Нюрнбергский эпилог

Полторак Аркадий Иосифович

VII. О тех, кто опозорил имя солдата

 

 

В списке – 131

Наступили летние дни 1946 года. Уже рассмотрено дело Шахта. Уже вернулись после допроса и снова заняли свои места на скамье подсудимых Дениц и Редер, Ширах и Заукель, Зейсс-Инкварт и Шпеер, Нейрат и Папен, Иодль и Фриче. Обвинители и защитники произнесли свои речи.

В любом суде мира в этот процессуальный момент судьи удаляются на совещание для обсуждения и вынесения приговора. Но в Нюрнберге процесс продолжался.

Когда на скамье подсудимых не осталось уже ни одного человека, чье дело не было бы рассмотрено, на скамьях защиты имелись еще адвокаты, которые только готовились к судебному поединку. И среди них доктор Латерзнер. Он должен был защищать германский генеральный штаб.

Большая часть преступных организаций, преданных суду Международного трибунала, родилась в период нацистского движения. Это прежде всего сама нацистская партия, это – СА, СС, СД, гестапо. Все они своим происхождением и развитием обязаны национал-социализму. И только одна из преступных организаций предвосхитила гитлеризм, став его мощным союзником. То был германский генеральный штаб. Не Гитлер создал генштаб, а, скорее, генеральный штаб создал Гитлера. Политики германские приходили и уходили, войны выигрывались и проигрывались, менялись режимы, а генштаб германский оставался. Оставался затем, чтобы играть зловещую роль организатора разбойничьей агрессивной политики. И потому именно Ялтинская конференция глав правительств антигитлеровской коалиции провозгласила в качестве одной из важнейших задач: «Раз и навсегда уничтожить германский генеральный штаб, который неоднократно содействовал возрождению германского милитаризма».

На процессе в Нюрнберге обвинители правильно подчеркивали ту мысль, что для человечества судьба германского генштаба гораздо важнее, нежели судьба отдельных лиц, одетых в военную форму. Кейтель и Иодль, Редер и Дениц, Кессельринг и Манштейн уже сошли со сцены и никогда больше не поведут в бой германские легионы. Другое дело генштаб!

Обвинители требовали от Международного трибунала признать его преступной организацией и, таким образом, создать основание для наказания всех крупнейших руководителей вермахта. В списке, представленном обвинителями, значилась 131 фамилия фельдмаршалов и генералов, составлявших костяк генштаба (в живых из них к моменту процесса оставалось 107 человек). После того как эта организация была бы признана преступной, судебные органы стран антигитлеровской коалиции могли сурово покарать любого из них (вплоть до применения смертной казни) за одну лишь принадлежность к генштабу.

Но это еще не все. Признание германского генерального штаба преступной организацией означало бы создание не только правового, но и серьезного морально-политического препятствия на пути восстановления его в будущем. Американский обвинитель Тэльфорд Тэйлор говорил:

– Если сбить с дерева отравленные плоды, то этим будет достигнуто немногое. Гораздо труднее выкорчевать такое дерево со всеми его корнями, однако только это в конечном счете приведет к добру.

Хорошие слова! Но западные судьи не вняли им.

 

Доктор Латерзнер ищет союзников

Как же случилось, что уже в 1946 году, когда даже самые крикливые антисоветские газеты не писали еще об «угрозе с Востока», кое-кто постарался не допустить признания германского генштаба преступной организацией, а сам генерал Тэйлор вскоре был уволен в отставку и превращен на своей родине в мишень для оголтелых нападок?

Адвокат доктор Латерзнер – в прошлом нацист и гитлеровский офицер – прежде всего решил представить защиту германского генерального штаба как интернациональную задачу мирового офицерского корпуса. Он аккуратно читал американские газеты и журналы, в частности «Арми энд нэви джорнэл», где прямо выражалось возмущение американских генералов тем, что Нюрнбергский трибунал решился поднять руку на лиц «почетной военной профессии». И Латерзнер заявил на процессе:

– Если сегодня перед лицом суда военные руководители Германии рассматриваются как преступная организация, то обвинение это относится не только к ним, как хотят здесь представить. В действительности оно направлено против любой другой армии или, по меньшей мере, против всех офицеров вообще.

Латерзнер пытается представить дело генерального штаба, как попытку нюрнбергских обвинителей организовать самое обыкновенное убийство своих противников:

– Для того чтобы найти пример рассматриваемому случаю, придется уйти на две тысячи лет в глубь истории. Римляне задушили в тюрьме своего врага Егурту и до тех пор преследовали Ганнибала своей местью, пока не отравили его чашей с ядом в доме его друга…

Адвокат всячески пытался возвести китайскую стену между делом Геринга, Риббентропа и делом германского генерального штаба. По многим признакам, только одним из которых была фултонская речь Черчилля, он мог уже догадаться, что в своей защите сумеет опереться на поддержку определенных кругов Запада.

Еще до рассмотрения судом доказательств преступной деятельности генштаба Латерзнер с трудно скрываемым удовольствием наблюдал за тем, как проходило дело гитлеровского преемника Деница. Гросс-адмирала обвиняли в том, что по его приказам были пиратски потоплены сотни торговых кораблей, а людей, пытавшихся спастись при этом, расстреливали пулеметным огнем. Гитлеровский гросс-адмирал, припертый к стене неоспоримыми доказательствами, явно тонул. Но именно в этот момент ему был брошен заранее припасенный спасательный круг.

