1

В начале мая 90-го по приглашению Союза журналистов Чехословакии я побывал в Праге. И там, на пресс-конференции мне задали вопрос: изберут ли Ельцина Председателем Верховного Совета РСФСР? Это было за неделю до первого съезда народных депутатов. Мы уже знали расклад сил на съезде: коммунисты получили 886 мест (86,4 процента), причем большинство из них номенклатурные работники — партийные и хозяйственные. А в малочисленном блоке «Демократическая Россия» были как сторонники Бориса Николаевича, так и его противники. Все это я объяснил чехословацким журналистам.

И высказал свое мнение, что в открытой, лобовой борьбе шансов у Ельцина маловато. Но если он пойдет на закулисные переговоры с номенклатурой, может и победить. Раньше Ельцин не пошел бы на них, но теперь этот человек стал другим — ради власти готов на многое.

Из Праги материалы пресс-конференции корреспонденты ТАСС передали в Москву. Борис Николаевич их прочитал и при встрече состроил на лице сердитую гримасу.

— Не верите вы в меня, — сказал он недовольно и посмотрел испытующе в глаза. — А какое закулисье вы имели ввиду?

Сразу и не сообразишь, что его так насторожило. Я говорил о тайных переговорах с бюрократами, когда сторонников вербуют обещанием должностей. А Ельцин, видимо, подумал, что я знал больше, чем сказал.

Дня за два до открытия съезда в Москву приехало несколько групп зарубежных политиков. Они прибыли «поболеть за Россию»: встречались с депутатами и журналистами. Мне позвонил Егор Яковлев: прилетел из Варшавы Адам Михник и ждет нас в гостинице «Россия». Кто не знает этого боевого парня! Известная на весь мир четверка — Лех Валенса, Адам Михник, Збигнев Буяк и Бронислав Геремек создали свободный профсоюз «Солидарность» и заставили польскую власть считаться с народом. Михник был идеологом «Солидарности», за что его гнобили в тюрьме почти шесть лет. Связи на Западе лидеры этого профсоюза имели отменные.

Мы поговорили с Михником о многих проблемах, а когда речь зашла о предстоящих выборах, он сказал:

— Большая политика не делается на сцене — она делается за сценой. А на сцену выходят с готовым результатом. Вокруг вашего Ельцина идет серьезная работа.

Я еще пошутил: если у «Солидарности» такая хорошая разведка, может Адам назовет результаты будущих выборов. Но он уклонился от ответа, сказав лишь, что нам здесь только кажется, будто группа Горбачева потеряла над ситуацией контроль.

В общем-то разговор, как разговор — ничего особенного. Приятно было познакомиться с легендарным человеком, который и сегодня работает главным редактором польского издания «Газета Выборчей».

А вспоминаю я эту встречу, как лыко в строку, зная многие, неизвестные ранее подробности той поры, сопоставляя документы и свидетельства участников событий мая — июня 90-го.

Неожиданно для нас Ельцин пристрастился к игре в теннис. Он увлек этим видом спорта своего верного заместителя по комитету Верховного Совета СССР, члена координационного совета МДГ Михаила Бочарова. Вдвоем они ездили в спорткомплекс на Фрунзенской набережной, где Михаил Александрович постукивал мячами. А Борис Николаевич еще успевал обзаводиться знакомствами.

Уроки игры ему давала молодая женщина. Ее отец, в прошлом резидент советской разведки во влиятельной капстране, был важным чином в Комитете госбезопасности СССР. Тренер познакомила VIР-ученика со своим папашей, мужчины, что называется, сошлись. И Ельцин стал обрастать связями в КГБ.

Прежде он общался с «посконцами» — теми гэбистами, кто работал внутри страны и замыкался на «посконных» проблемах. Они считали, что решать российские дела должны ее бюрократы — нынешние хозяева державных богатств. И никакие силы извне не могли участвовать в дележе отечественной собственности. Но гораздо интереснее иметь дело с «капиталистами». Это те, кто сам работал на Западе или обслуживал связи с Западом. Они многое знали о тайных операциях власти или даже участвовали в них.

Ельцину «капиталисты» нравились за бульдожью хватку в денежных делах и ироничное отношение к русскому патриотизму. А их в Борисе Николаевиче привлекали его постоянно дрейфующие принципы. С таким понятливым парнем можно сделать из России хороший источник для пополнения зарубежных счетов.

«Капиталисты» представляли из себя особую замкнутую касту. Выпускники МГИМО, Московского института востоковедения, финансово-экономических институтов, МГУ, других вузов работали, кто в Первом Главном управлении КГБ СССР (политическая разведка), кто в советских посольствах, кто представлял за рубежом «Московский народный банк», «Внешэкономбанк» или «Внешторгбанк». Но многих их объединяла общая крыша — служба внешней разведки. У них, ее агентов, был свой мир, они адаптировались к жизни в другой политической системе, их дети заканчивали школы в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, Брюсселе…

С андроповских времен, но особенно с первых месяцев перестройки, СССР активно включился в спекулятивные операции золотом. На биржах. Кому их поручили осуществлять? «Капиталистам!» Им же доверили присматривать друг за другом: из Москвы контролировать — что пошло в госбюджет, что в карман — сложно.

Как наши люди умеют сговариваться, рассказывать не надо. Тем более золото перевозили рейсовыми самолетами «Аэрофлота» — в наспех сбитых деревянных ящиках, под пассажирскими сиденьями. Когда в Цюрихе или других городах исчезали партии ценного груза, списывали это, поскандалив для порядка, на несовершенство доставки. (Начальник «золотого» управления — было такое на Кузнецком мосту в Москве — Ульянов не с пустым рюкзачком в 90-х сбежал в США, создал свою крупную финансовую компанию). Обогатились все «капиталисты». А их были тысячи по столицам всего света.

Создалась еще одна капиталистическая автономия в социалистической стране. И весьма влиятельная. Неуютно было бы «капиталистам» с их большими деньгами жить в коммунистической России, с ее уравнительными принципами. С ее отгороженностью от мира и всесильным ОБХСС. Ни виллу построить, ни детям открыто наследство отписать. Они, как и группа высших гэбистско-Цековских чиновников, были заинтересованы в разрушении общественной системы. И сначала присматривались к Ельцину, а затем пошли на близкие контакты.

Кто из них в ком больше нуждался, сказать трудно. Они нужны были Ельцину, поскольку имели огромное влияние на некоторых членов Политбюро, на часть аппарата ЦК и через них могли вербовать ему сторонников на предстоящем съезде народных депутатов РСФСР. А Ельцин им подходил как политик с претензиями только на номинальную власть, а не управление Россией. Он без патриотических заморочек, без обостренного чувства справедливости. Одним словом, пофигист — не будет ковыряться в грязном финансовом белье номенклатуры и устраивать охоту на ведьм. А такого «белья» набралось очень много. Возьму лишь одно направление.

Это событие прошло тогда мимо внимания широкой общественности: в декабре 88-го в Москве состоялось официальное открытие ложи «Всемирного Ордена „Бнай Брит“». На церемонии присутствовали чиновники из ЦК, Совмина и КГБ СССР. Прибыл из США руководитель этого Ордена. Он с удовлетворением сообщил, что кремлевская власть дала разрешение членам его организации из других стран беспрепятственно посещать Советский Союз. И даже поделился некоторыми планами: для 150 перспективных членов «Бнай Брита» в Ленинграде начинают давать уроки каратэ. (У нас во власти имеются каратисты из Петербурга?)

Как мы теперь знаем, в это же время пошел массовый вывод за рубеж активов Советского Союза. Когда и сама кремлевская власть, и ведомственная номенклатура рассовывали по заграничным банкам богатства страны. Случайное совпадение? Навряд ли.

А что такое «Бнай Брит»? Для лучшего понимания его роли использую сравнение с КПСС. Все региональные организации партии беспрекословно подчинялись единому центру в лице ЦК. В мире имеется множество национальных масонских лож. И над ними, как в КПСС, тоже властвует центральный орган — «Бнай Брит». Это иудейский международный финансовый интернационал, это ядро и мозг мирового масонства. Часто его называют не орденом, а «Глобосистемой» — член «Бнай Брита» может быть масоном, а может и не быть, может быть евреем, а может — русским, англичанином, латышом, узбеком, поляком, лишь бы он исповедовал иудаизм.

Некоторые евреи, игнорируя факты истории, почитают «Бнай Брит» за священную корову. И замахи на него воспринимают, как нападки на свою нацию, как антисемитскую чесотку. Но неблагодарное дело ложиться за «Бнай Брит» грудью на амбразуру! Печали простых евреев заботят его членов в такой же степени, в какой проблемы кролика волнуют удава.

Как некоторые мизантропы заточают себя в монастырь, отказываясь от мирского, так эти наживоманы, эти рыцари чистогана сбиваются в змеиный сгусток зла, чтобы ради барышей, а с их помощью ради тайной власти над народами отречься от всего человеческого, даже от кровного родства.

Из многочисленных свидетельств упомяну лишь исследования американца Чарльза Хайэма, собранные им в книгу. Опираясь на документы, он показал, как американская корпорация видного члена «Бнай Брита» Джона Рокфеллера «Стандарт ойл» весь 1942 год — разгар Второй мировой войны — поставляла горючее фашистской Германии. Расчеты за горючее осуществлялись через рокфеллеровский же банк «Чейз нэшнл бэнк» (переименованный позже в «Чейз Манхэттен бэнк»).

Делами «Стандарт ойла» в Германии заправлял американец-бнайбритовец Карл Линдеманн, входивший в кружок друзей рейхсфюрера СС Гиммлера! А «Чейз нэшнл бэнк» представлял в Европе доверенное лицо Рокфеллера Джозеф Ларкин, который организовывал в течение всей войны бесперебойную работу отделения этого банка в Париже, занятом нацистами. Отделение финансировало деятельность фашистских ведомств.

Еще Хайэм рассказал, как в мае 1944 года в Базеле состоялось собрание руководства Банка международных расчетов (БМР), подконтрольного нацистам. Возглавлял сходку бнайбритовских финансистов американский джентльмен, президент БМР Томас Маккитрик. В банк от фашистской Германии поступило на хранение 378 миллионов долларов золотом. Нацистские главари надеялись использовать золото после войны, и руководство БМР обсуждало, как обезопасить солидный вклад. А «золото, — подитоживал Хайэм, — частично было награблено в национальных банках Голландии, Бельгии и Чехословакии, а частично переплавлено из золотых коронок, оправ для очков, портсигаров, зажигалок и обручальных колец убитых в концлагерях евреев».

Из любой человеческой крови вожди «Бнай Брита» стараются выпарить драгметаллы, на любой пожар они прибегают с веером.

«Бнай Брит» («Сыновья Завета») был образован в Нью-Йорке выходцами из Германии. С десятилетиями он набирал силу, подминая под себя масонские ложи, и к концу двадцатого века превратился чуть ли не в мировое правительство с широкой сетью филиалов на планете.

Никто не может стать сегодня главой капиталистического государства без согласования его кандидатуры с вождями «Бнай Брита». Как говорят знающие люди, в кого ни ткни в администрации США или правительстве Великобритании, Канады, обязательно попадешь в члена «Бнай Брита». Отсюда понятно, что деятельность исполнительных структур этой «Глобосистемы» — Трехсторонней комиссии, Бильдербергского клуба и других — тесно переплетена с работой западных разведок и прежде всего ЦРУ.

Задача «Бнай Брита» — наложить свою лапу на мировые стратегические ресурсы и искусственно создавать как можно больше зон нестабильности, откуда начнут «бежать» деньги. И все глобальные финансы прибрать к рукам. В том числе, от торговли наркотиками и оружием.

При этом вожди «Бнай Брита» не могли не заботиться о стабильности у себя дома, в тех странах, где они живут со своими семьями, где их дети и внуки, где их поместья и виллы — прежде всего в США, Великобритании, Франции, Германии, Канаде. Чтобы исключить революции и не давать поводов любителям погромов или красного петуха, здесь они установили высокие стандарты жизни, так называемое всеобщее благоденствие. Большие зарплаты и пенсии, щедрые пособия и льготы…

Но для поддержания этих стандартов потенциала либерального капитализма оказалось недостаточно. Лошадиных сил маловато! Те же США давно потребляют намного больше, чем производят. А ВВП раздувают за счет биржевых пузырей. Американцы превратились в нацию сплошных халявщиков — брокеров, банкиров, финансовых спекулянтов, риэлторов… Выручала придуманная «Бнай Бритом» первая фаза глобализации — высасывание через транснациональные компании богатств из Африки, Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. Для ослабления у стран-доноров государственного контроля за «суверенными» деньгами, началась глобализация финансовых рынков, позволившая капиталам свободно бегать по миру — от регулирования и налогообложения.

К началу 80-х вождям «Бнай Брита» однако и этого потенциала стало недоставать для одновременного набивания собственных кошельков и обеспечения халявой своих сограждан. В США и других странах «золотого миллиарда» начало расти напряжение. Требовалось дальше продвигать высасывающие насосы глобализации. Но куда?

На планете осталась только одна не освоенная «Бнай Бритом» зона — Советский Союз с его сферами влияния в Восточной Европе, Азии и на Ближнем Востоке. Значит, эту зону надо очистить, разодрав на части через своих агентов саму державу и надолго создав обстановку хаоса. Так можно продержаться еще несколько десятилетий. А там под видом войны с террористами придется трансформировать глоболиберализм в глобофашизм. И начать регулировать силой численность населения на Земле.

Намерение спрута по имени «Бнай Брит» одно — охватить своими щупальцами весь мировой рынок и управлять им. Эта экспансия происходит при сильном пропагандистском сопровождении. Его обеспечивает разветвленная структура «Бнай Брита» под замаскированным названием — Лига по борьбе с диффамацией. Точнее было бы назвать ее — Всемирная контора по выпечке диффамации.

Дебилизация приговоренных к обкрадыванию народов через спецсистему образования и желто-голубоватые СМИ, фальсификация их истории, навязывание им чувства вины перед человечеством, стравливание этнических групп, подкуп жадных политиков и дескридитация противников «Бнай Брита» — вот далеко не полный перечень методов работы Лиги. Скажем, через свою компанию «Гэллап Медиа» она диктует рейтинговым кнутом вещательную политику телевидения, заставляя его служить Мамоне. А наймиты ее многочисленных фондов, разбросанных по планете (типа фонда Карнеги, Холокост и других) за гранты готовят в штаб Лиги списки идейных врагов Глобосистемы для морального отстрела.

И одновременно подыскивают ее верных друзей — для дальнейшего их использования в целях этой системы. «Бнай Брит» давно занимается подбором и обучением нужных людей — создал целую сеть центров по подготовке своих кадров. Эти кадры экономистов эксперты Глобосистемы внедряют в правительства богатых природными ресурсами стран с вполне определенными задачами.

Кураторами кадровых центров называют бывшего госсекретаря США Генри Киссинджера, миллиардеров Джоржа Шварца (он же Сорос) и Шауля Айзенберга (после его ухода — Дэвида Рубена). Предварительно «засланных казачков» обучают строить запутанные схемы движения финансовых потоков, чтобы сам черт не мог разобраться, куда ушли капиталы, и кому они принадлежат. Им дают хорошие навыки превращения индустриально развитой страны в сырьевую провинцию через разрушительные механизмы квазиприватизации, ГКО, финансовых пирамид и стерилизации бюджетных накоплений, в так называемых стабфондах.

Среди таких центров наиболее известен в России Международный институт прикладного системного анализа (ИИАСА), разместившийся в Лаксенбургском замке под Веной. Одним из его учредителей (вместе с Великобританией, США, Канадой, Германией) значился даже Советский Союз: в свое время такое решение пролоббировал зампред Госкомитета по науке и технике Совмина СССР, зять премьера Алексея Косыгина Джермен Гвишиани (в постсоветские годы он был председателем комитета поддержки международных связей РСПП — российского профсоюза олигархов). Но сколько-нибудь серьезных позиций в ИИАСА наша страна так и не заимела — бал все круче правила Глобосистема.

Правда, к контакте с институтом постоянно находились некоторые деятели КГБ и шеварнадзенского МИДа СССР. Они подбирали и направляли в Вену на стажировку молодых экономистов, которые проповедовали космополитические взгляды. Создавали, так сказать, золотой фонд «Бнай Брита». В КГБ отбором кандидатов занималось управление первого заместителя председателя Комитета генерала армии Филиппа Бобкова. (Впоследствии Бобков возглавлял в группе «Мост» олигарха Гусинского аналитическую службу). На стажировке в Лаксенбургском замке побывали будущие министры Чубайс, Нечаев, Ясин, Шохин и еще целый ряд нынешних чиновников, оккупировавших кабинеты Кремля, Правительства и Центрального Банка России.

Особое доверие было оказано дружку Егора Гайдара Пете Авену, глубоко презирающему, судя по его высказываниям, русскую чернь. В 89-м его сделали ведущим научным сотрудником ИИАСА, чтобы он натаскивал соотечественников приемам закладки под экономику тротиловых шашек ультралиберализма. И там, под крылышком хозяев планеты, Петр Олегович так осмелел, так рассупонился, что стал давать «указивки» руководству нашей страны.

Вот как он рассказал об этом в одном из своих интервью:

«Записку я написал еще летом 89-го, когда только попал в Австрию, для Шеварднадзе. Я передал через Шохина, который был тогда его помощником. Я написал двенадцать пунктов — то, что надо делать в нашей экономике. Шеварднадзе передал ее для обсуждения в Политбюро. Для посольства это был шок. Какой-то молодой парень из ИИАСА пишет записки, которые попадают на стол Горбачева».

Конечно, у нормальных людей должен быть шок от осознания того, что надвигается мрак шоковой терапии. И что в экономике наступит полный «стабилизец». Это была своего рода инструкция «Бнай Брита» для генсека и его соратников по Политбюро ЦК. Хотя Авен, который ходит в обнимку с сегодняшними хозяевами Кремля, большой распальцовщик, в данном случае он не привирает. Архивы это подтверждают.

