковь.

— А ты что, не веришь церкви?

Мейсон покачал головой.

— Все это так хрупко и непрочно. В любой момент может сломаться, а еще больше меня волнует то, что вся вокруг абсурдно. Почему люди согласно чьей‑то поле должны рождаться и умирать? Почему вокруг происходит то, что причиняет лишь гори и страдание?

Джулия участливо посмотрела не наго.

— Мейсон, то что произошло с тобой еще не означает, что нарушилось течение жизни. Просто тебе сейчас больно и ты сконцентрировался на своей боли. Ведь это не означает что логика вокруг отсутствует.

Мейсон отвернулся и некоторое время молчал, словно слова Джулии доставили ему настоящую физическую боль. Она не заметила как в уголках его глаз блеснули слезы. Но спустя несколько мгновений Мейсон снова пришел в себя.

— Джулия, ты можешь считать меня одуревшим от боли чудаком, но я действительно не понимаю многого в этом мире. К примеру, я не могу постичь логику божества, которое определяет, что столько‑то людей станут дантистами, а столько‑то — будут доить коров.

Джулия посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Ты что сошел с ума?

— Ничего подобного. Просто я всегда был широко открыт для новых впечатлений. Я не верю, что нами кто‑то руководит. Разумеется, что тебе и таким как ты людям вроде Марка Маккормика кажется, что порядок существует: спрос отвечает предложению, люди соблюдают правила движения, покупают обратные билеты в уверенности, что вернутся назад, обещают вернуть долг по первому требованию и тому подобное. Но только кажется, что в этом есть порядок. Я, например, никакой связи не вижу. Согласитесь, что все что мы называем порядком — обыкновенная случайность. Если ты не веришь в это, докажи мне обратное.

— Я не буду с тобой спорить, — опустив глаза, сказала она. — Выяснением этих подробностей лучше заниматься в церкви, наедине со священником, или в пивном; баре за кружкой «будвайзера» со случайным собеседником. Там это более уместно и естественно, чем здесь в такое время.

— Что ж, если это тебя не интересует, перейден к тому, что непосредственно касается твоей вины, Джулия, — ядовито произнес Мейсон. — Это ты заманила Мэри на крышу. Это была твоя идея и ты свела Марка и Мэри вместе. Ну что, нравятся тебе мои слова?

Мейсон повернулся к Джулии спиной и медленно прошелся между рядами стульев. Джулия бросилась за ним, оправдывающимся тоном воскликнув:

— Мэри хотела поговорить с Марком и со мной, она была расстроена…

Он остановился и не оборачиваясь, глухо сказал:

— А Марк признался мне в том, что это ты привела Мэри в «Ориент Экспресс»…

— Ну так что из этого? — дрожащим голосом спросила она. — Пусть даже все обстояло таким образом. Что в этом особенного?

— В этом и состоит твоя вина!

Джулия принялась яростно защищаться.

— Это все чистейшей воды ложь! Мейсон, неужели ты веришь Марку? Он говорит неправду, он просто–напросто зол на меня за то, что я хотела его выдать. И он сделает все для того, чтобы отомстить мне за это.

Похоже эти слова тронули Мейсона. Он обернулся и внимательно посмотрев в глаза Джулии недоверчивым тоном произнес:

— Ты можешь поклясться?

— Если это необходимо…

— Под присягой? Ты можешь поклясться под присягой?..

Джулия вдруг осеклась и тяжело дыша стала отступать назад.

— Ну поклянись же, — снова повторил Мейсон. — Подними вверх правую руку…

Джулия не решалась последовать его словам. Это, разумеется, не могло не заронить в душу Мейсона сомнения в искренности слов, сказанных Джулией.

— Мы оба знаем слова присяги.

Некоторое время Джулия молчала, а потом вдруг смутилась и опустила голову.

— Я больше не играю в эти игры, — пробормотала она, пытаясь мимо Мейсона пройти к выходу. Он загородил ей дорогу.

— Это не игра, Джулия. Люди должны платить за свои преступления. Вспомни Библию — что посеет человек, то и пожнет.

Она вскинула голову.

— Прекрати, Мейсон!

— Всем придется заплатить за то, что они сделали, я моему отцу, и тебе, а Марк… Марк уже заплатил… Теперь ты, Джулия Уэйнрайт. Сейчас наступил твой черед.

Спрятавшись в микроавтобусе Иден слышала как в кабину сели двое. Пока прогревался мотор, они перекинулись несколькими фразами.

— Как настроение?

— Все нормально. Не хуже и не лучше, чем в прошлый раз.

— Ты уже привык?

— Да, и мне нравится эта работа. Она не позволяет расслабляться…

— Ты знаешь, что нам сегодня предстоит?

— Расскажи.

— Едем туда же и за тем же.

— И сколько мы сегодня должны привезти?

— Босс сказал — двадцать человек, — сказал первый.

— Ого! — присвистнул второй. — Многовато. Ты уверен в том, что мы справимся?

— Ничего страшного, в автобусе места хватит. — Ладно, запихаем их как селедок в бочку, думаю, что не передохнут. Тем более, наверно, опять нужно брать молодых и здоровых.

— Да, они же сюда работать едут, а не развлекаться,

— Ладно, будут ехать так же как и предыдущие — «лодочники», только теперь им надо дать другое название.

— В таком случае, сам придумывай. Я не большой мастак на эти дела.

Спустя несколько мгновений второй сказал:

— Придумал. Назовем их «фургонщики».

Иден осторожно приоткрыла краешек одеяла, под которым она пряталась в углу, и увидела впереди кабине двух чрезвычайно небритых типов явной латиноамериканской наружности. Да и их английский был не столь безупречен, чтобы заподозрить в них выпускников Гарварда.

Сидевший за рулем был занят с какими‑то бумагами. Второй, помоложе и пошире в плечах, протирал носовым платком большой черный пистолей.

Сидения впереди микроавтобуса были отделены от салона небольшой — в полметра высотой перегородкой, поверх которой были протянуты небольшие шторы.

Когда преступник помоложе повернулся, чтобы задернуть шторы, Иден мгновенно замерла и несколько мгновений не дышала.

Услышав характерный шум, она снова сделала щелочку в одеяле и выглянула. Шторы были задернуты.

— Насчет «фургонщиков» это ты хорошо придумал, — похвалил своего напарника шофер. — У тебя с чувством юмора все в порядке.

— Да, — Гордо ответил второй бандит. — С этим у меня всегда было все в порядке. Хочешь анекдот расскажу?

— Валяй.

— Мышь вышла замуж за слона, а он на следующий день умер. Она плачет. Звери спрашивают у нее: «Мышь, ну что ж ты плачешь? Ты же с ним всего один день прожила». А она им отвечает: «Замужем была всего‑то один день, а закапывать придется всю жизнь». Ха–ха–ха… — он громко расхохотался.

Судя по всему шутка не пришлась по вкусу шоферу, некоторое время он молчал, а потом спросил:

— А ты не знаешь какого‑нибудь анекдота из тюремной жизни?

— Про тюремную жизнь лучше не вспоминай, — поморщился второй. — После того как я провел в Сент–Квентине три года, мне не хочется шутить на эту тему…

Тиммонс продолжал отчитывать белоглазого:

— Мне не хочется, чтобы ты ошивался рядом с моей квартирой. У тебя слишком неординарная внешность, чтобы конце концов тебе не заметили те, кому этого не следует делать. Это слишком опасно для меня, и — он многозначительно посмотрел на собеседника, — для тебя тоже.

— Амиго, успокойся, — махнул рукой белоглазый. — Там было абсолютно безопасно и никто не мог меня видеть.

— Ерунда! — раздраженно воскликнул Тиммонс. — Там была женщина. Иден Кэпвелл. Если она тебя увидела, то нам конец.

Он в ярости пнул ногой валявшуюся рядом автомобильную покрышку.

— Сколько раз тебе повторять! — закричал тот в исступлении. — Меня никто не видел!

Тиммонс умолк. Несколько минут он озабочен но расхаживал по комнате, засунув руки в карманы брюк. Белоглазый молча попыхивал сигаретой, а затем снисходительно сказал:

— Для окружного прокурора, Тиммонс, у тебя слабые нервишки…

Тиммонс мрачно взглянул на собеседника.

— У меня есть основания для опасений, ты об этом прекрасно знаешь. Только не надо говорить мне, что в не прав.

Он остановился рядом со столом. Белоглазый испытующе посмотрел на окружного прокурора и усмехнувшись сказал:

— Все что я могу порекомендовать тебе выходи из игры. Это единственное, что может уберечь тебя от опасностей. Будешь по ночам спокойно спать в своей кровати с какой‑нибудь бабенкой, а мы будем продолжать заниматься своими делами» амиго, по уже с кем‑нибудь другим. В тиком случае, тебе придется вести более скромный образ жизни. Ты будешь, думать о том, как распорядиться зарплатой, а ведь окружному прокурору не так уж много платят… А?.. — он снова усмехнулся.

Тиммонс раздраженно взмахнул рукой.

— Тебе это нравится, да? Очень смешно!.. Хочешь, чтобы я навечно остался в твоей вонючей яме? Похоже тебе самому здесь очень хороша Ни неужели ты думаешь все хотят того же самого? Белоглазый прищурился.

— Знаешь, амиго, — напряженным тоном сказал он, — меня можно обвинить лишь в том, что я использовал для своих целей тебя, по я не моту сказать, что это было сделано бея твоего согласия. Ведь так, амиго?

Тиммонс промолчал.

— Что ж, — продолжил белоглазый. — Твоя ошибка превратится в молодую жену для меня. Но ведь это так по–американски, неправда ли?..

Разговор был прерван телефонным звонком.

— Извини, — сказал белоглазый. С этими словами он направился к телефону и сняв трубку, произнес:

— Да, слушаю. Что?

Тиммонс навострил слух будто пытался расслышать то, что доносится из телефонной трубки.

Белоглазый в ярости отшвырнул телефон в сторону, выслушав сообщение.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Тиммонс.

— Черт побери! — выругался тот. — Похоже у нас неприятности…

— Сели на хвост?

— Похоже, да — Мой наблюдатель говорит, что появилась полицейская машина.

Тиммонс стал в растерянности оглядываться по сторонам.

— Что будем делать? — пробормотал он. Белоглазый вытащил из ящика стола пистолет и спрятав его за пазуху сказал:

— Быстро уходим отсюда.

Джулия стояла посреди зала суда в то время как Мейсон расхаживал из стороны в сторону, бросая ей в лицо горькие слова.

— Кто как не ты, Джулия, твердила ей снова и снова о каком‑то общественном мнении, о людском суде, о необходимости поддерживать репутацию… Тебе нравится спасать таких как Марк Маккормик? Неужели ты радуешься, Джулия, помогая этим развращенным людишкам выходить из зала суда на свободу? Ты сама не лучше их всех, ты сама такая же больная как и они.

Джулия почувствовала, что не может сдержаться. Стараясь не зареветь в голос, она беззвучно рыдала, не закрывая лицо руками. Слезы текли и текли из ее глаз, оставляя мокрые блестящие дорожки и щеках, а скатываясь, собирались над верхней губой и текли дальше в уголки рта и на подбородок.

Мейсон не замечал этого, он был целиком поглощен произнесением обличительной речи.

— Марк глубоко порочный, низкий тип, а такие как ты позволяют этому дерьму чувствовать себя защищенными.

Пользуясь тем, что Мейсон не смотрит в ее сторону, Джулия украдкой вытерла глаза.

— Что ты сделал с Марком? — спросила она. Мейсон раздраженно махнул рукой.

— Сейчас не о нем речь… Сейчас речь идет о тебе, нравится тебе это или нет.

Он остановился перед Джулией и не сводя взгляда смотрел ей в глаза. Она не выдержала и отвернулась. Мейсон услышал несколько всхлипываний, во никак не отреагировал на эти звуки. Когда Джулия снова повернулась к нему, он по–прежнему стоял глядя на нее.

— Я уже сказала тебе, Мейсон, — умоляющим тоном произнесла она, — что я ни в чем не виновата. Я тебе все объяснила.

Мейсон как‑то невероятно равнодушно слушал ее.

— Тогда почему я ничего не могу понять?

— Потому, что тебе больно. Мейсон, тебе так плохо, что ты готов все взорвать и обвинить в этом кого угодно. Я знаю как тебе больно.

Он отрицательно покачал головой и хмуро промолвил:

— Ты не знаешь как это бывает больно. Ты просто хочешь выгородить себя, чтобы спасти себе жизнь. Тебе хочется оправдаться, переложить собственную вину на плечи Мэри или на мои плечи. Здесь пахнет обманом, Джулия. Я чувствую этот просто тошнотворный запах.

Выслушав его она опустила голову, несколько раз всхлипнула и вытерев рукой слезы повернулась и направилась к выходу.

— Ну все, хватит! — рявкнул Мейсон. — Я же сказал, стой там где стоишь и не двигайся.

Джулия обернулась, собираясь что‑то сказать, но в этот момент увидела в руке Мейсона пистолет.

— О, Боже мой!.. — кисло усмехнулась она. — Мейсон, что ты делаешь?

— Суд признает тебя виновной! — ничуть не смутившись сказал он.

Джулия едва заметно покачала головой.

— Ты не сможешь этого сделать, Мейсон. У тебя ничего не выйдет, даже не старайся.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Потому что ты на это не способен, — вытирая пальцами уголки глаз сказала она. — Тебе не позволят это сделать ни твое воспитание, ни твои убеждения. Ты не сможешь.

Глаза Мейсона стали наливаться кровью, голос стал твердым и решительным.

— Я смогу это сделать.

Джулия закрыла глаза в ужасе, когда Мейсон медленно поднял руку с пистолетом и направил ствол ей в голову…

Когда Круз Кастильо вместе с Полом Уитни прибыли на Рэдблафф–Роуд 925, к зданию гаража, здесь уже было пусто. Оставленные открытыми двери говорили о том, что еще совсем недавно здесь были люди, но теперь — ни одного человека, ни одного автомобиля.

Увидев недалеко от двери пятно протекшего на землю машинного масла, Круз присел на корточки. Тронув пальцем темно–коричневую лужу, он принюхался к запаху густой вязкой жидкости. Да, так оно и есть — машинное масло. Очевидно, совсем недавно здесь стоял автомобиль, у которого не совсем в порядке был двигатель. Очевидно, машина старая и изрядно потрепанная.

Пока Круз пытался сообразить, что все это обозначает, из гаража с озабоченным видом вышел Пол Уитни.

— Там никого нет, — пожав плечами сказал он. — Похоже, все уже слиняли. А что у тебя?

Круз вытер пальцы и сокрушенно махнул рукой.

— По этим следам мало что можно узнать.

Он поднялся с корточек и осмотрел наружные стены гаража.

На углу висел телефон–автомат.

— Интересно, что здесь происходило? — пробормотал Круз.

— Может быть у нее не было времени, чтобы подробно рассказать все по телефону, но тогда не понятно куда она могла деться.

Круз махнул рукой.

— Ладно, не будем сейчас ломать над этим голову, лучше займемся делом. Видишь тот телефон–автомат?

Выясни его номер и узнай куда делались последние, скажем, десять звонков с этого номера.

— Это все?

— Нет. Параллельно постарайся выяснить, кому принадлежит весь этот хлам, кто владелец гаража и кто здесь работает. Может это позволит нам напасть на какие‑то следы. Как только что‑то удастся выяснить, немедленно сообщай мне. А я пойду посмотрю вокруг, что здесь такое. Место, надо сказать, не из самых приятных. Пусть даже говорят, что нельзя верить первым ощущениям, но, по–моему, Пол, здесь творится что‑то нечистое. У меня нюх на подобные вещи, к тому же, если Иден сказала, что здесь происходит что‑то серьезное, значит оно так на самом деле. У меня нет оснований не верить ей. Все это слишком необычно и непонятно. Но чует мое сердце — дело пахнет жареным. Эх, если бы смогли приехать сюда пораньше…

— Может быть они услышали как я включил сирену и с перепугу бросили все, и удрали, — высказал предположение Пол.

— Да, не стоило это делать за десять кварталов до места назначения, наверное, ты хотел привлечь внимание всех преступников, проживающих в этом районе.

Пол Уитни криво улыбнулся.

— Профилактика преступления — одна из наших задач, Круз. Представляешь скольким ребятам мы попортили нервы одной только сиреной…

Круз сокрушенно махнул рукой.

— Да, ладно. Черт с ним. Ступай, займись делом.

— Хорошо.

Пол направился в маленькую застекленную комнатку в глубине гаража, где еще несколько минут назад находились окружной прокурор Кейт Тиммонс и его неведомый белоглазый спутник.

Круз задумчиво прохаживался вдоль гаража, пытаясь напасть хоть на какой‑нибудь — пусть даже самый маленький — след, который бы позволил вычислить местонахождение Иден и хоть что‑то прояснить.

Его внимание привлекла накрытая каким‑то старым полуистертым почти до дыр покрывалом куча в ближнем углу гаража. В его мозгу мелькнула страшная догадка. Сначала он даже боялся признаться себе самому в этом. Однако, в глубине души что‑то ему подсказывало, что его может ожидать неприятный сюрприз.

Сунув одну руку за пазуху он нащупал толстую рукоятку пистолета с насечкой — так на всякий случай…

Осторожно ступая он подошел к накрытой покрывалом куче и резким движением руки сдернул тряпку.

— Слава Богу! — он перевел дух, его предчувствие, к счастью, на этот раз не оправдалось.

Здесь всего–навсего были беспорядочно навалены колпаки для автомобильных колес Немного порывшись в них скорее для приличия, а не из любопытства — Круз разочарованно пнул кучу ногой и отвернулся.

Вопросы, терзавшие Круза, так и оставались невыясненными. Где Иден? Почему ее нет здесь? Если она звонила из этого телефона–автомата, то почему ничего больше не сказала, что же здесь все‑таки происходило? Куда делись все люди — ведь здесь явно кто‑то был; И совсем недавно… Потому что пролитое на землю машинное масло еще не успело впитаться…

Чем больше Круз думал обо всем этом, тем больше вопросов у него возникало и тем меньше ответов находилось. Нужно было срочно что‑то предпринимать! Но что? Где и кого искать? Не случилось ли с Иден чего‑нибудь плохого? Может быть ее обнаружили и убрали как ненужную свидетельницу?..

Круз почувствовал как кулаки его сжимаются в бессильной ярости и чтобы дать выход чувствам, он несколько раз стукнул ногой в стену гаража.

— Опять мы провалили дело. Неужели на этом все, неужели все потеряно? Не верю, здесь должно что‑то быть… Нужно искать, искать… Но где же Иден?..

 

ГЛАВА 7

Окружной прокурор вынужден оправдываться. Мейсон с пистолетом в руке навещает отца. Келли решает посетить родной дом.

В то же самое время виновник всего, что происходило на Рэдблафф–Роуд 925, окружной прокурор Китти был дома. Первым делом он включил стереосистему и надел наушники Притопывая ногой в такт музыке Тиммонс прошел к бару, достал бутылку виски и налил в высокий стакан до половины. Несмотря на то, что из гаража на Рэдблафф–Роуд ему пришлось уносить ноги, настроение У него было хорошее. Подпольный бизнес — торговля живым товаром, процветал — и Тиммонс имел дивиденды с этого. Неплохо шли дела и на других фронтах: Сантана Кастильо уже полностью принадлежала ему и, кстати говоря, именно по этой причине он почти потерял к ней всякий интерес. Зато на любовном фронте открывались новые плацдармы — Иден Кэпвелл демонстрировала свой явный интерес к нему. Тиммонс замечал, что она немного кокетничает, однако ему казалось, что именно так и должна вести себя женщина, которая намерена завоевать сердце мужчины. Поскольку в его планы входило затащить ее к себе а постель, то Тиммонс ничуть не смущаясь открыто флиртовал с Иден и его вполне устраивало такое поведение женщины Еще немного и она покорится ему, точно так же, как и Сантана.

Правда кое‑что в поведении Иден настораживало его. Несомненно она проявляла интерес к документам окружной прокуратуры, однако Тиммонс списывал это все на счет обычного женского любопытства. Разумеется, ей было бы весьма приятно узнать кое–какие тайны, однако Тиммонс не думал, что в этом может быть что‑то дурное.

Все, что происходило между ним и Иден, шло, как ему казалось, своим чередом к закономерному итогу. И это не могло не радовать окружного прокурора.

Как никогда раньше он был уверен в своих силах и, что рано или поздно он завоюет этот мир. По крайней мере удача была на его стороне. Его главный соперник — полицейский инспектор Круз Кастильо — раз за разом оказывается посрамленным и ему, Тиммонсу, ничего не стоит сделать внутриполицейские разборки достоянием прессы. Тогда имидж самого крутого полицейского, который был присвоен Кастильо, усилиями все тех же средств массовой информации, рухнет в одночасье. Ведь как бывает — вчера ты супермен и супергерой, спас детей, вынес человека из горящего дома, разгромил синдикат торговцев наркотиками, а сегодня — ты профессионально непригодный полицейский инспектор, который, быстро зазнался, но столь же быстро будешь низвергнут со своего пьедестала. Тиммонс не видел ничего сложного в том, чтобы предпринять такие шаги, которые бы привели именно к такому результату. Если у Кастильо имеются какие‑то заблуждения на свой счет, то очень быстро придется от них избавиться. Кстати говоря, это относите не только к служебным, но и к личным делам Кастильо.

Если Тиммонсу покорилась одна из его женщин, а на очереди находится вторая, то в скором времени ему просто нечего будет делать в этом городе. И тогда путь окружному прокурору к славе и власти будет открыт полностью. Никто не сможет ему помешать. Если какой‑то жалкий полицейский инспектор вздумал становиться на его пути, то пусть пеняет па себя, когда ответным ударом он, окружной прокурор Кейт Тиммонс, похоронит своего соперника, растопчет и вышвырнет его словно прочитанную газету.

Занятый своими оптимистическими мыслями Тиммонс не заметят, как дверь в его квартиру открылась И на порог шагнула Сантана. Вид у нее был крайне возбужденным. Сантана держала в дрожащих руках сумочку и опасливо озиралась по сторонам. Ее можно было понять — буквально полчаса назад в этом доме находилась Иден Кэпвелл, ей злейший враг, ее самая ярая соперница. Сантане казалось, что Иден переходит ей дорогу во всем — сначала она не выпускала из своих цепких объятий Круза, а теперь, очевидно, положила глаз на Тиммонса. Это приводило Сантану и такое отчаянье, что она готова была сброситься с высокого утеса в океан. Сантана чувствовала, что пришло время объяснений с Тиммонсом. Похоже их отношениям приходит конец. Если в квартире Кейта свободно разгуливает эта треклятая аристократка, то ей, Сантане, здесь больше нечего делать, к гонгу же у нее воя вился шанс снова вернуть себе Круза. Если Иден дольше не может или не хочет поддерживать отношения с Крузом, то это должно служить лишь дополнительным стимулом для Сантаны. В таком случае она сможет привлечь к себе его внимание. А тогда их семейная жизнь может наладиться. Если они найдут общий язык и взаимопонимание, то все в их доме будет хорошо. Тогда Сантана не будет больше метаться по сторонам в поисках призрачного счастья в объятиях другого мужчины. Ее муж, ее желанный муж — вот что сейчас по–настоящему беспокоило Сантану. Она намеревалась положить своим отношениям с Кентом Тиммонсом конец. Причем сделать это поскорее.

Правда Сантана еще не знала, что однажды втянувшись в любовную интригу, она увязнет в ней прочно и надолго. Ей казалось, что все можно закончить быстро и полюбовно. Ведь Тиммонс ей говорил неоднократно, что не станет препятствовать ее семейному счастью, если однажды в один прекрасный момент, она решит уйти от него. Но кто мог предположить, что этот стремительный любовный роман может привести к весьма плачевным последствиям. Как бы то не было, Сантана настроилась на то, что сегодняшняя встреча с окружным прокурором будет последней. Когда она вошла в дом, Тиммонс стоял в дальнем углу гостиной, повернувшись спиной к ней, на голове его были одеты наушники, в руке он держал стакан виски, пританцовывая в такт музыке. Сантана прошла вдоль гостиной и, положив сумочку на стол, остановилась за спиной Тиммонса подняв в руке ключ от его квартиры. Кейт обернулся и, неожиданно увидев Сантану, закричал от испуга. Затем, спустя несколько мгновений, осознав, кто находится перед ним он сдернул наушники и, изобразив на лице крайнюю степень растерянности, пробормотал:

— Господи Боже мой, это ты?

Сантана перепугалась не меньше чем он. Прикрыв лицо руками она вытаращила на него глаза.

— Что это, — изможденным голосом сказал Тиммонс.

— Это ключ от твоей квартиры, — ответила Сантана.

— А зачем ты мне его показываешь?

— Круз нашел его.

Она протянула ему ключ на ладони, однако Тиммонс по–прежнему непонимающе смотрел на нее.

— Ну и что?

— Как что? — воскликнула Сантана. — Круз обнаружил его в машине. Разумеется он сразу же спросил кому это принадлежит. Пришлось ему соврать.

Тиммонс уже немного пришел в себя. На слова Сантаны он недоуменно пожал плечами и, отхлебнув из стакана глоток виски, спросил:

— Ну и что из этого? Ты что делала это в первый раз?

Сантана не успокаивалась.

— Я ненавижу лгать, — выкрикнула она. — Мне ужасно не нравится то, что происходит между нами.

Тиммонс поджал губы.

— Ты сама этого хотела, — сдержанно сказал он. Но она продолжала кричать не обращая внимания на его слова:

— По дороге к тебе я чуть не попала в аварию.

Она вытянула к нему свои трясущиеся руки.

— Руки дрожат.

— Успокойся — с досадой произнес Тиммонс, — не меньше твоего руки трясутся. Знаешь, вот так увидеть перед собой человека, когда этого совершенно не ждешь — тут любой перепугается.

Он снова отхлебнул виски.

— Мне не следовало брать этот ключ, — уже немного успокоившись сказала Сантана. — Это было ошибкой с моей стороны. На эту ошибку толкнул меня ты, Кейт.

Тиммонс протянул руку, чтобы положить ей на плечо.

— Давай поговорим об этом.

Но она вдруг снова вспылила:

— Нет, нет не трогай меня, — Сантана отскочила на пару шагов назад.

— Ты что, боишься меня? — насмешливо спросил Тиммонс. — С каких это пор? Она несколько смутилась.

— Я просто приехала вернуть тебе ключ и сказать, что на этом наши отношения закончены, — неуверенным тоном сказала она.

Тиммонс скривился от недовольства.

— Я не могу понять, что с тобой происходит? Ты переживаешь из‑за того, что один раз вынуждена была наврать мужу?

— Да, — запальчиво воскликнула она. — Знаешь, как я ненавижу ложь.

Тиммонс поморщился.

— Сантана, о чем ты говоришь. Мне даже странно слышать от тебя такие речи.

Она упрямо мотнула головой.

— Я говорю о лжи. Я устала вечно обманывать. Сочинять какие‑то небылицы про своих клиентов, про свою занятость на работе. Ты что, не понимаешь, в каком положении я сейчас нахожусь.

Он пожал плечами.

— Сантана, неужели я должен тебе объяснять, что ложь является неотъемлемой частью любого и каждого любовного романа. Да, надо заметить, лучшей его частью.

Она замахала руками.

— Нет, нет, Кейт, я не отношусь к той категории людей, которые считают ложь лучшей частые своей жизни.

Тиммонс усмехнулся.

— А никто и не призывает тебя наступать из горле собственной песне. Просто нужно поступать соответственно обстоятельствам в которых оказываешься, вот и все.

Она отвернулась.

— Я не могу так поступать с Крузом.

Пользуясь тем, что Сантана не видит его лица, Тиммонс состроил на лице гримасу такого неудовольствия, казалось будто он выпил стакан слабительного. Затем он подошел к Сантане и, наклонившись над ее ухом, вкрадчиво сказал:

— А ты думала, как он поступает с тобой??

Она кусала губы.

— Я не знаю, что он делает, — напряженно сказала она, — может быть — ничего.

Тиммонс ухмыльнулся.

— По–моему, ты слишком оптимистично смотришь на жизнь. Уверяю тебя, нужно более реально смотреть вокруг себя.

Она на мгновение обернулась.

— Ты думаешь, что Круз изменяет мне?

Тиммонс пожал плечами.

— По–моему, ты сама ответила на свой вопрос.

Она снова отвернулась.

— Если бы даже это было и правдой, — неуверенно сказала она, — то почему я должна опускаться до его уровня

Ока стала беспокойно расхаживать по комнате.

— Кейт, ты задумывался над тем, чем я занимаюсь в последнее время?

Тиммонс пожал плечами.

— Мне кажется, что пытаешься устроить свою личную жизнь. Ну, разумеется, по мере сил. Возможно тебе что‑нибудь не удается. А может быть я ошибаюсь.

Она снова нервно замахала руками»

— Я занимаюсь главным образом тем, что тайком убегаю и вечно лгу.

Она повернулась к Тиммонсу и истерично выкрикнула:

— А ради чего все это?

Тиммонс не нашелся что ответить и поэтому промолчал. Сантана потрясала перед ним зажатым в кулаке ключом от квартиры.

— Когда ты дал мне этот ключ, я думала это много что значит.

Она бросала эти слова в лицо Тиммонсу словно обвинительный приговор.

Тиммонс решил, что отмалчиваться больше нельзя. В своей истерике Сантана может дойти бог знает до чего.

— Успокойся, дорогая, — проникновенно сказал он, — это действительно многое значит. Ключ от квартиры есть только у тебя.

В глазах Сантаны сверкнула неистовая ярость.

— Ты лжешь мне, — закричала она, — я видела ее.

Тиммонс изобразил на лице гримасу недоумения.

— Не прикидывайся будто не понимаешь, что я имею в виду. Иден была здесь сегодня.

Тиммонс почувствовал, как помимо его воли, щеки заливаются румянцем — то ли от смущения, то ли от начавшего действовать спиртного. Он опустил голову.

— Ну, что же ты молчишь? Давай оправдывайся. Я хочу услышать твои оправдания.

Он решил, что в такой ситуации будет лучше всего не оправдываться, а поступать проще. Поэтому Тиммонс резко вскинул голову, смело посмотрел в глаза Сантане.

— У меня их нет.

Она ожидала от него именно того, чего он не стал делать. Сантана думала, что Тиммонс будет упрашивать ее поверить ему, начнет ей рассказывать о каких‑нибудь служебных делах, связанных с обязательным присутствием Иден Кэпвелл в его доме и так далее. Однако случилось как раз наоборот. Поэтому, услышав последние слова Тиммонса Сантана настороженно замерла. Тиммонс вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.

— Ты, конечно, не поверишь, Сантана, но у меня с ней ничего нет. Меня с Иден ничего не связывает.

В ответ Сантана отрицательно помотала головой.

— Я действительно тебе не верю, Кейт.

Он прошелся по комнате словно собираясь с мыслями.

— Сантана, она такая… любопытная, такая… настырная, совершенно не сексуальная. Она не может выдержать ни малейшего сравнения с тобой.

Сантана в напряженном ожидании слушала, что же Тиммонс скажет дальше.

— Если хочешь знать, то она буквально не отпускает меня. Она преследует меня по пятам, где бы я ни был, я терплю потому, что я вынужден считаться с властью ее семьи. Как‑никак, а Кепвеллам принадлежит половина этого города. Как сама понимаешь, я как окружной прокурор не могу не принимать этого во внимание. Пойми, Сантана, я занимаюсь городской политикой и для меня весьма немаловажны отношения с одной из самых богатых семей в Южной Калифорнии. Если бы я был столь же богат, я никогда в жизни не стал бы обращать внимания на такую замухрышку, как Иден. Ну подумай сама, что она из себя представляет.

— …Но, — нерешительно сказала Сантана.

— Сантана, я хорошо ее знаю. Она способна на многое.

Тиммонс доверительно положил руку на плечо Сантаны и посмотрел ей в глаза. Она не выдержала его взгляда и смущенно отвернулась.

— Ты единственная в моей жизни, — проникновенно сказал он. — Мне не хотелось бы рисковать этим. Думаю тебе тоже.

Она почувствовала, что теряется, что рука поднималась от ее плеча к шее, за ухо, и теплый жар, охватывавший Сантану, обозначал ее продвижение.

— Я… Я… — забормотала она. — Я просто…

Тиммонс понял, что Сантана сдалась и очень уверенным тоном сказал:

— Ты просто хочешь любви.

Он обнимал ее уже обеими руками. Она в сладком изнеможении закрыла глаза и подалась навстречу его объятиям.

— Это нужно нам обоим, — перешел он на шепот. Откинув назад голову в ответ на его ласки, она в изнеможении прошептала:

— Сама не понимаю, почему я позволяю тебе делать это?

— Потому, что ты хочешь этого. Ты могла бы послать этот ключ мне по почте или перезвонить, но ты этого не сделала. Ты приехала сюда! Знаешь, что это означает? Тебе хочется любви и утешения. Я знаю тебя!

С этими словами он повернул ее голову к себе так, чтобы она не могла отвести от него взгляда. Сантана посмотрела на него словно кролик, завороженный взглядом питона. Не понимая, что делает, она сказала:

— Обними меня, и крепче.

Ее руки уже скользили по его шее, когда он жарко прошептал:

— Иди ко мне.

Когда София уехала домой, оставив СиСи в одиночестве, он некоторое время обеспокоенно ходил по гостиной, не находя себе места. Исчезновение Келли вызывало у него глубокое беспокойство. Разумеется» он знал, что жизнь в психиатрической клинике не сахар, но ведь она перенесла столько, что это было для нее единственный спасением. За непреднамеренное убийство Д ил а на Хартли ее должны были посадить в тюрьму. Однако СиСи предпринял все возможные усилия, чтобы добиться помещения Келли в психиатрическую клинику. Первое время после того как она оказалась в руках у доктора Роулингса, состояние Келли внушало опасения. Она никого не узнавала, ни о чем не говорила, целыми днями лежала, неподвижно глядя в одну точку. Но потом, похоже, дела пошли к лучшему. Доктор Роулингс сообщал о том, что Келли уже начала разговаривать. У нее появились увлечения — рисование, она стала общаться с другими пациентами клиники. СиСи уже немного успокоился, у него появилась уверенность в том, что дела Келли движутся к лучшему. Он думал, что пройдет еще некоторое время и он сможет навещать ее в клинике. А потом, возможно, в не таком уж далеком Ведущем, ему удастся забрать ее домой. Однако, разумеется, сейчас, когда прошло еще так немного времени, СиСи не надеялся на скорое выздоровление дочери.

Он был уверен в том, что выздоровление движется своим чередом, и сейчас главное — не мешать этому. СиСи никак не сомневался в том, что доктор Роулингс прекрасный специалист в области психиатрии и что он сможет справиться с порученным ему делом. Поэтому Кэпвелл–старший предпочитал не лезть в дела клиники, всецело полагаясь на компетентность Роулингса.

Однако известие, полученное им несколько минут назад по телефону от доктора Роулингса, ошеломило и потрясло СиСи. Келли сбежала! Да к тому же не одна, а с группой пациентов! Это может привести к самым непредсказуемым последствиям. Хорошо, если она сможет попасть домой или к Софии. А что случится, если Келли окажется в какой‑нибудь тру сдобе или, того хуже, попадет в какую‑нибудь ловушку? Она ведь совершенно отвыкла от нормальной жизни и не сможет справиться с неожиданными трудностями, которые возникнут на ее пути.

Все усиливающиеся тревога и беспокойство заставляли СиСи вновь и вновь мерить шагами просторную гостиную дома Кэпвеллов. Когда раздался телефонный звонок, СиСи был неподалеку от двери. Он метнулся к телефону и схватил трубку с такой скоростью, словно от этого зависела чья‑то жизнь.

— Алло, я слушаю! Звонила София.

— Есть какие‑нибудь новости о Келли? — спросила она.

— Нет, дорогая, — расстроенно сказал СиСи. — Никаких известий.

— Да, я знаю, это тяжело. Все же я думаю, если она объявится, то придет или к тебе, или сюда. Будь у телефона.

— Конечно. Спокойной ночи, дорогая.

Он положил трубку и взглянул на часы.

— Десять, — сказал он вполголоса. — Кажется, скоро должен появиться Мейсон. По–моему, он писал в своем послании, что хочет увидеться именно в это время.

Не прошло и нескольких секунд, как в комнате вдруг погас свет.

— Что за черт, — пробормотал СиСи. — С каких это пор у нас в городе перебои с электричеством? Что ж, наверное, придется воспользоваться свечами.

Он на ощупь пробрался к столу, на котором в дорогих серебряных подсвечниках стояли высокие восковые свечи. Обнаружив здесь же на столе упаковку бумажных спичек, СиСи попытался зажечь свечи. Однако в тот момент, когда он чиркнул спичкой о коробок, от двери раздался голос:

— Привет, папа!

СиСи удивленно обернулся, — это был Мейсон.

— На твоем месте я бы не проклинал мрак и не зажигал свечи, — угрюмо сказал он.

Тем не менее, несмотря на слова сына, СиСи все‑таки зажег свечи. Спокойно обернувшись к Мейсону, он сказал:

— Ну ладно, хоть я и ожидал твоего появления, о все‑таки было для меня неожиданностью. Что за игру ты затеял на этот раз?

Мейсон потянулся рукой к выключателю, расположенному на стене, и включил люстру.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел, кем я стал.

С этими словами он шагнул в комнату. Его лицо было покрыто трехдневной щетиной, волосы спутались, намятый пиджак болтался на плечах кое‑как, а рубашка была расстегнута едва ли не до пояса. Мейсон полез во внутренний карман пиджака, и СиСи с изумлением увидел у него в руке пистолет. Он подошел к отцу и направил оружие прямо ему в грудь. На лице Кэпвелла–старшего не дрогнул ни один мускул. Оно выражало лишь крайнюю степень удивления. Увидев направленный на него ствол, СиСи спокойно сказал:

— Убери оружие, Мейсон. Можешь случайно кого‑нибудь ранить.

— В моей записке я просил тебя, чтобы мы были вечером одни, — хмуро сказал Мейсон. — Надеюсь, что так оно и есть?

СиСи кивнул.

— Разумеется. И запомни, сынок, ты напрасно направил на меня оружие. Я не боюсь твоего пистолета. Я уже слишком стар, чтобы бояться.

Мейсон пристально смотрел на него.

— А должен. Ты должен его бояться! Марк боялся! Я нанес ему свой визит раньше. Ты не знаешь, папа, каким искренним бывает человек перед смертью. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой о Марке. С ним все кончено и с Джулией тоже. Ты последний в моем списке.

СиСи сокрушенно покачал головой:

— Но ведь я не сделал тебе ничего, Мейсон! Ты ищешь виновных там, где был просто несчастный случай. Почему бы тебе не посмотреть фактам в лицо?

Мейсон прищурился:

— Я знаю все факты, я был там. Помнишь, мы все были там — и ты, и Марк, и Джулия, и Мэри. Ты не можешь отрицать этого. Ты помнишь Мэри, отец?

СиСи почувствовал, что не может вести разговор ПОД дулом пистолета. Он вспыльчиво воскликнул:

— Я не собираюсь оставаться здесь и выслушивать весь этот вздор! Ты говоришь какую‑то чушь, Мейсон. С этими словами он направился к выходу из гостиной.

Мейсон крикнул ему вслед:

— Ты останешься, отец!

Не обращая внимания на его слова, СиСи продолжал шагать дальше. Его остановил лишь звук выстрела. СиСи замер посреди гостиной, словно громом пораженный. Такой решительности от сына он не ожидал. Точнее, он мог ожидать ее от кого угодно, только не от Мейсона. В его представления Мейсон был вечным неудачником, обреченным на прозябание и второстепенные роли. Но случившееся несколько секунд назад убедило его в том, что, очевидно, он ошибался. СиСи медленно повернулся я надменно закинув голову посмотрел на сына.

— Отец, ты останешься и выслушаешь меня, — решительно сказал тот.

— Мейсон, — укоризненно покачал головой СиСи. — Не стоит из‑за нелепых предубеждений губить свою жизнь.

Мейсон медленно покачал головой:

— А я и не собираюсь губить свою жизнь, — мрачно сказал он. — Речь идет о твоей жизни.

— За что? — снова вспылил Кэпвелл–старший. — За то, что я оказался в «Ориент–Экспресс», когда все случилось? Тогда почему бы не обвинить во всем официантов или рабочих, которые вешали вывеску? Или ветер, который сорвал ее?

— Отец, что с тобой? — с горечью сказал Мейсон. — Ты что, не можешь отважиться взять на себя ответственность за то, что сделал?

— А что, что я сделал?! — рассерженно воскликнул СиСи. — В чем, по–твоему, я виноват?

— Ты виновен в том, что остановил меня, не дал мне подняться на крышу, ты задержал меня своим нудным разговором, и я не успел вовремя подняться к ним и спасти Мэри!

— Извини, но это же чепуха, — ошеломленно произнес СиСи.

Мейсон не сводил с отца пистолета. Но губы его вдруг задрожали, в уголках глаз появились слезы.

— Я любил ее, — с горечью сказал он. — У нее должен был быть мой ребенок, — всхлипывая, продолжал он. — Это должен был быть твой внук, а ты ведешь себя так, как будто мы должны обо всем забыть!

СиСи отрицательно покачал головой:

— Я любил ее, Мейсон. У меня сердце разрывается, когда я думаю о ее безвременной смерти. — Он подавленно умолк.

В разговоре наступила пауза, во время которой отец и сын почувствовали, что испытывают одинаковые чувства.

— Есть что‑то бессмысленное в ранней внезапной смерти, — наконец заговорил СиСи. — Что‑то особенно бессмысленное, ранящее.

Но Мейсон возразил:

— Особенно? Нет, я бы так не сказал. Не больше бессмыслицы, чем во всем прочем, что нас окружает. А если такая бессмыслица ранит нас, то только лишь от того, что безвременная смерть очевиднее всего остального противоречит нашим представлениям о самих себе.

СиСи изумленно уставился на сына.

— Прости, не понял, — сказал он.

— Я хотел сказать, что бессмысленная смерть очевиднее всего противоречит тем представлениям, которых, мне кажется, придерживаешься ты, отец. Если что‑то кажется тебе бессмысленным, значит, должно существовать и что‑то иное — разумное. Разумным мы все считаем свое представление о себе. Мы себе кажемся свободными людьми, которые предназначены для определенной цели. Но вот раз за разом случаются события, с этим представлением не ладящие. Одна случайная смерть, другая. Вспомни, отец: Ченнинг–младший, Дилан Хартли. И что же мы делаем? Мы эти события называем несчастными случаями — они для нас лишены смысла и логики.

— Разумеется, — всплеснул руками СиСи. — А как же может быть иначе? Какой смысл ты видишь в том, что внезапная смерть постигла нескольких человек? Причем это были молодые люди, у которых вся жизнь еще была впереди. Ведь они еще могли столько полезного сделать, принести счастье другим. Разумеется, я считаю, что все эти несчастные случаи абсолютно лишены смысла и логики.

Мейсон задумчиво покачал головой:

— Прости, отец, а по каким критериям это определяется?

СиСи недоуменно пожал плечами.

— Ну, я не знаю… Если ты намерен сейчас вдаваться в философские споры, то я, конечно, могу поднапрячься и вспомнить что‑нибудь из университетского курса, но, честно говоря, я не расположен к этому именно сейчас. Мейсон махнул рукой.

— Да нет, отец, все это достаточно просто. Для этого даже не нужно копаться в университетских учебниках и пытаться припоминать какие‑то давно забытые сведения из Фрэнсиса Бэкона, Бенедикта Спинозы и Мартина Хайдеггера. О несчастных случаях мы судим по единственному критерию: собственной фантазией мы создали автопортрет, на котором изображена — о, как лестно для нас! — вольная личность, носитель сильного духа, некто, твердой рукой направляющий собственную судьбу. Ведь сознайся, отец, именно так ты думаешь о себе. Ты же не станешь отрицать, что считаешь себя именно сильной личностью, а не каким‑то неудачником, пьяницей или вечно догоняющим, вроде меня.

СиСи промолчал.

— Да, вижу, что именно так ты и считаешь, — с горечью сказал Мейсон. — Но увы, отец, этот образ ничего общего не имеет с обыденностью человеческого существования. Это просто образ того, чем мы хотели бы стать. Да и смогли бы, только надо приложить усилия. А пока мы остаемся рабами обстоятельств — во всяком случае большинство из нас — ничего такого уж бессмысленного в ранней смерти нет. Это всего лишь событие, обнаруживающее природу мира, в котором мы живем. Хотя иногда по глупости мы воображаем, что мир, разумеется, совсем иной.

— Мейсон, ты что несешь? — пробормотал СиСи. — По–моему, ты думал совершенно о другом.

— Отец! — с горечью сказал тот. — А ты не допускаешь мысли о том, что происходящие вокруг события слишком тяжелы для меня, и чтобы хоть как‑то защититься от них я должен смотреть на мир более философски. Если бы не это, может быть я бы уже давно наложил на себя руки.

СиСи покачал головой.

— Неужели в нашей семье мало несчастий? Мейсон усмехнулся.

— Несчастья — это когда какие‑то взаимосвязанные события, происходящие в окружающих нас обстоятельствах, приходят в противоречие с другими, которые развертываются в царстве свободы. Мы мним, будто жизнь наша полна несчастья от того, что вбили себе в голову, что там, в царстве свободы, осуществляется человеческое бытие. Но ведь это не так. Мы же в большинстве своем ведем механическое существование, и события в основном происходят в согласии с законами больших чисел. То, что мы называем бессмыслицей и несчастьем, это и есть то существо мира, которое мы для себя выбрали.

— Мейсон, угомонись, — сказал СиСи. — Тебе совершенно не к лицу философствование.

— А что, — вскинул голову тот, — ты считаешь меня совершенно законченным идиотом? По–твоему я должен сейчас сидеть за бутылкой виски и глушить один стакан за другим?

СиСи промолчал.

— Отец! — укоризненно сказал Мейсон. — Ты меня иногда удивляешь своей логикой, своей особенной логикой.

— В чем же она особенная?

— Все очень просто. Ты думаешь так: вы совершенно правы, только я поступаю так, словно вы решительно заблуждаетесь, или в мире важнее этого нет ничего, однако я постараюсь насколько это возможно это игнорировать.

— Вздор, — махнул рукой СиСи. — С чего ты взял?

— Отец, постарайся трезво взглянуть на себя и свои поступки. Проанализируй сделанное и сказанное тобой за последние несколько дней. Ты увидишь, что я абсолютно прав.

СиСи поморщился.

— По–моему, за последние дни ты слишком много думал о том, о чем не следовало думать.

— А о чем мне следует думать? — вызывающе заявил Мейсон.

— Ну, я думаю, что думать стоит прежде всего о том, чтобы быть человеком.

— Вот как? — скептически протянул Мейсон. — Быть человеком. Интересно, а кто же я по–твоему?

— Мейсон, прекрати!

— Ну ладно, отец, просвети меня, что же такое по–твоему «быть человеком».

СиСи несколько замялся.

— Я не собираюсь читать тебе сейчас нотации и нравоучения, — неуверенно сказал он. — По–моему, мы встретились здесь не для этого. Мейсон кивнул.

— Ты совершенно прав, однако к этому мы еще успеем вернуться. Мне все‑таки хотелось бы от тебя услышать, что же такое по–твоему «быть человеком»?

СиСи тяжело вздохнул.

— Ну, если ты настаиваешь, изволь. Постараюсь быть короток. В том, что касается предмета, который тебя интересует, мне всегда нравилось такое сравнение, которое привел один мой знакомый епископ.

— Похоже, я знаю, о ком ты говоришь. Ну да ладно, это не важно, — махнул рукой Мейсон. — Продолжай.

— Так вот, однажды он сказал, что люди живут как бы на лестнице, ползущей вниз. Заметь, вниз. А быть человеком означает стремиться вверх, карабкаться, держась на том же уровне. Хотя бы держась на том же уровне. Порой мы поднимаемся и выше, но то, что находится наверху, не видим. Ну, а умирая, мы все срываемся и падаем. Так вот, я запомнил, что пока мы живем — должны карабкаться.

Мейсон усмехнулся.

— Что ж, любопытное сравнение. Может быть в этом что‑то есть. Если моя дальнейшая жизнь будет складываться так, как я запланировал, то думаю, что когда‑нибудь попробую последовать совету твоего знакомого епископа. Скорее всего, согласуясь с его словами, я сейчас падаю куда‑то вниз. Что ж, возможно, оно так и есть. Но мне сейчас невероятно тяжело. Ты не представляешь, отец, как это тяжело.

— Я испытываю те же чувства, что и ты, сынок, — сочувственно сказал СиСи. — Наверное, ты устал за последние дни. Может быть тебе стоило бы отдохнуть? Просто пойти и хорошенько выспаться.

— Выспаться? — усмехнулся Мейсон. — Отец, ты не представляешь, какие чудовищные сны преследуют меня. Они всегда кончаются плохо для всех, кроме меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Смахивая наворачивающиеся на глаза слезы, Мейсон всхлипнул:

— Я любил ее. У нее должен был быть мой ребенок, твой внук, а ты ведешь себя так, будто мы должны обо всем забыть. Отец, неужели, по–твоему, все это должно пройти бесследно и растаять во мраке, как последний утренний туман? Так не должно быть.

СиСи удрученно покачал головой.

— Я тоже любил Мэри. Мое сердце разрывается, когда я думаю о том, что случилось. Но это безумие не вернет ее обратно к жизни. Мейсон, неужели ты думаешь, что, взяв в руки пистолет и расправившись со всеми кто, по–твоему, причастен к этой нелепой, дурацкой, бессмысленной смерти, тебе станет легче? Нет. Ты только возьмешь грех на душу, а может быть и не один. Это будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Настоящие мужчины так не поступают.

Но Мейсон не слышал слов отца. Он руководствовался только собственными представлениями о справедливости и мести, о правосудии и наказании. Он поклялся себе отомстить за смерть Мэри. Может быть, отец прав, и это ничем не поможет ему. Однако, Мейсон был уверен в обратном. Только возмездие тем, кто виновен в гибели Мэри, могло успокоить его.

Мейсон снова сглотнул слезы и едва слышно сказал:

— Отец, я хочу, чтобы ты признал.

— Что?

— Что ты помог убить ее. Ты должен признать, что точно так же, как Марк Маккормик и Джулия Уэйнрайт, виновен в ее гибели. Ты должен признать это, чтобы очистить свою совесть. Иначе тебе до конца жизни придется жить с ощущением вины. Вспомни, отец, ведь покаяние — это первый шаг к прощению. Может быть, если ты признаешь себя виновным в этом преступлении, возмездие будет не таким страшным.

СиСи поморщился и отвернулся.

— Мейсон…

— Говори же! — вскричал тот.

Кэпвелл–старший разъяренно закричал:

— Я не признаю этого никогда! Как ты не можешь понять — это был несчастный случай! Ужасный, прискорбный, дикий несчастный случай! Ты можешь думать об этом все, что угодно, Мейсон, однако, никогда в жизни и никому тебе не удастся доказать, что в смерти Мэри есть вина Марка, меня или Джулии. Послушай меня, Мейсон, так случается, никто не может считать себя застрахованным от подобных ударов судьбы. Да, они случаются неожиданно, однако, мы должны быть готовы к подобным гримасам жизни.

— Твой менторский тон удивляет меня, — зло сказал Мейсон. — Ты никогда не считаешь себя виновным, да? Мэри пострадала из‑за тебя!

СиСи нахмурился.

— Почему ты говоришь обо мне от имени Мэри? Разве я чем‑то обидел ее? Разве я заставлял ее мучиться и переживать? Разве я толкал ее на какие‑то нелепые и идиотские шаги, которые в конце концов привели к плачевному результату? Разве я поминутно требовал что‑то от нее, предъявлял какие‑то претензии, пытался учить жизни, прикрываясь тем, что она долгое время провела в монастыре, и поэтому не знает реальной картины происходящего вокруг? Разве это было так? Скажи мне, Мейсон, скажи…

Тот скорбно покачал головой.

— Отец, все, с кем тебе приходилось сталкиваться, страдали из‑за тебя — твоя семья, близкие, родные, друзья, соратники… Ты сделал нашу жизнь несчастной.

Кэпвелл–старший молча проглотил эти слова. Хотя выражение его лица почти не изменилось — оно словно окаменело — было видно, что слова Мейсона глубоко ранят его и западают в душу.

— Отец, ты никогда не задумывался над тем, что ты приносишь окружающим только боль и страдание. Неужели тебе так безразлично все, что происходит вокруг? Объясни мне, как ты живешь? Вокруг тебя не чужие, а близкие люди. Наверное, к своим подчиненным на работе ты относишься гораздо терпимее и спокойнее, чем к собственным детям и тем, кто любит тебя. Разве так нужно жить? Разве ты можешь считать себя образцом нравственности и чистоты?

СиСи опустил глаза и глухо произнес:

— Чего ты хочешь, Мейсон? Что ты собираешься делать? Я ведь тебе уже сказал, что не боюсь оружия. Если ты пришел сюда угрожать мне, то лучше уходи. Если же у тебя какие‑нибудь серьезные намерения, то, пожалуйста, не тяни время, мне очень тяжело выслушивать твои обидные слова, и я не испытываю никакого желания дольше находиться здесь.

Мейсон поднял руку с пистолетом.

— Я делаю это не ради Мэри. Я делаю это все для тебя, всех нас. Или для того, кто убил все свое время, чтобы узнать тебя.

СиСи сокрушенно мотнул головой.

— Жалкий страдалец…

Лицо Мейсона потемнело.

— Ты говоришь обо мне?

— Да, — со вздохом ответил СиСи. — Ты ищешь, кого бы тебе обвинить. Лучше посмотри на себя! С Мэри произошел несчастный случай. Именно так и случилось. Но раз уж ты настаиваешь на чьей‑нибудь ответственности, тогда подумай прежде всего о том, почему она оказалась на этой злосчастной крыше отеля…

Мейсон снова опустил пистолет.

— Ее туда заманили.

Кэпвелл–старший с сожалением посмотрел на сына.

— Кто ее туда заманил?

— Джулия и Марк…

СиСи прищурил глаза.

— Нет, Мейсон, — жестко сказал он. — Это ты загнал ее туда…

— О чем ты говоришь, отец? Ведь тебе прекрасно известно, с кем Мэри была на крыше. Зачем мне было гнать ее туда? Неужели у нее не было больше никакого выхода? Я, что, по–твоему, поставил ее в такую ситуацию, когда только смерть может решить все. По–твоему, она была похожа на жертву моих интриг?

— Да! — уверенно сказал СиСи. — Да, это ты сделал. Я говорил с Мэри перед тем, как она поднялась наверх. Она говорила мне, что ты неуправляем, что ты не захотел договориться с Марком. Ты требовал суда над ним, чтобы добиться его публичного унижения. Тебе доставляло удовольствие выставить его на суд публики с тем, чтобы вся его дальнейшая жизнь была исковеркана…

Мейсон не желал выслушивать от отца столь оскорбительные замечания.

— Это неправда! — выкрикнул он.

— Правда! И ты это знаешь. Она хотела обо всем забыть, но ты настаивал на своем. Твоя жажда мести привела ее в отчаяние. Если бы не твое эгоистичное упрямство, она бы никогда не оказалась на той крыше. Обвиняй меня, обвиняй всех… Ты можешь обвинить весь мир, ты можешь обвинить кого угодно… Давай, Мейсон! Это ничего не изменит… Это был ветер, сынок, ветер…

СиСи с сожалением посмотрел в глаза сыну, но ничего не увидел там — ни сочувствия, ни понимания.

Мейсон по–прежнему стоял с пистолетом, направленным в грудь отца.

СиСи почувствовал, что разговор исчерпан, и больше нет смысла оставаться здесь. Он повернулся и медленно зашагал по гостиной к выходу.

Единственное чувство, которое испытывал после этого разговора Кэпвелл–старший, была глубокая и безнадежная жалость к сыну. Он понимал, что они с Мейсоном разговаривают на разных языках.

Как ни пытался СиСи под дулом пистолета убедить сына в том, что его жизнь нарушила нелепая бессмысленная случайность, ему так и не удалось это сделать. Мейсон остался при своем мнении, а он, СиСи Кэпвелл при своем.

Мейсон не желал жить с теми указаниями, которые давал ему отец. И сейчас, шагая под дулом его пистолета, СиСи даже не волновался из‑за того, нажмет ли Мейсон на курок или нет. Точнее, он был уверен в том, что ничего плохого произойти не может.

Мейсон после сломавших его личную жизнь событий был слишком расстроен, чтобы предпринять какие‑то решительные шаги. Все, на что его может хватить, так это на такой изнурительный, изматывающий разговор.

Поэтому СиСи не удивился тому, что не услышал звука выстрела.

Мейсон с пистолетом в вытянутой руке, стоял посреди гостиной и мучительно пытался перебороть себя.

Хотя он пришел сюда с твердым намерением привести в исполнение свой приговор, руки не слушались его. Палец отказывался нажимать на курок, это была словно пытка огнем. Сердце Мейсона было готово выскочить из груди, разорвав хрупкую оболочку плоти. Что‑то внутри говорило ему: «Нажми, нажми…».

Но какая‑то неведомая сила, прежде незнакомая ему, словно капкан обхватила руку и не давала шевельнуться ни единому пальцу, ни единому мускулу.

Мейсон стоял, плотно стиснув зубы, но, как он ни старался, слезы брызнули у него из глаз. Это были слезы бессилия.

Он вдруг понял, что никогда в жизни не сможет причинить вред близкому человеку. Все‑таки, несмотря на тяжесть существовавших между ними отношений, Мейсон относился к СиСи с той долей уважения, которой было достаточно для того, чтобы проявить к нему милосердие.

Осознав это, Мейсон медленно опустил руку с пистолетом и обессиленно рухнул на диван. Он чувствовал себя таким опустошенным и разбитым, что некоторое время сидел, просто не в силах шевельнуться. Глаза его сверлили точку на стене, но взгляд потух и стал безжизненным и мертвым, как у уснувшей рыбы.

Энергия и запал куда‑то исчезли, оставив от самих себя только отработанные шлаки. Мейсон не чувствовал удовлетворения. Душу его заполняли лишь разочарование и пустота.

Но, вместе с тем, какой‑то тяжелый камень словно упал с его сердца, а то, что отцеубийство — это страшный грех, ему не надо было рассказывать. Библейские истины очень крепко засели у него в голове, и немалая доля заслуги в этом принадлежала Мэри. Все‑таки она смогла что‑то сделать.

Пережитое волнение всколыхнуло в нем воспоминание о Мэри. Ее образ вдруг встал перед ним, вызывая в душе полное смятение. Казалось бы, забытые мучительные колебания и горькие сожаления о собственном малодушии вдруг ожили в нем с прежней силой.

И он не мог уклониться от вопроса: кому нужна была эта жертва?

Неужели Господь Бог решил проверить его на прочность? От леденящего чувства обреченности Мейсону стало по–настоящему физически холодно. Он почувствовал, как начинает дрожать. Несмотря на теплый летний вечер, его бил озноб.

Мейсон совершенно не понимал, что происходит. Он попытался еще раз вернуться к образу Мэри, но вдруг вспомнил, что эти воспоминания утратили для него всякий реальный смысл: точно какая‑то часть дома, где он жил, постепенно обваливалась, превращаясь в прах, а он заметил это только сейчас, когда мох, сорная трава и дикие цветы, уже выросшие на развалинах, привлекли его внимание.

Мейсон вдруг осознал, что раньше за душой у него не было ничего, кроме этого дорогого для него человеческого существа, но разве мог он подозревать о том, что это самая хрупкая и уязвимая собственность на земле…

— О, Мэри… — простонал он, откидываясь на спинку дивана. — Если бы ты только знала, как мне тяжело без тебя. Неужели я потерял тебя? Потерял навсегда… Я не хочу верить в это! Так не должно быть, неужели я так чем‑то то прогневил Бога, что он потребовал от меня этой жертвы? Ведь я больше ничего не желал от него, больше всего на свете я хотел просто жить с тобой, вместе возвращаться домой и знать, что ты меня ждешь, ходить с тобой в кино, читать книги и вместе спать и чтобы так было каждый день, всю жизнь… Вот чего я хотел. Ты мала, что у нас ничего не получится, если мы не можем договориться с Маккормиком, но клянусь тебе, мы бы придумали, как это сделать, мы бы были вместе, мы не стали бы ждать, когда исчезнут всякие препятствия к этому!..

Мейсон не замечал, что обращается к Мэри, словно к живой. Страшное нервное напряжение, которое он испытывал в последние дни, вылилось в этот бессмысленный и бесполезный разговор, обращенный в призрачную реальность.

— Мэри, я бы работал девяносто шесть часов в сутки, чтобы только ты верила в меня, чтобы ты гордилась мной. За всю мою жизнь я не был ни на секунду счастлив в любви, я всегда был уверен в том, что любовь это мука, а ведь любовь должна быть счастьем для людей.

Я почувствовал это только рядом с тобой!..

Ты помнишь, когда мы впервые остались с тобой вдвоем? Я тогда еще не был уверен в том, что ты любишь меня. Я только взглянул на тебя, когда ты была рядом, и мне показалось, что ты ласково улыбаешься.

Я взял твою руку в свою, и ты сказала: «Я могу быть такой мягкой и нежной, что ты даже не подозреваешь»… Я держал твои руки в своих и смотрел на тебя.

Мне показалось, что в одно мгновение, тут же, твое лицо заполнило всю комнату, что это какое‑то сверхъестественное явление, а не прекрасное человеческое лицо, обрамленное чудесными волосами: твои темно–голубые, почти синие глаза, дрожащие губы, мягкие округлые щеки, твердый подбородок…

Мэри, Мэри… Я знал тогда и теперь знаю, что люблю тебя. И я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось… Я не могу не любить тебя. Вспомни, ведь я был в тебя влюблен, но поначалу ты ничего не испытывала по отношению ко мне.

Да и с чего бы? Все были уверены в том, что ты счастлива со своим мужем, все ожидали, что из вас обучится прекрасная пара…

Я просто не знал, не знал, что ты, моя родная, уже тогда… что такая женщина, как ты, может испытывать ко мне какие‑то чувства, но это было правдой.

И я все ясней и ясней понимал, что ты появилась в моей жизни, чтобы остаться навсегда — хотя бы в моих мыслях…

Я никого не видел, кроме тебя — только тебя одну. Я тогда стал хуже работать, у меня появилась рассеянность, но я справлялся с этой нудной повседневной рутиной. Потом мне было все равно, лишь бы ты была всегда рядом… Помнишь, я тогда потянулся и погладил тебя по щеке? Твой взгляд потеплел, а глаза потемнели. Ты в свою очередь тоже протянула руку я погладила меня по щеке тыльной стороной ладони.

Я тут же почувствовал, что совершенно теряю рассудок… Все во мне как будто растворилось.

Я наклонялся к тебе и взял твое лицо в ладони. Почувствовав нежность твоей кожи, я зарылся лицом в твои волосы, в эти удивительно мягкие волосы, а потом губами дотронулся до мочки уха, потянулся к твоей щеке, к уголку рта и почувствовал; как дрожат твои губы…

И я застонал.

Мэри, меня тогда захлестнула такая волна нежности, что я стонал, как старик.

Ты помнишь, что я сказал тебе тогда? Мэри, девочка моя хорошая…

«Ты правда так думаешь, Мейсон?» — сказала ты. И я ответил: «Если бы ты только могла себе представить — я бы и сам себе не поверил — я уже не помню, когда испытывал что‑то подобное…» Я поцеловал тебя несколько раз в ухо, бровь, щеку, губы…

Но в губы по–настоящему не получилось — ты отвернулась, а я спросил: «Скажи, я хоть немного тебе нравлюсь?» Помнишь, что ты ответила? Ты ответила: «Я очень люблю тебя, Мейсон». Л я еще раз поцеловал тебя. Вот какими тогда были твоя слова: «Как хорошо, что ты есть, Мейсон». Я сдвинул со лба твои волосы и сказал: «Знаешь, то, что я чувствую по отношению к тебе — не просто желание. Это и что‑то совеем другое. Очень романтическое».

Я тогда словно помолодел и чувствовал, что мне снова шестнадцать лет. Мне хотелось сделать для тебя что‑нибудь очень хорошее. Я хотел поцеловать тебя в губы.

Я смотрел на твой рот, мягкие губы — небольшие, полураскрытые, эти легко ранимые, желанные губы…

Мейсон умолк и откинув голову, невидящим взглядом уставился в потолок.

— О, Мэри, Мэри… — снова прошептал он. — А. ты помнишь, что было потом? Что было в ту ночь? В самую первую нашу ночь…

Я никогда не забуду этого!.. Это больше никогда не сотрется из моей памяти, потому что так хорошо мне не было и, наверное, уже не будет никогда в жизни…

Ты помнишь, в ту ночь мы почти совсем не спали. Мы просыпались и любили друг друга. Потом засыпали, крепко обнявшись и опять просыпались. Поговорив немного, снова любили друг друга или просто лежали рядом, чувствуя теплоту наших тел, стараясь проникнуть в тайну человеческой кожи, сближающей и навек разъединяющей людей.

Мы изнемогали от бесконечных попыток слиться воедино, мы целовали и обнимали друг друга, заливаясь беззвучными слезами, и все это лишь затем, чтобы теснее слиться друг с другом и освободить свой мозг от искусственно возведенных барьеров, мешающих познать тайну ветра и моря, и тайну мира зверей.

И мы шептали друг другу самые нежные слова, а потом, вконец вымотанные и измученные, лежали, ожидая, когда придет тишина, глубокая коричнево–золотая тишина, полное успокоение, при котором нет сил произнести ни слова, да и, вообще, слова не нужны — они разбросаны где‑то вдалеке, подобно камням после сильного урагана.

Мы ждали этой тишины и она приходила к нам, была с нами рядом. Мы ее чувствовали и сами становились тихими, как дыхание, но не бурное дыхание, а еле заметное, почти не вздымающее грудь.

Тишина, наконец, приходила, мы погружались в нее целиком и ты сразу проваливалась куда‑то вглубь, в сон, а я долго не засыпал, все смотрел на тебя.

Смотрел с тайным любопытством, которое я почему‑то испытываю ко всем спящим, словно они знают нечто такое, что скрыто от меня навсегда.

Я смотрел на твое такое спокойное, тихое и отрешенное лицо, закрытые глаза с длинными ресницами я знал, что сон — этот маг и волшебник — отнял тебя у меня и заставил забыть обо мне и о только что промелькнувшем часе клятв и восторгов, и стонов; для тебя, я уже не существовал; я мог умереть, но это ничего не изменило бы.

Я жадно, даже с каким‑то незнакомым страхом смотрел на тебя в тот миг, когда ты стала для меня самой близкой.

И, глядя на тебя, я вдруг понял, что только мертвые принадлежат нам целиком, только они не могут ускользнуть. Все остальное в мире движется, изменяется, уходит, исчезает и, даже появившись, вновь становится неузнаваемым.

Одни лишь мертвые хранят верность. Теперь я на собственной шкуре убедился в том, что это так. И в этом твоя сила.

Ты помнишь, какой сильный ветер был в ту ночь? Я лежал, открыв глаза, и прислушивался к нему. Он завывал между домами.

Я боялся заснуть, мне хотелось окончательно отогнать от себя прошлое, развязаться с ним, и смотрел на твое лицо — между бровями у тебя залегла маленькая, едва заметная складка — я смотрел на тебя и в какое‑то мгновение мне показалось, что я вот–вот пойму нечто важное. Войду в какую‑то незнакомую ровно освещенную комнату, о существовании которой я до сих пор не подозревал…

И тут я почувствовал внезапно, как меня охватило тихое чувство счастья. Передо мной открылись какие‑то неведомые неожиданные просторы.

Затаив дыхание, я осторожно приближался к ним… Сейчас ты будешь смеяться. В тот миг, когда я сделал последний шаг, все исчезло, и я заснул…

Мейсон умолк на мгновение лишь для того, чтобы вытереть слезы, которые медленно катились из его глаз. — Мне кажется, что время, которое мы провели с тобой вместе, было нам подарено. Никогда раньше… Это были самые счастливые часы моей жизни, честное слово, Мэри…

Я раньше никогда не был так счастлив — с самого начала, с первой влюбленности, до того момента, когда мы смогли до конца отдавать себя друг другу, отдавать все свое тепло.

Я прекрасно помню, что когда в а тебя влюбился, у меня внутри что‑то переворачивалось, шля какие‑то непонятные сигналы. Я пытался взять себя в руки, сказать себе самому: будь выдержаннее, осмотрительнее… Но, Боже правый, это все равно, что остановить поезд, идущий на полной скорости!

В отличие от всего того, что когда‑то уже случалось со мной раньше, в этот раз, когда я уже не мог без тебя, уже ни для кого другого не оставалось места.

Для меня существовала только ты, как для тебя я, нас было только двое на этом свете, но тогда я не мот признаться тебе в этом.

А сейчас я должен сказать — ты взяла на себя все последствия наших отношений. Поначалу я не слишком серьезно относился к этому…

Для меня это было нечто совершенно романтическое, правда…

Ты говорила, что я был первым и единственным, кто помог тебе почувствовать себя женщиной, настоящей женщиной. Нам вдвоем было так хорошо… но, может быть, я был слишком категоричен в наших отношениях, может быть, я требовал от тебя невозможного?

Мейсон смотрел прямо перед собой, будто ничто уже не имело для него значения, будто вся его оставшаяся жизнь представлялась ему лишь бесконечным блужданием сквозь бесконечные сумерки.

— Никто никогда не сможет понять того, что было между мной и тобой, Мэри. Никто не сможет этого понять, кроме нас двоих.

Говорят, что это привилегия всех влюбленных, говорят, что все они испытывают одинаковые чувства, будучи при этом уверенными в своей исключительности.

Но я думаю, что у нас все было не так. Мейсон закрыл рукой глаза. Тон его голоса стал глухим и низким.

— Как странно… — сипло произнес он. — Странно, как иногда жизнь режет по живому. Мы опоздали на несколько лет… Мэри, нам с тобой надо было встретиться лет десять назад. Тогда мы оба были молоды, свободны, искренни, ничем и никем не связаны…

Мы ведь предназначались друг для друга самой судьбой! Никого другого не должно было быть! Ведь с момента нашей первой встречи прошло совсем немного времени, и я уже не мог себе представить существование без тебя.

И я знаю, что ты чувствовала по отношению ко мне то же самое. Кто‑то мог сказать, что мы вели себя неправильно, но мы не могли иначе.

Мы же любили друг друга, это была настоящая любовь. Но в этой любви ты все взяла на себя. Ты, а не я, поступала как настоящий мужчина, это тебе нужны были твердые плечи и крепкие мускулы.

Может быть, тогда все было бы хорошо. Хотя… нет, что это я…

Я снова рассуждаю как эгоист, который хочет, чтобы только ему было хорошо. Мне нужно было помочь тебе, а вместо этого я заставлял тебя поступать вопреки велениям твоего сердца, а оно было у тебя таким щедрым и великодушным, что в твоей душе всегда находилось место для всех — будь они даже отпетые негодяи. Ты была такой невинной и нежной…

Мейсон вдруг в отчаянии помотал головой и улыбнулся. Это была печальная улыбка. Это была улыбка человека, стоящего на краю могилы и спрашивающего: «А что, разве жизнь уже кончилась? Так скоро?»

Это была улыбка ребенка, впервые увидевшего море и спрашивающего: «Это и есть море? Такое пустое?»

Это была очень красивая и очень скорбная улыбка. Она исчезла с его лица столь же внезапно, как и появилась.

— После того, что я сделал, меня могут посадить в тюрьму. Но что мне осталось? Что мне теперь делать здесь, на свободе? Может быть, это и к лучшему…

Знаешь, что говорят многие в этом городе? Они говорят, что я могу сделать все, что угодно. В конце концов, я еще молод и могу начать все сначала. Я могу встретить новых женщин, найти жену. Людям не свойственно всю жизнь любить одного человека и всегда быть верным ему — так они говорят.

Говорят, что мы любим многих — матерей и дочерей, отцов и сыновей, мужей и жен, любовников и любовниц. Они говорят, что я еще встречу кого‑нибудь — если не в этом, то в следующем году, если не сегодня, то завтра.

Но для меня существовала и существуешь только ты, ты — единственная, Мэри…

Мейсон снова почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. В полумраке он не замечал, как покраснели его глаза и припухли губы.

Он сидел наедине с самим собой, не замечая, как в темноте его большая любовь отделяет его от настоящего.

— Что такое любовь? — дрожащим голосом проговорил он. — Ты можешь ответить мне, Мэри? Нет?.. В Тогда я попробую сам сказать об этом.

Любовь — это одинокая вещь, такая одинокая, как красивый камешек, который ты нечаянно найдешь на пляже и потом носишь в кармане брюк, тех, что редко надеваешь. Но он лежит там, и ты знаешь об этом… Он может быть с тобой всю жизнь — от рождения, до смерти. Ты и об этом знаешь. Любовь слепа, как обточенный водой камень, и одинока, как пустынный пляж. И ты знаешь об этом тоже. Мейсон снова замолчал.

— Знаешь, Мэри, что самое ужасное? — продолжил он через некоторое время. — Самое ужасное — это сны, которые меня преследуют. Я не могу спать, меня постоянно мучают какие‑то кошмары.

Эти сны будто душат меня. А, знаешь, если тебя разбудил посреди ночи внезапно привидевшийся тебе ужасный сон, то просыпаешься мгновенно, будто тебя швырнули на пол с постели. Последний раз мне снилась женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми, которые, обрамляли ее лицо, звучали, как песня. На ее лице блуждала улыбка. Эта улыбка как бы парила в пространстве и осталась даже после того, как сама женщина исчезла. Это была улыбка, которой улыбался кот из «Алисы в стране чудес». Улыбка, проникающая в тебя и потом никогда в тебе не умирающая. Улыбка, которую ты пронесешь с собой до последнего, до гробовой доски, и которая, как прекрасный цветок, расцветет по весне на твоей могиле: тебя не будет, но весна наступает всегда, даже после твоей смерти.

Когда ты умрешь, горы вокруг города останутся прежними, небо, как обычно, будет склоняться над домами и над теми, которые снесут, и над теми, которые построят. И будут понедельники, и люди будут ходить и ездить по улицам, сидеть в кафе и стоять в магазинах, пыхтеть в своих конторах, нежиться под теплыми и ласковыми лучами солнца на пляже, а ты умрешь…

А потом будет все продолжаться — и зима, и весна… И все женщины, которых ты знал, тоже умрут, за исключением одной единственной…

Кажется, я говорю о чем‑то не том…

Да, я имел в виду свой сон… Так вот, эта женщина с непонятно какими волосами улыбнулась мне и представилась. Она назвала твое имя, но это была не ты.

Лицо ее было каким‑то расплывчатым, отдаленным, но не твоим. Я это твердо знаю. А потом вдруг откуда‑то издалека, чистым детским голосом меня позвал мальчик. Он подбежал ко мне с футбольным мячом в руках, и его джинсы были ему коротки… И он звал меня. Это был…

Мейсон умолк и всхлипнул.

— Это был наш сын. Я даже не знаю, как его звали, ведь у него еще не было имени. А я пытался покрепче привязаться к сказочной улыбке. К тому странной формы полумесяцу, который расплылся с одной стороны, и его кусочек отломился, но я, извиваясь, чтобы удержаться, карабкался по нему вверх и… И я проснулся.

Я скатился с постели на пол и перед глазами моими снова и снова вставала эта улыбающаяся женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми.

Но это было не все. Сны не покидали меня. Я едва смог сомкнуть глаза, как увидел тебя сидящей почему‑то в моей конторе, в ведомстве окружного прокурора.

Ты была темноволосая, коротко стриженная, с неестественно большими черными глазами.

Ты должна была куда‑то ехать, до твоего отъезда у нас оставался час времени и мы каким‑то образом уже знали, что любим друг друга.