Когда в Нюрнберге только что начинался процесс над главными военными преступниками, к туманным берегам Великобритании подошел корабль, на борту которого находился подтянутый моложавый мужчина в офицерской форме. Это был Кранцбюллер, бывший судья в гитлеровском флоте, а теперь адвокат гросс-адмирала Деница. В отличие от своих коллег, носивших адвокатские мантии, Кранцбюллер в течение всего процесса ходил в форме германского морского офицера. Он даже отказался от гонорара, положенного всем адвокатам, гордо сославшись на то, что получает вознаграждение от германского флота, подразделения которого в те дни сохранялись в британской зоне оккупации.

Прибыв в Лондон, Кранцбюллер направился прямо в здание Британского адмиралтейства.

В долголетней истории этого кастового учреждения, вероятно, не было случая, чтобы иностранцу, а тем более вчерашнему врагу было разрешено беспрепятственно рыться в военных архивах. И с какой целью? Чтобы найти документы, которые, пусть даже ценой компрометации британского флота, спасли бы престиж германского флота, пиратствовавшего под девизом: «Боже, покарай Британию!»

Адвокат Кранцбюллер вернулся из Лондона с видом победителя. Он положил на стол трибунала добытые в Англии «доказательства». Смысл предъявленных им секретных документов Британского адмиралтейства заключался в том, что во время войны и английский флот был далеко не безупречен в обращении с нормами международного права.

Но этим не кончилось. Присутствовавшим на процессе нетрудно было заметить, что находившиеся в зале суда морские офицеры США не раз во время перерывов переговаривались с Кранцбюллером. А Дениц со своего места на скамье подсудимых внимательно следил за собеседниками. Вскоре тайна раскрылась. Адъютант находившегося на процессе американского адмирала сообщил через Кранцбюллера его подзащитному: морские офицеры США готовы засвидетельствовать, что германский военно-морской флот, которым командовал Дениц, зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и если в ходе боевых действий имели место какие-то отступления от требований международного права, то германский флот допускал их не в большей мере, чем американский. Кранцбюллеру порекомендовали запросить на этот счет от имени Деница командующего американским флотом на Тихом океане адмирала Нимица. Адвокат не преминул, конечно, воспользоваться этим любезным советом, и американский адмирал отозвался незамедлительно. Он прислал Нюрнбергскому трибуналу весьма успокоительные для Деница показания. Он утверждал, что американские подводные лодки на Тихом океане действовали точь-в-точь, как германские в Атлантике, и что по этому поводу имелся специальный приказ от 7 декабря 1941 года «О ведении неограниченной подводной войны против Японии».

– Это замечательный документ! – с восторгом отозвался Дениц, прочитав показания Нимица.

Надо ли говорить, что дело Деница вдохнуло надежду в милитаристов и окрылило доктора Латерзнера.

 

Что сказал бы в Нюрнберге адвокат Гитлера

Настал день, когда Международный трибунал приступил к рассмотрению обвинений в отношении германского генерального штаба. В зале суда заметно возросло число американских военных. На гостевой галерее в окружении генералов сидел военный министр США Паттерсон. Американская реакционная печать рвала и метала. Военщина Соединенных Штатов обрушилась на обвинителей Нюрнбергского процесса за то, что они «не питают никакого уважения к военной профессии, а также к тем, кто должен готовиться к войне».

Ссылаясь на обвинительное заключение, требовавшее признания генштаба преступной организацией, американский журнал «Джорнел оф криминал лоу энд криминолоджи» писал в те дни:

«На основании такой теории права когда-нибудь могли бы быть подвергнуты заключению или казнены питомцы Вест-Пойнта[ 13 ], а также других военных колледжей и школ… и, само собой разумеется, чины генштаба и отдела мобилизационных планов, если бы США когда-нибудь, от чего боже упаси, проиграли бы войну…»

Обстановка как нельзя более благоприятствовала доктору Латерзнеру. Он вызвал в суд в качестве «свидетелей» многих гитлеровских генералов, как раз тех, кто значился в списке генерального штаба и подлежал бы суду и эффективному наказанию, если бы последний был признан преступной организацией. Перед судом предстали Браухич, Манштейн, Кессельринг, Рундштедт и другие.

Затем последовала речь адвоката, которой рукоплескала вся империалистическая военная клика. Латерзнер решил убедить суд в том, что германский генеральный штаб никогда не имел ничего общего с гитлеровской политикой агрессии.

– Кто становится солдатом, – цитировал он Карлейля, – тот телом и душой принадлежит своему командиру. Он не должен решать, справедливо или несправедливо дело, за которое он идет в бой. Его враги выбраны не им, а для него. Его долгом является повиноваться, а не спрашивать.

Эти слова, по мнению защитника, лучше всего должны были характеризовать положение германских генералов. Они были лишь подчиненными, и их глубокое несчастье заключалось в том, что руководителем у них оказался такой неудачник, как Гитлер. Он все делал сам, он и виновен во всем. Это Гитлер и его камарилья составляли агрессивные планы, а генералам оставалось лишь исполнять их.

– Образ Гитлера, – усердствовал адвокат, – воистину можно сравнить с Люцифером. Люцифер, с колоссальной быстротой взлетая ввысь, оставляет светящийся след, достигает предельной высоты и затем низвергается в бездну; точно то же произошло с Гитлером. Кто слышал когда-либо, чтобы Люцифер нуждался во время своих безумных взлетов в помощниках, советчиках, в тех, кто подгонял бы его? Разве он, напротив, не увлекает за собой благодаря своей стремительности всех остальных, достигая высот и затем низвергаясь вместе с ними в пропасть? Разве можно себе представить, чтобы человек такого рода, подготавливая план, посвящал бы в него других, собирал вокруг себя заговорщиков и при этом искал бы совета и помощи для своего взлета?

То, что говорил Латерзнер двадцать лет назад, стало теперь официальной линией пропаганды в боннской Германии.