А дальше «учитель Политбюро» поделился еще одним секретом: «Был важный разговор в Париже (его и экономистов команды будущих „реформаторов“. — Авт.). Это была весна 91-го. Там мы впервые всерьез обсуждали формирование правительства — прямо в этих терминах. Я впервые понял, что Гайдар, Шохин, Чубайс всерьез думают о правительстве». (Да как же не думать, не мечтать: того же Авена в феврале 92-го Ельцин назначил министром внешнеэкономических связей РФ, и по велению какой-то щуки он очень скоро стал олигархом).

Обратите внимание на время — весна 91-го. До декабрьского Беловежского соглашения почти год, а Мировая Закулиса со своими марионетками уже формируют правительство независимого российского государства и делят портфели. Опьяненные многолетним отсутствием возмездия, эти ребята в последнее время подразвязали свои языки и успели кое-что рассказать. Но не о них пока речь.

 

2

С самого начала «Бнай Брит» ставил своей целью взять под полный контроль все финансовые потоки планеты. И, можно сказать, с этим справился. Банки Америки и Европы, включая Швейцарию и офшорные зоны, принадлежат членам масонского Ордена. (За движением советских золотовалютных активов они следили с особой тщательностью). Стало быть, ЦРУ оперативно получает информацию о личных счетах и других активах нечистоплотных представителей власти всех стран. А по докладам ЦРУ уже руководители западных держав решают, с кем из них полезно поработать и как.

С Китаем и его лидерами они на «вы», с небольшой Белоруссией и ее Батькой — тоже (как раньше со Сталиным, Хрущевым и Брежневым). Потому что чистых на руку политиков в финансовых вопросах за горло не возьмешь и во внутренние дела их государств бесцеремонно не полезешь. А с нечистыми на руку «фигурантами» можно на «ты».

Заокеанские руководители не грозят им шумно ядерным оружием. А при встречах жестко берут за мошонку и вкрадчиво говорят: «Вот, парень, документы на твои активы, которые ты слямзил у доверчивого народа. Не хочешь, чтобы тебя дискредитировали и сделали невыездным? Если не дурак, будешь решать так, как мы тебе продиктуем». И «не дурак» под нажимом шантажа вынужден делать то, от чего у его народа лезут глаза на лоб.

Наверно, только в ЦРУ можно узнать истинные мотивы появления того Соглашения между Бейкером и Шеварднадзе, о котором я уже говорил — Соглашения о разграничении между СССР и США морских пространств в Беринговом и Чукотском морях. По нему, если помните, наша страна ни за что, ни про что уступила американцам в двухсотмильной зоне район площадью 7,7 тысячи квадратных километров и часть континентального шельфа площадью 46,3 тысячи квадратных километров. Неужели за голубые глаза президента Америки делала этот подарок кремлевская власть?

А с какой силой (и по каким таким поводам!) надо было взять наш Кремль за мошонку, чтобы заставить его взметнуть руки вверх и отказаться от самого грозного оружия Советского Союза — боевых железнодорожных ракетных комплексов (БЖРК) «Скальпель»! Не верьте пропагандистам «Бнай Брит», вещающим сегодня с российских телеэкранов, будто СССР надорвался и оттого стал по ядерной мощи слабее США. Будто социальная модель общества не выдержала конкуренции с олигархическим капитализмом. Все было не так. Это было похоже на приказ полководца своей армии сдаться на милость не напирающему, а отступающему противнику.

Шедевры наших конструкторов — железнодорожные поезда, составленные как бы из рефрижераторов, курсировали по разным дорогам страны и могли преодолевать в сутки до тысячи километров. Вроде везли куда-то мясо, рыбу, овощи, фрукты. С американских спутников-шпионов БЖРК было трудно отличить от обычных составов.

Но в момент «X» крыши рефрижераторов распахивались и с пусковых установок могли стартовать твердотопливные ракеты СС-24 «Скальпель» (по натовской классификации). В каждом поезде было по три установки, а общее число «Скальпелей» — 60. Одна ракета СС-24 несла десять ядерных разделяющихся боеголовок мощностью по 500 килотонн, плюс помехи для системы ПРО и, преодолев все препятствия на расстоянии одиннадцать тысяч километров, попадала в цель с точностью до 200 метров.

Труднопоражаемых БЖРК, принятых на вооружение в 87-м, американцы боялись, как черт ладана. (Жуткий страх они испытывали и перед суперракетами РС-20 — к истории с их уничтожением вернемся в следующей главе). Знали, что ответная залповая атака «Скальпелей», помимо других городов, могла уничтожить Вашингтон, командные пункты США и главный центр управления запусками ракет в подземных бункерах горы Шайенн. Сами янки пытались создать подобие наших БЖРК с ракетами «Пискипер», но дело у них не пошло. Они чувствовали себя ущербными: кулаки-то постоянно чесались и так хотелось утвердить бнайбритскую гегемонию на планете, а кишка тонка — могли нарваться на неприятности с летальным исходом. И вдруг кремлевская власть согласилась в 89-м начать переговоры о ликвидации БЖРК. Какие же аргументы должны были вынуть из рукава американцы, чтобы заставить московских бюрократов пойти на такой беспрецедентный шаг! Нельзя же относиться серьезно к официальному объяснению, будто иначе нам бы не дали кредиты (а где свои золотовалютные активы — тю-тю?).

Сначала по договору о сокращении стратегических наступательных вооружений БЖРК загнали на базы и поставили на «вечный прикол». Да еще услужливо смонтировали на ядерных поездах лазерные маячки, чтобы противнику было проще прицеливаться по «Скальпелям». А позже Ельцин и его престолонаследник завершили уничтожение оружия, смертельно опасного для США. (Кстати, не Гобрачев же с членами Политбюро лазили по вагонам и цепляли предательские маячки. Это делали высокие чины Советской Армии и КГБ, которые давали присягу на верность Родине. Я так и вижу, как генералы, кряхтя от натуги и густо потея, карабкались по металлическим лестницам, чтобы удостовериться в надежной работе сигнализации. А потом эти генералы, в качестве народных депутатов России, будут избирать председателя парламента и выдавать себя за истинных патриотов).

Тротиловый эквивалент этого капитулянтского решения (а надо присовокупить сюда еще добровольное уничтожение военной инфраструктуры Варшавского блока за счет бюджета СССР, сдачу территорий под ракетные установки НАТО в двадцати шагах от Москвы и многое другое) измерить невозможно. Что называется, полный капут! Кем стал Советский Союз — жертвой коррупции крупных чиновников, прижатых к стенке шантажистами из «Бнай Брита»? Заложником политики вождей-пацифистов? Так раздеваются догола или в припадке безумия или в порывах сильной любви.

Михаил Сергеевич Горбачев, видимо, потерял голову от обожания США, считая их образцом миролюбия и бескорыстия. Такая мысль закралась у меня в начале 92-го, когда мы — три вице-премьера российского правительства спустились по просьбе руководства Минобороны на Запасной Командный Пункт (ЗПК) под Москвой. Это сложнейшая система подземных сооружений для Верховного Главнокомандующего страны и его штаба на случай ядерной угрозы. Там автономные энергомощности, другие источники жизнеобеспечения и много-много всего остального. Даже прямое попадание мощного ядерного заряда не выведет из строя ЗПК. А вот грунтовые воды, подземные реки стали создавать серьезную угрозу — советское правительство прекратило финансирование необходимых работ. Поэтому руководство Минобороны уже другой страны — России попросило нас осмотреть объект и повлиять на Ельцина в плане срочного выделения средств. Что мы и сделали.

Но вспоминаю я эпизод по другой причине. В ЗПК имелся журнал посещений: все, кто спускался туда (а это были единицы), обязаны расписаться и поставить дату. Я изучил журнал. В нем стояли подписи всех бывших Верховных Главнокомандующих — Хрущева, Брежнева, Андропова и даже больного Черненко. А следов пребывания Михаила Сергеевича не было. За семь лет нахождения в должности Верховного Главнокомандующего СССР он не нашел времени познакомиться со своим рабочим местом в «кризисной ситуации». Какая вера в рыцарское благородство НАТО и его хозяев — США и Мировой Закулисы!

А вот свой народ такого доверия у кремлевской власти не заслужил. Не пожалело же времени Политбюро ЦК на рассмотрение и утверждение предложений КГБ СССР о создании дополнительных подразделений Группы «А» (Альфа) на территории Советского Союза. Для подавления недовольства населения (о чем я подробно рассказывал во второй главе).

 

3

Вернусь, однако, к обстановке накануне первого съезда нардепов. Тогда мне было многое непонятно: кто и с какими замыслами пришел в российский парламент. Сплошь незнакомые лица, все шумели о преданности идеям демократии и о спасении многострадального народа. Но со временем словесная шелуха опадала, достаточно четко проявлялись позиции каждого, оголялись истинные цели людей. В основном, конечно, шли «на ловлю счастья и чинов». Кто как понимал свое «счастье», тот и объединялся с себе подобными. Образовалось два влиятельных лагеря.

Как вижу теперь, были немалые силы и внутри страны и за ее пределами, заинтересованные в «своем» удобном во всех отношениях кандидате на пост Председателя Верховного Совета РСФСР. В том человеке, который не станет рыться в зарубежных счетах вороватой номенклатуры, не решится перекрыть отлаженные каналы утечки активов России за бугор и мешать Мировой Закулисе хозяйничать на наших богатых просторах (Мировая Закулиса требовала, чтобы после Горбачева все ходили по той же, указанной Западом, плашке и называла такой порядок, да и сейчас называет — преемственность власти). Эти силы на съезде были представлены не очень большой группой депутатов. Назову ее условно бнайбритской. Она сделала ставку на «обновленного» Ельцина, готового ради власти на любые условия.

А противостояла ей другая группа, прорусская, более многочисленная, но не столь монолитная. Она тоже отстаивала интересы номенклатуры — партийной и хозяйственной. Но была категорически против режима внешнего управления Россией и считала, что национальные богатства, пусть и приватизированные, должны работать только на страну. Она поносила Горбачева за чрезмерные уступки Западу.

Если вопрос не касался дележа власти, бюрократы из двух этих групп единодушно, как на партийных собраниях, «проталкивали» решение. Так, за Декларацию о суверенитете РСФСР, которая давала право приостановки того самого закона СССР об автономизации России, все проголосовали без звука. Мировой Закулисе выгоднее иметь дело не со сборищем мелких вождей, а с одним центром власти на нашей территории. Это же было в интересах прорусской бюрократии: невозможно создать сильное государство, гарантирующее безопасность личного бизнеса, где на каждом километре свой царь и бог.

Всей кучей съезда навалились бюрократы и на Комитет народного контроля России — дружненько упразднили его вместе с региональными подразделениями. А это был очень эффективный инструмент финансового воздействия на чиновников (я упоминал о нем в первой главе). И не только финансового. Сколько голов снесли с бюрократов контролеры за воровство и плохое исполнение обязанностей. В этой системе работали миллионы пенсионеров на общественных началах, которых называли народными мстителями. Их нельзя было купить взятками, запугать (пенсию не отнимут!) — они лезли во все щели, стучались во все двери.

И Ельцина, когда он работал на стройке, народный контроль не раз штрафовал за брак, и многих других депутатов-хозяйственников. Хватит его терпеть! Хватит ему пить кровь родной бюрократии! Тем более впереди была схватка за собственность, за природные богатства и финансы России. И тут обе группы слились в едином желании — избавиться от ненавистного контроля. Будь их воля, они упразднили бы и прокуратуру и МВД. Так обе группы расчищали пространство для безмятежной жизни на случай своей победы.

А кому она больше светила? Бнайбритской группе ловить было нечего, если бы не два обстоятельства. С группой этой, во-первых, объединились депутаты от блока «Демократическая Россия» и даже назвали Ельцина своим кандидатом. Среди них немало было политиков со взглядами Авена. Но в большинстве своем там собрались наивные романтики, подвижники, такие, как Белла Куркова, Олег Басилашвили, Сергей Юшенков, Виталий Уражцев, Глеб Якунин, Лев Пономарев и многие другие. Они помнили Ельцина по московским баталиям и по-прежнему видели в нем борца с бюрократическим произволом, принимали за чистую монету его слова о любви к народу и справедливости. Им казалось, что поддерживая Бориса Николаевича, они делают историю и двигают Россию к прогрессу. А о его закулисных маневрах и тайных договоренностях демократы станут догадываться позднее.

И второе обстоятельство — игра Кремля с Ельциным в поддавки. В прорусской группе были достаточно сильные и авторитетные депутаты, с удачным руководящим опытом за спиной, которые могли положить на лопатки демагогию Бориса Николаевича. Он ведь в дискуссиях удары держать не умел. Но Горбачев со своими товарищами из Политбюро двинул против харизматичного Ельцина, скажу помягче, не очень импозантного Ивана Кузьмича Полозкова, первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС.

Чтобы сдать матч, футбольному тренеру не обязательно заставлять нападающих забивать гол в свои ворота. Достаточно поставить на игру заведомо слабых игроков, и дело будет в шляпе. То же самое и в политике. Может быть Михаил Сергеевич считал Полозкова достойным соперником Ельцину и просто ошибся? Но вот свидетельство помощника Горбачева Анатолия Черняева. Его и Евгения Примакова шеф пригласил к себе на дачу поужинать. Там разговор зашел о Иване Кузьмиче. И Анатолий Черняев записал в своем дневнике такое высказывание Михаила Сергеевича: «Я же Полозкова знаю очень давно. Он честный, порядочный мужик, но глупый, необразованный».

В Большом Кремлевском дворце, где проходил съезд, было много свободных мест. Нас, народных депутатов СССР, пускали туда беспрепятственно, и я несколько дней подряд наблюдал за выборными дебатами. Интересно было сравнивать тактику борьбы двух кандидатов-соперников — Полозкова и Ельцина, представляющих два разных направления в развитии России.

Бесхитростный Полозков, невысокий, кряжистый, пер против разорителей страны, как раненый кабан на охотников — только трещали камыши. Он будто не знал, что депутаты-директора и депутаты-чиновники давно богатели за счет кооперативов при предприятиях, и предавал эти кооперативы анафеме, теряя сторонников. Когда он взметал по-ленински руку, бросалась в глаза наколка «Ваня», синеющая у основания большого пальца. Иван Кузьмич своей прямолинейностью, и видом урки, увел из прорусской группы немалое число участников съезда.

А высокий, стройный Борис Николаевич извивался ужом. Он-то обещал всем защиту от обнищания: «Предложения союзного правительства, в которых предусмотрены рост цен и переход к рынку за счет народа — это антинародная политика. Россия не должна ее принимать», то предлагал себя съезду, как уцененный товар: «В нынешней обстановке… нужно избирать Председателя Верховного Совета на два года». Это впечатляло: человек не намерен засиживаться во власти, он хочет вытащить Россию из трудностей и уйти. Да еще знает как безболезненно перейти на рыночные отношения. Ну какой ему Полозков конкурент!

Странным было и поведение самого Михаила Сергеевича. На съезде он не пошел в президиум, а поднялся с Лукьяновым на балкон, нависший над залом, и громко бросал оттуда в адрес депутатов колючие реплики. Холод высокомерия струился с балкона. Горбачев всем своим видом показывал, что относится к съезду, как к балагану. Так смотрят с наблюдательной вышки за возней детворы в пионерлагере.

А его выступление на съезде?! В привычной своей эмоциональной манере он поругал Ельцина, не подкрепив доводы аргументами, и пригрозил депутатам санкциями со стороны союзного правительства, если те все-таки надумают поддержать Бориса Николаевича. Мне представляется, что этот финт был рассчитан на психологию упрямого русского мужика: «Ах, так! Нас запугивают. Да мы из вредности проголосуем не за того, кого нам навязывают!»

Два тура бодались Ельцин с Полозковым и шли почти ноздря в ноздрю, недобирая каждый до победы совсем немного голосов. А в третьем туре Политбюро вдруг сняло с дистанции Ивана Кузьмича и двинуло на трибуну взлохмоченного от неожиданности предсовмина России Александра Власова, как мне показалось, не совсем понимавшего, за что его, подобно Сергею Лазо, суют в топку съездовского паровоза.

Три года генерал-полковник Власов был министром внутренних дел СССР, и клеймо мента ему очень мешало. Он, конечно, не ошарашивал публику, как Грызлов, политическим неологизмом: «Парламент — не место для дискуссий!» (его вынесли бы на носилках из зала), но все же прошлое кандидата настораживало многих. Вдруг он попытается заставить вольнолюбивых депутатов ходить по команде «ать-два!» И это помогло Борису Николаевичу набрать для победы необходимое число голосов.

Уже тогда в кулуарах съезда некоторые депутаты из прорусской группы роптали: что же происходит! Или Горбачев с Ельциным грызутся на людях для вида, а за спиной варят одну кашу? Или повлияли поездки Бориса Николаевича в США и другие осиные гнезда «Бнай Брита», и влиятельные господа сказали вождю советских коммунистов: «Не мешай парень, Ельцину взять власть в России?» Иначе зачем Михаил Сергеевич со товарищи из Политбюро устраивал этот политический цирк!

Через несколько часов после своей победы Ельцин позвал меня и попросил назвать кандидатуру на пост его первого заместителя. Он плохо знал российских депутатов. Я предложил председателя Ханты-Мансийского окружного Совета Валерия Чурилова — выпускника МВТУ имени Баумана, кандидата технических наук. Человека с широким кругозором и стойких демократических взглядов. Мы с ним проехали по многим нефтепромыслам, и я отметил про себя, что это настоящий хозяин своей земли, которого рабочие глубоко уважали.

Вскоре Борис Николаевич позвал меня еще раз и сказал, что кандидатура Чурилова не прошла (у кого она «не прошла» — осталась загадкой) и что ему «навязали какого-то» Руслана Хасбулатова. Он его совсем не знал. И я тоже не знал. Жаль, конечно, что Чурилова бортанули — был бы очень сильным, порядочным работником.

Как бы спохватившись, Ельцин уже на бегу посоветовал не тянуть с подготовкой предложений о создании Министерства печати и информации России. Эту тему мы с ним обговорили заранее: принят Закон о печати СССР, и нужен государственный орган, который бы занялся демонополизацией СМИ, упразднением всех структур Главлита (цензуры), оказанием помощи в становлении независимых изданий. Я ответил, что набросать предложения не проблема, а кого он намечает на должность главы правительства?