Подсознательно, мы были душами–близнецами, которых свели вместе, чтобы потом разъединить. Я хотел объясниться с тобой, но ты почему‑то не понимала ни одного слова по–английски.

«Ду ю спик инглиш?» — спросил я.

Ты улыбалась и только качала головой.

«Парле ву франсе?» — снова спросил я.

Ты снова отрицательно качала головой и еще больше смеялась.

«Шпрехен зи дойч?»

— «Нет, нет, нет…»

Ты все улыбалась и вдруг заговорила на каком‑то непонятном языке с совершенно отчетливыми дифтонгами и звуками, клокочущими в горле.

Потом ты ушла, я проводил тебя до автобуса, большого зеленого туристского автобуса, стоявшего у отеля «Кэпвелл».

Потом я каким‑то образом написал тебе письмо по–английски и передал тебе его. Не знаю, но каким‑то образом я понял, что ты хочешь получить мой адрес. Я отыскал мятый клочок бумаги.

У тебя нашелся старый карандаш, который почти не писал, его грифель сточился, но я все‑таки написал адрес. Мы безнадежно боролись со временем — и вот настала пора ехать. Мы поцеловались.

Кончик твоего языка, как шустрый котенок, крутанулся по моим губам и спрятался. Твои губы легко дотронулись до моих и упорхнули, как мокрый осенний листок на порывистом ветру.

Когда я проснулся, я почему‑то стал усиленно думать, как буду переводить твои письма с неизвестного мне языка.

Оказалось, что я лежу поверх одеяла. За окном было уже светло, но я не имел ни малейшего представления о времени. У меня было такое ощущение, что я где‑то забыл свою память.

Мне пришлось основательно напрячься, чтобы только вспомнить свое имя. А если бы меня спросили, сколько мне лет, я бы, наверное, ответил, что семнадцать. Моя голова напоминала мне сгнивший и кем‑то выброшенный апельсин. Я повернул голову, чтобы взглянуть на будильник, и тогда пространство, окружавшее меня, внезапно раскололось, и комната наклонилась.

Я снова упал на кровать и очутился в лифте. Это был лифт в отеле «Кэпвелл». Я нажал кнопку последнего этажа. Лифт двинулся вверх.

Он взмывал от этажа к этажу, как чайка: первый, второй, третий… Я думал о тебе: точно так же и ты поднималась в этом лифте, только в другой день. К тому же я был один, а ты — не одна.

Я ехал и чувствовал, что готов расплакаться из‑за того, что перед тобой захлопнулись двери всех лифтов.

Лифт медленно и бесшумно поднимался все выше и выше, но затем, вдруг, между какими‑то из верхних этажей лифт остановился и сразу погас свет.

Стало совсем темно. Но для меня страшнее всего было не то, что лифт остановился, и не то, что стало темно.

Самым страшным было то, что примерно через несколько мгновений после того, как лифт остановился и погас свет, кабина снова начала двигаться, но не равномерно, как прежде, а рывками.

Казалось, что кто‑то забрался в машинное отделение и при помощи ручной лебедки, которой пользуются, когда нет электрического тока, медленно, но верно подтаскивал меня к себе…

Знаешь, Мэри, мне стало жутко. Когда застреваешь в лифте и выключается свет, становится по–настоящему темно. Над тобой нет абсолютно ничего — ни солнца, ни темного неба, нет бледных звезд, нет луны за горизонтом, создающих иллюзию светлого неба. Нет хотя бы отдаленного электрического освещения, ни четырехугольного окошечка, к которому хочется прильнуть, ни туристского костра в долине между горами.

Нет ничего — ты в центре тьмы… Если ты вытянешь руку вперед, то почувствуешь, что тьма эта какая‑то твердая, металлическая, и она плотно–плотно окружает тебя.

Если ты заперт в лифте, но свет горит, у тебя есть хоть какая‑то уверенность. Он светит тебе и приносит утешение, но, когда ты заперт в лифте и кругом темно, уверенность пропадает, тебе кажется, что лифт — живое существо, он сжимается вокруг тебя, и ты будешь раздавлен им…

Это лишь вопрос времени… В первую минуту, когда лифт остановился, я почувствовал страх — откровенный первородный страх.

Это был такой страх, который сразу же накрепко в тебя вцепляется и заставляет дрожать: без смысла и цели, без начала и конца. Он забирается куда‑то под диафрагму в желудок и сердце, он тошнотворно подкатывает к горлу…

Я почувствовал, как мне трудно дышать, у меня пересохло во рту, в ушах зашумело. Я прислонился к стене, которая, к счастью, нашлась в этой кромешной темноте.

Если бы я мог что‑нибудь видеть в этой тьме, то у меня перед глазами все плыло бы.

Однако темнота была такой плотной, что в ней не нашлось места даже для головокружения; и для того, чтобы что‑то поплыло перед глазами, нужно для начала, чтобы оно было сначала устойчивым.

Нет ничего хуже беспричинного прозрачного страха. Страха без названия. Когда знаешь, чего следует бояться, можно приготовиться к сопротивлению, можно собраться с силами.

Я решил, что где‑то наверху стоит человек, который подтягивает лифт лебедкой. Я знал, что мне во что бы то ни стало нужно выбраться отсюда, прежде чем я успею подняться до самого верха, а если не удастся, то этот человек будет ждать меня там с какой‑то ужасной целью. Лифт тем временем стал понемногу подниматься вверх, и я с каждым мгновением боялся все сильнее и сильнее. А потом лифт стал подниматься быстрее, и вдруг он остановился возле последней двери на последнем этаже.

Он невыносимого страха сердце у меня ужасно дрожало, и я почувствовал, как начинаю задыхаться. Это тесное замкнутое пространство словно сжималось вокруг меня, но, чтобы не быть раздавленным, я уперся руками и ногами в стенки лифта, а они сближались все быстрее и быстрее.

Я чувствовал, как начинаю задыхаться, мне становилось все хуже и хуже и — я проснулся. Было еще совсем рано, но я уже не мог заснуть. Во мне поселилось множество чудовищ — много каких‑то призраков вертелось среди окрестных холмов. Они не давали мне покоя. Да самое забавное в моих снах то, что они всегда кончаются плохо для всех кроме меня. Вдруг он встрепенулся:

— Мэри, родная, ты плачешь? О, не следует этого делать, не надо. Не пугайся, тебя никто не увидит. Но лучше было бы, если бы ты успокоилась. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки, милая. Так нельзя, так просто нельзя. Мы не можем себе этого позволить. Мы должны держаться. Ну вот. Вот и хорошо. Ты у меня умница. Ты просто молодчина. Нам ведь нельзя сдаваться, мы должны по другому смотреть на это. Надо радоваться тому, что мы имеем, а не жалеть о том, чего у нас нет. Тому, кто счастлив, конечно, приятно хотеть еще чего‑то, но ведь хорошие времена выпадают так редко. Ни у кого нет права на счастье. Думать, что ты его достоин, значит обречь себя на несчастье. Помни, Мэри, дорогая — ничто не бывает напрасно, у всего есть смысл. Даже если он и непонятен нам на вид. Мы должны быть благодарны Богу не только за те крохи милосердия, которыми он нас наградил, но и за саму нашу жизнь.

Он сделал несколько движений руками, словно успокаивая, незримо находящегося рядом с ним призрака, затем упал на бок и лежал еле дыша, обессиленный, с одной только надеждой, что ему удастся найти свой путь в этом мире, так обманчиво похожий на прежний знакомый мир.

Однако в этом мире Мейсон теперь должен был жить один. То что раньше ему казалось далеким и неведомым, теперь, с уходом Мэри обрело черты настоящего и никто не мог помочь ему справиться с мыслями, снами и предчувствиями. Нормальная, пусть даже нелегкая жизнь была теперь так далеко, словно с тех пор прошли годы. Все переменилось в одночасье и, словно тяжелым тучи повисли над его головой. Мейсон был уверен в том, что в этом мире нет справедливости, а потому он должен устанавливать ее сам. Однако его попытки самостоятельно совершить акт правосудия провалились. Наступило время мучительного прозрения и осознания своего места в этом мире.

Уединившись в дальнем углу в своей заваленной гигантскими декорациями и предметами квартире вместе с Кортни, Перл был вынужден отвлечься, когда к нему подбежал Оуэн Мур.

— Мистер президент, — прошамкал он, — …то есть …Леонард. Мы с друзьями хотели бы немного потанцевать. Нельзя ли включить какую‑нибудь музыку?

— Разумеется. Подождите одну минуту. Он сбегал за небольшой переносной магнитолой, которая стояла на одном из шкафов.

— Вот, я, разумеется, не стану развлекать вас записями оркестра морской пехоты, который всегда обслуживает президента. Думаю, что на этот раз можем обойтись чем‑нибудь попроще, вроде Фрэнка Синатры и Майкла Джексона.

Подбежавшая к нему Элис с радостью захлопала в ладоши:

— Я люблю Майкла Джексона! Давайте будем танцевать «Лунный танец».

— Ты имеешь в виду «Лунную походку», — уточнил Перл.

— Да, да, конечно.

— Идет.

Перл вставил кассету и пациенты психбольницы стали весело прыгать под звуки ритмичной музыки Майкла Джексона. Перл на минуту покинул Кортни и подошел к Келли, которая одиноко стояла в углу. На лике ее была написана такая мука, такое страдание, что Перл не выдержал и участливо спросил:

— Келли, с тобой все в порядке?

Она тут же замотала головой:

— Не беспокойся. Перл, я хорошо себя чувствую. Мне просто стало немного грустно одной.

Перл наклонился и заглянул ей в глаза:

— А почему ты грустишь?

Она вдруг опустила голову, кусая губы.

— Ну, что такое? Не надо печалиться. Посмотри, как веселятся наши спутники. Может быть ты тоже потанцуешь вместе с ними.

Келли пожала плечами:

— Я не знаю… Я забыла как это делается. Перл рассмеялся:

— О, это очень просто. Нужно только двигаться в такт музыке и не забывать, что от этого люди получают наслаждение.

Келли грустно улыбнулась:

— Ты знаешь, Перл, в нашей клинике мне почти никогда не бывает весело. Вернее… Никогда не бывало раньше, до тех пор пока не появился ты.

Перл удовлетворенно рассмеялся

— Да, по–моему, я немножко расшевелил это сонное царство. Без меня бы доктор Роулингс сделал бы изо всех пациентов бессловесных роботов, которые подчиняются одной его команде.

Келли вскинула голову:

— Но ведь доктор Роулингс говорит, что пациенты должны во всем, обязательно, повиноваться врачу, иначе не получится полного выздоровления.

Перл пожал плечами:

— Ну и что? Ты чувствуешь какое‑нибудь улучшение своего состояния с тех пор, как доктор Роулингс стал применять свои методы лечения к тебе.

Келли на мгновение задумалась.

— Да… — с сомнением произнесла она. — Наверно мне уже лучше. Когда я попала в клинику доктора Роулингса, я вообще ничего не помнила. Я видела вокруг себя только незнакомые лица и даже мои родители были для меня какими‑то чужими. Ну, знаешь, как воспитатели. Мне казалось, что я прожила с ними какое‑то время, но это время давно прошло.

— А теперь?

— А теперь я уже вспомнила почти всех, кого когда‑то раньше. В этом мне помог доктор Роулингс. Он говорит, что только ого методы позволяют вылечить людей и сделать их нормальными.

— А ты что, считаешь себя ненормальной?

— Наверное, — пожала плечами Келли. — Доктор Роулингс говорят, что я больная и мне требуется продолжительный курс лечения, чтобы вернуться к тому состоянию, которое было прежде.

Поря махнул рукой:

— Да брось ты, Келли, все это ерунда. Доктор Роулингс сам точно такой же больной, как все, кто находиться у наго в клинике. Точнее говоря, многие из его пациентов значительно нормальнее я здоровее, чем сам.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она недоуменно.

Перл рассмеялся:

— Зияешь, по этому поводу я даже сочинил рассказ. Келли крайне изумилась:

— А ты пишешь рассказы?

— В этой больнице от тоски и скуки не только рассказы, но и романы начнешь писать. Что же еще здесь делать целыми днями, если доктор Роулингс не позволяет ходить по коридорам, покидать свою комнату после отбоя, и просто веселиться. Остается только — собственные мысли, с которыми ты всегда находишься наедине. Подумай сама, Келли, ведь это же невозможно сидеть целыми днями взаперти, в этой палате, словно в клетке, пытаться вытянуть Оуэна на разговор или, иногда, через окошко заигрывать с медсестрами.

— Так ты нашел способ развлечения в том, чтобы писать рассказы?

Перл рассмеялся:

— Ну, если хочешь, можешь назвать это и так, хотя, честно говоря, я думаю, что это скорее способ размышления о том, что происходит вокруг. Таким образом мне проще смотреть на мир. Да и время, надо сказать, таким образом проходит гораздо быстрее. Знаешь, я хоть и попал в эту больницу но своей собственной воле, однако находиться долго здесь не могу. Слишком гнетущая атмосфера в этих стенах

Она сочувственно посмотрела на него:

— Да, после того, как ты привел нас к себе домой я понимаю, чем ты жертвовал, отправляясь в клинику доктора Роулингса. Но ведь ты не бросишь меня? — она с надеждой посмотрела ему в глаза.

— Нет, нет, — поспешно сказал он. — Я останусь с вами.

Келли посмотрела в ту сторону, где, задумчиво глядя на пляшущих пациентов клиники, сидела Кортни Кэпвелл.

— А как же… — протянула Келли. Заметив ее взгляд. Перл оглянулся:

— А, ты имеешь в виду К оргии. Она славная девушка и все понимает. Конечно, ей хотелось бы побольше времени проводить со мной, но увы, я слишком занятый человек. Дела требуют моего присутствия в клинике.

Келли понимающе посмотрела на него и опустила голову. Наступила неловкая пауза, которую нарушали лишь звуки музыки и вопли радующихся жизни пациентов. Наконец, она подняла голову, словно очнулась.

— Перл, ты что‑то говорил о своих рассказах.

— Да, я прошу у медсестры, миссис Коллинз бумагу я пишу по вечерам, когда все коридоры клиники заперты, и санитары следят за тем, чтобы никто не выходил из палат. Хочешь я прочитаю тебе то, что написал в последние дни.

Она огляделась по сторонам:

— Ты думаешь здесь будет удобно?

Перл улыбнулся:

— Мы пройдем с тобой в другую комнату.

— А как же Кортни?

— Ничего, я ей все объясню. Она поймет.

— Но, может быть, ей тоже захочется послушать?

Перл пожал плечами:

— Не знаю, не думаю. Вообще, честно говоря мне не хотелось бы делиться с ней этим. Пусть это будет наша небольшая тайна.

Келли кивнула:

— Ну хорошо. Я согласна. Перл положил ей руку на плечо:

— Я сейчас окажу Кортни, что нам необходимо обсудить наши дела в клинике и вернусь.

Он быстро направился к Кортни и стал объяснять ей что‑то, горячо жестикулируя. На лице девушки появилось выражение глубокого разочарования и угрюмо насупившись она отвернулась в сторону. Перл попытался еще что‑то сказать ей, однако она разочарованно махнула рукой.

Спустя несколько мгновений он подошел к Келли.

— Ну вот, все улажено.

Келли с сомнением посмотрела за его плечо:

— По–моему, ты обидел ее,

— Ничего страшного. Должны же быть и у меня какие‑то тайны. Идем.

Он взял Келли под локоть и потащил ее в маленькую соседнюю комнату, где мебелью служили две огромные бутафорские кровати я табуретки будто бы сделанные для Кинг–Конга.

— Здесь, конечно, не слишком комфортно, — улыбнулся Перл. — И музыка не слишком мешает.

Они устроились па кровати поудобнее и Перл вытащил из кармана больничных брюк несколько листков плотно сложенной бумаги.

— Ты всегда носишь их с собой? — поинтересовалась Келли.

— Нет. Просто это последнее, что я написал. Буквально вчера. Ну вот, слушай. Рассказ называется «Больная больница».

Он развернул листочки и стал читать написанный мелким я убористым почерком текст: «Однажды я заболел. У меня воспалился желчный пузырь. Мне должны были сделать операцию. Мой личный врач порекомендовал мне клинику «Офелия».

— У нее очень хорошая репутация, — сказал он. — Думаю, что вы не разочаруетесь, если обратитесь за помощью туда.

Я согласился.

На следующий день я приехал в эту клинику и меня провозили в кабинет дежурного врача. Это был мужчина лет пятидесяти, худой и бледный. Он встал с кресла и вынул изо рта градусник.

— Извините, у меня почти тридцать девять. И состояние не слишком хорошее.

Я поинтересовался:

— Что, грипп?

Он уныло махнул рукой:

— Да кто его знает.

Несмотря на температуру, он привел меня в палату я посоветовал немедленно лечь. Потом вошла молоденькая хорошенькая медсестра, чтобы сделать мне болеутоляющий укол. Она слегка прихрамывала.

— Ох, если бы знали вы, сэр, — сказала она виновато улыбаясь. — Как в эту сырую погоду у меня разыгрывается радикулит.

Немного погодя явился профессор T рву мл, который назавтра должен был меня оперировать. Именно о вам говорил мне мой личный врач, рекомендуя мне его, как лучшего специалиста по заболеваниям пищеварительного тракта. Это был молодой, энергичный, обаятельный человек.

— Вам, честно говоря просто повезло, — с улыбкой сказал он. — Вряд ли кто‑нибудь лучше меня разбирается в болезнях желчного пузыря. Уж вы мне поверьте.

С этими словами он почему‑то оглушительно расхохотался.

— Завтра утром я займусь вами. Послезавтра другие займутся мной.

Я посмотрел на него с легким недоумением:

— Что это значит?

— Как вы не понимаете? Моему желчному пузырю тоже капут.

И он сделал такое движение как будто выбрасывал что‑то в помойку.

— Но у меня дело обстоит хуже, гораздо хуже. В вашем случае мы хотя бы знаем как и что, а вот у меня… У меня картина, — как бы вам сказать? Очень и очень не ясная. Разрезать недолго, а вот что там найдешь?

И он снова неудержимо расхохотался:

— Так говаривал мой учитель, профессор Риппер, и был прав несмотря на все научные достижения.

С этими словами профессор Траумп положил руку себе на живот с правой стороны и нажал. На лице у него появилась страдальческая гримаса.

— Ох–хо–хо… Боюсь что… Извините, я сяду — Сейчас пройдет… Схватит, а потом отпустит… Нет, нет, ради Бога не волнуйтесь — приступы у меня бывают только во второй половине дня. Утром никогда, это исключено.

Мы приятно побеседовали, а, прощаясь он сказал:

— Знаете, наш босс, директор клиники, очень хотел зайти поздороваться с вами. Он мне об этом сам сказал. Он просит его извинить. К сожалению, утром у него случился… Ну не то чтобы инфаркт, но… Вы же понимаете, когда плохо с сердцем — вам нужен покой.

Потом пришла, старшая сестра из ночной смены. Я заметил, что она хватается все время за правую щеку. Я спросил ее из вежливости:

— Что, зубы болят?

Она сокрушенно махнула рукой:

— Да, и не говорите. Не дай вам Бог подхватить, воспаление тройничного нерва. С ума можно сойти, ей Богу, с ума сойти… Даже хорошо, что я сегодня работаю в ночную смену, мне все равно не заснуть.

Она улыбнулась через силу, а я ошарашено уставился на нее:

— Извините, мисс, у вас в клинике «Офелия», что весь персонал болен?

Она удивленно вскинула голову:

— А как же, недаром наша клиника самая знаменитая.

— Не понимаю…

— Да все очень просто, — воскликнула она и тут же схватилась за щеку. — Ой, простите, э… я чуть не забыла о том, что у меня болит зуб.

Пока она не забыла о том, что разговаривает со мной, я еще раз спросил:

— Скажите, а почему же ваша клиника самая знаменитая?

Она еще немного подержалась за щеку, а потом сказала:

— Понимаете, это называется словом психотерапия. У нас тут самый передовой из всех известных психотерапевтических центров.

— Разве?

— Скажите, вы когда‑нибудь раньше лежали в больнице? — спросила она.

— По правде говоря нет. Она радостно улыбнулась:

— Вот по этому вы и не понимаете. Что самое неприятное в больнице? Думаете болезнь? Нет. В больнице самое неприятное то, что приходиться смотреть на здоровых людей. Наступает вечер. Вы прикованы к постели, а врачи, медсестры, словом весь персонал, разбредается по городу. Кто — домой, кто — в гости, кто — в ресторан, кто — в театр или кино, кто — на свидание. Это действует угнетающе — уверяю вас, сразу чувствуешь себя инвалидом — и сказывается на течении болезни, а вот если умирающий видит вокруг себя одних полупокойников он чувствует себя королем. Вот почему мы здесь творим чудеса. Кстати мы не пускаем к больным родственников и знакомых, чтобы ограничить их от неприятных ощущений. Ну и, наконец, наши врачи, хирурги, анестезиологи, медсестры и так далее все до одного серьезно больны. По сравнению с ними наши пациенты чувствуют себя сильными и здоровыми. И не только чувствуют себя такими, они действительно выздоравливают. Иногда даже без помощи лекарств. А ведь, когда ложились к нам, многие были уже одной ногой в могиле».

Келли слушала его затаив дыхание.

— Неужели ты сам все это написал? — недоверчиво спросила она.

— Разумеется, — пожал плечами Перл. — А кто же еще.

— Ты молодец, — восхищенно протянула она, — у тебя богатая фантазия. Ты, наверное, учился в каком‑нибудь приличном университете.

Перл махнул рукой:

— Это не имеет отношения к образованию. Просто у моего отца была очень хорошая библиотека и в детстве я очень любил читать. Наверно, именно поэтому, я люблю писать. Я теперь часто думаю о том, что если бы жизнь моя сложилась как‑то по иному я бы не смог без этого. Правда, иногда я испытываю глубокое отвращение к бумаге и к тому, чтобы излагать на ней свои мысли. Наверное такое иногда бывает со всеми, кто обращается к этому ремеслу.

Келли слушала с таким вниманием, которое наверняка польстило бы любому пишущему человеку.

— Перл, прочитай что‑нибудь еще. Мне очень нравится твой стиль.

Он улыбнулся:

— Тебе повезло. Я захватил с собой еще один рассказик. Он посвящен как раз тому, о чем я тебе сейчас сказал. Я назвал его «Тайна писателя».

Она улыбнулась и с надеждой посмотрела на него:

— Ты знаешь, Перл, я бы сидела вот так с тобой целыми днями. Ты такой интересный собеседник, После того, как я провела уже несколько месяцев в этой клинике, мне казалось, что я уже больше никогда не смогу встретить нормальных людей.

Он махнул рукой:

— Ну что ты, Келли, все будет хорошо, ведь твои дела идут на поправку, а это значит, что в клинике долго ты не задержишься. Во всяком случае я надеюсь на это.

Она улыбнулись:

— Я тоже. Читай.

Перл пошелестел бумажками и, прислонившие» высокой спинке кровати сказал:

— Этот рассказ я назвал «Тайна писателя».

— Извини, Перл, я на минуточку перебью тебя, — осторожно сказала Келли.

— Что тебя интересует? Говори.

Она нерешительно взглянула на него:

— Ты такой умный, такой добрый, такой великодушный.

Перл рассмеялся:

— Я еще никогда не слышал в свой адрес столько лестных эпитетов. Доктор Роулингс предпочитает называть меня злостным нарушителем больничного режима и сыпать угрозами. Что ты хотела узнать?

— Я хотела спросить, почему ты работаешь дворецким в нашем доме? По–моему, это занятие не для тебя. С твоими способностями ты мог бы добиться гораздо большего.

Перл как‑то виновато посмотрел на нее:

— Если ты не возражаешь, Келли, мы вернемся к этому разговору как‑нибудь попозже. Я думаю, что сейчас еще рановато говорить об этом. Она с надеждой посмотрела на него:

— Но ведь ты расскажешь мне о своей жизни.

Он торжественно приложил руку к груди:

— Обещаю.

— Только не забудь о своем обещании.

— Не забуду.

— Ну так я начну читать.

— Хорошо.

Он немного прокашлялся и приступил к чтению — «Я человек конченный, но счастливый. Хотя до сих пор я не испил своей чаши, кое‑что осталось — совсем не много правда, надеюсь вкусить все до последней капли, если только еще поживу: я достиг весьма преклонного возраста и, видимо, протяну недолго.

Вот уже много лет все твердят, что я переживаю творческий упадок, что как писатель я окончательно бесповоротно выдохся. Об этом если прямо та не говорят, то думают про себя. Каждая моя новая публикация воспринимается, как очередной шаг вниз по наклонной плоскости и так, скатываясь я оказался в тупика

Все это — дело моих рук. Медленно, но верно более тридцати лет, шел я сознательно по заранее продуманному плану к катастрофе.

Иными словами — спросите вы меня, ты сам хотел этого краха, сам вырыл себе яму.

Вот именно, леди и джентльмены, именно так я своем творчестве я достиг блестящих высот. Я пользовался широкой известностью и всеобщим признаниям. Короче говоря преуспел и мог бы пойти значительно дальше. Стоило только пожелать и я бы без особых усилий достиг бы полной и абсолютной славы.

Но я не пожелал.

Более того — я выбрал совсем иной путь. С достигнутой высоты — а я добрался до очень высокой отметки, пусть не до самой вершины Гималаев, но до Килиманджаро во всяком случае, — предпочел медленный спуск.

Решил проделать в обратном направлении тот же самый путь, который на подъеме одолел мощными рывками. Мне предстояло пережить всю горечь жалкого падения. Жалкого, заметьте, только на первый взгляд, ибо я в этом постепенном сползании находил истинное наслаждение. Сегодня вечером я вам все объясню. Раскрою, наконец, столь долго хранимую тайну. Страницы своей исповеди я запечатаю в конверт с тем, чтобы они были прочитаны лишь после моей кончины.

Мне было уже сорок лет и я буквально упивался собой на всех парусах носясь по морю успеха. Как вдруг, в один прекрасный день прозрел.

Мировая слава, панегирики, почести, популярность, международное признание — именно к ним я стремился всей душой — вдруг предстали мне в своем неприкрытом ничтожестве.

Материальная сторона славы меня не интересовала. Я к тому времени был уже достаточно богат. А все прочее? Овации, упоение триумфом, ослепительный мираж, ради которого столько мужчин и женщин продали душу дьяволу?

Каждый раз, когда мне доводилось вкушать лишь крупицу этой манны небесной, я ощущал во рту горький, тошнотворный привкус. Что есть наивысшее проявление славы? Спрашивал я себя. Да просто, когда ты идешь улице, а люди оборачиваются и шепчут: смотри, смотри, вот он. Не более того! Причем заметьте, даже это весьма сомнительное удовольствие, выпадает лишь на долин сомнительных политических деятелей или самых прославленных голливудских кинозвезд. Что бы в наши дни обратили внимание на простого писателя — уж и не знаю что должно произойти.

К тому же есть и оборотная сторона медали. Знаете ли вы в какую повседневную пытку превращается жизнь знаменитого писателя: бесконечные юридические обязательства, письма, телефонные звонки почитателей, интервью, встречи, пресс–конференции, выступления по радио, и тому подобные вещи.

Но не это меня страшило. Гораздо более настораживало и беспокоило другое.

Я заметил, что каждый мой успех, лично мне не приносивший удовлетворения, многим причиняет глубокие страдания. О, какую–жалость вызывали у меня лица друзей и собратий по перу в самые радужные моменты, моей творческой жизни! Отличные ребята, честные труженики, связанные со мной старинными узами дружбы и общими интересами, — ну почему они должны страдать?!

И когда я взвесил все разом, осознал: сколько боли приносит окружающим одно мое страстное желание преуспеть во что бы то ни стало. Каюсь — прежде я об этом не задумывался и задумавшись почувствовал угрызения совести.

А еще я понял: если и дальше буду продолжать восхождение, то обрету на этом пути новые пышные лавры. Но у скольких людей при этом будет тоскливо и мучительно сжиматься сердце? А разве они этого заслужили! Мир щедр на страдания всякого рода, но зависть оставляет самые глубокие, самые кровоточащие, долго и с огромным трудом зарубцовывающиеся раны, заслуживающие безусловного сочувствия.

Я обязан искупить свою вину, вот что. И тогда я принял окончательное решение: мне дано — слава Богу — сделать много добра. До сих пор я, баловень судьбы, все больше огорчал себе подобных, а теперь начну утешать и воздам им сторицей. Положить конец страданиям — это ли не радость? И разве радость не прямо пропорциональна предшествующему ей страданию? Надо продолжать писать не замедляя рабочего ритма, не создавая впечатления добровольного отступничества: последнее было бы слабым утешением для моих коллег.

Нет, надо всех одурачить, ввести в заблуждение, утаить талант в самом расцвете, писать все хуже и хуже, притворившись, что вдохновение иссякло и приятно поразить людей, ожидающих от меня новых взлетов — падением, крахом.

Задача была легкой лишь на первый взгляд, ибо это только кажется, что создание вещей серых, откровенно посредственных не требует больших усилий.

На самом деле все значительно труднее. Тому есть две причины.

Во–первых, мне предстояло раскачать критиков, заставить преодолеть их привычку к восхвалению. Я к тому времени принадлежал уже к категории маститых писателей, с прочной репутацией, высоко котирующейся на эстетической ярмарке. Воздавать мне почести стало уже правилом, требующим строгого соблюдения, а критики — известное дело, — если уж разложат все по полочкам, поди заставь их отступиться от собственного мнения! Заметят ли они теперь, что я исписался или так я будут упорствовать в своих льстивых оценках?

И второе. Кровь — тоже ведь не водица. Думаете мне легко было обуздывать в себе неудержимый порыв гения. Как бы я не старался казаться банальным и посредственным, свет одаренности с его магической силой может просочиться между строк и вырваться наружу. Притворяться для подлинного художника мучительно, даже если хочешь казаться хуже чем ты есть.

И все‑таки я хочу с гордостью сказать, что мне это удалось. Я годами укрощал свою неистовую натуру. Я научился так тонко и изощренно симулировать бездарность, что одно это могло служить доказательством великого таланта.

Я писал книгу за книгой слабее и слабее. Кто бы мог подумать, что эти вялые, невыразительные, лишенные образов и жизненной достоверности суррогаты вышли из‑под моего пера? Это было медленное литературное самоубийство.

А лица моих друзей и коллег с каждым моим новым изданием все светлели и разглаживались. Я их бедняг постепенно освобождал от тяжкого бремени зависти и они вновь обретали веру в себя примирялись с жизнью, более того — начинали по–настоящему меня любить, расцветали одним словом.

Как долго я стоял им поперек горла! Теперь же осторожно и заботливо я врачевал их раны, доставляя им громадное облегчение.

Стихали аплодисменты. Я уходил в тень, но был доволен судьбой.

Я больше не слышал вокруг себя лицемерного восхищенного ропота. Меня обволакивала искренняя горячая волна любви и признательности. В голосе товарищей я стал различать искренние, чистые, свежие нотки, как в старые добрые времена, когда мы все были молоды и не ведали превратностей жизни.

Как же так — спросите вы меня, — значит ты писал только для нескольких десятков своих коллег? А призвание? А публика? А огромное число ныне здравствующих и грядущих мне на смену, которым ты тоже мог бы отогреть душу? Значит такова цена твоему искусству. Значит так скуден был твой дар?

Отвечу: да, действительно, долг перед друзьями и собратьями по перу ничто по сравнению с обязательствами перед всем человечеством Но ближнего своего, неведомую мне публику, рассеянную по всей планете, грядущее поколение второго тысячелетия, я ничем не обделяя.

Все это время я тайно вершил возложенное на меня всемогущим Господом Богом, творя на крыльях божественного вдохновения, я написал книги, отражающие мою подлинную суть. Они способны вознести меня до небес, до самых вершин славы. Да, они уже написаны я уложены в большой ларец, который я держу у себя в спальне. Двенадцать томов, вы прочтете их после моей смерти.

Тогда у друзей уже не будет повода для переживаний. Мертвому легко прощают все, даже бессмертные творения. Друзья лишь усмехнутся снисходительно и скажут, качая головой: «Каков мерзавец, всех провел! А мы‑то думали, что он окончательно впал в детство». Так или иначе вам…

На этом запись обрывалась, старый писатель не смог закончить, потому что его настигла смерть. Его нашли сидящим за письменным столом. На листе бумаги, рядом со сломанным пером, неподвижно лежала в самом последнем высоком успокоении убеленная сединами голова.

Прочитав послание близкие прошли в спальню, открыли ларец и увидели двенадцать толстых стопок бумаги: в каждой сотня страниц. Совершенно чистых, без единого знака».

Перл умолк. Келли с восторгом смотрела на него.

— Это просто здорово, — после некоторой паузы сказала она. — Перл, ты молодчина! Я восхищаюсь тобой!

Он улыбнулся:

— Я рад, что тебе понравилось. Хотя, честно говоря, мне кажется, что все это я делаю от скуки. Если бы я находился в каком‑нибудь другом месте или в другое время я бы наверняка не стал писать. Скорее всего так и произойдет после того, как я покину эту треклятую клинику.

— А что тебя еще интересует?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вообще, в жизни.

— О… — протянул Перл. — Меня многое интересует. Скачки, подводная охота, книги, интересные женщины, любовь…

Он многозначительно посмотрел на Келли. Ее щеки вспыхнули и она тут же опустила глаза. Перл вдруг понял, что испытывает к этой девушке нечто значительно большее чем просто сочувствие и жалость. Ему нравились ее грустные голубые глаза, немного вздернутый нос, выразительные чувственные губы. Несмотря на некоторую худобу, она была очень привлекательная и, без преувеличения можно сказать, сексапильной девушкой. Этого не мог скрыть даже грубый больничный халат под которым скрывалась ее стройная хрупкая фигура. Перл вдруг ощутил в себе какую‑то бесконечную нежность и желание сделать все на свете только по одному, даже не выраженному в словах, а лишь во взглядах и жестах, желанию. В этот момент он вдруг подумал о том, что готов дать клятву себе самому. Клятву — заботиться о ней, опекать ее и защищать. Рука его медленно потянулась к ее прямым, спадавшим на плечи волосам, но в этот момент их уединение было нарушено.

В комнату с радостным визгом вбежали Оуэн Мур и Элис. Взявшись за руки, они весело плясали под громкие звуки ритмичной музыки.

Увидев Перла, Оуэн радостно воскликнул:

— Мистер президент, присоединяйтесь к нам. Мы бы очень хотели увидеть вас в нашей компании.

Перл с улыбкой взглянул на Келли:

— Ну, что скажешь? Потанцуем немного?

Она смущенно опустила глаза:

— Ты знаешь, мне не очень хочется сегодня танцевать.

— Я бы лучше еще раз послушала, как ты рассказываешь какую‑нибудь интересную историю или читаешь свой рассказ.

Перл не успел ответить, как Оуэн Мур воскликнул:

— Мы, конечно понимаем, что вы высокое официальное лицо, господин президент, но может быть вы сможете уделить нам несколько минут своего внимания. Нам очень не хватает вас.

Перл кивнул:

— Хорошо Оуэн, если вы так просите я готов присоединиться к вам, но к сожалению, первая дама, — с этими словами он показал рукой на Келли. — Просит чего‑либо более спокойного и торжественного. Как вы думаете, можем ли мы исполнить ее желание?

Мур скромно потупился:

— Как вице–президент я, разумеется, не могу не исполнить желания первой леди.

Перл широко улыбнулся. Повернувшись к Келли, он спросил:

— Что бы вы хотели, уважаемая леди?

Она смущенно потупилась:

— Я не знаю…

Перл на мгновение задумался:

— А, — воскликнул он, поднимая высоко вверх указательный палец. — Я знаю, наш сегодняшний вечер был бы не полным без торжественной речи президента.

Мур захлопал в ладоши:

— Просим, просим, господин президент!

— Хорошо, я сейчас иду. Отправляйтесь в овальный кабинет белого дома. Ваш президент прибудет через минуту.

Когда Оуэн и Элис вышли, Перл аккуратно сложил листки бумаги с написанными им рассказами и сунул их под матрац кровати.

— Что ты делаешь? — спросила Келли. Он улыбнулся:

— Здесь будет надежнее. Еще неизвестно, когда я могу выбраться из этой психушки и что они сделают там с моими произведениями. Пусть полежат тут до лучших времен. Думаю, что им ничего не грозит. К тому же кроме тебя мне некому их читать. Сама понимаешь, я не могу собрать пациентов клиники доктора Роулингса в общей комнате и зачитывать им с листа свои новые рассказы. Тогда доктор Роулингс действительно решит, что я сумасшедший и уж в таком случае мне от усиленного курса лечений не отделаться. Она грустно улыбнулась:

— Может ты и прав…

Сделав свое дело, Перл удовлетворенно потер руки.

— Так, с этим мы покончили, теперь перейдем к более приятной части вечера. Торжественная речь президента это совсем другое дело. Здесь можно плести все что угодно и сколько угодно. По моему это нравится всем в клинике, как ты считаешь, Келли?

Она скромно пожала плечами:

— Я не знаю, Перл, мне кажется, что у тебя очень хорошо получается, но верит ли этому доктор Роулингс?

— Да, — с сомнением произнес Перл. — Именно в этом и состоит вопрос. Ну что ж, по моему до сих пор мне пока удавалось морочить ему голову. Что будет дальше… Во всяком случае раз уж я однажды вошел в эту роль, надо продолжать оставаться самим собой. Разумеется, я мог бы с завтрашнего утра считать себя, к примеру, Александром Македонским или Наполеоном. Я мог бы превратиться в собаку и бегать по клинике на четвереньках, поднимая ногу у каждого столика. Все это довольно просто, но мне, честно говоря, больше нравится изображать известных личностей из нашей собственной истории. Как ты считаешь у меня хорошо получается?

Келли кивнула:

— Да, у тебя настоящий актерский дар. Если бы я не знала кто ты я бы на самом деле подумала, что ты страдаешь манией величия.

Перл надул губы, изображая Авраама Линкольна. Приняв горделивую позу он вскинул вверх голову и произнес:

— Я пришел сюда чтобы дать свободу и справедливость! Я буду исполнять эту великую миссию, возложенную на меня американской нацией, до тех пор пока нация верит в меня, — торжественно провозгласил он, изображая великого освободителя негров.

Затем, приняв свой обычный вид он повернулся к Келли и сказал:

— Голливуд теряет в моем лице прекрасного исполнителя на роль президентов. Правда, может быть я но слишком гожусь на роль отца нации по внешним данным, однако чудеса грима, думаю, смогли бы сделать из меня настоящего Линкольна или Джорджа Вашингтона. Ну да ладно, похоже наши друзья заждались торжественной речи президента. Нам пора.

Он потянул Келли за руку:

— Сейчас я буду всех развлекать.

Они вышли в комнату, где по прежнему гремела музыка и Оуэн Мур, Джимми Бейкер и Элис веселились, выделывая довольно нелепые танцевальные движения. Перл остановился посреди комнаты и, чтобы привлечь к себе внимание, поднял руку.

— Друзья мои, я прошу тишины

— Тишины! Тишины! — воскликнул Мур. — Сейчас мы услышим нашего президента.

Он выключил музыку и в воцарившемся молчании Перл воскликнул:

— Поскольку дело освобождения американской нации от расовых предрассудков и социального расслоения еще не завершено, мы должны продолжать наше нелегкое дело. — Перл снова изображал Авраама Линкольна. — Я призываю всех вас, господа, приложить максимум усилий к тому, чтобы исполнить возложенное на вас предназначение. Поскольку все вы мои соратники, я целиком и полностью полагаюсь на вашу поддержку и помощь. Надеюсь вы будете рядом со мной всегда.

Тон его голоса был торжественным и проникновенным;

— Я верю в вас, верю в возможности американской нации преодолеть серьезные трудности, которые стоят перед нами. Мы завершим эту гражданскую воину. Мы почтим память павших в ней героев, людей которые положили своя жизни на алтарь отечества, руководствуясь патриотическими побуждениями. Мы избрали путь демократии, а он, как известно не бывает легким. Если вы, господа будете с честью исполнять свой долг, мы сможем восстановить мир, порядок на земле свободы. Пока Перл, он же Леонард Капник, он же Авраам Линкольн, Вудро Вильсон и Теодор Рузвельт, в одном лице, торжественно вскинув голову, читал пламенную речь, обращенную к своим единомышленникам, Келли подошла к небольшой книжной полке, висевшей в дальнем углу комнаты. Увидев несколько толстых книг, она сняла одну из них и открыла обложку. Это был сборник стихотворений американских поэтов. Келли с любопытством пролистала его. Увидев там, кое‑что любопытное она подошла к Перлу.

— Посмотри, — сказала она, — здесь есть стихотворение про Авраама Линкольна.

Перл состроил забавную гримасу недоумения:

— Что, обо мне уже написали стихотворение?

— Да.

— Это весьма любопытно. Господа, я надеюсь вы позволите, президенту узнать что о нем пишут американские поэты.

— Да, да, конечно, — наперебой загалдели его спутники.

Перл взял протянутую ему книгу и напустив в голос серьезности стал читать:

Как знаменательно для нас для всех,

Что думая о нас, как и тогда,

Средь ночи в нашем тихом городке,

Вновь горестно он бродит у суда.

И дом он снова навещает свой,

(Здесь не слыхать, как прежде детворы)

Чуть свет обходит рынок наш пустой.

Заглядывает в темные дворы.

На острых скулах бронзовый загар,

Его цилиндр всегдашний, старый плед,

И вытертый сюртук все также стар

Взгляд нам знакомый с давних, давних лет.

Не спится Линкольну там, на холме.

Он среди нас — и прежде и теперь!

Не спится в этот ранний час и мне

И встав гляжу, приотворивши дверь.

И сколько их дверей отворено!

Не может спать он и как нам уснуть,

Ведь столько фермеров разорено

Скорбь стольким женам разрывает грудь.

Дела агрессоров как позабыть

Дредноуты их как нам не разглядеть?

Не может гнева своего он скрыть

Того что плавит его сердца медь.

Когда же умирятся города

И сменит наций непрестанный спор

Союз народов всех и власть труда

И вечный мир морей, равнин и гор.

Но гром войны все яростней гремит

И будоражит бронзовую грудь.

Кто даст земле им возглашенный мир

Чтоб снова на холме он мог уснуть?

Он закончил читать и с недоумением повертел книжку в руках. Его сподвижники вопросительно молчали.

— Ну что ж, — протянул Перл. — В общем это неплохо. Когда нация умеет выражать свое отношение к президенту в таких строках, я думаю, у нее есть будущее. Мы можем предотвратить моральное разложение пока среди нас еще попадаются такие хорошие поэты. Не скрою, мне было лестно узнать о себе такое.

Кортни, о которой все позабыли во время всеобщего веселья, молча сидела в углу. После того, как Перл покинул ее, уединившись в соседней комнате с Келли, она чувствовала себя не слишком весело. Однако после того, как он вернулся и, забавно гримасничая, стал развлекать своих спутников, настроение у нее понемногу улучшилось. Все‑таки он умница, и обаяшка, — думала она. Он решил вернуться назад в клинику, где его наверняка ожидали, не самые приятные времена. Кортни верила, что все закончится благополучно. Ведь Перл такой умный, такой талантливый. Он наверняка сможет что‑то сделать. Конечно Кортни беспокоило то, что Перл оказывает знаки внимания Келли, однако она пока относила это на счет его сострадания и милосердия. Кортни не допускала и мысли о том, что Перл может влюбиться в Келли, хотя все признаки того, что она испытывает к нему подобные чувства были на лицо. Кортни была уверена в том, что Перл принадлежит ей и никакая Келли не может претендовать на него. Кортни немного повеселела, глядя на то, как забавно разглагольствует Перл. Мысли о том, что скоро это все должно закончиться отодвинулись на задний план как‑то сами собой.

— Итак, господа, — воскликнул Перл. — В этот торжественный вечер я призываю вас веселиться. Позабудем о проблемах, стоящих перед нашей страной, и обратимся к универсальному средству выражения человеческих чувств.

— О чем вы, господин президент? — недоуменно пробормотал Оуэн.

— Я призываю вас веселиться, господа! — воскликнул Перл. — Танцуйте, танцуйте!

Он захлопнул книжку со стихами и вернул ее Келли.

— Поставь, пожалуйста, на полку. Я думаю, что мне это еще пригодиться.

Пока Келли была занята, Перл снова вернулся к Кортни. Словно испытывая некоторое чувство вины перед ней, он провел ей пальцем по щеке, с улыбкой глядя ей в глаза. В этом непритязательном жесте было столько нежности и тепла, что Кортни мгновенно обвила его шею руками и прижалась губами к его щеке.

— Перл, я тебя обожаю, — прошептала она ему на ухо.

Он не нашел в себе сил, чтобы не обнять ее в ответ. Все‑таки Кортни была по–прежнему дорога ему и он еще не мог вот так мгновенно расстаться с ней. Чувство сожаления, которое он испытывал к ней, из‑за невозможности принадлежать ей целиком, теперь смешивалось с его симпатией к Келли. Перл пока старался не думать об этом, гнать от себя эти мысли, но они с неизбежностью вставали снова и снова. Поэтому его жесты любви к Кортни были продиктованы скорее чувством долга и привычкой.

От Келли не укрылось происходившее между Кортни и Перлом. Она широко раскрытыми глазами смотрела на обнимающуюся пару и глаза ее наполнялись слезами. Все‑таки она была еще слишком чувствительна, слишком ранима. Ее симпатия по отношению к Перлу еще не успела как следует проявиться и потому она чувствовала себя бессильной и неспособной обратить на себя внимание заинтересовавшего ее человека.

Плохо скрывая свое смущение она стала тихо пробираться вдоль стены к двери. Но в этот момент Перл заметил ее и окликнул:

— Келли, ты куда‑то собралась? Не поднимая глаз она тихо сказала:

— Я устала.

Перл оглянулся на Кортни, которая ревнивым взглядом следила за ним.

— Ты, наверно, хочешь поспать, — спросила Кортни. Она пожала плечами:

— Да, наверно.

Перл озабоченно погрыз ноготь, а затем добродушно сказал:

— Окей. Сейчас мы все организуем. Там у меня в стенном шкафу есть одеяло. Можешь взять и прилечь куда‑нибудь, где тебе будет удобно.

Она уже более мягко сказала:

— Хорошо, я сама принесу.

— Отлично, — обрадованно воскликнул Перл и успокаивающе потрепал Келли по плечу.

Разобравшись с Келли он вернулся к Кортни.

— Но ты же можешь их держать тут всю ночь, — нерешительно сказала она.

Она с сожалением посмотрела на подпрыгивающих от восторга спутников.

— Да, знаю, — ответил Перл. — Видишь я стараюсь как могу. Не бойся я позабочусь обо всем.

Он повернулся и поискал взглядом Мура. Тот вдруг куда‑то исчез.

— Оуэн, ты где? — обеспокоенно воскликнул Перл. Но его лицо тут же смягчилось в улыбке, когда он увидел, что Мур вылезает из чрева большой картонной рыбы с разинутым ртом, которая лежала в дальнем углу комнаты.

— Я уж думал, что ты покинул нас, — засмеялся Перл.

— А что, — прошамкал Мур.

— Ты мне нужен.

— У тебя есть что‑нибудь для меня? — радостно воскликнул Мур.

Перл подошел к нему и, положив руку на плечо Мура, назидательно произнес:

— Не спрашивай что страна может сделать для тебя, а о том, Оуэн, что ты можешь сделать для нее. Тем более, что ты вице–президент в моей администрации.

Оуэн восхищенно посмотрел на президента я стал с готовностью трясти головой:

— Что я могу сделать для моей страны? Вы должны дать мне распоряжение, которое я непременно постараюсь выполнить, господин президент.

Перл снова напустил на себя важный вид и пришепетывая, как Линдон Джонсон сказал:

— Мистер вице–президент, я хотел бы воспользоваться вашей любезностью.

Мур радостно потер руки:

Господин президент, вы же знаете, как я отношусь к вам. Я готов сделать все, что вы пожелаете.

Перл важно кивнул:

— Я всегда знал, что могу положиться из вас, мистер вице–президент. Я хочу чтобы вы некоторое

время исполняли мои обязанности.

Глаза Мура спрятанные за стеклами очков широко раскрылись:

— Вы хотите, чтобы я на некоторое время был президентом? — не поверив своим ушам произнес он.

Перл серьезно кивнул:

— Да. Этого требует от вас страна. Когда президент не может исполнять свои обязанности, согласно конституция. Соединенными Штатами Америки управляет вице–президент. То есть вы, Оуэн.

Мур вытянулся как по команде «смирно»:

— Я готов. Я не разочарую американцев!

— Ну вот и хорошо, — кивнул Перл.

— Господин президент, а что случилось?

Перл наклонился к самому уху Оуэна и доверительно сказал:

— К сожалению, уже довольно позднее время, и мне нужно отлучиться, чтобы добыть автомобиль для президентского эскорта.

— Автомобиль, — пораженно прошептал Оуэн. — А зачем вам автомобиль?

Перл недовольно скривился;

— А как ты думаешь, президенту нужен автомобиль?

Тот стал отчаянно трясти головой:

— Да, да, конечно, но ведь… Мы все надеялись, что мы останемся здесь вместе с вами. Вы хотите покинуть нас?

— Нет. То есть да, — слегка смутился Перл. — То есть я хочу сказать, что я покидаю этот дом не один.

Мур испуганно посмотрел на него.

— Это значит, что это все… закончилось? Мы больше не сможем побыть здесь, господин президент?

Перл решительно взмахнул рукой:

— Нет, нет это не конец, — уверенно сказал он. — Я не могу даже сказать, что это даже начало конца. Просто настало время когда я… должен отвести вас обратно в больницу.

Лицо Мура вытянулось в гримасе полного разочарования.

— Ну что вы, мой друг, — Перл похлопал его по плечу, — перевоплощаясь в Дуайта Эйзенхауэра. — Не стоит так близко принимать к сердцу мелкие обстоятельства.

Мур готов был расплакаться:

— Ну что ж, это ваше право, господин президент, — подавленно произнес он. — Если вы так хотите…

Чтобы хоть как‑то поднять, резко упавшее у Мура настроение, Перл широко улыбнулся, напомнив своему собеседнику об улыбке Джона, Фитцджеральда Кеннеди.

— Да, я президент, — сказал он, — но ведь ты, Линдон вице–президент! — ободряющим тоном воскликнул он. — Сейчас ты уполномочен руководить страной.

Трюк сработал Мур радостно вскинул голову и расплылся в столь же широченной улыбке:

— Конечно, конечно, господин президент, думаю, что я справлюсь с такой огромной честью и исполню ваши обязанности на время вашего отсутствия.

— Ну вот и отлично, — хлопнул его по плечу Перл. — С Богом.

Он направился к Кортни, которая нетерпеливо ожидала его рядом с декорациями, изображавшими гигантские настенные часы. Когда он оказался рядом с ней, Кортни схватила его за руку и потащила к выходу.

— Идем же быстрее, Перл. Мы и так потеряли здесь слишком много времени.

Но он вдруг остановился.

— Что такое? — обеспокоенно спросила Кортни.

— Погоди минутку. Я должен поговорить с Келли.

Она тяжело вздохнула и неохотно отпустила его руку.

Перл метнулся к Келли, которая возилась с постелью на огромной кровати в форме атласного сердца. Она была так погружена в собственные мысли, что не расслышала шагов Перла. Он приблизился и наклонившись над ее плечом тихо сказал:

— Эй, привет.

Когда она обернулась и с некоторым испугом посмотрела на него, Перл продолжил:

— Мы с Кортни, ненадолго должны отлучиться.

— А куда вы?

Перл смущенно оглянулся и сбивчивым тоном сказал:

— Нам надо найти какой‑нибудь автомобиль.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, как ребенок, которого покидают в одиночестве среди шумных Нью–Йоркских улиц:

— Это надолго?

— Нет, нет мы скоро вернемся.

— А зачем нам нужен автомобиль?

Перл прикусил губу. Почему‑то в этот момент он почувствовал себя клятвопреступником, обманщиком.

— Нам нужен автомобиль, чтобы отвести вас обратно в больницу, — виновато произнес он.

Она ошеломленно покачала головой:

— Нет… нет.

Единственное чего сейчас жаждал Перл — чтобы обошлось без истерики. Поэтому он взял Келли за плечи и неотрывно глядя ей в глаза, успокаивающим тоном сказал:

— Это необходимо. Поверь мне, Келли Так нужно.

Она по–прежнему потрясение смотрела на него:

— Нет, нет я не вернусь туда.

— Как это не вернешься? Келли ты должна слушаться меня, ведь я не желаю тебе зла. Ведь в этом ты согласна со мной?

Она обреченно кивнула:

— Да, я знаю. Но я не вернусь туда без тебя, — в ее глазах проступили слезы.

В этот момент в разговор решила вмешаться Кортни:

— Келли, — нетерпеливо сказала она, — в больнице ты будешь находиться в безопасности.

Келли испуганно смотрела на Перла:

— Я боюсь оставаться там одна.

— Не бойся, — уверенно сказала Кортни, — мы навестим тебя через неделю.

Келли судорожно сглотнула и неожиданно спросила:

— Вы едете в Бостон?

Перл опустил голову и едва слышно сказал:

— Да.

— И вы едете вместе? — в голосе Келли звучала едва скрываемая горечь.

Кортни в свою очередь радостно улыбнулась:

— Да, именно так мы едем вдвоем.

— Понятно, — удрученно прошептала Келли и отвернулась.

Перл с сожалением оглянулся на Кортни и подошел поближе к Келли:

— Ну не отворачивайся, пожалуйста, посмотри меня. Всякое бывает, всякое случается, я не могу с этим ничего поделать. Я бы с удовольствием вернулся в больницу вместе с тобой, но я не могу.

Она обернулась и посмотрела на него полными разочарования глазами. Перл на мгновение смутился, а потом заговорил торопливо и сбивчиво:

— Послушай меня Келли, нет то есть… Посмотри на меня… То есть я не то хотел сказать. Я хотел сказать посмотри на себя. Ведь ты теперь чувствуешь себя гораздо лучше, ты стала гораздо сильнее, уже несколько раз доказывала мне это. Тебе нужно, тебе просто необходимо вернуться в больницу, чтобы у тебя не было неприятностей, но ты сможешь справиться я уверен в этом. Ты одолеешь все это.

Обреченно посмотрев на него Келли едва слышно промолвила:

— Ты так думаешь?

— Ну разумеется, разумеется, — горячо воскликнув он. У тебя все получится. Ты молодец. Ты справишься со всем этим.

— Ну ладно, — едва слышно прошептала она и опустила голову. — Я справлюсь, да, я наверное справлюсь

Перл положил ей на плечи руки:

— Не расстраивайся Келли. Взгляни мне в глаз Мы всегда останемся друзьями. Ты же знаешь об этом.

Его последние слова оказали на девушку совсем не то воздействие которого он ожидал. Из глаз ее брызнули слезы и, судорожно сглатывая, она сказала:

— Я хочу увидеться с семьей.

— Успокойся, успокойся, Келли. Я обещаю тебе, ты обязательно увидишься с ними, — торопливо воскликнул Перл.

— Когда?

— Ну… Когда захочешь.

— Я хочу сейчас увидеть их, — всхлипнула Келли.

— Нет, нет, сейчас нельзя. Сейчас ты должна остаться с Оуэном.

Она невидящими глазами посмотрела на него:

— Зачем?

Это было произнесено таким безнадежным голосом, что Перл не на шутку перепугался — нужно как‑то уговорить ее остаться:

— Ты должна позаботиться здесь обо всем. Они не справятся без тебя. Ты же видишь они еще совсем беспомощные. Я не уверен в том, что оставшись без тебя, они смогут поступать правильно.

Она опустила голову:

— Я не знаю…

— Не бойся, Келли, — продолжал уговаривать ее Перл. — Ты справишься. Уверяю тебя, все будет в порядке. Ведь мы не надолго мы только найдем машину я вернемся.

Упавшим, безразличным голосом она оказала:

— Ну ладно…

Кортни снова схватила Перла за руку и потащила к двери.

— Мы скоро вернемся, — бросила она на ходу. — Пойдем Перл.

Махнув на прощание рукой Келли, Перл вместе с Кортни скрылся за дверью.

Еще несколько минут после этого Келли удрученно расхаживала по комнате теребя прядь волос На лице ее были выражены такие мучительные сомнения и колебания, что даже Оуэн Мур забеспокоился. Он подошел к Келли и, заглянув ей в глаза сказал:

— С тобой все в порядке?

Почти не разжимая губ она ответила:

— Да. Я просто думаю.

Келли стала мерить гостиную беспокойными шагами. Лицо ее то светлело, прояснялось, то снова покрывалось хмурой, как осеннее небо, рябью. Сейчас ее внешность напоминала о том, как выглядели киногероини черно–белых мелодраматических лент начала века. Келли беспрерывно кусала себе губы, заламывала руки, закатывала глаза, словно находясь перед невидимым собеседником.

Наконец она резко застыла посреди гостиной, а затем метнулась к двери. Однако бдительно наблюдавший за ней Оуэн Мур успел схватить Келли за руку:

— Ты куда?

Она густо покраснела:

— Я… Мне… Мне надо…

Мур подозрительно смотрел ей в глаза:

— Ты собираешься уходить куда‑то?

Она стала дрожащими руками теребить пуговицы халата.

— Я хочу… Мне надо сходить по одному очень важному делу…

Ее растерянный голос и обеспокоенный вид выдавала явное желание побыстрее покинуть этот дом. Однако Мур продолжал стоять на своем.

— Леонард сказал, чтобы мы не уходили отсюда и дождались, пока он вернется.

Она вдруг стала возбужденно озираться по сторонам, как затравленный зверь. Когда она снова повернулась к Муру, на глазах у нее были слезы.

— Оуэн, милый, — умоляющим голосом произнесла она. — Мне очень нужно сделать одно очень важное дело. Пожалуйста, выпусти меня отсюда!

Мур, несмотря на возложенную на него высокую миссию исполнять обязанности вице–президента в отсутствии первого лица государства, неожиданно быстро поддался на уговоры. Увидев в глазах девушки слезы он, смущенно опустил голову и с не меньшим смущением, чем сама Келли, стал теребить пуговицы на собственной, больничной пижаме.

— Я не знаю… — пробормотал он. — Леонард очень расстроится, когда узнает, что я нарушил обещание я отпустил тебя. И вообще, Леонард сказал, что я должен за всеми присматривать. Если я этого не сделаю, то он на меня очень обидится, а Леонард — мой единственный друг в больнице у доктора Роулингса. Если он посчитает, что я плохо справился со своими обязанностями, он отвернется от меня! С кем тогда я буду разговаривать?

— Ну пожалуйста… — всхлипывая повторила она. — Оуэн, ведь ты очень хороший человек! Ты понимаешь, как мне нужно решить свой дела. Для меня это очень, очень важно!

Со стороны, эта совсем не смешная сцена, выглядела комично: Оуэн и Келли стояли посреди комнаты, не осмеливаясь взглянуть друг другу в глаза. Руки обоих теребили пуговицы на собственных больничных халатах, а интонация речи была умоляюще просительной.

— Пойми меня, Келли! Я не могу, — бормотал Мур. — Это очень не понравится Леонарду, а ведь это он привел нас сюда и мы должны подчиняться его указаниям.

— Оуэн, милый! — уже не скрывая, навзрыд плакала Келли, — Я скоро вернусь. Я не задержусь долго. Ты должен мне поверить. Я не задержусь, я обещаю!

Обуреваемый страхом и сомнениями Мур молчал так долго, что Колли наконец не выдержала и бросилась к двери. Он едва успел крикнуть ей вслед

— Но Колли! Ты рискуешь, это очень опасно!

Она стремглав выскочила на лестницу и нахлопнула за собой дверь. Она бежала по лестнице, не разбирая ступенек. В другое время, будучи в здравом уме и твердой памяти, она, может быть, через несколько секунд скатилась бы вниз, рискуя при этом сломать шею. Однако сейчас она не замечала ничего вокруг. Ноги сами собой несли ее к цели.

Да, жизнь — странная и жестокая штука. И все же бывают в ней мгновения исполненные рокового драматизма, когда не думаешь, хороша она или плоха, когда в сердце с шумом плещутся волны прибоя, составляющего самую жизненную суть, когда словно приподнимаешься над реальностью, возносишься на головокружительную высоту и ощущаешь биение могучих крыльев жизни.

А ведь все, что произошло, — это обыкновенное для многих других, тех, кто считает себя нормальными, людей, и даже рядовое, будничное явление. Просто Келли впервые за долгое время приняла самостоятельное решение и не взирая на окружающие обстоятельства во что бы то ни стало, решила исполнить его.

Но чем дальше она бежала от этого дома» тем больше какое‑то неясное, глубокое, всеохватывающее чувство овладевало ей.

Это были страх и беспокойство. Впервые за долгие месяцы Келли оказалась на свободе, оказалась одна, без санитарок, врачей и медсестер. Никто не удерживал ее, никто не говорил, что ей нужно делать и как себя вести.

Свобода — вот что пугало ее. Свобода непривычная, огромная, головокружительная. Ведь она могла теперь делать все, что ей заблагорассудится. Твердая каменистая почва суровой жизни глушит вольные ростки в человеческой душе, первоначально созданной для безграничной свободы. Пока что она ощущала свободу, как тяжелое бремя.

Но Келли было суждено не так уж долго нести это бремя.

Келли бежала по улице мимо огромного ботанического сада, в котором она часто бывала в детстве. В небольшом теплом искусственном озере посреди сада рос священный лотос. Вокруг громоздились причудливые тропические растения, заросли лилий покрывали поверхность еще нескольких озер, а в сырых и душных теплицах цвели орхидеи и еще какие‑то неведомые дары экваториальной природы. Келли на память пришел стишок, который она сочинила в детстве:

Санта–Барбара сейчас — зоосад,

Где кто усат, кто полосат.

Там лотос с лилией не спят,

Там вой и рев, там мяу и лай.

Любой цветок, как попугай,

Орет на весь свой жаркий рай,

Топорщит пышную хвою

Ороукария в раю.

Урчит Непентос из кувшинов,

Вкушая хлевово мушиное.

И целый сад, как лев в ночи,

На рыжих девочек рычит.

Ей вдруг безумно захотелось снова побывать в этом благодатном щедром месте. Хотя днем стояла несносная жара, к вечеру воздух стал более свежим.

В саду цвели рамнейские маки, когда‑то давно они вызывали у Келли аллергию.

Однажды она стояла в зарослях маков, головки которых возвышались фута на четыре над ее волосами массивом белых лепестков, с две ее ладони каждый, чуть смятых точно бумажные. Запорошенную золотистой пыльцой сердцевину каждого цветка беспрерывно сосали пчелы и грабили осы. Келли, тогда маленькая восьмилетняя девочка, с безумным любопытством наблюдала, как эти удивительные насекомые круто, как вертолеты спускались в золотое изобилие и тяжело взлетали, нагруженные нектаром.

Тогда она не удержалась и, потянувшись к цветку, пригнула один из самых роскошных бутонов и держа его на широкой ладони густо осыпала запястье оранжевой пыльцой.

После этого аллергия мучила ее несколько дней. Однако потом все прошло и, как ни странно, больше болезнь не возвращалась. Может быть свою роль в этом сыграло то, что как раз в это время дали ей фиктивный антигистомин, который позволил снизить ее биологический фон. С тех пор Келли больше не страдала от ежегодных приступов аллергии, которые, между прочим, по–прежнему мучили Сантану.

Вечер окончательно овладел городом. Келли бежала по освещенным не слишком частыми огнями фонарей улицам жилых кварталов. Она бежала туда, где надеялась найти поддержку и понимание, где, как ей казалось, ее ждут и ей обрадуются, туда, где были близкие, родные люди. Она бежала домой.

 

ГЛАВА 8

Сантана открывает секреты Иден. Перл обнаруживает исчезновение Келли. Беглецы попадают в руки доктора Роулингса. Круз напал на след окружного прокурора. Келли встречается с отцом.

Когда с помощью Кейта Тиммонса Сантана в очередной раз справилась с мучившими ее угрызениями совести, дальнейшее течение вечера в квартире окружного прокурора было более спокойным. Снова позабыв обо всем в объятиях Тиммонса, она больше не желала возвращаться мыслями к проблемам, волновавшим ее на протяжении последнего времени. Тиммонс снова шептал ей ласковые слова, называл любимой, единственной, обещал вечную любовь и нежность, восхищался ее красотой, привлекательностью, сексуальностью, талантом — короче говоря, делал все, что положено в такой ситуации делать обычному Дон–Жуану. Затем он усадил ее на диван и отправился на кухню варить кофе.

Когда спустя несколько минут он появился в дверях гостиной с двумя чашечками ароматного черного напитка, Сантана сидела, с ногами забравшись на диван. С совершенно отсутствующим выражением лица она поглаживала по затылку мурлыкающего от удовольствия кота, который разлегся рядом с ней.

Тиммонс остановился перед Сантаной и протянул ей чашку кофе:

— Ну как ты теперь себя чувствуешь?

Не поблагодарив его за любезность она пожала плечами:

— Не знаю… Уже лучше.

Тиммонс улыбнулся:

— Да, когда ты появилась здесь… — Тиммонс решительным жестом отодвинул в сторону удобно пристроившегося рядом с Сантаной кота и занял его место.

Некоторое время они сидели молча, попивая из чашечек еще горячий кофе. Затем Тиммонс осторожно спросил:

— В последний раз ты говорила, что собираешься помириться с мужем. Что же случилось между вами?

Сантана помрачнела:

— Мне кажется, что это устроила Иден.

Тиммонс удивленно поднял брови:

— Вот как? Как же ей это удалось? Было бы любопытно услышать. Если это, конечно, не очень сильно смущает тебя.

Она мельком взглянула на Тиммонса, и он заметил в глазах у Сантаны страх. Уголки губ окружного прокурора шевельнулись в едва заметной усмешке:

— Разве тебя так волнуют чьи‑то разговоры? — спросил он. — Мало ли что Иден может наболтать.

Сантана снова начала нервничать:

— Нет, — тряхнула она головой. — Иден сказала это не просто так.

— Что значит «не просто так»?

Сантана некоторое время колебалась, словно испытывала опасения по поводу сказанного ею.

— Понимаешь, Кейт, она обвинила нас в связи. Я не могла в это поверить, но это так. Она сказала, что я неверна своему мужу, с таким выражением на лице, как будто я хочу его убить.

Тиммонс откинулся на спинку дивана и несколько развязным тоном принялся разглагольствовать:

— По–моему существует несколько понятий неверности. Есть мужчины, изменяющие с женщинами, есть мужчины, которые изменяют с бутылкой, есть и такие, которые изменяют с работой. Не знаю, какие лучше, а какие хуже. Об этом каждый судит по–своему. Но в основном, для большинства женщин самое худшее, когда с женщинами изменяют их мужья.

Сантана сидела насупившись, не собираясь высказываться по поводу рассуждений, которые изрекал Тиммонс Очевидно, почувствовав, что эта тема несколько задевает Сантану, Тиммонс перешел на более сочувственный тон:

— Почему‑то никто никогда не спрашивает, из‑за каких причин это происходит. А если и спрашивают, то редко. И от этого не легче. Неверный муж иди неверная жена всегда грешники, они всегда виноваты. Если семейная жизнь рушится, всегда виноват тот, кто изменил или изменял, потому что никого не интересует, почему это происходит.

— Да, наверное наш брак не удался и не должен был удастся. Мы с самого начала были слишком разными… Но я пыталась в какой‑то мере, пусть небольшой, облагородить всю нашу семейную жизнь, которая стала совершенно обыденной, уродливой и тошнотворной, как мусор, как машинная смазка, как судебная процедура.

Она умолкла, на глаза ее навернулись слезы. Тиммонс участливо нагнулся:

— Что тебя тревожит, дорогая?

Она вытерла слезы и плачущим голосом ответила:

— Я все время спрашиваю себя, где же то, что должно было быть между нами, где то, что в нормальных семьях считается счастьем, где тот, за которого я вышла замуж? Ведь он никуда не делся, он тут, он рядом со мной. Но он уже другой, даже не такой, как был раньше, совсем другой. Я пыталась, я все время пыталась наладить наши семейные отношения с тем, чтобы у нас было хоть какое‑то будущее.

Тиммонс с умным видом сказал:

— Нет, всегда лучше жить нынешним, а не будущим или прошлым. Чем прекраснее прошлое, тем дороже за него расплачиваешься. Я всегда не мог понять, почему зрелость не достойна юности. Ведь очень многие в старости куда счастливее, чем в молодости. А знаешь почему? Они перестают мечтать! В дураках всегда остаются идеалисты. А я не идеалист, я всегда трезво относился к жизни и понимал, что нельзя изменить обстоятельства, приходится действовать всегда там, где находишься в данный момент. Ну, а если ты не можешь этого — что ж, остается только быть неудачником.

Сантана продолжала всхлипывать.

— Я не понимаю, за что мне такое наказание. Ведь я ничего такого не сделала Почему он со мной так обходиться!

Тиммонс погладил ее по щеке:

— Успокойся, дорогая! Он просто не может оценить тебя. Он обращает на тебя слишком мало внимания.

Сантана размазала слезы по щекам:

— Знаю, он считает меня просто истеричкой — вечные несчастья, тоска, претензии на хорошие взаимоотношения. Все это превратило меня в то, что я есть сейчас А ведь я ничего особенного от него не добивалась. Я хотела того, на что способен любой здоровый мужчина — хотя бы один раз в день, лучше два. Какой нормальной женщине хватит одних нежностей? По утрам легкий поцелуй в щеку, вечером опять.

— Ну, ну, успокойся дорогая, не надо плакать. Она отвернулась, подперев кулаком щеку:

— Просто я… Просто я хотела… Мне очень жаль, что ничего не получается… Я не хотела сказать ничего плохого, я просто не подумала… Конечно, возможно это эгоистично… Я не знаю…

— Да, — туманно сказал Тиммонс. — Все‑таки интересно, что такое семья, что происходит с людьми в браке?

— А ты думал над этим когда‑нибудь? — утирая слезы спросила она.

Тиммонс улыбнулся:

— Не слишком часто. Но думаю того, что пришло мне я голову, вполне достаточно, чтобы сказать вот что — наверное, наука о браке находится еще в зачаточном состоянии. Браку, как и хлебу, уготована печальная участь: они для веек необходимы, все к ним тянутся, но и тот, и другой быстро теряют, свежесть, черствеют и начинают отдавать затхлостью.

— Еще я думал о том, что в браке быстро исчезают те чувства, которые привели к нему супругов. А если это сохраняется, то обязательно тонет во многом другом. Правда, здесь есть некоторые дополнительные стороны. Нельзя отрицать, что в браке люди находятся в каком‑то странном состоянии, то есть странность заключается в том, что есть ведь и некоторые положительные стороны.

Сантана грустно усмехнулась:

— И какие же?

— Сейчас, одну минуту.

Тиммонс встал с дивана и направился к расположенному в углу комнаты бару. Покопавшись немного; среди бутылок, он взял сухой английский херес и разлил его по двум бокалам. Вернувшись на место, он предложил темную, с красноватым оттенком жидкость Сантане. Но она отрицательно покачала головой. Тогда Тиммонс уселся на диван и стал маленькими глотками тянуть густую жидкость, которую обожал. Очевидно, это придало ему дополнительное философское настроение, и он продолжил:

— И слабость, и сила этого странного состояния, то есть брака, заключаются в том, что его стимулы беспрестанно меняются. Его участники должны волей неволей переходить от новизны к привычке, от желания к нежности, от риска к бремени, от выбора к долгу, от случайности к неизбежности. Как ни странно, многие могут несмотря на сотни препятствий стать счастливой супружеской четой и быть удовлетворенными жизнью — имея детей, дом, ну и так далее.

— Вообще, в супружеской жизни меня, я бы сказал так, гипнотизирует неподвижность брака. Вот эта неподвижность искушает и одновременно пугает. Ведь в этом, нет никакой интриги. Именно это состояние Противоречит моей мужской природе, вечно жаждущей новизны. А в браке должно быть постоянство. Но сама область семейной жизни невероятно скучна. Брак ассоциируется у меня с чем‑то таким долгим, будничным, тягостным. Знаешь, недавно я ехал на своей машине мимо церкви и увидел спускающуюся по ступенькам лестницы свадебную процессию. Ну, там невеста в голубом платье, жених в торжественном костюме. Вокруг бегал озабоченный фотограф, который увековечивал счастливых молодых, а они, наверное раскрасневшиеся от долгого пребывания в душной церкви, крепко держались за руки и широко улыбались всему миру и друг другу. Я подумал, что еще одна пара идет на плаху. Я ехал на службу и по дороге думал обо всех тех свадьбах, на которых мне приходилось бывать, и всех этих церемониях бракосочетания. Я вспоминал о речах и тостах, которые произносили за праздничным столом гости, с которыми мне приходилось часами сидеть рядом. Это было невероятно тоскливо.

— Я думал обо всех этих счастливых парах. На свадьбах ведь никто не задумывается о буднях, которые ждут новобрачных. Все веселятся, и никто не вспоминает о слезах, об одиночестве или ревности. А все окружающие смотрят на этих новоиспеченных супругов так, будто им всю жизнь предстоит танцевать на цветочной поляне, и их брак будет всегда так же приятен и беззаботен, как их первый танец.

— Никто не может представить себе их сидящим» потом в какой‑нибудь адвокатской конторе перед разводом — каждый па своем стуле в разных углах одного кабинета. Или лежащими в одной постели повернувшись спиной друг к другу и ставших настолько чужими, что им даже нечего делать вместе и нечего друг от друга желать после долгих десятилетий беспросветных будней, не прерывавшихся воскресениями. И все равно все новые и новые пары всходят на этот эшафот, все новые и новые…

Сантана задумчиво посмотрела на него:

— Неужели ты думаешь, что брак в принципе не может быть счастливым? По–моему это возможном, нужна лишь желание. Ведь все это зависит от доброй воли К каждого из нас. Если допустить, что на свете нет полного счастья, совершенно полного и всеобъемлющего, тогда жизнь не будет казаться катастрофой. Я уверена в этом. Уживаются же люди друг с другом.

Тиммонс покрутил бокал между пальцами:

— Ну, просто я не считаю, что брак должен быть вечным, вот что я хотел сказать. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Ведь довольно трудно ужиться с человеком, не беря на себя о нем заботы. У каждого свои особенности, свои привычки и желания. Есть особенности, которые сначала кажутся милыми, но через несколько лет становятся причинами первых ссор, а когда перестают быть острой приправой, то просто раздражают. Например, рассеянный человек может быть приятен, пока ты влюблен. Но после нескольких лет жизни с ним все вокруг для тебя становится настоящим адом. Нет, ты не подумай, что я в принципе против системы браков. Вообще, я одобряю ее, но не верю, что брак может длиться всю жизнь. Десять лет — это максимум для счастливого супружества. Есть, конечно, исключения, но что в основном? После десяти лет наступают беспросветные будни, рутина, раздражение накапливается, и брак либо взрывается изнутри, либо становится похожим на бесконечно долгим путь в каком‑то тумане, в полудреме до гробовой доски. Да и в могиле не жди покоя! — он махнул рукой и усмехнулся. — Вас все равно похоронят вместе.

Сантана некоторое время молчала.

— Но почему, почему он обещает мне, всегда обещает мне, что будет верен мне, что не будет думать об этой сучке Иден, а сам постоянно нарушает свои обещания?

С какой‑то излишней бесстрастностью он пожал плечами:

— А что, разве между ними произошло что‑нибудь?

Сантана расстроенно отвернулась:

— Я не знаю. Он говорит мне, что два слово быть мне верным и держит его, но я не верю ему, не верю! Я думаю, что он лжет.

Тиммонс снова отпил из бокала хереса:

— А почему ты думаешь, что он говорит тебе неправду? Ведь Круз всегда, насколько мне известно, утверждает, что он верен однажды данному им слову.