Но представим себе на минуту ситуацию, при которой Гитлер оказался бы на скамье подсудимых в Нюрнберге рядом с другими главными немецкими преступниками и так же, как они, имел бы адвоката. Положение такого адвоката было бы, конечно, еще более незавидным. Ведь никогда в истории судебных процессов не раскрывалась столь огромная по своим масштабам и изуверству преступная деятельность одного человека, как на Нюрнбергском процессе. Гитлер предвидел финал и потому так трусливо ушел от ответственности перед судом народов. Все это так. Тем не менее нетрудно представить себе, как адвокат сатаны начал бы свою защиту. Он, наверное, попытался бы опровергнуть, что Гитлер один виновен во всем. Не имея никакой возможности помочь своему подзащитному по существу, этот адвокат располагал бы несметным количеством доказательств того, что не столько Гитлер нашел генералов, сколько генералы нашли его, что ефрейтор, как это и полагается низшему чину, в действительности не делал ни одного шага в военной области без генералов.

Позвольте, напомнил бы адвокат трибуналу, ведь еще в сентябре 1923 года при рождении национал-социалистской партии рядом с Гитлером на параде боевых союзов шел Людендорф. А вспомните ноябрь 1923 года, Мюнхенский путч. Опять же во главе нескольких тысяч нацистов движутся рядом Гитлер и Людендорф.

Декабрь 1932 года – январь 1933 года. В Германии идет напряженная политическая борьба. Решается вопрос – быть или не быть нацистам у власти. И снова германский генералитет накладывает свою печать на ход событий. В Фюрстенберге на военном плацу Гитлер встречается с командующим рейхсвера генералом фон Шлейхером и находит в нем рассудительного союзника, Шлейхер обещает употребить все влияние, чтобы провести «народного трибуна» в рейхсканцлеры. Гитлер так доволен этой беседой, что обращается к генералу со словами:

– Нужно на перекрестке прибить доску: «Здесь произошла достопамятная беседа Адольфа Гитлера с генералом фон Шлейхером».

После этой беседы Гитлер, полный надежд, устремился в Берлин. Он верит, что станет канцлером.

– Мы ищем канцлера, – сказал фон Шлейхер Папену в критические дни, предшествовавшие фашистскому перевороту.

«Мы» – это и есть германская военщина, возглавлявшаяся тогда Шлейхером. Он так и заявил в те дни, что надо создать правительство на базе «объединения рейхсвера с НСДАП».

 

Генштаб ищет спасения… У Лиги Наций

По делу германского генерального штаба в Нюрнберге было допрошено много фельдмаршалов и генералов.

Еще в довоенное время я слышал о Браухиче. И вот мне предстояло теперь увидеть Браухича в зале суда в роли свидетеля по делу германского генерального штаба.

Бывший главком сухопутных сил не превзошел других германских фельдмаршалов в их стремлении представить себя чуть ли не пацифистами. Браухич просил суд верить ему, что германский генштаб всегда был настроен миролюбиво, что вооруженные силы Германии «существовали на основе принципа «если хочешь мира – готовься к войне», что «немецкий солдат, какой бы чин он ни имел, был воспитан в духе защиты своей родины, никогда не думал о захватнических войнах или о распространении германского господства на другие народы». Браухич убеждал судей, что германские генералы в политику не вмешивались, ею не интересовались и жили как бы в башне из слоновой кости. Если что-то и волновало генералов, так это то, чтобы Гитлеру не удалось вовлечь их в войну.

Браухич лишь начал эту примитивную линию защиты германского генштаба. Продолжили же ее новые свидетели защиты.

Вот к свидетельскому пульту в сопровождении конвоиров подходит фельдмаршал Манштейн. Этот и вовсе решил, что его пригласили сюда прочесть лекцию для безусых ефрейторов, а не дать показания Международному трибуналу, у судей которого на памяти вся история и первой, и особенно второй мировых войн. Чего только не наговорил он! Оказывается, германские генералы всегда опасались «нападения соседних стран».

– Мы в конце концов, – заявил Манштейн, – должны были всегда считаться с такой возможностью, так как наши соседи имели притязания на германские территории.

И дальше он совсем уж заврался, убеждая трибунал, будто Германия всегда надеялась, что если на нее произойдет нападение, то вмешается Лига Наций.

– Таким образом, – причитал Манштейн, – практически мы полагались на Лигу Наций.

Вряд ли есть необходимость комментировать и серьезно опровергать весь этот бред, всю эту беспардонную и беспомощную ложь. В столь примитивной форме высказывались не многие.

Тем не менее я бы сказал, что господствующим мотивом в показаниях германского генералитета являлось утверждение, будто решительно все войны, имевшие место с 1939 по 1945 год, были вынужденными, оборонительными, превентивными.

Германию обвиняют в нападении на Польшу? Извините, поляки сами напали на германский город Глейвиц и захватили там радиостанцию. Это они начали войну, и Германии не оставалось ничего, кроме как, обороняясь, наступать. И вообще генералам не полагается рассуждать, какая идет война – агрессивная или неагрессивная. В такой ситуации им куда более кстати было вспомнить слова Наполеона: «Учтите, господа, что на войне послушание ценится выше, чем храбрость».

Нападение на Норвегию? Но разве не ясно, что боевые действия германского флота на севере Европы имели своей целью предотвратить захват Норвегии Англией.

Вторжение в Бельгию и Голландию? Так хорошо же известно, что в генеральных штабах Англии и Франции давно созрел план использования территории этих стран в качестве плацдарма для нападения на Германию. Если бы немецкие войска не вторглись туда, то и Бельгия и Голландия были бы захвачены противником.