— Бочарова, — сказал твердо Борис Николаевич — я с ним уже договорился. Он уважаемый человек, его съезд поддержит.

Мне выбор Ельцина был тоже по душе. С Михаилом Александровичем Бочаровым мы были членами Координационного совета в Межрегиональной депутатской группе (МДГ), дружили и очень часто встречались. До избрания народным депутатом СССР он возглавлял крупнейший в стране Бутовский комбинат стройматериалов (концерн «Бутэк»), в который ездили за опытом со всей страны. «Бутэк» давно работал на полном хозрасчете, использовал самые прогрессивные методы организации труда.

В Комитете Верховного Совета СССР по строительству и архитектуре Бочаров являлся правой рукой Ельцина и в последние дни был очень занят. Комитет вел парламентское расследование по фактам бесполезной траты в городе Елабуга 1,3 миллиарда долларов из бюджетных средств. Сумма для загибающейся экономики страны огромная.

История поучительная и для сегодняшних чиновников-кавалеристов с шашками наперевес. В 85-м по решению союзного правительства в Елабуге началось строительство Камского тракторного завода для производства пропашных агрегатов. Три года возводили корпуса, потратили громадные деньги, а зачем — так и не поняли. Современных образцов трактора, годного к массовому выпуску, ведомственные конструкторы дать не удосужились. Задумались: что дальше строить и для чего? (Это ж надо так планировать и хозяйствовать!).

Новым росчерком пера союзного правительства в 88-м решили здесь все переделать под автомобильный завод по выпуску 900 тысяч малолитражек в год. Чтобы продавать их за валюту. Стали переделывать, как раз и потратили эти 1,3 миллиарда долларов. Но никакой серьезной экспертизы не проводилось. Оказалось, что на заводе такой мощности должно работать 600 тысяч человек, а все население Елабуги 50 тысяч. И инфраструктуры никакой. К тому же, «Ока» и старая фиатовская модель «Рапиа» за валюту никому не нужны. Опять остановились и стали чесать в затылках.

За обедом в столовой Михаил Бочаров делился со мной некоторыми подробностями расследования. И однажды сказал, что все собранные материалы вывели комиссию на главного виновника — зампреда Совмина СССР Ивана Силаева, курировавшего машиностроительный комплекс. Он самолично подписывал решения правительства, которые непонятно в каких целях готовили люди из его аппарат. И Комитет Верховного Совета оформляет «Елабужские страдания» для передачи в Генеральную прокуратуру СССР. Дело подсудное.

Странно, как все перекликается в жизни! Мне тоже приходилось заниматься проблемами тракторостроения. И вставляли мне палки в колеса люди из команды Силаева. Это было в 86-м, когда я еще работал в «Правде», и ко мне пришел фронтовик-конструктор, если память не изменяет, из научного автотракторного института, который располагался недалеко от Белорусского вокзала. Он спросил: знаю ли я, что за последние годы их ведомство не выдало на-гора ничего нового. Тракторостроение приходит в полный упадок, как и весь машиностроительный комплекс.

А между тем в головном институте страны молодые конструкторы творят, предлагают интересные варианты машин, но проекты большие чиновники кладут под сукно. И занимаются имитацией деятельности. Разобрали по болтикам американский «Катерпиллер», скопировали детали, потом долго отливали их в разных формочках. Но металл другой, тяжелый, к тому же для присвоения себе авторства изделия кое-что изменили — когда собрали копию, трактор еле-еле тащил свой вес. Сколько ухлопали времени и средств на пустую работу! Кстати, именно этот институт толкал для выпуска в Елабуге модель позавчерашнего дня МТЗ-Т42, которую ведущий конструктор Дронг разрабатывал еще в 1961 году, но она его не удовлетворила. Такое впечатление, говорил конструктор, будто кто-то преднамеренно тянет отрасль назад, чтобы мы покупали за рубежом.

Два дня я ходил пешочком в институт — от редакции он недалеко. И спрашивал и смотрел рекомендованные конструктором бумаги, разговаривал с ведущими инженерами. А на третий день мне сказали, что они доложились по инстанции о характере моих интересов к отрасли, и что им позвонили из аппарата зампреда Совмина Ивана Степановича Силаева и впредь не велели давать документы — они секретны. Мне же не полагается знать секреты! Я усмехнулся: Ну, «детвора!» И показал высшую форму допуска к секретам — первую, так называемый, вездеход. Они растерялись, и началась долгая эпопея со звонками.

А на следующий день меня вызвал к себе главный редактор «Правды» Виктор Афанасьев и спросил:

— Ты что там у тракторостроителей бузу поднимаешь?

Я объяснил, в чем дело. Оказывается, Афанасьеву позвонил завотделом машиностроения ЦК КПСС Аркадий Вольский (с какой завидной оперативностью там подключались к защите друг друга!), и, ссылаясь на мнение генсека, порекомендовал газете не поднимать «тракторную» тему.

Афанасьеву эти звонки были, как кость в горле.

— Они все прикрываются мнением Генерального, врут, конечно, — как-то печально сказал главный редактор. — Но не станешь же по каждому случаю звонить Горбачеву и переспрашивать. Не будем лезть на рожон — займись другой темой.

Я начал было возмущаться, но главный меня отбрил:

— Ты сам виноват. Когда идешь по крыше — не греми сапогами. Тогда и шума не будет.

А как не греметь, если люди видят, что корреспондент собирает материал не об успехах в соцсоревновании. И если сами хорошо понимают, что они вытворяют и где им за это полагается быть. Конечно, будут включать все предупредительные сирены!

Сейчас мы уже привыкли быть на этом направлении позади планеты всей. И откатываться назад все дальше и дальше. Но даже в самые сложные, голодные времена, наша страна умела кое-что делать. В 1930 году советское руководство обратилось к США за технической помощью в строительстве у нас первого тракторного завода. На Руси лапотной этим никогда не занимались. Но американцы заломили безумную цену. А кто из капиталистов захочет выращивать себе конкурентов!

Тогда русские инженеры сами разработали генплан завода с учетом последних мировых достижений в тракторостроении. Успели провести экспертизу, все отмерить не семь, а семьдесят раз. В том же году в Челябинске началось строительство завода.

Кремлевская власть опекала стройку, как дитя малое (с таким же рвением, с каким нынешняя власть опекает возведение дворцов и резиденций для себя родимых). Всячески поддерживала свежие идеи конструкторов, разжигала изобретательский бум. И уже через три года Челябинский тракторный завод (ЧТЗ) начал выпускать продукцию (к 1940 году с конвейера сошло сто тысяч тракторов). Какую продукцию? На этот вопрос в 1937 году ответила международная выставка техники в Париже: там наши тракторы С-60 и С-65 были признаны лучшими и удостоились высшей награды — «Гран-при».

Не будь всего этого, не было бы у Советского Союза лучшего танка Второй мировой войны — Т-34. (Еще одну высшую награду «Гран-при» у нас получала «Волга-21». На международной Брюссельской выставке в 1958-м она была признана лучшим автомобилем года и получила название «Танк во фраке».)

И тогда, когда мы были в технике на первых позициях, и в 80-х, когда страна скатилась в аутсайдеры, в Советском Союзе царствовала одна и та же политическая система. А какие разные результаты! Кстати, не только в этой отрасли. Так что дело не в форме общественного устройства.

Сторонники тотальной приватизации все время жужжат в уши народу, будто национализированная тяжелая промышленность (и вся группа «А») — это бегун на спринтерские дистанции. А на длинных расстояниях она соревнования с капиталистами не выдерживает. Вот и в Советском Союзе людей к первым большим успехам двигал страх, а страха не стало — победы закончились.

Интересный аргумент. А разве не на страхе держатся все иные системы? И крупным капиталистом и мелким заводчиком тоже движет страх — страх разорения. А что держит в рамках политиков Запада? Боязнь: как бы не потерять место и не получить волчий билет! И чиновник, не важно, какую общественную формацию он представляет, работает тогда хорошо, когда ощущает над собой домоклов меч страха — страха быть вышвырнутым за некомпетентность, безделье или потерять свободу за взятки и откаты. Это вседозволенность, ставшая нормой жизни представителей власти, подкосила нашу экономику. Ведь российский чиновник без совести и страха — это же не человек. Это горилла со связкой тротиловых шашек, да еще верхом на носороге. Раздолбайство власти, круговая порука в чиновничьей среде несут одни беды и современной капиталистической России.

Я рассказал Бочарову о своей истории с научным институтом: не пригодится ли?

— Не знаю. По идее прокуратура должна рассматривать силаевский вопрос в комплексе, — ответил Михаил Александрович. — Что расследовать — их дело. Через пару дней отвожу документы генпрокурору — поручение нашей комиссии. И Ельцин дал добро.

Через несколько дней мы встретились: как дела? Бочаров пожал плечами: «Какая-то игра там наверху».

— Меня пригласил к себе Рыжков и попросил не передавать дело в прокуратуру, — сказал Михаил Александрович (Николай Иванович Рыжков в ту пору — Председатель Правительства СССР. Видимо, они созвонились с Ельциным). — Он отправляет Силаева досрочно на пенсию, пусть уйдет по-доброму. И Борис Николаевич занял ту же позицию. Так что обращаться в прокуратуру бесполезно.

Еще через какое-то время я зашел в кабинет к Борису Николаевичу, там была группа шахтеров. Они просили помощи. Приоткрыв дверь, заглянул Бочаров, и Ельцин обрадованно показал рукой в его сторону, как на палочку-выручалочку:

— Вот будущий глава правительства, с ним решайте вопросы.

До этого Борис Николаевич сказал Бочарову, чтобы он начал вести переговоры с кандидатами в члены правительства. И Михаил Александрович, не афишируя, занимался формированием команды. Например, бывшему председателю Госплана Татарстана депутату Юрию Воронину он предложил пост вице-премьера по экономике. Тот собрался советоваться с членами своей фракции в парламенте.

Что было дальше, вспоминал сам Воронин: «Вечером меня и заместителя Председателя Верховного Совета РСФСР Бориса Исаева срочно вызвал со съезда народный депутат Мухаммат Сабиров, бывший в то время Председателем Совета Министров Татарской АССР. „Срочно идем к Силаеву, — сказал он нам, — Он только что позвонил. Завтра его будут представлять на должность Председателя Совета Министров РСФСР“. „А как же Бочаров?“ — изумились мы. „Не знаю, — ответил Сабиров, — представлять будут двоих-троих, в том числе, возможно и Бочарова. Но Борис Николаевич будет поддерживать Силаева. Иван Степанович начал вести переговоры с фракциями и региональщиками, просил нас подъехать“. Через день Силаев был утвержден Верховным Советом в должности предсовмина, а затем и съездом».

Даже для политики трюк неожиданный!

По депутатским фракциям передали призыв Ельцина: голосовать не за Бочарова (он тоже выдвигался), а за Силаева. Того самого Силаева, зама Рыжкова, которого его шеф с Ельциным намеревались прикрыть от прокуратуры отправкой на пенсию. А вознесли во-он куда!

Так круто развернуть упрямого Председателя Верховного Совета России — нужна большая политическая сила. У кого же она нашлась? У Михаила Сергеевича.

Накануне состоялась «тихая» ночная встреча Ельцина с Горбачевым, куда Борис Николаевич пришел со своим мнением, а вышел, так сказать, с решением «высших инстанций». Что-то насторожило их там «наверху» в Бочарове: человек идеи, бескомпромиссный, держаться за должность не будет. Значит, управлять им невозможно.

Помощник Михаила Сергеевича Анатолий Черняев записал в те дни в своем дневнике: «Силаев, премьер-министр России выступил за частную собственность (полная метаморфоза у технократа). Кстати, Бочарова взять в премьеры Ельцин побоялся, а взял Силаева, хотя это был человек Горбачева. Чудеса, да и только!»

Наверно, Черняев тоже не все знал о взаимоотношениях Михаила Сергеевича с Борисом Николаевичем. А удивлялся не только он. Это потом я, случай за случаем, стал понимать: Ельцин уже не самостоятельная фигура. А тогда из его путанных объяснений выходило, что ему нужен премьер, которого чиновники Центра считают своим. Так, якобы, легче будет выпрашивать для России поставки товаров и материалов.

Выпрашивать у кого? Ельцин, оправдываясь, словно забыл, что он сам «протолкнул» на съезде постановление, по которому Совет Министров РСФСР выводился из подчинения Союзного правительства, МВД республики переподчинялся Совету Министров РСФСР, учреждались российские банковская и таможенная системы, а новому правительству поручалось заключить прямые договоры с союзными республиками и иностранными государствами.

Постановление имело силу закона. Это был официально оформленный уход России из семьи СССР, уход со всеми пожитками. И реакция кремлевской власти на него — гробовое молчание. Создавалось впечатление, что там заранее знали о готовящемся сюрпризе Советскому Союзу.

Я сказал Ельцину: поскольку дело с Бочаровым не выгорело, то и мне не стоит входить в правительство и создавать там министерство печати. Силаев совсем другой премьер.

— А какая вам разница, кого назначили премьером? — удивился Борис Николаевич. — Премьер сам по себе, он отвечает за экономику, а вы сами по себе — у вас идеология. Идите, как договорились, в министры, будете чаще иметь дело со мной и Верховным Советом. Я Силаеву подскажу, чтобы он помогал нам активнее.

Разница, конечно, большая: или работать с демократом-единомышленником или с заскорузлым бюрократом, засланным в российскую власть одной из кремлевских группировок. Но прав Ельцин: нам с премьером не детей крестить. У меня своя программа действий, с которой я шел в народные депутаты СССР, ее и надо выполнить в любых обстоятельствах. Тем более, что мои планы совпадали с позицией членов Верховного Совета РСФСР.

 

4

За несколько дней до этого разговора, когда еще продолжалась работа съезда, мы собрались в кабинете Бориса Николаевича — он, Белла Алексеевна Куркова и я. Обсуждали, как создать в России свои телерадиокомпанию и информационное агентство. Республика тогда этого ничего не имела.

Народный депутат Куркова — основательница и главный редактор популярнейшей передачи из Ленинграда «Пятое колесо», была хорошим профессионалом. Ельцин любил эту передачу, а Беллу Алексеевну обожал за смелость и бескорыстие. И она в нем души не чаяла. Между ними были доверительные отношения. (Правда, через два года на одном из представительных совещаний Куркова, разобравшись, назовет Бориса Николаевича с трибуны попом Гапоном. Я сидел в президиуме рядом с Ельциным — он был с бодуна, нервно катал рукой по столу карандаши и мычал: «Разлюбила! Разлюбила!» Хотел подняться и уйти, но я придержал его за руку).

Зная телевизионную кухню, Куркова предложила забрать у Кремля Второй резервный телеканал и АПН, где имелось много современного телеоборудования. Тогда можно создать Всероссийскую государственную телерадиокомпанию (ВГТРК). Но как заставить кремлевскую власть пойти на такой шаг? Решением съезда народных депутатов РСФСР! Он теперь полный хозяин на территории России. Завтра же Белла Алексеевна должна выступить с этой идеей на съезде, а Ельцин убедит депутатов проголосовать. (За вечер мы набросали с Курковой и речь и проект постановления съезда).

— Я нажму кнопку в зале, — заволновалась смелый автор «Пятого колеса», — и окажусь в очереди на выступление какой-нибудь пятидесятой. Не дадут мне слова.

— Вы только нажмите, — успокоил ее Борис Николаевич, — а дальше мое дело. Первой выходить на трибуну не стоит, пойдете второй. Но вы должны и возглавить эту телекомпанию.

— Нет-нет, — запротестовала Куркова. И передразнила Сталина из известного фильма. — Я Питер на Москву нэ меняю!

На съезде все было разыграно, как по нотам. Депутаты выслушали Беллу Алексеевну и почти единогласно проголосовали за ее предложения: монополия кремлевских чиновников на первом канале и на всю информацию надоела людям до чертиков. Верховному Совету поручалось стать учредителем ВГТРК.

А реализовывать постановление съезда предстояло только что созданному Мининформпечати, то есть мне, поскольку я был там пока в единственном числе. Меня утвердили министром в июле 90-го, я тут же сел составлять штатное расписание. И одновременно уламывал цэковские типографии: надо было срочно начать выпуск новых изданий, придумать им названия — так появились «Российская газета» и «Российские вести». А не было ни полиграфической базы, ни помещений — все принадлежало Управделами ЦК.

Когда-то в Казахстане я заработал медаль «За освоение целинных и залежных земель». И какой-то опыт первопроходца имелся. Но здесь нетронутых просторов было многовато. Хорошо, что быстро формировалась команда — из народных депутатов СССР, журналистов, юристов.

В памяти российского населения глубокого следа правительство Силаева не оставило. Да и мы — бывшие коллеги-министры увидим сейчас друг друга и, наверно, не всякого вспомним: кто это! Подбирал Силаев свой кабинет по принципу, неведомому для членов этого Кабинета. И за один стол вместе с такими известными профессионалами своего дела, как Юрий Скоков, Михаил Малей, Юрий Соломин и Николай Федоров сели люди, о которых никто ничего не знал.

У Силаева в приемной сидели лохматые мальчики с опросниками в руках и прилюдно тестировали кандидатов в министры, как школьников. Мы — руководители безденежных ведомств — Мининформпечати, министерства культуры или юстиции — их не интересовали. Они экзаменовали по заданию Ивана Степановича тех, кто сядет на распределение финансовых потоков или государственной собственности. Этот метод прощупывания по системе «свой-чужой» распространен, как я позже узнал, в кадровых центрах «Бнай Брита». Им отсеивают ненадежные элементы. Кто посоветовал Ивану Степановичу использовать его, спросить никто не додумался.

Из своей прежней конторы Силаев привел в Белый дом преданных ему аппаратчиков. Они заняли стратегические высотки, с которых удобно лоббировать частные интересы. И даже пропихивать их в форме правительственных решений. У Ивана Степановича была завсекретариатом Алла Захарова, на редкость энергичная женщина. Силаев частенько отсутствовал: получил новую квартиру, соответствующую высокой должности, и занимался ее облагораживанием. А Захарова вроде бы подменяла его — собирала министров в своем кабинете и давала напутствия. Как можно аккуратнее — все-таки женщина! — мы пытались объяснить, что нельзя превращать демократическое правительство в театр абсурда.