Она пожала плечами:

— Может быть, таковы все мужчины — говорят одно, делают другое.

Тиммонс расхохотался, откинулся на спинку дивана:

— Да, большего и не скажешь! Сантана, ты сейчас как будто произнесла приговор, вынесенный всему мужскому населению. Кратко, обобщенно и обжалованию не подлежит. Это выглядят, как приговор к расстрелу на рассвете с завязанными глазами — всем нам, мужчинам.

Она мрачно улыбнулась:

— Я не хотела, чтобы это выглядело именно так. Мне очень жаль, если ты подумал, что это относится и к тебе.

Тиммонс развел руками:

— Ну что ты, перестань извиняться. Я ведь тоже мужчина и многое из того, что между нами сейчас было сказано, отношу я к себе. Я не считаю себя идеальным, просто у меня собственное отношение к семье я браку. А в твою жизнь я не хочу вмешиваться излишне назойливо. Если бы ты смогла наладить свои отношения с Крузом, это было бы прекрасно для всех нас. Меня вполне устраивает то, что ты обрела бы свое семейное счастье. Ведь кто, как не ты, заслужила его. По–моему это ты предпринимаешь постоянные попытки к тому, чтобы сохранить ваш брак, сделать его нормальным я счастливым. А Круз думает только о себе. Я вообще не уверен в том, что он так уж твердо хранит данное им тебе слово в отношении Иден.

Услышав имя соперницы, Сантана снова помрачнела:

— Она посмела обвинить меня! Я до сих пор не могу в это поверить. — Голос ее был глухим дрожащим.

Тиммонс беспечно махнул рукой:

— Но ведь она ничего не знает. У нее нет никаких фактов и доказательств. Все, чем она может располагать, это лишь подозрения.

Сантана вскинула голову:

— Да, это именно так! Она подозревает, она догадывается обо всем. И вообще, они все догадываются!

Сантана нервно схватила бокал, наполненный густым красноватым хересом и жадно отпила из него, очевидно, она снова приходила в излишнее возбуждение. Поставив бокал, она торопливо проговорила:

— Догадывается не только она, они все догадываются! И вообще, Кейт, что она здесь делала сегодня! Расскажи мне об этом. Ты ведь не станешь ничего скрывать? Если ты мне ничего не скажешь, я немедленно уйду отсюда.

Она сделала резкое движение, порываясь встать, однако Тиммонс удержал ее за руку:

— Успокойся, Сантана! Садись, я тебе все расскажу. Здесь нет ничего ужасного, хотя я и не могу сказать, что в ее появлении здесь не было твоей вины. Ты ведь сказала, что между нами все кончено, а Иден преследует меня уже несколько дней, пытаясь мне навязаться. Ну вот… — Он развел руками.

— Ах вот оно что! — понимающе протянула Сантана. — Значит, она сама к тебе пристает… На твоем месте я бы так слепо и безоглядно не доверяла ей.

Тиммонс взял на колени кота и стал теребить его за уши. На лице его появилась непонятная блуждающая улыбка.

— А почему ты так уверена в том, что мне нужно не доверять ей? Может быть она обнаружила во мне что‑то как в мужчине, который ее заинтересовал? — С легкой рассеянностью спросил он. — Почему я должен не доверять ей? Собственно, я и сам догадываюсь почему, но мне хотелось бы услышать твое мнение.

Сантана сидела, угрюмо отвернувшись в сторону:

— Если она преследует тебя, значит ей что‑то от тебя нужно, — сказала она, спустя несколько мгновений. — Она никогда не станет заниматься этим просто так, я уверена! Ей наверняка нужно что‑то такое, что не касается любви и дружбы.

Тиммонс все так же рассеянно усмехнулся:

— Возможно…

Видя, что ее слова не слишком‑то убеждают Кейта, Сантана поспешно воскликнула:

— Это так, поверь мне, Кейт! Я могу поклясться тебе в том, что она действительно кочет от тебя чего‑то другого!

Тиммонс пожал плечами:

— Что ж, это вполне возможно. Я ведь уже сказал, что доверяю тебе…

— Нет, — все так же порывисто воскликнула она, — ты пока не понимаешь, о чем я говорю! Я говорю об этом совершенно серьезно! Ты должен опасаться ее. Я знаю Иден. Поверь мне, как только ты вышел за дверь, она наверняка начала тут повсюду шарить, она наверняка рыскала по всей твоей квартире, копаясь во всех доступных ей бумагах. У нее есть такая привычка. Веля она что‑то задумала, она не станет останавливаться перед тем, чтобы прибегнуть к обману. Ты должен задуматься об этом ради себя самого. Надеюсь, что ты не оставлял здесь никаких секретных бумаг или других важных документов, относящихся к твоим судебным делам или может быть к чему‑нибудь другому, но тоже важному? Воли ее интересует именно это, то она вполне могла добраться до них. А что она потом с этим сделает, я даже не могу предположить. В любом случае не думаю, что это обещает тебе большую радость, Кейт. Ты должен позаботиться об этом ради себя самого. Кстати говоря, она долго находилась здесь сегодня?

Тиммонс пожал плечами:

— Ну, я не знаю… Я уходил по делам, а она в это время еще оставалась в квартире… — Он вдруг осекся на полуслове, вспомнив свою встречу в гараже на Рэдблафф–Роуд 925. Белоглазый тогда горячо убеждал его в том, что его никто не видел, что, когда он приходил домой к Тиммонсу, в квартире никого не было. Окружной прокурор едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. — Черт побери, если она была здесь в то время, когда приходил блондин, это может закончиться весьма печальными последствиями. Иден не из тех, кто побоится выступить против окружного прокурора только потому, что он занимает одну из самых влиятельных выборных должностей в городе. Ей плевать на эти должности, у нее столько денег, что какие‑то жалкие политики вообще не могут для нее ничего значить. Надо обязательно позаботиться о том, чтобы каким‑то образом прикрыть тылы!

Из‑за этого его одолели такие тяжелые мысли, что он совершенно забыл о том, что рядом с ним находится Сантана.

Тиммонс очнулся только тогда, когда мягкая и теплая ладонь Сантаны провела по его щеке.

— Кейт…

Он нелепо захлопал ресницами, как человек, только что грезивший наяву. Увидев направленный на него взгляд карих глаз Сантаны, он покачал головой:

— Извини, Сантана, я немного задумался.

Ее рука скользнула по его плечу:

— Надеюсь, что ты думал не об Иден. — с несколько кривоватой улыбкой сказала она.

— О нет, нет — поспешно замотал он головой. — Не об Иден. — Так, о другом.

Разумеется, в мыслях ему было сейчас не до Иден, а точнее, не до любовных отношений с ней. Тиммонс мучительно искал выход из сложившегося положения. Если ей что‑то стало известно, если она видела блондина в его доме, или, хуже того, что‑то пронюхала про их дела, то ему нужно срочно позаботиться о том, чтобы обезвредить ее. Но как это сделать? Ведь он даже не знал, где сейчас Иден. Она исчезла, ушла, не дождавшись его возвращения. Может быть она отправилась домой, а может быть… В его мозгу стали роиться ужасные предположения и догадки. Да, похоже сегодняшний вечер спокойным для него не будет. Надо что‑то делать…

Кортни и Перл вышли на улицу. Сухая июльская жара, стоявшая днем, уже совсем спала, и вечерняя свежесть, опускавшаяся на город вместе с темнотой приятно холодила легкие. Чтобы позаботиться о своих спутниках, точнее отвезти назад в клинику, пришлось взять такси. Бабочка, наклеенная на ветровом стекле автомашины, в которую уселись Перл и Кортни, обозначала, что машина оборудована кондиционером. Но шофер пояснил, что тот вышел из строя еще в начале лета, и что владелец таксопарка слишком скуп, чтобы заменить его. Шофер попался разговорчивый и веселый. Он болтал без умолку, рассказывая то о том, как посетил китайский ресторанчик, то о последнем кинофильме, который ему довелось посмотреть, то о первенстве Соединенных Штатов по бейсболу и о том, какие кретины эти чикагские буйволы — оказывается они не смогли одолеть какую‑то жалкую команду из Филадельфии! Перл и Кортни молчали. Они смотрели на мелькавшие мимо рекламы, невысокие дома, построенные еще в середине прошлого века, католическую миссию. Молчание было довольно натянутым. Кортни чувствовала, что Перл, попав в больницу, уже сильно отдалился от нее и даже те чувства, которые он очевидно испытывал к ней, с каждым днем угасают все сильнее и сильнее. Это не могло не беспокоить ее. Она сидела, отвернувшись в другую сторону, подперев рукой подбородок, и молча смотрела в окно. Точно так же выглядел и Перл. Он глубоко погрузился в свои мысли, основным предметом которых была Келли. Его очень волновала судьба этой девушки. С некоторых пор она стала волновать его больше, чем его собственная судьба. Все, что он хотел узнать относительно Брайана, он уже знал. Вообще, на этом его личная миссия, именно то, ради чего он главным образом и попал в клинику доктора Роулингса, была выполнена. Правда оставалась еще одна главная задача — вывести этого проходимца из психиатрии на чистую воду, но для этого у Перла было еще весьма и весьма не густо с доказательствами. А вот что касается Келли… Она уже понемногу начинала приходить в себя. Чувства и желания с каждым днем все быстрее и быстрее возвращались к ней. И бросить сейчас ее одну в такое ответственное время он не мог. К тому же Перл еще достаточно смутно, но почти наверняка знал, что он относится к этой девушке более, чем с дружескими намерениями. За то время, которое они вместе провели в клинике доктора Роулингса, он успел сблизиться с ней настолько, чтобы понять, что она ему глубоко небезразлична. Нет, он ни в коем случае не может уехать сейчас в Бостон вместе с Кортни, оставив Келли одну. Это одновременно будет и предательством и ее, и предательством самого себя.

Поэтому разговор между Перлом и Кортни не клеился. Они в полном молчании доехали до его дома, вышли из машины и поднялись в его квартиру. Перл открыл дверь своим ключом и застыл в дверях, поразившись невероятной тишине, которая здесь стояла. Когда он только покидал квартиру, все вокруг ходило ходуном. Элис, Оуэн Мур и Джимми Бейкер громко и шумно веселились под звуки музыки, а сейчас здесь было тихо, словно поздним вечером в коридорах клиники доктора Роулингса. Нехорошее предчувствие мгновенно охватило Перла.

Он мгновенно понял, что что‑то случилось. Перл включил свет и осторожно вошел в квартиру. Спустя несколько секунд он облегченно вздохнул, увидев, как на полу, прикрывшись шерстяными одеялами лежат Джимми Бейкер и Оуэн Мур, а на постели в форме сердца, подложив под голову две маленьких атласных подушки, безмятежно раскинула руки Элис. Перл ожидал увидеть где‑то рядом и Келли, но бросив несколько озабоченных взглядов по комнате, он понял, что его опасения были не напрасны.

— Черт побери, — сквозь зубы выругался он.

Кортни остановилась за его спиной:

— Что случилось?

— Я так и подозревал, — сокрушенно сказал он, — Келли исчезла.

Кортни тоже окинула взглядом комнату:

— Может быть она за стеной?

Перл пожал плечами:

— Загляни туда, но я думаю, что это бесполезно.

Кортни сунула голову в соседнюю дверь и, нащупав на стене выключатель, щелкнула им. Келли здесь тоже не было.

— Да, действительно, — недоуменно протянула Кортни. — Похоже, ты прав. Ее здесь нет. Интересно, а где же она?

Перл удрученно покачал головой:

— Куда же она могла деться?

Он бросился к лежащему на полу и укрытому толстым шерстяным одеялом Оуэну Муру. Он крепко спал, и Перлу пришлось изрядно потрудиться над тем, чтобы разбудить его.

— Оуэн, Оуэн, проснись! Проснись же наконец!

Мур долго хлопал сонными глазами, не понимая что происходит вокруг. Затем, увидев перед собой Перла, он наконец что‑то сообразил и, нащупав лежавшие рядом с ним на полу очки, водрузил их на переносицу.

— Что, что такое?

— Где Келли? — озабоченно спросил его Перл. — Куда она девалась?

— Она ушла, — растерянно ответил Мур.

— Ушла? Черт подери! — вполголоса выругался Перл. — Она не говорила тебе, куда она направляется?

Мур по–прежнему растерянно хлопал глазами:

— Я не знаю, где она. Честное слово! Я пытался остановить ее, но она… Она убежала… Я… не смог.

— Но куда, куда она убежала? Она хоть что‑нибудь сказала о том, куда она направляется? Ну хотя бы не адрес, а так, хоть какой‑нибудь намек?

Мур пожал плечами:

— Нет, она только сказала, что это очень важно. Перл на мгновение задумался:

— Да, похоже, я знаю, где она. Сейчас для нее важна больше всего встреча с отцом. Скорее всего, она отправилась в родительский дом.

Он стал быстрыми шагами мерить комнату из угла в угол.

— Что же делать, что же делать, — бормотал Перл. Наконец он снова метнулся к Муру, который перепуганно сидел на полу, прикрывшись одеялом.

— Оуэн, я снова оставляю тебя за главного! Ты понял меня?

— Леонард, ты не обиделся на меня за то, что я не Смог удержать Келли? — плаксивым голосом произнес Мур.

Перл махнул рукой:

— Ладно, не стоит об этом. Запомни, я снова возлагаю на тебя обязанности присматривать за всеми. Только на этот раз, пожалуйста, позаботься о том, чтобы никто не уходил. Окей? Что бы ты ни делал, никого не выпускай отсюда, следи за этим. Я надеюсь на тебя. А мне нужно идти. Все, я оставляю тебя одного, Оуэн! Помни, о чем я тебя просил — никого не выпускай!

— Но ведь они спят… — Едва слышно пробормотал Мур. — Я не выпущу их до тех пор, пока они не проснутся.

Но Перл уже не слышал этих бессмысленных слов своего вице–президента. Он схватил Кортни за руку и потащил ее к выходу;

— Пошли! Ты мне нужна.

Спустя минуту в квартире Перла вновь воцарилась тишина. Но на этот раз Оуэн Мур не спал. Он сидел на полу в углу большой комнаты, накрыв одеялом колени, и озабоченно грыз ногти.

Микроавтобус, в котором спряталась Иден, свернул с бетонной трассы я поехал по какой‑то неровной проселочной дороге. Машину трясло, и она чувствовала себя весьма неуютно на жестком ребристом полу. Минут двадцать они виляли среди каких‑то поворотов, пока наконец автомобиль не остановился, и шофер не заглушил мотор.

— Ну, где же они? — нетерпеливо произнес тот, который сидел за рулем.

— Подождем, — ответил второй. Ожидание длилось несколько минут. Затем бандит помоложе, сказал:

— Смотри, кажется, идут. Включи‑ка на минутку фары.

Иден осторожно приоткрыла одеяло, которым она укрывалась, но рассмотреть ей ничего не удалось. Сквозь закрытую занавеску, отделявшую ее от кабины, лишь едва заметно пробивались лучи света от включенных фар. Потом бандит помоложе неожиданно сказал:

— Всего лишь четверо вшивых подонков! Договор же был на двадцать!

Бандит, сидевший за рулем, разочарованно сказал:

— Похоже, у нас нет другого выхода. Ладно, черт с ним, побыстрее загружай их, я не хочу долго светиться здесь! Только не хватало напороться на полицию.

Иден услышала звук приближающихся шагов. Затем кто‑то взялся за ручку и отодвинул в сторону дверь в салон. Иден лежала в углу, затаив дыхание. Она услышала голоса людей, говоривших между собой на испанском языке. Спустя несколько мгновений в автобус загрузились четыре мексиканца. Это были крепкие молодые мужчины, которые переговаривались между собой, экспрессивно по–южному жестикулируя.

Иден затаилась в углу, стараясь дышать едва слышно, чтобы не выдать себя. Спустя несколько мгновений после того как мексиканцы уселись в автобус, Иден услышала звук закрывающейся двери и, взревев мотором, машина тронулась.

Оуэн Мур не заметил, как задремал. Он спал, прислонившись спиной к стенке и накрыв колени одеялом.

Неизвестно сколько прошло времени, но Мур проснулся от громкого стука в дверь:

— Открывайте! — грубо кричал кто‑то. — Открывайте! Мы знаем, что вы здесь! Откройте же, откройте!

Мур перепуганно вскочил и прикрываясь одеялом на цыпочках подбежал к двери. Поначалу он решил, что, возможно, это какая‑то ошибка, и несколько мгновений стоял у двери, прислушиваясь. Стук повторился, но на этот раз стучали громче и настойчивее.

— Открывайте! Вас видели! Если вы не откроете, мы немедленно взламываем дверь!

Трясущимися руками Мур потянулся к дверной ручке и щелкнул замком. На пороге перед ним стояли доктор Роулингс, молодой человек с темной кожей и шапкой курчавых волос на голове, очевидно, полицейский, потому что на ремне джинсов у него был закреплен большой круглый значок полицейского управления Санта–Барбары. Третьим был санитар, лицо у которого выглядело так, будто кто‑то утрамбовал его сапогами, оно было плоским и четырехугольным, как почтовая марка, рот сжат.

Мур сразу понял, что им не поздоровится. Доктор Роулингс решительно шагнул в квартиру, следом за ним вошли санитар и полицейский.

— Ага! — победоносно воскликнул Роулингс. — Вот они где! Вся группа здесь. Я так и знал! Да, вся компания тут, я так и знал!

Мур испуганно посторонился, пропуская Роулингса в квартиру. Тот остановился посреди гостиной и, увидев спящего на полу Джимми Бейкера, а также Элис, которая выглядела насмерть перепутанной, воскликнул:

— Это возмутительно! Сбежать из клиники в какое‑то гнусное место! Вы все будете наказаны!

Бейкер, протирая глаза кулаками, растерянно сидел на полу. Когда доктор Роулингс подошел к кровати, на которой отдыхала Элис, она от страха вскочила и попыталась убежать. Полицейский, а это был Пол Уитни, схватил ее за руку и успокаивающе сказал:

— Эй–эй, не бойся! Я не причиню тебе никакого вреда. Ты куда? Не надо бежать. Все в порядке, успокойся. Тебя никто не обидит, обещаю.

Девушка испуганно прижалась к стене, кусая пальцы на трясущихся руках. Уитни подошел к ней поближе и, протянув руку, доверительным тоном сказал:

— Не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого, идем со мной.

С этими словами он протянул ей руку и сделал приглашающий жест. Несколько мгновений она испуганно жалась к стене, но затем, увидев честные и добрые глаза Пола, протянула ему руку в ответ,

Роулингс расхаживал по комнате с брезгливым выражением на лице, разглядывая расставленные вокруг декорации я кинематографический реквизит.

— Какое отвратительное место! — ругался он. Мур перепуганно семенил за ним, по–прежнему прикрываясь одеялом.

— Скажите, а как вы нашли нас, доктор Роулингс? — со страхом прошамкал он.

Роулингс резко обернулся и грубо воскликнул:

— Он еще имеет наглость спрашивать меня, как мы их нашли! Полиция уже сбилась с ног, вас разыскивают несколько часов! Им сообщили, что видели, как вы входили в этот дом с мистером Капником!

— С мистером Капником? — испуганно пробормотал Мур. Я… Я.. — он стал пятиться назад.

Но Роулингс не отставал от него:

— Почему я не вижу здесь мистера Капника? Куда он подевался? Я вижу, что и Келли здесь нет. Похоже, что они ушли вместе. Это так?

Мур потрясение молчал, опустив голову, его губы дрожали, глаза за толстыми стеклами очков испуганно метались из стороны в сторону.

— Я… Я не знаю, — пытался соврать он. Однако из этого ничего не вышло. Роулингс смотрел на него, не сводя взгляда, словно питон на кролика:

— Я советую вам во всем признаться, мистер Мур! — напряженно сказал Роулингс. — Иначе вам будет очень плохо. Если вы немедленно не признаетесь мне во всем, обещаю вам, Оуэн, у вас будут огромные неприятности.

Мур по–прежнему бормотал, отступая назад:

— Ну я не знаю, где они… Они не сказали.

— Вы лжете, Оуэн, — холодно сказал Роулингс — Зачем вы лжете мне? Разве я учил вас в клинике говорить неправду? Помните, что я ваш единственный настоящий друг! Все остальные только прикидываются такими. Если вы не хотите, чтобы вам было совсем плохо, если вы не хотите потерять вашего единственного настоящего друга, я советую вам немедленно сказать всю правду. Куда они подевались? Они ушли вдвоем?

— Но они ничего не говорили!

— Вы опять мне лжете, Оуэн!

Роулингс вдруг переменил тактику. Голос его из жесткого и холодного стал более проникновенным и доверительным.

— Послушайте меня, Оуэн! Если вы не хотите, чтобы с ними случилось что‑то дурное — кстати говоря, это относится и к вам — если вы не хотите, чтобы и с ними, и с вами произошли крупные неприятности, вы должны сказать мне, где они, и немедленно. Вы слышите меня, Оуэн?

Мур грыз ногти, не осмеливаясь поднять глаза на врача. Одеяло он по–прежнему держал в руках. На этот раз уговоры Роулингса подействовали. Мур, низко опустив голову и пытаясь унять дрожь в руках, едва слышно пробормотал:

— Может быть, они пошли к ее отцу?

— Что‑что? — поморщился Роулингс. — Говорите громче, я не слышу. Поднимите голову и скажите внятно, Оуэн, то, что вы хотели сказать.

Мур повернул насмерть перепуганное лицо к доктору Роулингсу и уже погромче сказал:

— Может быть, они отправились в дом отца Келли?

— Ах, вот значит как! — с мстительным удовлетворением воскликнул Роулингс. — Значит мистер Капник повел Келли к отцу?

— Нет, — осмелился возразить Мур. — Сначала ушла Келли, а потом Леонард. Может быть она решила повидаться со своим отцом? Я не знаю.

Мур снова умолк, опустив голову под пронзительным взглядом доктора Роулингса.

Прошло уже не меньше часа с тех пор, как СиСи Кэпвелл получил известие от доктора Роулингса о том, что его дочь сбежала из клиники. Однако до сих пор никаких известий от нее не было, она не звонила и не появлялась. У Софии также не было о ней никаких известий, иначе она бы сразу же сообщила СиСи об этом. Он обеспокоенно расхаживал по гостиной, меряя просторное помещение широкими шагами

Гостиная занимала весь нижний этаж дома Кэпвеллов, от прихожей до трех высоких задних окон от пола до потолка. Они, эти окна, раздвигали перспективу — пределы раскинувшегося вокруг буйствующего зеленью сада. Сейчас внимание СиСи не привлекали ни роскошные цветы, стоящие во всех углах, ни гравюры на стенах, ни роскошные зеркала, которые лукавым загадочным шепотом источали непрерывное приглашение к танцу, к медленному танцу с любимой женщиной. СиСи задумчиво остановился у окна, глядя в полутемный сад. Там ничего не было видно. Постояв немного, СиСи снова стал расхаживать по комнате. Ноги его утопали в роскошных персидских коврах. Он не заметил, как постепенно мысли его от беспокойства о Келли перешли на более широкие вещи. СиСи остановился посреди гостиной и задумчиво посмотрел себе под ноги. Сейчас он стоял на шикарном персидском ковре, когда‑то подаренном ему отцом. Это было больше трех десятков лет назад, но, похоже, только сейчас СиСи понял, почему отец подарил ему этот ковер.

Ткач плетет узоры на ковре не ради какой‑нибудь цели, а просто для того, чтобы удовлетворить эстетическую потребность. Вот и человек может прожить свою жизнь точно так же. Если же он считает, что не свободен в своих поступках, пусть смотрит на свою жизнь, как на готовый узор, изменить который он не в силах. Человека никто не вынуждает плести узор своей жизни, в этом нет насущной необходимости — он делает это только ради собственного удовольствия.

Из многообразных событий жизни, из дел, чувств и помыслов он может сплести узор — рисунок выйдет строгий; затейливый, сложный или красивый. И пусть это только иллюзия, будто выбор рисунка зависит от него самого. Пусть это всего лишь фантазия, погоня за призраками при обманчивом свете луны — дело не в этом. Раз ему так кажется, следовательно для него это так и есть на самом деле.

Зная, что ни в чем нет смысла и ничто не имеет значения, человек все же может получить удовлетворение, выбирая различные нити, которые он вплетает в бесконечную ткань жизни: ведь это река, не имеющая истока и бесконечно текущая, не впадая ни в какие моря.

Существует только один узор — самый простой, совершенный и красивый: человек рождается, мужает, женится, производит на свет детей, трудится и умирает, но есть и другие, более замысловатые и удивительные узоры, где нет места счастью или огромным достижениям — в них скрыта, пожалуй, какая‑то своя тревожная красота.

Некоторые жизни обрывались по вола слепого случая, когда узор был еще далеко не закончен. Оставалось утешать себя тем, что узор хотя бы приобрел какую‑то форму. СиСи сейчас думал о Мэри и о ее безвременной гибели. Именно узор ее жизни оборвался, не будучи доведенным до конца.

Другие жизни, как, например, жизнь Мейсона, составляют такой запутанный узор, что в нем трудно разобраться — надо изменить угол зрения, отказаться от привычных взглядов, чтобы понять, насколько своеобразна и по–своему любопытна такая жизнь.

СиСи полагал, что отказавшись от своего всепоглощающего эгоизма, от погони за постоянным успехом, он может попрощаться с последней из своих иллюзий. С возрастом к нему пришло понимание того, что счастье имело так же мало значения, как и горе — и то, и другое вместе с прочими мелкими событиями жизни вплетались в ее узор. С некоторых пор СиСи словно начал подниматься над случайностями своего существования и почувствовал, что ни безмерное счастье, ни безграничное горе уже никогда не смогут влиять на него так, как прежде. Все, что с ним случится дальше, только вплетет новую нить в сложный узор его жизни. А когда наступит конец, он сможет удовлетвориться только тем, что рисунок близок к завершению. Поначалу известие о гибели Мэри потрясло его до глубины души. Оно в очередной раз напомнило ему о том, что он и сам смертей. Ему стало больно от того, что он уже больше никогда не поговорит с Мэри. Он вспомнил их первую встречу в больнице, вспомнил о том, как она ухаживала за ним, сделав практически все возможное для того, чтобы поднять его на ноги после тяжелой, почти смертельной болезни.

А еще смерть Мэри напомнила ему о том, что все, кто любит, обречены на расставание с любимыми. Одна из странных особенностей жизни заключается в том, что порой вы встречаетесь с кем‑нибудь ежедневно на протяжении долгих месяцев, сходитесь очень близко, кажется, что вы никогда не жили порознь. Но вот наступает разлука, и все идет по–прежнему, как ни в чем не бывало. И оказывается, что знакомство, без которого вы вроде бы не могли обойтись, на поверку вам совсем и не нужно. Жизнь течет своим чередом, и вы даже не замечаете отсутствия этого человека. Но в отношении Мэри это было совершенно не так. Потеря Мэри была для СиСи потерей очень близкого человека. Он словно потерял часть собственной души и вот теперь, чтобы заполнить зияющую пустоту, обращался мыслями к отвлеченным понятиям. Ему вдруг пришло на ум, что жизнь, вероятно, была одной из тех шарад, над которыми ломаешь голову, пока тебе не подскажут ключ к ответу. А потом ты не можешь понять, как же ты сразу не догадался об этом. Может быть ответ был совершенно простой — жизнь не имеет смысла?

На земле, спутнике светила, несущегося в бесконечности, все живое возникло под воздействием определенных условий, в которых развивалась эта планета. Точно так же как на ней началась жизнь, она под воздействием других условий может окончиться. Человек всего лишь один из многообразных видов этой жизни, который отнюдь не является венцом мироздания, а просто продуктом среды. СиСи вспомнил давно прочитанный рассказ об одном восточном владыке, который захотел узнать всю историю человечества. Мудрец принес ему пятьсот томов, занятый государственными делами, царь отослал его, повелев изложить все это в более сжатой форме. Через двадцать лет мудрец вернулся — история человечества занимала теперь всего пятьдесят томов. Но царь был уже слишком стар, чтобы одолеть столько толстых книг, и снова отослал мудреца. Прошло еще двадцать лет и постаревший, убеленный сединами мудрец принес владыке один единственный том, содержавший все премудрости мира, которую тот жаждал познать. Но царь лежал на смертном одре и у него не осталось времени, чтобы прочесть даже одну эту книгу. Тогда мудрец изложил ему историю человечества в одной строке. Она гласила: человек рождается, страдает и умирает. Жизнь не имеет никакого смысла. Существование человека бесцельно.

СиСи вдруг усмехнулся сем себе. Нет, все‑таки в этой истине есть что‑то неправильное. Ведь если жизнь не имеет никакого смысла, какая же тогда разница, родился человек или нет, живет он или умер? Жизнь, как и смерть, в таком случае теряет всякое значение Но ведь в этом случав он не должен был испытывать никаких чувств, никаких эмоций. Становится не важно, совершил ли что‑нибудь тот или иной человек, или ничего не смог совершить. Неудача ничего не меняет, а успех равен нулю. Согласно этой истине человек только мельчайшая песчинка в огромном людском водовороте, захлестнувшем на короткий миг земную поверхность Ио он становится всесильным, как только разгадает тайну бытия.

СиСи спорил сам с собой, соглашаясь и не соглашаясь, приводя новые аргументы и отстаивая собственную позицию. Нет, он не согласен с тем, что жизнь ничто! Он всей своей жизнью старался доказать себе и другим, что это не так. Человек способен добиться успеха и подчинить мир, с тем, чтобы он лежал у его ног. Он способен и изменить обстоятельства. Для этого не нужен даже особый талант, лишь энергия.

Однако, говорил он сам себе, ему были известны десятки, если не сотни людей, которые обладали не меньшей энергией и талантами, чем он, однако постигший их крах свидетельствовал о том, что необходимо еще умело воспользоваться этой самой энергией и способностями.

Мысли и раздумья СиСи были столь серьезны и тяжелы, что лицо его с каждой минутой мрачнело все больше и больше. Окончательно запутавшись в своих размышлениях, он рассерженно махнул рукой и направился к бару. В такой обстановке самым лучшим выходом для него была бы сейчас порция хорошего виска. Однако и этого ему не удалось сделать. Услышав звонок в дверь, он мгновенно забыл об одолевавших его сомнениях и бросился открывать. На пороге стояла Джулия Уэйнрайт. Глаза ее сверкали странным блеском, она была возбуждена и тяжело дышала.

Когда СиСи распахнул перед ней дверь, она быстро вошла в дом.

— Рада тебя видеть, СиСи!

Он посмотрел на нее с некоторым недоумением:

— Что‑то случилось? Почему ты так поздно?

Она озабоченно осмотрела гостиную:

— Мейсон здесь?

СиСи горько усмехнулся: после недавней встречи с Мейсоном у него осталось лишь глубокое чувство горечи. Где он сейчас и куда отправился, СиСи не знал.

Когда он оставил Мейсона одного и вернулся в гостиную через несколько минут, его там уже не было.

— Значит, Мейсона здесь нет? — спросила Джулия. — Я надеялась его увидеть.

— Мейсон… — покачал головой СиСи. — Вообще он был здесь и ушел. А с тобой то все в порядке? Ты по–моему несколько перевозбуждена.

Она расхаживала по комнате из угла в угол словно не находя себе места:

— Да со мной‑то все в порядке, — ответила Джулия. — Правда я подумала, что он может попытаться убить тебя.

СиСи усмехнулся;

— Да, кстати говоря, он упомянул о тебе и о Марке. Меня очень беспокоит Марк. Я уже обзвонил весь город и нигде не могу его найти,

Джулия сокрушенно покачала головой:

— Наверное, Мейсон сказал тебе то же самое, что и мне. Хотя, может быть, тебе он сообщил какую‑нибудь более свежую информацию?

СиСи едва заметно переменился в лице:

— А что он тебе сказал?

Джулия посмотрела на СиСи взглядом, в котором он прочитал испуг.

— Мейсон… Мейсон намекал, что отправил Марка на тот свет, что он уже расправился с ним, отомстив за Мэри. Он нес еще какую‑то чушь насчет возмездия, справедливости и прочего. Но, я думаю, что все это было просто дымовой завесой. СиСи оживился:

— Да, я у меня было то же самое! Он пытался вызвать меня на душеспасительные разговоры, учить жизни. И, кстати говоря, мне он тоже намекал, что убил Марка. Но, правда, он не сказал этого впрямую. Джулия молча отвернулась:

— Так ты думаешь?.. — обеспокоенно произнес СиСи.

Джулия пожала плечами:

— Я не знаю. Но ты‑то сам не думаешь?.. — она снова с некоторым испугом посмотрела на СиСи.

Тот озабоченно тер подбородок:

— Я не знаю, Джулия.

— Я тоже не знаю и не знаю, что и думать, — Джулия покачала головой. — Одно я могу сказать с полной уверенностью — он действительно взбешен и, по–моему, совершенно не управляем!

Лицо СиСи было хмурым:

— Да, такой ненависти к себе со стороны Мейсона я никогда раньше не замечал.

Лицо его вдруг на мгновение застыло, словно каменная маска, и Джулия увидела перед собой не живого человека, а холодное изваяние с плотно сжатыми губами и неподвижным взглядом, направленным в одну точку. Однако в следующее мгновение все переменилось. Лицо СиСи ожило, когда он услышал звонок в дверь — перед ним стояла Келли. Она была одета в больничную пижаму светло–голубого цвета, поверх плеч был накинут такой же больничный халат. Когда она увидела отца, из глаз ее брызнули слезы:

— О, папа, — прошептала она, бросаясь к нему в объятия.

— Келли, детка! Где же ты была? — он прижал ее к своей груди и поцеловал в горячую мокрую щеку.

Взяв ее за плечи, он осмотрел ее с ног до головы, словно стараясь убедиться, что с ней все в порядке и руки–ноги у нее целы. Повнимательнее рассмотрев ее раскрасневшееся лицо, он спросил:

— Ты что, бежала? — в голосе его было столько нежности и любви, что Келли не выдержала и разрыдалась еще громче. Она плакала, положив голову на плечо отца и давая выход своим чувствам.

СиСи испытал некоторое чувство жалости по отношению к дочери, когда увидел, как она похудела, как обострились черты ее лица, как торчали ее ключицы в вырезе больничной пижамы. Поэтому он еще сильнее прижал ее к себе, чувствуя, как у него сжимается сердце.

Пока Уитни отправился на задание вместе с доктором Роулингсом, искавшим пропавших из психиатрической клиники пациентов, Круз решил перекусить. Он вышел из здания полицейского управления и отправился в небольшую кондитерскую в двух кварталах отсюда. Кондитерская была едва ли не единственным местом подобного рода, которое всегда работало до самого позднего времени. Несмотря на то, что она была маленькая, и места для большого количества народа там не хватало, Крузу здесь нравилось. Нравилось тем, что здесь можно было уединиться.

Кондитерская служила одновременно и кафе, и магазином. Прилавок с пирожными, пирожками, пончиками, разнообразным печеньем делил комнату пополам. В глубине справа стоял застекленный холодильный шкаф. В нем были выставлены разнообразные желе, лимонады, фруктовые воды и соки. Между дверью и прилавком располагались четыре столика, на двух человек каждый. Рядом с окном, налево от двери, был еще одни столик. Больше в кондитерской столов не было. Круз выбрал Место недалеко от прилавка, оно показалось ему наиболее уединенным, если так можно сказать, когда сидишь В полутора метрах как от прилавка, так я от двери. За прилавком стояла пожилая седая женщина с лицом, вдоль и поперек изрезанным морщинами. На ней была одета желтая униформа: кофточка, юбка, фартук я довольно забавного вида бейсболка. Забавным было то, что бейсболке была одета на торчащие в разные стороны седые волосы.

Круз заказал две ромовые бабы и чашку шоколада со сливками.

— Потом принесите мне еще, пожалуйста, чашку некрепкого кофе, — сказал он

Здесь же, на прилавке сбоку лежали свежие газеты. Круз купил вечерний выпуск «Лос–Анджелес Таймс» и «Санта–Барбара Экспресс». Он уселся за свой столик и развернул лос–анджелесскую газету на странице, где помещался отдел уголовной хроники. Его внимание привлекла заметка под названием «Убийство ножом в большом жилом доме». Сообщалось, что был убит женатый мужчина. В подробностях писали, что полиция задержала подозреваемого для допроса. Никаких особых деталей происшествия указано не было, только кое–какие фотографии. Здесь же было помещено и интервью с соседями и с людьми, которые что знали или слыхали. В одной из заметок была помещена фотография мужчины, рассказавшего, как полгода назад он сидел на диване и смотрел последние известия по телевизору, как вдруг кто‑то из соседнего дома выстрелил из ружья в окно его гостиной.

Какое отношение эта история могла иметь к нынешним событиям, было не ясно, но человек получил возможность покрасоваться в газете. В своем маленьком мире, состоящем из трех комнат и кухни, он стал, наверное, героем дня.

По заголовкам было видно, что газета не считала это убийство слишком интересным делом, тем более, что подозреваемый был уже задержан и сидел за решеткой. Полиция разыскивала очевидцев, следствие шло полным ходом, а какой‑то там знаменитый полицейский инспектор Риггс рассчитывал закончить его довольно быстро. Здесь же было помещено интервью с полицейским инспектором Мартином Риггсом. На вопрос корреспондента о том, как им удалось так быстро задержать подозреваемого, он сделал приятное и полезное для читателей сообщение об идентификации. «Существует, — заявил инспектор Риггс, — лишь два способа идентификации, о которых стоит говорить. Первый предполагает максимальное накопление опознавательных признаков данного лица: рост, вес, особые приметы — родинки, бородавка шрамы, глазные параметры, кровяное давление, сердечная деятельность, состав крови, коэффициент умственного развития, снимки челюстей, официальные документы — и надо, чтобы все сходилось». Очевидно, про второй способ идентификации инспектор Риггс говорил в шутку, потому что, дочитав заметку до конца, Круз рассмеялся и довольно пренебрежительно отбросил газету в сторону. «Второй способ идентификации, — говорил инспектор Риггс, — основан на последовательной повторяемости, иначе говоря традиции. Никакой документ, — говорил он, — не сравнится с человеческой памятью. Паспорт можно подделать, свидетельство о крещении можно выкрасть из церкви, пластиковые карточки водительских удостоверений и вовсе можно штамповать на цветных ксероксах. Из всех этих документов мы всего лишь узнаем, что такой‑то мальчик или девочка тогда то родились, были крещены или получили какие‑то права, вступили в брак, что они носят такую‑то фамилию. Но откуда нам знать, что предъявитель этого свидетельства — именно тот, кто в нем упомянут? И мы не можем этого знать до тех пор, пока многолетняя повторяемость явлений не сделает для окружающих такого‑то человека признанным обладателем собственных документов.

Если бы у Круза не было сейчас такое тяжелое настроение, он бы, наверное, рассмеялся. Но его очень волновала судьба Иден. Где она, что с ней? Куда она могла исчезнуть? Ее нигде нет, она не звонила, ни о чем больше не сообщала. Запивая ромовую бабу чашкой горячего кофе, Круз хмуро смотрел в окно. Он чувствовал свое полное бессилие и, наверное, поэтому у него был плохой аппетит. Кое‑как управившись с легким ужином, Круз покинул кондитерскую и вернулся назад в управление.

Он заглянул в лабораторию компьютерной экспертизы, куда звонил Уитни, чтобы узнать о десяти последних звонках, сделанных из телефона–автомата возле гаража на Рэдблафф–Роуд 925.

— А, это ты, Круз — приветствовал его Мэтью Леонетти, заведующий лабораторией. — Что тебя интересует?

— Я по поводу этого телефона на Рэдблафф–Роуд. Леонетти, мужчина средних лет, высокого роста, в толстых очках вопросительно протянул:

— А, это тот, о котором спрашивал по телефону Пол? Да, мы провели экспертизу. В общем, это было довольно просто сделать, потому что выход у этого телефона на современную цифровую станцию, и мы очень быстро расшифровали запись всех звонков. Как ты, наверное, знаешь, они автоматически фиксируются в местном компьютере, и нам понадобилось только выйти на их сеть. Мы обнаружили одну интересную деталь. — Он подошел к столу и показал Крузу распечатку: — Вот видишь, один и тот же номер, причем на протяжении нескольких последних дней, иногда по несколько раз в день. Из десяти последних звонков пять были сделаны именно по этому номеру. Круз озабоченно посмотрел на бумагу:

— Это за какой срок?

— За последние два дня, — сказал Леонетти. — В общей сложности десять раз.

— Интересно, и кому же они звонили все эти десять раз?

— Вот, — показал Леонетти, — внизу указан номер.

Кастильо обалдело смотрел на строчку из семи цифр, узнав в них телефон окружного прокурора Кейта Тиммонса.

Увидев бросившуюся в объятия отца Келли Кэпвелл, Джулия смущенно опустила глаза.

— Я пойду посмотрю, может быть Мейсон, где‑нибудь в домике для гостей… — пробормотала она.

— Хорошо, — сказал СиСи. — Если ты сможешь обнаружить его где‑нибудь, пожалуйста, дай мне знать.

— Договорились.

Джулии не хотелось присутствовать при встрече Келли и СиСи, чтобы не нарушать семейного разговора. Они стояли, обнявшись, еще несколько минут. Келли вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая давно не видела своих родителей. Ей хотелось что‑то сказать, но мысли перепутались и метались в ее голове словно вспугнутые птицы. Она только едва слышно всхлипывала, вытирая слезы рукавом больничного халата.

— Папа, папа… — шептала она. — Как давно я не видела тебя. Я очень соскучилась… Соскучилась по тебе, по маме, по дому…

— Ну, ну, — успокаивал он ее. — Не плачь дорогая. Все будет хорошо.

СиСи нежно гладил ее по рассыпавшимся волосам, он сейчас испытывал такое глубокое чувство нежности, которое прежде ему не было знакомо.

Ему тоже многое хотелось сказать дочери, но он не находил слов.

Наконец, Келли в последний раз всхлипнула, вытерла слезы и отвернулась.

— Наш дом совсем не изменился, — сказала она. — Как мне не хватает его. Папа, ты не представляешь как я хочу домой.

СиСи грустно улыбнулся.

— Почему же, дочка, охотно представляю. А. наш дом действительно не изменился. Здесь все по–прежнему. Правда, Тэд больше с нами не живет, а все остальное так же, как и было раньше.

Келли жадно рассматривала все вокруг, словно пытаясь насытиться впечатлениями. И хотя все здесь было хорошо знакомо ей, теперь она смотрела на обстановку в доме совершенно другими глазами. После белых больничных стен, пустых коридоров, обитых мягкой тканью, палат, больше напоминавших камеры… Обилие цветов, картины, серебро, подсвечники были для нее вещами из другого мира. Из того далекого, почти забытого мира в котором она жила раньше.

Она жадно смотрела вокруг не в силах поверить, что все это когда‑то принадлежало ей. Все выглядело по–прежнему, но и как‑то по–другому. Что‑то неуловимо изменилось в атмосфере этого дома. Келли чувствовала это, но пока не могла осознать как это называется и почему так произошло. Может быть от стен, обитых прекрасными золотисто–коричневыми дубовыми панелями веяло каким‑то новым духом… Какой‑то новый дух поселился в этом доме, может быть это был дух приближающейся старости, может быть это можно было назвать какими‑то иными словами, но Келли казалось будто она уехала из одного дома, а вернулась в другой.

Может быть виной тому было отсутствие в доме Тэда. может быть что‑то еще. Но после того как в доме Кэпвеллов не стало молодых голосов, он превратился во что‑то другое. Во всяком случае ей показалось, что здесь, в этих великолепных стенах поселилось одиночество.

Келли даже не могла сказать нравится ей это или не нравятся. Сейчас она чувствовала себя в этом доме гостьей, которой лишь на мгновение удалось вырваться из душных затхлых коридоров психиатрической клиники. Давящая атмосфера больницы еще не полностью покинула ее и она не ощущала себя свободной так как прежде

Может быть если бы ей удалось посетить родной дом раньше она чувствовала бы себя по–другому, может быть она быстрее бы привыкла к свободе… Но сейчас, после долгих месяцев проведенных в клинике она сильно изменялась.

Призрак доктора Роулингса словно преследовал ее повсюду, не давая ни на секунду ощутить себя абсолютно свободной. Ей казалось — и в этом она была недалека от истины — что он вот–вот снова появится, появится здесь в ее родном доме, куда он не имеет права даже войти.

Все эти смешанные чувства в душе Келли, не позволяли ей ощутить атмосферу родительских стен, все‑таки даже небольшое количество времени, проведенное вне родного дома, сильно меняет человека. Он начинает ощущать себя совершенно по–иному, особенно если ему пришлось провести это время в таком зловещем месте как психиатрическая клиника доктора Роулингса.

Келли остановилась у картины» висевшей над свечным столиком в дальнем углу — «Похищение Ганимеда». Она вдруг вспомнила всю эту историю.

Ганимед был мальчик, герой древнегреческого мифа. Его считали красивейшим из смертных. Боги завидовали людям, у которых было это прекрасное дитя и, в конце концов, Зевс не смог совладать с собой. Он послал на землю своего орла, тот похитил Ганимеда, унеся его на небо к богам. Там он сделайся зевсовым виночерпием, а людям лишь осталось оплакивать утрату красивого мальчика.

Келли вдруг подумала о себе и едва не расплакалась. Лить огромным усилием воли ей удалось удержать в кулаке свое чувство.

Она повернулась к отцу и дрожащим голосом сказала:

— Все‑таки хорошо быть дома. Я так давно хотела попасть сюда, но мне никак не удавалось. Папа, почему вы не приезжали за мной?

СиСи внезапно растерялся. Он и сам не знал, что ответить дочери. Вообще‑то, он надеялся на то, что в клинике ей помогут. Ведь у заведения доктора Роулингса была вполне приличная репутация. До сих пор он был уверен в том, что Келли смогут там помочь. Поэтому такой вопрос у него даже не возникал.

Вот почему СиСи сейчас — может быть даже впервые за многие годы — почувствовал, что не знает как разговаривать с дочерью. Она задала простой вопрос, а у него не было ответа. Точнее, если бы все это произошло еще несколько дней назад, он бы, наверное, уверенно рассказал Келли о том, что ей должно быть хорошо в клинике, что она должна выполнять все указания доктора Роулингса, о том, что ее там вылечат. К сейчас — не мог… Точнее умом он понимал, что должен успокоить ее, как‑то привести в чувства, но сердце отказывалось повиноваться.

Келли подошла к отцу поближе и с надеждой заглянула в глаза.

— Папа, почему ты молчишь?

Но вместо того, чтобы ответить честно и откровенно на ее вопрос, СиСи вдруг начал сыпать казенными фразами.

— Понимаешь, Келли, так надо, так необходимо… Это должно помочь тебе. Ты должна выполнять все, что требуют от тебя в клинике. Тогда тебе станет лучше. Потом может быть когда‑нибудь мы сможем тебя забрать оттуда…

СиСи словно механически повторял заученный текст, его разум смог перебороть его чувства.

— Полиция сбилась с ног, разыскивая тебя по городу…

Келли почувствовала, что отец все так же далек от нее, как и прежде.

Она отвернулась и отчужденным голосом сказала:

— Я знаю, я слышала вой полицейских сирен…

Си и растерянно стоял за ее спиной.

— Почему ты сбежала аз больницы?

Глаза Келли наполнились слезами, заламывая руки она сказала;

— Отец, мне очень нужно было повидаться с вами, я так соскучилась по родному дому, по всем вам…

СиСи развел руками.

— Но ведь ты могла попросить доктора Роулингса, чтобы он передал нам о твоем желании увидеться. Я думаю, он исполнил бы твою просьбу. Кто‑нибудь или я, твоя мама приехали бы к тебе в клинику и поговорили с тобой.

Келли снова заплакала.

— Но ведь вас не было там так давно… Я просила доктора Роулингса, чтобы он хоть ненадолго отпустил меня, но…

— Разве тебе обязательно нужно было покидать клинику, чтобы повидаться с нами?

Она убежденно кивнула и сквозь слезы сказала:

— Да, я не могу… То есть мне там очень плохо и даже разговаривать с вами в этой клиники я не хотела. Это напоминает свидание в тюрьме. Но ведь я не преступница. Почему они не разрешали, мне увидеться с вами? Почему они не разрешала мне навестить свой родной дом? Разве я могла причинить здесь кому‑то вред? Ведь это не так, папа!.. Правда? Ведь я так соскучилась по вам!

СиСи снова почувствовал прилив глубокой нежности к дочери и заключил ее в свои объятия.

— Келли, дорогая, успокойся, пожалуйста. Я тебя прошу… Не плачь… Мы тоже скучаем по тебе, — тихо говорил он ей на ухо, нежно поглаживая по волосам.

Прижавшись к отцу девушка плакала навзрыд, заливая слезами полы пиджака.

— Папа, мне так плохо. Они только и делают, что заставляют меня пить таблетки. А доктор Роулингс своими методами лечения все время сбивает меня с толку, я никак не могу вспомнить, что со мной произошло. Он пользуется гипнозом для того, чтобы узнать, что я знаю я чего не знаю, что помню и чего не помню. Может быть, в этом состоянии я что‑то и рассказываю ему, но ведь для меня это остается таимой, я же не знаю о чем говорю. Папа, если бы мне удалось вернуться домой, я бы обязательно все вспомнила.

Она смотрела на СиСи такими полными надежды и горя глазами, что он не нашелся что сказать. Он чувствовал, что должен как‑то подбодрить Келли, но разум снова брал свое.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, — я не могу помочь тебе.

— Но почему, почему?

СиСи принялся оправдываться.

— Я просто не могу забрать тебя оттуда. Мне не разрешают сделать это. Ну неужели ты не понимаешь? Они не дадут мне этого сделать.

Не веря своим ушам, Келли отступила на шаг.

— Папа, но ты ведь можешь что‑то сделать? Ведь можно что‑то придумать!.. Мне там так плохо… Я не хочу там больше находиться!.. Забери меня оттуда.

— Дорогая, неужели ты не понимаешь? На этот раз я не могу тебе помочь. Врачи все сделают так как нужно.

Келли снова почувствовала вырастающую между ней и отцом стену отчуждения. Он не понимал ее. Он пытался отгородиться от ее проблем, от ее несчастий какими‑то нелепыми объяснениями. Она видела в его глазах доброту, но слова, которые он упрямо повторял, были так далеки от того, на что она надеялась.

— Папа, почему ты говоришь мне о врачах? Я сейчас не хочу даже слышать об этом. Ты не представляешь, что они делают со мной!..

СиСи снова развел руками. Вообще, во всем его облике была такая растерянность и бессилие, каких Келли никогда раньше не замечала за ним.

Она помнила отца совсем другим человеком — властным, решительным, предприимчивым, он всегда мог добиться цели, любой цели, которую пожелает, в его распоряжении были огромные богатства и огромные возможности и он, не раздумывая пользовался имя для того, чтобы достичь намеченного.

Однако, сейчас перед ней стоял совершенно яру человек. Человек, который не хотел прийти ей на помощь. Почему было так, она не понимала. Ей казалось, что отец должен мгновенно откликнуться на ее просьбу и предпринять все возможное, чтобы освободить ее из этой клиники. Тем более, что она уже почти полностью оправилась от перенесенных душевных травм и чувствовала себя с каждым днем все лучше и лучше. Правда это происходило не благодаря лечению в клинике доктора Роулингса, а вопреки ему. По совету Перла она перестала принимать таблетки, которыми ее постоянно пичкали в невероятных количествах, большее время они проводили за разговорами… И, вообще, с появлением Перла в клинике доктора Роулингса, Келли осознала, что положение ее не так уж безнадежно. Перед ней забрезжил неясный пока еще лучик надежды. Однако уверенность в том, что все у нее будет в порядке укреплялась с каждым днем все сильнее и сильнее.

Если бы только отец мог понять это и пойти ей навстречу, она бы быстро вспомнила все и снова вернулась к нормальной жизни.

Однако, СиСи пытался убедить ее в обратном.

— Келли, выслушай меня. Ты была больна, теперь только врачи могут помочь тебе. Поверь мне, только они в состояния это сделать.

Келли расстроенно отвернулась.

— Ты должна доверять им, Келли, — продолжал уговаривать ее СиСи, — врачи не сделают тебе ничего дурного. Они хотят просто вылечить тебя.

— Нет — вскричала она. — Я не верю им! Они не хотят помочь мне!.. Я не знаю, чего они хотят от меня, но помощи от них нет.

— Ну что ты, Келли, — успокаивающе сказал СиСи. Это не правда, ты ошибаешься, врачи всегда помогают. Они должны делать это, их обязывает к этому клятва…

— Это — правда! — закричала она, взмахнув рукой. — Перл…

Келли вдруг осеклась на полуслове, сообразив, что выдает ужасную тайну. Поэтому она поспешила перевести разговор, с тем, чтобы отец ничего не заметил.

— Леонард сказал, что только я сама могу себе помочь. Он сказал, что у меня вполне достаточно сил, чтобы помочь себе самой. А вмешательство других может только помешать этому.

СиСи настороженно посмотрел на дочь.

— Кто такой Леонард?

Келли смущенно отвернулась и пробормотала;

— Один из наших пациентов…

СиСи нахмурился.

— Ах, так это он помог тебе сбежать из клиники?

Она прошла в дальний угол гостиной, не отвечая ее вопрос СиСи, поэтому ему еще раз пришлось окликнуть ее.

— Келли, ты слышишь меня?

Она замерла на месте а нервно теребя пальцы ответила:

— Отец, разве ты не рад меня видеть?

— Конечно, рад! — воскликнул он. СиСи направился к дочери, протягивая к ней руки и пытаясь обнять.

Однако, она оттолкнула его и отскочила в сторону, словно ее ударило током.

— Келли, я ужасно рад тебя видеть… — растерянно произнес СиСи. — Не понимаю даже как это могло такое прийти тебе в голову?..

Она порывисто воскликнула:

— Тогда почему ты задаешь мне такие вопросы? Почему ты уговариваешь меня подчиняться врачам? Ты разговариваешь со мной так же как и они я ведешь себя так же…

— Я пытаюсь помочь тебе!..

Келли снова зарыдала, прижимая руки к груди.

— Тогда не отправляй меня обратно… Отец, не делай этого! Я теперь стала сильнее, мне лучше. Я знаю это.

— Знаю, знаю, дорогая… — торопливо произнес СиСи. — Я вижу, что тебе уже значительно лучше.

Она снова заговорила с надеждой, пытаясь убедить отца выполнить ее просьбу.

— Может быть, если я вернусь домов, я поправлюсь совсем скоро и вспомню, что случилось в отеле. И весь этот кошмар исчезнет… Если мы опять будем вместе, мне гораздо быстрее станет лучше…

Но СиСи не нашел в себе сил выдержать умоляющий взгляд дочери. Он опустил глаза и потупившись слушал ее.

Келли почувствовала, что слова ее пропадают впустую и взмолилась:

— Папа, ну, пожалуйста!.. Не заставляй меня возвращаться туда. Если ты любишь меня, не делай этого! Не делай…

Девушка почувствовала как у нее подкашиваются ноги и упала в объятия отца.

 

ГЛАВА 9

Воспоминания. Мейсон снова обращается мыслями к Мэри. Иден удается спастись. Келли возвращают в психиатрическую клинику. Круз обнаруживает жену не где‑нибудь, а в доме окружного прокурора.

Мейсон, покинув родительский дом, направился к отелю «Кэпвелл».

Он медленно брел по улицам, и запахивая полы пиджака, ежился словно дувший со стороны океана ветер нес не свежесть, а настоящий зимний холод.

Сейчас он выглядел как лишившийся всего и позабытый всеми бродяга. Только дорогой, но измятый костюм напоминал о том, что его хозяин знал лучшие времена.

Несмотря на позднее время улицы были многолюдны и шумны.

Мейсон пересек площадь перед церковью и двинулся мимо парка. Тут он увидел зрелище, которое настолько привлекло его внимание, что ему пришлось несколько раз открыть и закрыть глаза, чтобы убедиться в том, что это не наваждение.

По аллее вереницей тянулись теннисисты, они шли группками по двое, по трое. Это были молодые люди в отутюженных белых брюках — все сплошь «первые любовники». Казалось, что где‑то неподалеку снимают художественный фильм и режиссер проинструктировал их в последний раз, напомнив о том, что у церковной паперти напротив парка неуместно пересчитывать деньги в портмоне и теперь пропускал их по очереди перед объективом кинокамеры. Они бодрым шагом шли по аллее в зеленоватом вечернем сумраке.

Мейсону они напомнили ходячие стебли спаржи, словно целая процессия спаржевых человечков двигалась по заранее установленному маршруту.

Эти стебельки обходили вокруг церкви, пересекали улицу и скрывались в воротах.

— Что за чушь? — пробормотал Мейсон. — Сегодня, что — теннисный клуб дает банкет в парке?

На матч во всяком случае это не похоже. Когда идет матч, с кортов непрерывно доносятся глухие удары, упруго ударяются о землю яркие желтые мячи.

Мейсон вдруг отчетливо представил себе ярко–красный гравий кортов, восклицания, смех, звон стекла у буфетной стойки, уставленной яркими бутылками с прохладительными напитками. А дальше на берегу океана движутся мачты невидимых кораблей с пестрыми флажками, словно чья‑то невидимая рука управляет ими из‑за кулис, тянет их вдоль сцены, и они исчезают на горизонте.

Мейсон, споткнувшись, застыл на одном месте. Эта все незаканчивающаяся вереница теннисистов никак не могла отпустить его внимание. Он попробовал считать эти стержни спаржи, дефилирующих по аллее, но вскоре ему это надоело. Дойдя до двадцати, Мейсон сбился со счета, а они все шли и шли, смеялись, разговаривали друг с другом, резвые стебельки спаржи. Все одинаковой величины, все одинаково белые и одинаково тонкие… Эти спарживые фантомы, весело улыбаясь, проходили мимо и оживленно обменивались впечатлениями. И, в конце концов, Мейсону пришлось примириться, что это не сон и не игра его больного воображения.

Мейсон еще раз убедился в этом, когда аллея парка опустела. Призрачная процессия окончилась самым обычным способом, чем и доказала свою реальность.

Низко наклонив голову и поплотнее запахнув пиджак, Мейсон направился дальше. Будто еще раз желая напомнить о его реальном наваждении, парк выплюнул в опустевшую аллею новую порцию спаржи. Пять одинаковых стебельков белых и тонких — это замыкающие праздничное шествие запасные игроки. Обогнув церковь, они, как по команде, повернули налево, пересекли улицу и исчезли…

Мейсон неприкаянно брел по улицам, заглядывая в витрины еще работавших магазинов и ресторанчиков словно бездомный, который вынужден тратить свое время именно на созерцание праздника других.

Мейсон остановился у рыбного магазина, привлеченный запахом. Худой мускулистый негр выставлял в глубокой витрине бадьи с донным льдом. Рыба лежала ровным строем, она словно плыла, выгнув спины, но по крошеву дымящегося льда — кроваво–бронзовая, зелено–малахитовая, дымчато–полотая. Здесь же у стекла сгрудились омары, повесив усики. Сильный запах реки теребил нос, вызывая непроизвольное желание прикрыть его.

Племенная рыба томилась словно живая в белом полупрозрачном льду.

Это зрелище вдруг напомнило ему, как в студенческие годы он часто посещал Нью–Йорк. Когда в Гарвардском университете наступало время каникул, Мейсон вместе со своим другом Биллом Мейстером отправлялся в поездки по равным городам США.

Запах рыбы у него прочно ассоциировался с Нью–Йорком и Новым Орлеаном.

Особенно запомнилась ему первая поездка в Нью–Йорк. Они с Биллом бродили по городу пешком, ездили из автобусах и подземкой, все время спорили и в чем‑то признавались — само собой, не без прикрас — и отдыхали в угловых аптеках, закусочных, городских парках, салунах, гостиных отелей, пока, вконец выдохшись, не оказались на озаренной закатным солнцем из‑за Гудзона могильной плите кладбища Святой Троицы, где‑то в северо–западной части Нью–Йорка, кажется на сто пятьдесят седьмой улице. Мейсон тогда отметил, что уроженец Нью–Йорка, подобно парижскому бездомному или неаполитанскому босяку, конечно же, не обитает я не проживает в родном городе: он служит ему обжитой до последнего дюйма берлогой, а также любимым и одновременно ненавистным градом земным, с которым и за который надо биться, где надо только мечтать, а потом умереть, вернув праху прах.

Билл тогда заметил, что всякое кладбище имеет большое достоинство: покой и бесплатный — если только на время, попользоваться — вход, причем это последнее его всюду привлекало и не потому, что он бережлив или окуп, просто терпеть не мог объектов наживы. Так, например, Билл иногда спрашивал: «Ну, а куда теперь тебя тянет, Мейсон?» А он отвечал: «Я еще никогда не бывал в Китайском квартале, в Гарлеме, в Гринвич Виллидж, на Бауэри, в Адской Кухне…» И тогда Билл» не прерывая беседы поднимал палец в знак согласия, осматривался по сторонам, чтобы сориентироваться и продолжая разговаривать, шел к нужной станции подземки и выводил Мейсона наверх — рядом и поблизости с тем самым салуном, закусочной или рестораном, на который он нацелился

Билл знал наперечет лучшие городские плавательные бассейны (бесплатно или почти что); места, где можно было послушать хорошую музыку (бесплатно или почти что); любопытные частные художественные галерея (бесплатно). И предлагая на выбор развлечения на открытом воздухе, вел Мейсона от Аркад к зоопарку в Бронксе через Ботанический сад, а оттуда в Зоосад в Центральном парке (бесплатно) и даже на запруженный народом Кони–Айленд, к аттракционам (бесплатно), аквариуму к китенку. В Центральном парке, который расположен в северной части Манхэттена между пятьдесят девятой и сто десятой улицами и между Пятой авеню и Сентрал–Парк–Уост, они обычно останавливались отдохнуть и перекусить на скамеечке возле озера — тяжело было за один раз пройти две с половиной мили, на которой растянулся Центральный парк в длину.

В зоологическом уголке Мейсон и Билл всегда вспоминали нашумевшую в то время пьесу Эдварда Олби «Это случилось в Зооуголке», действие которой происходило именно там, где они стояли. На аллеях для верховой езды они старались не появляться, потому что там то и дело проносились шикарные всадники на холеных, ухоженных лошадях вместе с такими же шикарными спутницами на еще более холеных и еще более ухоженных лошадях. А вот проехаться на велосипеде по аллее для велосипедистов их иногда тянуло. Тогда они брали напрокат (почти бесплатно) велосипеды и неторопливо катались между густыми нагромождениями зелени.

На Молле, аллее для гуляния, украшенной скульптурами, где в летнее время всегда играл какой‑нибудь духовой оркестр — например, местного пожарного Управления или национальный ирландский — они обычно клеились к девушкам. Надо сказать, что довольно часто такие похождения кончались ночью, проведенной с какой‑нибудь малознакомой студенткой Бернардского колледжа или из Брин Мора, которая точно так же, как они, проводила летнее время, бродя по закоулкам нью–йоркского чудовища.

Грандиозным достоинством Центрального парка было также и то, что в театре «Дэлакорт» (бесплатно) можно было посмотреть какие угодно пьесы Шекспира.

Самые прекрасные впечатления остались у Мейсона от посещения зоопарка в Бронксе. Когда Билл сказал, что это самый большой зоопарк США, Мейсон не поверил — просто однажды он побывал в лос–анджелесском зоопарке и ему показалось, что больше, чем это грандиозное место, в Америке ничего быть не может. Однако, оказалось, что он ошибался. Особенно впечатлил его «мир темноты» — гигантское таинственное помещение, в котором жили ночные животные. Там обитало нечто мистическое — в любое время дня, через специальные стекла можно было увидеть ползающее, шипящее, свистящее и издающее самые разнообразные звуки ночное животное братство.

Мейсон даже немного побаивался и одновременно чувствовал притягательную силу этого места.

Они с Биллом также подолгу задерживались в бизоньем парке и на площадке для слонов, где эти животные жили в почти естественных условиях.

Посещения Кони Айленда, острова в пригороде Нью–Йорка, где расположено огромное количество развлечений и аттракционов, они совмещали с загоранием на пляже и купанием в не слишком теплых водах залива.

Был, однако, район, где проводник Мейсона Билл Мейстер чувствовал себя по–хозяйски — хотя и признавал, что этот заповедник искусств ни с какой девушкой не минуешь — средоточие города: дорогие отели, кинотеатры, театры, консерватория, опера, шикарные рестораны, фешенебельные кафе, престижные заведения, втиснутые между Сорок второй улицей и парком. Билл соглашался с Мейсоном, что без своего ослепительного Центра, Нью–Йорк был бы немногим ярче, например, той же Филадельфии, равно как лишь причудливый горизонт отличает зрелище деловой части Нью–Йорка от заезжей и занюханной, заброшенной и уютной Бостонской бухты.

Столичная цитадель искусства мозолила им глаза, напоминая о том, что вкусу и мастерству неизбежно сопутствуют пошлая шумиха и наглое вымогательство, поэтому они предпочитали зайти в музей Американо–индейского Фонда в Вест–Сайде на Пятьдесят седьмой улице (бесплатный, разумеется), нежели блистать на премьерах в опере и транжирить последние родительские деньги на шикарные обеды в не менее шикарных ресторанах.

Устав ходить по городу и разнообразным бесплатным развлечениям, они вспоминали о ближайших участках ничейной земли, предпочитая отдыхать на кладбищенском островке, между тем как остальные жители Манхэттена грудью прокладывали себе дорогу под землю и из‑под земли, чтобы подобно праздношатающимся студентам вроде Билла и Мейсона прилечь на диваны в своих крохотных укрытиях и насладиться покоем.

Они ходили по улицам, музеям, паркам, скверам и разговаривали, разговаривали, разговаривали…

Они успели наговориться о природе доверия между мужчинами и недоверия между мужчинами и женщинами, о мужском прямодушии и женской уклончивости, о тайной прочности любовных связей и тайной зыбкости брака, от независимости любовниц в отличие от зависимости жен, о недостоверности исторических памятников и еще меньшей достоверности изустных воспоминаний, об упадке и крахе цивилизации (при этом успевая завернуть не в один бар).

Особенно интересно было разговаривать Мейсону с Биллом о психологии ньюйоркцев. Они пришли к выводу, что, наверное, здесь есть блаженные обитатели — очень–очень богатые люди, кому нечего делать кроме как разгуливать по Центру, совсем небольшому: примерно двадцать кварталов с севера на юг и три–четыре с запада на восток, а вот остальным девяносто девяти процентам, по их мнению, в Нью–Йорке жилось довольно неуютно.

Они вели себя как люди в своих камерах, именуемых кабинетами, но на улице становились грубыми, крикливыми, запальчивыми, наглыми, обидчивыми и пугливыми, как белка без деревьев или бездомные коты.

Мейсону и Биллу казалось, что если распихать этих ошалелых манхэттенцев обратно по их клетушкам–укрытиям, они и там покоя себе не найдут.

Судя по внешнему виду жителей, особенно центрального Нью–Йорка, уже давно миновали те райские дни, когда марктвеновский делец откидывался в кресле вертушке, водружал нош на стол, жевал сигару, сплевывал и заводил речь о том, о сем.

Золотой век американской культуры канул в прошлое вместе с медной плевательницей.

Но главный вывод, к которому они пришли — между рекой Гарлем и Уолл–Стритом — поглощается больше питьевой соды, чем на любом другом земельном отрезке за всю историю человечества.

В этом их убедило не однократное посещение бесчисленных баров и ресторанов, кафе и закусочных и прочих учреждений, характерных для современного состояния американской культуры, нежели оперные театры и консерватории.

Правда, в оперных театрах они тоже бывали. Мейсону очень понравился «Метрополитен Опера». Но, как ни странно, там не всегда давали оперные спектакли. Например, однажды им повезло и они посетили концерт Дюка Эллингтона.

Мейсон вспомнил те времена: юноша в углу гостиной «Билтмор», в баре, в закусочной, ресторане, кафетерии, за окнами шумит Манхэттен, отель, Сорок третьи улица, суматошная Мэдисон–Авеню, Северный Ист–Сайд, Южный Ист–Сайд, Парк–Авеню, Гранд Арми Плаза, Уэст–Энд–Авеню, площадь Колумба.

Самым ценным своим нью–йоркским приобретением он считал полную свободу. Мейсон чувствовал, наконец, что с него спали все оковы. Наконец‑то, у него закончились все проблемы с отцом. Он почувствовал, что скинул с плеч тяжелое бремя.

Избавившись от чувства ответственности перед семьей и близкими, которая в юности отягощала каждый его поступок, он испытал это блаженное чувство свободы.

Он вспомнил, как однажды, после очередной поездки в Нью–Йорк, расставаясь с Биллом Мейстером, тот спросил его:

— Как ты чувствуешь себя после этой поездки?

Мейсон ответил:

— Я кое–чему научился.

— Например?

— Например, я научился смотреть человеку на руки, чего раньше никогда не делал. Стал видеть не просто дома и деревья, а замечать, как они выглядят на фоне неба. Здешняя архитектура очень располагает к этому.

И еще я научился тому, что тени не черные, а цветные».

Билл усмехнулся.

— Ты думаешь, что это остроумно?

— Если бы это не было остроумно я бы повесился, — весело ответил ему Мейсон.

Обретенные за годы, проведенные вдалеке от родительского дома, свободу и самостоятельность, Мейсон не променял бы теперь ни на что.

Он прочитал множество книг по философии — все, что попадалось под руку. За каждое новое философское учение он брался с жадностью, надеясь найти в нем руководство к жизни. Он чувствовал себя путником в неведомой стране и, чем дальше он продвигался вперед, тем больше захватывало его путешествие. Он читал труды философов с таким же волнением, с каким другие читают бульварные романы: сердце его возбужденно билось, когда в этих стройных формулах он находил подтверждение своим смутным догадкам.

У Мейсона был практический ум юриста, и он с трудом разбирался в отвлеченных вопросах, но, даже когда он не мог уследить за рассуждениями автора, ему доставляло удовольствие следить за сложным ходом мысли, ловко балансирующей на самой граня постижимого.

Иногда и великие философы не могли ответить на то, что его мучило. А к некоторым из них он чувствовал духовную близость.

Мейсон сравнивал себя с исследователем Африки, который неожиданно попал на обширное плоскогорье, покрытое высокими деревьями и зелеными лужайками и вообразил, что находится в строгом английском парке.

За годы учебы Мейсон пришел к выводу, что не поступки — следствие образа мыслей, а образ мыслей — следствие характера. Истина тут ни при чем. Истина вообще не существует. Каждый человек сам себе философ и сложная система, придуманная знаменитыми философами прошлого, годится разве что для писателей.

Странным образом это желание: постичь свободу и разум сочетались в нем со стремлением поступать самостоятельно и не обращать внимание на предрассудки, крепко укоренившиеся у окружающих.

Всем этим он был обязан в том числе и многочисленным поездкам, которые обогащали его впечатления и наполняли душу воображением и восторгом.

Второй город, который вспомнился ему сейчас, был Новый Орлеан.

Мейсон вспомнил, как побывал там однажды в апреле. У него выдалась неделя отдыха и он решил посветить ее поездке в этот город, в котором никогда не бывал. Город обволакивала липкая мгла. И Мейсону вспоминались встречавшиеся ему в книгах описания африканских сирокко. На неоглядной глади Миссисипи застыли огромные, похожие на призраки, танкеры. Жары не было, но парило по–майски. Такая тропическая погода очень понравилась Мейсону.

Франко–испанские дома восемнадцатого века, чугунные решетки, дворики были великолепной декорацией. Мейсон от души был благодарен жителям города за то, что их сохранили хотя бы для туристов.

Кормили везде превосходно. Особенно великолепными были рыбные блюда. За неделю пребывания в Новом Орлеане он посетил, наверное, все рыбные ресторанчики города и пришел в неописуемый восторг от их кухни.

Это было какое‑то невообразимое сочетание французско–испанской и латиноамериканской, англо–саксонской, немецкой и еще Бог знает каких поварских школ. В результате чего, из совершенно заурядных тунцов, лососей и креветок они умудрялись приготавливать такую невероятную вкуснятину, что до сих пор Мейсон скучал по этой кухне.

Жизнь в Новом Орлеане протекала в спокойном ритме.

Именно тогда Мейсон понял, что такое настоящий классический джаз.

Только в Новом Орлеане его смутно донимала память иных мест, иных времен, навевая знакомое ощущение чего‑то вневременного. Именно тогда Мейсон понял, что это, наверно, и есть жизнь.

От этого города у него осталось много непреходящих впечатлений. И все разные. Но ни одного «романтического» (убийственное слово из путеводителя, где оно относится к старинным кварталам). Будучи студентом юридического факультета, его, естественно, в первую очередь интересовали деловые закоулки уголовного суда, местные особенности процессуального законодательства и, разумеется, тамошний университет.

В университете Мейсон подружился с двумя–тремя редкостными людьми. Особенно ему понравилось знакомство со старым историком, который, не щадя никаких сил и времени, записывал последние слабые, отзвука негритянской музыки, расплеснувшейся вверх по великой реке Миссисипи и ее притокам, захлестнувшей весь мир: надгробный плач, блюзы, праздничные танцы, гулкую медь похоронных и поминальных маршей, оглушительных, как пулеметные очереди в жестяных хижинах, где, кстати, и записаны были лучшие образцы этой музыки. Но отношение этого города к самому себе невероятно удивило и поразило Мейсона.

Как‑то с ним произошел один случай. Поначалу он показался Мейсону забавным, но затем, немного поразмыслив над тем, что с ним случилось, Мейсон решил, что случай этот очень характеризует самоощущение новоарлеанцев. Утром, завтракая в своей гостинице, он сидел за одним столиком с приезжим нью–йоркским предпринимателем. Поняв по калифорнийскому акценту Мейсона, что он не здешний, житель Нью–Йорка безразлично спросил его. «Как вам тут нравится?» Мейсон сказал, что, вообще, ему очень нравится. Тогда приезжий из Нью–Йорка заметил: «Я сюда езжу по делам вот уж лет семь. Дутый городишко». Тогда Мейсон промолчал, поскольку каких‑то особых значительных впечатлений о городе у него еще не было. Затем, через пару дней, он познакомился в университете с местным преподавателем и с юристом, который стажировался на кафедре юриспруденции. Они пошли обедать и, поскольку с юристом Мейсон раньше не встречался, тот, естественно, задал ему банальный вопрос, который рано или поздно ожидает всякого заезжего во всяком небольшом городе: «Ну, и как вам наш город?». Мейсон взял да и брякнул: «Дутый городишко!». Это возымело на обоих жителей Нового Орлеана мгновенное действие. Юрист перегнулся через стол, схватил друга за руку и яростно простонал: «Керри, я когда мы с тобой выберемся из этой, богом проклятой, дыры?!» — и, выражаясь фигурально, оба заплакали навзрыд. После этого все трое прекрасно с очевидным удовольствием пообедали.

После великолепного обеда новоарлеанцы предложили Мейсону выпить. Он охотно согласился, поскольку никогда не испытывал особой склонности к абсолютно трезвой жизни.

— Сейчас мы закажем нечто особенное, — хитро улыбнулся преподаватель.