Свидетели в фельдмаршальских и генеральских мундирах лгали бессовестно и цинично. И были наказаны.

Вот обвинитель предъявляет официальную запись совещания у Гитлера 23 мая 1939 года. Гитлер прямо заявил там:

– Перед нами остается только одно решение – напасть на Польшу при первой же благоприятной возможности.

Может быть, на этом совещании не было никого из генштаба? Нет, к записи приложен список присутствовавших, и в нем значатся фамилии Браухича, Мильха, Боденшатца, Варлимонта и других высокопоставленных генштабистов, как раз тех, кого обвинители включили в число «131».

Итак, Гитлер потребовал «напасть на Польшу». А как же поступил «генерал-миротворец» Браухич? Да очень просто. В середине июня 1939 года он издает директиву, адресованную командующим армиями и группами армий, в которой обязывает их продумать, каким образом лучше осуществить «сильные неожиданные удары». Браухич подчеркивает: «Мероприятия должны готовиться так, чтобы противник был захвачен врасплох».

Фельдмаршал отлично знал, что «врасплох» это уже не оборона. Это уже как раз обратное тому, в чем он безуспешно пытался убедить судей Международного трибунала. Но ведь тогда ему и не мерещился Нюрнберг.

А как те генералы, которым адресовалась директива Браухича? Конечно, и они внесли свою лепту, отнюдь не заблуждаясь в отношении характера подготовляемой войны. Например, генерал Бласковиц, командующий 3-й армейской группой (его имя тоже в числе тех, кто, по мнению обвинителей, олицетворял германский генштаб), 14 июня 1939 года издал приказ, где, между прочим, имелись и такие строки:

«Главнокомандующий армией приказал разработать план боевых операций против Польши, принимая при этом во внимание требования политического руководства – начать войну неожиданным ударом и достичь быстрых успехов».

 

Удар наносит Паулюс

«Превентивный» мотив особенно громко звучал в показаниях свидетелей защиты, когда речь заходила о нападении на Советский Союз. Здесь-то уж совсем все ясно. Советское командование сосредоточило огромные массы войск на демаркационной линии и вот-вот готовилось отдать приказ о нападении на Германию. Опять-таки германские войска лишь упредили удар противника.

Но и на этот раз фальсификаторы истории были нещадно биты. И один из наиболее чувствительных ударов по их лживой версии нанес фельдмаршал Паулюс.

Читатель уже знает об обстоятельствах появления его в зале суда и помнит, каким образом реагировала на это защита. Как-никак в 1940–1941 годах Паулюс сам занимал пост заместителя начальника германского генерального штаба, и адвокат Иодля сразу же попытался настроить его на волну «превентивной войны».

Последовал вопрос:

– В феврале тысяча девятьсот сорок первого года наши военные транспорты стали направляться на восток. Скажите, какова была тогда численность русских войск вдоль русско-германской демаркационной линии и румыно-русской границы? Не докладывал ли Гальдер фюреру об угрожающей численности русских войск?

Но на эти и многие другие подобные же вопросы защита не смогла получить желаемых ответов. Историческая правда была на стороне обвинителей.

На вопрос главного обвинителя от СССР Р. А. Руденко: «Что известно свидетелю о подготовке гитлеровским правительством и немецким верховным главнокомандованием вооруженного нападения на СССР?» – Паулюс ответил:

– Третьего сентября тысяча девятьсот сорокового года я начал работать в главном штабе командования сухопутных войск в качестве оберквартирмейстера… Во время моего назначения я нашел… еще неготовый оперативный план, который касался нападения на Советский Союз… Начальник штаба сухопутных сил генерал-полковник Гальдер поручил мне дальнейшую разработку этого плана, начатого на основании директивы ОКВ… Разработка… была закончена в начале ноября и завершилась двумя военными играми, которыми я руководил по поручению главного штаба сухопутных войск. В этом принимали участие старшие офицеры генерального штаба.

Кто же эти старшие офицеры? Оказывается, среди них был и полковник Хойзингер, тот самый Хойзингер, который ныне играет столь видную роль в создании западногерманского бундесвера и призывает его к действиям «на широких просторах России». А в те далекие уже теперь годы, он, по свидетельству Паулюса, «принял на себя дальнейшую разработку «плана Барбаросса».

Паулюса спросили: располагало ли гитлеровское военное командование какими-нибудь данными о подготовке со стороны Советского Союза нападения на Германию? Ответ последовал незамедлительно:

– Примечательным является то, что тогда ничего не было известно о каких-либо приготовлениях со стороны России.

Известно ничего не было, а тем не менее еще осенью 1940 года планировалось нападение на СССР. Планировалось, но не осуществилось. Генштаб решил отложить его на май 1941 года. Однако и в мае команды не последовало. Почему же? Ведь, если верить свидетелям защиты германского генштаба, русские вот-вот должны были осуществить нападение. Оказывается, в это время генштабу надо было мимоходом провести операцию по установлению «нового порядка» в Югославии.

И вот на стол трибунала ложится еще один «совершенно секретный» документ за №444228/41, подписанный Кейтелем. Он содержит в себе следующие указания:

«1. Время начала операции «Барбаросса», вследствие проведения операции на Балканах, переносится по меньшей мере на четыре недели.

2. Несмотря на перенос срока, приготовления и впредь должны маскироваться всеми возможными средствами и преподноситься войскам под видом мер для прикрытия тыла со стороны России…»

Паулюс комментирует этот документ и заодно рассказывает, как «был организован очень сложный обманный маневр», осуществлявшийся из Норвегии и с французского побережья. Создавалась «видимость операций, намеченных против Англии», с тем, чтобы «отвлечь внимание России».