Она, да и другие близкие к Кремлю аппаратчики чувствовали себя полноправными хозяевами Белого дома. А министры? Ну что министры — их дело одобрять на заседаниях правительства задумки аппарата. Задумок, прямо скажем, было немало. В приемных этих чиновников постоянно табунился пронырливый люд — все хотели что-то получить. И получали. В обход и за спинами министерств. Я начинал понимать, почему силаевская прежняя контора так сильно пропоролась на Елабуге.

Мне приходилось уже за хвост ловить и аннулировать с шумом, как бы инициированные нашим министерством решения правительства о выделении кому-то больших сумм. Хотя ведомство никакого отношения к подготовке этих решений не имело. Да и не слыхало про них.

Чашу моего терпения переполнил случай с известным кинодеятелем, великим мастером отщипывать что-нибудь для себя от любой власти — белой, красной или коричневой. Вдруг правительство решило выделить ему деньги на русское издание сочинений Пушкина за рубежом, чтобы потом привезти книги в Россию и сдать в торговую сеть. Какая-то замысловатая акция! Даже бессмысленная. У нас было достаточно свободных полиграфмашин для таких целей, классика печатали без правительственных финансовых вливаний, да еще зарабатывали на этом.

А все дело было в сумме: кинодеятелю правительство выделяло десять миллионное долларов. Деньги по тем временам фантастические. Думали на имени Александра Сергеевича подкатить к кассе, как на удалой тройке. Я заблокировал постановление («Да кто ты такой!» — рычал на меня кинодеятель) и пригрозил: если подобное повторится, вынужден буду выступить на съезде народных депутатов. Аппарат притих. Но стал строить мне мелкие козни: то загранпаспорт, сданный на оформление, потеряет, то забудет прислать документы к заседанию Кабинета, а то вообще не известит о каком-нибудь срочном сборе министров.

После «разделительного» съезда народных депутатов РСФСР нашему правительству пришлось много времени тратить на демаркацию границ между собственностью остатков Советского Союза и собственностью России, между правами органов управления Центра и республики. Унылая работа. Очень похожа на дележ тряпок в распавшейся семье. Без лишних разговоров каждый делал свое дело. О чем говорить? Все уже сказал съезд своими решениями. А сказанное им подтвердил Кремль своим молчанием.

Силаев тогда молился на Ельцина с Горбачевым, сравнивал их со Столыпиным. Думаю, Петр Аркадьевич слегка удивился бы, за что ему такая великая честь! Цитатами из Столыпина помощники Силаева густо замешивали тексты его речей, посвященных развитию фермерства. Страна вползала в тяжелый продовольственный кризис, и российская власть искала спасение в раскрепощении земледельцев.

Законами Верховного Совета России нашему правительству поручалось заложить базу для многоукладной сельской экономики и создать условия для становления фермерства. А что нужно для этого? Не разрушая крепкие коллективные хозяйства, оказать крестьянам содействие в получении наделов для частного предпринимательства — это раз! Помочь им финансами, техникой — это два. И, наконец, позаботиться о создании конкурентной среды и запуске рыночных механизмов. Задачи, конечно, объемные. Но решать их в тех условиях никто не мешал. Были бы столыпинская мудрость, да чувство ответственности перед народом. И поскольку земельную реформу силаевское правительство считало Делом приоритетным, на ней и останавливаюсь подробнее. Что мы посеяли в 90-м, то продолжаем жать по сей день.

На земельной реформе «сидел» финансово-экономический блок правительства. А мы, члены Кабинета — гуманитарии, должны были составлять как бы группу поддержки. У Столыпина, которым бредил Силаев, реформа пошла, потому что все было продумано по-хозяйски, все работало на большую идею. Крестьянин получал не только надел и лесоматериалы для установки дома, а также подсобных построек, но и денежный кредит с семенным фондом, сельхозинвентарь. Безлошадных обеспечивали рабочим скотом.

Особую роль в реформах сыграл Крестьянский государственный банк. Он был для фермеров заботливым, как мать, и строгим, как отец: давал дешевые долгосрочные кредиты под залог участков и забирал землю в банковский фонд, если она пустовала, скупал ее у нерадивых, продавал в рассрочку работающим хозяевам. Жесткий контроль за расходованием денег по назначению позволял добиваться поставленных целей.

А нашим реформам первые оплеухи отвесила как раз бесконтрольность. Нерегулируемым вбросом бюджетных средств в деревню воспользовалась сельская бюрократия. Лжефермерами записались секретари райкомов КПСС, чиновники сельхозуправлений. Они получали «дешевые» деньги, предназначенные крестьянам, и путешествовали на них по миру, покупали себе легковые автомобили. А земледельцам доставались объедки с барских столов. Финансисты наши так и не удосужились поставить фильтры для защиты от мошенничества и крохоборства.

Люди верили посулам правительства и раздирали даже крепкие хозяйства на доли — подавались в фермеры. А что их там ждало? Кредиты в коммерческих банках резко подорожали, стройматериалов нет, заказать технику для обработки земли или уборки зерна негде. Полагалось бы срочно создать зональные машинно-тракторные сервисные центры (МТСЦ), но до них у власти и сегодня руки не дошли. На заседаниях правительства я, кстати, говорил об этом не раз. Потому что ездил по сельским районам и видел, как ютятся фермеры в коробках из фанеры и орудуют на полях лопатами. Да еще рэкет стал брать их в оборот.

Больше 350 тысяч фермерских хозяйств выделилось в 90-м из колхозов и совхозов. Но в том же году их число сократилось на 70 тысяч. И дальше откат продолжался. Помучились многие, помучились да и послали все к чертовой матери. Бросили землю зарастать сорняками, а сами кто в город уехал прислуживать новым русским, а кто ударился в пьянство. Получилось, что и коллективные хозяйства в России порядком разрушили и фермеров не приобрели. Если к 90-му у нас засевалось 117 миллионов гектаров земли, то через несколько лет пашня уменьшилась на 47 миллионов гектаров. Сравните: вся сытая Франция имеет только 18 миллионов гектаров пахотной земли.

Не раз премьеру задавали вопрос: ну почему мы тянем с созданием крестьянского банка на столыпинский манер (его в нашей стране нет до сих пор). Надо бы вместе с Верховным Советом ускорить решение важной проблемы. Через банк земля включится в цивилизованный рыночный оборот, не оставляя места для черного передела, а фермеры получат возможность материально окрепнуть и нарастить производство продукции. «Специалисты работают», — успокаивал Иван Степанович. Какие специалисты?

У самого доверенного из них был большой кабинет в Белом доме. На двери висела табличка: «Ходорковский Михаил Борисович». Он особо не светился, но мы знали, что это советник Силаева и что Ивану Степановичу его внедрил Горбачев. Ходорковский имел покровителей в Кремле. Вчерашний комсомольский функционер вдруг получил в подарок активы государственного «Жилсоцбанка» и создал свой коммерческий банк «Менатеп». В нем с разрешения Михаила Сергеевича Горбачева были открыты расчетные счета Фонда ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Контроля за деньгами никакого — хочешь, посылай облученным районам, а не хочешь — переводи в банки Швейцарии. Говорили, что Михаил Борисович — специалист по конвертации средств для высшего эшелона власти.

Технократу советской школы Силаеву, далекому от финансовых махинаций, нужен был «свой» поводырь в банковских делах. И Кремль его дал. Ходорковский делал то, что от него хотели. У его кабинета я сталкивался со многими будущими олигархами. Потом они толпились в приемной Ивана Степановича. И наверняка — в приемной Ельцина. А потом появлялись решения и российской, и кремлевской власти (в этих вопросах противостояния не наблюдалось) о раздербанивании государственных банков со всеми отделениями и филиалами и передаче их активов определенной группе товарищей. За 90-й год в России было создано 1300 коммерческих банков. Кто-то входил в финансовый бизнес со своими накоплениями, но многие использовали присвоенный народный капитал.

А для создания Крестьянского банка денег не нашлось.

Все у нас освящалось именем демократических реформ: и разрушение сельской экономики, и растаскивание по карманам финансов. И ведь трудно было придраться. Нужны коммерческие банки? Очень нужны! Назрела земельная реформа? Давно! «Вот мы и делаем то, что нужно, отцепитесь от нас», — отмахивались вожди от подозрений. Делали, но здесь немного не так, там немного не то — чтобы в целом все получалось с точностью до наоборот. Вместо бензина заливали в двигатель воду, вместо воды плескали на пожары бензин. Только узкая группа высших чиновников знала истинный замысел нашей взбалмошной банковской реформы: в хаосе блатной коммерциализации госструктур проще и безопаснее переправлять народные деньги в качестве ясака кукловодам из «Бнай Брита».

По свидетельству бывшего председателя правления Промстройбанка СССР Михаила Зотова, до «большого разбоя» мы имели мощную банковскую систему. Активы одного Госбанка с филиалами превышали совокупные активы (подчеркну — совокупные) таких монстров как «Банк оф Америка», «Сити Банк», «Чейз Манхэттен Банк» (США), «Дойче Банк» (Германия), «Креди Лионе» (Франция), «Дайите Канге банк» (Япония) и «Барклайз Банк» (Англия). То есть «Госбанк» был крупнейшим в мире. А еще действовали «Стройбанк» и «Внешэкономбанк» СССР, с активами чуть меньше, чем у «Госбанка». Рабочий капитал нашей страны составлял тогда свыше 2,5 триллиона долларов. «Считаю, что разворовано и вывезено, — подытожил Михаил Зотов, — около полутора триллионов долларов».

Скажу еще раз: а на «Крестьянский банк» и на другие нужды нашей сельской экономики деньжат не наскребли.

С Силаевым у меня в связи с этим состоялся памятный разговор. Как-то после заседания правительства он поманил меня в свой кабинет для разговора с глазу на глаз, провел в комнату отдыха. Там мы присели в кресла, и Иван Степанович открыл кран в умывальнике, чтобы струя воды с шумом билась в раковину. Подобно Ельцину, он считал, что так можно защититься от прослушивания. Это было в начале лета девяносто первого, когда Борис Николаевич завершал предвыборную кампанию в президенты России, и его всюду сопровождал в поездках по областям первый зам Силаева Юрий Скоков — очень сильная личность. Он выступал на митингах в поддержку Ельцина, действуя магически на толпу, и Борис Николаевич несколько раз прилюдно назвал его будущим премьером России (потом, правда, мелко «кинул», как и Михаила Бочарова. И, став президентом, вновь, с подачи Горбачева, назначил премьером Силаева).

Иван Степанович ревниво отслеживал их поездки. Он переживал, нервничал, боясь потерять свой пост, и стал жаловаться мне на жизнь. Попросил передать Ельцину, что по-прежнему предан ему. Он почему-то считал, что мы с Борисом Николаевичем время от времени обсуждаем работу правительства, и хотел, чтобы я в разговоре отметил большие организаторские способности Ивана Степановича.

Странно было слышать все это. И неприятно. Никогда мы с Ельциным не заводили речи об обстановке в правительстве или его эффективности. Бориса Николаевича такие вещи, по-моему, мало интересовали. А все, что мне нравилось или не нравилось в работе кабинета, я открыто лепил на его заседаниях, иногда вызывая сильное раздражение коллег. Ельцин же спрашивал о делах моего ведомства: тогда власть заигрывала с журналистами. Я сказал об этом Силаеву — он, кажется, не поверил.

И даже попенял мне: вот кабинет провернул такое великое дело, земельную реформу, а газетчики ковыряются в мелких недостатках.

— Будь сейчас самый суровый спрос, — пафосно добавил Силаев, — нам есть, что предъявить в свое оправдание.

Я не выдержал и, стараясь придать словам форму шутки, стал говорить:

— Иван Степанович. Самый суровый спрос был в сталинские времена. Вы их хорошо помните. Вам ли будить лихо? А то, представьте, заходит сюда вождь народов и, попыхивая трубкой, говорит: «Ну что, товарищ Силаев, и ви тут, кстати, товарищ Полторанин. Как будем отвечать? Куда поедем срок отбывать? Не говорите, что ви обещали народу сделать, я вижу, что ваше правительство сделало. Ви поманили и обманули, теперь ни колхозов, ни фермеров. Земля зарастает. Россия останется без своего продовольствия — пойдет по миру с протянутой рукой. Ответьте: Ви на какое государство работаете, товарищ Силаев с товарищем Полтораниным?»

— Хотя доля моей вины даже не двадцатая, а сотая, — посмотрел я в глаза Силаева, — мне было бы трудно отбиться. А Вы бы что ответили, Иван Степанович?

Он удостоил меня недобрым взглядом и побледнел (дернул же меня черт так по-черному шутить с пожилым, издерганным ревностью человеком).

— Сталина, слава богу, нет и уже не будет, — холодновато произнес на прощание Иван Степанович. — А из Вас получается неплохой обличитель.

Позже мне передали, что на очередной встрече с Горбачевым Силаев ему сказал: «Полторанин страшный человек!». Но ведь я только напомнил премьеру, каким бывает настоящий спрос с чиновников.

А тогда, летом 90-го президиум Верховного Совета поторапливал меня: нужно быстрее создавать средства массовой информации российской власти. Потому как депутаты без своих газет и телевидения, все равно, что дети без любимых игрушек. Всем хотелось популярности. Но если Кремль без особого сопротивления сдавал свои политические права и предприятия союзного подчинения, то за средства массовой информации сражался, как за Сталинград. Опасался лишиться монополии в пропагандистской обработке народа.

 

5

Думаю, читателям интересно вспомнить, в каких условиях рождались средства массовой информации России. Я попросил Ельцина пожестче поговорить с Горбачевым. Он позвонил при мне, и после долгих отнекиваний Михаил Сергеевич сказал, что поручает вести переговоры со мной члену Политбюро первому заместителю генсека ЦК КПСС Владимиру Ивашко и управляющему делами того же ЦК Николаю Кручине. Дает им все полномочия.

В кабинете на Старой площади стоял длинный полированный стол: по одну его сторону расселись Ивашко с Кручиной и человек пять их консультантов, по другую — я один, поскольку штатное расписание министерства еще не утвердили. Выглядело забавно. Они сидели угрюмые, и со стороны могло показаться, будто у них принимают акт о безоговорочной капитуляции. Но это было не так.

Ивашко сказал, что решение российского съезда для Политбюро не указ и речь можно вести только о товарищеской помощи молодой власти с их стороны.

— Чем же вы можете помочь? — обрадованно спросил я.

— А ничем! — ответили они почти хором. И весело засмеялись. Видимо, Горбачев посоветовал им валять дурака — испытанный метод заволокитить дело.

У популярной тогда газеты «Советская Россия» было два учредителя — ЦК КПСС и Верховный Совет РСФСР. Мы проводили департизацию госорганов, и совместное издание выглядело уже нонсенсом. Я попросил Ивашко отказаться от учредительства (у ЦК много других газет) и уступить «Советскую Россию» Верховному Совету РСФСР.

— Исключено, — сказал первый зам Горбачева. — Политбюро на это не пойдет.

У меня в кармане был запасной вариант, обговоренный с Ельциным. Я его выложил:

— Тогда Верховный Совет готов отказаться от учредительства. Но в обмен на предоставление нам в Москве полиграфмощностей управделами ЦК для выпуска двух газет, которые мы откроем. И еще нужны мощности в семи областных центрах для издания еженедельников.

Напомню, что все типографии принадлежали в то время партийным органам, без их разрешения не печатали даже таблицу умножения. (А в областных крупных центрах мы собирались выпускать — и выпускали-таки! — межрегиональные газеты, каждая на 5–6 субъектов федерации, Для противодействия реакционной пропаганде).

Мое предложение было заманчивым: они получали влиятельную раскрученную газету, как бы готовые золотые яички, а у них просили только гнездо для посадки несуществующей курочки. Но даже здесь не обошлось без попытки нагреть нас.

— Такое предложение по «Советской России» нам подходит, — сказал удовлетворенно Ивашко. — Но столько мощностей дать не можем. Все забито заказами, свободных нет. Ведь так, Николай Ефимович? — повернулся он к Кручине.

— Так, — лениво отозвался управделами.

— Вы-то — зачем туман нагоняете, — упрекнул я по старой дружбе Кручину. Достал из папки гарантийные письма директора издательства «Московская правда» и директоров областных типографий (их по моей просьбе брали депутаты на местах) о готовности обеспечить выпуск наших газет при согласии управделами ЦК.

— Ну-ка, ну-ка, — потянул бумаги к себе пойманный за руку Кручина. Почитал их, буркнул. — Что же нас-то не предупредили.

Они долго перешептывались с Ивашкой и консультантами, потом приняли решение: согласиться с моим предложением. Я попросил отметить это в протоколе. И с осени того же года стали выходить «Российская газета» и другие, задуманные нами издания.

Примерно в том же ключе шел торг вокруг Агентства Печати «Новости». У Кремля оставалась мощная структура — ТАСС. Зачем ему дублирующая контора? Я убеждал Ивашко, что содержать в новых условиях АПН как орудие пропаганды достижений социализма дорого и бессмысленно — мир вздрагивает от того, что у нас происходит. А мы собирались реорганизовать АПН в компактное российское информационное агентство (РИА) для обеспечения новостями прежде всего читателей региональной прессы. Но зам. генсека не хотел вникать в существо, а пускал в ход поповскую логику: коли уже положили камень на дорогу — пусть он там и лежит. Даже если сильно мешает.

Михаил Сергеевич страшился авторитетного Владимира Щербицкого, которого Брежнев хотел видеть своим преемником.

И на радость сепаратистам сместил его в 89-м с должности первого секретаря ЦК Компартии Украины. А поставил туда Владимира Антоновича Ивашко. Он выпустил из бутылки джинна незалежности, и западенники до того распоясались, что сам Ивашко вынужден был ретироваться в Москву. И вот как порученец Горбачева выполнял его установки: «Держаться! Не отступать!» Но отступить все же пришлось. Сначала, правда, мы сделали шаг назад: отказались от претензий на телеоборудование АПН. И Владимир Антонович сдал агентство России. РИА «Новости» сразу завоевало авторитет своей объективностью.