Он о чем‑то пошептался с официантом, и через минуту им принесли горячий пунш. Они стали его пить. Это был настоящий ромовый пунш. Перо дрогнуло бы перед попыткой описать его совершенство. Такая задача не под силу трезвому словарю и скупым эпитетам этого произведения — возбужденное воображение ищет возвышенных слов, цветистых, диковинных оборотов. Пунш зажигал кровь и прояснял голову; он наполнял душу блаженством, настраивал мысли на остроумный лад и учил ценить остроумие собеседника: в нем была неизъяснимая гармония музыки и отточенность математики. Только одно из его качеств можно было выразить сравнением: он согревал, как теплота доброго сердца; но его вкус и его запах невозможно описать словами. Такой напиток возможен был только в этом, единственном и неповторимом на бескрайних просторах Америки, городе, где смешалась испанская, португальская, французская и латиноамериканская кровь. Пунш напоминал пряные ароматы сундуков, где хранятся старинные наряды, кружевные бриджи, короткие панталоны, камзолы давно минувших дней; сюда можно было добавить едва уловимое дыхание ландышей и запах острого сыра… Только великий поэт мог бы описать достоинства этого непостижимого напитка и создать образы, полные чувственной красоты. Этот кабачок на Бербон–стрнт в этот безумный, невероятный напиток Мейсон запомнил на всю жизнь. Наверное, только парижский Монмартр сравнился бы с тем богатством впечатлений и образов, которые подарил Мейсону Новый Орлеан.

Именно там он узнал, что такое театрализованное отношение к жизни. Пример этого ему подали потомки прежних, первых жителей: Луизианы — носители горячей галльской крови. Именно этим — театрализованным отношением к жизни — можно было объяснить поведение жителей этого самого своеобразного города Америки. Они и сама не то что не скрывали, а активно демонстрировали эту необычную для среднего американца черту. Ему объяснили все это за кружкой пива в старой пивной на Вье–Карре его новые университетские друзья Пивной бар был одним из многих новоорлеанских погребков, сумевших без фальши сохранить простоту и привлекательность старины. Расписанные неизвестным художником стены — с морскими мотивами, с изображениями старых домов во французском стиле, которые кое–где еще сохранились в этом городе, и давно отслуживших свой век кораблей — переносили посетителя куда‑то вне времени. Публика здесь состояла из крикливых студентов и полупьяной молодежи, как и в большинстве нормальных кабачков. Правда, здесь можно было встретить и обычных нормальных трудяг: продавцов, матросов, клерков, в основном мужчин — в такие заведения ходят не для того, чтобы подцепить девчонку, сюда приходят, чтобы побеседовать с остроумным собеседником, выпить пива и хорошо и недорого поесть. Они заказали пиво и бифштекс из китового мяса. Столы здесь были расставлены двумя параллельными рядами. Приятели сидели у дальней стены. Рядом с ними расположился крупный мужчина в обычном пиджаке и с большим животом, в котором спряталась пряжка от его ремня; он сидел, наверное, пытаясь выудить прошлое из своей кружки пива. А может, он просто дремал. На дальней скамье у противоположной стены, сплетя пальцы рук, сидела молодая пара. Казалось, что они никогда и ни за что не оторвутся друг от друга. Проникая сквозь витражи, с набережной Миссисипи доносился шум уличного движения. Готовый бифштекс был то, что надо. Несколько молодых людей за соседними столиками шумно обсуждали последние политические события, громко выражая свое неодобрение продажностью местных политиков и судей. Потом начались танцы. Молодежь толклась в проходах между столами, выплясывая под звуки необычайно веселого свинга, доносившегося из стоявшего в дальнем углу джугбокса. Стараясь перекричать шум музыки, один из новых приятелей Мейсона говорил ему:

— Наш город — это один большой театр! Знаменитый новоорлеанский фестиваль, вопреки всем представлениям о нем, продолжается не просто один уикенд, это — вечный стиль жизни в нашем городе. Мы любим веселиться и любим показать себя, любим, чтобы и другие могли продемонстрировать свои достоинства, любим женщин. Ты знаешь, что такое «театрализованное отношение к жизни»?

Мейсон отрицательно помотал головой!

— Нет.

— Это очень просто, у французов это самое обычное дело. Оно всегда отлично давалось и русским. Немцам оно известно, но они обязательно переигрывают. Англичане не одобряют его с нравственных позиций. А итальянцы культивируют его, восхищенно вертясь перед зеркалами. Самое главное во всем этом — такое дарование омолаживает. Оно может побудить к самым благородным поступкам, самым героическим жертвам и к самым чудовищным глупостям. В нашем городе ты можешь встретить немало примеров и того, и другого, и третьего, но ты не сможешь отрицать того, что народ здесь душой и сердцем моложе, чем в любом другом городишке Америки. Такова жизнь здесь.

Все это разом нахлынуло на Мейсона, когда он медленно брел вдоль ярко освещенных витрин кафе и ресторанчиков. Санта–Барбара хотя во многом и была прямой противоположностью Новому Орлеану, порой давала примеры подобного же плана. Умудренные жизнью и опытом люди поступали иногда как зеленые юнцы, а внешне незрелая молодежь демонстрировала благородство и разумность поступков. Хватало здесь и глупостей, и обмана, и лжи, но такого театрализованного отношения к жизни здесь все‑таки не было. Даже те, кто жил бурными страстями, предпочитали не демонстрировать этого, а потому многие бурные события, происходившие вокруг, оставались для окружающих часто совершенно неведомыми. Мейсон брел все дальше по улицам, наметив конечной целью своею вынужденного вечернего путешествия отель «Кэпвелл», Хотя ему казалось, что до отеля еще далеко, на самом деле он проделал весь путь за несколько минут это только в мыслях он прожил сейчас целую вечность. Переворошив многие из своих воспоминаний, он как бы окунулся в прежнюю юную и беззаботную жизнь. Однако, остановившись перед дверью отеля и закинув голову, чтобы посмотреть наверх, на злосчастную широкую крышу, Мейсон понял, что времена беззаботности и безмятежной радости давно прошли. Сейчас он снова был наедине со своими переживаниями, и одна лишь Мэри могла служить собеседником, который всегда мог выслушать его и не осуждать его последние, пусть даже продиктованные слепым желанием мести, поступки.

Постояв несколько минут перед дверью отеля, Мейсон наконец потянул на себя дверную ручку. Он понимал, что выглядит со стороны как‑то смешно и нелепо, однако его тянуло туда, наверх. Там, где все это случилось, Мейсон надеялся найти разрешение вставших перед ним проблем. Поднимаясь наверх в лифте, он вспомнил горькие слова отца, сказанные им полчаса назад.

— Она хотела обо всем забыть, а ты настаивал на своем, ты настаивал! Твоя жажда места привела ее в отчаяние. Если бы не твое упрямство, она бы никогда не оказалась на той крыше. Обвиняя меня, Мейсон… можешь обвинить веса мир. Давай! Это все равно ничего не изменит… Виноват ветер, сынок, ветер!

Выйдя из лифта, Мейсон по лестнице поднялся наверх и ступил на злосчастную крышу. Гигантские рекламные буквы отсюда уже убрали, остались только сварные конструкции, на которых они еще совсем недавно крепились. Ветер здесь был еще сильнее, чем внизу. Мейсона по–прежнему знобило. Подняв воротник пиджака, он зябко прятал руки в карманы.

Здесь это все и случилось. Здесь стояла Мэри. Здесь она спорила с Джулией и Марком Маккормиком, здесь она пыталась отстоять свое право быть счастливой. Ей это не удалось. Мейсон не хотел сейчас думать о том, что привело ее на эту крышу. Каждый из тех, кто был в этом замешан, утверждал совершенно противоположные вещи. У Мейсона было свое твердое убеждение относительно виновников того, что произошло с его любимой.

Если бы ему хватило силы духа и мужества, он бы привел в исполнение все, что задумал, по крайней мере в отношении Марка Маккормика. Однако… Мейсон был слишком мягким человеком, чтобы вот так, запросто, отправить на тот свет другого, хотя бы тот и был на все сто процентов виноват перед богом и людьми. Мейсон не ощущал себя палачом. Конечно, ему хотелось бы выглядеть благородным мстителем, но он поступал так не из‑за того, что желал выглядеть лучше, чем есть в глазах других. Так диктовала ему совесть, так говорили ему его внутренние убеждения. Однако, жизнь часто оказывается сильнее, и невозможность исполнить задуманное так же естественно, как и все прочее. Мейсон вдруг почувствовал какую‑то смертельную усталость. Покинув то место, где погибла Мари, он медленно подошел к краю крыши и посмотрел вниз. Там все было по–прежнему: жизнь шла своим чередом, по улице ездили машины, проходили, обнявшись, влюбленные парочки, никто не видел Мейсона и не знал о чувствах, которые он сейчас переживает. Никто не мог сейчас помочь ему, кроме его самого. После всего, что произошло, Мейсон остался один. Он уже не рассчитывал ни на чью помощь я не собирался делиться ни с кем своим горем. Он просто хотел отомстить. Не получилось… Что делать дальше.

Мейсон не знал. По его небритой щеке покатил горячая слеза. Он смахнул ее и испуганно оглянулся, словно боясь, что кто‑то увидят его минутную слабость Но спутником его был только ветер — не такой сильный, как в тот вечер, когда погибла Моря, но такой же свежий и прохладный. Вытерев предательски выкатившуюся из глаза слезу, Мейсон снова стал разговаривать сам с собой. Точнее, он разговаривал с Мэри, обращаясь к ней, как к собеседнику, находящемуся перед ним. Для него она по–прежнему была жива. Ему казалось, что она слушает его с молчаливым укором.

— Я не делал этого, Мэри… Ты же знаешь, что я не делал… Я никогда бы не сделал тебе ничего, что причинило бы тебе боль. Отец не прав, я не мог толкнуть тебя на это… Ты же знаешь, как я люблю тебя. Мы должны были быть вместе… Всегда… Я не мог позволить Марку все разрушить. Я просто не мог… Прости… Извини меня.

Мейсон, как ни старался, не мог сдержать слез. Они сыпались на черную холодную крышу, отскакивая от нее тысячами брызг. Но он уже не замечал этого. Он видел перед собой ее обрамленное густыми русыми волосами лицо, ее милую улыбку — да, именно так, с улыбкой на лице она каждый раз являлась к нему в его видениях — и разговаривал с ней, не получая ответа. Самое ужасное было в том, что она не могла ничего сказать, она только слушала. Она слушала и улыбалась, и это заставляло Мейсона рыдать все сильнее, позабыв обо всем. Он размазывал по щекам слезы рукавом пиджака, и сквозь судорожные содрогания лишь ветер слышал его слова:

— Я так виноват перед тобой, Мэри! Прости меня…

Он закинул голову к небесам, словно надеясь услышать доносившийся оттуда ответ:

— Мэри, что мне сделать для того, чтобы ты простила меня? Как мне замолить этот грех?

Не добившись от небес никакого ответа, Мейсон перевел опустошенный взгляд вниз и умолк.

Его вдруг охватило острое желание разом покончить со всем этим. К чему все эти переживания, страдания, боль, горечь, разочарование? Зачем жить с этим? Зачем смиряться с тем, что произошло и от чего уже никогда не уйти? Если никто вокруг не понимает его, если ему не удалось отомстить за ее гибель, если он остался один — может быть, лучше одним прыжком избавиться от всего этого непомерно тяжелого груза.

Он уже совершенно серьезно думал о том, чтобы броситься вниз с крыши, однако остановила трезвая и холодная, как сталь ножа, мысль: «Но ведь тогда я не смогу встретиться с ней там! Самоубийцы не попадают на небеса. Праведники не бывают самоубийцами, а ведь только праведников ждет рай! Мы все равно будем с Мэри по разные стороны… К тому же, чтобы сделать такое, не нужно много мужества. Мужество требуется для того, чтобы жить. Да, мне не повезло. Но невезение — это оправдание для бездарностей я трусов. Мне нужно взять себя в руки, мне нужно жить с этим, иначе я больше никогда не смогу встретиться с Мэри. Я должая оставить себе последнюю надежду увидеть ее там, в загробном мире». Он мысленно приказал себе отойти от края крыши, чтобы не возникало даже соблазна броситься вниз. Этот поступок не послужит ему оправданием ни в чьих глазах, не поможет я ему самому, а только добавит еще одну крупицу в общее море несчастий я горя. Если он считает себя мужчиной, настоящим мужчиной, ему нужно прогнать все эти нелепые мысли о самоубийстве и учиться жить снова. Да, ему будет нелегко, его ждут новые испытания и, наверняка, разочарования, неудачи… Однако все это — его путь. Он должен избрать его и идти по нему уверенно и спокойно, не забывая в душе о том, что ему пришлось пережить.

Еще несколько показавшихся ему неимоверно длинными минут он стоял на крыше отеля, неподвижно глядя в небеса. Мейсон словно прощался с надеждой скоро увидеться с Мэри. Как ни странно, боль и горечь немного улеглись. Может быть здесь, на этом месте, осталась какая‑то частица души Мэри, которая вселилась в вето, Мейсона, и стала поддерживать его желание жить.

В конце концов Мейсону даже показалось, что он увидел где‑то далеко за темными, наплывавшими с океана тучами, лицо Мэри. Он встрепенулся и протер глаза — уж не показалось ли? Однако спустя мгновение он понял, что это его собственный образ Мэри, который теперь всегда будет стоять перед его глазами, куда бы он ни шел, где бы ни находился, о чем бы ни думал…

Если есть в этом мире справедливость, то все виновные в смерти Мэри рано или поздно понесут наказание — утешал он себя. Пусть не он будет носителем миссии возмездия, пусть это возьмет на себя случай или провидение — как кому угодно это называть. Он, Мейсон, уже сделал все, на что был способен. Сейчас Мейсон, в отличие от того, что думал прежде, охотно допускал, что случайностей в этом мире не бывает, и что все подчиняется одному закону, одной силе. Вполне возможно, что это так.

Мейсон вдруг почувствовал себя невероятно уставшим. Его ноги подкосились и, чтобы не упасть, он сам уселся на крышу, обхватив руками колени. Его трясло, словно в лихорадке, но душевная боль уже не была такой жгучей и невыносимой, как еще несколько минут назад.

Микроавтобус, в котором везли четырех мексиканцев, и где, спрятавшись в углу под старым одеялом, лежала, Иден, трясло на ухабах проселочной дороги. Она не знала, где они сейчас находятся, и от этого ее охватывал нараставший с каждой минутой страх. Она даже не догадывалась, где они сейчас и куда направляются. Точнее, она знала, что сейчас машина находится где‑то за пределами города в довольно необжитых местах. Это очень пугало ее — ведь, не дай Бог, ее здесь обнаружат, тогда — никаких шансов на спасение… Эти бандиты непременно расправятся с ней, как с нежелательной свидетельницей преступления. Оставалось только надеяться на какое‑нибудь невероятное стечение обстоятельств или счастливый случай, который поможет ей выбраться из этой передряги целой и невредимой. Интересно, получил ли Круз сообщение, которое она оставила у него на автоответчике? Знает ли он о том, что происходит, и, вообще, где он сейчас? У нее оставалась одна надежда только на Круза. Лишь он мог бы сейчас придти ей на помощь. Хотя Иден допускала возможность того, что ей удастся выпутаться каким‑нибудь другим способом, правда надежда на это была слишком мала. Может быть, ей удастся остаться незамеченной: ведь до сих пор она пряталась в микроавтобусе, и никто не обращал внимания на кучу какого‑то хлама, лежавшую в углу под рваным коричневым одеялом.

Однако, в следующее мгновение все надежды Иден выйти сухой из воды рухнули. На одном из извилистых поворотов проселочной дороги автомобиль вдруг резко тряхнуло, и один из мексиканцев, сидевший ближе всего к тому углу, в котором пряталась Иден, удал на нее.

Когда Иден завизжала от ужаса, мексиканец с перепугу поднял такой крик, что сидевший за рулем водитель мгновенно нажал на педаль тормоза. Заскрипев колесами, микроавтобус остановился.

— Что случилось?! — закричал водитель.

— Здесь… Здесь человек! — на ломаном английском объяснил один из мексиканцев.

— Что за черт! — выругался водитель и, выскочив из кабины, бросился открывать дверь в салон микроавтобуса.

Увидев в машине испуганно съежившуюся девушку, которая прикрывалась одеялом, он выхватил пистолет и, направив на нее, заорал:

— Выходи отсюда! Быстро!

Следом за ним в салон микроавтобуса втиснулся второй бандит. Только теперь Иден увидела их лица. Тот, что сидел за рулем, действительно оказался постарше, второй помоложе. Лицо первого было испещрено крупными оспинами, под глазом красовался внушительных размеров шрам. В руке он держал девяти зарядный люгер. Второй бандит больше похож был на сутенера — тонкие усики на верхней губе и маленькая бородка выдавали в нем человека с улицы. У этого в руке был короткоствольный револьвер кольт.

— Ты кто такая?! — недовольно заорал он. — Что ты здесь делаешь?

Иден испугалась так, что не могла промолвить ни единого слова. Она со страхом сидела в углу автомобиля, не зная даже, что ответить.

— А ну, вылезай из машины! — скомандовал бандит, который сидел за рулем. — Ты что, не слышишь? Побыстрее шевелись!

Иден стала выбираться из машины, в душе проклиная себя за свое излишнее любопытство. Сердце ее сжалось от страха в ожидании близкой расправы. Бандиты, разумеется, не шутили. Их искаженные от злобы и ярости лица, оружие в руках, дерганые движения говорили о том, что самое благоразумное сейчас для Иден — не дразнить их и повиноваться всем их указаниям. Поэтому она быстро вышла из машины, пробравшись между испуганно жавшимися к стенкам микроавтобуса мексиканцами. Они вполголоса перекидывались между собой короткими фразами на испанском языке.

Когда Иден выбралась из машины, бандит помоложе приставил пистолет к ее груди и грубо заорал:

— Я же тебя спросил, как ты здесь оказалась?! Ну, отвечай! Ты что, язык проглотила? Если будешь молчать, я тебя живо заставлю заговорить!

— Я, — растерянно пробормотала Иден, — я была в гараже… Я там случайно оказалась.

Бандиты переглянулись между собой:

— В гараже? Что ты там делала?

Увидев на их лицах ужасные злобные гримасы, Иден буквально потеряла дар речи. Она в ужасе прижалась спиной к стенке микроавтобуса и, хватая ртом воздух, не могла ответить ничего вразумительного,

— Я… Я… Потом… Я…

— Ну, отвечай же, когда тебя спрашивают! — заорал водитель. — Клянусь текиловой водкой, я пущу тебе пулю между ребер, если ты не ответишь, что там делала и как оказалась в машине!

Иден лепетала что‑то бессвязное:

— Я… Я… Я искала кое–кого, — она растерянно водила перед собой руками, невразумительно пытаясь что‑то объяснять.

— Кого ты искала? — крикнул молодой бандит. Она попыталась изобразить на лице кривую улыбку:

— Мне нужен был один парень… Я случайно зашла туда. Ну, вообще, нам надо было встретиться, а я не знала, где его найти. Мне сказали, что он должен быть в этом гараже. Вот так я оказалась там…

— Что ты несешь?! — разъяренно заорал водитель. — Какой еще парень? Там нет никаких парней, кроме нас! Если пытаешься обвести нас вокруг пальца, я вырву твое сердце И заставлю тебя сожрать его! А ну, быстро признавайся, что ты видела?

Иден оцепенело смотрела на него, не в силах оторвать глав от ненавидящего взгляда.

— Я… Я никому не скажу. Считайте, что я ничего не видела. Я буду молчать, я никому не расскажу ни о чем.

Она оглянулась на мексиканцев, которые растерянно переглядывались друг с другом. Водитель грубо расхохотался:

— Ты только послушай ее! Она творит, что никому ничего не расскажет! Знаешь, милочка, — он провел дулом пистолета по ее подбородку. Иден в ужасе отпрянула. — Вот что ним меньше всего нужно, тик это смазливая бабенка, которая уверяет, что она никому ничего не расскажет. Ты никому ничего не расскажешь только в одном единственном случае — если тебя пристрелить здесь же, на дороге, и вышвырнуть твой труп на съедение шакалам. Обещаю тебе, что мы можем организовать это немедленно, на месте. Для этого нам не понадобиться предпринимать никаких особых усилий. Чик — и ты уже в раю.

Едва он умолк, его слова подхватил второй:

— Тебе, наверное, понравится быстро попасть на небеса. Не успеешь оглянуться, а перед тобой уже святой Петр. Правда, я думаю, что прежде мы могли бы неплохо позабавиться с тобой. Посмотри, амиго, какая замечательная белая кожа! Я люблю блондинок. Я уже давно не был с блондинкой. Думаю, что ты, милочка, тоже не откажешься, когда я предложу тебе свои услуги.

— П… И… Почему? — еле выдавила из себя Иден. Бандит, спрятав револьвер за пояс, рассмеялся:

— Потому, что у тебя нет другого выхода. Потому, что если ты будешь сопротивляться, я пристрелю тебя немедленно. Ну как, нравится тебе мое предложение? Ты только скажи, и я мгновенно избавлю тебя от мучений.

Иден судорожно сглотнула. Это было худшее, что могло ожидать ее. Смерть, а перед этим насилие… Она стала в ужасе отступать назад вдоль стенки микроавтобуса. Молодой бандит приближался к ней с жадным блеском в глазах. Протянув руку, он негромко повторял.

— Ну–ну, не бойся, блондиночка, иди ко мне. Обещаю, что тебе будет хорошо со мной. Конечно, если ты не будешь брыкаться и дергаться. В противном случае мне придется огреть тебя по башке револьвером. Думаю, что это тебе понравится меньше, чем то, что я могу предложить тебе взамен.

Иден нашла в себе силы едва слышно промолвить:

— Не подходи ко мне.

— Да, я вижу, что ты боишься, — с ухмылкой на лице произнес бандит. — Но, уверяю, тебе нечего бояться. Ты что, не знаешь, какими бывают горячие латиноамериканские мужчины? Они способны доставить своей партнерше массу удовольствия. Ты бы не стала отказываться, если бы у тебя хоть раз а жизни был такой страстный любовник, как я.

Он резко двинулся вперед, и Иден взвизгнула:

— Не трогай меня! Я буду кричать!

Бандит рассмеялся еще громче;

— Ты можешь кричать здесь сколько угодно, тебя никто не услышит! Сейчас мы находимся в таком месте, где людей не бывает триста шестьдесят пять дней в году. Неподалеку весьма приятный каньон, где ты сможешь вполне заслуженно отдохнуть за свои труды. Будешь сопротивляться — сделаешь хуже только самой себе. Это, я думаю, красотка, не в твоих интересах! Слушай, я с тобой раньше нигде не встречался? Что‑то мне знакомо твое лицо. По–моему пару лет назад ты стояла на углу Джексон–авеню рядом с моими девочками. Она работали повыше кварталом. Не знаю, на кого ты работала, но ты, по–моему, сильно отбивала клиентуру у моих красоток.

Такого Иден вынести не могла. Она гордо вскинула голову и выкрикнула:

— Вы за кого меня принимаете?! Я что, похожа на какую‑нибудь уличную проститутку, которых вы сотнями привозите из Мексики для того, чтобы зарабатывать на них свои жалкие копейки?!

Бандит скривился:

— Если ты хочешь сказать, что ты богатенькая дамочка из благородного семейства, тебе же хуже будет. Таких у меня еще никогда не было. Я с удовольствием испробую такой свежий товар! Действительно, у тебя холеная кожа!

В разговор вмешался второй бандит:

— Если с нее содрать все это гнусное тряпье и одеть как надо, в мини–юбку, кожаный лифчик и туфли на высоких каблуках, вполне может сойти за одну из наших подопечных. Фигура у нее, что надо! Правда, грудь, подкачала, но ничего, все приобретается со временем. А если не получится, то найдутся любители и на такое!

Иден гневно воскликнула:

— Да как вы смеете такое говорить! Грязные негодяи! Я не позволю говорить мне такое, я скажу отцу, и он сделает из вас каторжников!

— Черт возьми! — воскликнул второй бандит. — Теперь я вспомнил, откуда я ее знаю! Я же видел ее фотографии в газетах! Она точно богатенькая дамочка!

— Я Иден Кэпвелл — гордо сказала она. — И вы не смеете так разговаривать со мной!

— А, — ухмыльнулся бандит, — так это твой папаша скупил половину города.

— Да, здорово, — сказал его подельник. — Интересно, что мы теперь с ней будем делать? Может, потребуем за нее выкуп? Я думаю, что папашка отвалят за все немалую сумму. Кому не захочется заплатить денежки только за то, чтобы вернуть такую блондиночку. Это был бы интересный вариант! Представляешь?!

Он хлопнул по плечу своего соратника.

— Наконец‑то мы с тобой разбогатеем! Я куплю себе Феррари я буду ездить отдыхать на Багамские острова. И больше не придется мотаться взад–вперед в этом вонючем автобусе к границе и обратно и возить этих вонючих потных рабов. А тебе не надо будет думать о том, как разобраться с конкурентами, и что сказать Блондину. Мы славно заживем, приятель!

Они радостно засмеялись. У Иден немного отлегло от сердца. Если они передумают и не станут расправляться с ней, то у нее появляется шанс спастись. Конечно, вполне возможно, что ей придется еще некоторое время провести в компании этих омерзительных типов, однако это все‑таки лучше, чем упасть на дно ущелья, на острые камни, между которыми течет вода. Иден поняла, что в некоторых случаях публичная известность — далеко не самое худшее, то есть, вообще, не так уж плохо быть известным, но иногда это может спасти тебе жизнь. Правда, она могла припомнить не один десяток случаев, когда то же самое стоило человеку жизни. Но, похоже, ей повезло! Сейчас запахло крупными деньгами, а бандиты не станут упускать такой шанс ИЗ своих рук. Если у них есть возможность взять заложника и получить за него выкуп, они обязательно должны воспользоваться таким случаем, а это уже что‑то! Если им пришла в голову эта идея, то у Иден появились шансы выжить!

Но в тот момент, когда Иден уже начала просчитывать в уме возможные варианты дальнейшего развития событий, неожиданная помощь пришла к ней со стороны. Точнее, сверху, с неба! Это было, словно появление чудесного ангела–спасителя — симпатичного, обтекаемой формы, с винтом сверху и пропеллером сбоку! Над тем местом, где стоял микроавтобус, послышалось сначала слабое, а потом все усиливающееся мерное жужжание — к ним приближался вертолет. Это был полицейский вертолет, потому что он освещал окрестности мощным лучом прожектора, подвешенного у него на пилоне.

— Полиция! — взвизгнул один из бандитов. — Что будем делать?

Второй мгновенно убедившись в том, что его напарник прав, выхватил револьвер из‑за пояса.

— Надо бежать. Черт! Всегда они не во время появляются!

— Ныряем в кусты!

— Подожди меня!

Они метнулись куда‑то в сторону, в темноту. В тот же миг луч прожектора на полицейском вертолете упал на стоящий посреди дороги микроавтобус с раскрытыми дверцами. Мексиканцы, испуганно сбившиеся в кучу в машине, тоже решили не дожидаться знакомства с полицией и в панике бросились врассыпную. Луч прожектора плясал над машиной, освещая одиноко застывшую фигуру девушки со светлыми волосами и в темной блузке с блестками. Хотя она по–прежнему была напугана происходящим, однако на лице ее блуждала радостная улыбка. Это было спасение! Неожиданное, невероятное, как бывает только в жизни. Прячем, это была не простая случайность. Если здесь, в такое время и в таком месте оказался полицейский вертолет, значит ее уже разыскивали. Хотя… Это могла быть и обычная полицейская операция по задержанию незаконно проникающих на территорию Соединенных Штатов иммигрантов с территории Мексики.

Как бы то ни было, Иден с огромным облегчением вздохнула, услышав многократно усиленный громадны» ми динамиками голос из полицейского вертолета:

— Ни с места! Это полиция! Всем поднять руки и оставаться на своих местах!

Радостно улыбаясь, она замахала руками и закричала:

— Сюда! Спускайтесь скорее сюда! Я здесь!

Рокот двигателя и шум лопастей спускающегося вертолета заставил ее зажать уши от все нарастающего шума. Но это был приятный шум, это был шум крыльев ангела–спасителя! И пусть ангел был железной птицей громадных размеров, пусть это был не улыбающийся мальчик с луком за спиной, она была готова молиться на него!

Когда вертолет опустился на землю, она, не дожидаясь, пока лопасти винтов остановятся, бросилась к выпрыгивающим на винтокрылой машины полицейским.

— Как я рада вас видеть! — закричала она. — Вы спасли мне жизнь! Я уже думала, что меня здесь убьют!

Один из полицейских узнал ее:

— Мисс Кэпвелл? — изумленно протянул он.

— Да.

Как вы здесь оказались? Иден радостно рассмеялась:

— Некогда не знаешь, куда забросит тебя жизнь!

— Я вам сейчас все расскажу.

Кортни и Перл бежали через полгорода к дому Кэпвеллов. Ловить такси было некогда и поэтому пришлось проделать весь путь бегом. Запыхавшись, они остановились перед домом, где сейчас находилась Келли. Перл согнулся, хватая губами воздух, — от быстрого бега у него закололо в боку. К тому же за последнее время он сильно отвык от физических нагрузок. Пребывание в запертых комнатах и узких коридорах клиники совершенно не располагало к тому, чтобы заботиться о поддержании надлежащей физической формы.

— Кортни, подожди! — задыхаясь, прошептал он.

Она же выглядела так, словно ей пришлось пробежать двадцать метров для того, чтобы успеть прыгнуть в отходящий автобус. Лишь раскрасневшиеся щеки и увлажнившиеся губы говорили о том, что она бежала. Перл мысленно отметил, что сейчас Кортни выглядит просто великолепно. Эти алые губки, покрытые румянцем щеки, блестящие глаза делали из нее просто красавицу. Наверное, когда‑нибудь где‑нибудь в другое время или в другом месте Перл охотно сделал бы ее предметом своего обожания, но сейчас ему было не до нее. Сейчас его заботила другая девушка — та, что находилась за дверью. Она была в опасности. Опасность состояла не в том, что она пришла к себе домой, а в том, что ей нужно было как можно быстрее возвращаться в больницу. Наверняка их там уже хватились и подняли на ноги всю городскую полицию для розысков сбежавших пациентов. Если сейчас поскорее не предпринять никаких мер самостоятельно, то все это может закончиться довольно плачевно — просто–напросто сюда приедет полиция и Келли насильно вернут в клинику, а потом посадят в изолятор на хлеб и воду.

Перл, который чувствовал себя ответственным за судьбу этой девушки, понимал, что он должен забрать ее отсюда. Однако не хуже этого он понимал и то, что появляться сейчас в доме Кэпвеллов в таком виде совершенно нет никакого смысла. Более того, это опасно. Ведь кроме двух докторов — Мора и Мороэлла, которые отправили его сюда, — а также Кортни, никто иной о его нахождении в психиатрической клинике доктора Роулингса не знал. Неизвестно, какие последствия ожидали бы его, если бы о его нахождении там узнал СиСи Кэпвелл. Хозяин дома, в котором он служил дворецким», был уверен, что Перл уехал на некоторое время в Бостон по делам личного характера.

Когда, немного отдышавшись, Кортни подошла к двери дома Кэпвеллов и взялась за дверную ручку, Перл воскликнул:

— Кортни, подожди! Не открывай дверь!

Она обернулась:

— Что с тобой? Ты не хочешь идти?

Кортни все еще была уверена в том, что ей удастся уговорить Перла не возвращаться в больницу. Ведь он вырвался на свободу! Что еще ему нужно, какие незаконченные дела могли оставаться у него в клинике Роулингса, кроме тех, что он уже сделал? Ведь он уже узнал правду о Брайане и просто обязан был вернуться на свободу.

Перл смущенно молчал. Ему было очень трудно разговаривать сейчас с Кортни. Ведь она уверена в том, что уже целиком принадлежит ей, хотя Перл заметил ев ревнивые взгляды в сторону Келли, когда они находились в его квартире. И обиду ее он заметил. Тем труднее ему было сейчас что‑то объяснять. Кортни подошла к нему:

— Перл! Объясни мне, что происходит?

Он поднял руки, пытаясь успокоить ее, но нужных слов пока не удалось найти:

— Кортни, я… Мне нужно… Мне не нужно…

Она поняла, что сбываются самые худшие ее ожидания. Все‑таки она надеялась, что Перл внемлет голосу разума и поддастся на ее уговоры. Она понимала, что если сейчас он не будет принадлежать ей, то он уже не будет принадлежать никому. Он даже не будет принадлежать обществу — его упекут обратно в больницу, и оттуда он уже вряд ли выберется так быстро, как получилось в этот раз.

— Объясни мне, что происходит? — потрясенным голосом сказала она. — Почему ты не хочешь пойти со мной?

Он наконец‑то обрел дар речи. Покачав головой, Перл сказал:

— Я не могу идти туда. Я не могу этого сделать. Сейчас это совершенно невозможно, — негромко произнес он. — Ты должна меня понять.

Она безнадежно улыбнулась и взяла его за руку:

— Перл! Пойдем со мной! Все в порядке. Ведь ты выбрался из больницы, все хорошо, ты теперь свободный человек и можешь идти куда угодно. Неужели тебе не хочется воспользоваться свободой? Посмотри вокруг — ведь все так прекрасно! Мы можем быть вдвоем теперь сколько угодно и ничто не может помешать нам.

Перл удрученно опустил голову:

— Я знаю, — ответил он. — Но я сейчас не могу… Ты понимаешь, Кортни, еще не наступил нужный момент. Если бы чуть–чуть попозже…

— Но почему, почему? — потрясение повторяла она. — Почему ты не можешь остаться?

Перл как‑то не слишком убедительно принялся объяснять:

— Понимаешь, у меня еще нет достаточно доказательств против доктора Роулингса.

— Доказательств? — переспросила она. — Для чего тебе нужны доказательства?

На лице Перла была такая кислая гримаса, что Кортни все стало понятно без слов. Точнее, все сказанные Перлом слова были лишними. Для нее было совершенно очевидно, что причина, побуждающая Перла остаться в психиатрической клинике доктора Роулингса, совершенно иная. Засадить Роулингса за тюремную решетку Перлу все равно не удастся, это же совершенно понятно — у него слишком много связей в высоких городских кругах. Но этот бессмысленный, с точки зрения Кортни, идеализм даже привлекал ее. Отталкивало другое — она боялась, что Перл увлечен Келли. Если это так, то она может навсегда потерять его. Это сильно настораживало и беспокоило ее. Вот почему она упорно, хотя и безуспешно, пыталась добиться от Перла объяснений, но только не выдуманных, а реальных.

— Я хочу засадить его за решетку. Но, еще раз повторяю, мне не хватает доказательств. Ну, сама подумай, Кортни. кто мне поверит, если я просто так, голословно, буду заявлять, что доктор Роулингс преступник в белом халате, что он применяет неправомерные методы лечения, что он просто–напросто убивает своих пациентов чудовищными методами лечения и безумными дозами лекарств. Что я им вообще скажу? И кто я такой — какой‑то Перл, даже без имени и фамилии, просто прозвище.

Кортни поняла, что не дождется от него того объяснения, которое больше всего интересовало ее. Поэтому она решила сама задать тот вопрос, который больше всего ее волновал.

— А зачем тебе нужна Келли?

Перл смутился еще больше. Было видно, что этот вопрос попал в точку.

— Я должен позаботиться о ней, — пытаясь выглядеть убедительным, сказал он.

Кортни переменилась в лице. Она надула губы и сверкнула глазами.

— С Келли все в порядке! — холодно процедила она сквозь плотно сжатые зубы. — Ты же знаешь, что она сейчас дома, здесь ее родители, с ней не может случиться ничего дурного.

Но Перл проявил завидное упрямство:

— Кортни, как ты не понимаешь! Я уверен в том, что ее папаша не собирается забирать ее из этого сумасшедшего дома Он хочет, чтобы она оставалась там и подвергалась опасности действительно превратится в полуживой робот, послушно выполняющий все указания Роулингса. Ты хочешь, чтобы она стала живым трупом? А ведь она может даже погибнуть после его опытов

Кортни смутилась:

— Ну, разумеется, я этого не хочу! Но ведь, насколько мне известно, теперь судья контролирует ход этого дела. Именно она решает, выпустить Келли Кэпвелл из больницы, или нет.

Перл кивнул:

— Вот видишь, ты все верно понимаешь! Да, она подозревается в убийстве, это так. У ее отца нет другого выбора, кроме как вернуть ее в руки Роулингса. Это значит, что у меня только один путь — я должен вернуться в это вонючее заведение и доказать раз и навсегда, что Роулингс злодей! Только там я смогу собрать необходимые для этого доказательства. Иначе все так и будут пребывать в уверенности, что доктор Роулингс прекрасный специалист, что в его клинике применяются самые передовые и современные методы лечения психических заболеваний, что у него прекрасная репутация среди членов Медицинской Ассоциация Южной Калифорнии, что в его клинике излечивают людей Но ведь это не так!

Перл уже настолько возбудился, что не заметил, как перешел на повышенный тон и начал размахивать руками:

— Я должен сделать все, чтобы доказать людям, что доктор Роулингс — преступник! То, что он погубил моего брата, это еще не доказательство для судей и высоких юридических инстанций. Они посчитают, что я — лицо заинтересованное и потому пристрастное. И даже, если я приведу к ним за руку самого доктора Роулингса, который подтвердит правоту моих слов, они даже пальцем не шевельнут для того, чтобы возбудить против него уголовное дело. Кроме писем моего брата у меня ничего не было, а это для суда — не доказательство. Поэтому я должен найти другие улики, которые бы убедили всех, в том числе и судей, что его нужно остановить!

Кортни бессильно опустила голову.

— Но Перл, — тихо промолвила она, — ведь мы с тобой уже однажды обсуждали этот вопрос. Ты тогда согласился с тем, что, будучи на свободе, ты сможешь больше сделать для Келли!

Он угрюмо покачал головой:

— Нет, Кортни! Я сейчас не могу сорвать с себя маску. Пока доктор Роулингс не знает, кто я, пока я могу вернуться в клинику, я сделаю это! Кортни, ты должна понять меня! Ведь я делаю это не ради себя, а ради всех тех, кого мучает и убивает этот негодяй с улыбкой изувера! Мы должны остановить его!

— Кто это — мы? — вскинула Кортни.

— Мы — это ты и я, потому что больше у меня нет ни одного помощника.

Она вздохнула:

— Перл, ты не представляешь, как мне жаль, что ты не можешь вернуться! Я так ждала этого момента, я надеялась, что ты сможешь безраздельно, без остатка, принадлежать мне. Вернее, мы сможем принадлежать друг другу. Но если это невозможно… — она умолкла, опустив голову.

Перл попытался ободрить ее. Он взял Кортни за плечи и заглянул ей в глаза:

— Не грусти, милая! Все будет хорошо, уверяю тебя Перл — парень что надо, он справится со всеми плохими ребятами и повезет свою красотку домой на белом коне! У нас еще будет время, мы сможем побыть друг с другом. А сейчас, — он улыбнулся, — сейчас у меня появилась новая идея.

Кортни вскинула голову:

— Новая идея? О чем ты говоришь?

Он заговорщицки поднял вверх палец:

— У меня возник новый план, который мы начинаем приводить в действие немедленно.

Кортни смотрела на него недоуменными глазами: Перл, а не хватит ли планов? Не слишком ли много идей для одного вечера?

Он хитро улыбнулся:

— Нет, я собираюсь использовать тебя в качестве разведчицы!

Она непонимающе мотнула головой:

— Как это?

Перл вдруг огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто‑нибудь может подслушать их разговор. Однако вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь легким шелестом ветра в листьях деревьев в саду.

— Я собираюсь послать тебя в дом, чтобы ты разузнала, там ли сейчас находится Келли, в каком она состоянии, как она себя чувствует, что делает. И еще узнай — что на уме у старика Кэпвелла? Мне обязательно нужно знать, как он настроен. Может быть, я ошибаюсь, но пока мне кажется, что он не захочет оставить Келли дома. Ты можешь сделать все это для меня? Я прошу тебя об этом!

Снова услышав имя соперницы, Кортни угрюмо насупилась. И хотя Перл надеялся услышать от нее слова согласия, она снова отрицательно покачала головой:

— Келли должна вернуться в клинику доктора Роулингса! Ты прекрасно знаешь об этом. Она обязана вернуться в больницу. Перл, пойми же это! Неужели ты хочешь вернуться туда вместе с ней? Перл потерял терпение:

— Но я нужен ей, Кортни. Без меня она не сможет продержаться там! — закричал он.

Тут же осознав, что совершил ошибку, он резко умолк и уже более спокойно продолжил:

— Извини, Кортни, извини… Послушай меня. Мне очень жаль. За последние две неделя я многое сделал, возможно, даже больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Может быть, я только сейчас наконец‑то понял, кто такой Майкл Болдуин Брэдфорд–третий.

Кортни изумленно посмотрела ему в глаза:

— А кто это? Он понимающе улыбнулся:

— Вот видишь, даже тебе это неизвестно! Майкл Болдуин Брэдфорд–третий — это я — Перл! А. Перл — это Майкл Би. И оба этих человека — очень славные ребята. Честное слово, они мне иногда самому нравятся.

Кортни с недоверчивой улыбкой покачала головой:

— Как странно ты говоришь, Перл. Раньше я думала, что понимаю тебя и знаю или догадываюсь о многом.

Он доверительно заглянул ей в лицо:

— А что же теперь?

Она пожала плечами:

— А теперь я и сама не знаю, кто ты. То ли Майкл Би, то ли Майкл Болдуин Брэдфорд — какой ты там по номеру, третий? — то ли Перл, которого я знала раньше? Ты же многого не рассказывал мне. Ну ладно, — она махнула рукой. — В общем, это сейчас не важно. Я не могу понять только одного — зачем ты хочешь так рисковать, зачем тебе это нужно? Не будь же таким глупым, Перл!

В ее голосе было столько безнадежного упрямства, что Перл разочарованно опустил голову:

— Ты не понимаешь, Кортни, — печально сказал он. — Если я отвернусь от нее сейчас, то я — ничто, я буду считать себя ни на что не годным никчемным бездельником и пустозвоном.

К сожалению, они не успели договорить. В этот момент Перл услышал шум подъезжающей к дому машины. В нескольких метрах от них из темноты резко вынырнул полицейский автомобиль, заливая светом включенных фар окрестности. Перл едва успел схватить Кортни за руку и нырнуть вместе с ней в аккуратно подрезанные кустарники, окружавшие участок у дома Кэпвеллов.

— Прячься! — крикнул он.

Они успели сделать это вовремя, потому что в следующее мгновение свет фар полицейского автомобиля скользнул по тому месту, где они только что стояли. Однако Перл и Кортни уже сидели, пригнувшись, за толстой стеной густого зеленого кустарника. Следом за полицейским автомобилем к дому подъехал фургончик скорой медицинской помощи. Оттуда вместе с санитаром вылез доктор Роулингс и решительным шагом направился следом за полицейским инспектором Полом Уитни, помощником Круза Кастильо, к дому Кэпвеллов Вместе с Роулингсом был тот же самый санитар, который приезжал за Элис. Лицо у него выглядело так, как будто кто‑то утрамбовал его сапогами. Увидев его. Перл поморщился — это был один из самых отвратительных И грубых санитаров в клинике Роулингса. Уитни остановился у двери дома и, дождавшись пока Роулингс вместе с санитаром подойдут к нему, нажал на кнопку звонка.

Все усилия Келли убедить отца оставить ее дома оставались безрезультатными:

— Папа, я умоляю тебя, не отправляй меня обратно, пожалуйста!

Она плакала навзрыд, уже потеряв всякую надежду договориться о чем‑то с ним. Все же попытки СиСи как‑то оправдаться, выглядели абсолютно беспомощными. Он только упрямо повторял:

— Келли, родная, пойми — у меня нет выбора! К сожалению, сейчас я должен подчиняться решению суда. А он постановил, что ты должна находиться в клинике до тех пор, пока доктор Роулингс не заявит, что ты излечилась. — Уже отчаявшись договориться с отцом, она в истерике выкрикнула: — Ты сам сумасшедший! Ты хочешь оставить меня там, где нормальному человеку нет места! — Она отвернулась, содрогаясь в рыданиях. Сквозь громкие всхлипывания СиСи услышал ее слова: — Наверное, Перл был прав.

СиСи изумленно смотрел на дочь:

— Перл? Причем тут Перл?

Несмотря на то, что она находилась сейчас в крайне расстроенном состоянии, она все же сообразила, что совершает ошибку, снова упоминая имя Перла присутствии отца. Она рассеянно повернула голову и. вытирая рукавом халата слезы, пробормотала:

— Что? Я что‑то сказала?

Несмотря на просьбу Перла не упоминать его имя в разговорах с посторонними, она все гаки проговорилась. Но, озадаченный состоянием дочери, СиСи пропустил это мимо ушей.

Келли стала обеспокоенно смотреть по сторонам, словно опасаясь появления в доме санитаров и доктора Роулингса:

— Отец, только ты можешь помочь мне.

Но он по–прежнему не мог пойти ей на встречу.

— Келли! Ты же сама сказала, что тебе уже лучше. Ты ведь говорила это, правда? Ты сказала, что дела твоя идут на поправку. Разве это не говорит в пользу моей правоты, разве это не так?

Она уже ничего не могла ответить, только отрицательно трясла головой:

— Нет, нет…

Но СиСи не унимался:

— Келли, но ведь это говорит о том, что врачи в клинике доктора Роулингса смогли помочь тебе. Твое состояние улучшилось. Ты должна верить им.

— Нет, нет…

— О, Боже мой! — взмолился СиСи. — Ну как ты не понимаешь? Послушай меня, только спокойно, без истерики. Когда ты заболела, это было так страшно, что я даже не могу описать тебе этого словами. Ты не могла говорить, ты не узнавала никого, ты не узнавала меня, своего отца, ты не узнавала других своих родных и близких. Но теперь, слава Богу, ты узнаешь!

Точно таким же умоляющим голосом она воскликнула:

— Папа, это не так! Все это произошло не потому, что мне помогли врачи! Я сама помогла себе. Я смогла перебороть себя Мне приходилось полагаться только на собственные силы. Врачи из клиники доктора Роулингса тут не при чем. Поверь мне, пожалуйста!

СиСи умолк, не находя слов, чтобы убедить Келли в обратном. В этот момент в дверь дома Кэпвеллов позвонили.

Келли мгновенно поняла, что это приехали за ней. Из глаз ее снова брызнули слезы, и сквозь рыдания она глухо произнесла:

— Отец, не открывай! Не нужно этого делать! Это приехали за мной. Папа, пожалуйста, я тебя умоляю!

СиСи же в свою очередь испытал громадное облегчение — он уже не находил ни слов, ни сил, чтобы убедить дочь вернуться в клинику.

— Успокойся, дорогая, — сказал он. — Все в порядке, ничего страшного не случилось. Я пойду посмотрю, кто это. Побудь здесь.

Безнадежно опустив руки, она застыла посреди гостиной, обернувшись к двери.

Когда дверь открылась, она поняла, что была права. На пороге, нетерпеливо покачиваясь на носках туфель, стоял Роулингс в сопровождении уродливого санитара и полицейского инспектора — высокого темнокожего парня с копной курчавых волос на голове. Увидев Келли, растерянно стоящую посреди гостиной, Роулингс сверкнул победоносной улыбкой. Однако первым заговорил Уитни:

— Здравствуйте, мистер Кэпвелл! — сказал он. — Я инспектор полицейского управления Санта–Барбары Пол Уитни. А это, — он показал рукой на едва скрывавшего торжественную улыбку Роулингса, — доктор…

— Мы знакомы! — радостно воскликнул Роулингс, не дав договорить Уитни. — Я уверен, что вы, мистер Кэпвелл, знаете, почему я нахожусь здесь.

СиСи хмуро кивнул:

— Да, проходите.

Широко распахнув перед ними дверь, он пропустил Роулингса, Уитни и санитара в дом. Доктор решительным шагом направился к Келли. Увидев его, она закричала:

— Это вы!.. Не подходите ко мне! Не надо! Я не хочу в клинику!

СиСи пришлось обхватить ее за плечи и только так удалось удержать ее на месте, иначе она наверняка выскочила бы куда‑нибудь.

— Дорогая, успокойся! Никто не причинит тебе вреда! — Она визжала и отбивалась кулаками: — Отец! Не подпускай их ко мне! Не трогайте меня! Не позволяй им этого делать! Меня сейчас увезут!

СиСи пытался успокоить ее:

— Не надо, Келли, не кричи, пожалуйста. Все будет в порядке.

Но она продолжала рыдать и размахивать руками. СиСи пришлось даже закричать, чтобы она хотя бы ни мгновение остановилась:

— Выслушай меня, Келли!

Он прижал ее к себе и стал говорить торопливо и сбивчиво:

— У меня нет выбора. По закону ты должна вернуться, или тебя поместят в тюремную больницу. Я не могу позволять им это сделать.

Роулингс остановился рядом с ней я с улыбкой вивисектора, препарирующего свою очередную жертву, произнес:

— Келли, обещаю тебе, что за эту проделку никто не будет наказан. Оуэн и все остальные уже вернулись к себе в комнаты. Они спокойно спят в своих кроватях.

Она повернула к нему лицо, залитое слезами;

— А Леонард?

Роулингс растянул рот в еще более отвратительной улыбке:

— А зачем тебе беспокоиться о Леонарде? — с плохо скрываемым злорадством произнес он. Она упрямо мотнула головой:

— Я никуда не пойду с вами, до тех пор, пока вы не скажете, что с ним все в порядке и что ему ничего за это не будет.

Разумеется, Роулингсу ничего не стоило дать любую клятву. Все равно, вряд ли кто‑нибудь удосужится проверить, выполнял ли он свое обещание. Поэтому, не стирая с лица своей улыбки палача, он тем же ровным голосом произнес:

— Обещаю тебе, что с ним ничего не случится.

С этими словами он дал знак рукой стоявшему рядом с ним, словно служебная собака, санитару с уродливым лицом. СиСи выпустил Келли из своих объятий и стоял рядом с ней, любовно поглаживая, по волосам. Хотя он и ощущал свое полное бессилие в этой ситуации, однако из простой гордости не мог позволить, чтобы с его дочерью обращались плохо. Поэтому, когда санитар попытался ухватить ее за руку, СиСи решительно оттолкнул его и воскликнул:

— Не трогайте ее!

Санитар, недовольно хмыкнув, отошел в сторону и, заложив руки за спину, застыл, как каменное изваяние,

СиСи повернулся к Роулингсу:

Ведь ей уже лучше, не так ли? Келли стояла, заломив руки, и со страхом смотрела то на отца, то на доктора Роулингса, который, приподняв уголки губ в иезуитской улыбке, елейным голосом произнес:

— Да, я заметил значительное улучшение ее состояния. Особый прогресс заметен в последнее время.

СиСи подошел к нему и суровым голосом спросил.

— Я надеюсь, мне позволят с нею видеться? Надеюсь, вы понимаете, что в моей просьбе нет ничего противозаконного?

Продолжая улыбаться, Роулингс ответил:

— Надеюсь, что мы скоро снимем ограничения на ее посещения в клинике. Однако до этих пор — увы, я ничем не могу помочь вам, — он развел руками.

СиСи, тяжело дыша от волнения, повернулся к дочери:

— Вот видишь, Келли, скоро все будет в порядке.

— А пока, — вмешался в их разговор доктор Роулингс — пожелай своему отцу спокойной ночи!

Келли поняла, что сегодня ее участь решена — ей придется вернуться в клинику, как бы она ни желала обратного. Отец ни чем не смог помочь ей, он даже не смог добиться разрешения на право посещать ее в больнице. Глаза ее потухли, утолки губ опустились и она безнадежным голосом сказала:

— Отец, они никогда не выпустят меня оттуда. Я останусь там навсегда и никогда не выйду на свободу.

СиСи поморщился и попытался обнять дочь:

— Успокойся, Келли! Конечно же ты выйдешь, так обязательно будет, я тебя уверяю. Только ты должна хорошо вести себя. Я вытащу тебя, когда настанет время!

Она плакала без слез:

— Они меня никогда не выпустят…

Роулингс шагнул ей на встречу и сладко пропел:

— Нет–нет, Келли! Перестань, ты же понимаешь…

СиСи резко обернулся:

— Не надо… — сказал он. — Доктор Роулингс, позвольте мне разобраться с моей дочерью самому. Уверяю вас, это не займет много времени.

Он снова повернулся к Келли, которая, прикрыв глаза руками, беззвучно плакала.

— Успокойся, милая, успокойся! Я ведь твой отец, я не забуду о тебе.

Она всхлипнула и еле слышно проговорила;

— Это правда?

— Да–да, конечно, — успокаивающе говорил он. — Я обещаю тебе. Пойдем, дорогая.

Обняв дочь за плечи, СиСи повел ее к выходу из дома:

— Обещаю, что каждую секунду буду думать о тебе.

Она никак не могла успокоиться и, всхлипывая, повторяла:

— Папа, но я люблю тебя, люблю…

— Не плачь, моя дорогая, — говорил СиСи. — Мы с мамой тоже очень любим тебя и никогда не забываем. Помни об этом.

— Ты придешь ко мне? — утирая слезы, спросила Келли.

— Конечно, конечно! Ты для меня — все, ты же знаешь об этом, ты — моя жизнь.

Он остановился у дверей и, взяв ее лицо обеими руками, пристально посмотрел ей в глаза, а затем поцеловал в щеку.

— Я всегда помню о тебе, Келли. Ну что, ты уже успокоилась, с тобой все в порядке?

Келли немного пришла в себя. На несколько мгновений она как будто забыла о том, что находится в окружения полицейского инспектора, доктора Роулингса я санитара из его клиники. Преданно глядя в глаза отцу, она повторяла:

— Но ты не забудешь, не забудешь навестить меня? Папа, я очень надеюсь на то, что ты придешь ко мне.

— Нет–нет, — проникновенным голосом говорил он, — я все помню. Помни и ты о том, что я сказал тебе.

Он открыл дверь и, взяв ее за руку, вывел ее на порог. Она покорно зашагала к машине скорой помощи, стоявшей во дворе дома. Следом за ней быстро вышли Уитни, Роулингс и санитар. СиСи остался стоять в дверях, провожая ее полным жалости и сочувствия взглядом. Ему было бесконечно жаль, что так получилось, однако он не чувствовал в себе сил предпринять что‑либо, чтобы помочь дочери. Сейчас он по рукам я ногам был скован решением суда, которое обязывало его дочь находиться в больнице до тех пор, пока не будет достигнута та степень восстановления ее здоровья, которая позволит поставить вопрос о возвращения Келли Домой.

Судья Корви, которая вела ее дело, была намерена строго придерживаться буквы закона, а он предписывал в подобных случаях держать подозреваемого в убийстве, который страдает расстройством психики либо временной потерей памяти, в психиатрической клинике до тех пор, пока для этого будут основания, таковыми же считались лишь показания лечащего врача, а им, в данном случае, был доктор Роулингс. Короче говоря, судьба Келли Кэпвелл целиком и полностью зависела от Роулингса. Сейчас она была в его руках.

Сантана по–прежнему сидела на диване в гостиной дома окружного прокурора Кейта Тиммонса. Она держала в руках чашку кофе. Тиммонс продолжал разглагольствовать с бокалом густого красноватого хереса в руке о перипетиях любви и семейной жизни, хотя он был таким же специалистом в этой области, как Сантана знатоком политической ситуации в штате и городе.

— Иногда я слышал такое мнение: что брак — это как осажденная крепость, те, кто внутри, хотели бы из нее выбраться, а те, кто снаружи, хотели бы ворваться в нее.

Сантана с недоверием взглянула на него:

— Ты решил поупражняться в красноречии, Кейт? А знаешь ли ты, что значит быть одиноким?

В ее голосе была такая горечь и такое разочарование, что даже Тиммонс, с его холодным, расчетливым умом и корыстными интересами даже в отношениях с женщинами, почувствовал это. Она продолжала:

— Разве тебе не понятно, почему редко встречаются люди, желающие навсегда остаться холостяками? Или ты относишь себя к категории именно таких мужчин?

Тиммонс постарался уйти от прямого ответа:

— Ну, конечно, — протянул он. — Бывают браки более удачные, чем твой, но, Сантана, пойми, есть и куда менее удачные образцы семейной жизни, где каждая сторона только и ждет возможности уложить в гроб своего партнера, и тогда тот, кто выжил, стремится поскорее прибрать к рукам наследство.

Сантана нервно усмехнулась:

— Да, такие крупные удачи редко кому выпадают на долю. Обычно, если случается такое, то об этом говорят все вокруг.

Тиммонс отпил еще немного вина и, пожав плечами, произнес:

— Ничто не бывает полностью таким, каким могло бы быть. Почему никогда не находить того, о чем мог бы сказать: вот оно! Потому, что этого но существует.

Последние слова он продекламировал, как цитату их какого‑то романа. Даже Сантане, с ее нервным возбуждением и отрешенностью, это стало ясно.

— Кейт! По–моему, ты говоришь чужими словами! — поморщилась она.

Тиммонс поднял уголки губ и изобразил на лице улыбку:

— Как ты догадалась?

— А что, я права?

— Да, это цитата из Вирджиния Вульф.

Сантана в свою очередь несмело улыбнулась:

— Ты читаешь романы? Точнее говоря, ты читаешь женские романы?

На этот раз Тиммонс усмехнулся уже более искренно:

— Вообще‑то, эту цитату я запомнил еще со студенческих лет, когда в университете мы проходили курс английской литературы. Но я действительно иногда почитываю подобную литературу на сон грядущий, чтобы хорошо и крепко заснуть.

— Это довольно любопытно, — с некоторым валетом растерянности сказала Сантана. — Как видно, я довольно многого о тебе не знаю. Вернее, я больше не знаю о тебе, чем знаю.

Тиммонс развел руками:

— Ну, даже самому себя узнать трудно! Что ух говорить о других. Сантана, в одном могу уверить тебя наверняка — ты знаешь меня значительно лучше, чем кто‑либо из окружающих.

Сантана вызывающе откинулась на спинку дивана.

— Конечно, Кейт, мне довольно лестно услышать это из твоих уст, однако, не скрою, мае хотелось бы знать о тебе значительно больше. Но думаю, что это едва ли возможно. Ты слишком точно отмеряешь дозы информации, касающейся тебя самого.

Тиммонс не скрывал своего неудовольствия:

— Сантана, мне не хотелось бы сейчас разговаривать на эту тему.

Однако Сантану уже трудно было остановить, она завелась и, как обычно бывает в таком состоянии, бросала свои слова, словно обвинения в адрес собеседника:

— Кейт, а почему ты никогда не хочешь разговаривать о себе? Ты всегда говоришь только обо мне. Я понимаю, ты действуешь по принципу — чем больше говорить женщине о ней самой, тем быстрее она покорится тебе. Но меня, к твоему глубокому сожалению, интересует не только твоя лесть, но и правда, и правда, касающаяся не только меня, но и тебя.

Тиммонс решил пойти на попятную:

— Сантана, но ведь ты знаешь обо мне многое из того, чего не знают другие. Я, конечно, могу целыми вечерами сидеть и рассказывать тебе о своем детстве, но, по–моему, ты и так достаточно обо мне знаешь. Слава Богу, мы все‑таки учились в одной школе.

Сантана гордо вскинула голову:

— Да, это я заметила! И еще я заметила, Кейт, одну не слишком приятную для себя вещь.

— Какую?

— Страсть не в твоем характере, Кейт! Ты не можешь быть безумным любовником, ты делаешь все слишком трезво и расчетливо, как будто отмеряешь по миллиграмму дозы любви, которые ты отдаешь другим.

Тиммонсу тоже передалось нервное настроение Сантаны, он поднялся с дивана и, не скрывая расстроенных чувств, убрал бутылку с хересом а бокал назад в бар.

— Сантана, ты несправедлива! — удрученно качая головой, сказал он. — Мне кажется, что ты сегодня вечером просто слишком возбуждена. Не знаю, может быть ты плохо себя чувствуешь? Но, уверяю тебя, ты бываешь и более спокойна. Не стоит так близко принимать к сердцу все, что непосредственно не касается тебя.

Она вдруг схватила сумочку, лежавшую рядом с ней на диване, и вскочила:

— Я пойду!

Она направилась к двери, но Тиммонс успел преградить ей путь:

— Куда ты?

Она старалась не смотреть ему в глаза:

— Я… Я должна идти… Мне нужно ехать.

Сантана расстегнула сумочку и, порывшись в ней,

вытащила ключи от машины. Тиммонс взял ее руку:

— Сантана, останься! Прошу тебя. Ну, куда ты поедешь в таком состоянии? Тебе опасно садиться за руль. Подумай сама, как ты будешь вести машину? У тебя ведь руки дрожат. Тебе нужно немного посидеть я успокоиться, придти в себя. Сейчас не стоит ехать.

Она упрямо пыталась пройти к двери:

— Я не могу, не могу, — повторяла Сантана. Тиммонс развел руками:

— Ну, почему? Что тебе мешает? У тебя, что, есть какие‑то срочные дела, тебя ждет дома семья, ребенок? Ведь Брэндон в летнем лагере. Почему ты должна торопиться куда‑то? Насколько мне известно, твой муж сегодня на дежурстве, да и вообще, ты свободная женщина, которая не обязана никому давать отчет в своих действиях.

Она наконец вскинула на него взгляд своих наполненных слезами глаз:

— Я знаю, почему ты просишь меня остаться, Кейт! Несмотря на то, что ты прикрываешь все это огромным занавесом из слов, я все прекрасно понимаю!

Тиммонс вызывающе спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Иногда ты просишь меня остаться просто потому, что тебе этого хочется.

— Ну и что, — пожал он плечами. — Так оно и есть. Я действительно этого хочу. Почему ты подозреваешь меня в чем‑то ином?

Она криво улыбнулась:

— Может быть, так оно и есть. Однако, иногда ты делаешь только для того, чтобы досадить Крузу, увести меня от своего старого соперника.

Тиммонс нервно расхохотался:

— Да какой он мне соперник?! Сантана, о чем ты говоришь? Мы не можем с ним соревноваться просто потому, что находимся в разных весовых категориях. Неужели ты не понимаешь этого.

Она хмуро покачала головой и отвернулась:

— Да, вы еще в школе ничего не могли поделить, грызлись вечно, как кошка с собакой. Думаю, что ты хорошо помнишь это, Кейт.

Он в изнеможении приложил руку ко лбу:

— Школа?! — воскликнул Тиммонс. — Чертова школа! Это было слишком давно. Если кто‑то и хочет соперничать до сих пор, так это твой муж. Но полагаю, на это есть причины. Сравни, чего за свою жизнь добился он, и чего я. Ты же понимаешь, в чем разница между окружным прокурором и полицейским. Мы оба служим закону, на этом все сходство и заканчивается. Мне незачем пачкать руки.

— Но Круз… — попыталась возразить Сантана. Однако Тиммонс не слушал ее:

— Он вряд ли сможет сохранить свои руки чистыми! — распаляясь, заявил окружной прокурор.

— Круз очень хороший! — повторила Сантана. Тиммонс вдруг умолк и разочарованно покачал головой:

— Возможно, Круз и хороший человек, однако ты заслуживаешь большего.

Он снова подошел к ней и положил руку на плечо Сантане. Это подействовало на нее возбуждающе. Дыхание ее участилось, на щеках проступил румянец.

Сантана дрожащими руками стала теребить пуговицу на блузке. Тиммонс, увидев какой эффект произвели его слова, продолжал:

— Ты не просто заслуживаешь гораздо большего, ты заслуживаешь всего, него пожелаешь. Любое твое желание должно исполняться. Ты — не просто женщина, ты — богиня!

Он провел рукой от плеча до шеи Сантаны. Она дышала так тяжело, словно наглоталась живого адреналина. Неизвестно, чем бы кончился этот эпизод, если бы не раздался звонок в дверь. Тиммонс в изнеможении простонал:

— О, черт…

Сантана забеспокоилась:

— Ты кого‑нибудь ждешь?

Тиммонс затряс головой:

— Нет–нет, уже слишком поздно, чтобы я кого‑нибудь ждал. Да и вообще, у меня сегодня был тяжелый день, а тут еще эти посетители… Едва слышно выругавшись, он направился к двери. Сантана осталась стоять в дальнем углу гостиной, пытаясь хоть как‑то утихомирить дрожащие от возбуждения руки.

Когда Тиммонс распахнул дверь, из уст его вырвался непроизвольный крик:

— О!

Перед ним стоял Круз Кастильо. Ко всем неприятностям, которые произошли за этот день, прибавляется еще и эта — поздним вечером к нему домой приходит муж его любовницы, он же — его злейший враг.

Оглянувшись, Тиммонс едва не выдал себя. Но Круза он все еще не впускал в дом, поэтому тот не видел, что Сантана находится здесь.

Кастильо еще не успел сказать ни единого слова, как Тиммонс выразил свое явное неудовольствие;

— Послушай! Нельзя ли отложить это все на завтра? — скривившись, сказал он.

Кастильо спокойно смотрел на него, сверяя пронзительным взглядом

— Нет, — сказал он. — Сейчас именно то время, которое требуется. Мы не можем откладывать это до утра.

Тиммонс по–прежнему не приглашал его в дом. Он стоял на пороге, закрывая собой Крузу обзор.

— Ну, чего тебе надо, Кастильо? — грубо спросил окружной прокурор. — Раз уж ты стоишь здесь, выкладывай!

— Меня посетила одна забавная идея, — вздохнув, сказал Круз.

Тиммонс натянуто рассмеялся:

— Из‑за того, что тебя посетила какая‑то забавная идея, ты решил нарушить мой вечерний отдых? Не забывай, что я все‑таки окружной прокурор, и обращаться ко мне по пустякам — дело безнадежное. Тебе повезло, что я сейчас нахожусь в хорошем настроении, иначе я бы просто захлопнул дверь перед твоим носом, отправив тебя отдыхать вместе с твоими забавными идеями.

Круз выслушал этот монолог, слегка нахмурившись:

— Все‑таки, с твоего позволения, я продолжу Моя идея состоит в том, что, по–моему, наш уважаемый окружной прокурор замешан в чем‑то противозаконном, причем, замешан по уши.

Тиммонс внутренне напрягся, но постарался ничем не выдать своего состояния. Криво усмехнувшись, он спросил:

— Вот как! С чего это ты взял?

Кастильо внимательно следил за ним. Увидев, как забегали глазки Тиммонса, он понял, что его подозрения были не беспочвенными. Тиммонс наверняка что‑то знает, и спокойствие его выглядит слишком искусственным. Не сводя взгляда с окружного прокурора, Круз продолжил:

— Тебе ни о чем не говорит такое название — Рэдблафф–Роуд?

Тиммонс, не снимая с лица улыбки, сказал:

— Если ты собираешься предъявлять мне какие‑то обвинения, то я думаю, ты выбрал не того человека, не в то время и не в том месте. Так что, чем быстрее ты прекратишь это, тем лучше будет для тебя самого. Ты же полицейский инспектор и должен знать, чем заканчиваются голословные обвинения в чей‑либо адрес.

Круз возмущенно вскинул голову:

— Это не голословные утверждения! У меня есть факты!

Тиммонс снисходительно улыбнулся:

— Какие факты? Ты кого‑нибудь уже арестовал? У тебя есть свидетели, показания? Ты вот назвал какую‑то улицу. Что это такое? Задержал кого‑нибудь там?

Круз слегка поморщился:

— По этому адресу находится гараж, который, по–видимому, служит перевалочным пунктом для незаконной переброски рабочих из‑за мексиканской границы.

Окружной прокурор с деланным равнодушием пожал плечами:

— Ну и что? Ты можешь сказать мне что‑нибудь по существу?

Кастильо чувствовал, что закипает от ярости, однако ему приходилось сдерживаться. Пока у него нет конкретных доказательств, он действительно не имеет права обвинять окружного прокурора в чем‑то противозаконном. Но ему казалось, что этот разговор должен был бы идти по другому руслу. Возможно, Круз недооценил Тиммонса. Он ожидал от окружного прокурора всего, чего угодно, но не такого хладнокровия.

— Хорошо, — вскинув голову, сказал Круз, — я приведу тебе один конкретный факт. В этом гараже имеется телефон.

— Вот как! — насмешливо протянул Тиммонс. — Это невероятно весомая улика для любого судебного разбирательства. Ты мгновенно сможешь доказать виновность любого подсудимого, рассказав о том, что у него есть телефон!

Круз был вынужден молча проглотить это издевательство. Сейчас, к сожалению, не он чувствовал себя хозяином положения, хотя в его планы входило обратное. Окружной прокурор быстро перехватил инициативу и с легкостью опровергал любое утверждение Кастильо. Едва слышно скрипнув зубами, Круз произнес:

— Я хотел бы, чтобы ты спокойно выслушал меня до конца.

Тиммонс кивнул:

— Ладно, валяй.

— Так вот, — дрожащим от возбуждения голосом продолжил Круз, — в этом гараже есть телефон. За последние два дня с этого телефона было зафиксировано десять звонков по хорошо известному тебе телефонному номеру.

Тиммонс непонимающе пожал плечами:

— Что значит «известному мне»? Это что, какой‑то необычный номер?

Круз опустил голову и глянул на Тиммонса исподлобья:

— Это номер телефона твоей квартиры! — негромко сказал он.

Тиммонс расслышал в его голосе глухую угрозу. Однако он улыбнулся и весело продолжил:

— А, так, значит, на основании этого ты подумал, что я запутался в этом деле! Я правильно тебя понял?

Круз невольно выпрямился:

— А что же, господин окружной прокурор, по–вашему я должен думать? Что вы не имеете к этому ни малейшего отношения, а звонки в вашу квартиру делают лишь для отвода глаз?

Тиммонс брезгливо поморщился:

— К вашему сведению, господин полицейский инспектор, я проводил мое частное расследование.

Брови Круза удивленно поползли вверх:

— Какое частное расследование?

На этот раз Тиммонс уже по–настоящему расхохотался:

— Кастильо, вы меня радуете! Даже не зная, что происходит вокруг, вы суете нос в чужие дела.

Затем его тон переменился. Теперь он как будто сам обвинял:

— Мы бы накрыли эту шайку, если бы вы не сунулись туда и не испортили все!

Кастильо сверкнул глазами:

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? — вызывающе спросил он. — Чем ты можешь подтвердить своя слова? У тебя есть доказательства?

Тиммонс снова рассмеялся:

— Доказательства, моя дорогой полицейский инспектор, должны искать вы! Я — окружной прокурор, я не собираюсь тут дальше выслушивать ваши оскорбления! Но если вы так страстно желаете знать, слушайте: у меня там был свой человек. Почему вы не позвонили мне? Почему не задержали облаву?

Кастильо едва не задохнулся от возмущения:

— Почему ты мне об этом не сообщил?! — он не заметил, как в пылу разговора перешел на ты.

Но Тиммонс не заметил или сделал вид, что не заметил итого. Ему было достаточно того, что Кастильо почувствовал себя посрамленным.

— Я не обязан информировать полицию о каждом своем шаге! — мстительно сказал Тиммонс. — Я — глава самостоятельного ведомства, окружной прокуратуры. И имею право проводить собственные расследования где и когда захочу. И совсем не обязательно мне сообщать об этом каждому, отдельно взятому, полицейскому инспектору.

Круз проглотил и это оскорбительное высказывание. Он терялся все больше и больше:

— Но наш отдел непосредственно занимается этим делом, и ты хотя бы из уважения мог бы проинформировать нас.

Тиммонс, чувствуя, что перевес на его стороне, уверенно и даже с некоторым торжеством в голосе воскликнул:

— В вашем отделе происходит утечка информации!

На этот раз Круз не мог стерпеть подобного оскорбления:

— Тиммонс, — угрюмо сказал он, — это самая большая профессиональная и человеческая ошибка, которую ты когда‑либо совершал. Мы с Полом Уитни вынуждены были ехать туда потому, что получили сообщение от Иден Кэпвелл. Очевидно, она что‑то узнала о вашей, так называемой, операции и решила провести собственное расследование. Но когда мы прибыли туда, ее там не было. Мы не смогли ее там найти, она исчезла, и нам до сих пор не известно ее местонахождение. У меня такое ощущение, что она попала в какой‑то переплет. Если с ней что‑то произойдет, то за это будешь отвечать ты, Тиммонс! Лично ты!

Сообщение об Иден сильно обеспокоило окружного прокурора, но он постарался не подать виду:

— Успокойся, Кастильо! — миролюбиво сказал он.

Однако Круз уже распалился и стал размахивать руками:

— Если с ней что‑нибудь случится, то ты пожалеешь, что появился на свет! Я тебе устрою такую веселую жизнь, что ты пожалеешь и о том, что встретил меня!

Чтобы остановить его, Тиммонс вынужден был заорать во всю глотку:

— Успокойся!

Кастильо умолк. Окружной прокурор, понимая, что дело принимает слишком серьезный оборот, решал пойти на попятную. Он отошел я сторону, широко распахнул дверь и пригласил Круза к себе:

— Заходи.

Круз некоторое время испытывал колебания — заходить или не заходить — но в конце концов шагнул через порог.

То, что он увидел я гостиной квартиры Тиммонса, привело его я неописуемое изумление, перед ним, испуганно теребя пуговицу на блузке, стояла Сантана, его жена. Круз остановился посреди комнаты, как вкопанный. Тиммонс, удовлетворенно отметив верность своего психологически точно рассчитанного кода, с мстительным наслаждением произнес:

— А теперь, полицейский инспектор, планируйте ваш следующий ход!

Круз почувствовал, как его кулаки сжимаются сами собой, кровь закипает у него в жилах, я сердце начинает ходуном ходить в груди. Он мог ожидать всего, чего угодно, но только не этого. Сантана — в квартире окружного прокурора, его злейшего врага… Это просто невероятно! Этого не может быть! Он все еще не мог поверять своим глазам, однако перед ним на самом деле была Сантана, а не какая‑нибудь другая женщина. Кто знает, может быть, Круз предпочел бы увидеть на ее месте Иден Кэпвелл — все‑таки она была свободной женщиной и имела хотя бы формальное право находиться здесь. В отношении же Сантаны никаких оправдательных аргументов он найти не мог. По его мнению, она была безусловно виновна.

Пока Джулия Уэйнрайт в ночной темноте бродила по участку вокруг дома Кэпвеллов, Келли увезли. В сопровождении санитара и доктора Роулингса она села в машину скорой помощи, и автомобиль умчался. Полицейская машина уехала в другую сторону. Джулия вернулась в дом Кэпвеллов.

В гостиной было пусто. Джулии пришлось крикнуть:

— СиСи!

Он вышел из своей комнаты и, пройдя по коридору, остановился в углу гостиной.

— Как Келли? — спросила Джулия.

СиСи был мрачен. Услышав вопрос, он опустил глаза:

— Ее увезли в больницу.

Джулия поняла, что сейчас не стоит расспрашивать СиСи о том, что произошло с его дочерью. Поэтому она с не меньшим смущением стала вертеть в руках свою сумочку:

— Я… Я проверила домик для гостей и посмотрела там, в саду. Мейсона там нет. И еще, я воспользовалась телефоном, который стоит у вас в домике для гостей, и обзвонила всех, кого могла, и кто сейчас находится дома.

— И что? — спросил СиСи.

— Никто не видел ни Мейсона, ни Марка. Особенно меня беспокоит судьба Марка.

— Почему?

— Его никто не видел в городе уже часа три!

СиСи недоуменно пожал плечами:

— Но, может быть, он уехал куда‑нибудь или находится у себя в номере?

Джулия уверенно возразила:

— Нет, в номере телефон не отвечает, я звонила туда. Но в последний раз его действительно видели в отеле «Кэпвелл».

СиСи стал беспокойно расхаживать по гостиной.

— Как давно это было?

Джулия пожала плечами:

— Метрдотель говорит, что встретился с Марком в дверях ресторана часа два назад.

СиСи развел руками:

— Ну, я думаю, что он должеи где‑то быть сейчас. Может быть, мы просто не можем его найти.

Но Джулия горячо воскликнула:

— СиСи! Разве ты не слышал, что сказал Мейсон? Он признался, что убил Марка Маккормика!

СиСи отрицательно покачал головой:

— Не думаю, чтобы Мейсон мог кого‑то убить, — с сомнением произнес он. — Мейсон не такой человек. Думаю, что все это были лишь слова.

Джулия мрачно усмехнулась:

— Да? Ты так думаешь?

— Но ведь тебя или меня он не убил!