Показания Паулюса разнесли впрах версию о превентивном характере войны против СССР. Мне трудно забыть смятение, которое охватило после этого защиту. Обычно защитники торопились к перекрестному допросу, если он давал хотя бы какие-то контршансы. Но в тот раз и адвокатов и скамью подсудимых охватила как бы прострация.

Однако порядок есть порядок. После того как с трибуны ушел советский обвинитель, председательствующий обращается к защите с предложением начинать перекрестный допрос. Доктор Латерзнер медленно поднимается со своего места. На его лице никаких следов энтузиазма. Обращаясь к Лоуренсу, он заявляет:

– Господин председатель, я прошу дать мне возможность в качестве защитника генерального штаба поставить вопрос свидетелю завтра, во время утреннего заседания. Свидетель появился крайне неожиданно, во всяком случае для защиты…

Но и перерыв ничего не дал защите. Доктор Латерзнер не смог преодолеть показаний фельдмаршала Паулюса. Они прозвучали как удар гонга на ринге, возвещающий о совершенно бесспорном нокауте.

 

Еще о том, как врали «старейшие солдаты»

Обвинение в агрессии было не единственным против германского генерального штаба. В сущности, генштаб гитлеровской Германии являлся организующим центром по осуществлению всей чудовищной программы военных преступлений.

Но допрошенные в Нюрнберге гитлеровские фельдмаршалы категорически протестуют против этого «неслыханного и оскорбительного обвинения».

У пульта фельдмаршал Рундштедт. Я до сих пор помню выражение лица этого надменного пруссака, самого старого зубра германского генералитета. Запечатлелась в моей памяти и его поза, когда он, подняв костлявую руку и вытянув два пальца, дал клятву «говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды».

Адвокат Латерзнер задает Рундштедту вопрос:

– Вы знаете, господин фельдмаршал, что обвинение внесло предложение признать высшее военное руководство Германии преступным. Как самый старый офицер германской армии, можете ли вы выразить взгляды германского военного руководства на законы и обычаи войны, на международное право?

И «самый старый офицер германской армии», давший клятву говорить «только правду», заявляет трибуналу:

– Правила ведения войны и международное право в том виде, как они изложены в Женевской конвенции, в Гаагских правилах сухопутной войны, для нас, старейших офицеров, были строго обязательными. Неукоснительное выполнение этих положений всегда требовалось от войск, и их нарушение каралось самым суровым образом.

«Самого старого» понесло. Он стал доказывать трибуналу, будто германский генеральный штаб стремился «сделать во время войны все что возможно, чтобы облегчить судьбу жителей страны противника», генштаб якобы считал, что «война должна вестись рыцарски». А кончает Рундштедт совсем уже выспренными словами:

– Как старейший солдат германской армии, я заявляю: мы, обвиняемые военные руководители, воспитывались на старых солдатских рыцарских традициях, мы действовали согласно этим традициям и пытались воспитывать так же и младших офицеров.

Доктор Латерзнер и вся защита были очень довольны показаниями Рундштедта. А впереди еще фельдмаршал Манштейн. Этот тоже скажет нечто такое, во что судьи должны поверить.

И вот уже Манштейна ведут к свидетельскому пульту. Он держится очень спокойно, я бы сказал, даже несколько самоуверенно. Манштейн понимает, что от успеха его показаний зависит не только собственная судьба – он выступает «свидетелем» защиты германского генерального штаба.

– Я сорок лет был солдатом, – с некоей торжественностью объявляет этот «свидетель». – Я происхожу из солдатской семьи, воспитан в солдатских понятиях.

Дальше Манштейн начал рисовать идиллическую картину приверженности германского генштаба к миру, стал распространяться об отвращении, которое он и его друзья по генштабу испытывали к войне:

– Наш идеал… мы видели не в ведении войны, как таковой, а в воспитании из нашей молодежи честных людей и достойных воинов… Утверждение, что мы, старые солдаты, вели в этой войне нашу молодежь на преступления, превышает все, что может вообразить дурной человек с богатой фантазией.

Старые германские фельдмаршалы не спорят против того, что, к сожалению, в ближайшем окружении Гитлера было несколько нацистски убежденных генералов, которые и должны нести ответственность. Но преступления этих выродков не могут запятнать германский генштаб в целом. Это был недвусмысленный намек на Кейтеля и Иодля. Но сам-то Иодль придерживался иного мнения и в беседе со своим адвокатом, покраснев от злости, заявил:

– Эти генералы, которые доносят на нас, лишь бы спасти свои шеи, должны ведь знать, что они такие же преступники, как и мы, и также заслуживают повешения. Пусть не думают, что им удастся откупиться при помощи доносов на нас и ссылки на то, что они были лишь исполнителями.

Я уже приводил раньше показания гестаповца Олендорфа, подтвердившего, что массовое уничтожение людей на оккупированных территориях производилось эсэсовцами в тесном союзе и при полной поддержке командования вермахта. А вот и армейский генерал Реттигер свидетельствует то же самое:

– Особые задачи соединений СД были хорошо известны и проводились с ведома высших военных властей.

Одновременно обвинитель оглашает показания генерала полиции Эрнста Роде:

– Группы СД, действовавшие совместно с отдельными армейскими группами, были полностью подчинены им как тактически, так и в других отношениях. Главнокомандующие подробно знали все о задачах и оперативных методах действий этих групп. Они оправдывали эти задачи и оперативные методы, поскольку никогда не возражали против них… Часто об этих методах упоминалось в моем присутствии в ОКБ и ОКХ… Я твердо уверен в том, что энергичный, объединенный протест со стороны всех фельдмаршалов имел бы своим результатом изменение этих задач и методов. Если бы они утверждали, что в таком случае их заменили бы более жестокими главнокомандующими, это, по-моему, было бы глупой и трусливой уверткой.