По телевидению у Ивашко (Кручина уже больше молчал) была, как он говорил, непробиваемая позиция: российский съезд принял ошибочное решение. Потому что нет места еще для кого-то в Останкинских корпусах, нельзя что-то вычленить из Гостелерадио в другую компанию, не разрушив весь комплекс, подать сигнал новорожденному будет некуда и неоткуда. Словом, цена нашей затеи — медный грош в базарный день. Чувствовалось, что в Кремле они даром времени не теряли: аргументы для «отлупа» готовили основательно.

Тогда я слабовато разбирался в технических тонкостях этого дела (все-таки газетчик, полиграфист), но предполагал: будут ловить на неопытности. И предварительно обратился за консультациями к целому ряду московских специалистов. Ценнее всех были рекомендации первого заместителя Гостелерадио СССР Валентина Валентиновича Лазуткина — профессионала высокой пробы. Другие вытягивали меня из своих кабинетов в сумерки коридора и, озираясь, полушепотом делились техническими знаниями, как будто выдавали страшную военную тайну. При этом напоминали, чтобы в случае успеха нашего дела мы не забывали об их услугах.

А Лазуткин на глазах у своих коллег весело подбадривал меня:

— Для создания телевидения нужно две вещи: канал и финансы. Деньги у вас есть, канал вам дадут — никуда не денутся. А в остальном мы поможем.

Ему как журналисту импонировала идея появления конкурентной среды. Он действовал совершенно открыто, («Мы живем в России и должны уважать решения российской власти!»). Приглашал для прояснения деталей некоторых технарей, и мы сообща в его кабинете прорисовывали очертания телекомпании. Это Валентин Валентинович предложил присмотреться к Шаболовке, просчитал маршруты для прокладки кабелей по подземным коммуникациям Москвы, варианты распространения сигнала по России и многое другое.

Он сделал для рождения ВГТРК (наравне с Беллой Курковой) больше, чем кто-либо. Но при раздаче похвал «пионерам» российского телевидения всегда старался уйти в тень. Для него главное сделать дело, а пальцы веером пусть растопыривают пустобрехи.

Не называя фамилий, я изложил Владимиру Ивашко мнение профессионалов. Показал вычерченные схемы закладки инфраструктуры ВГТРК без ущерба для Гостелерадио. Скрепя сердце он вынужден был признать: съезд, а по его следам и Верховный Совет РСФСР приняли обоснованное решение. Его надо выполнять. Попытался спорить по частным вопросам, но потом согласился, что специалист в этом деле он еще тот! И будет полезнее, если финальную стадию переговоров и принятия по ним конкретных мер Политбюро спустит на несколько этажей ниже — поручит председателю Гостелерадио СССР Михаилу Ненашеву. Не царское это дело заниматься дележкой эфирных частот. Ивашко позвонил Горбачеву, а также члену Политбюро Александру Яковлеву, и те дали «добро» на такой вариант.

После переговоров на Старой площади я зашел к Ельцину и доложился о результатах.

— Дожимайте их! — сказал Борис Николаевич.

Стоит напомнить, что в СССР тогда все республики имели свое телевидение — госкомитеты при местных совминах. Вещали на русском и национальном языках. Одна Россия оставалась безлошадной. Сломать эту нелепую традицию и поручал нам, исполнителям, съезд народных депутатов РСФСР. Кого мне теперь дожимать — Ненашева? Но он же коллега. Мне казалось, что поймет с полуслова.

На рубеже 70–80-х годов Михаил Федорович Ненашев работал главным редактором «Советской России». Это была пора расцвета газеты, и репутация удачливого закрепилась за Ненашевым вполне заслуженно. Затем он возглавлял тихий Госкомиздат СССР, а в 89-м Горбачев поставил его как надежного пропагандиста на Гостелерадио. Сесть в такое время, да и на такую горячую сковороду — врагу не пожелаешь.

После первых же встреч с Михаилом Федоровичем я начал догадываться, что он получил от Горбачева задание пудрить российской власти мозги. («Пудрить мозги» — любимое выражение Михаила Сергеевича). Выдумывать причину за причиной, обещать, но не делать. Не очень-то умел это Ненашев. Поводив меня за нос, он краешком намекнул, что на нашу договоренность на Старой площади плюнули и растерли.

А депутаты требовали: «Подать сюда председателя Гостелерадио!» Его вызвали на заседание Верховного Совета РСФСР — он не стал прятаться за больничными листами и явился, долго оправдывался. Ему припомнили снятие с эфира выступления Председателя Верховного Совета РСФСР и пригрозили. Он ушел помятый: трудно выглядеть свеженьким, находясь между молотом и наковальней.

Ну а что же Михаил Сергеевич, опять отсиделся в сторонке? Нет, на сей раз он обозначился во весь рост. И к удивлению многих, громыхнул кулаком. Появился указ Президента СССР «О демократизации и развитии телевидения и радиовещания».

Чувствовалось, что указ Горбачева готовили в спешке. В нем полно было тумана, но главная мысль припирала к стенке своей однозначностью: объявлялись «недействительными любые акты республиканских, краевых и областных органов, принятые без согласования с Советом Министров СССР и направленные на изменение правового и имущественного положения действующих подразделений Государственного Комитета СССР по телевидению и радиовещанию».

Указом, как видим, возводилась преграда на пути России к созданию собственной телерадиокомпании. Недействительны любые решения, если нет на то согласия Кремля — и точка! Умел же Горбачев действовать круто, когда дело касалось контроля за массовой информацией. Оно и понятно: утрать этот контроль, это монопольное право дозволять или запрещать, и с экранов могут зазвучать убийственные факты о целенаправленном разрушении экономики. Или о поддержке Кремлем сепаратизма. Или о перекачке капиталов за рубеж. Или о тайном уничтожении наших самых грозных ядерных ракет СС-18 «Сатана» по воле США. Тут хочешь — не хочешь, а ляжешь на амбразуру.

Эх, если бы с таким упорством Михаил Сергеевич с товарищами из Политбюро отстаивал хотя бы целостность Советского Союза!

Правда, увязать концы с концами в указе не удалось. Алогичность его положений выпирала наружу. С одной стороны, закреплялась монополия Гостелерадио СССР, с другой — разрешалось создавать независимые студии «своим» работникам и организовывать вещание «путем аренды эфирного времени». Был откровенно провозглашен курс на коммерциализацию ЦТ, и в этом проглядывал тайный умысел: телевизионщики почувствуют вкус больших денег и будут активно союзничать с Кремлем в пресечении чьих-то посягательств на «плодородные» эфирные частоты.

И наконец откровенным кукишем торчал пункт в документе, где предлагалось рассмотреть «необходимость строительства в гор. Москве аппаратно-студийного комплекса телерадио РСФСР». Дескать, вы там хоть из штанов выпрыгивайте, а мы еще будем думать годика два или три.

Депутаты сразу узрели в указе демонстративный антироссийский демарш. На заседании Верховного Совета мне поручили подготовить доклад об информационной блокаде России. В нем я думал опереться на Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, где прямо сказано: «действие актов Союза ССР, вступающих в противоречие с суверенными правами РСФСР приостанавливается». Указ Горбачева, таким образом, не должен иметь силы на территории России. Если же со стороны его команды последовали бы и дальше конфронтационные меры, я предлагал вынести вопрос на съезд, и попросить там виновных на трибуну для объяснений. Во главе с генсеком. Были и другие идеи.

Выступать с докладом я не спешил, зная, что Ельцин проводит с Михаилом Сергеевичем негласные встречи. По словам Бориса Николаевича, Горбачев успокоил его: цель злополучного указа — прибалтийские республики. Это там националисты хотели обособиться в своих телецентрах от Гостелерадио СССР. Разъяснение вызывало только усмешку (от указа ведь Русью пахло!), но если появлялся шанс обойтись без громких скандалов, почему бы им не воспользоваться. Годилась и прибалтийская версия.

К тому же, Михаил Сергеевич внезапно снял с работы Ненашева. И в ноябре назначил председателем Гостелерадио Леонида Кравченко. Мне дали понять, что Леонид Петрович получил от Кремля соответствующие указания. Какие — стало ясно позднее. Теперь уже Кравченко был вынужден изворачиваться и врать. Через несколько лет он признался в интервью, что Горбачев и перед ним поставил задачу тянуть с переговорами бесконечно, а частоту России не отдавать. Цирк, да и только! Вот такого многоликого президента посылал Бог нашей стране — Советскому Союзу!

Что ж, пора было, как говорится, спускать собак. Через печать на Кравченко обрушила свой гнев московская и питерская интеллигенция. Она объявила бойкот первому каналу. На сессии Верховного Совета РСФСР я озвучил доклад об информационной блокаде России. Выступления депутатов не сулили интриганам ничего хорошего. Думаю, Кравченко, осознал, что в случае разборок на съезде Михаил Сергеевич сдаст его за милую душу. И в начале апреля 91-го подписал протокол о передаче России второго канала (после августа ВГТРК получила и весь комплекс на Шаболовке). Со стороны РСФСР протокол подписали назначенный председателем ВГТРК Олег Попцов и я.

На переговоры с Кравченко мы ездили уже вместе с Олегом Максимовичем Попцовым. Попал он в председатели, сам того не ожидая. И в общем-то не особенно желая. А удружила ему Белла Алексеевна Куркова.

Ельцин наседал на нас с ней:

— Мне уже все пороги обили — ходят и предлагают себя в руководители Российского телевидения. Депутаты — телевизионщики прямо за горло берут. Но я же не знаю никого. Давайте быстрее кандидатуру.

— Это не ко мне, — отмахивалась от него Куркова. — Разбирайтесь в своей Москве сами.

У меня, конечно, было немало знакомых телевизионщиков. Но одних не позовешь — у них приличные должности в Гостелерадио. Идти на голое место не согласятся. Другим недоставало опыта работы с людьми. После долгих раздумий я прицелился к Александру Николаевичу Тихомирову.

Журналист он талантливый. Поднимался по ступенькам с городской, областной газет, проявил себя в «Комсомольской правде» и «Социалистической индустрии», больше трех лет собкорил от Центрального телевидения на Сахалине. Последние годы работал политическим обозревателем Гостелерадио и вел еженедельную программу «Семь дней». Зрителям нравился глубиной анализа.

Как и полагается в таких случаях, стал аккуратно наводить справки о кандидате. Ох, это наше телевидение — настоящий серпентарий, где змеиными клубками шипят друг на друга противоборствующие группировки. Едва провел я с коллегами пару конфиденциальных разговоров, как Останкино загудело от слухов. И ко мне потянулись делегации от конкурентов Александра Николаевича.

Они винили его за антисемитские высказывания и намекали прозрачно: если мы сделаем ставку на Тихомирова с его группой единомышленников, то их хорошо организованная братия будет всячески мешать становлению российского телевидения. А если я начну упорствовать, они поработают с депутатами из блока «Демократическая Россия», чтобы Тихомирова при утверждении прокатили. До чего же хваткий народец! Хотелось брать в руки дрын и гонять этих телевизионных хорьков — шантажистов по переулкам Москвы.

Но часто обстоятельства бывают выше нас. В той сложной политической ситуации не хватало еще внести бациллу раздора в новое дело. На конфронтационном поле телекомпанию не построишь. Во главе ее нужна объединяющая фигура, нейтральный человек, далекий от внутриостанкинских интриг. Я сидел в кабинете и прикидывал варианты. Появилась Белла Куркова — как всегда шумная, стремительная. Выслушав меня, сказала:

— Ну что ты голову ломаешь. Давай предложим Олега Попцова — нашего питерца. Писатель. Демократ. Умеет ладить с людьми. Его телевизионщики не разведут — он сам хитрее ста китайцев. А в замы пусть возьмет себе какого-нибудь профессионала.

Это была интересная мысль: назначить на ВГТРК человека не из телевизионной среды, а со стороны. Я хорошо знал Олега — был у него доверенным лицом на выборах в народные депутаты. Контактный, речистый. Когда-то работал секретарем Ленинградского обкома комсомола, потом сел на заштатный журнал «Сельская молодежь» и сделал его прогрессивным изданием. Фигура, подходящая во всех отношениях.

Правда, было одно «но». Попцов недавно перешел в газету «Московские новости» первым замом главного редактора. А главред Егор Яковлев страшно не любил, когда его раскулачивали. Надо было искать подходы. Мы тут же позвонили Олегу Максимовичу: «Приезжай. Есть серьезный разговор».

Он приехал и на наше предложение долго выдыхал свое излюбленное: «Это же бред!». Но побрыкался-побрыкался и все-таки согласился. Как я выторговывал его у Егора Яковлева за бутылку виски, распространяться не буду. Об этом Попцов написал в своей книге «Хроника времен „царя Бориса“». Ельцин одобрил наш выбор — так Олег стал председателем ВГТРК.

У меня самого была суетная пора: формирование министерства, создание газет и обустройство редакций, упразднение всей сети Главлита (от Москвы до самых до окраин) и посадка на его материальную базу инспекций по соблюдению Закона о печати и защите независимых изданий от произвола чиновников.

Олег Попцов с первых же дней вцепился, как клещ: «Я не напрашивался — вы сами меня позвали. Дайте здание! Дайте финансы. Дайте оборудование!» И это была правильная позиция. Не частную лавочку пригласили его создавать, а сложную государственную структуру. Если российская власть решила обзавестись своим телевидением, она и должна обеспечить проект материально-технической базой. А дело Олега — устройство компании, вещательная концепция, кадры.

Куратором проекта Ельцин определил первого зама премьера Юрия Скокова. Мне нравилась его манера ведения планерок: конкретность и жесткость. Чувствовалась школа прежнего руководства мощным объединением военно-промышленного комплекса.

Мы собирались у него регулярно — министры, Попцов с кем-то из своих замов. У министра финансов Бориса Федорова вдруг не оказалось валюты на оборудование? «Займите срочно у банкиров, у коммерсантов под гарантии правительства!» — распоряжался Скоков. Срок такой-то, исполнение доложить тогда-то. И запись в протоколе для контроля. Министру связи и космоса Владимиру Булгаку: «Распространение телесигнала по России — время первого этапа подготовки заканчивается. Как обстоят дела — помощь нужна?» Булгак: «Нет, не нужна. Все идет по графику». И так по остальным проблемам: «нет возможности — аргументируй. Будем искать другой вариант. Возможность есть — выполняй точно и в срок».

Это продолжалось не один месяц.

Нам с Попцовым досталась вроде бы не самая сложная задача: присмотреть в Москве подходящие здания, желательно бесхозные. Пусть даже запущенные (ремонт можно сделать быстро) или недостроенные. А уже демократическая столичная власть в лице Гавриила Попова и Юрия Лужкова обещала разбиться в лепешку, но с помещениями помочь.

 

6

В ту пору как раз прошла волна ликвидации многих союзных министерств и ведомств. Закрылась целая сеть государственных контор калибром поменьше. Так что в Москве освободились десятки зданий — столичная власть взяла их на свой баланс. Я осмотрел их визуально и с готовыми предложениями отправился к председателю Моссовета Гавриилу Попову (попутно надо было договориться о выделении помещений для нашего нового министерства).

Попов не собирался засиживаться на Москве. Как однажды признался мне Ельцин, он подумывал взять Гавриила Харитоновича к себе в напарники на выборах Президента и вице-президента России. И посоветовал ему приблизить Юрия Лужкова, чтобы потом оставить на него столицу. Горбачев и Ельцин опасались восхождения на московский трон какого-нибудь несговорчивого, да еще совестливого человека.

Но затея с вице-президентом почему-то не вышла — у Ельцина всегда было семь пятниц на неделе. Опытный Попов лучше других понимал, куда понесет «нас рок событий». В кадровом центре «Бнай Брита» — Международном институте прикладного системного анализа (ИИАСА) в Вене он прошел стажировку еще в 1977 году. И не мог не догадываться о конечных целях всех горбачевских реформ.

По большому счету это была диверсионная операция продажной части номенклатуры против своего народа и государства. И оставаясь во главе Воруй-города, Попов был как бы заодно с этой номенклатурой. А ведь он ненавидел ее и боролся с ней всю жизнь. В нем проснулся генетический страх представителя вечно преследуемой нации. Все вроде бы шло лучше некуда, но все как-то зыбко: эйфория пройдет, и народ останется у разбитого корыта — а ну, как начнет он брать за задницу тех, кто в суматохе присвоил власть и крупную собственность. Выкрутятся, как всегда, евреи и их прислужники-русские. А на греков опять могут навесить всех собак. Лучше уйти в недоступные глубины науки.

И мудрый Гавриил Харитонович решил заблаговременно спрыгнуть с московского трона, куда тут же вскарабкался Юрий Лужков. Как человек не жадный, Попов довольствовался по нынешним меркам пустячными отступными — кое-какой недвижимостью в Москве и подмосковном Заречье. Но это было чуть позже.

А в тот день Гавриил Харитонович на мою просьбу о помещениях сказал:

— Конечно, надо помочь. Но все хозяйственные вопросы я передоверил Лужкову. Решай с ним.

Он позвонил Юрию Михайловичу, и через несколько минут я был у того в кабинете.

Тоже дружеский прием: чай, приказание секретарше пока ни с кем не соединять. Но разговор какой-то ватный, неопределенный:

— Да, московская власть обязана решать, но свободных площадей нет.

Я назвал первый адрес: многоэтажное здание пустует, его только что освободило упраздненное министерство.

— Трудно, — сказал Лужков, — здание уже передано советско-американской группе «МОСТ».

Назвал ему второй адрес — там уже тоже «МОСТ». Назвал третий — и снова «МОСТ».