Джулия по–прежнему не желала соглашаться с Кэпвеллом–старшим:

— Что касается тебя или меня — это одно дело. Но ведь он ненавидел Марка! Прибавь к этому еще то, что ему пришлось перенести из‑за Мэри. Эти две вещи могут довести его до чего угодно.

Ченнинг–старший все еще не хотел прислушиваться к ее словам:

— Я так не думаю, — прохладно ответил он. Джулия стала возбужденно размахивать руками:

— Я его видела! Это правда! Он просто обезумел, неизвестно, до чего он может дойти! И потом, ты ведь видел у него в руке пистолет?

СиСи опустил глаза и сквозь зубы процедил:

— Да, видел…

— Ну так вот, сам знаешь, что это может означать. Марка нигде нет, Мейсона тоже нет, в руке у вето пистолет! Что он еще может сотворить — неизвестно.

СиСи понял, чего добивается Джулия, однако он чувствовал себя не в праве поступать так, как ей хочется. Он вспомнил свой разговор с Мейсоном и на мгновение задумался. Джулия решила, что он по–прежнему не хочет уступать ее нажиму. Тогда она перешла в лобовую атаку:

— СиСи, должен позвонить в полицию! Пусть они разыщут Мейсона, может быть, им удастся обнаружить и Марка Маккормика.

СиСи поморщился так, будто ему пришлось надкусить свежий лимон:

— Я не могу звонить в полицию, — отрывисто ответил он.

— Но почему?

СиСи смерил Джулию высокомерным взглядом.

— Потому, что он мой сын!

Она пожала плечами:

— Ну и что в этом такого? Может быть, это даже и лучше, если вы позвоните и попросите разыскать его

Но СиСи пока не мог принять решение.

 

ГЛАВА 1

Мейсон снова обращается в мыслях к прошлому. Тиммонс вынужден оправдываться. Мейсон посещает церковь. Джулия обнаруживает его на церковной скамье. Лайонелл Локридж пытается достать информацию об Иден Кэпвелл. Августа Локридж не согласна с бывшим мужем.

Круз смотрел на жену, плотно сжав губы:

— Что ты здесь делаешь? — едва слышно спросил он.

Пока Сантана пыталась придти в себя и собраться с мыслями, чтобы хоть как‑то оправдаться перед мужем, ей на помощь пришел окружной прокурор. Стоя за спиной Круза, он спокойно ответил:

— Вообще‑то, мы с твоей женой пили кофе.

Круз повернулся и смерил его взглядом, недвусмысленно говорящим, что Кастильо не верит ни единому слову, которое сейчас будет сказано. Но это ничуть не смутило Тиммонса, который ответил Крузу самой невинной улыбкой. Пока Кастильо на мгновение отвлекся, Сантана бросила на окружного прокурора благодарный взгляд.

— Да, — поспешно сказала она, — я, вообще‑то, уже собиралась уходить. Я не думала, что уже так поздно.

Круз повернул голову и она заметила, как в глазах его блеснул темный огонь ярости. Это привело Сантану в такое смятение, что она мгновенно уронила сумочку, которую держала подмышкой. На лице ее промелькнула целая гамма чувств — испуг, растерянность, смущение, нервное возбуждение.

— Ох, я такая неловкая! — невпопад рассмеялась она. — У меня сегодня все из рук валится.

Когда она нагнулась для того, чтобы собрать высыпавшиеся из сумочки дамские принадлежности, Круз хмуро спросил:

— Как ты сюда попала?

Она подняла к нему лицо и вяло улыбнулась:

— Кейт пригласил меня…

Круз не дал ей договорить:

— Я не об этом, — перебил он жену. Она все так же растерянно улыбалась:

— А что ты имеешь в виду?

Круз смерил жену холодным взглядом:

— Я спрашиваю, ты сама приехала сюда или тебя подвезли, — холодно произнес он.

Сантана попыталась оправдываться:

— Но ты же знаешь, Круз, у меня есть своя машина. Разве ты забыл об этом?

— Я помню об этом, — зло бросил в ответ Кастильо. — Но сомневаюсь, что в таком состоянии ты сможешь вести ее.

Тиммонс с холодным любопытством наблюдал за словесной перепалкой супругов Кастильо. Чтобы не скучать все то время, пока они будут выяснять отношения между собой, он взял на руки нежившегося на диване кота. Сантана торопливо собрала вещи в сумочку и поднялась:

— Круз, пожалуйста, не надо так разговаривать со мной! Я просто немного удивлена тем, что ты появился здесь в такое позднее время.

Кастильо снова сверкнул глазами:

— Я не меньше тебя удивлен!

Она снова смутилась и стала бормотать что‑то невнятное:

— Я… Мне… Я только…

Кастильо обернулся и бросил гневный взгляд на Тиммонса. Пряча улыбку в уголках рта, тот отвернулся к окну. Тиммонс держал на руках кота, поглаживая его по загривку. Всем своим видом он изображал полное, безразличие к происходящему, чем добивался совершенно противоположного эффекта — Круз небезосновательно подозревал его в немалой личной заинтересованности в этом деле. Пока Сантана пыталась найти слова оправдания, Круз жестко сказал:

— Подожди меня в моей машине! Я бы хотел, чтобы ты отправилась туда немедленно.

Она растерянно огляделась по сторонам:

— А как же мой автомобиль?

— Твой, — с нажимом произнес Круз, — мы заберем завтра! А сегодня ты поедешь со мной. Я не разрешаю тебе садиться за руль в таком виде.

Сантана поняла, что возражать бесполезно, тем более, что Кейт отвернулся к окну, не желая принимать участия в этой семейной разборке. Свойственные ей перепады настроения тут же проявили себя — она почувствовала какую‑то глухую злость в отношение Тиммонса. Он всегда поступал именно так — заставлял ее совершать какое‑нибудь безрассудство, а потом прятался в кусты. Мелкие услуги не шли в расчет.

Поэтому она еще раз взглянула на Круза, словно ожидая, что он передумает, но, не дождавшись никакого ответа, направилась к выходу.

Когда она проходила мимо Тиммонса, тот обернулся и с легкой улыбкой сказал:

— Очень приятно было провести вместе время.

Она отчужденно посмотрела на него, не говоря ни слова. В этом, собственно, не было никакой необходимости, поскольку дополнительные разговоры могла только ухудшить ее положение — Круз стоял посреди гостиной, внимательно глядя на жену. Единственное, что она решилась сказать:

— Спокойной ночи!

Тиммонс снова приподнял утолки губ в вежливой улыбке:

— Спокойной ночи! И смотри, не споткнись возле двери.

Если бы Тиммонс взглянул сейчас на Круза, он бы, наверное, не осмелился произнести ни единого слова — карие глаза Кастильо сверкали таким буйным огнем, что еще несколько мгновений — и он бы бросился на окружного прокурора с кулаками. Но Тиммонс благоразумно проводил взглядом Сантану, которая, перешагнув через порог, закрыла за собой дверь, и снова повернулся к Крузу. Поглаживая развалившегося у него на руках кота, Тиммонс с насмешливой улыбкой произнес:

— Приятно видеть, что еще попадаются такие заботливые мужья, как ты.

Подобные издевательства были характерным примером отношения окружного прокурора к своему сопернику. Правда, он играл с огнем — мексиканская кровь Кастильо могла в конце концов взыграть в нем, и тогда

Тиммонсу бы не поздоровилось. Но он — может быть наглости, может быть из глупого бахвальства, а может быть и по какой‑то иной причине — постоянно продол жал оскорблять Круза.

Но на этот раз Кастильо решил оставить разборки, касающиеся его семейных взаимоотношений, на какое‑нибудь другое время. Сейчас его больше интересовал подпольный пункт переброски нелегальных иммигрантов из Мексики. Хотя, разумеется, совершенно равнодушно пропустить последние слова окружного прокурора, касающиеся его семейных отношений, Кастильо не мог.

— Я понимаю, что тебя так волнует, Кейт! — подчеркнуто сухо произнес он. — Но сейчас я хочу поговорить не о жене.

— Да–да, — издевательским тоном произнес прокурор. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Сейчас ты хочешь поговорить о тех обвинениях, которые только что предъявил мне, и о своей подружке Иден, которая, насколько я понимаю, интересует тебя гораздо больше, чем твоя законная супруга. Я правильно понял?

Круз не выдержал взгляда Тиммонса и опустил глаза.

Когда полицейский вертолет опустился на землю рядом с Иден, оттуда выбрались двое полицейских. Иден бросилась им навстречу:

— Я ужасно рада, что вы спасли меня! Если бы не вы, я не знаю, что бы со мной было!

Оба полисмена были чернокожими парнями в возрасте примерно лет тридцати. Оба они были громадного роста и Иден как‑то между прочим подумала, что они, наверно, в юности занимались баскетболом. Несмотря на то, что Иден была не очень похожа на незаконную иммигрантку, они восприняли ее слова довольно прохладно:

— Дамочка, я не рекомендовал бы вам делать резкие движения, — надменно сказал один из полицейских.

Она мгновенно осеклась и почувствовала себя крайне неловко. Ей казалось, что как только полицейские увидят ее, они должны тут же отвезти ее домой, к отцу. Однако все произошло совершенно по–другому.

— Пройдите‑ка к машине! — сказал второй полицейский.

Она недоуменно пожала плечами:

— Зачем? Я ведь только что едва выбралась оттуда — меня чуть не убили!

Полицейские словно не реагировали на ее слова:

— Мы во всем разберемся, — сказал один из них.

— Но я Иден Кэпвелл, — растерянно произнесла она.

Очевидно, это была ошибка — во всяком случае ни что более не настроило против нее этих черных верзил, как намек на богатство и влияние ее семьи.

— А ну‑ка, влезайте в автобус и сидите там тихо, дамочка! — сказал полицейский. — Мы сами во всем разберемся.

Он повернулся к своему напарнику, на лице которого в этой темноте Иден разглядела едва начинающие седеть усы.

— Наши машины на подходе? — спросил полицейский своего усатого напарника.

Тот кивнул:

— Да, я уже связался с ними по рации.

И в самом деле, спустя несколько секунд Иден услышала вой полицейских сирен и шум моторов приближающихся автомобилей. Очевидно, это был пограничный патруль. Спустя еще некоторое время, Иден с изумлением увидела, как к вертолету подъехал небольшой полицейский грузовичок и еще одна легковая полицейская машина. В кузове грузовичка, под охраной патрульного полисмена с автоматической винтовкой в руках, сидели, хмуро насупившись, двое бандитов, которые веля микроавтобус, и четверо мексиканцев, которые вместе с Иден ехали в салоне. Очевидно, их перехватили где‑то недалеко отсюда. Судя по тому, что на запястьях бандитов блеснули стальные браслеты, они уже не представляли опасности. Иден про себя подумала:

— Так вам и надо!

Их вывели из грузовичка, оставив сидеть там насмерть перепутанных мексиканцев, и по жесту усатого негра подвели ближе к микроавтобусу. Когда бандитов подвели к полицейским, прилетевшим на вертолете, усатый негр, сунув руки за пояс, обратился к водителю.

— Тебя как зовут?

— Карлос, — угрюмо ответил тот. Полицейский уставился на второго бандита, помоложе:

— А ты кто?

— Хуан.

Усатый негр обратился к охраннику, который подвел к нему бандитов:

— Оружие при них было?

— Да, — кивнул тот. — Револьвер тридцать восьмого калибра и люгер.

— Ого! — хмыкнул усатый полицейский. — Серьезная штука. Чей люгер?

Карлос, понимая, что скрывать это бессмысленно, ткнул пальцем себе в груды

— Мой.

— Разрешение на пистолет, Карлос, у тебя есть?

В ожидании ответа, полицейский поджал толстые губы, пальцем теребя щетинку усов. Другой полицейский молча стоял за его спиной. Некоторое время они терпеливо дожидались ответа от Карлоса, но, не услышав ничего вразумительного, усатый полицейский снова повторил:

— Я тебя уже раз спросил, Карлос, и спрашиваю опять: у тебя есть разрешение?

— Нет, сэр, — мрачно покачал головой Карлос. Усатый полицейский снова обратился к охраннику:

— Люгер заряжен?

— Да.

Демонстрируя блатные замашки, Карлос стал отвечать, бурно жестикулируя руками, закованными в наручники:

— Командир! Это пистолет моего отца. Он умер, и я увез эту вещь к себе домой.

Не совсем безучастное лицо полицейского выразило усталое недоверие. Он бросил весьма красноречивый взгляд из‑под тяжелых век и изобразил на толстых, вытянутых вперед губах, подобие улыбки. Иден подумала: «В самом деле, с какими только случаями, оправданиями, выдумками и чушью не сталкивается полиция каждый день…».

— Понятно, — кивнул усатый негр. — Что ж, будем делать вид, что я охотно поверил тебе. Единственное, Что мне требуется, — доказательства.

Второй, стоявший с ним рядом, верзила–полицейский похлопал рукой по капоту микроавтобуса:

— А машина чья? Что‑то я не увидел здесь на нее документов.

Карлос продолжал изворачиваться:

— Я взял эту машину на прокат. Документы должны быть там, в бардачке. А какое тебе, командир, дело до моей машины?

Усатый негр нахмурился, давая понять, что с человеком, которого задерживают на границе, притом с незаконно носимым заряженным оружием, он вообще не обязан объясняться.

— Парень! Ты где сидел? — нахмурившись, сказал он.

Тот угрюмо насупился:

— В Сент–Квентине. А какое это имеет значение?

— Это не твое дело! — резко оборвал его усатый полицейский. — Ладно, Пит, веди их назад в грузовик. Сейчас отправимся в наш участок.

Иден высунула голову из двери микроавтобуса:

— А как же я? — испуганно спросила она. Усатый негр обернулся к ней и равнодушно сказал.

— А вы поедете с нами, дамочка. Разберемся со всеми там, на месте.

Она попробовала возражать:

— Но мне нужно домой, меня там давно ждут! Я Иден Кэпвелл, понимаете?

Усатый негр пожал плечами:

— Ну и что? — ответил он.

— Как «ну и что»? Вы что, не знаете, кто такие Кэпвеллы?

Негр снова пожал плечами:

— Допустим, знаю. А чем вы докажете, что вы — одна из них? У вас есть с собой документы?

Иден тут же скисла:

— Нет.

Усатый полицейский наставительно сказал:

— В таком случае я бы рекомендовал вам помолчать. До тех пор, пока мы не выясним, кто вы на самом деле, мне бы вообще не хотелось слышать вашего голоса.

— Но ведь меня здесь все знают! — еще пыталась настаивать на своем она.

Второй полицейский махнул рукой:

— Лучше бы вы помолчали, мадам! Пока вы не предъявите нам свои водительские права или удостоверение личности, вы можете утверждать все, что угодно. Вам все равно никто не поверит. Я бы, например, мог сказать, что меня зовут Майкл Джордан, но кто же мне поверит. Так что идемте с нами, у нас в машине еще есть одно место.

— Но я хочу домой… — протянула Иден. — Почему вы не можете отвезти меня ко мне домой? Там и мои документы.

Усатый негр устало произнес:

— Дамочка, у нас для всех одинаковый порядок: и для мексиканцев, и для американцев, которые ездят вместе с ними в микроавтобусах. Для всех. Так, что вы не расстраивайтесь, если вы действительно та, за кого себя выдаете, вам нечего беспокоиться — мы сможем разобраться во всем. У нас работают профессионалы.

Иден вынуждена была, хотя и без всякой охоты, подчиняться.

Ее привезли в полицейский участок, располагавшийся в нескольких километрах от города. Мексиканцев отправили в камеру предварительного заключения, Иден привели к начальнику участка. Это был сильно лысеющий коротышка лет сорока, с внешностью, больше напоминавшей зажиревшего на малоподвижной работе клерка, из какого‑нибудь мелкого агентства по торговле недвижимостью. Окинув с ног до головы подозрительным взглядом стоявшую перед ним в приличном костюме белокурую девушку, он устало сказал:

— Ваши документы.

— Они у меня остались там, дома, — она махнула рукой куда‑то в неопределенном направления. — А может быть… Может быть я потеряла их, когда ехала в этой машине.

Начальник участка хмыкнул и потянулся к стоявшей на углу стола чашке с, очевидно, уже давно остывшим кофе.

— Ладно, раз вы потеряли свои документы, то может быть расскажете, что вы делали в одной машине с нелегальными иммигрантами, которые по ночам проникают сюда из Мексики.

Отпив немного кофе, он брезгливо поморщился и отставил чашку в сторону. Она обескуражено развела руками:

— Ну, я не знаю… Я попала в ловушку, меня просто захватили, и я вынуждена была находиться там…

Начальник участка тяжело вздохнул: — Хотелось бы верить…

Иден возмущенно воскликнула

— Послушайте! Я ведь Иден Кэпвелл! Вы что, мне не верите?

— Не верю, — холодно ответил полицейский.

— Но тогда позвоните инспектору Крузу Кастильо. Он меня прекрасно знает и подтвердят, что я не вру.

Начальник участка смерил ее безразличным взглядом:

— Пока я не получу никаких указаний, мадам, вы останетесь здесь.

Давая понять, что разговор закончен, он встал из‑за стола и прошел к двери.

— Пройдемте, дамочка! Я покажу, где вы сможете отдохнуть.

Она непонимающе смотрела на него:

— Послушайте, почему вы не можете позвонить инспектору Крузу Кастильо? Кто вам еще нужен, чтобы подтвердить, что я не лгу?

Начальник участка устало махнул рукой:

— Проходите, проходите… У меня нет времени сейчас пререкаться с вами. У меня свое начальство и я должен получить указания не от какого‑то там полицейского инспектора Кастильо!

Иден смотрела на него с таким изумлением, как будто это был не полицейский, а бандит, вместе с которым она ехала в машине. Во всяком случае, его отношение к ней было почти таким же.

Все это очень беспокоило Иден. Еще неизвестно, сколько времени они продержат ее здесь. Только и не хватало — провести в полицейском участке всю ночь, не известно из‑за чего — точнее, известно — из‑за каких‑то внутриполицейских разборок. Она, конечно, допускала, что полицейские действуют по каким‑то правилам своего внутреннего распорядка, однако ей от этого было не легче. Она ужасно устала, натерпелась страха за то время, которое провела в микроавтобусе, ей хочется принять ванну и поужинать. Но для этого надо, во–первых, попасть домой. А судя по тому, как ведут себя эти полицейские, ей предстоит это не скоро.

Джулия металась по комнате, размахивая руками:

— Надо позвонить в полицию, — кричала она. — СиСи, неужели это непонятно? Если Мейсон говорил всерьез…

СиСи стоял на своем:

— Нет, убить Марка он не мог, Мейсон не такой человек. Он может говорить все, что угодно, я‑то его знаю.

Однако Джулию это не убедило:

— Разве вы ее слышали, что сказал сам Мейсон? — продолжала она наседать на Кэпвелла–старшего. — Он же признался, что убил Марка.

СиСи в изнеможении простонал и отвернулся. Потеряв всякую надежду убедить его в чем‑либо, Джулия метнулась к телефону:

— Ладно, если вы не хотите звонить в полицию, Я сделаю это сама, — возбужденно воскликнула она, снимая телефонную трубку.

Но СиСи снова проявил настойчивость:

— Не надо, Джулия. Не делай глупостей. — Он бросился к столику и нажал на рычаг телефона прежде, чем Джулия успела набрать номер. — Не нужно звонить в полицию. Это преждевременно, — серьезно произнес Ченнинг–старший. — Нам не нужно предпринимать никаких действий до тех пор, пока мы не найдем самого Мейсона и не поговорим с ним.

Она возбужденно швырнула трубку обратно:

— Тогда звони ему сам, ищи его, где хочешь. Вот телефон, пожалуйста. Я его найти нигде не могу, я уже обзвонила полгорода.

СиСи озабоченно расхаживал по гостиной, стараясь не обращать внимания на возбужденные вопли Джулии.

— Ну что ты молчишь, — кричала она. — Где нам теперь искать Мейсона? Я обыскала весь город и больше не знаю, где он может быть.

СиСи остановился и укоризненно посмотрел на Джулию:

— Сначала у тебя было полгорода, а теперь весь город. Наверное, ты все‑таки не по всему городу его искала, Джулия. Он сейчас наверняка сидит где‑нибудь один, причем сидит в таком месте, где его никто найти не может. Она вполне мог запереться в комнате какой‑нибудь гостиницы.

Джулия вдруг умолкла и застыла, как громом пораженная.

— Что с тобой случилось? — озабоченно спросил СиСи. — Все в порядке?

Она махнула рукой.

— Да, все в порядке. Просто я вдруг вспомнила, где он может быть. Да, да. — Она снова возбужденно взмахнула руками и завопила: — Да, я знаю, где его найти. Он обязательно там.

СиСи нервно засуетился:

— Что? Где? Где он?

— Я… Я кое‑что вспомнила, — скороговоркой пробормотала она, — наверное, он там. Если я его найду, то дам тебе знать, СиСи.

Она схватила сумочку со стола я метнулась к двери.

— Джулия, подожди, подожди! — воскликнул Ченнинг–старший.

Однако она с такой стремительностью выскочила за двери, что он не успел больше ни о чем спросить ее. Тем не менее, он испытывал уже хоть маленькую, но надежду: если она сможет найти Мейсона, то они разберутся, как он поступил с Марком Маккормиком, и что вообще произошло. Правда пока еще шансы были невелики — мало ли что вспомнила Джулия. А если там нет Мейсона? Где его в таком случае разыскивать? В общем этот вечер был наполнен проблемами так, как ни один другой ранее в жизни семьи Кэпвеллов.

То, что произошло в последние несколько дней с такой силой раскрутило маховик событий вокруг младших членов семейства Кэпвеллов, что у стороннего наблюдателя могла бы голова крутом пойти от одного только созерцания происходившего, а представьте, каково было участникам этих событий. Они жили на грани постоянного нервного срыва, а некоторые — и за его гранью. Последнее, вне всякого сомнения, относилось к Мейсону, То, что его не могли сейчас найти было еще полбеды.

Основная проблема заключалась в том, что он сам не знал, где он.

Мейсон заглянул в какую‑то маленькую лавку на углу и на случайно завалявшиеся я кармане пять долларов купил бутылку кентуккского виски. Выйдя из лавчонки, он тут же открыл бутылку я приложился к горлышку. Когда темно–коричневая жидкость обожгла ему горло, он почувствовал, что еще жив.

Спустя несколько минут Мейсон почувствовал некоторое облегчение. Алкоголь начал действовать и это было как раз то, в чем сейчас нуждался Мейсон. Точнее, нуждался его мозг, уставший от излишнего перенапряжения, которое ему приходилось испытывать за последние несколько дней. Мейсон сделал еще несколько больших глотков из плоской бутылке и сунул ее во внутренний карман пиджака. Подняв воротник пиджака, он сунул руки в карманы брюк и медленно побрел вдоль освещенных огнями фонарей улиц города. Определенной целя у него пока не было, однако он надеялся, что проделав пешком пару километров ему что‑нибудь придет в голову.

Глядя на не слишком хорошо различимые в вечерней тьме здания, Мейсон думал о том, что эта мгла разделяла дома, а людей на каждой улице, в каждом доме, на каждом этаже разделяли еще и стены.

Где сейчас его близкие? Мать уехала из города, отец — за стенами своего дома, Келли — в одном из утонувших во мгле домов с железными решетками, откуда ей сейчас ни за что не выбраться. Где Иден? Где остальные?

Всего этого Мейсон не знал. Он просто брел по улице, разглядывая случайных прохожих, витрины магазинов, мелких лавчонок, забегаловок, кафе, ресторанчиков — всего того, что в этот поздний час еще было открыто и куда заходили люди.

В витрине одного из небольших магазинчиков, торговавших антиквариатом, Мейсон увидел огромное зеркало в старинной медной оправе. Оно висело так призывно, словно приглашало каждого прохожего остановиться и взглянуть на самого себя. Наверно, именно такими были вещи раньше, они позволяли человеку видеть самого себя — не то, что теперь, когда унифицированные фабричные продукты вызывают только скуку и желание поскорее забыть об их существований.

Мейсон, как наверное десятки и сотни прохожих до него, остановился перед зеркалом и задумчиво посмотрел на свое отражение.

При не слишком ярком вечернем освещении в зеркале отразились только глаза, нос и плотно сжатый рот. Мейсон с холодным любопытством рассматривал свое отражение: мешки под глазами казались невероятно большими, на лбу проступили морщины, которые выглядели еще больше, чем мешки под глазами. Глаза, несмотря на вечернюю мглу, сверкали безумным блеском.

Мейсон несколько минут стоял перед зеркалом, рассматривая себя пристальным, испытующим взглядом. Неизвестно почему сейчас в голову ему пришла мысль о том, что он не должен сдаваться. Может быть собственный удручающий внешний вид подтолкнул его к этому решению, может быть что‑то еще, что он смог разглядеть в отражении собственных глаз, но факт остается фактом: Мейсон испытал некоторый прилив сил.

Насладившись собственным отражением, Мейсон хмыкнул и отправился дальше. Темнота сгущалась все сильнее и сильнее. Поскольку автомобилей, Проезжавших по улице мимо Мейсона было крайне мало, единственными источниками света оставалась фонаря и витрины. На какие‑то доли секунды они вырывали людей из темноты, обливая их светом, а затем снова погружали во мрак.

Свернув за угол, Мейсон перешел улицу. Там было побольше освещенных витрин. Иногда он останавливался у них, но не для того, чтобы полюбоваться, мысли его снова погрузились в такие дебри, что он уже просто не обращал внимания на то, что его окружало. Он механически скользил глазами по выставленным в витринах предметам, иногда украдкой озирался по сторонам, потом поправлял поднятый воротник пиджака и шел дальше.

Кстати говоря, многие навстречу Мейсону шли с поднятыми воротниками курток я пиджаков. Поначалу Мейсон не обращал на это внимания, а затем ему стало любопытно, почему так.

Над городом начал спускаться немного сырой вечерний туман. Наверное поэтому прохожие стали зябко ежиться. Мейсон неторопливо брел по тротуару, разговаривая сам с собой. Любой, кто услышал бы его бессвязное бормотанье, решил бы, что этот человек либо только что покинул психиатрическую клинику, либо добровольно направляется туда.

— Туман, туман, — бормотал Мейсон. — Туман в гортани, как сказал поэт. А я говорю — в глазах, в волосах, на тыльной стороне руки. Посмотрите в окно — он там. Нет ни гор, ни ущелий, ни рек, ни солнца, ни луны, ни неба, ничего. Ничего нет, один туман. Только я среди тумана и я наверху над ним. А еще над ним голос Мэри, блуждающий голос Мэри, и еще звезды, и еще ясная ночь, и еще что‑то, и еще… А сейчас все это в тумане, так далеко, так глубоко. — Он вдруг усмехнулся сам себе. — А еще на букву «т» есть слово тоска.

Он остановился на углу и, задрав голову вверх, пытался разглядеть тускло мерцающие в полупрозрачном мареве звезды. Опустив голову, он невольно протер глаза. Навстречу ему, словно видение, двигалась молодая женщина. Она горделиво шла по улице с непокрытой головой. Волосы, пышные, как молодая пшеница, были по–мужски расчесаны на прямой пробор. Мейсон обратил внимание на то, что женщина близоруко щурится, бросая взгляд поверх его плеча.

Руки ее были украшены перстнями на крупных пальцах, жемчужины висели в ушах, на шее — жемчужное ожерелье. Талия у нее отсутствовала, а бледно–розовая кожа на взгляд стороннего наблюдателя была нежна, как лепестки душистого горошка. И грудь у нее была едва заметная, рот большой — словом, любопытнейшее смешение полов. Особенно Мейсона поразило то, что когда она приближалась, выглядела как‑то не очень симпатично, почти дурнушкой — чересчур розовое, застывшее лицо.

Но вдруг, проследовав мимо, она явила Мейсону такой изумительно тонкий, великолепный и даже величавый профиль, что он вспомнил о когда‑то виденных им в Нью–Йоркском Метрополитен музее профиль императрицы на греческой монете. Она прошла мимо, бросив на Мейсона близорукий взгляд, и он, помимо своей воли, оглянулся ей вслед.

Ее осанка, походка, горделивая шея и величавые плечи, вся ее фигура, распрямленная желанием увидеть окружающий мир, были таковы, что викингам впору было добывать ее острием меча.

Да, именно такой профиль Мейсон видел на греческих монетах. Когда‑то в Нью–Йорке он целыми часами проводил перед витринами с древними образцами нумизматического искусства. Его привлекали эти познавшие века маленькие кусочки металла. Еще ему очень нравился зал, где экспонировалась китайская бронза, особенно ему нравилась голубая бронза. В углу зала стояла его любимая яйцевидная чаша в стеклянном шкафу. Она была неполированной в отличие от зеленой безукоризненной бронзы великолепного алтаря эпохи Чжоу, стоявшего посреди зала; его бронзовые фигурки сияли как нефрит. Древность сообщала им шелковистый блеск.

Мейсону всегда хотелось подержать что‑нибудь из этих экспонатов несколько минут в своих руках, особенно эту великолепную чашу. Но она была недосягаема в этом своем стеклянном шкафу, что было вполне разумно, потому что даже невидимые капельки пота с рук могли повредить этот драгоценный экспонат.

Пораженный видением проследовавшей мимо него неведомой особы, Мейсон не заметил, как кто‑то начал тереться у него в ногах и обнюхивать его. Он опустил голову и в начале даже испугался. Мейсон не сразу понял, что это обыкновенная собака Потом явилось еще две или три другие и большие и маленькие собаки разных пород. Они окружили Мейсона и визжали от удовольствия, Мейсон так я не понял, почему они выбрали именно его, но в любом случае это не слишком нравилось ему.

Поэтому он решил покинуть это странное место. Пройдя еще один квартал, Мейсон оказался перед тринадцатиэтажным бетонным кондоминиумом, то есть, выражаясь проще, кооперативным жилым строением. Остановившись недалеко от подъезда, он достал из внутреннего кармана пиджака бутылку виски я снова приложился к ней. Хотя он давно — по собственным меркам — не пил, на сей раз виски был как раз кстати. Крепкий напиток разогревал кровь и отгонял мысля, придавая созерцательное настроение. Мейсон поднял голову наверх и посмотрел на огромное здание кондоминиума, возвышающееся словно утес.

— Интересно, сколько народу здесь живет? — подумал он. — Наверное, человек двести–триста взрослых и детей, Двести–триста человек в своих ящиках–квартирах с фамилиями на дверях. Двести–триста человек, снующих взад–вперед, как заводные куклы.

Наверное тут были разные куклы. Одни спали, просыпались, ели, садились в свои игрушечные автомобили, уезжали и к пяти часам вечера возвращались домой. Снова ели, спали, смотрели телевизор и опять спали.

Другие спали, ели, воспитывали детей, стирали, приглядывали за чужими детьми, готовили обед, сидели, спали, мыли посуду, читали газеты, смотрели телевизор, спали.

Были еще такие, очень маленькие, которым было трудно запомнить что и как они должны делать и они говорили всякие глупости: играли, плакали, выясняли на темных лестницах, в подвалах чем отличаются мальчики от девочек, играли в футбол и дрались, спали и ели.

Взрослые куклы еще занимались любовью, большинство раз в неделю, чаще всего по субботам, предварительно выпив бутылочку вина и погасив свет. Другие — раз в месяц, да и то считали, что это часто. Но кое‑кто проделывал это каждый день. Случается, что какая‑то кукла становится непослушной, ведет себя не так, выходит из подчинения, а потом вдруг попадает под совсем не игрушечный автомобиль или еще каким‑нибудь нелепым образом гибнет. И тогда сам себе задаешь вопрос неужели они игрушечные и заводные?

— Нет, — качал он головой, — наверное, у каждой из них есть своя тайна, свои мечты, но не всем удается осуществить их и поэтому некоторые из них погибают.

Постояв еще немного перед громадным жилым зданием, Мейсон уныло поплелся дальше. Темнота стала совершенно черной, беззвездной. Мейсон почувствовал, как что‑то противное начало сыпаться с неба. Это был мелкий, пронизывающий дождик. Мейсон ускорил шаг, ему совершенно не улыбалась перспектива промокнуть в этот необычайно прохладный для середины лета вечер. Вскоре он оказался перед церковью святой Инессы, которая когда‑то еще во времена пребывания здесь испанцев стала тем центром, вокруг которого, собственно, и возник город Санта–Барбара.

Здесь, в пору своего пребывания в монастыре часто бывала Мэри. Мейсон решил, что это именно то место, куда он сейчас должен зайти, чтобы успокоить свою душу и, может быть, снова пообщаться с Мэри, точнее, с ее духом, который наверняка находится здесь.

Мейсон оказался в церкви очень вовремя. Мелкий дождик вдруг превратился в настоящую бурю. Такое над Санта–Барбарой случалось очень редко и свидетелем именно такой буйной и бурной грозы стал Мейсон. Дождь вначале на мгновение утих, затем вновь поднялся ветер, как это обычно бывает перед бурей. Мейсон едва успел вскочить под навес возле церкви, как небо вдруг разверзлось.

Молния разрубила темноту двумя яркими вспышками, загремел гром такой силы, как если бы две горы столкнулись и рассыпались теперь на тысячу кусочков. Гром гремел, как падающий камень.

Стайка белоснежных чаек, пролетающих над городом, невидимой рукой была отброшена куда‑то в сторону океана. Ц птицы горько плакали над своей судьбой я нервно взмахивали крыльями.

На ступеньки рядом с Мейсоном сел голубь, поспешил перебраться в сухой уголок, и встал там, наклонив голову набок, закрыв глаза, ожидая, когда кончится грохот этого судного дня, когда всех чистых отделят наконец от нечистых.

Хлынул дождь.

Мейсону казалось, будто океан пошел стеной на город. Дождевые капли — большие, тяжелые и серые — падали не одна за другой, а низвергались каскадом. Они взрывали тротуары и улицы.

За считанные секунды сточные канавка стали похожими на ошалевшие весенние горные ручьи, коричневая, бурлящая, грязная вода со скоростью урагана устремилась в водостоки.

В течение минуты улицы опустели. Те, кто еще оставался, жались к стенам под балконами, стояли на ступеньках подъездов и у входов в еще открытые магазины.

Потом снова огненным сполохом над городом ударила молния.

Новые раскаты грома захлестнули все как водопад. Потоки дождя дочиста вымыли улицы, словно вымыли все грехи жителей Санта–Барбары. И подготовили город к наступлению нового дня.

Этот короткий летний шторм продолжался всего лишь несколько минут. Молнии постепенно замирали и становились похожи на сигналы «SOS», словно создаваемые карманным фонариком со старыми батарейками откуда‑то со стороны океана.

Гром стихал и становился похожим на бурчание в животе у голодного бродяги.

Дождь почти прекратился. Поначалу он стал едва моросить и вскоре закончился.

Но Мейсон уже не видел как закончился дождь. В это время он сидел на простой деревянной скамейке рядом с деревянной скульптурой Девы Марии, державшей на руках младенца Христа.

Пребывание в церкви, пусть даже в пустой с бутылкой спиртного в руке, было страшным богохульством. Однако, Мейсон не обращал на это внимания.

Здесь стояла полная тишина, иногда нарушаемая лишь доносившимися с улицы звуками проезжавших автомобилей.

Свет от зажженных свечей падал на лицо Мейсона, безжалостно обнажая следы излишних нервных переживаний, которые испытывал он в последние несколько дней.

Все‑таки огромная усталость и безумное нервное напряжение, которое ему пришлось испытать в этот вечер, сказались. И Мейсон почувствовал как его охватывает невыносимая жалость к самому себе, к Мэри и к тому, что у них не вышло то, на что они так надеялись.

Мейсон смахнул предательски скатившуюся по щеке слезу и бессильно откинулся на жесткую спинку деревянной скамьи.

— Прости меня, Господи, — едва слышно сказал он. — Я сам не знаю, что делаю в последнее время.

Он поставил бутылку рядом с собой и обхватив голову руками, впал в какое‑то неясное забытье. Мейсон очнулся от того, что услышал знакомый голос

— Здравствуй.

Он вскинул голову и недоуменно осмотрелся по сторонам. Неужели ему почудилось? Неужели он уже начинает сходить с ума и ему грезятся голоса с неба? Может быть это просто белая горячка? Нет, последнее предположение Мейсон отмел сразу же. Он не пил уже несколько дней. И те двести граммов виски, которые он выпил блуждая по улицам города, не могли привести к столь плачевному результату.

Мейсон тряхнул головой и стал протирать глаза.

В этот момент он снова услышал.

— Здравствуй, Мейсон…

Когда он со страхом поднял голову, перед ним была Мэри. Точнее он увидел только ее лицо. Это было похоже на видение, колыхавшееся в прозрачном свете возле алтаря.

— Мэри… — изумленно прошептал Мейсон. Она смотрела на него добрым взглядом и улыбалась. Мейсон очумело посмотрел на стоявшую рядом с ним на скамье плоскую бутылку виски и еще раз протер глаза. Мэри улыбнулась.

— Ты снова много выпил, — с легким укором сказала она. — Тебе, наверное, нехорошо?..

— Я не знаю, зачем мне жить, — устало сказал он. —

Мейсон действительно поверил в то, что дух Мэри спустился с небес, чтобы поговорить с ним. Она печально улыбнулась.

— Не надо, Мейсон. Помнишь, как ты показывал мне герб рода Кэпвеллов и говорил мне, что хочешь его переделать?

Мейсон улыбнулся сквозь катившиеся слезы.

— Помню.

— Ты помнишь, что хотел изобразить на нем! — спросила Мэри. Он кивнул.

— Я хотел, чтобы там был улыбающийся мужчина в поле незабудок и это был бы мужчина, мечтающий о Мэри.

— А девиз, который ты сочинял специально для этого герба?.. Помнишь? Мне очень нравился этот девиз.

— Да. Конечно, помню.

Мэри снова улыбнулась.

— Я хочу, чтобы ты произнес его сейчас здесь.

Мейсон утер рукой слезу.

— Хорошо. «Никогда не сожалей, никогда не забывай».

— Да, — мягко улыбнулась Мэри. — Никогда не жалей и никогда не забывай, Мейсон.

Сглотнув слезы, он решительно покачал головой.

— Так и будет, Мэри. Я не жалею ни об одной секунде, проведенной с тобой, Мэри, и я тебя никогда не забуду.

Мэри снова улыбнулась я исчезла… Видение растворилось в полутьме, оставив после себя только шевельнувшиеся огоньки зажженных, у алтаря свечей.

Мейсон расширившимися глазами смотрел на то место, где только что видел лицо своей любимой. Неужели она исчезла навсегда? Ведь ему нужно было сказать ей так много и поговорить обо всем. Но… Ее больше нет. Она вернулась к себе в рай, оставив Мейсона наедине со своими проблемами, наедине с новой непривычной жизнью, к которой он должен привыкать не надеясь ни на чью помощь.

Мейсон все еще сидел неподвижно, вытянув вперед шею, словно пытался разглядеть в полумраке церкви хоть что‑то снова напомнившее бы ему о Мэри. Однако, она больше ничем о себе не напоминала.

Он был так погружен в ожидание, что не расслышал как сзади него открывается дверь. В церковь вошла Джулия.

Мейсон вздрогнул, когда услышал как она окликнула его.

— Вот ты где? Мы тебя повсюду ищем.

Джулия быстрым шагом прошла между рядами скамеек и уселась перед Мейсоном, который смущенно опустил голову.

Сейчас ему было действительно стыдно самого себя. Катившиеся по небритым щекам слезы не украшали и не добавляли его облику ни грамма мужественности. Поэтому он старался не поднимать глаз.

Джулия уселась перед ним и понизив голос до доверительного сказала:

— Все беспокоятся о тебе, Мейсон.

Но даже в такой момент в общении с ней Мейсон не мог избежать своего обычного ернического стиля.

— Джулия, неужели ты беспокоилась о человеке, который хотел исключить тебя из Коллегии адвокатов, — слегка иронично, насколько ему позволяло его нынешнее состояние, произнес он

Слезы на его глазах уже начали подсыхать,

— Да. Представь себе, — серьезно ответила Джулия. — Я сильно беспокоилась за тебя.

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Я польщен. Может быть, в этом городе найдется еще хоть один человек, который обо мне беспокоится?

Джулия уверенно кивнула.

— Да.

Мейсон потянулся к бутылке.

— Так кто же это? Надеюсь, что не мой отец?

— Может быть, тебе покажется это смешным, но — ты угадал. Твой отец, тоже очень сильно беспокоится о тебе.

Мейсон взял в руки бутылку с виски и, шмыгнув носом скептически произнес

— Милый папуля заботится о своем драгоценном сыне. Нет. Пардон. Я выразился не так. О своем любимом сыне…

Скептическая ухмылка на его лице ничуть не смутила Джулию. Она по–прежнему серьезно ответила:

— Да. Он волнуется.

Мейсон закинул голову назад.

— Как приятно его слышать! — обращаясь словно к самому себе, сказал он.

Джулия решила осторожно выведать у Мейсона о судьбе Марка.

— Да, — сказала она. — Твой отец беспокоится не только о тебе.

— Вот как?

— Его волнует судьба Марка.

Мейсон состроил на лице гримасу не совсем трезвого любопытства.

— А что, с Марком что‑то не так?

Джулия несколько смущенно сказала, сделав при этом попытку улыбнуться:

— Да, Марка не могут нигде найти вот уже несколько часов. Может быть ты что‑нибудь знаешь?

Мейсон удовлетворенно покачал головой.

— Теперь я понимаю, о ком вы волновались! Значит вас интересует Марк?

Джулия облизнула разом пересохшие губы и растерянно пробормотали

— Но Марк исчез… Я думала, что, может быть, ты знаешь, где он.

Мейсон небрежно откинулся на деревянную спинку скамейки. Осоловело хлопая глазами, он скептически произнес:

— Вот как? Так значит он исчез?

При этом Мейсон громко икнул, даже не попытавшись скрыть от Джулии свое состояние.

Она брезгливо поморщилась, но ничего не сказала.

— Ты хочешь знать, где Марк? — нравоучительно продолжал Мейсон. — Он исчез, его больше нет с вами. Скажем так — он пал в честном поединке.

Кейт Тиммонс уселся на краешек стола в своей гостиной, по–прежнему держа на руках своего любимца — кота Тот едва слышно мурлыкал, прижимаясь к груди хозяина.

Тиммонс с подчеркнутым дружелюбием обратился к мрачно нахмурившемуся Крузу Кастильо.

— Надеюсь, ты правильно истолковал то, что увидел здесь сегодня вечером? Я полагаю, что ты сможешь сделать верные выводы.

Кастильо, который стоял у окна, повернулся и медленно подошел к Тиммонсу.

Бросив на прокурора испепеляющий взгляд, он сквозь плотно сжатые губы едва слышно произнес:

— А какие выводы по–твоему я должен сделать? Тиммонс тяжело вздохнул и потянулся к наполовину опустошенной бутылке хереса. Налив в стакан густую красноватую жидкость, он со вздохом сказал:

— Ладно, Круз, не горячись. Я встретил твою жену в «Ориент Экспресс». Мы немного поболтали. Я забыл свой бумажник в баре и она мне привезла его. Мог я ей предложить чашку кофе? Как ты думаешь?

Круз почувствовал как окружной прокурор пытается свести весь разговор к выяснению личных отношений. Однако, не это сейчас волновало его. Поэтому, стараясь не задерживать ни свое, ни его внимание на этом предмете, Круз кивнул и спокойно ответил:

— Конечно, ты мог предложить ей все что угодно.

Тиммонс отпил немного вина из бокала.

— Ну вот, видишь как хорошо? — улыбнулся он. — Надеюсь, мы поняли друг друга.

Круз подошел совсем близко к Тиммонсу и, неотрывно глядя ему в глаза, спросил:

— А что насчет склада на Рэдблафф–Роуд?

Тиммонс равнодушно, как показалось Крузу пожал плечами.

— Там находится перевалочная база нелегальных иммигрантов. Мои люди там уже работают. Не беспокойся по этому поводу.

Круз с сомнением потер подбородок.

— Кто эти люди?

Окружной прокурор вдруг поморщился, как будто напиток, который он пригубил, оказался вдруг слишком горьким, и поставил бокал на стол.

Повернувшись назад он нравоучительно сказал:

— Зачем тебе это знать? Да и потом, даже если бы я и хотел, то не сказал бы тебе о них — это слишком важное дело и оно касается не только меня одного.

Круз вынужден был принять такое объяснение.

— У меня, в свою очередь, тоже есть к тебе вопрос, — ухмыльнулся Тиммонс.

— Задавай.

— Что там в гараже на Рэдблафф–Роуд делала известная нам обоим Иден Кэпвелл? Как она там оказалась?

Круз совершенно искренне пожал плечами.

— Я понятия об этом не имею. Вопрос относительно Иден Кэпвелл, с таким же успехом, мог задать и я тебе. Мне тоже в этом многое непонятно.

Тиммонс ухмыльнулся.

— Например?..

— Например, что она делала в твоем кабинете?

Тиммонс пожал плечами.

— Честно говоря, мне казалось, что она дала тебе исчерпывающие объяснения по этому поводу, когда вы остались с ней вдвоем в моем кабинете.

Круз понял, что совершил ошибку, когда завел разговор об Иден.

Сейчас не это важно. Сейчас важно — заниматься делом. Но чувства в сердце Круза бурлили и кипели. И он не удержался от того, чтобы не высказать все наболевшее.

— Послушай, Кейт! — вызывающе сказал он. — Почему с тех пор как меня назначили руководителем спецподразделения, ты все время подставляешь меня?

Окружной прокурор надменно посмотрел на Кастильо.

— Я не обязан тебе отвечать.

С этими словами он отвернулся и с бокалом в руке стал расхаживать по гостиной.

Круз молчал, все еще ожидая ответа.

Тиммонс остановился посреди комнаты и, увидев выжидательную позу Кастильо, продолжил:

— Мне дали наводку. Я их выследил. Какая разница, кто остановит поток нелегалов? Хотя — нет, — он улыбнулся. — Похоже, что тебе нужна слава, а не преступники…

Круз напряженно выслушал его слова.

— Значит, ты поменял нас местами? — с нажимом произнес Кастильо.

Тиммонс пропустил это замечание мимо ушей.

— А что касается Иден Кэпвелл, — он внезапно поменял тему. — То она — глупая женщина. Ей не надо было ввязываться в такую опасную историю, друг мой.

Круз почувствовал, что еще несколько мгновений и он не сдержится.

Вскипая от злости Кастильо произнес:

— Это ты мне будешь рассказывать, что такое настоящая опасность?

Тиммонс ухмыльнулся.

— Если она впуталась в это дело и ее поймали… Мы же знаем, кто такие эти ребята! Ей будет плохо. Но я этим займусь. Мы ее найдем. Не беспокойся. Но тебя, кажется, ждут внизу? Ты кого‑то должен отвезти домой…

Круз угрюмо посмотрел на окружного прокурора.

— Если с Иден что‑нибудь случится… — с угрозой в голосе произнес он. — Ты за это ответишь, Тиммонс. Лично.

Они смотрели друг на друга, словно боксеры на ринге перед боем. Каждый пытался уничтожить соперника лишь взглядом.

Но эти потоки взаимоуничтожающей энергии растаяли в воздухе, не нанеся вреда ни одному из участников поединка.

Спустя несколько секунд Круз покинул дом окружного прокурора.

Тиммонс пристально смотрел ему вслед, а затем подошел к окну гостиной и отодвинув краешек занавески, выглянул на улицу.

Круз увез Сантану на своей машине.

Затем Тиммонс задернул занавеску и с бокалом хереса в руке уселся на диване, закинув ноги на журнальный столик.

Спустя несколько секунд зазвонил телефон.

Тиммонс неохотно поставил бокал на стол и потянулся рукой к трубке.

Он услышал на другом конце провода сиплый голос белоглазого блондина.

— Это я. Ты сейчас можешь говорить!

Тиммонс с некоторым опасением огляделся по сторонам, как будто в комнате мог находиться кто‑то еще.

— Хорошо. Давай, — сказал он спустя несколько секунд.

Белоглазый тяжело дышал в трубку.

— Мы завалили дело.

Тиммонс едва не потерял дар речи.

— Что?

— Все пропало.

Тиммонс недоуменно пожал плечами.

— Да что у вас, черт побери, произошло?

— Пограничный патруль перехватил наш фургон. Они забрали четверых рабочих.

Брови Тиммонса поднялись от удивления.

— Как четверых? Там же было двадцать человек?

— Нет, — сказал Белоглазый. — Там было только четверо рабочих. В этот раз нам не удалось завербовать больше.

— Черт побери! — выругался Тиммонс. — Одна неприятность следует за другой.

Белоглазый издал короткий смешок.

— Но это еще не все неприятности, амиго. Тиммонс очумело спросил:

— Что, еще какие‑нибудь сюрпризы?

— Да.

Белоглазый закурил, словно для того, чтобы выдержать паузу.

Пауза при сообщении неприятного известия — самое главное.

— Ну, говори же быстрее! — нетерпеливо воскликнул Тиммонс. — Что там еще стряслось?

— В фургоне, был кое‑кто еще, — загадочно ответил Белоглазый.

— Кто, черт возьми?

— Иден Кэпвелл. Оказалось, что они везли ее с собой в микроавтобусе из самой Санта–Барбары.

Тиммонс в сердцах пнул ногой ножку стола.

— Черт! Только этого не хватало. Она что‑нибудь видела? Что ей вообще известно?

Белоглазый шумно выдохнул сигаретный дым.

— Будем надеяться, что не слишком многое. Ты ведь тоже был в гараже…

Тиммонс стал кусать губы в бессильной ярости.

— Да, сегодня тяжелый день, — сказал он и положил трубку.

В этот вечерний час ресторан «Ориент Экспресс» был заполнен посетителями.

Официанты быстро сновали между столами, разнося заказы.

Лайонел Локридж уселся за столик. Жестом подозвал метрдотеля. Заказал рюмку коньяка и чашку кофе.

Медленно отпивая золотистый ароматный напиток из небольшой рюмки, он с любопытством поглядывал по сторонам.

Взгляд его был безразличным и равнодушным до тех пор, пока в зале ресторана не появилась Джина Кэпвелл.

Она остановилась у стойки бара, и в ожидании ею заказанного «мартини» бросала призывные взгляды вокруг себя. Однако, ни один из присутствующих в этот вечер в баре мужчин не реагировал на ее недвусмысленную стрельбу глазами.

Единственным, кто проявил живой и неподдельный интерес к Джине, был Лайонелл Локридж.

С чашечкой кофе в руке он подошел к стойке бара и устроился рядом с Джинов.

— О, Лайонелл! — с притворным радушием сказала Джина. — Давненько не виделись. Попивая кофе, он съязвил:

— Наверное, ты очень занята в своей пекарне? Как продвигаются твои дела? Ты уже разобралась с рецептами печенья? Знаешь, сколько дожить соли, сахару и всякой прочей ерунды?

Джина брезгливо поморщилась. Она не знала, что ей ответить, но в этот момент Том принес ей спасительную порцию «мартини».

Сделав вид, будто сильно занята употреблением весьма приятного напитка, она сделала вид, что пропустила высказывание Лайонелла мимо ушей.

Но это ничуть не смутило его. Локридж продолжал отпускать колкие замечания в адрес Джины, пользуясь тем, что она который месяц ходила у него в должниках.

— Так как идут дела на нашей общей кухне? Честно говоря, я уже начинаю беспокоиться за судьбу своих денег. Ведь если ты помнишь, Джина, у тебя есть кое–какие обязательства передо мной.

Джина поморщилась.

— Лайонелл, если ты пришел сюда для того, чтобы напоминать мне о том, что я твой должник — то ты мог выбрать лучшее время и место для подобных разговоров. Наступил вечер, и я, в конце концов, как любой другой нормальный человек, хочу отдохнуть и посвятить себя своим личным делам.

Лайонелл поставил чашку кофе на стойку бара.

— Ну, что ж, — пожав плечами сказал он. — Законное право. Я ничего не имею против. Ты можешь отдыхать как угодно. Но прежде, я хотел бы поговорить с тобой.

Джина озабоченно огляделась по сторонам. Убедившись в том, что многочисленные особи мужского поля, заполнявшие в этот вечерний час стоянки ресторана «Ориент Экспресс», не проявляют к ней ни малейшего интереса, она решила, что Локридж тоже может быть неплохим собеседником. Только если не станет больше напоминать ей о пяти тысячах долларов, которые она ему должна.

Впрочем, это дело, она надеялась, замнется как‑нибудь само собой, и Лайонелл не станет требовать от нее возвращения этих денег.

В конце концов, она сделала ему столько полезных услуг, сколько ни один другой человек в этом городе.

Локридж мог бы без особого ущерба для себя закрыть глаза на этот, в сущности, мелкий должок

Разумеется, Джина ничего не знала о том, что деньги эти принадлежат не Лайонеллу Локриджу, а его бывшей жене Августе. Но даже если бы она это знала, вряд ли это сильно волновало бы ее.

Джина ненавидела Августу такой же лютой ненавистью, как та — Джину.

Никто в этом городе не находился в худших отношениях, чем две вышеназванные женщины. А потому для Джины, наверное, было бы приятно узнать, что она транжирит деньги Августы.

Что касается Августы Локридж, то в данном случае все было бы как раз наоборот. Маловероятно, что Лайонелл мог бы и дальше пользоваться благосклонностью своей бывшей супруги, если бы она узнала о том, что деньги, которые она снимает со своих счетов, едва ли не еженедельно, превращаются в мучную пыль и изрядные порции горячительных напитков — даже большей частью в последние, поскольку Джина не ограничивала себя в спиртном

Джина не имела такой привычки — напиваться до «чертиков». Но в подходящей обстановке никогда не могла отказать себе пропустить порцию–другую хорошего вина.

— Что ж, Лайонелл, — сказала Джина. — Думаю, что сегодня вечером я смогу уделить тебе несколько минут своего внимания.

Локридж удовлетворенно потер руки.

— Ну, вот и отлично.

Джина отвернулась. Всем своим видом она давала понять, что намерена просидеть вечер за стойкой бара.

Однако, Локридж настойчиво сказал:

— Я предлагаю пройти за мой столик.

Джина снова озабоченно оглянулась по сторонам. За столиком, наедине с мужчиной, пусть даже не слишком молодым и привлекательным — вроде Локриджа, шансы Джины подцепить кого‑нибудь из посетителей ресторана сводились к минимуму.

Но, видно, ничего не оставалось делать. Она не могла просто так отказаться от предложения Локриджа. Иначе все ее финансовые дела могли бы потерпеть полный крах.

Поэтому Джина молча кивнула и направилась следом за Лайонеллом.

Усевшись за столик, Локридж жестом подозвал официанта и заказал еще коньяк себе и «мартини» для дамы.

— Ты ничего не хочешь из блюд? — поинтересовался Локридж.

Джина отрицательно помотала головой.

— Нет. Я вполне сыта.

— Ну, ладно, — махнул рукой Лайонел. — Пожалуй я закажу себе «эспада».

Он заказал себе блюдо из меч–рыбы, которое подавали в Санта–Барбаре в единственном месте — в ресторане «Ориент Экспресс».

— Ты знаешь, — радостно сказал Локридж, — эту рыбу вылавливают на глубине тысячу метров и говорят, что она встречается только в двух местах — возле Тайваня и острова Мадейра.

Джина пока проявляла полное равнодушие.

— Вот как? — почти безразлично буркнула она. Но Локриджу так нравилось рассказывать о меч–рыбе, что он замахал руками, радостно восклицая:

— Джина, ты себе не представляешь, какое это страшилище. Однако, вкус‑то у нее потрясающий. Нежная и аппетитная, всегда сама просится в рот.

Джина поморщилась.

— Лайонелл, ты для этого позвал меня сюда? Ты что, собираешься мне рассказывать о блюдах, которые любишь? На меня, честно говоря, это не производит никакого впечатления.

Локридж лукаво засмеялся.

— Ты хочешь, чтобы я напомнил тебе о долге в пять тысяч долларов, который ты не можешь выплатить мне уже неизвестно сколько? Что ж, если тебе этого так хочется, то я могу поговорить о деньгах.

Джина поняла, что совершила ошибку.

Поэтому она мгновенно переменила тон и елейным голосом произнесла:

— Лайонелл, давай поговорим о делах утром. На более свежую голову… Ты же сам понимаешь, какие накладные расходы требуются вашей пекарне прежде, чем дело основательно раскрутится. Реклама. Работа с поставщиками, с булочными… Все деньги находятся в обороте. Мне даже трудно подсчитать сейчас, сколько их там крутится… На жизнь себе я почти не оставляю.

Локридж недоверчиво хмыкнул.

— Да? А «мартини» ты пьешь за счет заведения?

Джина гордо вскинула голову.

— Имею я право на карманные расходы?

Локридж рассмеялся.

— Должно быть, у тебя очень хорошие карманы…

Джина облегченно вздохнула, когда увидела, что официант принес заказанную Локриджем рыбу.

Очевидно, что Лайонелл основательно проголодался, поскольку, не утруждая себя церемониями, тут же принялся поглощать аппетитно выглядевшие ломтики розового мяса.

Съев половину рыбы, Локридж, очевидно, утолил свой первоначальный аппетит и, заливая блюдо полагавшимся в комплект к нему розовым вином, удовлетворенно сказал:

— Для долгого разговора лучше всего подходят лангусты…

— Почему? — недоуменно спросила Джина, — Только из‑за того, что они дороже?

Локридж поставил бокал на стол и засмеялся.

— Нет. Потому что с лангустами все время занят. Ты снимаешь с них панцирь. Скребешь внутри… Тянешь мясо из шейки, из лапок… Все это продолжается долго… Даже бесконечно. При этом беседа может быть почти бессодержательной, похожей на те же самые пустые панцири на дне тарелки.

Джина криво улыбнулась.

— Да, это важное преимущество. В следующий раз буду заказывать лангусты только при разговоре с приятным собеседником.

Локридж, очевидно, подобревший после приятного ужина, беспечно махнул рукой.

— Ну, ладно, Джина, не обижайся. Я не стану вынуждать тебя заводить длинный и нужный разговор о наших совместных финансовых делах. Пожалуй, ты права. Этот разговор надо перенести на какое‑нибудь более удобное время. Хотя деньги — это вещь, которая интересует меня вне зависимости от времени суток, сезона и времени года.

Джина отпила немного «мартини».

— Покажи мне человека, — сказала она, — который думал бы о чем‑нибудь другом. Однако, не всем везет в жизни так, как этим Кэлвеллам, которые получили приличное наследство от своего дедушки. Другие с неменьшими талантами и способностями вынуждены всю жизнь прозябать и бороться за каждый кусок хлеба.

Локридж понимающе кивнул.

— Да. Твои чувства, Джина, мне хорошо знакомы. Это мне знакомо, хотя я не хочу сказать, что я самый последний неудачник в Санта–Барбаре. Однако, благодаря тем же представителям семейства Кэпвеллов, которые насолили и тебе, я остался без состояния и дома. Но, пожалуй, сейчас не стоит об этом говорить. Джина криво улыбнулась.

— Ты можешь предложить какую‑нибудь тему повеселее?

Локридж снова потянулся к бутылке с розовым вином. — Пока я занят процессом переваривания пищи, мне не хотелось бы говорить о делах.

Он наполнил свой бокал напитком и, сделав несколько небольших глотков, продолжил:

— Поскольку у нас есть немного времени, я хотел бы рассказать тебе о чем‑нибудь более приятном. Джина усмехнулась.

— Что может быть более приятным, чем деньги? Локридж кивнул.

— Да. Тут ты права. Раз ты так настаиваешь, вернемся к теме денег. Но уже с более приятной стороны. Хочешь, я расскажу тебе, как однажды в казино выиграл шестьдесят тысяч?

От этих слов у Джины глаза поползли на лоб.

— За один вечер?

Локридж развел руками.

— Представь себе…

Джина тяжело вздохнула.

— Каждый раз, когда я слышу о крупных выигрышах в казино, меня терзает неотступная мысль. Почему в этом ресторане нет игорного зала?

— Действительно, — Локридж подхватил высказанную Джиной мысль. — Я бы с удовольствием разочек–другой рискнул бы в рулетку на пару десятков долларов.

После того как в Лас–Вегасе мне крупно повезло, я питаю особую страсть к этому виду азартных игр. Рулетка хороша тем, что следуя избранной тобой системе, можно сорвать немалый куш. Кстати говоря, я уже несколько раз выигрывал, следуя изобретенной мною самим системе.

Джина с завистью улыбнулась.

— Лайонелл, тебе не откажешь в изобретательности. Я бы с удовольствием послушала твой рассказ об этом.

Промочив горло новой порцией розового вина, Локридж сказал:

— Как ты знаешь, на игровом круге располагаются тридцать шесть гнезд, плюс «зеро». Итого — тридцать семь номеров. Если я ставлю один жетон, например, в десять долларов на одно из этих гнезд, скажем на цифру «14» шанс выиграть невелик — он равняется одному к тридцати семи.

Если очень повезет и выйдет номер «14», можно выиграть тридцать пять своих ставок, получив триста пятьдесят долларов.

Если бы я закрыл жетонами по десять долларов все тридцать семь гнезд, это обошлось бы мне в триста семьдесят долларов, но при этом я бы точно получил обратно триста пятьдесят. То есть лишился бы двадцати баксов.

Джина нетерпеливо заерзала на месте.

— И какую же систему ты изобрел?

Локридж снова неторопливо пригубил вино и, явно наслаждаясь вкусом напитка и эффектной паузой, продолжил:

— Чтобы увеличить шансы на выигрыш, нужно закрывать как можно большее количество гнезд. К примеру, тридцать из тридцати семи. Тогда шанс на выигрыш равнялся бы тридцать к тридцати семи. То есть довольно высокий. В случае выигрыша у меня каждый раз оставалось бы на пять жетонов, то есть на пятьдесят баксов, больше, чем я бы ставил…

Джина с любопытством перегнулась через стол.

— Именно так ты и поступал?

Локридж самодовольно усмехнулся.

— Да. И неизменно был в выигрыше.

Джина с сомнением покачала головой и хитро улыбнулась.

— Но ведь так, по триста пятьдесят долларов, не выиграешь шестидесяти тысяч. Что‑то ты заливаешь.

Лайонел л покачал головой.

— Да. Ты все верно поняла, Джина. Я очень хотел сыграть в рулетку по–крупному. Это было заманчиво, и в то же время боялся — ведь все могло полететь к чертям собачьим. Пару раз не повезет и я останусь без гроша в кармане…

Джина хитро сощурила глаза.

— Ты рискнул?

С хитрой улыбкой Локридж огляделся по сторонам и откинулся на спинку кресла.

— Разумеется. Ведь что такое восемьсот долларов выигрыша, если можно было хватануть по–крупному.

Итак, у меня было восемьсот долларов, то есть восемьдесят жетонов по десятке.

Я прикинул в уме, оказалось — три игры, если каждый раз я буду проигрывать. Но это было бы невезением из невезений. Своего рода «знаком свыше» от сил, в существование которых я не верил. Это было бы знаком того, что моя затея нелепа и что мне следует как можно скорее снова зарабатывать себе на хлеб насущный и не гоняться за журавлями в небе. Но я не сразу решился на это…

Джина усмехнулась:

— Что — пошел спросить совета у судьбы?

Локридж рассмеялся.

— Да. Что‑то вроде… Сначала я отправился в туалет и долго смотрелся в зеркало. Ты не поверишь, но я разговаривал сам с собой. Успокаивал себя. Дескать, ну, если проиграю — ничего страшного. Денег у меня и так не было. Ну, а тут удача разок улыбнулась и все… Другим приходится гораздо хуже, чем мне.

Джина тоже рассмеялась.

— И что же тебе посоветовал человек в зеркале?

— Он улыбнулся. Вот так‑то. Человек в зеркале сказал мне — ни пуха, ни пера, дуралей, давай старина Локридж…

Потом я вернулся назад к зеленому сукну. Возле стола стояло трое одетых в смокинги крупье. Ну, ты сема представляешь… Лас–Вегас… Казино «Рояль»… Все очень изысканно. Я даже почувствовал себя, словно охотник или рыболов. Мне казалось, что я подбиралось к омуту, или к горной речушке, где, как я знал, пряталась крупная рыба.

Ты не представляешь как я волновался!

Но я не сразу стал играть. Я еще постоял и посмотрел, как играют другие. Мне хотелось узнать, повезет ли сегодня еще кому‑нибудь. Сама понимаешь, что дважды в одну воронку снаряд не падает. Если до меня кто‑нибудь выиграет крупную сумму, то мне уже наверняка не должно было повезти.

Я наблюдал очень осторожно.

Сначала шарик остановился возле цифры «е», как сейчас помню. В следующий раз вышла цифра «9, А потом — «21». Но никто не выиграл по–крупному. Так мелочевка…

Тогда я сделал ставки.

Я выставил двадцать восемь жетонов из своих восьмидесяти… Девять незакрытых гнезд я поставил на цифры в первой десятке, а так же на «очко» и «двойной покер», то есть «21» и «22»…

Джина мотнула головой.

— Я не понимаю, что это значит.

Локридж с энтузиазмом воскликнул.

— Да это неважно! Сейчас я тебя скажу, и ты все поймешь. Короче говоря шансы на выигрыш у меня были двадцать восемь к тридцати семи.

Я трясся от волнения, когда крупье запустил шарик в круг. Шарик попал на число «24»…

Джина пожала плечами.

— И что это значит? Локридж вытянул губы.

— Ну, это значит, что я не проиграл, но ничего особенного не выиграл. Короче говоря, в этой игре я заработал только семь жетонов.

Во второй раз я делал ставки тоже на двадцать восемь жетонов. Оставил незакрытыми гнезда из первой десятки «21», «22», «23», «24». А шарик остановился против цифры «13». Я, слава Богу, снова выиграл. У меня уже было четырнадцать лишних жетонов.

— И что? — полюбопытствовала Джина Кэпвелл. — Сразу же все поставил на кон?

— Нет, — хитро улыбнулся Локридж. — Я не стал бросаться в игру сломя голову. Я рассовал деньги по карманам и пошел в бар пить пиво.

Но возбуждение не покидало меня. У меня стучало в голове: это кончится плохо… это кончится плохо…

Я допил пиво и решил мотать отсюда. Направился в кассу, но по дороге… Джина, ты не поверишь! Ноги сами, помимо моей воли привели меня к ближайшему рулеточному столу.

Даже не понаблюдав за игрой, я стал выкладывать жетоны. Тогда я поставил на вторую половину круга. Не помню, по–моему, с шестнадцатого до тридцать пятого номера. Короче говоря, всего двадцать жетонов. Первая половина и последний номер оставались не закрытыми.

Шансы на выигрыш были у меня двадцать к тридцати семи. Чуть выше, чем один к одному. Когда шарик завертелся, я подумал — кто же так играет, кретин?

Тогда выпал кажется номер из второй десятки и мне подфартило на пятнадцать дополнительных жетонов. «Спокойствие, Лайонелл, спокойствие…» — сказал я сам себе.

Потом, в следующий тур я играл более осторожно. Закрыл уже тридцать три гнезда из тридцати семи. Оставил незакрытыми только цифры в серединке, а выпал номер «3». Но это был совсем небольшой выигрыш: два жетона.

Вот так, почти не идя на риск, я сыграл еще три тура. И каждый раз выигрывал…

Потом я, разумеется, снова выпил пива. Было уже часа три ночи. Мой общий выигрыш достиг тогда уже тысяч семь долларов. У меня карманы разбухли от жетонов. Я уже мог пару раз остаться в проигрыше. Катастрофы из этого не было. По теории вероятности сейчас я должен был проигрывать.

Выпив пива, я начал играть дальше. Потом я играл уже с шансами двадцать восемь к тридцати семи. И выигрывал. Всякий раз я неизменно выигрывал. Шарик ни разу не остановился на незакрытом гнезде. Конов десять подряд.

Меня уже почти тошнило от возбуждения. У меня из всех карманов вываливались жетоны. И я думал, что все это слишком неправдоподобно.

Я снова смотрел на себя в зеркало и видел уже совершенно другого человека. У меня глаза были налиты кровью. Я был похож на вынутого из воды морского окуня.

Я пошел в кассу и обменял жетоны на двадцать тысяч долларов — и все равно у меня еще оставалось намного больше, чем те, с которыми я начинал игру.

Тогда я решил сыграть только три кона.

Первая игра с минимальным риском. Тридцать три против тридцати семи. Все прошло хорошо.

Вторая игра с шансами двадцать девять к тридцати семи. Здесь тоже все сошло удачно.

Ну, я и подумал — все равно, что бы ни случилось в последней игре, я уйду отсюда с крупным выигрышем. Поэтому я отступил от своей привычной тактики.

В последние разы номера всегда выпадали в середине круга, и я зарыл половину гнезд в середине круга. Вполне вероятно было, что теперь шарик упадет на цифру большую или меньшую. Потому, что все три последние раза выпадала середина.

Но я еще сделал нечто совершенно нелогичное: я поставил на каждое из гнезд не по одному, а по три жетона. И, в общей сложности, у меня лежало штук пятьдесят жетонов. А шансы на выигрыш при этом были довольно низкие. Только пятнадцать к тридцати семи.

Вообще, игра была, надо сказать, прескверная, просто идиотская. Но я уже мог себе это позволить. Если бы шарик остановился на одном из тех гнезд, которые я закрыл по три жетона, я бы получил сто пятьдесят жетонов лишних.

Ну, и как ты сама понимаешь, шарик в этот раз катился невероятно долго. Невыносимо долго. И пока он катался, я прошелся по залу, как будто игра меня не очень интересовала.

Когда шарик остановился, крупье крикнул:

— «22».

Там у меня стояло три жетона.

Вот так я и выиграл шестьдесят тысяч баксов!..

Джина с завистью посмотрела на Локриджа.

— Да, тебе крупно повезло… Хотела бы я оказаться на твоем месте!.. Счастливчик…

Локридж пожал плечами.

— А почему ты не можешь оказаться на моем месте? Джина, твой ум вполне позволяет тебе добиться всего, чего ты захочешь. Ты женщина изворотливая, хитрая и вполне можешь рассчитывать на себя.

Джина допила «мартини» и уверенно кивнула.

— Да. Я знаю, что мне обязательно должно повезти в жизни. Но не просто так повезти, а повести по–крупному. Но чтобы так произошло, мне придется добиваться этого самой. Придется идти напролом…

Локридж хитро усмехнулся.

— В связи с этим у меня есть к тебе деловое предложение.

Джина с сожалением посмотрела на опустевший бокал.

— Лайонелл, если ты закажешь мне выпивку, я готова разговаривать о тобой о твоем деловом предложении.

Скупердяй Локридж был вынужден согласиться. Когда официант принес «мартини», Лайонелл заговорщицки огляделся по сторонам и наклонился над столом к Джине.

— Ты можешь прилично заработать.

Джина отпила «мартини».

— Итак, что тебя интересует?

— Меня интересует информация. Информация, касающаяся Иден Кэпвелл.

Джина откинулась назад на спинку кресла.

— Ах, вот о чем ты. Тебя интересует эта поездка Иден в Европу?

— Да.

— Но у меня нет никакой информации об этом. Извини, Лайонелл. Иден не самый близкий мне человек,

Локридж поморщился.

— Но ведь ты рассчитываешь на везение в этой жизни.

— Почему бы тебе, Лайонелл, не воспользоваться другими возможностями, чтобы раздобыть нужную тебе информацию?

Джина скептически поджала губы.

— Лайонелл, мне бы не хотелось влезать в твои личные дела. Они касаются только тебя, и посторонние вроде меня, по–моему, могут только помешать.

Локридж беспечно махнул рукой.

— Перестань, Джина. Я же знаю, что ты спишь и видишь, как расквитаться с семейством Кэпвеллов. Но Джина вдруг проявила непонятное упрямство.

— То, что ты говоришь — это правда, — уклончиво сказала Джина. — Однако, я не могу забыть о том, что однажды Иден сильно помогла мне, а поэтому я не имею права предать ее.

Локридж изумленно выпучился на собеседницу.

— Да ты что, спятила? Джина, что ты говоришь такое? Я впервые слышу от тебя подобные слова! Я что, прошу тебя подложить в постель Иден пластиковую взрывчатку? Или испортить электропроводку в отеле «Кэпвелл»…?

Джина фыркнула.

— Только этого еще не хватало.

Локридж развел руками.

— Ну, так и я о том же говорю. Мне всего лишь нужна информация. Информация о том, почему Иден так внезапно вернулась из Европы. Ты ее об этом спрашивала?

Джина хитро улыбнулась.

— Нет, не спрашивала. И не буду спрашивать. Спрашивай ее об этом сам. Если тебе, конечно, очень хочется этого…

Локридж сокрушенно покачал головой.

— Ты потрясающая женщина. Джина. Но абсолютно для меня бесполезна.

Джина недовольно тряхнула головой.

— Оставил бы ты Иден в покое, Лайонелл.

— Для этого у меня есть основания. Если я сказал, что меня интересует именно эта информация, значит, так оно и есть на самом деле.

Джина пожала плечами.

— Но ведь существуют тысячи других способов досадить СиСи, а в его лице всему семейству Кэпвеллов. Я просто не хотела бы, чтобы ты трогал Иден.

Локридж криво усмехнулся.

— Да, как же я забыл… Ведь ты знакома с ними лучше других. Ну, подскажи мне хоть один такой способ.

Джина еще не успела как следует открыть рот, как возле столика, за которым они сидели, выросла фигура Августы, бывшей супруги Локриджа.

— О, кого я вижу!.. — ядовито улыбнувшись, сказала Августа. — Монстр с рекламы «Печенье Джины».

Локридж вскинул голову.

— А, это ты, дорогая? Здравствуй. Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это тебя.

Августа одарила столь же ядовитой улыбкой бывшего мужа.

— Разумеется, мне понятно твое смущение.

Джина не намеревалась выслушивать все эти едкие замечания. Она поднялась из‑за столика и со свойственной лишь враждующим женщинам желчью сказала:

— Относительно способов расправится с Кэпвеллами, можешь посоветоваться с Августой. За деньги она готова на все.

Августа мгновенно парировала:

— А ты, конечно, у нас честная женщина. Как же я могла забыть, ты все делаешь из любви… к первому встречному.

Сверкнув глазами, Джина оставила без внимания последнее замечание Августы и решительно направилась к выходу.

— Славно поболтали! — бросила ей в след Августа. Когда Джина исчезла, Лайонелл сумрачно пригласил Августу на то место, где только что сидела прежняя жена СиСи Кэпвелла.

Но Августа уже усаживалась туда — не дожидаясь его приглашения.

— О чем ты говорил с ней? — язвительно спросила она.

— Я хотел узнать у нее кое‑что. Но, чувствую, что придется поискать какой‑нибудь другой источник. Джина не хочет исполнять мою просьбу.

Августа хмуро покачала головой.

— Бросил бы ты это все, Лайонелл. У меня такое предчувствие, что это не приведет ни к чему хорошему.

Лайонелл начал задумчиво барабанить пальцами по крышке стола. Затем он отпил немного розового вина из бокала и сказал:

— Не могу.

Августа тяжело вздохнула.

— Мне кажется, что этот не очень умный замысел с самого начала был обречен на провал. Тебе не удастся совладать с СиСи. Он слишком богат и могущественен. А ты, Лайонелл… Ну, подумай сам, что ты можешь предложить в противовес ему?

Локридж поморщился так, словно вино в его бокале за несколько минут успело прокиснуть.

— Это грязная работа, — сказал он, пожимая плечами. — Но кто‑то должен это сделать. Я…

— Нет, нет! Молчи!.. — воскликнула Августа. Лайонелл умолк и удивленно посмотрел на бывшую супругу.

— Я не смогу тебя уважать, да и ты сам себя уважать перестанешь…

— Неужели? — с вялым скепсисом спросил Локридж.

— Да, — уверенно сказала Августа. — Подумай сам, до сих пор ты был гораздо выше СиСи в моральном отношении. А что же теперь? Ты падаешь до его уровня.