По иронии судьбы, версию о том, что германское командование, германский генеральный штаб якобы не только не имели касательства к гитлеровским зверствам, но даже не знали о них, пришлось разоблачать многим виднейшим эсэсовцам и весьма высокопоставленным чинам гитлеровского генштаба. Читателям уже хорошо знакомы имена генералов войск СС Бах-Зелевского и начальника оперативного отдела генштаба Хойзингера.

Именно Бах-Зелевский был уполномочен Гитлером руководить всей антипартизанской борьбой на восточном фронте. И к неудовольствию доктора Латерзнера, стремившегося переложить всю ответственность за зверское обращение с партизанами на СС, Бах-Зелевский заявил, что «основные действия против партизан осуществлялись главным образом подразделениями вооруженных сил».

Не лучше получилось и с Хойзингером. Он еще не вышел тогда из состояния шока, вызванного поражением, и потому не решился лгать так беспардонно, как это он стал делать, когда испуг прошел и вдруг выяснилось, что в нем кто-то нуждается. Мне вспоминаются его показания в 1945 году, которые были оглашены в одном из заседаний Международного трибунала. Как и Бах-Зелевского, Хойзингера спросили, кто же предписывал и кто осуществлял операции против участников движения Сопротивления. И Хойзингер заявил:

– Директивы, касающиеся методов проведения операции против партизан, издавались ОКВ и ОКХ согласно приказам Гитлера и после консультаций с Гиммлером.

Далее он признает, что именно генштаб и руководимый им вермахт осуществляли тягчайшие преступления против мирного населения:

– Командование сухопутной армии было ответственно за передачу приказов, которые устанавливали основные принципы проведения карательных экспедиций против населения.

В своих показаниях Хойзингер обнаружил хорошее понимание тех целей, которые преследовали во время войны нацистская партия, а заодно с ней и генеральный штаб. Он констатировал:

– Моим личным мнением всегда было то, что обращение с гражданским населением и методы ведения антипартизанской войны в районах операций, одобренные высшими военными и политическими руководителями, способствовали проведению в жизнь планов систематического уничтожения славянства и еврейства.

Но может быть, Хойзингер внутренне осуждал эти меры, считал их принципиально недопустимыми? Нет, генерал Хойзингер рассматривал их только с практической точки зрения, которую он выразил в следующих словах:

– Я всегда считал эти жестокие методы военным безумием, поскольку они только затрудняли борьбу против врага.

Такую аттестацию германскому генштабу дал один из непосредственных его руководителей. Так же аттестовал себя и сам генштаб, поскольку из недр его исходили все наиболее преступные приказы, в совокупности своей составившие целый кодекс военных преступлений.

Издавая такие приказы, германский генштаб требовал от командующих армиями «проявления широкой инициативы». И те, конечно, проявляли ее. На Нюрнбергском процессе много раз говорилось о приказе генерала Рейхенау. Этот приказ был признан «образцовым» и направлен в качестве примера в другие армии.

В Нюрнберге фельдмаршал Манштейн постарался отмежеваться от него:

– Нет, нет, я отклонил этот приказ.

Читатель, видимо, полагает, что, пользуясь материалами процесса, я уличу сейчас этого прусского фельдмаршала в том, что он распространял действие приказа Рейхенау на свою армию. Ничуть не бывало. В данном случае «старый солдат» не лгал.

Получив «образцовый» приказ Рейхенау, он был искренне оскорблен. Манштейн сам издавал приказы почище этого. Только в Нюрнберге ему хотелось создать несколько иное впечатление о своем отношении к требованиям Рейхенау, представить дело так, будто бы они не согласуются с его представлениями о воинских традициях. Но обвинитель прерывает излияния Манштейна. Рядом с приказом Рейхенау он кладет другой приказ и осведомляется:

– Не был ли этот документ издан вашим же штабом и подписан двадцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года?

– Мне надо его детально прочесть. Я не помню об этом приказе, – волнуясь, ответствует Манштейн.

И человек, который так много распинался о своих «рыцарских традициях», о неприятии прусскими генералами нацистской идеологии, об их полном невмешательстве в политику, вдруг читает в своем собственном приказе:

«С 22 июня германский народ находится в состоянии смертельной борьбы против большевистской системы».

А дальше «аполитичный» Манштейн подчеркивает, что в этой борьбе нет и не может быть никаких ссылок на международное право. «Эта борьба ведется не только против советских вооруженных сил в традиционной форме, установленной законами и обычаями войны». И под конец фельдмаршал провозглашает лозунг: «Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда».

Припертый фактами, Манштейн пытается еще увернуться. Он не спорит о том, что подпись под приказом его, но просит поверить, что не помнит, каким образом появился такой приказ.

– И это не удивительно, господа судьи… Прошли годы, и я за это время подписал сотни, а может быть, даже тысячи приказов. Я не могу помнить каждую деталь.

Какие страшные слова, какой цинизм! «Я не могу помнить каждую деталь…» А из-за таких «деталей» погибли миллионы людей.

Манштейна сменяет еще один германский фельдмаршал – Альберт Кессельринг. Он глубоко возмущен, что обвинители не очень расположены принимать на веру его показания. Силясь выразить свое возмущение по этому поводу, Кессельринг выпаливает:

– Вы должны мне в конце концов верить, как старому солдату.

Но сэр Дэвид Максуэлл Файф, к которому были обращены эти слова, никак не хотел поддаваться эмоциям.

– Вы помните, фельдмаршал, приказы о партизанах в Италии, изданные в то время, когда вы были там командующим?

– Конечно.