Было начало 91-го, и до встречи с Юрием Михайловичем я никогда не слышал об этой фирме. Гораздо позже ее название стало у всех на слуху, а владелец «МОСТа» Владимир Гусинский превратился в крупного олигарха и полухозяина Воруй-города. На «МОСТ» работала большая группа гэбистов во главе, как упоминалось раньше, с бывшим первым замом председателя КГБ СССР генералом армии Филиппом Бобковым. А тогда я спросил у Лужкова: что же это за всесильная структура, если из-за нее похериваются договоренности с российской властью. Кто-то печется о становлении государственности, а кто-то — кому все происходящее «мать родная», уже распихивает по карманам табачок.

Юрий Михайлович изобразил на лице глубочайшее сожаление и сказал, что он здесь ни при чем. Он был бы рад сделать для нас доброе дело, да его возможностей не хватает. А «МОСТ» вместе с Гусинским ему ни сват ни брат — ничего общего у руководства столицы с ним нет.

В душе я даже посочувствовал Лужкову: нашлась же зараза, которая так крепко повязала руки отзывчивого человека. А в ноябре того же года эта «зараза» выдала себя с головой: в Консульское управление МИДа России поступили две заявки от Владимира Гусинского на поездку в Великобританию большой группы консультантов «МОСТа».

Приглашение было оформлено адвокатской конторой активно сотрудничавшей с «МОСТом». Сроки поездки совпадали с рождественскими праздниками в Лондоне. Но не в этом соль.

Кого же за прилежную работу поощрил Гусинский такой командировкой? Вот состав выезжавших: Юрий Лужков с женой Еленой Батуриной, его зам. Владимир Ресин с женой Галиной Фроловой, председатель комитета по управлению имуществом Москвы Елена Котова с сыном Юрием, управделами правительства столицы Василий Шахновский и др. официальные лица. Железный принцип олигархов: «Покупай чиновников, а собственность придет тебе в руки сама!», оказывается, действовал еще до явления народу Чубайса!

Тогда, помнится, с брезгливостью относились к политикам, ездившим за рубеж за счет коммерческих фирм. Их называли побирушками. Думаю, и Ресин с Лужковым вспоминают начальную пору освоения кладовых Воруй-города с усмешкой постаревшего дона Корлеоне. Сейчас, как предполагаю, у них вполне хватит личных средств, чтобы свозить бесплатно в Лондон все население Москвы. За его фантастическое долготерпение. За его всепрощенчество.

А с Юрием Михайловичем у нас случился еще один разговор по поводу нежилых помещений. Скажу о нем сейчас, чтобы не возвращаться к скучной теме. Было это летом 92-го. Я ехал по центру города, и мне в машину позвонила моя секретарша. В приемной меня ожидала взволнованная делегация издательства «Музыка». «А что случилось?» Пришли в издательство люди с распоряжением Лужкова — здание передается их коммерческой фирме. Выбросили на улицу столы и все вещи работников издательства, вставляют металлическую дверь. Какая-то невероятная ситуация! Дом издательства, которое обеспечивало страну музыкальной литературой, являлось федеральной собственностью. И московское правительство никакого отношения к нему не имело. Никто в наше министерство не обращался.

Улица Неглинная, где находилась «Музыка», была как раз по пути. Подъехал к издательству: колченогие допотопные столы валялись на тротуаре, под дождем мокли ворохи детских книжек о музыке, самоучители игры на баяне. Мокли и растерянные работницы издательства — пожилые женщины, отдавшие любимому делу всю жизнь. Новая металлическая дверь уже была заперта, никто изнутри не отзывался.

Добравшись до министерства, я позвонил Лужкову — он был недоступен. Тогда я попросил своего управделами Анатолия Курочкина съездить к издательству, разобраться пообстоятельнее. Курочкина я переманил в наше ведомство с должности заместителя председателя Краснопресненского райисполкома. Он дружил с председателем этого исполкома Александром Красновым — автором нашумевшей тогда книги о команде Лужкова и нравах Воруй-города «Московские бандиты». Сам управделами в политику не лез — был хорошим организатором и совестливым человеком.

Он вернулся: да, это хулиганский захват федеральной государственной собственности. Там бесчинствовала не то дочка «МОСТа», не то другая коммерческая фирма — разговаривать не желали, ссылаясь на распоряжение Лужкова, и завозили в помещения свою новую мебель.

— Такие бандитские вылазки надо пресекать на корню, иначе полезут дальше. У них карманы безразмерные, — сказал расстроенный Курочкин. — Разрешите?

Мне было понятно, что он замышлял. Помчится к Краснову и возьмет у него группу ОМОНа. Затем поедет в издательство «Музыка» восстанавливать справедливость.

Я подумал. Еще раз позвонил Лужкову — не отвечает. И сказал:

— Разрешаю!

К вечеру Курочкин доложил: с группой ОМОНа он выгнал захватчиков, вынес их мебель на мостовую. А вещи издательства «Музыка» водворил на место и врезал в металлическую дверь новые замки. Справедливость восторжествовала. (В 96-м мы направили Курочкина наводить порядок в хозяйстве ОРТ. Он регулярно рассказывал, как нагло ему угрожали за пресечение воровства. А в 97-м Анатолий был убит на автотрассе при загадочных обстоятельствах. Светлая ему память!).

На следующее утро я сидел в кабинете Ельцина: обсуждали совсем другие проблемы. Заскрипев, на селекторном аппарате засветилась кнопка прямой связи: «Лужков». Ельцин снял трубку, стал слушать и многозначительно посмотрел на меня. Ухмыльнулся и переключил звук на полную громкость — по кабинету поплыл возмущенный голос Юрия Михайловича. Он жаловался на меня, называя партизаном и самодуром. Действительно, отыскался же тип, который отважился перечить градоначальнику!

Лужков не знал, что я нахожусь рядом с Борисом Николаевичем, и беззастенчиво врал, будто наше министерство грабило чужое добро. Я перегнулся через стол и сказал в аппарат:

— Не надо врать президенту, Юрий Михайлович! Скажите лучше, — по какому такому праву вы распоряжаетесь чужой собственностью в интересах коммерческих фирм? Вышвыриваете на улицу беззащитных старушек. Действуете из-за угла, втихаря…

Лужков поперхнулся, но посчитал, что это божья роса, и вскоре пришел в себя. Мы еще какое-то время перепирались по громкой связи. Потом Ельцин сказал:

— Ну, хватит! Прошу вас не ссориться.

Миротворец!

На том конфликт посчитали исчерпанным. Больше Юрий Михайлович к нам не лез. И я, слава Богу, в дальнейшем никаких дел с ним не имел.

К поиску здания для ВГТРК рассерженный Ельцин («В Москве есть какой-то порядок?») подключил даже премьера и своего первого зама Руслана Хасбулатова. На носу были выборы Президента России, а до конца информационная блокада не прорвана. Со скандалом забирали дом на 5-й улице Ямского поля. Там располагался Минтяжстрой СССР, его только что ликвидировали, но московские чиновники быстренько организовали коммерческую структуру и здание присвоили. Когда их строго попросили оттуда, они выломали и увезли с собой все двери, все люстры, все выключатели, всю мебель. Втроем — Силаев, Попцов и я — прошлись по разгромленным этажам: впечатление было жуткое. Как будто Воруй-город был отдан на разграбление победителям. Премьер в тот же день распорядился о начале ремонта. А потом пошли правительственные деньги на мебель и технику, на обеспечение компании всем необходимым. В мае 91-го она начала вещание.

В непростых условиях создавалась ВГТРК. И создавалась только и только усилиями российской власти. Как, собственно, и полагалось. Но вот читаю Медиа Атлас с эмблемой ВГТРК, а там написано: «Государственное телевидение и радио России состоялось только благодаря команде профессионалов-единомышленников, которые уверенно расстались с должностями на Центральном телевидении, в Иновещании и на радиостанции „Юность“ ради веры в новое дело…» Это функционеры ВГТРК так «продают» себя публике.

Телевизионщики вообще народ странноватый. Многие из них без тормозов и без комплексов. Особенно телевизионщики 90-х годов и нынешней генерации. Они отличаются от газетчиков. Чем? Отношением к собственной персоне. Мне пришлось долго работать и в печатных, и в электронных СМИ — материала для наблюдения, да и для сравнения было достаточно.

Журналист ведь тогда пишется с большой буквы, когда талант и масштабность мышления соседствуют в нем с уважением к человеку и скромностью. Мне на знакомства с такими везло.

В молодости я подружился с блестящим журналистом — работником казахстанской молодежной газеты Адрианом Розановым. Для молодежки он был уже староват, но его материалы составляли гордость издания. И Адриана не отпускали в другие газеты. Он был сыном создательницы детских театров, народной артистки СССР Натальи Ильиничны Сац и повидал в жизни много трудностей (не поехал, кстати, с ней после ссылки в Москву из Алма-Аты, а остался в республике).

Адриан опекал меня, заставлял больше писать в центральные издания, а не лениться. Приезжая в наш город, останавливался не в гостинице, а у меня на квартире. И тогда мы вечерами успевали обсудить проблемы и темы. В честь него я собирался даже назвать своего старшего сына, но жена воспротивилась: «Подумают, что мы двинулись на итальянском певце. И ребенку создадим проблемы». Тогда на пик славы восходил как раз Адриано Челентано. Розанова боялись чиновники — он замордовал их фельетонами. Фельетонами ироничными, вкусными, издевательскими. Зная хорошо производство, опираясь на точные факты, не давал малейших зацепок для опровержений. А в очерках Адриана о «маленьком человеке» всегда было много теплоты и сочувствия. При его популярности, он мог позволить себе кое-какое нахальство по отношению к окружающим. Но Адриан был удивительно застенчивым человеком, искренне радовался чужим успехам. А к своим материалам относился как к заурядным поделкам.

— Я тут надристал кое-что, посмотри на досуге, — говорил он редактору, передавая рукопись. И в этом не было никакой рисовки, никакого притворства. В этом был характер Розанова.

Школа русской журналистики — рыть глубоко и отважно, выпячивая в статьях больные проблемы, а не себя любимого — давала нам много прекрасных публицистов. У меня лично самые приятные впечатления оставались от общения с такими мэтрами газетного дела, как Анатолий Аграновский, Вера Ткаченко, Юрий Черниченко, Василий Селюнин, Анатолий Стреляный… Помнит ли их теперь молодежь? А к ним за советами обращались и зубры-министры — так хорошо они разбирались в том, о чем принимались писать. Их не останавливали цензурные загородки. Рискуя, они исхитрялись пробираться через них с правдой на газетные и журнальные полосы, как диверсанты. А в быту, с людьми держались подчеркнуто скромно. Не зря же говорили: чем крупнее журналист, тем меньше в нем амбиций. И наоборот.

У телевизионщиков был другой, полутеатральный подход к творчеству. Они видели специфику ТВ в том, чтобы воздействовать не на разум, а на эмоции. Отсюда и превосходство формы над содержанием (вместо соответствия одного другому). А за обожествление формы приходится платить верхоглядством.

В студиях Гостелерадио СССР тогда появилось много шустрых, но малосведущих работников. Свою некомпетентность они пытались прятать за маской надменности. А отсутствие твердой гражданской позиции, характерной для русской журналистики, выдавали за презрение к пропаганде. Хотя истинная публицистика стояла и стоит, вскрывая пороки, на пропаганде добра, самоотверженности, порядочности, человеколюбия и всего остального, чем держится мир.

Создавая ВГТРК, мы хотели заложить в нее принципы русской журналистики и уберечь от родимых пятен Центрального телевидения — пустозвонства и лакировки действительности. Новое телевидение должно было честно и прямо отвечать на вопросы: что происходит в стране, куда мы идем, что власть еще готовит народу?

А для этого телевизионщикам надо было самим подняться на определенную высоту и не бояться зазывать на передачи неравнодушных умных людей с разными взглядами.

Что получилось в итоге? Как ни старался Олег Попцов, а достойную команду сформировать не удалось. Были, конечно, работники с твердой гражданской позицией, но в основном пришли люди, чтобы просто мельтешить на экране (неважно с чем) и заниматься саморекламой. Они получили полную свободу творчества, однако тратили ее на погремушки и заказные сюжеты (джинсу), а использовать журналистский поиск ленились. Сам Олег Максимович много времени отдавал сбору материала для своей будущей книги «Хроника времен „царя Бориса“», а бесхозная его команда промышляла коммерцией. На одной из пресс-конференций Попцов посетовал: «Мы поставили на молодых: на их подвижность, дерзость, смелость. Но при этом получили и поверхностность. Основная проблема РТВ — нехватка профессионализма».

Эти «молодые» образовали потом костяк ВГТРК или разбрелись по федеральным каналам и разнесли с собой местечковость и фанфаронство. Теперь они повзрослели, но твердости под ногами так и не ощутили. И вот что мы сейчас наблюдаем: достаточно было на них прицыкнуть, и все доморощенные «звезды», все «академики» вытянули руки по швам, ходят на цыпочках по одной плашке, указанной властью. Таков удел всех, у кого паруса большие, а якорь слабоват. Куда дует чиновничий ветер, туда и несет.

В выборную кампанию Президента России ВГТРК подключиться успела. Мы снабжали ее информационными лентами РИА «Новости». В отличие от диетических материалов ТАСС, которыми питалось Центральное телевидение, оно поставляло острую продукцию — непривычную для зрителя. Чем и вызывало его интерес к телепередачам. Заставлял Попцов крутиться и своих, еще не вполне обустроенных журналистов.

После победы Ельцина популистская трескотня во всех СМИ поутихла. Никто не собирался выполнять предвыборные обещания и ложиться на рельсы или урезать власть Москвы в пользу регионов. На поверхности политической жизни наблюдался вроде бы штиль, но заметна была возня под ковром: кто-то с кем-то договаривался.

В стране создалась новая политическая ситуация. Многих интересовал вопрос: что будет дальше?

 

7

Идею президентства в России Ельцин привез из поездки в США, когда в 89-м встречался там с функционерами «Бнай Брита». Они не знали, кто персонально может стать лидером республики, скрепляющей Советский Союз — это было не так важно. Важен был сам принцип, когда рядом с полулегитимным Президентом СССР, назначенным группой депутатов, появлялся всенародно избранный Президент России. Возникала коллизия: кто «первее»? Тем самым между этими институтами власти закладывался конфликт, Его масштабы должны зависеть от амбиций политиков. А если «Бнай Брит» будет держать этих политиков под контролем, можно разруливать ситуацию как угодно.

Другой потенциальный конфликт — закладывался уже между российскими правителями — из-за несоответствия президентской власти советской Конституции РСФСР. Глава о президенте впихивалась в старую Конституцию как инородное тело: ни узаконенных сдержек, ни противовесов. Все должно колыхаться как бы на честном слове. Формально безграничная власть оставалась у съезда народных депутатов, но главные ее инструменты — силовые структуры переходили в подчинение Президенту. Когда еще в межфракционных схватках родится обновленная Конституция! А тут можно в любой момент (раздуть пожар нестабильности и замутить воду.

В этой схеме Ельцин сразу определил для себя подобающее место и двигался к цели с присущим ему упорством — уговорил депутатов внести поправки в Конституцию, организовал референдум о введении в России президентского поста. Все прошло, как по маслу. Я не знал тогда многих деталей и думал, что под грузом свалившейся власти Борис Николаевич засуетится, не представляя, как быть дальше и какую дорогу выбирать для России. Но я был не прав, в чем вскоре убедился.

Первый помощник президента Виктор Илюшин позвонил в конце июня и оповестил: Ельцин собирает на Клязьминском водохранилище близких людей, чтобы отметить победу на выборах по-семейному. Надо быть там в субботу в назначенный час. Я полагал, что это будет традиционная складчина: прихватил бутылку водки, а для жен бутылку сухого вина, супруга напекла корзинку беляшей.

У причала нас посадили на катер и доставили к лесистому острову. Там за дощатым столом уже сидели на лавках Борис Николаевич, пьяненький Александр Руцкой, помощники президента Илюшин и Лев Суханов. Все с женами. У мангала орудовал шампурами замминистра внутренних дел РСФСР Андрей Дунаев.

Видимо, он был здесь за хозяина — распорядителя. Из Дагестана ему для этого пикника доставили батарею кизлярского коньяка, упаковки с черной икрой, вяленую осетрину, сыры, вороха зелени. Все было в беспорядке нагромождено на длинном столе и рассовано под лавками. А разделанный заранее кавказский барашек источал по острову аромат шашлыка. При виде такого изобилия моя жена стыдливо сунула корзину с беляшами под куст (потом ее обнаружили и, распробовав содержимое, растащили беляши по сумкам. Домой).

Как полагается в подобных случаях, выпили по первой и по второй. За Россию! За победу! Я отошел покурить к мангалу, где в поте лица трудился Дунаев. Приняв на грудь, он возбудился своей высокой ролью придворного кашевара. И норовил исповедоваться. Ему, оказывается, противно вспоминать совместную работу с идейными коммунистами, которые корчили из себя заступников порядка. Вот, будучи начальником Вологодского областного управления милиции, он беспрекословно выполнял все личные поручения первого секретаря обкома партии Дрыгина. Неважно какие. А когда того не стало, эти идейные обвинили Дунаева в том, что он прислуживал первому секретарю, а не служил закону. И попросили из области.

Он уехал в Калининград, устроился там начальником средней школы милиции. Возвел себе дачу — размерами больше допустимых норм. Его стали тревожить проверками. И тогда он окончательно возненавидел ту общественную систему.

Меня покоробили эти признания. Во многих генералах вместо гражданского трубного звука булькает мутный бульон меркантильности. Но чтобы с такой силой! Подумалось: сколько мусора сметут под знамена Ельцина ветра перемен…

После шашлыков я предложил президенту вдвоем прогуляться на лодке. Он согласился и устроился на корме. Я сел за весла. Мы быстро пересекли открытое пространство водохранилища и углубились в заросли камыша. Там я грести перестал. Две лодки охраны — на одной из них блестела лысина неутомимого Александра Коржакова — деликатно держались поодаль.

День был солнечный, теплый. На борта лодки садились стрекозы, рядом, сверкая чешуйчатым серебром, плескались мальки. Обстановка располагала к неспешному разговору. Другой, «кабинетной» возможности — президента рвали на части звонки и просители-посетители — не представлялось.