Лайонелл угрюмо покачал головой.

— СиСи причинил нам много зла. Он хотел уничтожить нашего сына. Я не могу простить ему этого. Я хочу отомстить.

Августа взяла его за руку.

— Тебе не стоит пытаться стать вровень с ним, Лайонелл. Если ты натравишь на него его детей, то уподобишься ему самому.

Локридж нетерпеливо махнул рукой.

— Но ты ничего не понимаешь…

— Понимаю, — возразила она. — Я все понимаю. Я только не могу понять, зачем ты хочешь опуститься ниже, чем есть сейчас. Вот этого я не понимаю. Не нужно трогать его детей, Лайонелл. Не нужно…

 

ГЛАВА 2

Сантана добивается ревности мужа. Круз отчитывает Иден за легкомыслие и авантюризм. Окружной прокурор ищет выход из положения. Джина Кэпвелл предлагает Мейсону свои услуги, Джулия увозит Мейсона домой. Кейта Тиммонса спасают сапоги из змеиной кожи. Размолвка Иден и Круза.

Круз открыл дверь в дом своим ключом. Не дожидаясь, пока следом за ним в квартиру войдет жена, он снял пиджак и в сердцах швырнул его на диван.

Сантана растерянно застыла в дверях.

— Когда в доме нет Брэндона, у нас так тихо, — извиняющимся тоном сказала она.

Круз являл собой физическое воплощение оскорбленного мужского самолюбия.

Он хмуро расхаживал по комнате, сунув руки в карманы джинсов. Сантана, по–прежнему, пыталась заговорить с ним.

— Наверное, Брэндону хорошо в лагере… — протянула она

Круз продолжал молчать. Он остановился у окна и задумчиво смотрел на улицу.

— Круз, — расстроенно произнесла Сантана. — Всю дорогу до дома ты был как каменный. Это невыносимо. Скажи мне что‑нибудь. Скажи хоть слово. Я же не могу просто так оставить все это…

Не оборачиваясь, Круз глухо произнес:

— Сейчас это не так уж важно.

Сантана нервно заламывала пальцы.

— Круз, наверное, ты не понял, почему я сейчас была у Кейта.

Он оглянулся и угрюмо посмотрел на нее.

— Ну, допустим…

Сантана вдруг поспешно подошла к мужу.

— Я не виню тебя за это. Но все‑таки причины у меня были.

Круз скептически ухмыльнулся.

— Интересно, что же это за важная причина привела тебя в дом окружного прокурора? Причем, в такой поздний час…

Она снова начинала врать. Ложь очень плохо получалась у нее, и поэтому Сантана стала расхаживать по комнате подняв голову вверх, словно абстрактно рассуждала сама с собой.

— Мне надо было обговорить с ним кое‑что. Я хочу привлечь его к работе в нашей общине.

— Да? — с сомнением в голосе произнес Круз. — Что‑то раньше ты мне ничего не говорила про это.

Она растерянно улыбнулась.

— Ну, у меня теперь появились конкретные идеи… — Например? — поинтересовался Круз.

— Например, я хочу создать новый молодежный центр в нашем районе…

— Интересно, где же это?

Сантана стала сочинять уже более вдохновенно.

— Знаешь старый склад по Тигероа–стрит?

Круз пожал плечами.

— Думаешь, что он годится для твоих новых проектов?

— Да! — с энтузиазмом воскликнула Сантана. — Если там пронести ремонт, то в этом помещении получится очень неплохой молодежный центр.

— Ну, допустим… — скептически произнес Круз, — Молодежный центр — это, конечно, хорошо. Единственное, что я не могу понять, при чем здесь окружной прокурор? Какое отношение он имеет к твоим невероятно смелым планам?

Сантана криво улыбнулась.

— Сейчас я все тебе объясню. Если бы мне удалось привлечь окружного прокурора Кейта Тиммонса к сбору средств на реконструкцию этого старого здания, и дела могли бы пойти гораздо быстрее. Там можно было бы сделать даже кое‑что интересное, то, что привлекало бы туда молодежь. Представляешь? Мы сделали бы там молодежную галерею, где выставлялись бы юные художники. Там было бы небольшое кафе с дискотекой. Ну, и еще что‑нибудь…

Круз поджал губы и скептически покачал головой.

— Да, очень интересная идея.

Сантана торопливо воскликнула:

— Я знала, что тебе это понравится!

Но Круз помрачнел.

— Единственно, чего я не моту понять, — сказал он сквозь плотно сжатые губы, — почему эту идею нужно обсуждать в полночь в квартире Тиммонса? Это мне совершенно непонятно.

Она растерянно теребила в руках сумочку

— Круз, мы поехали к нему домой, потому что в «Ориент Экспресс» было очень душно, было много народу из‑за этой грозы, которая пронеслась над городом. И потом… Я не знала, что уже так поздно. Я просто по рассеянности перепутала время. Мне казалось, что вечер только начался.

Вот это уже выглядело сущей нелепицей. Круз тяжело вздохнул и с нажимом произнес:

— Я понял твои действия так, что ты хочешь заставить меня ревновать. Это верно?

Она мгновенно отказалась от маски невинно заблудшей овечки и возбужденно воскликнула:

— Да! Да, именно этого я и хочу. Именно этого я от тебя добиваюсь! Но ты не ревнуешь. Если бы ты меня любил, ты бы сейчас просто убил бы меня!..

Круз смотрел на нее тяжело дыша.

— Зачем же?

— Потому что это задело бы твое мужское самолюбие, твои чувства… А вовсе не из‑за того, что я как‑то плохо себя вела. Ты бы понял, что я намеренно хочу оскорбить твои чувства, если они, конечно, есть…

Круз тяжело дышал.

— Что ты знаешь о моих чувствах? — с глухой злостью произнес он.

— Я все знаю! — запальчиво бросила она ему в лицо. — Ты хочешь казаться со стороны огорченным, но на самом деле тебе все это безразлично! Ты меня не любишь… Только Иден заставляет твои страсти кипеть. Если бы она сейчас была на моем месте, ты бы не был так спокоен. Ты бы бушевал.

Круз резко шагнул навстречу Сантане.

— Так ты этого хочешь? Этого?..

Эту семейную сцену прервал телефонный звонок. Атмосфера в комнате немного разрядилась, когда Круз подошел к телефону и поднял трубку.

— Да, да, сэр, — сказал он. — Она не пострадала? Я сейчас приеду. Спасибо.

Сантана мгновенно поняла, о ком идет речь, и не успел Круз положить трубку, как она тут же с оскорбленным видом сказала:

— Опять Иден?

Круз вспылил.

— Хватит!.. — вскричал он. — Я должен ехать и больше ничего не желаю слышать!

Он возбужденно схватил с дивана небрежно брошенный пиджак, кое‑как напялил его на плечи и, на мгновение задержавшись в дверях, сказал:

— В следующий раз, когда захочешь навестить Кейта Тиммонса, договоритесь врать что‑нибудь одно.

Щеки Сантаны вспыхнули.

— Что ты хочешь этим сказать, Круз?

— А то… Он мне сказал, что ты привезла ему забытый в баре бумажник… И ни слова про твои новые замыслы относительно каких‑то там молодежных центров и прочей ерунды… Тогда это выглядело бы по крайней мере правдоподобно. А сейчас твои жалкие объяснения вызывают у меня только сожаление о том, что я вынужден их выслушивать. Неужели ты не понимаешь, как жалко и нелепо ты сейчас выглядишь? Единственное, чего я не могу понять — ты делаешь это только ради себя или стремишься выгородить и его тоже. Не знаю, действительно ли ты испытываешь к нему какие‑то чувства или только притворяешься, стараясь вызвать у меня глупую, никому не нужную ревность?

Сантана нерешительно шагнула вперед.

— Круз, послушай. Я хотела тебе все объяснить, — ее голос снова приобрел миролюбивую окраску.

Но Кастильо по–прежнему нервничал.

— Что ты хотела мне объяснить? Что ты вообще можешь мне объяснить? — кричал он.

Сантана протянула к мужу руку.

— Круз, я добиваюсь от тебя только одного, чтобы ты обратил на меня внимание, чтобы ты заметил, что я есть… Что я не предмет интерьера… Что в этом доме ты можешь быть всегда желанным гостем… Ты хочешь обвинить меня в неверности? Но я не понимаю, что это такое… Это то, что ты делаешь живя с человеком, за которого вышла замуж, Но который больше тебя не любит? Подумай сам, Круз. Когда мы исполняем с тобой супружеские обязанности, мы думаем не друг о друге…

— Сантана, опомнись! Что ты говоришь? Это же полная ерунда… Ты просто не хочешь меня понять.

— Ты тоже не хочешь меня понять! Мы оба не понимаем друг друга. Наверное, нам все‑таки лучше развестись. Иначе это не приведет ни к чему хорошему. Я уже давно думаю об этом…

— Замолчи! — разъяренно закричал Круз. — Этот разговор мы продолжим после того, как я вернусь.

Иден уныло разглядывала стены полицейского участка, когда в комнату решительной походкой вошел Круз.

Иден вскочила с места и бросилась к нему. Но, очевидно, вспомнив, что они все‑таки не муж и жена, остановилась на полдороге и только радостно улыбнулась.

— Круз.

У Кастильо был такой озабоченный вид, словно он только что гнался за целой бандой мексиканских иммигрантов, которым все‑таки удалось уйти за границу.

— Иден, с тобой все в порядке? — обеспокоенно проговорил он.

Она с грустным видом пожала плечами.

— Кажется, да.

Круз окинул ее внимательным взглядом с ног до головы, словно пытался обнаружить какие‑то видимые глазу повреждения. При этом Иден виновато опустила глаза.

— Тебе крупно повезло… — сказал Круз, нахмурившись. — Если бы не эта случайность, у тебя могли бы быть весьма большие неприятности. Скажи спасибо, что полицейский патруль появился вовремя. И эти ребята, которые были в машине, не успели избавиться от тебя как от ненужного свидетеля.

Иден взглянула на Круза по–детски наивными, широко открытыми глазами.

— Ты на меня злишься?

Это выглядело со стороны так, словно маленький ребенок, сбежавший от родителей в гигантском супермаркете, интересуется у мамы ее настроением после того, как полиция всего города битый час искала его во всех подворотнях.

Разумеется, Круз не мог остаться равнодушным и, кипя от негодования, воскликнул:

— Еще бы мне не злиться!.. Зачем ты ввязываешься в подобные авантюры? Что тебя туда тянуло? Неужели тебе больше нечего было делать, кроме как шататься по заброшенным гаражам, где собираются нелегалы, прибывающие из Мексики? Там, между прочим, попадаются и серьезные люди, которые не остановятся перед тем, чтобы пару лишних раз нажать на курок. Твое присутствие там было абсолютно излишним. Мы бы и сами смогли разобраться со всем как следует. Или ты думаешь, что в полиции служат полные идиоты?

Иден растерянно развела руками.

— Но, Круз, я хотела помочь тебе!.. Неужели ты теперь будешь ругать меня за это?

Кастильо упрямо мотнул головой.

— Я никогда не думал, что ты любишь влезать во всякие неприятные истории. По–моему, с тобой никогда прежде такого не случалось. Что тебя дернуло на этот раз? Ты ведь могла погибнуть! Ты, вообще, находилась на волосок от смерти, когда тебя спасли.

У Иден был такой растерянный вид, как у школьницы, которая получила неудовлетворительную оценку и теперь пытается оправдаться перед родителями за свою нерадивость.

— Но ведь меня заперли в фургоне…

Круз уже не мог сдержаться, и выкрикивал слова с такой обидой и возмущением, как будто имел на это полное и законное право. Как будто Иден целиком и полностью принадлежала ему… Как будто она была его женой и поступала вопреки его супружеским советам.

— Мне, вообще, непонятно, как ты попала в этот фургон и что ты там делала! — кричал он, не заботясь даже о внешнем соблюдении приличий.

Иден горделиво вскинула голову и повела плечами.

— Зато мне удалось узнать кое‑что интересное — с апломбом в голосе заявила она. — Я думаю, что тебе это очень пригодится в твоей работе.

Но Круз, не желая дослушивать ее до конца, замахал руками перед лицом Иден и закричал:

— Эй, эй! Послушай! Если ты будешь продолжать подобные выходки, мне не останется ничего, кроме как посадить тебя в тюрьму! Если тебе этого хочется, пожалуйста!.. Я могу все это организовать немедленно. Ты еще скажи спасибо, что тебя отсюда выпускают.

Иден принялась нервно объясняться, точно так же размахивая руками.

— Я была в квартире окружного прокурора Кейта Тиммонса…

— А мне плевать, где ты была! К тому же меня абсолютно не интересует Кейт Тиммонс.

Как это обычно бывает в споре, когда его участники не могут ни в чем убедить друг друга, они переходят на крики и жесты.

Иден и Круз стояли посреди комнаты в полицейском участке, безуспешно пытаясь убедить друг друга в собственной правоте.

— Я была в квартире Кейта Тиммонса я увидела там кое‑что!.. — закричала Иден.

В этот момент дверь скрипнула и на пороге комнаты выросла фигура окружного прокурора.

— Что ты видела в моей квартире? — насмешливо спросил он.

Иден осеклась на полуслове и умолкла. Воцарилась малообъяснимая для Круза пауза. Оглянувшись на Тиммонса, Кастильо повернулся к Иден и спросил:

— Ну, так говори, что ты видела в его квартире.

Иден набралась мужества и выпалила:

— Я видела человека… Я видела очень странного человека.

Окружной прокурор подошел к Иден и с загадочной улыбкой заглянул ей в глаза.

— Что же это был за такой особенный человек? — с усмешкой спросил он. — Что это за определение такое? В чем его странность? Он что, был хромой или кривой на один глаз?

Иден смущенно захлопала глазами.

— Я видела только его сапоги.

Окружной прокурор испытал неслыханное облегчение, услышав эти слова Иден. У него появился шанс выпутаться на этой ситуации.

— Что же это были за сапоги? — уже более спокойно спросил он.

— На нем были сапоги из змеиной кожи…

Окружной прокурор поморщился.

— Ну и что? В таких сапогах, наверное, полгорода разгуливает.

Иден упрямо мотнула головой.

— Нет, не полгорода. Я таких сапог ни у кого не видела, только у того человека, который был в твоей квартире…

Тиммонс развел руками.

— Ну и что из того, что он был в моей квартире? Может быть это один из моих людей?

Круз напряженно слушал, не предпринимая никаких действий.

Иден подозрительно посмотрела на окружного прокурора и заявила, наклонив голову:

— Этот человек был обут в такие же сапоги из змеиной кожи, как и тот, которого я видела в заброшенном гараже на Рэдблафф–Роуд…

Круз мгновенно напрягся, и это было заметно даже по его лицу. Он чуть подался вперед, словно охотничья собака, почувствовавшая запах дичи.

Это уже было кое‑что… Точнее, это уже была информация, воспользовавшись которой можно было напасть на след организаторов нелегальной переправки иммигрантов через границу.

Если же, как он и подозревал, в этом деле замешав окружной прокурор, который довольно неуклюже пытался объяснить что‑то Крузу пару часов назад, то может получиться громкое дело.

Но суть дела была даже не в том что дело обещало быть громким, а в том, что для Кастильо все очевиднее становилось причастность Кейта Тиммонса ко всему этому делу.

Если окружной прокурор — по меньшей мере — осведомлен обо всем происходящем с мексиканскими рабочими–иммигрантами и не предпринимает никаких действий относительно этого… Все это уже означает определенную степень его вины. Если же Тиммонс непосредственно замешан во всем этом, то обязан ответить по закону за совершенное преступление.

Вот почему показания Иден, как единственной свидетельницы, становилась особенно ценными. Если она сможет опознать человека, который приходил в квартиру окружного прокурора, то деятельности шайки торговцев живым товаром неизбежно придет конец.

Разумеется, окружной прокурор, как лицо непосредственно заинтересованное, не мог оставить без внимания эти слова Иден.

Однако, Тиммонс тщетно пытался сохранять спокойствие.

— Какие еще особые приметы человека, который был в квартире Кейта Тиммонса, ты могла бы сейчас назвать, Иден? — спросил Круз. — Как он выглядел?

Иден вдруг смутилась и покраснела.

— Я больше ничего не видела, — растерянно пробормотала она.

Окружной прокурор усмехнулся.

— Почему?

Иден виновато посмотрела на Круза.

— Я… Я была в шкафу…

Тиммонс заулыбался еще шире.

— Вот как? Очень интересно!..

В его словах слышалась такая оскорбительная снисходительность, что Иден гордо вскинула голову и произнесла:

— Да. Это было очень интересно!

Окружной прокурор повернулся в сторону Кастильо и загадочно улыбаясь, спросил:

— Интересно, какие же выводы можно сделать из этих экзотических сапог? Как ты думаешь, Круз?

Кастильо, у которого еще минуту назад был уже готовый ответ на подобный вопрос, вдруг почувствовал, что ему нечего сказать.

К сожалению, у Иден было слишком мало доказательств. Конкретных доказательств…

Пока Круз мучительно раздумывал, что ему сказать, Иден снова вметалась в разговор.

— Я думаю, Кейт, ты принимаешь непосредственна участие в этом деле. Это единственный вывод, который можно сделать из того, что я сказала.

Окружной прокурор негромко рассмеялся.

— Да. Я принимаю непосредственное участие в этом деле, — признал он. — Однако, не такое, как ты думаешь. Ты ошибочно расставила знаки.

Кастильо озабоченно посмотрел на Иден. Он почувствовал, как из‑за слабости и недостаточности улик это дело может рухнуть, еще так и не раскрутившись. Все‑таки Кастильо не мог промолчать.

— Чем ты докажешь правоту своих слов? Я думаю, что обвинения свидетельницы Иден Кэпвелл достаточно серьезны для того, чтобы ты мог просто отмахнуться от них и оставить без внимания. Мне бы все‑таки хотелось услышать конкретные объяснения.

Тиммонс широко улыбнулся.

Это была победоносная улыбка человека, у которого есть средства для того, чтобы отразить удар врага.

— Подождите здесь, — сказал Кейт, обращаясь к Крузу и Иден.

— Где — «здесь»? — спросил Круз.

— Здесь, прямо в этой комнате. Подождите одну минуту.

Круз перекинулся подозрительными взглядами с Иден.

— Для чего?

— Не бойтесь, не бойтесь. Я не убегу, — рассмеялся Тиммонс — Подождите здесь буквально одну минуту. Я сейчас вернусь. Договорились?

С этими словами он быстро вышел из комнаты, оставив Иден я Круза наедине.

Когда дверь за ним закрылась, Иден недоуменно пожала плечами.

— Ты ему веришь?

Кастильо с латиноамериканской экспрессивностью взмахнул руками:

— Очень красиво, очень! У меня такие железные доказательства и неопровержимые улики, что хоть сейчас могу посадить в тюрьму окружного прокурора.

Иден удивленно посмотрела на Кастильо.

— Что ты хочешь этим сказать?

Тот принялся возбужденно расхаживать по комнате.

— Я хочу сказать, что от твоих старании только вред.

— А я не согласна! — воскликнула она. — По–моему, это достаточно серьезные улики для того, чтобы ты мог что‑то предпринять.

Круз удрученно помотал головой.

— Да, нет же, нет! Все это полная ерунда! У тебя нет никаких конкретных доказательств.

Иден недоуменно пожала плечами.

— Но, по–моему, это вполне конкретные доказательства — сапоги из змеиной кожи.

Круз тяжело вздохнул.

— Как они хоть выглядели? Иден на мгновение задумалась.

— Ну, такие, с полосками… Белого цвета. Остроносые. Ковбойские…

— И все?

Иден снова задумалась, мучительно пытаясь припомнить хотя бы еще одну характерную делать. К сожалению, ей не удалось этого сделать.

— Да, нет по–моему, больше ничего, — пожав плечами сказала она. — Правда, они были очень большого размера.

Круз сокрушенно отвернулся.

— Да, не густо, — сдержанно сказал он. — Подумай еще хорошенько. Может быть ты заметила какую‑нибудь другую характерную особенность. Что же еще в его внешности тебе было видно из твоего несчастного шкафа?

Иден обиженно скривила губы.

— Нет. Я видела только эти ковбойские сапоги из змеиной кожи через узкую щелочку внизу.

Кастильо снова вспыльчиво взмахнул руками.

— Какая глупость, глупость! У нас ничего нет! Даже хуже того…

Иден с недоумением посмотрела на Кастильо.

— Почему хуже?

Он сокрушенно отмахнулся.

— Потому что, сначала выдвинув обвинения, ты теперь даешь возможность окружному прокурору замести следы, даже если он в чем‑то замешан. Неужели ты этого не понимаешь?

Иден гордо вскинула голову.

— Я все равно узнала гораздо больше, чем ты. Так что, вместо того, чтобы ругаться, ты бы лучше поблагодарил меня за то, что я сделала.

Кастильо пренебрежительно воскликнул:

— Ты бы лучше не совала свой нос куда не следует, от тебя только одни неприятности!

Иден очень не нравился тон, которым с ней разговаривал Круз.

Кастильо постоянно в чем‑то упрекал ее, как будто она была его оперативным работником и не выполняла своего задания. Ведь, в конце концов, Иден поступала по собственной инициативе и не ожидала никакой благодарности за это. Однако, столь несправедливые обвинения в излишне неоправданном любопытстве со стороны Кастильо вызывали у нее вполне естественное желание защититься, как и у любого человека.

— Я знаю, почему ты нервничаешь, Круз, — сказала она.

Кастильо внимательно посмотрел на Иден.

— Я смотрю, что ты все знаешь.

Она мстительно улыбнулась.

— Да.

Круз вызывающе посмотрел на Иден.

— Ну, что ж, расскажи. Она сверкнула глазами.

— Круз, ты нервничаешь потому, что я, обыкновенная женщина, которая не принимает абсолютно никакого непосредственного участия в твоей работе, могу сделать за один раз значительно больше, чем ты.

Круз едва сдержался от того, чтобы не сплюнуть от злости.

К сожалению, ему никак не удается убедить Иден в том, что такие авантюристические попытки провести какое‑то частное расследование, найти какие‑то улики и выдвинуть обвинения, в конце концов, обречены на провал. Слишком уж все это было непрофессионально и, говоря честно, глупо.

Только женщина импульсивная и порывистая могла решиться на такое. Иден рисковала жизнью не известно ради чего. И ее улики и доказательства были настолько слабы, что даже при всем желании Круз ничего не мог предъявить окружному прокурору.

Все ее попытки помочь полиции и Крузу в деле разоблачения шайки торговцев живым товаром оказались напрасными.

Круз понимал все это уже совершенно отчетливо. Ему только было обидно от того, что сама Иден этого не понимает или не хочет понимать — скорее всего из простого самолюбия.

Поэтому, выслушав ее объяснения, он разочарованно махнул рукой и опустился на стул в дальнем углу комнаты.

— Ладно. Допустим, что ты права, — обессиленно сказал он. — Подождем, что нам сможет ответить окружной прокурор.

Мейсон откинулся на деревянную спинку скамьи в церкви, отпил немного виски из плоской бутылки, которая стояла рядом с ним.

Джулия потрясенно смотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что Марк мертв?

Мейсон скривился от излишне большого глотка напитка, который сильно обжег ему горло.

Джулия по–прежнему с изумлением смотрела на него. Немного оправившись от последствий неосторожного обращения с крепкой жидкостью, Мейсон осоловело посмотрел в сторону Джулии.

— Ну, что ты смотришь? Я же, кажется, ясно выразился.

Она все так же растерянно хлопала глазами.

— Прости, Мейсон. Я все‑таки не поняла…

Тот пренебрежительно махнул рукой.

— Да, ладно, Джулия. Прекрати. Ты все прекрасно поняла. С Марком Маккормиком покончено… Я отомстил ему за Мэри.

— О, Боже!.. — прошептала она.

Чувствуя как ее охватывает нервное возбуждение, Джулия вскочила со скамьи.

— Неужели ты смог сделать это, Мейсон? Я не могу поверить…

Мейсон удовлетворенно улыбнулся.

— Скажи спасибо, Джулия, что я такой добрый.

— За что я должна тебе сказать спасибо?

Мейсон ухмыльнулся.

— За то, что я такой добрый. Иначе ты последовала бы за Марком Маккормиком.

— Ты не сделал бы этого.

— Да. Как видишь, я пожалел тебя.

Джулия растерянно огляделась по сторонам.

— Там… Твой отец… Он ждет звонка. Я пойду поищу какой‑нибудь телефон–автомат поблизости.

Джулия бросилась к выходу из церкви, оставив Мейсон я сидеть одного на деревянной скамье посреди просторного зала под сводами церкви.

Он еще раз приложился к бутылке и почувствовал как силы начинают покидать его.

Бессильная слеза прокатилась по его щеке и упала на отворот пиджака.

На Мейсона нахлынула волна такой глубокой тоски, уныния и одиночества, что он едва не разрыдался.

В этот момент он снова увидел перед собой лицо Мэри. Но это было уже не прежнее видение, явившееся ему рядом со свечами алтаря.

Это скорее было просто воспоминание о прежнем видении. Он вспомнил, как Мэри повторила придуманный им девиз: «Не о чем не жалей, никогда не забывай». Мейсон всхлипнул и пробормотал:

— Я никогда не забуду о тебе, Мэри.

Ему показалось, что Мэри продолжает говорить. Он услышал слова: «Но мне показалось, что ты продолжаешь себя винить…»

Мейсон вдруг понял, что это не просто видение — это действительно дух Мэри, опустившийся к нему с небес во второй раз.

— Да. Я виню себя в этом, — удрученно сказал Мейсон. Слезы сами собой катились по его щекам. Он даже не замечал их.

— Ты не виноват, Мейсон, — сказала она. — Ты ничего не мог сделать. Возьми себя в руки. Продолжай жить и не позволяй горю целиком поглотить тебя. Живи так, как ты жил, когда мы познакомились. Ты же сильный. Я верю в тебя…

Она улыбнулась. Мейсон сглотнул слезу.

— Я постараюсь, Мэри. Я постараюсь…

Спустя несколько мгновений все исчезло. Видение растворилось во мраке.

— Не уходи, Мэри, — попросил Мейсон. — Побудь со мной…

Он осекся, услышав за своей спиной еле различимый звук шагов.

Оглянувшись, он увидел Джину Кэпвелл.

Увидев его опухшее, небритое лицо с огромными мешками под глазами и рано появившимися морщинами, она покачала головой.

— Мейсон, Мейсон… Ты очень плохо выглядишь.

Увидев Джину рядом с собой, он мгновенно взял себя в руки и своим обычным задиристым тоном произнес;

— Ты что здесь делаешь, Джина? Что тебе надо?

На мгновение задержавшись возле Мейсона, Джина направилась к столику с горевшими на нем свечами.

— Я пришла поставить свечку Мэри, — объяснила Джина.

Мейсон удивленно посмотрел вслед Джине.

— Вот как? — хмыкнул он.

— Да, — спокойно сказала Джина. — Я очень переживаю, что ее больше нет. Она была замечательной женщиной.

С этими словами Джина достала из сумочки несколько монет, положила их в небольшую жестяную коробочку, предназначенную для сбора оплаты за свечи. Вытащила из‑под столика длинную свечу и зажгла ее.

— Оставь меня в покое, Джина.

Она повернулась к нему со свечой в руках.

— Я сочувствую тебе, Мейсон. Я понимаю, как тебе тяжело. И помни, если тебе понадобится помощь и сочувствие, не стесняйся, звони мне.

Он угрюмо опустил голову.

— Времена, когда я мог обратиться к тебе за помощью, Джина, давно прошли, — глухо сказал Мейсон. — Так что можешь на это не рассчитывать.

Эти слова ничуть не смутили ее. Поставив свечку на столик, она спокойно повернулась к Мейсону.

— Никогда не говори никогда. Все может вернуться на круги своя. Думаю, что было бы глупо это отрицать.

Мейсон скривился.

— Такое может произойти только в одном случае…

Джина напряженно подалась вперед.

— Каком?

Мейсон поджал губы.

— Только, если ад замерзнет и черт наденут коньки, вот когда.

Тем не менее, Джину не смутило и это откровенное заявление. В ее ответных словах не прозвучало даже тени сожаления.

— Я не слышала этого, Мейсон, — спокойно сказала она. — Я понимаю, как тебе сейчас горько.

Он уныло поскреб себя по небритой и жесткой, как наждачная бумага, щеке.

— Единственное, чего я хотел — это уединение и покой, — словно жалуясь какому‑то невидимому собеседнику, сказал Мейсон. Тон его речи был таким же унылым, как и выражение лица. — Я надеялся найти все это здесь, в этой тихой церквушке. А тут, оказывается, какой‑то проходной двор… И еще ты со своим желанием утешить меня.

Джина состроила обиженное лицо.

— Хорошо я пойду, но прежде я хотела бы дать тебе один совет.

Мейсон вызывающе откинулся на спинку скамейки.

— А что можешь посоветовать мне ты, Джина? — гордо заявил он.

Она подошла поближе.

— Мой совет очень прост — перестань громко разговаривать сам с собой в общественных местах. Это добавляет дополнительные весьма любопытные краски к твоей и без того яркой репутации.

Покидая церковь, Джина на мгновение остановилась возле скамьи, где развалившись сидел Мейсон и положила руку ему на плечо.

Он медленно поднял голову и так мрачно посмотрел на нее, что она словно обжегшись тут же отдернула руку и поспешно вышла из церкви.

В дверях Джина столкнулась с Джулией Уэйнрайт.

Женщины смерили друг друга выразительными взглядами, после чего Джулия направилась к Мейсону.

— Что‑то ты быстро вернулась… — угрюмо сказал он, поворачиваясь к ней.

Смущенно опустив глаза, она подошла к нему и тихо сказала:

— Отец просит вернуться тебя домой.

Мейсон недоверчиво хмыкнул.

— Это он сам тебе такое сказал?

Джулия присела рядом с ним на скамью.

— Да, я только что разговаривала с ним по телефону. Не скрою — мне бы хотелось, чтобы ты выполнил его просьбу.

Он покачал головой.

— Вряд ли я смогу это сделать.

— Я понимаю тебя.

Джулия протянула к Мейсону руку и взяла его за запястье.

— Пойдем, Мейсон. Давай я помогу тебе.

Он посмотрел на нее полными тоски глазами.

— Ладно, я сам.

Мейсон взял недопитую бутылку виски и поднялся. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и повернулся к Джулии.

— Но ты можешь помочь мне в другом.

Она предупредительно подалась вперед.

— Да, конечно. Что я могу для тебя сделать?

Мейсон низко опустил голову.

— Я хочу позвонить. У тебя не найдется монетки?

Джулия недоуменно пожала плечами.

— Но ты можешь позвонить из дома.

Мейсон отрицательно покачал головой.

— Нет, мне нужно сейчас.

Она некоторое время колебалась, а затем махнула рукой.

— Хорошо. Значит идем к телефону звонить. А потом, после этого, ты поедешь домой. Договорились?

Мейсон хмуро кивнул.

Джулия взяла его под руку и они вместе зашагали к выходу из церкви.

Походка Мейсона была старческой, сгорбленной. Он едва переставлял ноги.

Последние слова Иден звучали для Круза оскорбительно. Однако, сейчас не это волновало его. Он разочарованно сказал:

— Иден, дело не в том, что ты смогла что‑то узнать и не в том, что я оказался посрамленным.

— А в чем же? — язвительно сказала она.

Круз смутился.

— А если окружной прокурор прав? Если действительно проходит какая‑то тайная операция? Ты ведь ее могла сорвать.

Иден удивленно подняла брови.

— Ты что, веришь тем сказкам, которые рассказывает тебе Тиммонс? С каких это пор? Ты что, забыл свои собственные слова о том, что ему нельзя верить?

Круз подавленно молчал.

В этот момент дверь в комнату открылась и на пороге вновь показался окружной прокурор. Тиммонс радостно улыбался.

— Ладно, ребята, вам сейчас прядется сделать небольшой перерыв в своем приятном разговоре, — насмешливо сказал он. — Отвлекитесь на минутку.

Круз и Иден как по команде повернулись к дверям.

— Что ты задумал? — враждебно произнес Круз.

— Я сейчас хочу спросить у Иден. Не эти ли сапоги она видела у меня в квартире и в гараже на Рэдблафф–Роуд?

С этими словами он жестом подозвал человека, который стоял за дверью. И тот медленно вошел в комнату.

Это был молодой бандит, который сидел рядом с водителем в микроавтобусе.

На нем были такие же сапоги из змеиной кожи, как на человеке, который приходил в квартиру Тиммонса.

Иден бросила на бандита уничтожающий взгляд и уверенно сказала:

— Да. Это он держал меня на мушке возле фургона и угрожал расправой.

Тиммонс радостно потер руки.

— Ну так вот. Знакомьтесь — это Хуан Мазар. Сотрудник иммиграционной службы США. В качестве тайного агента он внедрился в шайку промышлявшую переправкой нелегальных рабочих из Мексики. Его целью было помочь нам в борьбе с этими бандитами.

После того как Тиммонс представил его, Мазар кивнул головой.

В свою очередь окружной прокурор представил ему тех, кто находился в комнате.

— Это — полицейский инспектор Круз Кастильо, это — Иден Кэпвелл.

Они смущенно кивнули. Тиммонс победоносно продолжал.

— Хуан Мазар приходил ко мне домой специально для того, чтобы получить инструкции для дальнейших действий. Мы очень долго работали, чтобы внедрить его к ним.

Кастильо понял, что сейчас в очередной раз его ждут неприятности. Так оно и оказалось.

— Мы были очень близки к разоблачению этой шайки, — улыбаясь сказал окружной прокурор. — Однако твое вмешательство, Иден, все поломало. Теперь мы не сможем послать его обратно.

Круз и Иден стояли перед окружным прокурором словно нашкодившие школьники.

Кастильо решил, что нужно сказать хотя бы несколько строк в защиту Иден. Он посмотрел на Тиммонса и нерешительно произнес:

— Ты не можешь отрицать, Кейт, что у Иден были добрые намерения.

Иден гордо вскинула голову.

— Простите, — вызывающе сказала она, обращаясь к Кастильо. — Не надо отвечать за меня. Я сама могу ответить.

Она снова повернулась к Тиммонсу.

— Я приношу свои извинения за то, что помешала вам в проведении вашей операции.

Тиммонс милостиво кивнул.

— Слава Богу, что осталась в живых. Но больше не лезь в глаза полиции.

Иден смущенно потупилась.

— Хорошо, я больше не буду.

Посчитав такое завершение неприятно начавшегося вечера вполне достойным для себя, Тиммонс снисходительно улыбнулся.

— Ну, ладно. На сегодня, думаю — достаточно. Пора домой, а то, что‑то вечер затянулся.

Сейчас он чувствовал себя победителем. Ему вполне ловко удалось ускользнуть от обвинений и подозрений. А потом можно было проявить и милосердие — пощадить личные чувства Круза.

Однако, мгновение поразмышляв над этим Тиммонс решил безжалостно добить противника.

— Я с удовольствием отвезу Иден домой, — нагло заявил он.

После всего того, что за этот вечер пришлось испытать Кастильо это было достаточно сильным ударом.

Однако Круз попытался не подать вида.

— Хорошо, — спокойно сказал он. — Думаю, что Иден сама не будет возражать. Тиммонс повернулся к двери.

— Ну вот и договорились. А сейчас с вашего разрешения мы с Хуаном вас покинем. Всего доброго.

Они вышли из кабинета. Завернув за угол, Тиммонс и Мазар остановились.

Окружной прокурор хлопнул Хуана по плечу.

— Отлично, ты справился со своей ролью сотрудника иммиграционного управления на пять баллов.

Тот молча вытянул вперед руку.

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ними никто не наблюдает, Тиммонс полез во внутренний карман своего пиджака и достал оттуда конверт, который положил в раскрытую ладонь Мазара.

— Как и договорились, — негромко сказал Тиммонс. — Можешь не пересчитывать.

Мазар усмехнулся.

— Деньги счет любят.

С этими словами он полез в конверт и принялся бегло пересчитывать пачку вложенных туда купюр.

Убедившись в том, что Тиммонс не надул его, он спрятал деньги в карман джинсов.

— Ну вот и хорошо.

Тиммонс недовольно поморщился.

— Ты мог бы мне поверить и на слово. По–моему, я тебя никогда не подводил.

Мазар усмехнулся.

— Однажды ты помог мне. Теперь я выручил из беды тебя. Будем считать, что мы квиты. Спасибо.

Тиммонс немного помолчал, разглядывая собеседника.

— Ты знаешь, — через несколько мгновений сказал он. — У тебя отличное лицо. Честное. Но больше в Санта–Барбаре видеть я его не хочу. Ты понял меня?

Иден недовольно повернулась к Крузу.

— Спасибо за то, что хотел помочь мне. Но я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Я могу постоять за себя сама.

Круз сокрушенно развел руками.

— Прости, я не хотел. Это как‑то само собой сорвалось с языка. Надеюсь, ты не обижаешься?

Иден остановилась у окна и сложив руки на груди оправдывающимся тоном сказала:

— Ведь я хотела тебе помочь… Только и всего. Кастильо кисло улыбнулся.

— Я знаю.

Иден бросила подозрительный взгляд на дверь и понизив голос произнесла:

— Хочешь знать мое мнение?

Крузу передалась ее подозрительность. Он тоже оглянулся на дверь и заговорщицким шепотом сказал:

— Да.

Она несколько мгновений помолчала прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, но из коридора не доносилось ни единого звука.

Тогда Иден сказала:

— Я думаю, что здесь творятся какие‑то непонятные дела…

Круз разочарованно вздохнул.

— Ты хочешь знать мое мнение? — сказал он. — Я думаю, что Тиммонс прав.

Иден упрямо мотнула головой.

— Круз, ты ошибаешься.

Кастильо попытался убедить ее в обратном.

— Если в этом деле заняты сотрудники иммиграционного управления, которые работают в качестве тайно внедренных агентов, то нам, простым полицейским, они имеют право об этом и не говорить. Лишь окружной прокурор может быть в курсе их дел. Так что на этот раз, думаю, мы ошиблись.

Иден, не скрывая возмущения, воскликнула:

— Ты что, Круз, неужели ты веришь всему, что он говорит?

Кастильо нахмурился.

— А ты хочешь сказать, что есть вполне достаточные доказательства для того, чтобы убедить меня в обратном?

Иден капризно дернула плечами.

— Ну, не знаю… Что же ты теперь собираешься делать?

Кастильо задумчиво прошелся по комнате.

— Я пока не готов ответить на этот вопрос, Иден, — сказал он. — Зато, я знаю, что нужно сделать тебе.

— Что же?

— Ты должна поехать домой и хорошенечко проспаться.

— Я не устала, — снова капризно заявила она. Круз обалдело посмотрел на нее.

— Как это не устала? После всего, что с тобой случилось за сегодняшний день и вечер, ты не устала? Что ты еще собираешься делать?

Она, поддавшись его примеру, принялась расхаживать по комнате из угла в угол.

— Не устала я потому, что у меня нервы на взводе… Неужели тебе не понятно, как чувствует себя человек в такой ситуации?

— От чего же. Вполне знакомое чувство.

— Вот поэтому я поеду в ресторан и еще поработаю.

Круз пожал плечами.

— Что ж, ладно. В таком случае я отвезу тебя на своей машине.

Он подался чуть вперед, чтобы взять ее за руку. Однако, Иден, к его удивлению, отстранилась.

— Спасибо. Я очень польщена вниманием ко мне со стороны окружного прокурора Тиммонса и полицейского инспектора Кастильо, но лучше будет если я возьму какую‑нибудь другую машину. Круз поморщился.

— Иден, не ладо. Не делай глупостей.

Но она решительно вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Однако, будучи знакомым с характером Иден, Круз понимал, что сейчас нет ни малейшего смысла возражать ей либо бежать за ней вслед, пытаясь уговорить.

Несколько минут Кастильо нервно расхаживал по комнате, пока, наконец, не решил позвонить к себе на работу.

На службе в этот момент находился лишь его помощник Том, услышав его голос, Круз сказал:

— Привет, Том. Как у нас дела? … Что? … Мейсон Кэпвелл? … Еду.

Он бросил трубку и метнулся к выходу.

То, что он услышал привело его в состояние еще более сильного нервного возбуждения. Если это правда, то Санта–Барбара станет свидетелем самого громкого и шумного скандала за последние несколько лет. И снова это связано с семейством Кэпвеллов.

 

ГЛАВА 3

Мейсон устраивает небольшой розыгрыш. Чистосердечное признание облегчает вину. Навязчивое внимание Кейта Тиммонса к Иден Кэпвелл остается без ответа. Джина Кэпвелл продолжает плести интриги. Августа Локридж проявляет неподдельный интерес к делам бывшего мужа.

Джулия посадила Мейсона в машину и направила автомобиль к дому СиСи Кэпвелла.

Всю дорогу Мейсон молчал, лишь иногда отхлебывал из бутылки по небольшому глотку виски. На вопросы Джулии он не отвечал, а лишь мрачно усмехался.

В конце концов, он не выдержал и сказал:

— Джулия, если тебе очень хочется поговорить, то давай поговорим в более спокойной обстановке. Хотя, мне кажется, что разговаривать нам не о чем. Марка больше нет.

Все проблемы, связанные с его пребыванием в этом городе я уже решил. Думаю, он больше никому не сможет причинить вреда, по крайней мере, такого как причинил Мэри, — губы Мейсона задрожали и он снова умолк.

Джулия поняла, что спрашивать сейчас его о чем‑либо бесполезно. Скорее всего он разговорится, если они с СиСи хорошенько на него надавят.

А пока Джулия гнала машину вперед.

Когда автомобиль остановился возле дома Кэпвеллов, Мейсон выбрался из машины и шатаясь поплелся к двери.

Дрожащей рукой он пытался найти кнопку звонка. Наконец, ему это удалось, он попытался нажать и промазал.

Так он стоял, упершись головой в дверной косяк, пока не подошла Джулия и не завершила начатую Мейсоном операцию.

Дверь открыл СиСи. Вид у него был крайне встревоженный.

— Мейсон, где ты пропадал? — воскликнул он. — Мы уже собирались звонить в полицию.

Мейсон с трудом оторвал голову от спасительной опоры и заплетающимся языком промямлил:

— Только этого мне не хватало. Полиция‑то здесь при чем? Я не хочу иметь ни каких дел с полицией. Особенно, после того, что произошло сегодня.

СиСи всплеснул руками.

— Но мы ведь не знаем, что произошло сегодня. Ты толком нам ничего не рассказал. Может быть, нам стоит поговорить вначале в узком семейном кругу?

Мейсон осоловело посмотрел на Джулию.

— Ее ты тоже относишь к членам нашей семьи?

СиСи поморщился.

— Джулия помогла разыскать тебя. Если бы не она, то сейчас ты скорей бы всего отдыхал под присмотром какого‑нибудь дюжего полицейского в участке и слушал вопросы инспектора.

Мейсон усмехнулся.

— Я думаю, это у меня еще впереди.

СиСи еще шире распахнул дверь.

— Может ты войдешь?

Мейсон махнул рукой.

— Ладно, куда от вас денешься!

Джулия, которая стояла позади Мейсона, участливо спросила:

— Мейсон, тебе помочь?

Он отмахнулся.

— Вы ошибаетесь, если считаете, что я нахожусь во в невменяемом состоянии. Войти в свой бывший дом Я смогу как‑нибудь и без провожатых.

Тело Мейсона давало сильный крен в разные стороны, пока он шагал к расположенному в дальнем углу гостиной дивану.

Наконец, оказавшись возле него, Мейсон упал на мягкие подушки и с наслаждением простонал:

— Как приятно, наконец‑то, отдохнуть!

СиСи проводил его укоризненным взглядом, а спустя пару секунд пригласил Джулию присесть на стулья, расположенные напротив дивана.

Им пришлось подождать несколько минут, пока Мейсон придет в себя.

Мейсон сидел с закрытыми глазами, запрокинув голову, но сильные руки крепко сжимали бутылку с плескавшимся на дне виски.

Наконец, он открыл глаза, и сквозь мутную пелену посмотрел на отца и Джулию, которые были полны внимания и ожидали его объяснений.

— Что!? Что такое? Что вы на меня так смотрите?

СиСи и Джулия переглянулись. Первой разговор начала Джулия.

— Мы хотим тебе помочь Мейсон. Но для этого, ты должен рассказать нам с СиСи, что произошло. Что вообще произошло? Ты можешь сейчас хоть что‑нибудь рассказать? Мы очень беспокоимся.

Не говоря ни слова, Мейсон опять потянулся к бутылке, но внезапно его что‑то остановило. Прищурив один глаз, он внимательно посмотрел в бутылочное горлышко, но внезапно, видимо, передумал пят» и снова обратил непонимающий взгляд к СиСи.

— Мы хотим помочь тебе, — нахмурился СиСи. Он явно нервничал.

— Ты должен рассказать нам, что произошло.

Мейсон скривился.

— Джулия, я ведь тебе уже обо всем сказал, или ты меня плохо поняла?

Джулия развела руками.

— То, что ты сказал, абсолютно не проясняет ситуацию.

Мейсон заерзал на подушках, наморщился, озадаченно вытянув губы.

— Вот как? Ну ладно, для особо непонятливых повторяю по буквам: Марку пришел ф–и-н–и-ш. Финиш, конец — понимаешь?

Глаза Джулии расширились

— Что ты понимаешь под этим словом? — как бы прислушиваясь к Мейсону, произнесла она.

Мейсон хмыкнул.

— Ты что, не знаешь английского слова «конец»? Ладно, напомню по латыни…

Он напрягся, сморщил лоб, очевидно, пытаясь вспомнить латинское слово, соответствующее английскому слову «конец», но так я не смог этого сделать.

Махнув рукой, он безразлично сказал:

— А, ладно. Я, думаю, вы и так поймете. Конец ему, конец… А Вспомнил! Только это не из латыни, а из Шекспира, кажется: «…Он кормит червей…»

СиСи, осуждающе посмотрел на сына, и тяжело вздохнул.

— Мейсон, судя по нашим с тобой разговорам сегодня вечером, у меня сложилось такое впечатление, что ты не в своем уме.

Мейсон равнодушно отвернулся от отца, проигнорировал это заявление.

Чтобы Мейсон окончательно не умолк, Джулия горячо заговорила:

— Мейсон, ты ничего толком так и не сказал. Ты говоришь серьезно или шутишь? Мы никак не можем понять этого.

Джулия была возбуждена и жестикулировала руками.

От ее слов Мейсон скривился, словно подавился шкуркой лимона. Он пожевал губами и ответил спустя несколько минут.

— Вполне…

Джулия еще больше возбудилась.

— Но, что же ты сделал? Почему ты молчишь? Ведь рано или поздно тебе придется рассказать. Лучше скажи сначала нам, чем полиции.

Мейсон снисходительно улыбнулся.

— Да, перестаньте, наконец, угрожать мне полицией. Мне совершенно нечего скрывать — на спусковой курок нажал я.

СиСи не выдержал и вскипел.

— Послушай, Мейсон, что ты несешь? Это же полная глупость, какой‑то абсурд. Мейсон, ты понимаешь, где ты находишься и с кем разговариваешь?

Мейсон удивительно спокойно отреагировал на слова отца.

— Разумеется, — прохладно сказал он, — я сижу у тебя дома и разговариваю с тобой и Джулией. Ты удовлетворен?

СиСи в изнеможении опустил голову.

— Ты несешь какую‑то чушь, Мейсон, — тяжело вздохнув, сказал он, — это же полный абсурд. Мейсон охотно согласился.

— Да, это абсурд, — спокойно сказал он, — я бы даже сказал — черный юмор. Хотя, Марку было не смешно, когда он смотрел на дуло пистолета, который я держал в руке.

Джулия вскочила со стула.

— Ты его застрелил!?

Мейсон растянул губы в удовлетворенной улыбке.

— Наконец‑то, до вас дошло.

У СиСи едва не отвалилась челюсть.

— О, боже… Марк… — едва слышно произнес он.

Мейсон усмехнулся.

— Вот, вот. И, знаешь, что забавно, отец? Марк сказал та же самые слова. Удивительно, как в критические моменты разные люди вспоминают бога. Он тоже плел мне что‑то про грех, про то, что так делать нельзя, что за все я отвечу перед богом. А я и не знал, отец, что у вас с Марком столько общего. Наверное, даже больше, чем со мной,

СиСи схватился за виски.

В его голове стучало так, словно по ней били молотками, словно дико повышалось давлений. Потирая виски руками, он сокрушенно сказал:

— Черт побери, в таком случае нам надо спешить. Нам нельзя засиживаться здесь.

У Джулия испуганно расширились глаза, она взглянула на СиСи.

— Что вы собираетесь делать?

СиСи ответил ей укоризненным взглядом:

— Но не сдавать же его в полицию, в конце‑то концов.

Мейсон расслабленно откинулся на спинку дивана.

— Интересно, что я сейчас услышу? — пробормотал он, — неужели, мой папочка решил позаботиться о своем непутевом сыне?

СиСи пропустил эту колкость мимо ушей, а на повторный вопрос Джулии ответил:

— Надо срочно отправить его из города. В противном случае, ему не избежать тюрьмы.

Мейсон скептически буркнул.

— Интересно, как ты собираешься это сделать? Запаковать меня в чемодан и отправить багажным экспрессом в Лос–Анджелес? Или, может быть, достать мне фальшивые документы?

СиСи мрачно произнес

— В этом пока нет необходимости, а пока я возьму тебе билеты на автобус.

Мейсон усмехнулся.

— Как трогательно, ты хочешь помочь мне сбежать.

Боюсь, что слишком поздно. Джулия проявила нетерпение:

— Что ты имеешь в виду, Мейсон? Ты наделал еще каких‑нибудь глупостей?

Тот пожал плечами.

— Думаю, что полиция уже едет сюда.

СиСи ни минуты не колебался.

— В таком случае, мы спрячем тебя, а потом вывезем.

Мейсона это развеселило, он снова поднес бутылку к глазам, посмотрел, и на сей раз немного выпил Джулия мерила шагами комнату. Руки ее не находили покоя.

СиСи внимательно смотрел на сына, ожидая бол подробных объяснений.

Мейсон уже пил не морщась, словно в бутылке был не сорокаградусный напиток из злаков, а обыкновенная пепси–кола.

Очевидно, алкоголь уже не действовал на него. Смакуя напиток и причмокивая губами, он, наконец сказал:

— Я, конечно, должен тебе сказать огромное спасибо, отец, за такую самоотверженную заботу обо мне.

Однако, думаю, что это напрасно. СиСи передернул плечами.

— Но почему, почему? Расскажи, что за глупости ты еще натворил.

Мейсон равнодушно отмахнулся.

— Больше я ничего не натворил, как видишь. Ведь и ты, и Джулия находитесь здесь вместе со мной. Хотя, не скрою, я хотел поступить с вами как с Марком Маккормиком. Однако, все, что ты делаешь, отец, напрасно.

Тут Джулия не выдержала, она подскочила к Мейсону и взвизгнула.

— Прекрати говорить загадками, ты скоро доведешь нас до инфаркта.

Глядя из–подо лба, Мейсон почесал лоб и, философски заметил:

— Как это говорится в пословице: не спрячешь трех вещей — убийство, дым и… Короче говоря, и еще что‑то, сейчас уже не помню, что.

Наконец, терпение СиСи лопнуло.

Больше не заботясь о приличиях, он заорал:

— Прибереги свои идиотские пословицы для необитаемого острова, на который мы тебя отправим. Будешь развлекаться ими там.

СиСи бросился к телефону, расположенному на столе при входе в гостиную.

И тут Мейсон проявил необычайную для его состояния прыть.

Он быстро вскочил с дивана и подошел к СиСи.

— Я тронут твоей заботой, отец, — сказал он, — честно говоря, я не ожидал такого. Я думал, что ты с совершенным хладнокровием бросишь меня на съедение волкам.

СиСи набрал номер и приложил трубку к уху. Пока на другом конце линии не ответили, он тяжело дышал. В ожидании ответа, он сказал Мейсону:

— Знаешь, сынок, мы с тобой никогда не понимали и, похоже, никогда не поймем друг друга. Мы всегда разговаривала словно на разных языках. Хотя, вроде бы, принадлежим к одной нации.

В трубке, по–прежнему, раздавались длинные гудки. СиСи выругался:

— Черт, никто не отвечает. Но поднимите же трубку, хоть кто‑нибудь.

Так и не дождавшись ответа, он в сердцах ударил по рычагу телефонного аппарата.

— Надо же такому случиться, именно, в этот момент никого нет, — расстроенно сказал он.

Не успел СиСи положить трубку телефона, как раздался звонок в дверь.

Джулия едва заметно вздрогнула.

Заметив ее испуг, Мейсон спокойно констатировал:

— Отец, ты можешь больше не нервничать. Я слышу, как длинная рука правосудия тянется к нашей дверной ручке.

СиСи стоял растерянно у телефона, кусая губы.

— Давай, давай иди! — ободряющим тоном сказал Мейсон, — они ждут. Не надо заставлять их нервничать. Кто знает, что после этого взбредет им в голову. Еще начнут двери ломать.

Звонок повторился снова.

Растерянно осмотревшись по сторонам, СиСи отправился открывать.

На мгновение задержавшись перед дверью, он снова посмотрел на Мейсона.

Тот стоял посреди гостиной гордо вскинув голову, словно итальянский революционер середины прошлого века, за которым явился наряд австро–венгерской полиции.

Сейчас с него можно было бы писать картину под названием «Арест агитатора».

СиСи, наконец‑то, решился и резко рванул на себя дверную ручку.

На пороге, играя желваками, стоял Круз Кастильо.

— Ага, — радостно воскликнул Мейсон, — как я и предполагал — это полиция.

Кастильо вошел в дом и застыл у порога. Поза его была напряженной.

— Здравствуйте, мистер СиСи.

Поздоровавшись с хозяином дома, полицейский инспектор уставился на Мейсона, который, ерничая, шагнул ему навстречу и широко распахнул руки,

— Что ж, господин инспектор, забирайте меня, я весь ваш, целиком с потрохами. Не стоит даже раздумывать.

СиСи поспешно отмахнулся от сына.

— Круз, не обращай на него внимания, он просто спятил, — голосом, в котором явно угадывалась дрожь, сказал Ченнинг–старший. — Чем я могу помочь тебе?

Но Мейсон не унимался.

— Ну арестуйте меня, арестуйте меня, инспектор, — восклицал он, патетически вздымая к небесам руки. — Вам понятно? Делайте свое дело, — СиСи безнадежно посмотрел на Кастильо.

Поджав губы, Круз пристально посмотрел на Мейсона.

В глазах его сверкала, плохо скрываемая ярость.

— Пожалуй, ваш сын прав, — сказал он, обращаясь к СиСи.

Джулия перепуганно высунула голову из‑за плеча Мейсона.

— Что это значит, инспектор?

Кастильо шагнул навстречу Мейсону.

— Это значит, что я приехал его арестовывать.

Мейсон удовлетворенно кивнул головой.

— Да, меня надо арестовать за убийство.

СиСи снова нетерпеливо махнул рукой.

— Помолчи, Мейсон.

Обернувшись к Кастильо, СиСи спросил:

— Так в чем же дело, инспектор? Что произошло?

Но Мейсон не унимался.

— Он приехал арестовать меня за убийство Марка Маккормика.

СиСи, с плохо сдерживаемой яростью, заорал:

— Да, заткнись ты, Мейсон. Дай мне выслушать инспектора.

Круз кивнул.

— Это действительно так.

СиСи стал терять самообладание. Его жесты стала какими‑то ломаными и неестественными,

— Но ведь у тебя нет против него улик Круз, — без особой надежды в голосе, сказал он.

В разговор снова вступил Мейсон.

— Да есть у него улики, есть. Да, еще какие, — с какой‑то непонятной мстительностью, сказал он.

Круз едва разжал губы, чтобы сказать:

— Мейсон хочет во всем признаться. Он сам позвонил в полицию и заявил, что намерен явиться с повинной.

СиСи тяжело вздохнул.

— Послушай, Круз. Я еще раз прошу тебя не обращать внимания на его слова. Посмотри на него, ведь он в стельку пьян. Убит горем, сам не понимает, что делает и, что говорит. Он не может нести ответственности за свои слова. По крайней мере, сейчас

Но все попытки СиСи оправдать собственного сына в глазах полиции были напрасны — Мейсон страстно желал произвести впечатление, даже не столько на Кастильо, сколько на собственного отца.

Он подошел поближе к инспектору и, сунув руку в карман, сказал:

— Вуаля.

В следующее мгновение все присутствующие в доме увидели в руке Мейсона сверкающий никелем пистолет.

Подражая героям боевиков, Мейсон дунул в ствол и сказал:

— Вот дымящийся пистолет, правда, дым уже не идет, но ствол еще теплый. Я отдаю его в руки правосудия как орудие убийства, — он протянул пистолет Крузу Кастильо.

Крузу пришлось достать из кармана платок, чтобы не испортить отпечатки пальцев, которые, возможно бы, послужили вещественным доказательством.

Завернув пистолет в платок, он осторожно положил его в нагрудный карман.

Все происходившее сейчас в доме Кэпвеллов напоминало классическую немую сцену.

Джулия и СиСи перепуганно смотрели на полицейского инспектора. Тот, плотно сжав губы, сверлил взглядом Мейсона.

А главный виновник событий сегодняшнего вечера отвечал ему спокойным взглядом, лишь едва пошатываясь.

Кроме него, никто из присутствующих не знал, что являются свидетелями грандиозной мистификации

Окружной прокурор, лениво засунув руки в карманы, вошел в вестибюль ресторана «Орион Экспресс».

Несмотря на поздний вечер, здесь было довольно многолюдно. Когда он посмотрел на стойку бара, брови его удивленно поднялись.

Походкой в развалку он направился к сидевшей там Иден Кепвелл.

Она хмуро водила пальцем по стенке, стоявшего перед ней на стойке бара, бокала, когда позади ее раздался знакомый голос:

— Так, так, вот значит, где мы. Она даже не оглянулась.

Тиммонс уселся на свободный стул рядом с ней и издевательским тоном воскликнул:

— Вот уж кого не ожидал здесь увидеть. Ведь это же Ненси Дрю из Санта–Барбары. Наверное, наша доблестная предводительница скаутов совершила свой очередной подвиг и теперь заслуженно отдыхает после трудового дня.

Она демонстративно отвернулась.

— Вообще‑то, это мой ресторан, — глухо сказала Иден, — а вот, что здесь делаешь ты, мне совершенно не понятно.

Тиммонс растянул рот в жизнерадостной улыбке.

— А я вот решил пропустить стаканчик, другой, пока твое заведение не закрылось.

Иден почувствовала глубочайшую неприязнь к этому человеку.

То есть, нечто подобное она испытывала к нему всегда.

Но на этот раз, после того, как ее планы закончились в пустую, она уже не собиралась скрывать свое недружелюбие под маской притворства.

Иден решительно встала из‑за стойки и решительно бросила черев плечо:

— На это у тебя есть еще сорок пять минут.

С этими словами она направилась мимо Тиммонса к двери. Однако, с необычайной прытью, он схватил ее за руку и воскликнул:

— Эй, эй, эй! Куда ты? Что случилось?

Она решительно высвободила руку, отступила на шаг и холодно взглянула на него.

— Извини, что сегодня произошло, — сдержанно сказала Иден.

Тиммонс повернулся на вертящемся стуле я, закинув ногу за ногу, спросил:

— А за что, именно, ты приносишь мне извинения? За все, что между нами произошло или за какие‑то конкретные события?

Ее глаза горели упрямством. Чтобы сдержаться, она вынуждена была опустить голову.

— Я приношу извинения, что подозревала тебя в незаконных действиях, — тихо сказала Иден,

Он широко улыбнулся.

— Не знаю, к сожалению или счастью, но это происходит уже не в первый раз. Можешь не беспокоиться по этому поводу. Я на тебя зла не держу.

Ее холодный тон чуть–чуть смягчился.

— Это правда?

Голос Тиммонса в свою очередь приобрел оттенок сожаления.

— Жаль только, — протянул он, — что из‑за этих твоих выходок между нами ничего не сложилось.

Она покачала головой.

— А на что ты надеялся?

Тиммонс некоторое время с улыбкой смотрел на Иден, а потом, словно опомнившись, сказал:

— Ты очень красивая девушка. Сильная, волевая и абсолютно не предсказуемая. Невозможно даже предположить, что ты выкинешь в следующую секунду.

Иден надменно посмотрела на него.

— Ты считаешь, что это весьма крупный недостаток?

Тиммонс рассмеялся.

— О, нет, нет, боже упаси. Как раз это я считаю огромным женским достоинством. Именно, поэтому я не держу на тебя ни крупицы зла. Поверь.

Неподалеку от Тиммонса и Иден, разговаривавших у стойки бара, в полутьме ресторана мелькнула фигура в темно–зеленом комбинезоне. Это была Джина Кэпвелл.

Делая вид, что ей абсолютно безразлично присутствие рядом окружного прокурора и владелицы ресторана, она осторожно присела у ближнего к стойке бара стола.

Ни Тиммонс, ни Иден не заметили ее.

Иден лихорадочно пыталась сообразить, как ей действовать дальше.

А Тиммонс, похоже, был не прочь восстановить статус–кво в их отношениях.

Не смотря на то, что произошло, он решил не отказываться от своего первоначального намерения завладеть этой женщиной.

Точнее говоря, происшедшие сегодня вечером события даже еще сильнее разожгли в нем страсть и желание.

Действительно, самостоятельность и непредсказуемость суждений и поступков Иден, все больше привлекали его. Он, вполне, был бы удовлетворен, что такая независимая и экстравагантная женщина как Иден, попадет к нему в постель.

Для него сейчас не имело особого значения то, что последние поступки Иден, явно, объяснялись не слишком дружескими чувствами к нему.

Однако, отгоняя от себя мысль о том, что он неприятен этой женщине, Тиммонс объяснял все происшедшее ее излишним любопытством. Именно, поэтому он делал, пусть формальные, но шаги к примирению.

На его лице появилась блуждающая улыбка.

— Знаешь что, Иден, — сказал он, не замечая навострившей уши Джины, — давай выпьем по рюмочке, другой.

Иден равнодушно пожала плечами.

— А, что это даст.

Тиммонс по–прежнему рассеянно улыбался.

— Я думаю, что в результате этого мы сможем простить друг друга. Ты позабудешь обо всем дурном, что касается меня, а я прощу тебе твои подозрения.

Возможно, она бы и согласилась на предложения Тиммонса. если бы оно прозвучало не в столь вульгарной форме — она не относила себя к любительницам улаживать разнообразные конфликты за рюмкой спиртного.

Поэтому, спустя несколько минут она решительно ответила:

— Нет. Спасибо.

Тиммонс слегка стушевался.

— Иден, перестань, — с нотками обиды в голосе, произнес он, — давай поступим согласно известному принципу — что было, то прошло.

На этот раз пришел черед улыбаться Иден. Но при этом в ее глазах сверкало такое мстительное чувство, что даже непредвзятый сторонний наблюдатель мгновенно бы понял, что этому парню здесь ловить нечего.

— Нет, Кейт, — холодно сказала она, — твоя интуиция тебя не обманывает, нам незачем больше встречаться.

Похоже, что и у самого Тиммонса на этот счет не осталось никаких иллюзий. Все‑таки, слишком было ярко выраженным это желание Иден не возобновлять больше никаких отношений.

С некоторым разочарованием он пожал плечами.

— Возможно, ты и права. Хотя, откровенно говоря, я надеялся на то, что мы сможем помириться.

Она покачала головой.

— В океане много рыбы, Кейт. Я уверена в том, что ты обязательно найдешь себе кого‑нибудь другого.

Чувствуя, что вот–вот потеряет лицо, Тиммонс попытался за мужским бахвальством скрыть свое уязвленное мужское самолюбие.

— Ты же знаешь, Иден, я открыт для женщин любого типа.

Она хитро улыбнулась.

— Мне об этом прекрасно известно. Так что, потеряв меня, ты ничего не потеряешь. Я думаю, что то, что ты имел раньше и имеешь на сегодняшний момент вполне устроит тебя.

Тиммонс непонимающе мотнул головой.

— Что ты имеешь в виду?

Улыбка, блуждающая по ее губам, превратилась в гримасу отвращения:

— Если хочешь знать мое мнение — лучше держись Сантаны. Она более всего в твоем стиле.

Тиммонс почувствовал, что разговор подходит к концу.

— Я знаю, что именно этого тебе бы и хотелось, — разочарованно сказал он, — но ты то лучше всех знаешь, что мне надо.

С этими словами он встал со стула и, чмокнув губами, сказал:

— Пожалуй, я сегодня уже ничего не буду пять.

Суетливо похлопав себя по карманам в поисках неизвестно чего, Тиммонс, с явной неохотой, покинул бар.

По пути он задержался и смерил Иден разочарованным взглядом.

Она демонстративно отвернулась. Очевидно, это побудило Тиммонса ретироваться. Задержавшись на мгновение у двери, он обратил внимание на то, что Джина Кэпвелл, вынырнув из‑за спрятавшегося в полутьме столика, решительным шагом направилась к Иден.

Автоматически отметив про себя этот факт, Тиммонс вышел за дверь.

Иден по–прежнему стояла у стойки бара. Взгляд ее рассеянно блуждал по батареям бутылок, установленных за спином бармена. Пальцами она тихо барабанила по стойке.

Спустя мгновение, рядом с ней, сияя широченной улыбкой, стояла Джина Кэпвелл.

— Привет, Иден.

Та повернулась и вопросительно посмотрела на Джину.

— Добрый вечер. Я могу тебе чем‑нибудь помочь, Джина?

Та обернулась, словно опасаясь того, что их могут подслушать.

— Иден, у тебя есть для меня минутка?

Иден с недоверием посмотрела на Джину.

— Зачем?

— Поговорить.

Джина снова обернулась, словно знала, что за ней шпионят.

— Да. У меня к тебе есть небольшое дельце.

Иден брезгливо поморщилась, не скрывая своего отношения к Джине.

— О чем мы можем с тобой говорить?

Джина кокетливо улыбнулась.

— Не сердись, просто я хочу кое‑что сделать.

Пожав плечами, Иден отвернулась.

— Не понимаю, какое я имею к этому отношение?

Джина, заискивающе, заглянула ей в глаза.

— То, что я собираюсь сделать ничуть не повредит тебе. А напротив, принесет тебе пользу.

Иден на мгновение задумалась — до закрытия ресторана оставалось еще сорок минут, а поскольку она уже решила до закрытия домой не возвращаться, то вольно или невольно, ей приходилось думать о том, как скоротать оставшееся время.

Пожалуй, ничего дурного в том, что она выслушает Джину не будет, В конце концов. Джина кое–чем обязана ей.

В свое время Иден оказала ей довольно значительную услугу и, тем самым, возложила на нее кое–какие обязательства, которые порядочный человек всегда должен соблюдать.

Хотя в порядочности Джины, Иден глубоко сомневалась, однако, как и все нормальные люди надеялась на лучшее.

Поэтому, она, в конце концов, согласилась.

— Выпьешь чего‑нибудь? — спросила Джина. Иден кивнула.

— Пожалуй.

Она подозвала жестом бармена.

— Том, налей нам, пожалуйста, два мартини.

Джина уселась за стойку бара и, подождав, пока он принесет напиток в высоких тонких бокалах, начала.

— Знаешь, Иден, с тех пор, как ты оказала мне неоценимую услугу, уговорив СиСи не подавать на меня в суд, я все время думала, как бы тебя отблагодарить?

Иден пожала плечами.

— Ничего не надо, Джина. Ты же знаешь, что я абсолютно ни в чем не нуждаюсь и могу позаботиться о себе сама.

Джина вопросительно посмотрела на нее.

— А зачем же ты все это делала?

Иден задумчиво отпила мартини.

— Для того, чтобы ты оставила в покое нашу семью.

Джина вдруг стала суетиться и настойчиво повторять:

— Но, я, все‑таки, нашла способ отблагодарить тебя.

Иден решительно покачала головой.

— Ничего не надо, Джина, Давай забудем об этом и не станем возвращаться к этой теме.

Джина стала нервничать.

— Так я не могу, — ерзая на стуле, произнеся она, — я такой человек, что не люблю оставаться в долгу. Я всегда оплачиваю свои счета.

Иден задумчиво водила пальцем по ободку бокала.

— По–моему тебе просто скучно.

Джина стала отпивать мартини из бокала большими глотками.

Выпив весь янтарный напиток, она торопливо сказала:

— Я бы хотела, чтобы ты просто выслушала меня.

Иден уступила.

— Ну, хорошо. Что ты можешь сделать для меня?

Джина воспряла духом.

— Том, налей‑ка мне еще мартини, — крикнула она бармену.

Иден поморщилась.

— Тебе не кажется, что ты слишком много пьешь?

Джина уверенно помотала головой.

— Отнюдь, нет. Последнее время, как раз, я пью не слитком много. Ты вспомни, на что я была похожа, когда мы с СиСи расстались.

Иден усмехнулась.

— По–моему, об этом лучше не вспоминать. Ты была похожа на старую развалину, откровенно говоря.

Джина гордо вскинула голову.

— А теперь посмотри, что я представляю из себя сейчас. Я сбросила уже, наверное, килограмм восемь веса, так что стаканчик–другой мартини мне не помешает.

Когда Том поставил перед ней мартини, она снова отхлебнула вина и продолжила:

— Ты хочешь, чтобы Круз Кастильо расстался со своей женой? С Сантаной?

Внезапно лицо Иден окаменела Оно стало похоже на какую‑то безжизненную маску, с плотно сжатыми губами и холодными, как лед глазами.

Она молча отвернулась и стала медленными глотками пить мартини.

— Да, ладно, — небрежно махнула рукой Джина, — я же не слепая и не глухая. Я все вижу. Я вижу, что происходит вокруг меня.

Иден спокойно поставила бокал на стойку и, стараясь сохранять хладнокровие равнодушным голосом сказала:

— И, что же ты видишь?

Джина радостно засмеялась и полезла, а сумочку за сигаретами.

Это был тонкий тактический ход — заставить Иден излишне нервничать и волноваться. Обычно такие штуки у Джины всегда срабатывали. Какой‑нибудь легкой, полуминутной паузой она могла выбить противника из колеи, заставить беситься.

Ока рассчитывала на то, что так произойдет и на этот раз.

В общем, она была не далеко от истины.

Иден стала, действительно, нервничать, но это было заметно только по ее слегка дрожащим рукам.

Чтобы скрыть от Джины свое волнение, она тоже полезла в сумочку и стала смотреться в зеркало, поправляя рассыпанные по плечам свои белокурые волосы.

Джина выпустила струю дыма и. удовлетворенно сказала:

— Я знаю, что именно этого ты хочешь.

Слова Иден подтвердили, что Джина в своих расчетах не ошиблась.

— Если бы так и случилось, — нетвердым голосом сказала Иден, — то меня это не должно никоим образом касаться.

Джина на мгновение отвлеклась, чтобы по привычке быстрым взглядом обшарить зал.

Заметив пару–другую заинтересованных мужских взглядов из полутьмы ресторана, она кокетливо поправила прическу и обворожительно улыбнулась.

Увидев это, Иден пренебрежительно фыркнула.

Однако, Джина, как никто другой в этом городе, на подобные происки внимания не обращала.

Повернувшись назад к Иден, она лукаво сказала:

— А, если у Сантаны роман с окружным прокурором? Мистером Тиммонсом? И Круз об этом узнает? Он ведь разведется с ней, так?

Лицо Иден снова стало неподвижным.

Но на этот раз с ее щек сполз румянец и она как‑то мгновенно, на глазах, посерела. Растерянно хлопая глазами, она едва слышно произнесла:

— Я не знаю.

Торжествующе улыбаясь. Джина снова приложилась к бокалу с мартини.

— Ты все прекрасно знаешь, — сказала она, снова выдержав необходимую паузу, — разумеется, он непременно бросит ее. Надо только добыть кое–какие доказательства.

Иден рассеянно покачала головой.

— О чем ты говоришь, Джина,

Но та стала упоенно размахивать в воздухе рукой, в которой дымилась сигарета.

— Да, слухи и сплетни в данном случае не годятся. Тут должны быть веские доказательства. Нужно добыть что‑то солидное.

Иден низко опустила голову и глухо сказала:

— Я бы не советовала тебе лезть в это дело.

Но Джина распалялась все больше и больше,

— А почему это я не должна этим заниматься? Я думаю, что, именно, такое дело мне по зубам.

Иден грустно покачала головой.

— Они не нуждаются в твоем вмешательстве.

Неестественно громким, возбужденным голосом Джина воскликнула:

— Но, ведь, ты еще не знаешь моего плана.

Иден помрачнела еще сильней.

— Я и не хочу знать. Меня это совершенно не интересует. Если хочешь выпить еще, то заказывай побыстрее — бар через тридцать пять минут закрывается.

С этими словами она порывисто соскочила со стула и покинула зал.

Джина проводила ее разочарованным взглядом.

— Ладно, еще не вечер, — пробормотала она. — Я думаю, что тебе еще стоит подумать, милочка, над тем, что я предложила. Похоже, что ты еще не совсем хорошо знаешь свой собственный характер. Тебе это, наверняка, понравится. К тому же, тебе ничего не понадобится делать самой. Я все сделаю за тебя.

Она снова опустошила бокал и осоловелым взглядом посмотрела вокруг себя.

Ей уже начало казаться, что все мужчины улыбаются, приглашают за свой столик.

Как‑то неестественно живо она взмахнула рукой.

— Том, мне еще мартини. Только двойной.

Лайонелл Локридж продолжал свой затянувшийся ужин — на этот раз в компании своей бывшей супруги. Августа пыталась все‑таки убедить его в том, что восстанавливать детей Кэпвелла–старшего против его самого, дело бессмысленное и, к тому же, небезопасное. Но Лайонелл, по–прежнему, стоял на своем.

— Ну а что, если Джина все‑таки выудит информацию об Иден, которая меня интересует?

Августа положила себе в рот аккуратный ломтик нежнейшей рыбы.

— Нет, — небрежно сказала она, — я так не думаю.

Локридж задумчиво почесал подбородок.

— Мне тоже так кажется. Кстати, Августа, ты не могла бы помочь мне в моих предприятиях?

Она лукаво посмотрела на него.

— В каких предприятиях?

Локридж едва заметно смутился.

— Ну, я тебя потом посвящу во все подробности. А, в целом, тебе знакомо то, что я хочу предпринять.

Августа улыбнулась.

— Ты хочешь вернуть состояние, которое отобрал у тебя СиСи Кэпвелл?

— Да, — уверенно сказал, — я считаю, что для этого все средства хороши. В моем положении выбирать не приходится.

Она на мгновение задумалась.

— Что ж, если ты так решил… Вижу, что мне не удастся тебя переубедить. Так вот, если ты хочешь знать мое мнение, то, по–моему, ни Джина, ни Иден для твоих целей не годятся.

Локридж озабоченно посмотрел на бывшую супругу.

— Ты так думаешь? Для меня, довольно неожиданно услышать такое из твоих уст. Хотя… Тебе, наверное, виднее. Ты все‑таки лучше знаешь женский характер.

Августа удовлетворенно улыбнулась.

— Да, разумеется, Лайонелл. В этом деле ты со мной сравниться не можешь.

Локридж хмуро кивнул головой.

— Да, уж… В таком случае, ты, как знаток женского характера, могла мне что‑нибудь посоветовать?

На лице Августы появилось выражение глубокого удовлетворения.

— Разумеется, — сказала она. — Я даже вот, что могу тебе сказать — позабудь о всех этих Джинах, Иден и прочей шушере. Я сама займусь этим делом.

Локридж несколько растерянно посмотрел на жену.

— Что ж ты собираешься делать?

Она небрежно махнула рукой.

— Пусть тебя это не беспокоит. Я собираюсь пустить все это на самотек.