Далее Файф спрашивает, знаком ли Кессельринг с приказом Кейтеля от 16 декабря 1942 года, предписывавшим массовые расправы с итальянскими патриотами, участниками движения Сопротивления? Кессельринг вынужден признать, что и этот приказ знаком ему. Но ведь это приказ Кейтеля. Все германские генералы виноваты, конечно, в том, что передавали такие приказы для исполнения своим подчиненным. Но сами они ничего подобного не предписывали, собственные их руки чище снега альпийских вершин.

Файфу хорошо известны эти ставшие уже стандартными методы защиты, и он спешит сообщить фельдмаршалу Кессельрингу, что Кейтель будет нести ответственность за свой приказ, а Кессельринг за… свой. Обвинитель напоминает, что 17 июня 1944 года сам Альберт Кессельринг издал приказ, в котором черным по белому записал:

«Борьба против партизан должна проводиться всеми доступными нам средствами и с крайней жестокостью. Я буду защищать любого командира, который перейдет границы, применяя жестокие методы в отношении партизан. В этом отношении оправдывает себя старый принцип: лучше ошибиться в выборе методов, выполняя приказ, чем уклониться от его выполнения или не суметь выполнить его».

Так действовал фельдмаршал Кессельринг, один из руководителей вермахта.

Я мог бы привести еще много других документов, раскрывающих преступный характер гитлеровского генштаба. Мог бы сослаться на показания фельдмаршала Мильха, рассказавшего, как именно военные инстанции, германский генштаб совместно с гестапо организовали изуверские опыты над военнопленными и узниками концлагерей. Мог бы воспроизвести и показания генерала Шрейбера, раскрывшего подготовку гитлеровским генеральным штабом химической войны.

Но и без того, мне кажется, читателю ясна зловещая картина преступлений германского генштаба.

 

Генштаб раскалывается на отдельные кубики

Как уже говорилось в самом начале этой главы, решение Международного трибунала, объявляющее генштаб преступной организацией, означало бы практически, что свыше сотни гитлеровских фельдмаршалов и генералов, среди которых оказалось 78 командующих армейскими группами и армиями, 15 адмиралов и 11 командующих воздушными флотами, могли быть наказаны за один лишь факт принадлежности к генеральному штабу. Таким образом, реваншистские силы в Западной Германии были бы лишены того самого костяка, который потребовался им в процессе послевоенного восстановления германского милитаризма.

Именно это обстоятельство и вызвало такую бурную реакцию в милитаристских кругах Запада. В лице подлежавших наказанию нацистских генералов они уже тогда видели своих будущих союзников.

Доктор Латерзнер, конечно, понимал, что оспаривать преступления германского генштаба, по существу, можно, но безнадежно. Значит, надо искать какие-то другие пути. И адвокат, видимо, не без советов со стороны, выдвигает перед судом следующий главный аргумент:

– Если даже инкриминированные генеральному штабу обвинения признать установленными, то и тогда следует иметь в виду, что преступления были совершены его представителями как отдельными личностями, но не как членами преступного сообщества, каким в Нюрнберге хотят представить генштаб.

Латерзнер убеждает трибунал в том, что генштаб Германии – это просто механическая совокупность людей, которые в разное время занимали в нем различные должности, и потому, мол, нельзя признать такую организацию стойким объединением. Однако и этот довод оказался не более убедительным, чем все другие доводы защиты.

Нюрнбергский процесс сделал совершенно очевидным, что именно как организация генштаб выступил в поддержку Гитлера, когда тот шел к власти. Именно как организация он действовал, готовя агрессивные планы и реализуя их. Именно как организация издавал директивы о беспощадных мерах против целых народов. Именно как организация заключал преступные соглашения с СС и гестапо.

Да и сами высокопоставленные гитлеровские генералы считали себя принадлежащими к генштабу, как сплоченной организации. В этом смысле любопытно, что, даже выступая в Нюрнберге в качестве свидетелей, они по привычке говорили не от собственного лица, а все время подчеркивая свою общность и сплоченность именно как касты. Отвечая на вопросы обвинителей, каждый из них выступал как бы от лица всего генералитета:

– Мы все считали себя лицами, которым вверено единство Германии, – говорил Манштейн.

– Гитлер достиг таких результатов, которых мы очень желали, – показывал Бломберг.

– Национал-социалистские идеи были идеями, заимствованными из старых прусских времен и… были нам давно известны и без национал-социалистов, – утверждал Рундштедт.

Обвинитель Тэйлор образно раскрыл, что означает на практике стремление выдать генштаб за некую арифметическую общность людей. Будучи призванным к ответственности за совершение преступлений как организация, знаменитый германский генеральный штаб раскалывается на сто тридцать отдельных кусочков, словно детские кубики, брошенные на пол. Но проходит время, и в нужный момент эти кусочки собираются вместе, мгновенно, будто по волшебству, возникает прежний рисунок.

Зловещий рисунок!

Доктор Латерзнер очень упорно проводил свою линию дробления генштаба на отдельные кубики. И для своей защитительной речи он припас один такой юридический вольт, который должен был дать возможность тем, кто этого хотел, не оспаривая самих доказательств обвинения, спасти репутацию германского генерального штаба, а вместе с тем уберечь от заслуженного наказания и сотню гитлеровских фельдмаршалов и генералов.

В решающий момент Латерзнер бросает на весы последний по счету, но первый по важности аргумент. Он великодушен. Он готов на минуту признать, что все, что говорили обвинители о германских фельдмаршалах и генералах, это святая правда. Но где же все эти лица теперь? Конечно же в тюрьме. Обвинители требуют признать германский генштаб преступной организацией для того, чтобы наказать его членов. Так не проще ли будет «четырем победоносным державам… на практике разрешить вопрос об индивидуальной виновности или невиновности этих 107 людей с помощью 107 отдельных судебных разбирательств?»[].