Я начал издалека и сказал, что у России печальная судьба — никогда наш народ не жил достойно. Не зря нас называют страной произвола, страной непуганого чиновничества. Это чиновничество, олицетворяющее собой государство, все время придумывает несуразные запреты: «Не дозволено! Не положено!» Цепкая рука государства держит за горло инициативу российского человека не один век. И потому интересы нашего государства не совпадали с интересами его граждан — находились между собой в состоянии скрытой или даже явной конфронтации. А все оттого, что Россия никогда не жила при правителях — ни в царское время, ни в годы советской власти, — которых бы выбирал сам народ. Не выбирал, значит не мог спрашивать с правителей в полной мере.

Теперь народ сам сделал свой выбор. Впервые за всю историю. И будет требовать, чтобы с него сняли путы, дали свободу выбора. Надо договориться с Горбачевым, с Кремлем — пусть они серьезно оценят новизну ситуации и в дальнейшем не навязывают России большевистские стандарты. Можно сообща трансформировать Советский Союз в удобное для всех народов правовое государство. В системе СССР много ценностей, от которых нельзя отказываться — наоборот, их надо, подчищая, развивать.

Ельцин слушал, опустив руку за борт и подбрасывая ладонью воду. Капли искрились на солнце.

— Не стройте напрасных планов — подождите немного, — прервал он меня. — Скоро ни с кем не надо будет договариваться. Мы будем сами себе хозяевами.

Он произнес это будничным голосом, каким сообщают о погоде на завтра. Правда, на мой долгий и удивленный взгляд отреагировал так: молча прижал указательный палец к губам. Чок, чок — зубы на крючок! Неужели где-то там, под ковром, наши вожди уже определились с будущим страны? Только время не приспело исполнить задуманное?

У меня был конкретный повод для этой приватной беседы с президентом (почему я и начинал издалека) — о позиции Ельцина, о его взгляде на предстоящую приватизацию. Говорили, что он колеблется в выборе пути. В России богатые недра, развитая промышленность, навалом плодородной земли. У нас передовые технологии, образованный трудолюбивый народ — что еще надо для создания общества материального благополучия! Но все зависело от подхода, от концепции приватизации: или мы становились намного богаче, сильнее, или откатывались назад.

Председателем Госкомимущества РСФСР был тогда Михаил Дмитриевич Малей — профессионал высокого уровня, настоящий русский патриот. Он с командой единомышленников почти год работал над своей программой приватизации постепенного перевода государственного капитализма в народный капитализм. Или как его еще называют — скандинавский социализм. Малеевская команда подготовила целый пакет подзаконных актов.

Предполагалось безвозмездно передать государственное имущество по справедливости всему населению, наделить каждого гражданина его долей — именным приватизационным чеком.

Он стоил бы примерно в 600 раз дороже, чем чубайсовский ваучер. Вовлечение чеков в продажу не допускалось — мера против олигархизации. На них можно было купить акции приватизируемых объектов и получать дивиденды. Отсекались дельцы, набившие мешки денег на махинациях в горбаческое безвременье.

В первую очередь намечалось приватизировать не устойчиво работающую нефтегазовую отрасль или другие минерально-сырьевые сегменты экономики (как это произошло позднее), а пищевую и перерабатывающую промышленность, небольшие заводы, обувные и пошивочные фабрики, предприятия торговли и жилищный фонд. Именные чеки люди могли хранить у себя (они не обесценивались инфляцией), пока не приходила пора акционирования нужного им объекта. Для предотвращения частного монополизма и дикого роста цен предлагалось стимулировать создание параллельной сети частных предприятий (вместо одного мясокомбината — десять, вместо двух пекарен — сотня. И т. д.).

Весь процесс приватизации занимал, по расчетам Малея, около 15 лет.

Со стороны Михаил Дмитриевич казался хохмачом и балагуром. На заседания правительства он приходил всегда с широкой улыбкой и шутками. В то же время это был глубокий сосредоточенный человек. Экономическую концепцию он проработал так, чтобы она диктовала демократическую политику в государстве.

Получив в свои руки некогда отчужденную властью собственность, российский народ не на словах, а на деле превращался в хозяина страны. Все становились акционерами, всем было выгодно эффективное управление на всех уровнях, чтобы получать высокие дивиденды. Значит хозяйственной и политической власти приходилось бы иметь дело не с равнодушными ко всему батраками, наемным быдлом, а с нацией заинтересованных собственников.

Этим собственникам было бы что терять, и они не обожествляли бы чиновников даже высшего уровня, включая президента — относились к ним как к нанятым менеджерам. Не справились с делом — пошли вон! Изберут других. Украли — идите в тюрьму! Для защиты своих интересов нация собственников создала бы сильные партии, независимые профдвижения и все остальное, без чего нет гражданского общества.

При таком варианте Россию ждала судьба процветающих демократических государств.

У концепции Малея было очень много противников. Наиболее коварными ему представлялись Сергей Красавченко и Петр Филиппов. Сергей Красавченко, выученик Гавриила Попова, был тогда председателем комитета Верховного Совета РСФСР по экономической реформе и собственности (позже работал первым заместителем руководителя администрации Президента РФ и советником Ельцина). А Филиппов, приятель Чубайса еще по ленинградскому клубу «Перестройка», подшефному КГБ, возглавлял в комитете Красавченко подкомитет по приватизации (потом тоже перешел в администрацию Ельцина).

Оба депутата заявляли себя демократами и поддерживали с трибуны идею справедливой приватизации. Но вели при этом странную игру. Они были противниками передачи акционируемых предприятий их персоналу, выступали за кастрацию прав трудовых коллективов. Надо, дескать, выдернуть всю собственность из-под государства, но рабочему люду ее не давать. А кому? Да любому, у кого имеются большие деньги, лучше даже иностранцам. Особенно сырьевые отрасли. И чем быстрее, тем лучше, чтобы подстраховаться от коммунистического реванша. Смешно. Как будто ради этого партийно-гэбистская бюрократия доводила до хаоса экономику страны (жупелом несуществующего коммунистического реванша приватизаторы по рецептам «Бнай Брита» будут размахивать еще очень долго, оправдывая разгром целых отраслей и отказ от именных чеков).

Эта концепция закладывала совсем иную политическую основу России — основу олигархического полицейского государства.

Оставленный без штанов народ будет враждебен чуждой ему власти и нуворишам, впадет на время в прострацию, но станет ждать своего часа. И чтобы этот час не настал, чиновничья-олигархическая верхушка начнет лихорадочно наращивать репрессивный аппарат и создавать систему узурпации власти, несменяемости своего режима — через фальсификации выборов, их отмену, через ликвидацию гражданских свобод. А пропасть между народом и властью с ее прихлебателями будет постоянно расти. И час тот придет все равно: самовластное правление (самодержавие) — царя, генсека, президента — не дает России развиваться эволюционно, а заставляет ее прыгать через огонь, кровь и разруху от революции к революции.

Можно было не придавать большого значения этой парочке радикалов. Но в их руках оказался опасный инструмент — Верховный Совет РСФСР. Потому что комитет по экономической реформе и собственности давал для парламента экспертную оценку концепции Малея. Парламент не мог отмахнуться от оценок своего комитета. А в эксперты Красовченко с Филипповым мобилизовали экономистов ультралиберального толка — стажеров ИИАСА, других русофобов от дебит-кредитной науки (они были и тогда и по сей день сплетены в тугой клубок, как дождевые черви в банке рыболова из «Бнай Брита»).

Малея беспокоила возня вокруг документов Госкомимущества, представленных в комитет Красавченко. Он очень переживал за дело. И попросил меня при случае переговорить с Ельциным От позиции президента зависело тогда почти все.

Как сторонник концепции Михаила Дмитриевича я стал с жаром упирать Борису Николаевичу на ее сильные стороны. На справедливый характер дележа общественного богатства. На ее не обвальные, а постепенные темпы разгосударствления по классическим схемам. А форсирование процессов могло сломать России хребет.

Ельцин уже разморился на солнце, нетерпеливо потряхивал головой. Но дал мне договорить. А потом, оживившись, начал хриплым голосом объяснять. Он знал о наработках Госкомимущества — ему докладывали. Знал о других планах. Идет борьба идей — пусть борются. Но у него после поездок за рубеж, особенно в Америку и после консультаций там с видными экономистами уже сложилось свое видение приватизационной политики в России. Какое?

— Оставить в экономике значительную часть государственного сектора, да еще на много лет, как предлагаете вы с Малеем? Так не пойдет! — сказал он в своей резкой манере. — Не получится что-то у капиталистов, все начнут сравнивать и кричать: «Давай назад!» Да еще со всероссийскими забастовками. Это будет реальная угроза возврата к социализму.

— А чем вам не угодил социализм? И разве тотальный капитализм самоцель? — вырвалось у меня. — Создать всем равные условия, и пусть конкуренция выявляет, что больше подходит нашему обществу.

— Нет у нас времени на это. Совсем нет. Сковырнуть систему могут только решительные шаги, — произнес Ельцин. — Надо в массовом порядке и как можно скорее распродать все частникам. Провести, понимаешь, черту между нами и прошлым.

— Но это может привести к обрушению экономики, к обвалу рынка.

— На время приведет. Но под гарантии кое-каких наших уступок Запад готов организовать для России товарную интервенцию. Продержимся с полгода — год, и все пойдет как надо.

Мы помолчали. Ельцин давно не был со мной так откровенен.

— У нашего народа — голодранца нет таких капиталов, чтобы выкупить все сразу, — сказал я. — Приватизационных чеков на это дело не хватит.

— Да что чеки — бумажки, — поморщился президент. — Нужны деньги, большие деньги, чтобы обновлять производство. Продадим тем, у кого эти деньги имеются. Таких совсем немного. И это к лучшему. Когда меньше хозяев — с ними работать удобнее. А все станут хозяевами — начнут власти приказывать. Какой тогда угол искать?

Самое время было углубиться в этот разговор, но Ельцин вдруг поднялся на корме во весь рост и сказал:

— Ну, хватит о работе. Надо искупаться. А то я совсем разомлею.

Мы разделись догола и нырнули с лодки. Поплавали в теплой прозрачной воде. И вернулись на остров, к столу, где я получил нагоняй за похищение виновника торжества.

В Москве после этого пикника я не раз вспоминал разговор на водохранилище. Позиция Бориса Николаевича была очевидной. На мой взгляд, ошибочная позиция. Но это на мой взгляд. А какой из меня теоретик приватизации, чтобы переубеждать упрямого президента? Опора на здравый смысл? Но этот аргумент в коридорах власти давно потерял всякую ценность.

И Ельцину, и группе Красавченко подбирали фасон, похоже, в одной пошивочной. В других при разгосударствлении придерживались стандартных правил: «не навреди!», «не нарушай установленные экономические связи!», «не ослабляй национальную безопасность!», «делай не в чьих-то корыстных целях, а ради повышения эффективности производства!» По этому пути шли к успеху многие азиатские и европейские страны. Здесь же намечалось вершить все шиворот-навыворот.

Мне стало понятно, что планы Малея обречены. Что сначала комитет Красавченко даст программе Михаила Дмитриевича негативную оценку. Так оно и произошло. Затем Ельцин заменит Малея — президенту подсунут какого-нибудь гопника из подворотни, и тот по команде кукловодов начнет гасить топки российского локомотива, да при этом еще строить из себя благодетеля, врать и кочевряжиться.

Осенью Борис Николаевич действительно выгнал из Госкомимущества Михаила Дмитриевича — перспективного ученого, подарившего стране 80 изобретений, и посадил на его место Чубайса. А спустя несколько лет Малей скончался с расцвете сил. Люди идеи часто уходят вскоре после похорон своего детища. Между тем обстановка в России добра не сулила. К середине лета напряженность в обществе заметно усилилась. Народ роптал: жизнь становилась все хуже, а верхи погрязли в каких-то интригах. Я тогда много ездил по регионам — трудно было разговаривать с рабочим людом.

— Центральная и российская власти плюют на конституционные права граждан, — прижимали меня на собраниях. — На мартовском референдуме большинство высказалось за сохранение СССР. Что делают Горбачев с Ельциным? Дурят нам голову никчемными проектами союзных договоров, а сами преднамеренно ведут страну к развалу и катастрофе.

Слово «оборотни» в адрес вождей звучало на этих собраниях чаще всего.

Только слепой не замечал, как росло в обществе подозрение: в Кремле ведется какая-то двойная игра.

Очухались, наконец, и начали занимать боевые позиции партийные организации на местах. Июль 91-го стал месяцем повальных, причем беспрецедентных для КПСС мятежных пленумов, конференций, собраний. Их резолюции направлялись в Москву — Горбачеву и членам ЦК. Позднее в архивах партии я насчитал более десяти тысяч грозных телеграмм за подписями секретарей. С учетом телеграмм из «первичек», их содержание не обещало адресатам ничего хорошего. Вот отрывки из некоторых посланий:

«Совместный пленум Оренбургского горкома КПСС, районных комитетов КПСС, контрольных комиссий требует обновления руководящих органов партии.

Секретарь Ю. Гаранькин, 1.07.91 г.»

«Выражаем недоверие деятельности Политбюро ЦК КПСС и лично Генерального секретаря М. С. Горбачева.

Контрольная комиссия Алтайского Края, 4.07.91 г.»

«Коммунисты шахтоуправления Краснодонецкое постановили: выразить недоверие М. С. Горбачеву, освободить его от обязанностей генерального секретаря ЦК КПСС и исключить из членов КПСС.

Секретарь Н. Косихин, 26.07.91 г.»

«Красноярский горком партии постановил: коренным образом обновить руководящие органы КПСС. Бюро горкома. 8.07.91 г. Партийное собрание управления строительства № 909 (г. Арзамас-16) требует освобождения Горбачева М. С. от должности генерального секретаря ЦК КПСС.

Секретарь И. Красногорский, 11.07.91 г.»

«Совместный пленум Иркутского горкома и контрольной комиссии считает, что действующий состав Политбюро оказался неспособным руководить партией и требует срочного созыва съезда КПСС.

Секретарь Н. Мельник. 2.07.91 г.»

«Шитровская парторганизация Курской области отмежевывается от ведущего в тупик курса руководства КПСС и требует срочного созыва съезда КПСС.

Секретарь А. Михайлов, 24.07.91 г.»

«Объединенный пленум Якутского горкома партии считает, что руководство ЦК КПСС проводит политику, не отвечающую чаяниям трудящихся. Требуем срочного созыва съезда КПСС.

Секретарь А. Алексеев, 10.07.91 г.»

Ну и так далее…

Может показаться странным, что требования об освобождении Горбачева и смене состава ЦК направлялись самому Горбачеву и членам этого ЦК. Но таким самодержавным был принцип строения КПСС: без воли царя партии и его окружения — ни-ни! Оставалось обращаться только к Богу, но он давно махнул рукой на КПСС. На многих телеграммах стояла нейтральная закорючка Михаила Сергеевича: мол, прочитал. И ничего более.

Ряд посланий называл в ультимативной форме крайний срок созыва партийного съезда — до ноября 91-го. Иначе, организуя массовые забастовки и акции гражданского неповиновения, коммунисты с мест проведут съезд явочным порядком и заставят Горбачева уйти не только с поста генсека, но и с должности президента СССР. На этих документах свои подписи члены Политбюро сопровождали жирными восклицательным и вопросительными знаками.

В партийных комитетах регионов ксерокопировали и распространяли по рабочим коллективам секретную записку Горбачеву секретаря московского горкома Юрия Прокофьева, составленную еще 29-го января 91-го — задолго до президентских выборов в России (кто приделал ноги этой записке — оставалось загадкой). В ней Прокофьев предупреждал Горбачева (нашел кого предупреждать!), что активизируется работа по завершению развала страны и, в частности, предсказывал, цитирую:

«Наиболее вероятны следующие сценарии развития событий. Торпедируя новый Союзный договор, Верховный Совет РСФСР форсирует процесс заключения двусторонних соглашений между республиками и возьмет на себя инициативу создания Содружества суверенных государств».

Записку сопровождал злой комментарий о шашнях Ельцина с Горбачевым, и она действовала на рабочих как призыв «к топору!».

Наши вожди понимали, что они разбудили вулкан. Не трусливая и алчная номенклатура, а партийные низы, которым нечего терять, кроме своих цепей, решили взяться за дело. Они сами составляли мощную организованную армию, да еще могли привлечь к акциям протеста миллионы рабочих. Мало бы не показалось!

Ликвидировать нависшую угрозу можно, только ликвидировав всю партию. Так встал вопрос. Но если это делать с оглоблей на перевес, нарвешься на противодействие с непредсказуемыми последствиями. А поводов для мотивированного, хотя бы внешне обоснованного решения власти, которое бы ставило вне закона целую партию, не было. Значит, следовало сорганизовать этот повод. Желательно с изощренностью Сатаны.

Нужна была масштабная провокация или, как говаривал Борис Николаевич, большая загогулина, чтобы скомпрометировать партию в глазах народа. Чтобы тяжело контузить ее, прихлопнуть и попутно выявить активных противников связки Горбачев — Ельцин в Москве и на местах.

Борис Николаевич как-то сказал мне, растрогавшись (он чихал и кашлял — я занес ему вечером в кабинет пакет лекарственной сушеной травы, привезенной родственником с Алтая. А президент порылся в шкафу и отдарил меня цветастым фарфоровым стаканчиком из Кореи): события могут повернуться в неожиданную сторону. И надо бы, на всякий случай, продумать, как организовывать работу нашей прессы в чрезвычайных условиях. На мои вопросы: «что это за события?» и «когда и почему они могут наступить?» он неопределенно ответил:

— Я же говорю — на всякий случай. У меня самого нет еще полного представления.

В последнее время он много общался с Михаилом Сергеевичем — по телефону или ездил к нему в Кремль, в резиденцию. О чем договаривались лидеры, нас, конечно, интересовало, но не так, чтобы лезть бестактно с расспросами. Сами они не распространялись о каких-либо договоренностях. А мы полагали: вроде бы шла притирка позиций Кремля и Белого дома на Краснопресненской набережной. Ну и слава тебе, Господи!