Лайонелл удивленно вскинул брови.

— Как? Закрыть на все глаза?

Августа заговорщицки осмотрелась по сторонам и наклонялась поближе к Лайонеллу.

Прожевав ароматный ломтик рыбы, она тихо сказала:

— На время, я вовсе исчезну со сцены.

Локридж выглядел совершенно обескураженным.

— Как это?

Она расхохоталась, откинувшись на спинку стула.

— Как приятно из твоих уст слышать, Лайонелл, что я тебе все еще не безразлична. Похоже, что будешь скучать по мне.

Локридж развел руками.

— Я просто не могу понять, что это все означает.

Она небрежно вытерла губы салфеткой.

— Пусть тебя это не беспокоит. Предоставь все это мне. Просто я хочу взять небольшой отпуск.

Локридж, по–прежнему, ошалело смотрел на бывшую супругу, которая с проснувшимся вдруг в ней аппетитом, стала поглощать все оставшееся у нее в тарелке.

Сделав небольшую паузу между очередными поглощениями пищи, она сказала:

— Все объясняется очень просто. Обычно в это время года мы выезжали из Санта–Барбары и я хочу поддержать традицию.

Выражение изумленности на лице Лайонелла сменилось каким‑то двусмысленным любопытством.

— А меня ты не приглашаешь? Ты не хочешь отправиться на летний отдых в веселой компании со мной?

Августа скептически глянула на бывшего мужа,

— Вряд ли ты захочешь, Лайонелл…

Она потянулась к блюду с креветками и, выбрав себе ту, что покрупнее, аккуратно отправила ее себе в рот. Локридж разочарованно следил за ней.

— Понятно, — буркнул он.

Августа, любуясь произведенным ею эффектом, завершила — на время — прием трапезы столь же изысканным глотком вина.

— Я собираюсь сделать такое, что тебе никогда бы не пришло в голову. Лайонелл, ты даже представить себе не можешь, что это такое…

Он нервно заерзал на стуле.

— Ну же, не томи…

Августа победоносно улыбнулась.

— Я поеду в летний круиз с… родителями. Думаю, что погода в Тихом океане будет полностью соответствовать его названию. Во всяком случае, мне хотелось бы именно этого. Я знаю, что смогу придать своему организму необходимый заряд бодрости.

Локридж скривился.

— Погоди, погоди… Ты что, собираешься отправиться на этом грузовом пароходе, который по полгода стоит на приколе у нашего океанского причала?

Августа капризно надула губы.

— Почему это грузовой? Никакой он не грузовой.

Лайонелл наморщил лоб.

— Так как его название‑то? По–моему, «Ураган»? Да? Нет, кажется, не «Ураган»… В общем, я не помню.

Августа снова отпила вино из бокала.

— Да, ты прав, Лайонелл. Это судно называется «Ураган».

Локридж вдруг расхохотался, откинувшись на спинку стула.

Августа поморщилась, в душе осуждая такое вульгарное поведение бывшего супруга.

— Что такое? Почему ты смеешься? — недовольно спросила она.

Локридж, наконец, утих. Вытирая слезы, проступившие в уголках глаз, он с едким любопытством спросил:

— А что, нынче пошла мода возить туристов в грузовых отсеках трюмов? Рядом с горами пшеницы, барелями нефти, среди токарных станков?.. Наверное, интересно чувствовать себя грузо–местом? На тебя заводят накладную, расписывают по кодам, грузят на корабль с помощью лебедки… А потом, на месте назначения, точно таким же образом, но, наверное, погрузив в сетку, достают из трюма… Представляю, какие пикантные ощущения испытывает твоя мамаша Минкс, когда ее как корову опутывают сетью и поднимают через широченный проем в грузовой палубе. Ей, наверняка, это нравится…

Августа скептически ухмыльнулась.

— Ну, ну, Лайонелл. Что ты еще скажешь? Давай, давай. Продолжай фантазировать по поводу того, в каком виде перевозят мою маму на этом грузовом теплоходе.

Лайонелл по–актерски закатил глаза.

— Ну что ж, я бы мог еще высказать предположение о том, что на грузовых пароходах очень приятно во время шторма. Это позволяет позаботиться о своей фигуре. Ни одной лишней капельки жира после того, как пару суток подряд вам придется побегать по трюму, уворачиваясь от раскатывающих по грузовому отсеку взад–вперед стальных труб или сорвавшихся креплений тюков с хлопком. Они могут очень приятно намять бока, если не успеешь вовремя увернуться. Впрочем, если даже и намнут, это тоже не плохо. Человек, подверженный сидячему образу жизни, очень хорошо сможет прочувствовать каждый свой мускул, особенно на мягком месте. Все остальное время до пункта назначения, очевидно, придется провести на животе. Тоже, наверняка, очень полезное занятие особенно для позвоночника и крестца… Потом, после такой поездки, осанка туриста приобретает гордый вид. Он выглядит, словно африканка, несущая на голове тазик с моченой кукурузой.

Августа, мрачно насупившись, возобновила трапезу. Однако, похоже, весь ее энтузиазм, по поводу крупных креветок уже прошел, а, возможно, причиной этому была довольно непрезентабельная картина морского путешествия, описанная красноречивым Лайонеллом Локриджем.

— Ну, так что? — спросил ее бывший супруг. — Именно таким прелестям ты собираешься посвятить весь свой летний отпуск?

Августа сделала вид, что пропустила весь этот весьма живописный рассказ мимо ушей. Правда, кислое выражение не сходило с ее лица.

— Просто мои родители знакомы с капитаном этого судна, — сказала она спустя несколько мгновений, — и ездят каждый год. И вообще, это никакой не грузовой пароход, если хочешь знать! Нормальное судно, правда, довольно давно построенное, но от этого прелесть путешествия на нем не уменьшается.

Локридж снова брезгливо поморщился.

— О чем ты говоришь, Августа? Это же обыкновенная старая калоша. К тому же, насколько я знаю, он всегда отправляется в путешествие без пассажиров. Тебе придется общаться только со своими милейшими родителями. Они могут поднять тебе настроение получше любого шоумена с Бродвея. Представляю себе эту картину. Августа наслаждается разговором со старушкой Минкс… Августа тут же съехидничала:

— Я смотрю, ты просто без ума от моих родителей. Наверно, в этом городе нет ни одного человека, который бы так любил их.

Лайонелл съязвил в ответ:

— Во всем мире нет человека, который бы так любил твоих родителей, как я. Ты должна гордиться своим близким знакомством со мной.

Августа отмахнулась от Локриджа как от назойливой мухи,

— Прекрати, Лайонелл. Твои шутки начинают уже надоедать мне.

Он удивленно вскинул брови.

— Неужели? Я всегда думал, что являюсь для тебя образцом красноречия и остроумия.

Сполна насладившись остротой собственного ума, он снова рассмеялся.

Правда, Августа совершенно равнодушно отреагировала на его плоское, по ее мнению, замечание.

— Ладно, вернемся к теме нашего разговора, — сказала она. — Я собираюсь пробыть на этом судне всего лишь пять недель. Это не такой уж большой срок, чтобы меня могло тошнить от собственных родителей.

Лайонелл иронически проронил:

— Да. Все запасы тошноты закончатся у тебя еще в океане. Так что, к моменту возвращения из этого изумительного, сверхъестественного экстраординарного, ультра приятного и наисладчайшего из всех путешествий, ты будешь выглядеть на все семнадцать — твой организм израсходует все запасы калорий и подкожного жира. Представляю себе, как за тобой будут увиваться юные поклонники. Мне придется спрятать тебя на своей яхте, чтобы они не могли целыми вечерами напролет толкаться у нашего дома.

Вот тут настал черед Августы. Она не могла упустить такого удобного случая, едко уколоть бывшего мужа.

— Дома, которого нет, — с искренним ехидством сказала она.

Локридж едва заметно побледнел, однако не подал виду, что уязвлен замечанием бывшей жены. С деланным равнодушием он махнул рукой.

— Скоро я верну себе дом и состояние, и все остальное.

Наигранный оптимизм Лайонелла ничуть не обрадовал Августу. Правда, настроение ее немного поднялось.

Произошло это из‑за того, что она стала свидетельницей падения настроения Лайонелла.

— Без моей помощи у тебя ничего не получится, — с наглой уверенностью заявила Августа. — Так что, давай перестанем пикироваться и поговорим более спокойно.

Локридж не без облегчения вздохнул. Августа всегда славилась своей едкостью и тем, что никогда не лезла в карман за крепким словцом. Когда все эти ее прелестные качества полностью проявляла себя в общении с другими и Лайонелл наблюдал за этим со стороны, это доставляло ему немалое удовольствие. В Санта–Барбаре никто не мог сравниться с Августой по этой части.

Однако, когда это все было обращено против него самого, Лайонелл мгновенно скисал. Со всем своим красноречием и остроумием он в споре с Августой был абсолютным ничтожеством. То есть он ощущал себя ничтожеством. Просто потому, что ему трудно было найти столь же оскорбительные слова и выражения, которые Августа выпаливала не задумываясь.

Лайонелл всегда пытался сформулировать свои мысли поярче, покрасивее и поцветистее.

А Августа совершенно не нуждалась в этом. Ее лексикон был наполнен самыми разнообразными — от наиболее вульгарных, до весьма возвышенных — слов и выражений, которые всегда с одинаковой точностью попадали в уязвимое место противника и наносили наиболее глубокие и чувствительные раны. Так едва не случилось и на этот раз. Лайонелл благодарил Бога за то, что Августа, очевидно, сама не испытывала сегодня вечером склонности к словесной схватке.

Поэтому, когда она предложила перемирие, он с готовностью принял ее условия. — Так о чем мы говорили?

Августа, с явно повысившимся аппетитом, снова принялась за креветки. Она окунала их в тонкий испанский соус и, с наслаждением разжевывая, проглатывала. Наконец, спустя несколько мгновений, она сказала:

— А чем ты, Лайонелл, собираешься заниматься этим летом? Останешься здесь и будешь болтаться на своей яхте? Или, может быть, куда‑нибудь поедешь?

Нельзя сказать, чтобы этот вопрос застал врасплох Локриджа. Однако, ему пришлось на некоторое время задуматься.

— Ну… — он как‑то неопределенно пожал плечами. — Вообще‑то, я не собирался остаться здесь. Я тоже еду…

Локриджу просто не хотелось выдавать свои секреты. Но в разговоре с Августой это было совершенно бесполезно. Она всегда могла вытянуть из собеседника именно то, что желала услышать.

— Правда? Как приятно услышать, — улыбнулась она. — После столь тяжких трудов, предпринятых тобой в последнее время, ты, наконец‑то, отдохнешь.

Лайонелл промолчал надеясь, что этот вопрос повиснет в воздухе сам собой и он сможет как‑нибудь увернуться от ответа.

Вообще, это было довольно странно. Особенно, если учесть, что Лайонелл прожил с Августой не один год и досконально знал все ее привычки и наклонности характера.

Вцепившись в него когтями любопытства, она запускала их все глубже и глубже, словно летучая мышь–вампир, которая впивается в ногу незадачливого животного и сосет кровь у него до тех пор, пока не насытится.

Лайонелл сейчас оказался в положении такого животного с той только разницей, что он видел впившегося в него вампира, однако, не мог и пальцем пошевелить, чтобы избавиться от назойливого кровососа.

— Итак, Лайонелл, — надменно сказала Августа, — Что‑то я не слышу от тебя вразумительного ответа. Ты собрался путешествовать на своей яхте?

Он криво улыбнулся.

— Ну… Я… Да. Но не совсем…

Она продолжала вгрызаться в него.

— Какой же экзотический остров ты собираешься посетить на этот раз? Насколько я помню, ты уже побывал на паре островков, километров в пятнадцати от Санта–Барбары. Надеюсь тебе там понравилось?

Локридж криво улыбнулся.

— Ну… Я… — он развел руками. — И общем, нет. На сей раз, это будет не остров.

Августа поднесла к губам бокал вина и, не сводя пристального взгляда с бывшего супруга сделала несколько маленьких глотков.

Немного посмаковав вино, она снова обратилась к Локриджу.

— Если это будет не остров, то что же? Неужели ты решил посетить какой‑нибудь новый континент?

Локридж замялся.

— Нет, ну это не совсем так… Хотя…

— А, я знаю, — радостно воскликнула Августа. — Наверное, ты собрался в Китай или в Россию. После того, как там началась перестройка, там побывала половина всех бездельников мира.

— А где же, в таком случае, побывала другая половина? — нахмурившись спросил Локридж.

— В Диснейленде, — мгновенно выпалила она. Локридж снова поморщился.

— Августа, прекрати. Я не хочу сейчас заниматься пустыми словопрениями.

Августа широко улыбнулась.

— Хорошо. А чем же ты предлагаешь заниматься одинокой женщине, которая проводит вечер в ресторане, на протяжении нескольких часов? Неужели мы должны смиренно сидеть на своих стульчиках и чинно отправлять в рот кусок за куском?

Локридж вынужден был согласиться с правотой ее слов.

Пожав плечами, он обернулся и, посмотрев по сторонам, сказал;

— Я погорячился. Все‑таки мы находимся в ресторане, а не в церкви.

И хотя разговор, с некоторых пор пошел по другому руслу, Августа легким усилием воли вернула его в нужное направление.

— Итак, куда ты едешь, Лайонелл? — ненавязчиво спросила она.

Стараясь хоть как‑то оттянуть момент расплаты, то бишь, момент истины — он стал непринужденно и галантно потягивать вино из бокала. Однако стреляного воробья Августу на таком простом трюке провести было невозможно.

Она впилась в своего бывшего мужа таким пристальным гипнотизирующим взглядом, что он спустя несколько секунд едва не поперхнулся и поспешно поставил бокал назад на стол.

— Ну, что ты на меня так смотришь? — жалобно протянул он. — Я не могу ответить тебе немедленно, по первому твоему желанию.

Она нахмурилась.

— Отчего же? Питаешься продумать, как без особых потерь отойти на заранее заготовленные позиции? Ты напрасно пытаешься увильнуть от прямого и честного ответа, Лайонелл. Я не дам тебе возможности скрыть твои тайны, даже не надейся.

Он обиженно надул губы.

— Августа, ты всегда превратно истолковываешь мое молчание. Клянусь тебе, у меня и в мыслях ничего подобного не было.

— Почему же ты молчишь?

Локридж развел руками.

— Должны же быть какие‑то паузы в разговоре, Августа, могу я отдохнуть и просто посмотреть по сторонам — кто здесь сидит, как кто одет, какие с ними женщины?

Августа осуждающе покачала головой.

— Ты же старый хрыч, Лайонелл. Тебе о здоровье думать надо, а не о женщинах и нарядах.

Он с притворным возмущением нахмурил брови.

— Ты уже во всем мне отказываешь… Наверное, опять вспомнила времена нашей молодости,

Августа постаралась предотвратить нежелательное развитие разговора.

— Да, это были любопытные времена, — со вздохом сожаления сказала она. — Жаль, что они уже давно кончились… Но ты мне так и не сказал, куда ты едешь этим летом на отдых. Ты не представляешь себе, как мне интересно узнать об этом. Наверное, Лайонелл, ты задумал что‑нибудь совершенно особенное — иначе ты бы не темнил так?..

Локридж в изнеможении махнул рукой и простонал:

— Ну, хорошо, хорошо, сейчас в тебе все расскажу. Только, пожалуйста, больше не изводи меня своими расспросами. И не надо проявлять такое назойливое любопытство.

Августа изобразила на лице оскорбленную мину.

— Это ты меня называешь назойливой? Значит, ты так относишься к своей бывшей законной супруге? Что, мне уже и спросить тебя никогда ни о чем нельзя? Вот какую благодарность я получила от тебя за те годы, что посвятила тебе… — она подавала все это под видом шутки, но Лайонелл услышал в ее словах и искренние нотки возмущения. — Как ты можешь даже говорить такое? Я — назойливая? Если бы я не относилась к тебе как к мужу, пусть даже бывшему, ноги бы моей сейчас здесь не было!

Локридж готов был заткнуть уши руками, лишь бы не слышать этих причитаний.

— Ну, хорошо, хорошо… — примирительно пробормотал он, поднимая руки. — Дорогая, я все тебе расскажу, только не возмущайся.

Но Августа не была удовлетворена таким вялым, с ее точки зрения, извинением.

— Попроси прощения и пообещай, что больше никогда не будешь так разговаривать со мной, — самоуверенно заявила она.

Локридж потупился.

— Обещаю.

Августа победоносно улыбнулась.

— А теперь рассказывай, — милостиво разрешила она.

— В общем, я решил в этом году отправиться не на остров и не на новый материк.

— Куда же?

— Не торопи меня, Августа, я сам все расскажу тебе, — он опасливо осмотрелся по сторонам, как будто боялся, что кто‑нибудь еще узнает его глубоко интимное намерение. Не заметив никакой явной опасности, он продолжил. — Я уезжаю в горы.

В глазах Августы блеснули хищные огоньки изуверского любопытства. Она даже подалась вперед, наклонив голову над Лайонеллом, словно стервятник над жертвой.

— Чего–чего, а такого я от тебя никак не ожидала, — с выражением крайнего изумления на лице сказала она. — Ты, привыкший полжизни болтаться на борту своей яхты, вдруг собрался тащиться на своих двоих куда‑то в горы? Кстати говоря, а что это за таинственные непонятные горы? Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты рассказал мне о них хоть что‑нибудь… Надеюсь, что это не какие‑нибудь занюханные холмы вокруг Санта–Барбары?

Локридж натянуто рассмеялся.

— Нет, что ты! Это действительно горы, настоящие горы. Ты не поверишь, но я поеду в Гималаи, в Тибет!

Августа поразилась еще больше.

— Не может быть! — воскликнула она с энтузиазмом. — Я никогда в жизни не поверю в это! Не поверю до тех пор, пока ты не докажешь мне верность своих слов каким‑нибудь неопровержимым аргументом. Ну, я слушаю.

Локридж недоуменно пожал плечами.

— А как я могу доказать тебе это? Что, показать авиабилет? Разве тебе сейчас недостаточно моего слова?

Августа покачала головой.

— Нет, совершенно недостаточно. Я же абсолютно уверена, что такая мысль никогда в жизни не могла бы прийти тебе в голову самостоятельно. Значит, ты…

Не дожидаясь очередной порции измышлений Августы в свой адрес, Локридж сразу стал отчаянно трясти головой.

— Да, да, ты права. Разумеется, я не сам это придумал.

Августа удовлетворенно потерла руки и улыбнулась. В очередной раз она смогла добиться своей цели — вытащила, пусть даже при помощи раскаленных щипцов, необходимую ей информацию.

То есть, говоря начистоту, для Августы Локридж никогда не существовало информации ненужной или бесполезной. Ее интересовало все — от цен на имбирное печенье в булочной Джины Кэпвелл до результатов последнего благотворительного аукциона в церкви святой Инессы.

Однако ее особый интерес был направлен на семейство Кэпвеллов и, разумеется, на собственного мужа.

Августа всегда дотошно допытывалась обо всех тонкостях дел Локриджа и не только у него самого. О его реальных и воображаемых интригах и интрижках с разнообразными женщинами — правда, с этим у Лайонелла было негусто; она никогда не могла пропустить никаких сплетен и слухов, ходивших по Санта–Барбаре и касавшихся взаимоотношений Кэпвеллов и Локриджей, и всегда была в курсе всех семейных дел Ченнинга–старшего.

Судебные дела тоже интересовали Августу Локридж, поскольку ее родственница Джулия Уэйнрайт работала адвокатом, но это было уже чуть менее интересно, потому что по–настоящему увлекательных и захватывающих судебных дел через Джулию проходило не много. Лишь последний процесс по делу Дэвида Лорана, был по–настоящему интересен.

Между прочим, ни полиция, ни суд присяжных так и не смогли узнать, кто убил Мадлен, жену До–вида.

Но судя по тому, что Лоран и его прежняя подружка Шейла Карлайл исчезли из города, им было что скрывать.

Августа всегда подозревала, что эта семейка Кэпвеллов еще преподнесет немало сюрпризов охочей до сенсаций и разоблачений, скандалов и склок публике.

Однако самым странным образом это безумное, безграничное, бескрайнее любопытство Августы сочеталось с абсолютной неосведомленностью по поводу мелких дел и делишек своего бывшего мужа.

Например, она ни сном ни духом не ведала о том, что пекарня Джины Кэпвелл существовала до сих пор только на ее собственные, Августы Локридж, деньги.

Узнай она об этом, Джина лишилась бы последних волос. Августа при первой же встрече вцепилась бы ей в шевелюру.

Впрочем Лайонелл тоже не остался бы в стороне.

Но с ним бы она разобралась по–особому — чисто женскими способами.

Лайонелл должен был благодарить бога за то, что ему с Джиной удавалось соблюдать конспирацию на таком уровне, чтобы это не стало известно его бывшей благоверной.

Тем не менее, Августа все‑таки подозревала нечто подобное, в отношении своего экс–мужа — слишком уж часто Джина болталась рядом с Лайонеллом. Но подозрение — это еще не доказательство. А посему, у Августы оставалось еще широкое поле деятельности в этом направлении.

Поэтому выискивание мелких подробностей из личной жилки Лайонелла Локриджа было постоянным пунктом ее интереса. И, разузнав о планах провести летний отпуск в Гималаях, она мысленно внесла галочку в свой воображаемый список побед и достижения. Правда, этот вопрос оставался еще открытым — Августе не удалось разузнать подробности.

Но вечер был впереди и это открывало перед ней большие перспективы.

— Итак, Лайонелл, — с прежним любопытством спросила она, — кто же тебя надоумил пойти в горы?

Он махнул рукой, как будто уже отчаялся сопротивляться.

— Я принял приглашение супругов Бересби поехать на время летнего отпуска в Тибет. Надо немного встряхнуться.

— Хотите посетить далай–ламу? — ехидно поинтересовалась Августа.

Локридж пожал плечами.

— А почему бы и нет?

Августа рассмеялась.

— Никогда не видела более преданных буддистов, чем ты и Бересби. Сомневаюсь, что он вас примет.

Лайонелл без тени сомнения сказал:

— Наверняка, примет. Все‑таки мы не самые последние люди в этом мире… И, к тому же, думаю, что там бывает не слишком много американцев. Он сделает это хотя бы из простого любопытства.

Августа снова рассмеялась.

— Мне приятен твой непритворный оптимизм.

Локридж гордо вскинул голову.

— А я всегда был оптимистом, — уверенно заявил он. — Это всегда помогало мне в критических ситуациях.

— Я думаю, что ты снова попадешь в одну из таких критических ситуаций…

Он скривился.

— Это почему же?

— Потому что Бересби, по моему мнению, не самые приятные спутники в дороге, а тем более в таком экзотическом путешествии.

— Ну что ж, это твое право.

Лайонелл снова пожал плечами. Однако, на этом разговор не был закончен.

Августа продолжала допытываться:

— А на какой срок вы туда едете?

— Три недели.

На этот раз Августа расхохоталась еще громче. Лайонелл изобразил на лице недовольство.

— Что на этот раз вызвало твой смех, дорогая?

Немного успокоившись, она сказала:

— Думаю, что ты не оптимист, а неисправимый мазохист, мой любезный Лайонелл… Похоже, что это у тебя в крови.

Локридж обиженно посмотрел на нее,

— Ты всегда умела наклеивать ярлыки, дорогая, Потрудись хотя бы объяснить, почему ты считаешь меня последователем учения Захер–Мазоха?

Августа снова потянулась к бокалу.

— Что же, охотно объясню.

— По–моему, провести три недели с супругами Бересби тоже самое, что прожить два года в компания снежного человека.

Лайонелл недоуменно посмотрел на нее.

— Не знаю, почему ты считаешь их такими неприятными личностями? Но мне они нравятся

Она наклоняла голову и улыбнулась.

— Вот как?

Локридж не терял хладнокровия.

— Да, — спокойно ответил он. — Особенно приятно с ними будет где‑нибудь на леднике, на высоте, примерно шестнадцати тысяч футов.

— Что ж, — рассмеялась она, поднимая бокал, — Желаю тебе удачи!

Они отметили взаимное согласие хрустальным звоном.

— Я тоже желаю тебе удачи, дорогая!.. — с улыбкой сказал он.

— Спасибо, спасибо.

Отпив немного вина. Августа озабоченно повертела головой по сторонам.

Ресторан практически опустел. До закрытия оставалось, наверное, несколько минут, поэтому посетителя потихоньку покидали свои места.

— Похоже, мы остались здесь с тобой вдвоем, — сказала Августа. — Будь так добр, Лайонелл, позови официанта и попроси счет. Пора расплачиваться.

Локридж также осмотрелся по сторонам.

— Да, похоже, — констатировал он.

Никакого желания платить по счету у Лайонелла не было, поэтому он старался затянуть разговор как можно больше с тем, чтобы когда наступит ответственный момент, переложить финансовое бремя на плечи своей бывшей любимой супруги. Поэтому он изобразил неподдельный интерес к летнему путешествию Августы.

— Послушай, дорогая, — с елейной улыбкой на устах произнес Локридж. — Неужели тебе хочется собачиться с родителями на протяжении пятя недель в тропических лесах?

Никакого сомнения и том, что Августе начнет пререкаться с ним и тем самым утратит бдительность, у Локриджа не было.

Так оно и получилось на самом деле.

— А ты действительно собираешься карабкаться по обросшим мхом и лишайником булыжникам где‑то там в Андах? — парировала она.

Локридж нравоучительно помахал пальцем перед лицом Августы.

— Ни в Андах, дорогая, а в Гималаях. Запомни — в Гималаях.

— Ох, извини… — наигранно потупилась она. — Я совсем забыла. Хотя, по–моему, и то и другое находится где‑то рядом, в Китае.

Увидев, что полбутылки розового вина еще остались недопитыми, Локридж поспешно наполнил бокал. Нельзя же пропадать продукту. Тем более, если за это не придется платить самому — так, по крайней мере, он надеялся.

Осушив посуду большими глотками, он с некоторой долей иронии сказал:

— Китай — огромная страна, моя дорогая.

— Я знаю, — улыбнулась она. — Когда‑то в школе, на уроках географии мы это проходили. Я, конечно, много забыла с тех пор, но если меня спросят, могу безошибочно ответить, что Китай находится в Южной Америке.

 

ГЛАВА 4

Мейсон Кэпвелл признается в убийстве Марка Маккормика. Тело убитого — лучшая улика. Сантана не может устоять. Лайонелл Локридж и его бывшая жена отменяют планы летнего отдыха. Полиция остается в дураках.

— Ну, что? Будете надевать на меня наручники? — спокойно спросил Мейсон, протягивая руки к инспектору Кастильо. — Давайте, я же не сопротивляюсь…

Круз хмуро посмотрел на стоявшего рядом с Мейсоном СиСи Кэпвелла.

Тот мрачно опустил голову.

— Нет. Думаю, что этого не стоит делать, — ответил Кастильо. — Полагаю, что смогу надежно гарантировать вашу доставку в полицейский участок.

СиСи вздохнул с некоторым облегчением. Хоть этого позора удалось избежать.

— Садитесь в машину, мистер Кэпвелл, — сказал Круз, открывая дверцу полицейского автомобиля.

— Ну что ж, не хотите в наручниках — поедем так, — спокойно согласился Мейсон.

Он опустился на заднее сидение машины и, когда Круз уже намеревался закрыть за ним дверь, воскликнул:

— Подождите! Подождите!.. Я еще не сделал одно очень важное дело.

Круз и СиСи недоуменно переглянулись. Мейсон полез во внутренний карман пиджака и, достав оттуда почти опустошенную бутылку виски, с сожалением посмотрел на донышко, едва покрытое тонким слоем светло–коричневой жидкости, затем опрокинул остатки себе в горло и, размахнувшись насколько позволяли габариты машины, вышвырнул бутылку в сад перед домом Кэпвеллов.

СиСи брезгливо поморщился.

— Ну что ты делаешь, Мейсон? — укоризненно сказал он.

— Отец… — снисходительно ответил тот. — При аресте в полиции все равно забирают личные вещи… Неужели тебе хотелось бы, чтобы такая ценная вещь несколько лет хранилась потом в бесполезном полицейском архиве?

Круз, наконец, захлопнул за ним дверь и, спустя несколько секунд, машина тронулась с места.

СиСи проводил автомобиль обеспокоенным взглядом.

Всю дорогу до полицейского участка Мейсон сидел хмуро насупившись.

Внешний вид Круза Кастильо немногим отличался от того, как выглядел им задержанный.

Оба отвернувшись смотрели в окно, но каждый из них думал о своем. Из головы у Круза не выходила дурацкая история с исчезновением Иден Кэпвелл л, а так же семейные передряги с Сантаной. Его совершенно не радовало то, что Иден пытается самостоятельно проводить какие‑то непонятные расследования, лезет в его внутренние разборки с окружным прокурором. При всем при этом, рискуя, как оказалось, собственной жизнью.

Разумеется, Иден самостоятельная и вполне разумная женщина. Однако, поступать так безрассудно может только человек, незнакомый с тем, что такое уголовный мир.

Там, где дело касается мало–мальски больших денег — а переброска в США нелегальных иммигрантов из Мексики приносила неплохие барыши организаторам этого преступного бизнеса — люди готовы на все, лишь бы добиться желанной цели. Они убирают с дороги даже случайных свидетелей. А если дело касается слежки и пойманных за этим занятием агентов, то тут и речи быть не может о благоприятном для жизни исходе.

Обычно, в таких случаях — разговор короткий. Одно нажатие курка и… Полицейским потом приходится приниматься за расследование с самого начала. Учитывая, что Иден была в одной компании с отпетыми типами, вообще удивительно, что она осталась жива.

Правда, окружной прокурор представил одного из тех, кто был в микроавтобусе вместе с Иден, как тайного агента иммиграционной службы США. Тем не менее, это не меняло существа дела. Иден рисковала жизнью и рисковала совершенно неоправданно.

Во–первых, Круз, без всякой посторонней помощи, мог бы справиться с этим делом. Он уже сел на хвост этих ребят и оставалось лишь вопросом времени их полное разоблачение и взятие с поличным.

Во–вторых, ему действительно не нравилось то, что Иден, полная дилетантка в этих делах, смогла буквально за несколько часов добраться до этой шайки.

«Ну что ж, ей повезло, — думал Круз. — Повезло в этот раз. А что было бы в другой ситуации, в другой обстановке — еще не известно…»

Хорошо, что оказалось именно так, а не иначе. А если бы пограничный патруль случайно не напоролся на этот злосчастный микроавтобус? А если бы там оказались ребята покруче, которые принялись бы отстреливаться? А если бы… Этих «если бы» было столько, что у Круза голова пошла кругом.

Стараясь отогнать неприятные мысли, Круз оглянулся.

Мейсон сидел у окна с полузакрытыми глазами, у него был вид сомнамбулы. Очевидно сказалось нервное напряжение и нарядное количество выпитого.

Круз отвернулся и с мрачным видом снова подумал о своих взаимоотношениях с Иден, Сантаной и окружным прокурором.

Поведение Тиммонса вызывало у Кастильо временами бешеную ярость. Когда Кастильо видел его самодовольную ухмыляющуюся рожу, он частенько испытывал желание пускать в ход кулаки.

Как это нередко бывало в школе. Когда они мерялись силами на заднем дворе. Тогда победителем, почти всегда, выходил Кастильо. Он был физически крепче а ловчее противника, а тот отличался лишь агрессивностью и желанием сделать что‑нибудь исподтишка. Вражда Круза и Кейта имела давний характер и объяснялась она не только взаимной личной неприязнью, Тиммонс всегда демонстрировал свое подчеркнуто неуважительное отношение к национальным меньшинствам. Он с пренебрежением отзывался о «чиканос», «ниггерах» и «узкоглазых», как будто они были людьми второго сорта. Правда, потом, в старших классах, очевидно уже задумавшись о будущей карьере, он несколько поутих и больше не афишировал этих своих чувств. Да и при выборах на должность окружного прокурора ему пришлось постоянно утверждать о своем неизменном дружелюбии по отношению ко всем жителям Америка. Будь то они белые, черные или желтые.

Но Кастильо знал истинное лицо окружного прокурора и не испытывал по отношению к нему никаких иллюзий. Круз никогда не завидовал высокому общественному положению Тиммонса, досадуя, однако, временами, что на такой важной должности находится человек никчемный и самовлюбленный.

Должность окружного прокурора требовала от человека, ее занимающего, целиком посвятить себя нуждам общества и интересам людей.

О Кейте Тиммонсе можно было сказать, что он думает лишь о себе и заботится лишь о своих нуждах. Сам же Тиммонс думал по–другому. Ему казалось, что такой человек как он достоин занимать такую высокую должность. Когда после окончания Йельского университета он вернулся назад в Санта–Барбару и ему предложили выставить свою кандидатуру на пост окружного прокурора, Тиммонс сразу же согласился.

Он всегда был намерен сделать карьеру политика, в должность окружного прокурора для него являлась необходимой первой ступенькой в такой возможной карьере. Вообще, Тиммонс обожал политику и все, что с ней связано. Ему нравилось комбинировать, разрабатывать планы, строить интриги, выдумывать условные знаки, принимать быстрые решения. Вместе с тем, получив высшее юридическое образование, он приобрел навыки прагматика и реалиста. Тиммонс понимал, что в Санта–Барбаре, в другом ли городе нужно будет зачастую идти на компромиссы с людьми, которые никогда не пригласят вас к себе… Например, с лидерами разнообразных общественных организаций, расовых и национальных общин. То же самое касалось и преступности Тиммонс рассуждал так — преступность и порок продолжают существовать всегда, чтобы ни происходило. Если он сможет взять в свои руки хоть какой‑то контроль над этой клоакой, то ему удастся сделать быструю карьеру на поприще общественной деятельности. К тому же он был не чужд личного обогащения. Тиммонс отнюдь не относился к отпрыскам самых богатых и влиятельных жителей Санта–Барбары, а потому ему приходилось заботиться о деньгах. Точнее, не о деньгах, а о сверхденьгах. Потому что то, что он получал, находясь па посту окружного прокурора, вполне могло бы обеспечить потребности среднего американца. Но Тиммонсу не хотелось быть средним. Он считал, что наделен такими способностями и талантами, которые выделяют его из среды обычных средних граждан Америки. В этом его постоянно убеждали успехи на службе и то, каким неизменным вниманием он пользовался среди женщин Санта–Барбары.

Правда, служебные успехи, главным образом, были обусловлены прочными связями Тиммонса с преступным миром.

Тиммонсу до поры до времени везло — никто не подозревал о том, что он прочно и напрямую завязан с преступными организациями, которые тянули свои щупальца из Лос–Анджелеса.

Точнее, кое‑кто уже подозревал, однако, никаких конкретных улик и доказательств у Кастильо не было. Догадки и подозрения не могут служить весомым аргументом для суда присяжных заседателей. Тем более, если они касались такого высокого должностного лица, как окружной прокурор. Правда, любые слухи касательно неприглядной роля Тиммонса, просочившиеся в прессу, могли послужить концом его карьеры. Но на это Кастильо не был способен, он считал себя выше подобных методов борьбы. Тиммонс, кстати говоря, активно пользовался такими методами, и Крузу довелось на своей шкуре испытать, что это такое. Стоит только вспомнить выступление окружного прокурора в прямом эфире, после вынесения оправдательного приговора Дэвиду Лорану, по делу об убийстве Мадлен Кэпвелл. Тогда Тиммонс бессовестно обвинил полицейское управление, а точнее, Круза Кастильо в том, что по его вине, из‑за якобы плохо проведенного предварительного расследования и следствия по этому делу, преступник не понес наказания. Круз Кастильо был так же обвинен в низком профессионализме и неспособности выполнять свои обязанности. Правда, после этого конфликт был улажен, но не надолго. Окружной прокурор продолжал подставлять Круза при каждом удобном случае — будь то провал полицейской операции по задержанию незаконно проникших на территорию Соединенных Штатов Америки из Мексики иммигрантов либо что‑то еще. Тиммонс не мог равнодушно смотреть на то, как спокойно и умно работает Круз Кастильо, который постоянно мешал ему, окружному прокурору. Кастильо дотошно разбирался с каждым делом, которое ему поручалось. Он великолепно ладил с людьми, при этом не заискивал с ними, а просто уважительно относился к ним. За это его уважали не только сотрудники полицейского управления, но и жители Санта–Барбары. Тиммонсу просто не терпелось растоптать этого мерзкого «чиканоса» не только как инспектора полиции, но и как мужчину.

Особую ненависть Кастильо Тиммонс заслужил тем, что демонстрировал явные признаки неравнодушия ко всем женщинам, с которыми тот был связан. Круз не сомневался в том, что Тиммонс делает это из единственного желания досадить ему и таким образом продемонстрировать, что он находится выше его не только по; служебной лестнице, но и как мужчина. Вот это уже не просто раздражало, но и бесило Круза. Он не собирался прощать окружному прокурору его гнусные выходки, касавшиеся его служебных дел, но в том, что касалось их взаимоотношений, с женщинами, по мнению Круза, $ окружного прокурора не было оправданий. Это была откровенная наглость, продиктованная более высоким положением на социальной лестнице и самой обыкновенной завистью.

Крузу постоянно приходилось сдерживаться, когда он видел, как окружной прокурор клеится к его жене я к Иден Кэпвелл.

Особенно возмутительными были последние выходки Тиммонса. Он слишком много взял на себя, и на это Круз не собирался закрывать глаза. Еще немного, я Кастильо расквитается с Тиммонсом. Еще немного…

Автомобиль остановился у полицейского участка. Круз вышел из кабины и открыл дверцу перед мрачно насупившимся Мейсоном:

— Приехали.

Мейсон выглядел еще хуже, чем тогда, когда Кастильо приехал арестовывать его. Лицо Кэпвелла посерело и осунулось, морщины на лбу превратились в настоящие складки, а щетина казалась еще более черной.

Очевидно, по дороге он все‑таки заснул, потому что, услышав слова Кастильо, вздрогнул и резко повернул к нему голову.

— Что, уже пора? — спросил он.

— Пора, пора, — хмуро ответил Круз.

Мейсон едва выбрался с заднего сиденья автомобиля и, шаркая ногами, поплелся к двери полицейского участка. Круз сопровождал его сзади. Когда Мейсон стал подниматься по ступенькам, которые вели ко входу в участок, его сильно накренило в сторону. Крузу пришлось даже придержать арестованного за локоть, чтобы тот не завалился.

Но почувствовав поддержку Кастильо, Мейсон самонадеянно заявил:

— Я могу обойтись и без посторонней помощи.

— Хорошо, хорошо, — поспешил успокоить его Круз.

Мейсон кое‑как добрался до двери и потянул на себя дверную ручку. На этот раз его крен перешел в падение, и Кастильо ершилось приложить немало усилий для того, чтобы удержать Мейсона.

По коридору участка Мейсон проследовал под непосредственным контролем Кастильо. Тот придерживал его за плечи.

Круз распахнул дверь своего кабинета и аккуратно провел к стулу арестованного.

— Садись, Мейсон, — грустно сказал он, — в твоих ногах точно правды нет. Сейчас тебе нужно отдохнуть.

Мейсон рухнул на стул так, словно ему подрубала ноги. Очумело хлопая глазами, он водил головой, словно пытаясь понять, куда попал.

— Где мы? — едва выговорил он.

Круз снял пиджак и повесил его на спинку стула возле своего рабочего стола, заваленного бумагами и папками.

— В полицейском участке, — ответил он. Круз подошел к стоявшему на широком подоконнике автомату варившему кофе, и приложил ладонь к стенке. Автомат, как ни странно, работал. Засунув в приемное отверстие большой пластиковый стаканчик, он налил порцию горячего кофе и поставил ее на стол перед Мейсоном. Тот сейчас находился на грани между жизнью и сном.

Мейсон попытался протянуть руку, чтобы взять стаканчик с кофе, но рука предательски пролетела мимо. Впустую сжав пальцы, как робот клешню, Мейсон ошалело посмотрел на руку и громко икнул. Круз похлопал его по плечу:

— Да, парень, ты сейчас в довольно скверном состоянии.

Мейсон закинул голову и через плечо посмотрел на Круза:

— Ничего подобного, — самоуверенно заявил он, — со мной все в порядке, сейчас ты убедишься в этом сам.

Вторая попытка овладеть стаканчиком с кофе оказалась более удачной. Тупо посмотрев на густую черную жидкость, Мейсон спросил:

— А что это такое?

Круз помимо воли усмехнулся:

— Я понимаю, Мейсон, что тебе это сейчас крайне неприятно, но, уверяю тебя — это надо выпить, тебе станет немного легче.

Мейсон снова с сомнением посмотрел в стакан:

— Это похоже на большую черную дыру Калькутты, — попытался сострить он

После этого он принюхался к напитку и, сообразив наконец, что ему предложили, сказал:

— Это кофе, за что я и приношу вам, господин полицейский инспектор, глубокую благодарность.

Круз махнул рукой:

— Не стоит, ото всего лишь обыкновенный кофе из автомата. К тому же, я думаю, что нам но удастся обойтись без этого, если мы хотим поговорить о чем‑то.

Он придвинул поближе свой стул и уселся прямо напротив Мейсона. Круз положил перед собой несколько бумаг, в том числе протокол задержания, и сказал:

— Для начала я хотел бы соблюсти некоторые формальности. Мейсон, ты имеешь право на молчание, имеешь право на адвоката…

Мейсон вскинул голову:

— Я сам адвокат, — возмущенно сказал он, — и буду защищать себя сам. Свои права я знаю, можешь не зачитывать их, буду рад поскорее ответить на все интересующие полицию вопросы и подписать протокол, а потом мы смело можем пойти и отметить это дело.

Круз непонимающе посмотрел на арестованного:

— Что?

— Я говорю, пойдем и выпьем за успех нашего безнадежного предприятия.

Кастильо с сомнением посмотрел на Кэпвелла и откинулся на спинку стула.

— Я думаю, что для начала тебе нужно выпить кофе, — наставительно сказал он, — а уж потом я посмотрю, сможем ли мы договориться.

Мейсон отхлебнул из пластикового стаканчика и поморщился:

— В вашем автомате кофе заваривают, наверное, из фасолевых зерен. На вкус и запах он примерно такой же, какой была похлебка из чечевицы в доме моего далекого прадеда. По–моему, он приехал в Америку из какого‑то английского графства. А твои предки откуда, Круз?

Кастильо глянул на Кэпвелла исподлобья:

— Я думаю, что мои предки когда‑то воевали с твоими предками за право жить на этой земле, но, в сущности, это все равно. Ты лучше пей кофе, а я подожду.

Мейсон покосился на инспектора:

— Я не понимаю — а чего ты ждешь, Круз? Я в совершенно нормальном состоянии, ты можешь приступать к допросу прямо сейчас

Круз сидел, задумчиво подперев рукой подбородок. Как ни странно, он не испытывал к Мейсону каких‑то неприязненных чувств — наверное потому, что он был ему чем‑то симпатичен. Самостоятельный, независимый в суждениях, нельзя отнять Чувство юмора, пусть далее черного, был предав Мэри и тяжело переживает ее смерть — все это не могло не вызывать у Кастильо чувства элементарного сострадания и сожаления О том, что так вес получилось.

Точнее, Круз еще не знал, что случилось с Мейсоном и Марком Маккормиком, что произошло между ними на крыше отеля «Кэпвелл».

Именно для того, чтобы узнать об этом, он и привез Мейсона в участок. Именно поэтому сейчас поит его кофе в ожидании, пока Мейсон придет в такое состояние, когда сможет связно разговаривать. Но, похоже, Мейсон совершенно не был согласен с таким мнением инспектора. С отвращением проглотив немного кофе, Мейсон поднял голову;

— О, я смотрю, у тебя на столе есть пишущая машинка. Давай, заправляй бумагу, в самом деле, не вручную же тебе заполнять протокол.

Кастильо задумчиво повернул голову и посмотрел на машинку.

— Ну, начинай, Круз, — снова повторил Мейсон, — давай, печатай свои бумаги, заполняй протокол, оформляй задержание, ну, и так далее.

Кастильо покачал головой:

— Нет, Мейсон, я, пожалуй, сначала лучше послушаю.

— Не стоит тратить время на бесполезное занятие, — Мейсон, не без удовлетворения поставил на стол пластиковый стаканчик с недопитым кофе и торжественно встал со стула. — Ну что ж, я думаю, это разумный ход с твоей стороны, Круз, — заявил он.

Кастильо настороженно перегнулся через стол:

— Что ты собираешься делать, Мейсон?

— То, ради чего мы с тобой здесь собрались, — уверенно ответил тот. — Я собираюсь сделать признание, — Мейсон снова откинулся на спинку стула.

— Хм, вот как? Ну что ж, валяй.

Мейсон поначалу немного почмокал губами, будто пытаясь изгнать изо рта неприятный привкус полицейского кофе, а затем торжественно заявил:

— Я, Мейсон Кэпвелл, будучи в полном здравии и трезвой памяти, заявляю, что убил Марка Маккормика.

Услышав это, Кастильо, вопреки ожиданиям Мейсона, отрицательно покачал головой:

— Да ты просто пьян, — сказал Круз. — Я думаю, что тебе стоило немного проспаться, хорошенько отдохнуть.

Мейсон вскинул руку и помахал пальцем перед носом Круза:

— Ничего подобного, — решительно сказал он, — сегодня весь вечер почему‑то все окружающие считают меня сумасшедшим или нетрезвым, и все потому, что я много разговариваю и, в основном, по делу. Почему‑то никто не любит выслушивать правду о себе,

Кастильо снова повторим

— Я согласен с ними. Думаю, что ты действительно пьян и тебе не стоит сейчас брать на себя такую ответственность в таком состоянии.

Мейсон усмехнулся:

— Ну что ж, если ты думаешь, что это как‑то остановит меня, то ты ошибаешься. Так вот, я, Мейсон Кэпвелл, в нетрезвом уме и нетвердой памяти, заявляю, что я убил Марка Маккормика. Можешь занести это я протокол.

Круз тяжело вздохнул:

— Ну что ж, если ты хочешь поговорить об этом именно сейчас, я согласен, только» если можно, изложи все поподробней.

Мейсон пожал плечами:

— А никаких подробностей нет. Я просто убил его и все. Это было необычайно просто, Круз. Интересно, а тебе самому известно такое чувство?

Кастильо промолчал.

— Ну ладно, не хочешь отвечать, не надо, — спокойно констатировал Мейсон. — Так, что тебя там еще интересует? Орудие убийства? Рассказываю, это пистолет, который я добровольно передал в руки правосудия.

Круз хмуро повел головой.

— Насчет пистолета мы еще разберемся, Мейсон, эксперты проведут исследования, снимут отпечатки пальцев, сделают баллистическую экспертизу, ну и так далее. Да что я тебе об этом рассказываю, ты же сам юрист все это прекрасно знаешь.

Кэпвелл как будто и не пил кофе, глаза его по–прежнему осоловело хлопали, он покачивался, стоя на месте.

— Так что же тебя еще интересует, Круз? — продолжил он. — Я готов рассказать все, что знаю.

Круз поднялся со стула.

— Как юрист, работающий в ведомстве окружного прокурора… Работавший, — поправился он, — ты, разумеется, должен знать, что все это не улики для следствия.

— Неужели? — скептически сказал Мейсон. — Интересно, а что же еще должно быть уликой, кроме орудия убийства и добровольного признания?

Круз нетерпеливо махнул рукой.

— Мейсон, перестань, ты же прекрасно знаешь, что главная улика — это тело, тело убитого.

Мейсон покачал головой.

— Ах, вот ты о чем. Да, тело действительно является уликой, но, к сожалению, тела у меня нет, я от него избавился.

Кастильо непонимающе смотрел на арестованного.

— Как это — избавился? Куда ты его дел?

Мейсон удовлетворенно усмехнулся.

— Ладно, я пошутил. Я же понимаю, что без тела следствие ничего не сможет сделать. Я готов отвести вас на то место, где спрятано тело.

Круз взглянул на часы — была половина первого.

— Ну что ж, если тебе так хочется, мы можем сделать это прямо сейчас, — сказал он. — Во всяком случае, я к этому готов.

Он снял свой пиджак со спинки стула и стал одеваться.

— Только прежде, если позволишь, — попросил Мейсон, — я хотел бы сделать один телефонный звонок. Я имею на это право, не так ли?

Кастильо придвинул к нему телефон.

— Разумеется. Звони, пожалуйста.

Мейсон тяжело опустился на стул рядом с телефонным аппаратом. Мейсон некоторое время ждал, а потом, вскинул голову и сказал стоявшему за его спиной инспектору:

— Если не возражаешь, я хотел бы это сделать в одиночестве.

Кастильо пожал плечами.

— Пожалуйста, но учти — если все обернется все так, как я рассчитываю, то тебе придется очень сильно пожалеть об этом. Я буду сильно разочарован.

Мейсон сделал понимающее лицо.

— Не пугайся, Круз, уверяю тебя, зря времени ты не потеряешь. Сегодня тебя ожидают еще много приятных сюрпризов.

— Ладно, — процедил Круз сквозь плотно сжатые губы, — я буду за дверью.

Мейсон внимательным взглядом проследил, как полицейский инспектор удаляется в коридор и потянулся к телефонному аппарату.

— Что ж, думаю, Что эта ночь запомнятся надолго. И не только нам, — пробормотал он, набирая номер.

Несколько минут Кастильо озабоченно расхаживал под дверью собственного кабинета в коридоре полицейского участка. Из‑за двери не доносилось из единого звука. Не понятно было, звонит ли Мейсон кому‑либо или нет — его голоса Кастильо так и не услышал.

Спустя несколько минут, он все‑таки решился и осторожно открыл дверь. Мейсон, уронив голову на руки, спал прямо на столе. Рядом с ним лежала снятая с рычага телефонная трубка.

Круз подошел к нему сзади, положил трубку на рычаг и стал осторожно трясти Мейсона за плечо.

— Проснись, проснись…

Мейсон вскинул голову и, сонно протирая глаза кулаками, сказал:

— А, это ты, символ силы, человек из камня… Кастильо укоризненно покачал головой.

— Мейсон, ты хоть понимаешь, где находишься? — сказал он. — Что вообще вокруг происходит?

Кэпвелл уверенно кивнул,

— Да, к сожалению очень хорошо понимаю. Почему ты не дал мне поспать? Во сне мне было значительно лучше, чем сейчас. Кстати говоря, мне приснился очень забавный сон.

Круз хмыкнул.

— Ты что, хочешь рассказать мне сейчас о своем сне?

Мейсон по–прежнему тер кулажами глаза.

— А что в этом такого? — недоуменно спросил он. — Разве я помешаю тебе, если расскажу о маленьком коротком сне? Это не займет много времени, уверяю тебя.

Кастильо тяжело вздохнул.

— Вообще‑то тебя бы следовало отправить на ночь в камеру предварительного заключения, но поскольку ты сам вызвался показать мне место преступления и рассказать о том, где ты спрятал труп, придется, наверное, тебя выслушать.

Мейсон потянулся рукой к давно остывшему кофе и, очевидно забыв о том, что он напоминает ему вкус фасолевой похлебки, выпил напиток до дна.

— Да, так вот, я хотел рассказать про свой сон. Знаешь, Круз, мне снилось, как будто я сижу в пустом купе, а вагон одиноко стоит посреди бескрайней болотистой равнины в Луизиане, возле Нового Орлеана. Потом — отцепился и уехал. А до этого у меня была спутница — моя жена… — тут он на мгновение умолк, а затем поправился — моя несостоявшаяся жена, в маске и с ребенком на коленях. Так вот, представляешь, они уехали в этом отцепленном составе, а я остался один — отвергнутый, брошенный, покинутый.

— Да–а, — протянул Круз, — странный сон. Интересно, а почему тебе привиделось скрытое маской лицо твоей жены?

Мейсон удрученно покачал головой.

— Вот над этим я и думаю.

— А знаешь, что кажется мне!? — вдруг сказал Кастильо.

Мейсон вскинул голову.

— Любопытно было бы послушать мнение полицейского инспектора о снах убийцы.

Кастильо прошелся по комнате.

— Мейсон, ведь твой отец, насколько я знаю, практически не пьет, это правда?

Мейсон пожал плечами.

— После перенесенного тяжелого заболевания сердца он, в основном, воздерживается от употребления крепких горячительных налитков, — с апломбом школьного учителя заявил Мейсон. Круз укоризненно кивнул.

— Вот именно, чего не скажешь о тебе. По–моему именно этим и объясняются эти все твои сны.

Мейсон испытующе посмотрел на инспектора.

— А тебе, Круз, разве не снятся по ночам сны? Или ты спишь, как в черной дыре — провалился и снова выбрался наружу?

Кастильо отвернулся и глухо произнес:

— Во всяком случае, женщины в масках в моих снах не появляются.

Мейсон неожиданно засмеялся.

— Да, я изрядный выпивоха, признаю. Что ж поделаешь, у каждого свои недостатки. Вот у тебя, например, Круз, есть свои недостатки?

Кастильо промолчал и тогда Мейсон продолжил:

— Недостатки — это продолжение наших достоинств, а, может быть, и сами достоинства, кто знает, это вопрос сложный, вряд ли ты захочешь его сейчас обсуждать, Круз. Вот у меня, например, есть еще один крупный недостаток — я не хочу стареть, мне хочется оставаться таким, каким я сейчас есть. Представляешь себе, Круз, эта тихие радости преклонных годов, скопом ожидающие нас на подходе к обещанному у певца псалмов семидесятилетию: хилость, импотенция, недержание, кишечные раки, камни в желчном пузыре, гной в глазах, конюшня во рту, тупоумие, отрыжка, зевота, газы, запоры, воспаления простаты, застопоренное пищеварение, одинокие дни, пустые ночи, мышечные боли, кризис сбыта, рост цен, урезание пенсии, отсутствие планов и оскудение памяти, инфаркты, инсульты, а если повезет — сонный автобус в аэропорт и тамошнее предотлетное ожидание деловитого голоска: «Всех пассажиров рейса ноль, ноль, ноль, не знаю там сколько, на преисподнюю, просим пройти к выходу номер тоже ноль, ноль, ноль. А знаешь, Круз, почему я этого боюсь? Потому что я уже остался один. Вот тебе легче, ты не один, у тебя есть семья, тобой может кто‑то заняться. Я должен сейчас позабыть об этом.

Круз осуждающе посмотрел на Мейсона, который низко опустил голову и смолк.

— Не стоит себя жалеть, Мейсон, — сказал Кастильо, — это ненадежное занятие. — Я думаю, что тебе стоят стать потверже.

Несмотря на кажущуюся сонливость, Мейсон с необычайной резвостью вскинул голову.

— Это ты мне об этом говоришь? Слушай, ты еще не устал быть Крузом Кастильо, не ведающим страха я боли камнем? Тебе никогда не хочется передохнуть, перевести дух, испытать слабость, сомнения, колебания, ну и что‑нибудь еще в этом роде?

Круз почувствовал смущение. Все‑таки этот парень, Мейсон Кэпвелл, определенно нравился ему. Как точно он нащупал его больную точку.

Тяжело вздохнув, Круз кивнул головой:

— Бывает. И довольно часто.

Но его собеседник неожиданно сказал:

— А мне вот надоело быть Мейсоном Кэпвеллом. Хорошо бы поменяться с кем‑нибудь жизнью.

Круз проявлял уже явное нетерпение.

— Ну ладно, может быть не стоит сейчас об этом говорить, — произнес он торопливо. — Мейсон, ты уже сделал свой телефонный звонок?

Тот озабоченно почесал макушку.

— Телефонный звонок? Ах да, конечно, сделал.

Только, кажется, я не положил телефонную трубку, — он повернулся к столу, но увидев, что трубка лежит на месте, удивленно сказал:

— Нет, но я же твердо помню, что я ее не ложил туда.

Круз успокоил его:

— Это я положил ее на место.

Мейсон равнодушно махнул рукой:

— Ну и бог с ней. Главное, что я позвонил. Этот звонок запомнится надолго.

Круз стоял, засунув руки в карманы джинсов.

— Что, Мейсон, может быть продолжим наши дела?

Кэпвелл с недоумением воззрился на полицейского инспектора.

— Продолжим? — переспросил он. — Разве мы еще не все слова сказали друг другу? А, — он снова махнул рукой, — продолжим, раз тебе так хочется. А потом я отвезу тебя на место преступления к телу, которое стило теперь не просто телом, а уликой, составом преступления.

— Ну хорошо, — обеспокоенно сказал Круз, — а где находится это мертвое тело?

Мейсон вдруг покачал головой.

— Прошу тебя, Круз, не спеши, я так давно не получал удовольствия, не лишай меня этой редкой возможности, дай мне насладиться.

Круз прошелся по комнате.

— Ты можешь наслаждаться сколько хочешь, Мейсон, но не забывай — ты только что признался в убийстве Марка Маккормика, и я начинаю уставать от того, что ты относишься к этому, как к шутке.

Не сводя глаз с инспектора, Мейсон поднялся и тоже прошелся по комнате.

— Извини, Круз, если тебе это не понравилось, — сказал он. — Это отнюдь не шутка, все совершенно серьезно, чертовски серьезно. Найди машину, и я отвезу тебя к телу.

После бесплодного разговора с Иден Кэпвелл в ресторане «Ориент Экспресс», окружной прокурор Кейт Тиммонс отправился домой. Было уже далеко за полночь, когда он остановил машину перед своим домом. Он не успел зажечь свет, как в дверь позвонили.

Кто бы это мог быть? — пробормотал Тиммонс, направляясь к двери.

На пороге стояла Сантана Кастильо. По ее нервному лицу Тиммонс понял, что сейчас предстоит очередная разборка. Появление Сантаны в его доме в такое позднее время не предвещало ничего хорошего. Она взволнованно теребила сумочку, кусая губы. Увидев ее, Тиммонс удивленно произнес:

— Сантана? В такое время?

Он демонстративным жестом повернул к себе руку и посмотрел на наручные часы. Но ее это ничуть не смутило. Увидев перед собой окружного прокурора, она возбужденно воскликнула:

— Как ты смеешь обращаться со мной так? Зачем ты ставишь меня в такое неловкое положение?

Тиммонс едва только открыл рот, чтобы произнести нечто похожее на оправдание, как Сантана шагнула через порог и, размахивая сумочкой в руке, продолжила ночной сеанс выяснения отношений.

— Круз не должен был знать, что я здесь была. Зачем ты пригласил его в дом, зачем ты втянул меня во все это вранье? Ты что, не мог с ним поговорить на улице, если тебе очень хотелось этого? Тебе обязательно нужно было веста его сюда я демонстрировать меня?

Тиммонс озабоченно наморщил лоб.

— Какое вранье, про что ты говоришь? Я ничего не понимаю. Сайта на, уже почти час ночи, ты врываешься сюда и о чае‑то мне рассказываешь. Хотя бы объясни, что все это означает?

Сантана прошла в гостиную и, швырнув сумочку на диван — почти как в собственном доме — остановилась перед окружным прокурором, который бежал за ней, словно школьник за трамваем, пытаясь оправдываться.

Она гневно бросила ему в лицо:

— Я имею в виду эту идиотскую историю про твой бумажник, которую ты ему наплел.

Тиммонс недовольно протянул:

— Ах, вот ты о чем. Ну и что?

Она возбудилась еще сильнее. Ее слова летели в лицо Тиммонсу, словно куски брусчатки с мостовой, от которых он едва успевал отворачиваться.

— Дома Круз спросил у меня, что я здесь делала, и я ему ответила.

Тиммонс пожал плечами.

— Вполне законное требование мужа к жене — узнать, что она делала в доме молодого человека ближе к ночи. Не понимаю, почему ты так разоряешься?

Она вскипела еще сильнее.

— Потому что я ответила ему на этот вопрос совершенно другое, в отличие от тебя, а ты, оказывается, наболтал что‑то про какой‑то бумажник.

До Тиммонса наконец дошло. Среди множества суеты и довольно бестолковых событий прошедшего вечера он совершенно забыл об этом незначительном, с его точки зрения, эпизоде, который случился, как ему казалось, уже неизвестно сколько времени назад.

Однако оказалось, что круги по воде от камня, брошен кого прошлым вечером, идут до сих пор и последствия этого шага ой вынужден ощущать сейчас На лице его появилась виноватая улыбка.

— Прости, прости, — смеясь сказал он. — Я не думал, я не…

Она продолжала гневно сыпать обвинениями.

— Он не знал, он не думал, он вообще ничего не соображал. Ты бы мог понять, в какое дурацкое положение ты меня ставишь, если хотя бы на секунду подумал обо мне. Всего‑то, что нужно было — это поставить меня в известность. Ты что, не мог сказать всего этого, пока я находилась в комнате? Зачем ты начал оправдываться не после того, как я ушла? Таким образом, ты пытался произвести более благоприятное впечатление на моего мужа? Пытался выгородить себя, да?

Глупая улыбка все еще не сходила с лица Тиммонса. Он развел руками и неопределенно протянул:

— Ну, я вообще‑то думал.

Она подскочила к нему и завизжала прямо в лицо:

— Ты ничего не думал, ты поставил меня в совершенно глупое, дурацкое, идиотское положение! Я тебе этого никогда, никогда этого не прощу! Ты до конца жизни будешь помнить о своей вине передо мной.

Несмотря на крайнюю степень возбуждения, она, очевидно, все‑таки поняла смысл только что выпаленных ею слов. Поэтому она умолкла и тяжело дыша смотрела в лицо Кейту. Даже ей сейчас, в ее теперешнем состоянии, агрессивном и взвинченном, стало ясно, что обвинениями, основанными на словах: «до конца жизни», «никогда» и т. д. сейчас разбрасываться не стоит.

Тиммонс умиротворяюще поднял перед собой руки.

— Сантана, успокойся, ты напрасно так кричишь, в этом нет никакого смысла. Ну прости, я ведь тебе уже сказал: я просто не знал…

Ее глаза снова потемнели от злости. Размахивая руками, она снова закричала:

— Как это не знал? Ты же всегда хвастался передо мной, что прекрасно ориентируешься и подобных ситуациях и даже умеешь управлять ими? Так значит ты тоже врал мне? Зачем ты все это делал? Чтобы выглядеть получше в моих глазах? Или таким образом ты тешишь свое мужское самолюбие? При этом ты всегда обвиняешь меня в том, что я такими ситуациями управлять не умею. Что, почему ты молчишь? Тебе нечего сказать? Ты можешь юлить и выкручиваться только перед Крузом? А я уже для тебя ничего не значу, да? Ты заставил меня лгать и поступать, как полная дура и идиотка, а теперь я же вынуждена оправдываться перед тобой? Ты этого добиваешься, этого?

Тиммонс пребывал сейчас в таком смятении, что кроме стандартных извинений он больше ничего предложить не мог.

— Ну прости меня, прости, — бормотал он, не осмеливаясь даже взглянуть в лицо Сантане. Правда, в его глазах не было ни искренности, ни желания пойти ей навстречу.

— Ну, я просто ошибся.

Она посмотрела на него с таким возмущением, будто он только что попросил у нее взаймы тысячу долларов. Глаза ее потемнели от ярости, она продолжала метать словесные молнии:

— Простить тебя? За что мне тебя простить? За то, что ты сделал из меня посмешище? За то, что теперь в глазах собственного мужа я неверная жена и лгунья?

Тиммонс сделал попытку миролюбиво взять ее за руку, однако она вырвалась и с видом оскорбленного и униженного самолюбия отскочила на шаг назад.

— Не трогай меня, — воскликнула Сантана. — Все, что ты делаешь, оборачивается для меня только новыми бедами. Я тебе уже говорила, что я ненавижу лгать я устала от этой лжи. Но каждый раз мне приходится сочинять что‑то новое и новое, а ты во всем этом оказываешься в стороне. Ты у нас глубоко порядочный человек, а я выгляжу глубоко порочной женщиной только потому, что ты успеешь оправдаться раньше меня и в мое отсутствие, а потом я вынуждена расхлебывать эту кашу.

Тиммонс стоял насупившись.

— Сантана, я ведь уже попросил у тебя извинения, может быть на этом закончим?

— Закончим? — взбеленилась она, — да я еще ничего не начинала, я просто пытаюсь выяснить у тебя, зачем ты позволил Крузу зайти сюда? Ты же знал, что мне будет плохо, ты знал, что мне придется оправдываться, сочинять какие‑то отговорки. Ты же знал, что это принесет мне только несчастье. Если тебе очень хотелось поговорить с Крузом, меня не обязательно было впутывать во все это. Или ты захотел, чтобы я пожалела о том, что приехала к тебе в такой поздний час? По–моему, ты всегда хочешь, чтобы я жалела о встречах с тобой.

Тиммонс почувствовал, что теряет терпение. Еще минута — и он взорвется. Чтобы этого не произошло, он решил перейти в контрнаступление. В подобных ситуациях для этого у него был надежный и испытанный метод — перевести все на чувства. Окружной прокурор в своих отношениях с женщинами уже не раз пользовался проверенным методом и каждый раз он с неизменным успехом срабатывал. Для этого требовалась лишь небольшая доля актерского таланта и нестандартная ситуация, в которой он вынужден был бы положиться лишь на свои способности.

Тиммонс изобразил на лице оскорбленную добродетель и, тяжело дыша, сказал:

— А ты не подумала о том, что я ревную тебя к твоему мужу? Я видеть не могу его равнодушие к тебе. Вот я и решил, что если он не ценит свою собственную жену, то в этом городе есть и другие, которые ценят ее и могут обращаться с ней нормально. Ты не подумала о том, что я испытываю к тебе подобные чувства, но вынужден до поры до времени прятать их глубоко внутри? Да, я готов признать, что ревность — это не самая лучшая сторона любви, но и не самая худшая, да. Если я хотел привлечь внимание твоего мужа к тебе же самой, то это было сделано именно из таких побуждений. Я совершенно не понимаю, почему ты не допускаешь такой вероятности? Да, я ревную тебя, ревную, — он уже почти кричал, но затем, вовремя воспользовавшись своим актерским даром, эффектно понизил голос и прибавил небольшую дозу лицедейства, изобразил на лице страдальческий вид. — Сантана, ты просто не знаешь, как мне плохо без тебя, а еще хуже, когда я вижу рядом с тобой твоего уверенного в собственной неотразимости, бесценности мужа. Но мне приходится скрывать это все. Теперь ты понимаешь, в какой ситуации нахожусь я? Что чувствую я и что я вынужден делать и говорить? Ты должна, ты просто обязана простить меня, я не делал ничего дурного, ничего такого, что могло бы оскорбить тебя или поставить в неловкое положение. Если так и получилось, то только из‑за моих чувств.

Прием и на этот раз подействовал безотказно.

Сантана расширившимися от нервного возбуждения глазами смотрела на окружного прокурора, который упражнялся в способах неотразимого воздействия на женщин. Она не понимала, не желала понимать, что это всего лишь игра, маска, которую Тиммонс одевает на себя в общении с ней, и не только с ней — со всеми теми женщинами, с которыми ему приходилось встречаться раньше. Это был всего лишь обычный прием самозащиты. Но Сантана, словно голодная рыбка, уцепилась за этот крючок.

— Кейт, — смущенно сказала она, опустив глаза, — почему ты так редко говоришь мне о своих чувствах? Я никогда не могу понять, что ты испытываешь по отношению ко мне? Ты говоришь о том, что любишь меня, но врать вынуждена я. Тиммонс сокрушенно покачал головой:

— Да, все эти нелепицы и случайности происходят из‑за того, что мы никак не можем определиться в наших взаимоотношениях. Ты постоянно нервничаешь, чего‑то боишься, не осмеливаешься поступать так, как тебе этого хочется.

Она отвернулась и дрожащим голосом произнесла:

— Да, ты прав, мне трудно определить, хотя… кажется, я все для себя решила.

Тиммонс обеспокоенно подошел к ней и тихо спросил:

— Что ты решила?

Она вдруг начала кусать ногти.

— Я думаю, что тебе не придется больше прятать свои чувства.

— Что ты имеешь в виду?

Она обернулась. Тиммонс мгновенно прочел на ее лице плохо замаскированное желание сбежать.

— Я хочу сказать, что между нами все кончено, — не поднимая глаз сказала она. — Навсегда.

Тиммонс ухмыльнулся.

— Да ты шутишь. Только не надо говорить мне, что ты совершенно серьезно намерена это сделать.

Она гордо вскинула голову:

— Да, именно это я и хочу сказать. Я совершенно серьезно намерена порвать наши отношения и больше никогда не встречаться. Ты должен раз и навсегда понять, что со мной нельзя так обращаться, я не могу простить подобного отношения к себе. Рано или поздно это должно было кончиться. Каждый раз случалось что‑то такое, что заставляло меня испытывать потом глубокое раскаяние и сожаление о том, что я сделала. А ты, — она кричала, все больше распыляясь, — всегда выходил сухим из воды, ты всегда чувствовал себя прекрасно! Что ж, Сантана сама разберется, она взрослая и самостоятельная, а ты при этом мог находиться в стороне. Но теперь эти времена закончились, все прошло. Между нами все кончено. Я больше не желаю поддерживать с тобой никаких отношений, ты должен забыть все, что между нами было. Считай это ошибкой с моей стороны, можешь быть довольным — я больше никогда не появлюсь в твоей жизни, это только усложняет все. Может быть теперь, после того, как мы расстанемся, ты станешь по–иному относиться и ко мне, но уже поздно, я больше не желаю терпеть.

Тиммонс вдруг неожиданно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Это не правда, — спокойно сказал он, — я тебе не верю.

Она вскинула голову:

— Что это значит? Объясни.

Тиммонс хладнокровно подошел к ней и взял за руку. Неотрывно глядя Сантане в глаза, он тихо произнес:

— Если б ты хотела разорвать все отношения между нами, ты бы так не поступила. Ты бы не пришла сюда в таком случае. Ты ведь знаешь, как я тебя хочу и как ты меня хочешь…

Сантана на мгновение почувствовала, как липкий обволакивающий голос Тиммонса проникает в самую ее душу, в самое ее сердце, заставляя его бешено колотиться в неисчерпанной страсти. Глаза ее стали медленно закрываться, как у кролика, поддавшегося влиянию гипноза питона. Руки ее по–прежнему дрожали. Однако теперь уже виной тому было сексуальное возбуждение. Кейт стоял так близко, она чувствовала его запах, чувствовала его притягательную силу и едва удерживалась от того, чтобы не упасть в его объятия.

Однако все еще помня о сказанных только что словах, она резко хлопнула глазами и, будто осознав, в каком свете находится, поспешно возразила:

— Тебе нужна не я, тебе нужна Иден. Я для тебя игрушка, но я не позволю играть с собой. Так что не нужно этого делать, не нужно, Кейт. Ты хочешь играть со мной, но эти игры могут плохо закончиться.

Тиммонс снова изобразил на лице страдальческое выражение.

— Но я не вру, не вру, — по–актерски размахивая руками, воскликнул он. — Я действительно люблю тебя и хочу. Я всегда хочу тебя, я всегда думаю о тебе, ты единственная женщина, которая мне нужна.

Она возмущенно закричала:

— Зачем ты лжешь мне? Я не верю ни единому твоему слову. Я видела ее здесь, она была в твоей квартире. Я знаю, что ты хочешь переспать с ней, но при этом, пудришь мне мозги, пытаешься заставить поверить в то, что любишь только меня. Если бы это было так, то зачем ты приглашал ее в собственный дом? Для того, чтобы поговорить о характерных особенностях ведения бухгалтерского учета в ресторане «Ориент Экспресс»? Или, может быть, тебя интересует ее папаша?

Тиммонс подавленно молчал.

— Вот видишь, — мстительно выкрикнула Сантана, — я была права, ты даже не можешь ничего возразить мне.

Тиммонс невпопад рассмеялся. Сантану это еще больше разозлило.

— Что, я сказала что‑нибудь смешное, да? Итак, так ты относишься к моим словам?

Он поспешно попытался исправить свою ошибку:

— Нет–нет, Сантана, поверь мне, я и в мыслях не держал ничего дурного. Просто, когда я вижу тебя, меня охватывает страшное возбуждение и мне трудно сдерживаться. Я просто вынужден каждую секунду, каждое мгновение бороться с собой, чтобы не наброситься на тебя, чтобы не наделать каких‑нибудь глупостей. Это происходит со мной в любом месте, в любое время, когда только я встречаю тебя. Неужели ты этого не видишь, неужели тебе нужны еще какие‑то доказательства?

Сантана почувствовала, что начинает терять почву под ногами, она разрывалась между охватившими ее противоречивыми чувствами. С одной стороны ей хотелось покончить со всем просто потому, что она не испытывала в себе сил продолжать все это дальше, но с другой стороны — все это было так притягательно, так гипнотически; в ее отношениях с Крузом не было ничего подобного. Роман с Тиммонсом основывался для нее, большей частью, на сексуальном влечении, которого она была лишена в отношении своего мужа и лишена не потому, что Круз был сексуально не привлекателен, а потому что он был холоден. Он никогда ничего не говорил о своих чувствах, если даже и испытывал их. Это вызывало у Сантаны острое чувство собственной неполноценности. Такого чувства она не испытывала в своих отношениях с Кейтом Тиммонсом.

— Ну почему, почему ты привел сюда Иден? Зачем тебе это было нужно? Скажи мне правду.

Он растерянно развел руками…

— Мне просто интересно было узнать, что она задумала. Вспомни те дни, ты же сама мне говорила, что Иден чего‑то добивается от меня, чего‑то хочет. Вот я и хотел узнать, что у нее на уме.

— Ну и что, ты узнал? Чего она хотела, скажи мне. Кейт, почему ты молчишь?

Он пожал плечами.

— Ну, я…

Ее снова охватила необузданная ярость.

— Так чего она хотела? Чего она добивалась? Говори же.

Сантана схватила Тиммонса за галстук и потянула на себя, пытаясь повернуть его к себе лицом. Он стал отмахиваться руками:

— Сантана, прекрати, я сейчас все расскажу тебе. — Успокойся, — нервно воскликнул, — у меня с Иден ничего нет, тебя это устраивает?

Словно испугавшись бурного проявления собственной страсти, она умолкла. Воспользовавшись этим, Тиммонс снова перешел в контрнаступление:

— Для меня существуешь только ты, — проникновенно глядя ей в глаза, сказал он. — Ты — единственная женщина на этом свете, о которой я всегда думаю. Неужели ты не видишь, что все мои поступки — пусть они даже кажутся со стороны глупыми — продиктованы этим. Я всегда хотел нравиться только тебе, только ты для меня что‑то значишь. — Он взял ее за руку и, подойдя поближе, перешел на интимно низкий голос. — В моей жизни есть только ты, я всегда думаю только о тебе. Она смущенно потупила глаза.

— Я не…

— Посмотри мне в глаза, — напуская любовного жару, сказал он, — неужели ты не видишь, что я говорю правду?

Она сделала робкую, нерешительную попытку освободиться.

— Я не верю тебе, — едва слышным голосом сказала Сантана.

Он дышал так тяжело, что, казалось, ему пришлось пробежать несколько километров, чтобы увидеть ее. Отпустив ее руку, Тиммонс сказал:

— Не отталкивай единственного мужчину, который любит тебя.

Он снова взял ее за руку и привлек к себе. Она почувствовала, что силы покидают ее:

— Не надо, Кейт, не надо… — обессиленно прошептала она.

Но Тиммонс все сильнее и сильнее тянул ее к себе, раскрывая руки для объятий:

— Я не могу перестать любить тебя, я не могу перестать хотеть тебя, — он осторожно взял ее за руки и положил их себе на плечи. Сантана не сопротивлялась.

— Не надо, Кейт, не надо, — это единственное, что она способна была вымолвить.

— Надо, надо, — уговаривал он ее. — Не бойся меня. Ведь ты видишь, как я отношусь к тебе, я всегда хочу быть с тобой рядом. Я всегда хочу чувствовать твои объятия, твою кожу, твои губы.

Она почувствовала, как глаза ее постепенно закрываются и она оказывается в его объятиях.