Расчет здесь был верный. Фельдмаршалы и генералы действительно находятся в тюрьмах, но, по счастливой случайности, в американских и английских. То была осень 1946 года. Уже Черчилль произнес речь в Фултоне. Уже стрелка барометра явно пошла вправо. Все говорило за то, что время работает на Рундштедта и Манштейна, Гудериана и Хойзингера. Надо во что бы то ни стало оттянуть решение их судьбы, дать улечься бушующим страстям. А там уже американская Фемида скажет свое слово.

К сожалению, Международный военный трибунал, вернее, его буржуазное большинство пошло на поводу у защиты, оказалось не в состоянии преодолеть все усиливавшееся давление новой международной обстановки. В результате трибунал отказался признать германский генштаб преступной организацией. В приговоре было записано:

«По этой теории[ 15 ] верховное военное руководство любой другой страны также является ассоциацией, а не тем, чем оно в действительности является – собранием военных, определенным числом лиц, которые в известный период времени занимали высокие военные посты».

Западные представители в Международном трибунале, к великому сожалению, не посчитались с протестом советского судьи и, целиком восприняв коварный совет доктора Латерзнера, указали в приговоре:

«Трибунал считает, что не следует принимать какого-либо решения о признании преступной организацией генерального штаба и верховного командования. Хотя количество лиц, которым предъявлено обвинение, больше, чем в имперском кабинете, оно все же настолько мало, что путем индивидуальных судов над этими офицерами можно будет достигнуть лучшего результата, чем путем вынесения трибуналом решения, требуемого обвинением».

Вряд ли следует говорить здесь подробно о том, что в условиях, создавшихся затем в Западной Германии, «отдельные индивидуальные суды» над гитлеровскими генералами превратились в фарс. Все гитлеровские генералы в конечном счете оказались на свободе, и значительная их часть использована для создания бундесвера.

И что же? Разве так уж напрасно прошло перед Международным военным трибуналом дело германского генерального штаба? Нет конечно. Уже самый факт суда над прусскими милитаристами имел огромное морально-политическое значение. Столкнувшись с массой бесспорных доказательств, Международный трибунал не мог не признать преступной роли германского генералитета в истории гитлеровской агрессивной политики. В приговоре зафиксировано, что генералы и фельдмаршалы третьего рейха «ответственны в большой степени за несчастья и страдания, которые обрушились на миллионы мужчин, женщин и детей. Они опозорили почетную профессию воина. Без их военного руководства агрессивные устремления Гитлера и его нацистских сообщников были бы отвлеченными и бесплодными… Они, безусловно, представляли собой безжалостную военную касту. Современный германский милитаризм расцвел на короткое время при содействии своего последнего союзника, национал-социализма, так же и еще лучше, чем в истории прошлых поколений».

Находясь под давлением неопровержимых фактов, те же самые западные судьи, которые ухватились за совет Латерзнера, все же не могли не высказать в приговоре, что они сами думают о высших чинах разбитого вермахта:

«Многие из этих людей сделали насмешкой солдатскую клятву повиновения военным приказам. Когда это в интересах их защиты, они заявляют, что должны были повиноваться. Когда они сталкиваются с ужасными гитлеровскими преступлениями, которые, как это установлено, были общеизвестны для них, они заявляют, что не повиновались. Истина состоит в том, что они активно участвовали в совершении всех этих преступлений».

Но не прошло и полутора десятка лет, как один из этих людей, полномочный представитель вновь восстановленного германского генерального штаба, прикатил в Вашингтон с официальным визитом. Это был генерал Шпейдель. 8 августа 1960 года гостю было предоставлено слово на заседании Ассоциации армии США. Шпейдель, разумеется, не стал совершать исторические экскурсы. Он предпочитал не вспоминать о второй мировой войне. Он говорил совсем о другом:

– Разрешите мне начать с выражения благодарности из глубины моего сердца… Тот факт, что мы, немцы, заняли свое место в Европейском сообществе и взяли на себя наши обязанности в деле защиты этого сообщества вместе с нашими союзниками, объясняется в значительной степени моральной, духовной и материальной поддержкой, которую мы получили от вас – Соединенных Штатов. Без этой помощи мы никогда не смогли бы создать, организовать и обучить вооруженные силы Федеральной республики… Мы всегда будем благодарны за это и никогда не забудем об этом проявлении дружбы и величия с вашей стороны.

Но какое уж тут величие. Не величие, а позор должны были испытывать те, к кому была адресована речь Шпейделя. Это была новая насмешка германского милитаризма. Только теперь уже не над солдатской клятвой своих соотечественников, а над солдатами Америки, проливавшими кровь, отдававшими свои жизни на полях сражений второй мировой войны.

Прочитав эту речь Шпейделя, я не мог не вспомнить слов главного советского обвинителя Р. А. Руденко. Роман Андреевич говорил о той особой опасности, которая таится в возможности восстановления германского милитаризма. Как бы заглядывая в ближайшее будущее, он напоминал:

– Всякому, кто сколько-нибудь следил за политическим развитием Европы после первой мировой войны, хорошо известно, что офицеры и генералы кайзера сразу же обнаруживали готовность повторить проигранную войну. Обвиняя в военном разгроме Германии кого угодно, только не себя, они создавали нелегальные организации, лелея мечту о реванше, и готовы были продать честь и шпагу любому политическому проходимцу, который не постесняется затеять новую мировую бойню.

Вряд ли надо искать другие слова, чтобы справедливо прокомментировать речь Шпейделя, а заодно и то внимание, которое оказали ему в Вашингтоне.