Но ни желания, ни сил сопротивляться у нее не было. Как загипнотизированная, она подалась вперед и, спустя мгновение, оказалась в его объятиях. Ее губы широко раскрылись для поцелуя. И Тиммонс не преминул этим воспользоваться. Он нежно поцеловал ее в шею, потом в ухо, потом губы их встретились и слились в крепком, страстном поцелуе. Спустя мгновение она уже забыла обо всем на свете, забыла, зачем приехала сюда, забыла о тех словах, которые только что говорила, забыла о том, что намеревалась сделать. Для нее сейчас не существовало никого и ничего, кроме Кейта Тиммонса.

Она готова была отдаться ему, не испытывая при этом ни малейшего сожаления — слишком сладостны были эти мгновения в его объятиях, слишком высоко она ценила их, слишком хотела быть вместе с ним…

— Что ж, собирайся, поехали, — сказал Круз.

Мейсон тряхнул головой, словно пытаясь отогнать остатки сна.

— Ну ладно, — произнес он, поднимаясь, — если полиции так хочется именно сейчас увидеть тело убитого мною Марка Маккормика, я готов сделать это.

Шатаясь, но уже меньше обычного, он пошел следом за Кастильо к выходу.

— Ты и на этот раз не будешь надевать на меня наручники? — спросил он.

Круз махнул рукой:

— Перестань, Мейсон, в этом нет никакой необходимости. Если бы я хотел поиздеваться над тобой, я бы уже давно сделал это. Лучше пойдем. Надеюсь, тебе уже не требуется моя помощь?

Мейсон рассмеялся.

— О, нет, — сказал он, поднимая вверх руки. — Твой фасолевый напиток сделал из меня человека. Видишь, я уже совершенно спокойно передвигаюсь сам.

Они вышли на улицу и сели в машину.

— Куда мы поедем? — спросил Круз.

Мейсон выглянул в окно и показал на располагавшийся в нескольких кварталах сбоку отель «Кэпвелл».

— В гостиницу моего папаши, — с улыбкой сказал он. — Я думаю, что он уже на месте, дожидается своего драгоценного сыночка.

Круз, усевшийся на переднее сиденье, оглянулся:

— Так это ты ему звонил? Мейсон равнодушно махнул рукой:

— Какое это сейчас имеет значение? Поехали.

Спустя несколько минут, автомобиль остановился перед зданием отеля «Кэпвелл». У подъезда стоял автомобиль СиСи Кэпвелла.

— О, — радостно воскликнул Мейсон, выходя из патрульной машины, — ты смотри, какая скорость, он уже здесь.

Но СиСи нигде поблизости не было видно. Только поднявшись на лифте на последний этаж и выйдя на крышу, Круз увидел главу семейства Кэпвеллов. Он стоял на крыше, задумчиво поглядывая вниз через козырек. Когда дверь на лестницу, которая вела вниз, открылась и на ней показались Круз, патрульный полицейский и Мейсон, СиСи направился к ним.

— Что вы собрались делать? — обеспокоенно спросил он.

Круз пояснил:

— Мейсон собирается показать нам, где тело Марка Маккормика, если оно, конечно, есть.

— Оно есть, Круз, — спокойно ответил Мейсон. — И скоро вы убедитесь в том, что я говорю правду.

Кастильо, сложив руки на груди, приготовился слушать. На лице СиСи была написана глубокая обеспокоенность.

— Всему свое время, — продолжал Мейсон. — Через несколько минут вы все узнаете. Однако для начала я хотел бы приобщить к делу один небольшой документ, — с этими словами он покопался во внутреннем кармане пиджака и достал оттуда узкий, длинный конверт. — Это признание Марка Маккормика в том, что он изнасиловал Мэри, — с этими словами Мейсон протянул руку с конвертом инспектору Кастильо. Однако СиСи мгновенно схватил конверт.

— Дай‑ка посмотреть, — обеспокоенно сказал он. Пока СиСи открывал конверт и доставал бумажку, сложенную вдвое, Мейсон спокойно сказал:

— Здесь все написано черным по белому, отец. Это последнее, что он сделал, прежде чем я прикончил его.

СиСи недоверчиво раскрыл листок бумаги и пробежался по написанному пляшущими буквами документу.

— Да, он не шутит, — спустя несколько мгновений сказал СиСи и протянул бумагу инспектору Кастильо. Тот, в свою очередь, прочитал документ и стал задумчиво складывать его назад.

— А ведь забавно, отец, — продолжил Мейсон, — или, не знаю, может быть здесь подходит больше другое слово — поэтично, трогательно. Ты считал, что я не достоин Мэри, а Марк, по–твоему убеждению, был образцом добродетели.

СиСи обескуражено отвернулся.

— Да, отец, — именно так ты и думал, — холодно продолжил Мейсон. — Ты всегда пытался убедить меня том что я — человек никчемный и пустопорожний. И все это происходило только потому, что мы никогда не могли сойтись с тобой во взглядах на жизнь. Поэтому ты выбрал в качестве подходящей для Мэри пары Марка Маккормика. Ты ошибся, отец, ты ошибся.

СиСи подавленно молчал. Мейсон чуть повысил голос:

— В жизни Маккормик оказался еще хуже, чем могло присниться в самом страшном сне. Теперь он полностью заплатил за свои преступления.

Круз сунул признание Маккормика в изнасиловании в карман и нетерпеливо сказал:

— Ладно, Мейсон, ты привел нас сюда, чтобы показать тело, давай, приступай.

Мейсон мрачно усмехнулся:

— А далеко ходить не надо, все здесь, идемте со мной.

Они прошли мимо оснований стальных конструкций, на которых раньше были закреплены огромные рекламные буквы. Именно здесь погибла Мэри. И именно на том месте, где это произошло, лежало нечто, накрытое большим куском грубой черной ткани. Это действительно выглядело, как место преступления, на котором остался лежать труп. Его лишь прикрыли, чтобы не шокировать окружающих. Мейсон задумчиво подошел к этому месту и показал на него рукой:

— Вот, господа, подойдите сюда. Итак, правосудие свершилось, — возвестил он. — Я отдаю вам жертву.

СиСи и Круз подошли к телу, накрытому тряпкой и, озабоченно переглянувшись друг с другом, вопросительно воззрились на Мейсона.

Локридж встал из‑за стола. Подав руку Августе, он сказал:

— Дорогая, ты не возражаешь, если я провожу тебя до лифта?

На лице ее появилась смущенная улыбка.

— Я сейчас, — с некоторым налетом растерянности сказала она. — Мне тут надо кое‑что сделать.

Локридж недоуменно посмотрел на нее.

— Что?

Она улыбнулась с еще большим смущением.

— Мне нужно зайти по своим женским делам в туалет. Я только припудрю носик.

Он с охотой кивнул:

— Да, да, конечно, припудри, я подожду тебя здесь.

Она замахала рукой.

— Нет, нет, не надо, не стоит тратить время, не жди меня.

Но Локридж настаивал на своем.

— Я за свою жизнь не один десяток раз ждал пока ты припудришься. Со мной ничего не случится, если я повторю это и сегодня. К тому же я хочу таким образом напомнить себе о прошлом.

— Вот как? — удивленно спросила она. — Зачем же это?

Он хитро улыбнулся.

— Таким образом мне легче будет пережить разлуку с тобой. Ведь ты уезжаешь кататься на пароходе по океанам.

Она пожала плечами.

— Ну, если тебе этого хочется…

Когда она направилась в дамский туалет, Локридж еще несколько секунд расхаживал вдоль стойки бара, озабоченно потирая переносицу. Увидев стоявший на стойке телефон, он опасливо оглянулся по сторонам. Убедившись в том, что Августа исчезла за дверью, он пробормотал:

— Так, похоже, у меня есть несколько минут, надо срочно сделать одно дело, — с этими словами он быстро снял трубку телефонного аппарата и пару раз постучал по рычажку. — Алло, оператор? Мне надо отправить телеграмму в Тибет. Да, это в Китае. Да, спасибо. Да, я думаю, что будет удобнее, если вы сразу же свяжете меня с телеграфом.

Несколько секунд он подождал ответа, нервно барабаня пальцами по стойке. Возле дверей в женский туалет раздался какой‑то шум и Локридж оглянулся. На его лице была написана готовность мгновенно бросить трубку, если в проходе появится его бывшая жена. Однако, на сей раз, Лайонеллу повезло — это была всего лишь уборщица — полноватая дама средних лет в форменном комбинезоне. Немного успокоившись, Локридж снова повернулся спиной к двери весь обратился в слух. Наконец, его соединили с телеграфом.

— Алло, примите, пожалуйста, телеграмму, — снова повторил Локридж. — Да, мне нужно послать телеграмму Эдду и Мэдисон Бересби. Это дом для официальных гостей в Тибете, в Китае. Да, я буду платить кредитной карточкой.

На другом конце провода попросили немного подождать, и Лайонелл снова озабоченно огляделся по сторонам. Августы нигде не было видно. Очевидно, процесс припудривания носа выполнялся по полной программе. Что ж, это вполне устраивало Локриджа. Он успевал сделать свое небольшое дельце.

Тем временем Августа стояла в женском туалете у висевшего на стене телефона–автомата. К ее великому сожалению аппарат барахлил. Она возбужденно колотила рукой по рычагу, пытаясь добиться длинного гудка. Черт побери эти телефоны… Очевидно, про припудривание носа она уже забыла. Наконец, в трубке что‑то клацнуло, и Августа услышала то, что хотела услышать — длинный гудок.

Наконец, телеграфист, принимавший звонок от Локриджа, снова откликнулся. Лайонелл, опасливо оглядывавшийся по сторонам, оживился.

— Очень хорошо. Значит так, диктую: не могу участвовать в восхождении, как собирался, любовь, еду в круиз с Августой, подробности письмом, целую, Лайонелл.

Августе удалось, наконец, дозвониться до своей матери Минкс.

— Здравствуй, мама, — стараясь не повышать голос, сказала Августа, — это я. Что? Нет, мама, я еще не собрала вещи для поездки.

Очевидно, старуха Минкс на другом конце провода выругалась, потому что Августа поморщилась и сказала:

— Ну извини, мама, дело в том, что я вообще не смогу с вами поехать.

Очевидно, на сей раз поток ругательств был таким мутным и грязным, что Августа даже отдернула трубку от уха. Когда шум, доносившийся из микрофона, утих, Августа снова поднесла телефон к уху.

— Ну, мама, ты меня удивляешь, — сказала она. — Я и не знала, что тебе известны подобные слова и выражения. Что, я? Нет, нет, я еду в Тибет. Мама, я никогда бы так не поступила, если бы не Лайонел. Он так настаивал. Да, мама, я вынуждена была уступить. Ну подумай сама, как бы я могла ему отказать?

Мейсон сделал театральный жест рукой и воскликнул:

— Вот, господа, сейчас перед вами предстанет жертва преступления, — с этими словами он нагнулся и резким движением руки отбросил в сторону черную материю.

СиСи и Круз, напряженно подавшиеся вперед, с разочарованием вздохнули. На крыше отеля «Кэпвелл», прикрытый куском грубой черной ткани, лежал наклеенный на картон фотографический портрет Мейсона Кэпвелла, сделанный еще в годы его учебы в Гарвардском университете. Он был изображен в майке баскетболиста с мячом в руке. Улыбка, с которой был изображен Мейсон, показалась всем, кто собрался сейчас на крыше, издевательской. Всем, кроме самого Мейсона. Он поставил портрет в полный рост рядом с собой и, похлопав его по картонному плечу, сказал:

— Этот парень тоже пострадал.

— О, бог мой, — простонал СиСи.

— Он тоже — жертва, — сказал Мейсон, — только жертва другого преступления. Об этом подробнее может рассказать мой драгоценный папаша.

СиСи возмущенно воскликнул:

— Мейсон, прекрати, наши семейные отношения не должны быть предметом для розыгрыша. Мы здесь собрались совершенно не для этого.

Круз, поджав губы, следил за перепалкой между отцом и сыном. Мейсон насмешливо посмотрел на СиСи и спросил:

— А что, разве тебя не интересует судьба этого парня? По–моему, тебе было бы весьма любопытно узнать об этом.

СиСи возбужденно замахал руками.

— Мы собрались здесь, чтобы ты показал нам тело Марка. Где ты его спрятал? Показывай немедленно.

— Тебя это так волнует? — мрачно спросил Мейсон. — Очень жаль. Я надеялся услышать от тебя совершенно другое.

СиСи укоризненно покачал головой.

— Мейсон, я не понимаю, что тебе взбрело в голову? Ты что, разыгрывать нас вздумал? Хочешь всех вокруг в дураках оставить?

Но Мейсон был спокоен как никогда.

— Отнюдь, — хладнокровно ответил он. — Вы еще получите то, зачем собрались здесь. Однако, прежде мне бы хотелось обратить внимание на другое. Мне бы хотелось, чтобы кто‑нибудь обратил внимание на меня. Однако, насколько я вижу, моя персона никого здесь не интересует. Всем нужен Марк. Точнее, его тело.

СиСи потерял терпение.

— Сынок, — взмолился он, — зачем тебе нужно было убивать человека, если ты уже получил его письменное признание?

Мейсон глубоко вздохнул ночной воздух и слегка поежился. Выдержав эффектную театральную паузу, он повернулся к отцу и сказал:

— Все это была игра, всего лишь игра. Но теперь она закончена. Итак, господа полицейские и просто любопытствующие, следуйте за мной.

Он направился к дальнему краю крыши. Там располагалось несколько подсобных помещений за деревянными дверями. Мейсон подождал, пока все собравшиеся на крыше, подойдут к двери, на которой было написано «Для обслуживающего персонала» и, отогнув пальцем прикрывавший двери гвоздь, взялся за ручку.

— Итак, господа, — возвестил он, — я обещал тело Марка Маккормика, — с этими словами он распахнул дверь, и потрясенная публика увидела пострадавшего.

Марк Маккормик сидел, скрючившись в малюсенькой комнатушке, если так можно было назвать эту клеть, вместе с пожарным шлангом, парой метелок и пустым ведром. Его руки были связаны сзади тонкой веревкой, лицо завязано носовым платком, под глазом красовался громадный синяк. Он повернул голову на стук двери и, увидев перед собой Мейсона, бессильно замычал.

— О, боже мой, — поморщился СиСи, — Мейсон, ты меня в могилу загонишь. Зачем нужно было устраивать эту комедию?

Круз сделал знак патрульному полицейскому, который прибыл вместе с ним.

— Вытащите его оттуда. Да, и развяжите ему руки и лицо.

Полисмен вытащил Маккормика из тесной клетушки и поставил возле Кастильо. После нескольких часов пребывания в скрюченном состоянии, ноги Маккормика подкашивались, руки, которые освободили от веревки, дрожали. Тяжело дыша, он с ненавистью смотрел на Мейсона, но не произносил ни слова. Кастильо озабоченно посмотрел на Маккормика, словно пытаясь убедиться в том, что он жив и здоров.

И на самом деле, Марк не пострадал. Лишь пара ссадин на лбу и громадный фонарь под правым глазом говорили о том, что Мейсон не удержался от рукоприкладства. СиСи хмуро буркнул:

— Что ты с ним сделал?

Мейсон задумчиво пожал плечами:

— Вообще‑то, я хотел сначала его убить, думал смогу, но ничего не вышло. Как видите, не получилось.

Маккормик, наконец, пришел в себя. Возмущенно ткнув пальцем в Мейсона, он закричал:

— Он добился моего признания только под дулом пистолета, он — гнусный негодяй и пьяница.

— А ты — насильник, — спокойно возразил Мейсон. — На твоем месте я бы помолчал, пока не найдешь адвоката. Если, конечно, кто‑нибудь после этого захочет защищать такого подонка.

Кастильо сокрушенно покачал головой:

— Мейсон, я надеюсь, что ты удовлетворил все свои желания. Потому что, если еще раз повторится такое, то боюсь, тебе самому придется пользоваться услугами адвоката.

На Мейсона эти слова не произвели никакого впечатления. Он по–прежнему стоял, слегка пошатываясь посреди крыши и холодно смотрел на Маккормика. СиСи сумрачно опустил голову, испытывая невероятный стыд за выходки своего сына. Точнее говоря, его чувства были смешанными — он понимал собственную степень вины за происшедшее и с Мейсоном, и с Мэри, и с Марком, понимал чувства Мейсона, которые привели его к случившемуся, и как ему сейчас тяжело и как ему требуется поддержка близких и родных. Вместе с тем, он был склонен оправдывать глупости, совершенные Мейсоном, только его психологическим состоянием и стрессом.

В любом случае отцу и сыну, после всего, что произошло, было о чем поговорить. Накопилось слишком много нерешенных вопросов, которые требовали незамедлительного решения, и СиСи был настроен поговорить об этом прямо здесь и сейчас.

Кастильо подошел к злобно взиравшему на всех вокруг Маккормику и взял его под локоть.

— А с тобой, парень, мы проедем в участок.

Марк с презрением посмотрел на инспектора Кастильо.

— Я что, арестован?

Круз спокойно ответил:

— Вы можете считать себя кем угодно, но на нашем языке это называется задержанием. Пока отправимся в участок для выяснения обстоятельств, а потом посмотрим. Думаю, что вам придется довольно туго. Кстати говоря, на право на адвоката я вам уже сказал, еще вы имеете право соблюдать молчание, и я вам буду очень благодарен, если вы сейчас воспользуетесь этим правом.

Под возмущенные крики Маккормика, они удалились. Мейсон и СиСи остались на крыше. Проводив взглядом задержанного, Си повернулся к сыну:

— Знаешь, Мейсон?

Тот вскинул голову:

— Что?

СиСи бросил на сына оценивающий взгляд и с заметным удовлетворением сказал:

— Ты становишься все больше похож на меня.

Мейсон ничего не ответил на слова отца. Он медленно прошел по крыше, запахивая полы пиджака. Подняв голову к небесам, Мейсон задумчиво произнес:

— Прохладно. Я бы сейчас выпил чего‑нибудь.

СиСи понимающе кивнул.

— Я бы тоже.

Мейсон остановился у козырька крыши и посмотрел вниз. СиСи уже не беспокоился, он был уверен, что его сын больше не станет делать никаких глупостей. Так оно и произошло. Вернувшись назад к отцу, Мейсон грустно сказал:

— Ты знаешь, Марка увезли, а мне совершенно не стало легче, и наверное, уже никогда больше не легче.

Его губы вдруг задрожали, на глаза навернул слезы. Чтобы не показываться в таком виде отцу, повернулся к нему спиной. Закинув голову к небесам, он тихо прошептал:

— Без тебя, Мэри, не будет никогда, никогда.

СиСи тихо подошел к сыну и положил ему руку на плечи:

— Пойдем, — негромко сказал он, — нам пора, уже слишком поздно.

Мейсон смахнул навернувшиеся на глаза слезы и медленно зашагал к выходу вместе с отцом. В дверях СиСи на мгновение задержался и снова окинул взглядом опустевшую крышу. Слишком многое здесь напоминало о трагических событиях. Стараясь поскорее избавиться от неприятных ощущений, связанных с этим, СиСи шагнул через порог и закрыл за собой дверь. Лишь свежий ветер и небольшие лужи на крыше напоминали о множестве бурных событий, происшедших в атмосфере за этот день. Не менее бурными были и те события, которые произошли на земле…

 

ГЛАВА 5

Тэд наслаждается любовью. Джина Кэпвелл пытается найти путь к сердцу Мейсона. СиСи предлагает сыну вернуться домой. Августа собирается в горы, София встречает Брика Уоллеса в ресторане «Ориент Экспресс».

Был уже полдень, когда Тэд открыл глаза. Хейли мирно спала рядом с ним в постели. После бурно проведенной ночи они так устали, что проспали все свете.

Тэд наклонился над мирно спавшей любимой я приложил руку к ее шее. От нее, как от ребенка, пахло парным молоком. Тэд увидел на ее шее следы своих недавних поцелуев. Он мягко улыбнулся и прошептал ей на ухо:

— Просыпайся.

Она промычала что‑то сквозь сон и отмахнулась. Тогда Тэд еще раз наклонился над ее ухом я на этот раз громко сказал:

— Подъем! Пора вставать.

Хейли беспокойно заворочалась на кровати и, с трудом открыв глаза, недоуменно посмотрела на Тэда:

— Что такое, в чем дело?

Он радостно улыбался:

— Пора вставать.

Хейли спросонья протерла глаза и, приподнявшись на локте, посмотрела на стоявшие у кровати на крышке небольшого комода часы. Время ухе перевалило за полдень.

Глаза Хейли вначале расширились от ужаса, затем она вскочила на постели и завизжала:

— Уже полдень, Тэд! Мы все проспали!

Тэд изобразил на лице гримасу притворного ужаса:

— Какой кошмар! — воскликнул он, беспокойно вертя головой. — Представляю, как нам влетит на радиостанции.

Хейли спрыгнула с кровати, пытаясь попасть ногами в шлепанцы:

— Уже полдень, Тэд, полдень! Как я виновата! Извини!

Он расхохотался и беспечно махнул рукой:

— Да ладно, Хейли, ты придаешь слишком большое значение каким‑то мелочам. Какая разница, полдень сейчас или полночь? Ведь нам с тобой было хорошо, правда? И не отпирайся, я знаю, ты мне сама об этом говорила.

Она растерянно собирала разбросанные по полу вещи, бормоча:

— Это я во всем виновата, я. Только я одна.

Я попрошу на радиостанции, чтобы тебя не наказывали. Не слишком стесняясь собственной наготы, Тэд вылез из‑под одеяла и принялся ее успокаивать:

— Да нет же, Хейли, что ты, нее в порядке! Мы ведь часто работаем допоздна, я думаю, нас никто не будет за это наказывать. В конце концов, я самый ценный сотрудник этой радиостанция, и им нет смысла делать из меня козла отпущения. А если станут слишком сильно наезжать, то я могу в любой момент уйти оттуда. И вообще, Хейли, успокойся! Ты нервничаешь сама и нервируешь меня. А лучше полезай обратно в постель.

Он поправил ее подушку и жестом пригласил Хейли занять место рядом с ним. Она растерянно стояла посреди комнаты, держа в руках свои вещи.

— Да погоди ты, Тэд, — обеспокоенно сказала она. — Меня сейчас не это волнует.

Глаза Тэда сверкнули жадным блеском:

— А что, ты хочешь продолжить? Я бы, честно сказать, с удовольствием занялся этим снова. Мне очень понравилось, ты была восхитительна.

Хейли нетерпеливо отмахнулась:

— Ты все время говоришь не о том, Тэд!

Он недоуменно пожал плечами:

— А о чем еще можно говорить, кроме любви? Тем более, если это касается нас с тобой. Ведь у нас сейчас все хорошо, правда?

Она уже немного успокоилась и с некоторым удивлением сказала:

— Я же никогда раньше не спала так долго!

Тэд с явно выраженным удовольствием разлегся на подушках. Подложив руки под голову, он блаженно улыбался и, прищурившись, смотрел на Хейли. Она вдруг отшвырнула в сторону свою одежду и стала бродить по комнате.

— Дорогая, успокойся! Что с тобой происходит? Ты, наверно, не с той ноги встала. Не надо было мне будить тебя так резко.

Она грызла ноготь, усиленно раздумывая над чем‑то. Тэд недовольно проворчал:

— Хейли, ну что ты там бродишь? Твоя постель… — он поправился, — наша постель уже остывает без тебя. Ты же видишь, на мне нет ни грамма ткани, я сейчас замерзну и отдам концы. Бели ты сейчас же не нырнешь ко мне под одеяло, то через несколько минут здесь будет только мой окоченевший труп. Мы еще не начали семейную жизнь, а тебе уже достанется покойник. Неужели ты этого хочешь?

Хейли растерянно посмотрела на него:

— Я все никак не могу вспомнить, сегодня у нас назначено какое‑то важное дело, но какое…

Он беспечно махнул рукой:

— Да выбрось ты всю эту ерунду из головы, Хейли! у нас с тобой почти что медовый месяц. Мы должны провести его, как настоящие влюбленные. А чем должны заниматься влюбленные в свой медовый месяц?

Она отвернулась:

— Тэд, ну перестань, прошу тебя! Ты мешаешь мне сосредоточиться. А если я не смогу сосредоточиться, то мы обязательно провороним что‑нибудь еще.

— Влюбленные должны заниматься любовью, — наставительно сказал Тэд. — А если они этим не занимаются, значит, они не влюбленные, а супруги, которые прожили вместе лет тридцать, не меньше. Только у них пропадает интерес друг к другу. А мы же с тобой едва–едва начали совместную жизнь! И вообще, какая хорошая кровать. Надо сказать, что я от нее в восторге. Спасибо тем, кто оставил ее в этом доме. Не скрипит, не издает никаких других неприятных или противных звуков. Что еще надо для полного счастья? Хорошая крыша над головой у нас уже есть, а это не так мало, чтобы заложить прочный фундамент будущей семейной жизни.

Она по–прежнему расхаживала по комнате, не обращая внимания на приглашение Тэда занять место рядом с ним в постели:

— Я что‑то забыла, я что‑то забыла…

— Ты забыла, а я обиделся, — снова пробурчал Тэд и, натянув одеяло до самых глаз начал демонстративно клацать зубами:

— Ты чувствуешь, Хейли, у меня уже зуб на зуб не попадает. Я чувствую себя как эскимос без одежды. У меня уже начинает синеть и покрываться пупырышками кожа. Скоро я буду похож на недокормленного бройлерного цыпленка, у меня останутся только посиневшие ляжки и худенькие крылышки.

Хейли вдруг замерла посреди комнаты, как вкопанная. У нее был такой озадаченный вид, что Тэд даже высунулся из‑под одеяла:

— Что, что случилось?

Она резко обернулась к нему:

— Я вспомнила, Тэд! Мы чуть не забыли об этом. Быстрее вставай!

— Да что такое? — недовольно проворчал Тэд. — Мы еще не успели проснуться, а ты уже тащишь меня из постели. Вот так для молодых влюбленных заканчиваются минуты счастья. Хотя у нас с тобой сейчас все могло бы быть по–другому, если бы ты откликнулась на мои слова. Я тебя еще раз прошу, подумай, неужели для нас сейчас есть какие‑нибудь более важные дела, чем наслаждаться друг другом. Это же так здорово!

Хейли неожиданно подскочила к Тэду и, схватив его за руку, стала вытаскивать его из‑под одеяла:

— Поднимайся же ты, лежебока! — с притворным негодованием сказала она. — Нас ждут.

Тэд не сопротивлялся, с улыбкой глядя на безуспешные попытки вытащить его из постели.

Хейли была слишком маленькой и хрупкой для того, чтобы хотя бы просто сдвинуть с места широкоплечего и мускулистого парня, каким был Тэд.

— Ну что ты делаешь? Куда ты меня тащишь? Она пыхтела и сопела, пытаясь заставить его подняться:

— Нам нужно одеваться, Тэд, если ты не хочешь опоздать на торжественную церемонию к своему отцу.

Тэд непонимающе наморщил лоб:

— О чем ты говоришь? Какая такая церемония? Я ничего такого не припоминаю. Если ты хочешь, чтобы я сходил в магазин за продуктами, то так и скажи, и не надо приплетать сюда моего отца. Тем более, что после нашего с ним расставания он, по–моему, обиделся на меня.

Она бросила попытки силой справиться с ним и сокрушенно махнула рукой:

— Ты несешь какой‑то вздор, Тэд! У твоего отца сегодня торжественная церемония, неужели ты этого не помнишь?

— А, вот оно что! — Тэд хлопнул себя ладонью по лбу. — Черт побери, я действительно забыл. Но ничего, который у нас там час?

Он вытянул голову и посмотрел на небольшие настольные часы, стоящие на комоде:

— Хейли, перестань нервничать и дергаться! Еще только половина первого, у нас времени навалом. Можно еще часа два спать совершенно спокойно, а после этого начать неторопливо одеваться. Все равно мы успеем.

Хейли снова заволновалась:

— Но это еще не все! — воскликнула она.

Тэд, который только–только снова откинулся на подушки, был вынужден забеспокоиться так же, как и она.

— Ну что на этот раз? Мы опять опаздываем на какую‑нибудь торжественную церемонию, например, открытия новой пиццерии на окраине Санта–Барбары? Нас с тобой что, пригласили туда в качестве почетных гостей, и мы будем торжественно разрезать огромный кусок теста, который будет натянут в качестве торжественной ленточки перед входом в это заведение?

Хейли взволнованно оглядывалась по сторонам:

— Перестань шутить, Тэд! Мне сейчас не до шуток!

Он уселся на постели, прикрыв колени одеялом:

— Но что у тебя опять стряслось, Хейли? Ты можешь сказать хоть что‑нибудь внятное, а то я сейчас от нетерпения начну подпрыгивать на кровати.

— Джейн! — ошеломленно воскликнула она. Тэд стал растерянно озираться по сторонам:

— Что Джейн? Где Джейн? Ты говоришь про Джейн Уилсон, нашего редактора с радиостанции?

— Ну конечно, конечно, Тэд! — воскликнула она. — Мы же до сих пор живем с ней в одной квартире.

— Я не понимаю, — недоуменно пожал плечами Тэд. — Вместо того, чтобы переехать вместе со мной в нашу новую квартиру ты продолжаешь жить с этой взбалмошной особой.

Хейли капризно вздернула голову:

— Я не поеду в этот дом! Его сняла для тебя Роксана! Она наверняка в скором будущем объявится и предъявит свои права на тебя. Что я тогда буду делать? А эта квартира меня вполне устраивает. Вот только… — она озабоченно осмотрела комнату. — Я не убрала тут ничего, не вытерла пыль, не вымыла полы.

Тэд скептически хмыкнул:

— Ну–ну, давай–давай, Хейли! Убирай в квартире. Насколько мне известен характер Джейн Уилсон, она ужасно не любит слуг, особенно у мужчин. А ты можешь смело считать себя ее слугой, если сейчас примешься Убирать тут все и подметать. Давай, поухаживай за ней. Ей наверно, это очень понравится.

Хейли оправдала надежды Тэда. Она недовольно посмотрела вокруг себя, оценив степень произведенного разгрома, и, проведя пальцем по толстому слою пыли на столе, пробормотала:

— Действительно, а что это я делаю?

Тэд недоуменно пожал плечами:

— А мне откуда знать? Ты не успела подняться, а уже испортила нервы и себе, и мне. Бегаешь тут, квохчешь, как курица на пожаре.

— Что‑что? — возмущенно воскликнула она. — Я спокойно спала, а ты меня разбудил своими дурацкими воплями. И для чего это все?

Тэд весело подпрыгнул на постели:

— Для чего?

Она подошла к нему и осуждающе сказала:

— Ты что, разбудил меня только для того, чтобы разговаривать со мной таким отвратительным тоном? Ты оскорбляешь меня, называешь неизвестно какими словами, а сам веселишься, лежа в постели. Что, это доставляет тебе огромное наслаждение, да? Ты хочешь увидеть, как я начинаю нервничать и расстраиваться?

Тэд аккуратно поправил подушки у себя под головой и, устроившись поудобнее, с улыбкой сказал:

— По–моему, ты сама этим занимаешься. А я разбудил тебя совершенно для другого. — Он лукаво подмигнул ей и поманил пальцем. — Иди‑ка сюда, я тебе все расскажу.

Его вид был настолько комичным, что Хейли мгновенно повеселела:

— Ага, теперь понятно, для чего ты меня разбудил. Ты что, не мог сразу этого сказать. Неужели ты думаешь, что я бы отказалась?

Тэд развел руками:

— Но ты даже не хотела меня слушать, ты бегала по квартире, пытаясь что‑то собрать, что‑то разобрать. Я даже не знаю, зачем тебе это было нужно.

Хейли кисло осмотрела царивший вокруг беспорядок и беспечно махнула рукой:

— Да ну его… Лучше я действительно воспользуюсь твоим предложением. По крайней мере это приятнее. Знаешь, все‑таки чувствовать себя невыспавшейся — это гораздо хуже, чем выслушать пару нудных слов и замечаний от Джейн. А ну‑ка, откинь одеяло!

Тэд с удовольствием повиновался. Хейли тут же легла в постель рядом с ним и, протяжно зевая, положила голову на подушку. Тэд разочарованно посмотрел на нее сверху, приподнявшись на локте:

— Хейли, это что — все? Ты пришла ко мне только ради того, чтобы снова улечься спать?

Она издала короткий полусонный смешок. Тэд перевернул ее лицом к себе и возмущенно воскликнул:

— Нет, так дело не пойдет! Проснуться посреди дня только ради того, чтобы снова лечь спать — это же идиотизм какой‑то! Никогда в жизни не прощу себе, если оставлю тебя сейчас в покое. Мы должны сполна насладиться друг другом, пока у нас есть такая возможность. Разве ты не понимаешь этого?

Не открывая глаз, она сонно промычала:

— Понимаю. Давай спать.

— Ни за что, — решительно заявил он. — Это будет просто напрасной тратой времени, за которую я буду укорять себя всю оставшуюся жизнь. Немедленно открывай глаза!

— Не открою.

— Не хочешь — как хочешь. Я буду заниматься этим, не обращая внимания, открыты у тебя глаза или закрыты.

Она рассмеялась и, не открывая глаз, протянула к нему руки для объятий. Тэд, не раздумывая, воспользовался любезным предложением. Он с такой силой и жадностью впился в ее губы, что Хейли замычала от неудовольствия и стала отталкивать его от себя руками. Тогда Тэд немного поумерил пыл, и Хейли сразу успокоилась. Ее руки обвились вокруг его шеи и она с наслаждением отдалась его ласкам.

Еще одна пара влюбленных проснулась в это утро в постели. Точнее, эту пару трудно было назвать влюбленными, поскольку влюблена была одна Кортни. Тем не менее после нескольких недель, проведенных в психиатрической клинике доктора Роулингса, Перл чувствовал себя таким изголодавшимся, что, добравшись до Постели вместе с Кортни, мгновенно забыл о Келли, которая осталась в больнице.

Они провели всю ночь, осыпая друг друга бурными ласками, и уснули, разумеется, только под утро. Кортни пребывала в полной уверенности в том, что Перл после такой ночи любви не станет больше возвращаться в клинику. Проснувшись довольно поздно, они снова занимались любовью, а потом опять уснули.

Когда Перл с трудом продрал глаза, он увидел, что рядом с ним на постели никого нет — Кортни исчезла Он решил, что она выскочила куда‑нибудь по своим делам, и решил за то время, пока она отсутствует, осмотреть свою квартиру. Как ни странно, но после вчерашнего визита группы пациентов психиатрической больницы здесь не осталось практически никаких следов их пребывания. Все вещи были аккуратно уложены на свои места, на полу было чисто. Перл про себя удивился — вообще‑то, он ожидал увидеть здесь полный разгром после вчерашнего бурного веселья. Однако пациенты клиники Роулингса оказались аккуратными и приученными к порядку людьми. Очевидно, строгие больничные нравы и правила, установленные доктором Роулингсом, хоть в чем‑то давали свои положительные результаты.

Услышав, как в двери поворачивается ключ, Перл обернулся. В комнату, возбужденная и радостная, влетела Кортни:

— Перл, это я! — с порога радостно воскликнула она и направилась к опустевшей постели. — Перл, ты где? — Кортни недоуменно оглянулась вокруг.

Он уселся на пол в углу возле комода, где были сложены самые разнообразные вещи, и среди них — гигантских размеров красный телефон. Перл, кривляясь, схватил трубку и закричал в микрофон:

— Алло, это полиция? Здравствуйте, офицер! Я хочу заявить о пропаже девушки.

Кортни стояла рядом, прыская от смеха. У Перла действительно был актерский талант, он изображал все это с таким неподражаемым комизмом, что удержаться от смеха было просто невозможно.

— Как ее зовут? — продолжал кричать в трубку Перл. — Сейчас вспомню. Кажется, ее зовут Кортни Кэпвелл. Но она взяла себе другое имя. Теперь к ней можно обращаться только как к Буб–Бум–Латуш.

Кортни расхохоталась:

— Перл, прекрати. Ты вгоняешь меня в краску. Вдруг у соседей услышат твои вопли?

Но Перл, не обращая на нее внимания, продолжал переговоры с воображаемым полицейским офицером на другом конце провода:

— Нет, сэр! Когда я проснулся, ее уже не было, она куда‑то сбежала. Да, я думаю, она еще в городе.

Кортни извиняющимся тоном сказала:

— Перл, я не думала, что задержусь так долго. Прошу тебя, не поднимай общегородскую тревогу, а то сейчас все полицейские машины начнут меня разыскивать. Правда, они, наверное, будут игрушечными и сидеть в них будут резиновые полицейские. По–моему, я видела нечто подобное у тебя в соседней комнате. Ну извини, извини, — рассмеялась Кортни, — я хотела сделать тебе сюрприз.

Перл схватил стоявшую рядом с ним прислоненной к стене бутафорскую подзорную трубу и приложил ее к глазу:

— Нет, офицер, я ее везде искал, но так и не смог обнаружить.

Она полезла в сумочку, которую держала подмышкой:

— Вот смотри, Перл, я купила билеты на сегодняшний вечер на восемь до Бостона. Надеюсь, не слишком поздно? — Она достала из сумочки два авиабилета и радостно помахала ими перед лицом. — Видишь, Перл, мы сможем улететь сегодня же!

Он перевел трубу на нее и радостно завопил в телефонную трубку:

— Офицер, офицер! Я ее вижу! Все, она нашлась, можете не высылать машину. Да, она хочет сбежать сама и хочет похитить президента.

Не отнимая от глаза подзорной трубы, он закричал:

— Она сумасшедшая! Она хочет похитить меня, вашего президента! Но я не уеду с ней, как я могу оставить мою любимую Америку без правления?

Затем вдруг его тон переменился, из шаловливого в абсолютно серьезный. Перл опустил подзорную трубу и без тени улыбки, сказал:

— Он не уедет, потому, что он должен остаться.

Кортни мгновенно поняла, что он не шутит. Для нее это был жестокий удар — губы девушки задрожали, из глаз покатились крупные слезы.

— Кортни, — обратился к ней Перл. — Не стоит так расстраиваться. Я должен остаться потому, что у меня нет другого выхода. Меня ждут те, кто остался там, у Роулингса.

Мейсон проснулся от того, что в глаза ему били яркие лучи солнца. Он попробовал закрыться от них рукой, но все было бесполезно, свет, отраженный от оклеенных белыми обоями стен, не давал заснуть. Мейсон почувствовал дикую головную боль. Мозг, казалось, пытается вырваться наружу из своих тесных оков, называемых черепными костями. Они, казалось, трещали и скрипели, но пока держались.

— Лучше бы ты лопнула, — пробормотал Мейсон. — Наверно, тогда мне не было бы так больно.

Во рту чувствовался гнуснейший привкус трижды перегоревшего виски, глотка пересохла, и вообще, по многим причинам Мейсону не хотелось жить.

Кряхтя и стеная, он приподнялся на диване и осмотрелся вокруг.

Это был гостиничный номер, очевидно, в отеле «Кэпвелл», слишком уж знакомой была обстановка. Видимо, он провел ночь на диване, не накрывшись даже никаким одеялом. Но несмотря на то, что ночь была довольно свежей и прохладной после прошедшей грозы, он не замерз.

Настроение у Мейсона было омерзительное. Картины вчерашнего дня восстанавливались в памяти с таким трудом, что его мозг сейчас был похож на поврежденный винчестер вычислительной машины — отдельные куски памяти совершенно стерлись и никакому восстановлению не подлежали.

Мейсон мучительно перебирал в голове какие‑то отдельные, всплывавшие перед глазами разрозненными, как рисунок мозаики, кусочками, картинки, но увязать их между собой ему не удавалось. Обреченно махнув рукой, Мейсон принялся протирать глаза.

Когда спустя несколько секунд он новым, более ясным взглядом посмотрел вокруг себя, то поначалу не поверил собственным глазам. Ему пришлось даже отмахнуться от навязчивого видения. Однако это оказалось не видением, а реальностью. Перед ним живая, здоровая и радостно улыбающаяся сидела Джина Кэпвелл. Рядом с ней стоял маленький столик на колесах, уставленный тарелками с бутербродами, чашками и блюдцами. Здесь же стоял большой кофейник, из горлышка которого шел пар — очевидно, кофе был заварен совсем недавно.

Увидев как Мейсон широко раскрытыми глазами таращится на нее, Джина радостно воскликнула:

— Наконец‑то ты проснулся! Я не хотела тебя будить, хотя уже давно полдень. Тебе нужно было отдохнуть после вчерашнего дня.

Мейсон скривился — лицезреть находящуюся в таком радостном состоянии Джину Кэпвелл ему не доставляло ни малейшего удовольствия. И вообще, у него складывалось впечатление, что в последнее время она что‑то уж слишком навязчиво предлагает ему свои услуги. Джина сидела, намазывая кусок батона маслом.

— А что за день был вчера? — пробормотал Мейсон. Джина пожала плечами:

— День как день, если не считать того, что случилось вечером.

— А что случилось вечером? — непонимающе мотнул головой Мейсон. — С кем случилось?

Она снова радостно засмеялась:

— Ладно, давай поговорим об этом попозже, а сейчас тебе нужно выпить горячего кофе и чего‑нибудь поесть. Мне просто больно смотреть на тебя.

Мейсон провел рукой по небритой щеке. После крупной дозы выпитого вчера, рука казалась тяжелой, словно чугунной. Ощупывание собственного лица тоже не доставило ему большого удовольствия. Щетина уже постепенно превращалась в бороду, и Мейсон выглядел сейчас как беглый каторжник, укравший в лавке поношенной одежды измятый пиджак с чужого плеча.

Правда, Джину все это ничуть не смущало:

— Мейсон, я налью тебе кофе, — предложила она. — К нему есть прекрасное печенье — вот, смотри.

Она кончила намазывать бутерброд и, поднявшись с кресла, пересела на диван рядом с Мейсоном. Столик она подтащила с собой.

— Посмотри, великолепное печенье, шоколадное.

Она сунула ему под нос завернутые в фольгу кругляшки коричневого цвета. Мейсону они напомнили, что‑то совершенно неаппетитное, поэтому он брезгливо сморщился и отвернулся.

— Что такое? — немного капризно сказала Джина. — Почему ты не хочешь? Посмотри, печенье совершенно свежее, еще теплое, только что испекли.

Мейсон с отвращением отодвинул ее руку, стараясь не смотреть на предложенный продукт:

— Заверни это обратно.

Джина обиженно надула губы и отодвинула печенье. Мейсон посидел еще несколько секунд, осоловело хлопая глазами, а затем бухнулся на подушку:

— Где я? — простонал он.

Джина решила продемонстрировать свою заботливость и поправила подушку под головой Мейсона:

— Сейчас ты находишься в отеле «Кэпвелл», разве ты не узнал? — сказала она. — Это же гостиница, которая принадлежит твоему отцу.

Мейсон снова скривился:

— Ты рассказываешь мне об этом так, как будто я несмышленый ребенок, — пробурчал он недовольно. — Вполне можно было бы обойтись и парой слов.

— Но ты же должен знать меня, — обворожительно улыбнулась Джина. — Если мне нравится какой‑нибудь человек, я готова разговаривать с ним целыми часами.

Этот недвусмысленный намек Мейсон постарался пропустить мимо ушей.

— А который сейчас час, — простонал он.

— Уже полдень.

— Я не понимаю, — снова застонал Мейсон, переворачиваясь на спину. — Это полдень сегодня или полдень еще вчера?

— Полдень завтра, то есть сегодня.

Почувствовав полное равнодушие Мейсона к еде и питью, Джина отодвинула столик и присела на краешек дивана рядом с Мейсоном. Он тупо смотрел в потолок, делая безнадежные попытки хоть что‑нибудь вспомнить. Точнее, у него уже сложилась довольно ясная картина того, что произошло вечером, часов примерно до двенадцати. А вот что было потом, после того, как он предоставил полиции живого Марка Маккормика, делавшего признание в том, что он изнасиловал Мэри, и как он оказался здесь — этого Мейсон решительно не помнил. Он даже не знал, как провел остаток ночи, и когда оказался в этом отеле. Но самым непонятным для Мейсона было — что здесь делает Джина Кэпвелл. Какого черта она ошивается вокруг и делает вид, что она заботливая мамаша? Что ей надо?

Будучи не в силах ответить на всю уйму возникших вместе с пробуждением вопросов, Мейсон угрюмо спросил:

— А как я здесь оказался? Что я здесь вообще делаю?

Джина охотно объяснила:

— Я поймала тебя вчера в бистро на Стейт–стрит и привезла в отель.

На лице Мейсона появилась такая гримаса отвращения, что Джина побоялась, как бы его не стошнило. К счастью, обошлось. Мейсон только неестественно громко икнул и опять перевернулся на бок.

— Почему ты притащила меня именно сюда? — недовольно пробурчал он. — Что, других отелей нет?

Джина осторожно протянула руку, и, пользуясь тем, что Мейсон находится в абсолютно беспомощном состоянии, стала нежно и ласково гладить его по голове:

— Если тебя волнует фантастическая стоимость номеров в гостинице твоего отца, то можешь не волноваться, — с улыбкой сказала она. — Я записала все это на счет СиСи. Думаю, что он расплатится за тебя.

Почувствовав на своей голове руку Джины, Мейсон вяло отстранил ее от себя:

— Все‑таки, почему ты привезла меня именно сюда, а не в мою квартиру? — продолжал нудеть он. — У меня есть собственная крыша над головой.

Она обиженно вскочила с дивана:

— Все это так, конечно, Мейсон, однако ты забываешь о том, что я не тяжелоатлет, чтобы таскать тебя на плечах через весь город.

Мейсон вдруг застонал:

— Черт побери, как у меня трещит башка!

Джина усмехнулась:

— Ничего удивительного, видел бы ты себя вчера! Я тебя и из лифта‑то еле вытащила. А потом уже здесь, в номере, ты вообще отказался идти дальше этого диванчика. Да, выглядишь ты неважно. Но я сейчас позабочусь об этом.

Мейсон лежал, уже уткнувшись лицом в подушку. Наружу торчал один его глаз и кусочек рта.

— А ты где спала? — едва слышно пробубнил он в подушку.

— Я спала в постели, — не вдаваясь в подробности, сказала Джина.

Покопавшись в сумочке, она вытащила оттуда коробку аспирина и протянула Мейсону две таблетки:

— На, выпей!

Мейсон с трудом оторвал голову от подушки, проглотил прямо с руки Джины протянутые ему таблетки и точно таким же образом запил их водой из стакана, который Джина держала в другой руке.

— Ну вот, тебе должно стать после этого полегче, — удовлетворенно сказала Джина.

Мейсон обессиленно рухнул головой в подушку. Джина сунула таблетки назад в сумочку и растерянно потопталась на месте. Мейсон очевидно не испытывал к ней не только влечения, но даже ни малейшего любопытства. Она объясняла это для себя его крайне тяжелым физическим состоянием и поэтому относилась к нему снисходительно. По ее мнению в их отношениях с Мейсоном все еще было впереди.

Тем не менее разговор не клеился, и смысла в дальнейшем своем пребывании в этом номере Джина не видела.

— Эй, Мейсон! — она подошла к нему и легонько тронула за плечо.

Он лежал, зарывшись головой в подушку, и на обращение Джины едва приподнял голову:

— Что такое? — ошалело пробормотал он. — Снова что‑то случилось?

Она махнула рукой:

— Нет, я только хотела тебе сказать, что принесла свежую одежду, она лежит вон там.

Мейсон из последних сил повел глазами и увидел на столике аккуратно выглаженный костюм, белую рубашку и галстук. Мейсон не нашел в себе сил даже, чтобы сказать спасибо. Снова сунув руку в сумочку, Джина достала оттуда небольшую связку ключей:

— Кстати говоря, у тебя в квартире такой бедлам, — снисходительно заметила она. — Вот твои ключи.

С этими словами она бросила связку Мейсону, который вынужден был с огромным ущербом для себя шевельнуться на диване и приподнять руку. Ключи, разумеется, поймать ему не удалось. Опустив руку, он пошарил ею по полу, и, наконец, нащупав связку, на ощупь сунул ее в карман своего пиджака. Ничего не соображая, он пробормотал:

— Откуда у тебя ключи от моей квартиры?

Джина фыркнула:

— Если ты хочешь быть сейчас нормально одетым, то не должен задавать такие глупые вопросы. Ну да, мне пришлось взять твои ключи. Разве тебе это повредило?

Мейсон вдруг стал очумело хлопать глазами и из последних сил перевернулся. Лежа на спине, он сунул руку во внутренний карман пиджака и достал оттуда свой, крайне похудевший со вчерашнего дня, бумажник.

С комичной подозрительностью покосившись на Джину, он открыл бумажник и внимательно изучил его содержимое. Содержимого уже почти не было. Мейсон сунул бумажник обратно и стал удивленно таращиться на Джину. Правда, он не произнес ни слова, однако в глазах его читался немой укор. Джина горделиво вскинула голову:

— Будем считать, что я ничего этого не видела, — сказала она с легким налетом обиды.

Мейсон вдруг понял, что его подозрения относительно Джины в связи с исчезновением денег из его бумажника совершенно беспочвенны. Ей незачем было грабить его. С кряхтеньем, подобно старику, он сел на диване и пробормотал:

— Извини, Джина. Я просто подонок.

— Да ладно, — махнула она рукой. — Может быть ты… Хотя, какая разница: если ты меня подозреваешь в отношении исчезновения денег из твоего бумажника, то я тут ни при чем. Ты вчера порядком поиздержался.

Напрягшись, Мейсон смог приподняться с дивана. Хлопая себя по карманам, он пробурчал:

— Похоже, я действительно много выпил, совершенно ничего не помню. Что еще я делал вчера ночью?

Она обиженно надула губы:

— Ты слишком много говорил.

Он удивленно приподнял брови:

— Вот как! Интересно, и о чем я говорил? Она отвернулась:

— Ты говорил о своей любви.

— Интересно, с кем? — буркнул он. Джина не скрывала своей обиды:

— В основном, с Мэри. К сожалению, я не удостоилась твоего внимания, а в свое время представляла, что ты обращаешься ко мне.

Мейсон мрачно проигнорировал эти обращенные к нему с надеждой слова Джины. В воцарившейся тишине особенно явственно послышался стук в дверь. Джина пошла открывать:

— Наверное, это официант по поводу завтрака, — объяснила она по дороге. — Стоимость завтрака входит в оплату номера, поэтому я его заказала.

Она распахнула дверь и остолбенело застыла на пороге — перед ней стоял СиСи Кэпвелл, ее бывший муж. Возникла небольшая немая сцена, Джина хлопала глазами, не зная, что сказать. СиСи первым опомнился:

— Я могу пройти? — холодно спросил он. Джина молча отошла в сторону, пропуская СиСи в номер. Он направился к Мейсону, держа в руке свежий номер утренней газеты. Увидев отца, Мейсон почувствовал, как его ноги подкашиваются, и помимо своей воли он снова шлепнулся на диван. СиСи уверенным шагом подошел к сыну и швырнул на диван рядом с ним газету. Мейсон с отвращением, свойственным всякому страдающему с похмелья, уловил в воздухе запах свежей типографской краски.

— Ты принес мне программу телепередач? — мрачно пошутил он. — Спасибо, отец, я не собираюсь сегодня смотреть телевизор.

СиСи недовольно поморщился:

— Почитай статью, там, на первой странице.

Мейсон потянулся рукой к газете и, развернув ее, поднес к почти не видящим глазам. Все, что смог разобрать, был набранный крупным шрифтом заголовок: «Доктор признается в изнасиловании своей жены». Мейсон с почти полным равнодушием скользнул глазами по заголовку и, откинув голову, в изнеможении произнес:

— Как ты узнал, что я здесь?

СиСи стоял рядом с диваном, сунув руки в карманы брюк:

— Мне позвонили от портье, сказали, что ты занял номер.

С трудом закрыв рот после протяжного зевка, Мейсон спросил:

— А что, ты хочешь выставить меня отсюда? Ладно, если тебе так не нравится мое пребывание в номере твоей гостиницы, я не стану злоупотреблять твоим гостеприимством.

С огромным трудом ему снова удалось встать. Правда, сил на это было истрачено столько, что Мейсон едва мог ворочать языком.

СиСи осуждающе посмотрел на сына, однако не произнес ни слова. Он сверлил Мейсона таким пристальным взглядом, что Джина, стоявшая у двери, не выдержала:

— СиСи, оставь его в покое, пожалуйста! Это я во всем виновата, я привезла его сюда. Я догадываюсь, что ты подумал, когда увидел нас вдвоем.

Ченнинг–старший, не скрывая отвращения, отвернулся:

— Джина, зная тебя, я уже ничему не удивляюсь, — глухо произнес он.

Мейсон запустил ладонь в стоявшие на голове дыбом волосы и, почесав макушку, обратился к Джине:

— Ты не могла бы спуститься вниз?

Она метнула на него оскорбленный взгляд, в котором читалось явное нежелание уходить. Разумеется, Джину снедало жуткое любопытство, ей хотелось поприсутствовать при разговоре отца и сына, особенно в такой пикантной ситуации. Однако Мейсон настойчиво повторил:

— Джина, сходи вниз и позвони в мою контору, нет ли каких‑нибудь сообщений для меня касательно моих служебных дел.

Подавив в себе жгучее желание подслушать под дверью, она вышла в коридор и направилась к лифту. Джина шагала по коридору, не замечая, что из‑за угла вышла какая‑то женщина в ослепительно белом платье и белых туфлях и, стараясь ступать как можно более осторожно, направилась следом за ней.

Когда Джина вышла из номера, и Мейсон остался наедине с отцом, СиСи с подозрением спросил:

— Что она здесь делает?

Мейсон, отряхивая измятый пиджак и брюки, пробурчал:

— Не знаю, она, по–моему, собирается стать моим ангелом–хранителем. Не понимаю, что ее сюда тянет, но, по–моему, она пытается стать мне чем‑то вроде второй матери.

СиСи подчеркнуто равнодушно произнес:

— Да уж, представляю себе, какой из нее ангел–хранитель, она бы лучше за собой следила.

Мейсон кое‑как доплелся до углового столика, на котором стояли графины с обыкновенной водопроводной водой и налил себе стакан.

Из СиСи был неважный конспиратор — Мейсон сразу понял, что отцу от него что‑то надо.

Ченнинг–старший с независимым видом прохаживался по номеру, засунув руки в карманы брюк, но глазами он непрерывно следил за сыном. Когда Мейсон стал жадно глотать воду, СиСи подошел к нему и как бы между прочим спросил:

— Что, много выпил вчера?

Мейсон с громадным удовольствием выпил стакан воды и налил себе новый. Обернувшись к отцу, он осипшим внезапно голосом, сказал:

— А ты что, только сейчас это заметил? Наверное, по–твоему, я очень хорошо вчера выглядел, если ты только сейчас узнал об этом.

СиСи пожал плечами.

— Да нет, выглядишь ты, действительно, не важно, это сразу видно. Ну ладно, я просто так спросил.

Мейсон наконец‑то утолил свою жажду и шумно вздохнул.

— Отец, ты не перестаешь удивлять меня. Сначала ты заявляешь, что я становлюсь похожим на тебя, потом приходишь ко мне и говоришь, что тебе ничего не нужно. Я никогда в жизни не припомню ни одного случая, когда бы ты спрашивал что‑нибудь просто так, из обыкновенного любопытства. Так не бывает, отец. Лучше признайся, что ты хочешь от меня. Может я смогу тебе чем‑то помочь. Хотя… — он махнул рукой и не слишком твердой походкой направился к дивану.

СиСи бросил едва заметный взгляд на сына, но в этом взгляде чувствовалась некоторая доля уважения.

— Да, я хотел сказать тебе, что Марк Маккормик подтвердил в полиции свое признание. Так что теперь обвинение будет чистой проформой. Передал бы ты это дело кому‑нибудь другому.

Тяжело дыша, Мейсон уселся на диван. Было видно, что ему по–прежнему не дают покоя следствия сильного алкогольного опьянения. Смахнув со лба капельки проступившего пота, он сказал:

— Посмотрим, вообще‑то я подумывал взять отпуск.

СиСи согласно кивнул.

— Хорошая мысль.

Но Мейсон не был настроен так дружелюбно к отцу, как это казалось со стороны.

— Что, хочешь поскорее избавиться от меня? — уныло спросил он. — Я действую тебе на нервы?

СиСи удивленно посмотрел на сына.

— Я ничего такого не имел в виду.

— Я собираюсь уйти в отпуск потому, что у меня есть важные, срочные дела.

— Интересно, какие же?

Мейсон устало прикрыл глаза рукой.

— Я хочу возбудить несколько гражданских исков, но не могу сделать этого, пока являюсь помощником окружного прокурора.

СиСи задумчиво прошелся по комнате.

— Я не хочу тебя ни о чем уговаривать, — сказал он, — но неужели ты думаешь, что это разумно?

Мейсон хмыкнул.

— В таком случае, мы проверим это в суде. Можешь начинать массовую мобилизацию своих юристов.

СиСи довольно самоуверенно ответил:

— Хорошо, я именно так и поступлю.

Мейсон вскинул голову:

— Отец, я могу судиться с тобой годами.

СиСи подошел поближе к дивану, на котором, держа трещавшую от напряжения голову руками, сидел Мейсон.

— Знаешь, — с некоторым сожалением сказал СиСи, — я думал, что после разборки с Марком Маккормиком ты немного успокоишься. Я даже выписал чек на два миллиона долларов матери Мэри, — с этими словами он достал из внутреннего кармана пиджака узкий голубой конверт, запечатанный фирменной печатью СиСи Кэпвелла.

— Я хотел бы, чтобы именно ты отдал этот чек матери Мэри.

Мейсон без тени сомнения отрицательно помотал головой:

— Тебе не откажешь в изобретательности, отец. Ловкий ход. Однако, мы не сможем с тобой ни о чем договориться.

— Вот как?

— Отец, я обещаю, у тебя не будет спокойной жизни, — хмуро сказал Мейсон.

СиСи не терял хладнокровия.

— Думаю, что сон из‑за этого я не потеряю, — спокойно ответил он. — Сеть открыли, страховые кампании справятся без меня, но оценивать жизнь Мэри в долларах мне противно, — он сделал нажим на последних словах, словно намекая на то, что Мейсон занимается этим делом исключительно из‑за денег.

Мейсон мрачно посмотрел на отца.

— Я не за это борюсь. И об этом должно быть известно лучше всех именно тебе, а не кому‑нибудь другому.

СиСи спокойно согласился.

— Да, я знаю. Трудно, наверное, постоянно поддерживать в себе злобу. Силы уходят, раны заживают, нужны свежие. Судебные дела, которые тебе не выиграть… Ты думаешь, что поступаешь правильно?

Мейсон скривился в болезненной улыбке.

— Какая проницательность, папа. С каких это пор ты решил рядиться в тогу миротворца? Ведь твоим любимым блюдом всегда была месть.

СиСи почувствовал, что его начинает раздражать ершистость и задиристость Мейсона. Он даже немного занервничал.

— Ты хочешь сказать, что завидуешь мне? — с ответной злостью произнес Ченнинг–старший. — Я знаю, что я никогда не был для тебя рыцарем, но я хочу чтобы родители Мэри взяли эти деньги, и еще одно…

Мейсон с удивлением посмотрел на отца:

— Это еще не все?

— Да, — кивнул СиСи, — в доме пустует дюжина комнат после того, как Тэд уехал, полдома освободилось. Я хочу, чтобы ты вернулся к нам. Можешь выбрать любую. Я так хочу.

— Отец, ты приглашаешь вернуться в свой дом? — изумленно переспросил Мейсон.

Джулия Уэйнрайт встретилась со своей двоюродной сестрой Августой Локридж в ресторане «Ориент Экспресс». Августа, как обычно, завтракала. Она сидела за столом в гордом одиночестве. Увидев появившуюся в зале Джулию, Августа сделала ей знак рукой и подозвала к своему столику.

— Привет, — сказала Джулия, усаживаясь за столик, напротив Августы. — Как поживаешь?

Августа налила в стакан себе апельсиновый сок.

— У меня‑то все нормально, — сказала она. — А вот твое появление здесь для меня удивительно. Слава богу, что Мейсон не содрал с тебя живьем шкуру.

Джулия устроилась поудобнее.

— Криминальная сторона дела меня не интересует, я знаю, что выиграю, — уверенно сказала она. — Но вот огласка. Ее тоже придется пережить.

Августа озабоченно посмотрела на Джулию.

— Ты не можешь так рисковать своей карьерой, тебе слишком тяжело это все далось, чтобы сейчас вот так все это пустить под откос.

Джулия тяжело вздохнула.

— Но ведь еще не все потеряно.

Августа наклонилась заговорчески над столом.

— Джулия, я решила тебе помочь, — театральным шепотом произнесла она. — Клянусь, что тебе это понравится.

Джулия скептически усмехнулась.

— Интересно, чем ты можешь помочь мне в судебном деле, которое Мейсон намеривается возбудить против меня?

— Подожди секундочку, — хитро улыбнулась Августа.

Она полезла в сумочку и достала оттуда сложенный пополам лист плотной бумаги.

— Теперь у тебя есть вот это, — сказала она с удовлетворенной улыбкой.

— Что это? — с любопытством спросила Джулия. Августа помахала листком у нее перед носом.

— Я сама это сделала. Вот смотри, — она развернула бумагу и протянула ее Джулии. — Здесь список всех глупостей, которые натворил Мейсон. Ты наверняка найдешь здесь что‑нибудь такое, за что можно будет засадить его за решетку.

Джулия с сомнением покачала головой.

— Нет, Августа, я не буду этого делать.

— Как? Но почему? Я ведь даю тебе отличные козыри. Если ты не воспользуешься ими, будешь полной дурой. Ты сможешь спокойно расправиться с Мейсоном и это не составит тебе никакого труда.

Джулия решительно покачала головой.

— Нет, Августа, я не буду прибегать к этому методу. Августа фыркнула.

— Я только одного понять не могу — зачем ты проявляешь это ненужное благородство? С какой стати? Можно подумать, что в этом мире все настолько щепетильны и разборчивы, что никто не пользуется подобными методами.

Джулия стояла на своем.

— Я не буду этим заниматься не потому, что я слишком щепетильна, точнее, я действительно щепетильна, но на сей раз я могла бы, конечно, и пожертвовать своими убеждениями. Однако, я понимаю Мейсона и сочувствую ему.

Глаза Августы полезли вверх.

— Да ты что, Джулия, он же хочет засудить тебя, а ты понимаешь и сочувствуешь ему?

Размахивая руками, Джулия горячо воскликнула:

— Но он не может по–другому никак.

Августа демонстративно отодвинула от себя стакан с соком и, положив локти на стол, задумалась.

— А почему ты должна стать жертвой Мейсона — только из‑за того, что он не может иначе?

— Да, — убежденно кивнула Джулия. — Он просто не может иначе, — он может просто напросто погибнуть.

Августа сунула бумажку назад в конверт и задумчиво помахивая им перед носом, спросила:

— Джулия, я совершенно не понимаю тебя, на что ты надеешься?

Та пожала плечами.

— Надеюсь, что СиСи образумит его.

Августа с сожалением посмотрела на сестру.

— Джулия, дорогая, позволь напомнить тебе, что все окрестности Санта–Барбары усеяны костями тех, кто положился на благородство СиСи. Я не могу рисковать тобой.

Джулия попыталась храбриться.

— А, — беспечно махнула она рукой, — оставь меня в покое, не нужно меня трогать. Я как‑нибудь сама выкарабкаюсь. И, самое главное, не бойся, что с меня сдерут три шкуры.

Августа нахмурилась.

— Я не могу уехать в Тибет и оставить тебя наедине с Мейсоном. Он тебя просто размажет по стенке в зале суда.

Джулия снова махнула рукой.

— Августа, не стоит беспокоиться.

Внезапно она поняла смысл сказанного сестрой, и глаза ее полезли на лоб:

— Ты говоришь о Тибете? Я не ослышалась?

Августа удовлетворенно улыбнулась:

— Да.

Джулия пожала плечами.

— По–моему, туда собирался Лайонелл?

Августа капризно поджала губы.

— Вот видишь, об этом было известно всем, кроме меня.

— Да, насколько мне известно, он уехал туда сегодня утром. Ему будет очень крупный сюрприз.

Они переглянулись все понимающими взглядами и почти одновременно рассмеялись. Смена темы разговора подействовала на них успокаивающе.

— Но послушай, — радостно улыбаясь, сказала Джулия, — что ты ходишь все вокруг да около? Скажи все Лайонеллу напрямую, скажи о том, что испытываешь к нему нежные чувства и выходи за него замуж. Порви эту бумажку о разводе, тебе же легче будет. Я думаю, что из вас снова получится неплохая семейная пара.

Августа хитро помахала пальцем.

— Нет, я не буду этого делать.

Джулия откинулась назад на спинку стула.

— Если этого не будешь делать ты, то это сделает кто‑нибудь другой вместо тебя.

Августа небрежно махнула рукой:

— Не бойся, я проверяла, у него никого нет. Я единственный кандидат в его жены в этом городе. И вообще, ничего страшного — так он лучше ко мне относится.

Джулия развела руками.

— Не понимаю. Ну и так ты только оставляешь для него шансы обратить внимание на кого‑нибудь другого.

Но тут красноречие почему‑то совершенно покинуло Августу. Она просто согласно кивнула:

— Да.

Джулия удивленно уставилась на сестру.

— Ничего не понимаю.

Августа загадочно улыбнулась, как это делают люди, у которых пытаются выведать их самые интимные тайны.

— Любовь, — тихо сказала она.

Джулия скептически посмотрела на Августу.

— А по–моему, это чувство, которое ты пытаешься назвать любовью, называется совсем наоборот. Я даже не могу придумать слово для этого.

Августа меланхолично махнула рукой:

— Не стоит.

Она вдруг стала отодвигать тарелки и чашки, стоявшие перед ней на столе.

— Что ты собираешься делать? — непонимающе спросила Джулия.

Августа снова загадочно улыбнулась.

— Я хочу показать тебе свое новое приобретение, — с этими словами она наклонилась и, пошарив рукой где‑то под столом, поставила перед донельзя изумленной Джулией огромные горные ботинки с шипами на подошвах и шнуровкой едва ли не до колена.

Пока Августа любовалась произведенным ею эффектом Джулия решительно протянула руки и пощупала ботинки, словно приняла их поначалу за видение, а не за реальные вещи из толстой, хорошо выделанной кожи и рифлеными жесткими подошвами.

— Что это такое? — поморщилась она.

— Как, разве ты не поняла? Это же горные ботинки.

Джулия развела руками:

— И что ты собираешься с этим делать? Августа изумленно посмотрела на сестру.

— Как это — что? Неужели ты не понимаешь? Для Гималаев — это в самый раз, то, что надо. Без них никак нельзя будет там обойтись. Ради него я готова на все, — она мечтательно посмотрела куда‑то в сторону.

Джулия в очередной раз убедилась в том, что Августа по–прежнему — а может быть, даже сильнее, чем прежде, когда они были вместе — влюблена в своего бывшего мужа, Лайонелла. Похоже, что именно это было главной побудительной причиной всех ее действий. Именно этому она посвящала свое свободное время, именно этим была озабочена в первую очередь.

К сожалению, сама Джулия сейчас не могла похвастаться тем, что у нее тоже есть избранник. После того, как Дэвид Лоран так жестоко обошелся с нею, она решила во что бы то ни стало выстоять, выдержать, не поддаться острому желанию мгновенно броситься в чьи‑нибудь объятия.

Пока это удавалось ей. Окружающие говорили Джулии, что сейчас она выглядит даже лучше, чем прежде, во время своего любовного романа с Дэвидом. Слушая все это, Джулия лишь мысленно удивлялась: ей казалось, что все это дается ей с таким огромным трудом, что обязательно должно быть заметно окружающим. Однако, те не замечали никаких следов внутренней борьбы на ее лице, а также каких‑либо иных последствий мучительных нервных переживаний. Она не полнела, не худела, не прикладывалась к рюмке со спиртным, как это делала Джина, не ударялась в истерики, не устраивала публичных скандалов.

Главной темой для нее сейчас был возможный судебный процесс против Мейсона Кэпвелла. Если он вздумает подать на нее гражданский иск, то ей придется туго. Несмотря на то, что свой последний судебный процесс Мейсон проиграл — и это был судебный процесс, который в качестве адвоката от защиты вела Джулия Уэйнрайт — то это совершенно не означает, что он был плохим юристом.

Мейсон блестяще разбирался в вопросах права, но не всегда мог умело применить свои знания на практике, т. е., говоря другими словами, он слишком часто поддавался эмоциям, а это в юридической практике — вещь наказуемая.

Но именно с этим были связаны все надежды Джулии, касавшиеся судебного процесса. Она могла сыграть на его чувствах, могла воспользоваться ошибками и промахами Мейсона, относящихся к категории непредсказуемого человеческого фактора. Как раз в этом Джулия была сильнее Мейсона. Она всегда находила эмоционально болевую точку и била в нее.

Раньше это не всегда давало нужный результат, однако в последнее время Джулия наконец‑то полностью овладела этим методом. И первым ее триумфом, связанным с именно таким подходом к делам, стал процесс по делу Дэвида Лорана. Процесс получился шумным и громким. Все подробности судебных заседаний были расписаны во множестве газет, тысячу раз пересказаны в телевизионном и радиоэфире. Так что, каждый житель Санта–Барбары и ее окрестностей после суда над Дэвидом Лораном знал Джулию Уэйнрайт в лицо. Слишком уж часто оно мелькало на первых страницах газет и телевизионных репортажах. После окончания того процесса у Джулии открывались блестящие перспективы, которые однако рухнули после того, как буквально на следующий же день по его завершении, Дэвид Лоран внезапно покинул город, растворившись где‑то в просторах Соединенных Штатов.

Джулия занялась делом Дэвида, еще не зная о том, что влюбится в него. Он был арестован по подозрению в убийстве собственной жены Мадлен Кэпвелл. Мадлен была дочерью Гранта Кэпвелла, брата СиСи. Они с Дэвидом жили в отдельном, весьма живописном бунгало и однажды, в один прекрасный день, Мадлен была обнаружена в своем бунгало, лежащей на полу в луже крови. Ее голова была разбита каким‑то тупым предметом, который следствию обнаружить так и не удалось.

В качестве улики был использован валявшийся неподалеку молоток. Однако, как оказалось в результате экспертизы, он не был орудием преступления. Главную роль в этом деле сыграла небольшая металлическая гиря, которую обычно используют женщины для утренней гимнастики. Гиря принадлежала Шейле Карлайл, подруге и, как оказалось, бывшей любовнице Дэвида. Мадлен Кэпвелл, жена Дэвида, вела довольно беспорядочный образ жизни, заводя любовников налево и направо. Сам Дэвид тоже не отличался особой чистоплотностью. Правда, он объяснял Джулии, что делал это, в основном, для того, чтобы отомстить жене.

Но в тот день, когда случилось это несчастье с Мадлен, произошло их примирение с Дэвидом. Так, по крайней мере, утверждал он сам. Он говорил, что они решили больше не изменять друг другу и начать семейную жизнь сначала, с нуля, точнее — с взаимного уважения, которое вполне могло заменить им поначалу любовь. Дэвид говорил, что они надеялись возобновить отношения и покончить с отчужденностью и холодностью.

Однако именно в этот день Мадлен оказалась убита. Тогда же и арестовали Дэвида.

Джулия сразу же решила взяться за его защиту. Во–первых, ей это было необходимо для приобретения большего опыта в уголовных делах — до этого она такими вопросами не занималась. А во–вторых — она мгновенно почувствовала все нарастающую симпатию к этому, как ей казалось, невиновно попавшему за решетку человеку. Он нравился ей и как мужчина, что в дальнейшем, в ходе судебного процесса, переросло в явную любовную связь.

Дэвид не просто отвечал ей взаимностью, он уверял ее в том, что ничего подобного до сих пор с ним не случалось. Таких чувств он не испытывал ни к Мадлен, ни к Шейле, а относительно Шейлы — Дэвид заверял, что между ними все покончено. Несмотря на их довольно Долгие любовные отношения, он решил прекратить роман с Шейлой и вернуться к Мадлен. Однако, Мадлен погибла.

Но для него это не означало вернуться в объятия Шейлы. В любом случае это было для него не выгодно.

А выгодно для него было — овладеть сердцем Джулии. Тогда у него появлялся шанс не только выпутаться из этого дела, но и приобрести в лице Джулии надежного друга и возлюбленную. По крайней мере, он убеждал ее именно в этом.

И она поверила. Тогда она готова была поверить кому угодно. В личной жизни Джулии до этого еще не было такого мужчины, как Дэвид Лоран. Высокий, стройный, светловолосый красавец с голубыми глазами, герой–любовник — это было пределом ее мечтаний, о большем она и думать не могла. Однако результат оказался печальным, хотя Джулии и удалось с блеском выиграть судебный процесс, несмотря на все усилия, предпринятые помощником окружного прокурора Мейсоном Кэпвеллом. Джулия основывала защиту на слабости улик и доказательств в руках стороны обвинения. Расчет оказался верным. Помогло также еще и то, что показания, которые на предварительном следствии дала бывшая подруга Дэвида Лорана — Шейла Карлайл, она изменила полностью на противоположные в суде.

Именно это свидетельство и слабость улик позволили Джулии добиться вынесения оправдательного приговора Дэвиду Лорану. Суд присяжных заседателей признал его невиновным и снял с него все обвинения.

Джулия полагала, что окончание судебного процесса станет началом ее нового счастливого этапа в личной жизни. Однако она ошиблась.

Оказалось, что у Дэвида по–прежнему были какие‑то дела с Шейлой. По меньшей мере, они вместе прятали орудие убийства, которое Джулии удалось обнаружить лишь совершенно случайно в сумке с теннисными принадлежностями Дэвида. Это случилось, когда они после судебного заседания, закончившегося триумфальным оправдательным приговором, решили поехать в загородный домик Дэвида на холмах вокруг Санта–Барбары. Джулия обнаружила там запачканную кровью стальную гирю совершенно случайно. Однако, у нее не осталось никаких сомнений в том, что Дэвид, по меньшей мере, не был искренним с ней, когда говорил об обстоятельствах дела.

А ведь если он не сказал правду, касающуюся этого, он мог лгать и относительно всего остального. К тому же обнаружение этой находки было связано такой цепью крайне неприятных для Джулии воспоминаний, что она до сих пор содрогалась, вспоминая об этом.

После того, что произошло в загородном домике Дэвида Лорана, Джулия надеялась отомстить ему. Однако полиция не смогла предъявить ни Лорану, ни его подружке Шейле Карлайл никаких конкретных обвинения. Улика, которую обнаружила Джулия, исчезла. А без этого все ее обвинения были совершенно голословными.

Так Джулия в один момент потеряла любимого человека, уверенность в себе и репутацию самого удачливого адвоката в Санта–Барбаре.

После этого она взялась защищать Марка Маккормика. Она поверила Мэри и ее рассказу о том, что Марк учинил над ней насилие. Джулия знала, что если Марку Маккормику удастся найти какого‑нибудь другого адвоката, он будет непременно оправдан на суде. Улик против него не существовало в природе. Кроме того, после неудачно закончившегося судебного процесса над Дэвидом Лораном, положение Мейсона Кэпвелла было довольно шатким.

Она пыталась скрыть от Маккормика, что намерена не защищать его, а добиться его осуждения.

Случайная смерть Мэри расставила все по своим местам. И вот теперь Марк Маккормик находился в тюрьме, сознавшись в изнасиловании своей жены, Мейсон Кэпвелл отсыпался в гостиничном номере отеля, принадлежащего его отцу, а Джулии угрожало судебное расследование.

Таким было утро следующего дня Санта–Барбары. Оно напоминало утро любого из предыдущих и ни чем не отличалось от тех, что должны были наступить в будущем… Жизнь шла своим чередом, и события, происходившие в этом маленьком городке в Южной Калифорнии только лишний раз подтверждали это.