Августовские события 91-го обросли такими гроздьями мифов, что иногда начинаешь плутать в истоках: как все было на самом деле. Плутать и удивляться неведомым событиям. Хотя я находился в их эпицентре с первых и до последних часов противоборства с ГКЧП. В организации путча, в поведении главных действующих лиц с одной и другой стороны мне тогда уже показалось много странного, подозрительного.

Передаю опять-таки свои личные ощущения, никого не опровергая, не поправляя и никому ничего не навязывая.

По-настоящему обеспокоенным в то раннее утро 19 августа выглядел только Руслан Хасбулатов. Мы заявились с ним на дачу Ельцина в Архангельском, и Хасбулатов, сокрушаясь, начал сочинять обращение «К гражданам России!» Я присоединился к нему: пробовали увесистость формулировок на слух, потом заносили их на бумагу. «Государственный переворот», «путч» — такими камнями-обвинениями придавили гэкачепистов.

Борис Николаевич сидел на разобранной постели полураздетый. Вид у него был не встревоженный и не растерянный, а на фоне случившегося даже очень спокойный. Все вокруг было как прежде, никакого подозрительного движения. Телефоны работали. Хасбулатов попросил Ельцина позвонить в Алма-Ату Нурсултану Назарбаеву (там разница во времени плюс три часа): пусть выскажет осуждение в адрес организаторов переворота — членов ГКЧП.

Президент откликнулся на просьбу с ленцой, и через какое-то время усиленная мембрана аппарата спецкоммутатора донесла до нас голос Назарбаева. Он, по его словам, с утра заработался у себя в кабинете над документами и даже не слышал о создании ГКЧП. Вот разберется немного, тогда и будет определяться. (Рядом с Назарбаевым сидел в тот момент мой старый приятель — чиновник высокого ранга, который позже признался, что они как раз слушали телевизионных дикторов, озвучивавших документы ГКЧП. Но президент Казахстана еще не сориентировался. «Восток — дело тонкое!»).

Хасбулатов попросил позвонить Горбачеву в Форос — сам президент никакой инициативы не проявлял. Ельцин поотнекивался, но снял трубку. По спецкоммутатору сказали: «Не отвечает или нет связи». Что значит «не отвечает»? Там же целый отряд прислуги.

Начал съезжаться цвет новорусской бюрократии — Собчак, Лужков, Силаев и другие. На наши расспросы они отвечали, что никаких препятствий в дороге им не чинили. Ельцин уже прибрался и привел себя в порядок — стал отдавать распоряжения.

Отпечатать на машинке обращение «К гражданам России!» мы попросили дочь Бориса Николаевича — Татьяну. Она печатала неумело и медленно, будто давила клопов. Это раздражало. Пока вся троица была здесь — Ельцин, Силаев, Хасбулатов, хотелось сразу заполучить их подписи под обращением и запустить его в дело. Я позвонил своему первому заму Сергею Родионову и поручил собрать в министерстве как можно больше журналистов — наших и зарубежных. Мы должны были отксерокопировать Обращение, подписанное руководством России, и раздать его всем — пусть гуляет по свету. Что и было сделано. Я был уверен, что наше мощное орудие — информационное агентство РИА «Новости» со всей передающей аппаратурой блокировано, закрыто. И что придется рассовывать информацию, как говорили в старину, от полы да в полу.

Еще я полагал (а точных сведений не было), что будет блокирован Белый дом, и Ельцину не дадут провести там пресс-конференцию. Так предписывали каноны государственных переворотов. Поэтому и предложил ему поехать сразу в наше министерство, где на клич Родионова сбегались журналисты целыми группами. В нашем зале он сможет провести пресс-конференцию. Ельцин согласился. Мы сели в его «Чайку» — сзади Борис Николаевич в окружении Александра Коржакова и еще одного крепкого секьюрити, меня разместили на приставном сидении и через центральные ворота Архангельского направились в Москву. Моя «Волга» маячила позади вместе с машинами президентской охраны. За ними тянулась кавалькада других автомобилей.

Вдоль дороги от Архангельского до Калужского шоссе сплошной лес, где можно разместить целую дивизию. Я обшаривал глазами кусты и деревья, но странное дело: кругом ни одной машины, ни одного человека. А ведь Архангельское — местоположение источника «демократической заразы»— здесь находились дачи «верхушки»: Ельцина, Руцкого, руководителей Верховного Совета РСФСР, всего правительства. То есть тех, кто, по мнению гэкачепистов, вносил смуту в спокойную жизнь граждан. При серьезных намерениях (государственном перевороте) они были обязаны нас интернировать, вырубить связь, чтобы предупредить возникновение очага сопротивления. Но ничего этого не наблюдалось.

Только на МКАДе мы догнали колонну танков и БТРов — по обочине дороги она двигалась на Москву. Большая колонна, грозная. Ельцин неодобрительно поглядывал на нее и все сильнее углублялся в себя. Я набрался смелости и спросил Бориса Николаевича, не это ли он имел ввиду, когда предупреждал меня в своем кабинете о работе в чрезвычайных условиях. Ельцин не сразу вернулся из задумчивого состояния.

— Горбачев — Горбачев, — протянул он хрипло вместо ответа (скорее себе, а не мне). — Что-то многовато подтекста в его поведении. Как бы не повернули они ситуацию в другую сторону.

Какие-то сомнения растревожили президента. Что-то не совпадало с его ожиданиями. Видимо, он мысленно переиначивал поэта:

В машину Ельцина пошли звонки — они отвлекли его. В Белом доме, оказывается, уже собрались депутаты Верховного Совета, связь работала исправно, все подъезды свободны.

Посредине Калининского (Новоарбатского) моста мы остановились — Белый дом мирно красовался на солнце, по набережной прохаживались москвичи. Идиллия. Ельцин решил свернуть к себе, в Белый дом. А я пересел в свою машину — поехал в министерство организовывать автобусы, чтобы быстрее доставить собравшихся там журналистов на пресс-конференцию к президенту.

Пока ждали эти автобусы, журналисты терзали меня. Они прочитали розданное им Обращение, и документ вызвал у них много вопросов. Особенно наседали дотошные иностранцы. Президент СССР не арестован? Не арестован. А если он заболел и его функции взял на себя вице-президент, то почему мы квалифицируем это как государственный переворот? Если же Горбачев не в больнице, а в Форосе, то что это за болезнь? И не имеет ли тут места замысловатая комбинация по свертыванию демократических процессов руками горбачевской команды? Ушлые западники угадывали какой-то подвох в истории с ГКЧП.

В министерстве мне радостно сообщили, что российское информационное агентство не блокировано, а работает в обычном режиме. Это тоже удивило.

Вместе с журналистами я поехал в Белый дом и там, лишь изредка отлучаясь, провел все трое суток, до полной, так сказать, виктории дела Ельцина — Горбачева. Трое суток игры на нервах. Трое суток Большой Игры.

Это потом вместе с другими, не посвященными в тайны дворцовых интриг, узнал я, что телефонной связи Горбачева никто не лишал. Он самоизолировался и, попивая чай на террасе, наблюдал за спектаклем, словно с режиссерского пульта. И что ГКЧП не спускало на места антиконституционные приказы, типа: «гнобить», «арестовывать». Из Москвы в 10 часов 50 минут 19 августа ушла только одна секретная шифротелеграмма № 215/ш первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов, обкомов партии. Ее направил секретариат ЦК КПСС:

«В связи введение чрезвычайного положения примите меры по участию коммунистов в содействии ГКЧП в практической деятельности руководствоваться Конституцией СССР».

Телеграмма вроде бы никчемная. После отмены 6-й статьи о руководящей роли КПСС содействовать ГКЧП в рамках Конституции значило не совать нос в государственные дела — можно только потрепаться на собраниях. Зато главная цель послания достигнута — засветить и подтвердить документально связь партии с путчистами.

Непонятливые секретари, привыкшие заглядывать в рот Москве, ждали дальнейших конкретных указаний, а их не было, хотя наступил уже вечер 20 августа, и парткомы начали теребить ЦК шифропосланиями такого рода:

«Обком не получил никакой информации о действиях ГКЧП для координации своей работы. У коммунистов вызывает много вопросов бездействие центральных органов КПСС.

Секретарь Челябинского обкома КПСС А. Литовченко, 20 августа, 18 часов 20 минут».

Они сами затягивали петлю на шее партии. Ее вожди, оставленные Горбачевым в Москве на хозяйстве, наверное мстительно усмехались: низы подняли мятеж против ЦК, пригрозили провести съезд в явочном порядке и вымести поганой метлой из начальственных кресел все руководство КПСС — так пусть они теперь похлебают касторового супа. А сами вожди надеялись, в случае чего, перекочевать в беспартийную администрацию Президента СССР, под крыло Горбачева.

Похоже, создание ГКЧП и планировалось как верхушечная акция, как попытка нагнать на общество страхи. Была, не исключаю, и задняя мысль у кремлевского режиссера: при благоприятном для него развитии событий придержать шаг Ельцина — слишком широко расшагался! И под шумок прикрыть несколько не управляемых общественных групп и ерипенистых изданий, кусавших кремлевскую власть (тех, кто покается, можно потом простить).

Борис Николаевич не хотел, чтобы на нем сплясали чечетку «другие резвачи». И обратился к население с призывом защитить Белый дом — началось сооружение баррикад. Потом своими указами он принял на себя командование вооруженными силами, расположенными на территории РСФСР, и отменил распоряжения Язова и Крючкова.

Кода мы спускались по каменной лестнице к танку, с которого Ельцин прочитал Обращение и другие документы, толпа сопровождения чуть не свалила меня с ног. Все стремились забраться на броню и запечатлеть себя рядом с президентом. Я до изжоги налазился по танкам за три года службы в армии, да и позу не люблю. На снимках видел потом, как стою, наклонившись, под основание орудийного ствола, будто пытаюсь не дать тяжелой машине тронуться с места. А Борис Николаевич, попозировав, спустился при помощи Коржакова с башни и отправился в кабинет пить кофе.

 

8

Ельцину понравилась роль Вождя Сопротивления — он быстро вжился в нее (и потом красочно описал вместе с Валентином Юмашевым в одной из своей книг). Хотя работу с военными Кантемировской и Таманской дивизий, да и переговоры с кремлевскими чиновниками вели, в основном народные депутаты и Александр Руцкой. К президенту устремились искатели больших должностей с небескорыстными побасенками: одним, якобы, приказали сбить самолет, на котором Вождь Сопротивления возвращался накануне из Алма-Аты, однако приказ проигнорировали, других просили арестовать Ельцина, но они в ущерб своей карьеры отказались, третьих заставляли обстрелять машину Бориса Николаевича из кустов около Архангельского, но они тоже плюнули на союзное начальство. В будущем Ельцин должен бы это учесть. И никто не мог подтвердить свои слова какими-либо письменными распоряжениями сверху: «Ну, это все делается на доверии, чтобы не оставлять следов на бумаге».

По Белому дому распространяли длинные (и разные) расстрельные списки, в которых не было разве что банщиков из Сандунов. Тут же, взвинчивая людей, бродили жуткие слухи: вот-вот на крышу сядут вертолеты с десантниками, вот-вот начнется газовая атака. На первом этаже навалили кучи противогазов. Я приглядел новенький белый, четвертого размера, сунул его в портфель и занес президенту. Сели за маленький столик, нам принесли по чашке кофе и по рюмке коньяка. Я стал вытаскивать противогаз.

— Что это? — заинтересовался Ельцин.

— Нас будут травить газом, — сказал я. — Вот принес вам для защиты.

Он взял противогаз и брезгливо швырнул его подальше, к стене. Пробурчал:

— И вы туда же.

В Белом доме меня усадили за подготовку проектов указов президента по СМИ — сочинил целый пакет: что-то переподчинить или заново учредить, кого-то освободить, а кого-то назначить. Правда, Сергей Шахрай кромсал их безжалостной рукой юриста от Бога. С министерской печатью в кармане успел съездить в редакцию Егора Яковлева (никто меня не тормозил, не задерживал), чтобы обсудить с журналистами условия создания «Общей газеты» и тут же ее зарегистрировать на основании закона о печати. Потом свободно мотался по типографиям — искал, где безопаснее печатать новое издание. Скандалил по телефону со сверхретивыми региональными баронами от власти, прикрывшими независимые газеты.

А вечером 20 августа все стали бегать по коридорам, причитая: «Ночью будет штурм!». На улице шел проливной дождь, люди стоически держались на баррикадах — мужчины, женщины, подростки. Премьер Иван Силаев сам втихомолку покинул здание правительства и распустил по домам весь свой аппарат. Шестой этаж погрузился в зловещую тишину. А новость о предстоящем штурме пошла гулять по Москве.

В штабе гэкачепистов у нас были влиятельные и надежные информаторы. Они сообщали: Игра выходит из-под контроля Михаила Сергеевича. Некоторые путчисты, особенно с погонами на плечах, вошли в раж, и у них зазуделось желание по-настоящему разобраться с дерьмократами, замочить их всех разом. Они требуют от Янаева «добро» на атаку Белого дома. Захворавшей медвежьей болезнью Янаев переводит стрелки на председателя КГБ СССР Крючкова. Тот, якобы, в раздумье.

Я спустился в кабинет Госсекретаря РСФСР Геннадия Бурбулиса. Он только что вернулся от Ельцина и по его поручению стал звонить Крючкову. Подмигнув, перевел аппарат на громкую связь. Никогда я не видел таким Генку-философа. Он крыл матом тогдашнего начальника Владимира Путина и обещал, что если Крючков решится на штурм, то Бурбулис самолично натянет его уши на его же поганую жопу.

Крючков, не заводясь, отбрехивался устало и заверял, что все это провокационные слухи, никакого штурма не будет. И я подумал, что если бы он начался, Бурбулис не смог бы выполнить свое обещание. Скорее, наши с ним уши пришлось бы искать по углам этажа. Голос председателя КГБ выдавал в нем сломленного человека. Решимостью якобинца там даже не пахло.

Те, кто активнее всех толкал людей к сопротивлению, потянулись со своими манатками в подвалы Белого дома! Туда охрана утащила и Ельцина — перед лицом возможной реальной опасности он из глыбы Вождя Сопротивления мгновенно сдулся до размерчиков ручной клади ФСО. Как вспоминал Коржаков, там их ждал накрытый стол, там же были Юрий Лужков с женой Еленой, Гавриил Попов и еще некоторые вдохновители сопротивления. Ели бутерброды, «запивая их… водкой с коньяком». Очень долго ждали сверху вестей о победе, почти до утра. Гавриила Попова, по словам Коржакова, пришлось выносить под белые ручки двум здоровенным охранникам, о других участниках застолья он умолчал.

Это метода всех интендантов от политики: взбудоражить народ, заставить его лезть под пули, мокнуть под проливным дождем и мерзнуть на баррикадах, а самим в это время сидеть в теплом укрытии, «запивая бутерброды водкой с коньяком». А выстоял народ, победил, и они выползают из убежищ, как стая жадных клопов из щелей — отталкивают локтями победителей в сторону и начинают распоряжаться их собственностью, а часто и жизнью.

В распахнутом настежь кабинете премьера Силаева надрывались телефоны. Я зашел, включил свет — видны были следы поспешного ухода хозяина этого рабочего места. Снял трубку одного телефона — звонили с завода «ЗИЛ».

— Что у вас происходит? — раздался сердитый голос. — Никто не может дозвониться до руководства.

— Идет совещание, — использовал я ложь во имя спасения авторитета российской власти. — Меня вот определили за координатора.

Где им дозвониться?! По руководящим кабинетам гулял ветер (кабинет Ельцина Коржаков предусмотрительно запер на ключ), только у Бурбулиса толкались люди — журналисты, депутаты. Они даже просили у него шахматную доску, чтобы сгонять партию — две назло гэкачепистам. Но Бурбулис, не очень-то поверивший Крючкову, приглушил в кабинете свет и предложил им спускаться вниз, на цокольный этаж — желающим там раздавали пистолеты. Только представить, как люди с пукалками выходят против мощных стволов и бронежилетов «Альфы»!

На «ЗИЛе», оказывается, собрали большую группу рабочих — готовы двумя автобусами отправить ее на баррикады хоть сейчас. Какая будет команда из Белого дома? А что должен был ответить член правительства, не обронивший в панике совесть! Если бы штурм состоялся, эти люди могли погибнуть в ночной бойне, а если без штурма — зачем им зря мерзнуть под дождем? И я сказал, что отряды рабочих здесь до утра не нужны, а утром ситуация покажет.

Звонили с завода «Серп и молот» — тот же вопрос и тот же ответ. Интересовались обстановкой шахтеры из Подмосковья, ельцинский Свердловск не давал покоя: где все, чем надо помочь?

Так я сидел с перерывами, как диспетчер, до момента, когда рассвело, и за окнами силаевского кабинета экономные американцы потушили свет на постройках своего посольства. Телефоны стихли, штурм не состоялся. История с ГКЧП — закончилась.

А ближе к завтраку позвонил домой и услышал: не зная, чем помочь отцу в опасной ситуации (по Москве тоже шли слухи о штурме), оба моих сына — Максим и Константин отправились поздно вечером к Белому дому и провели ночь на баррикадах. Моя жена не сумела их остановить. И не сомкнула глаз. А я-то думал, что вся моя семья спит без задних ног и не беспокоился за нее.

Позднее Руслан Хасбулатов походя бросал в мой огород обвинения, будто я травил Ивана Степановича Силаева за его дезертирский поступок. Не было этого. Даже наоборот. Когда 21 августа в кабинете Ельцина обсуждали, кого вместе с Руцким послать в Форос за Горбачевым, Борис Николаевич многозначительно посмотрел на меня. И ждал согласного кивка моей головы. Но что-то противилось во мне этой поездке — или психологическая усталость, или обычная лень.

— Горбачев с Силаевым одной крови, — сказал я вместо ответа и предложил, — Пусть наш премьер поедет и этим немного отмажется.

— Да, одной, — нейтрально подтвердил президент. — Поедет Иван Степанович.

Сразу же после путча Горбачев назначил Силаева руководителем комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР (одновременно он остался председателем Совмина РСФСР). В качестве заместителей Михаил Сергеевич подпер его тоже своими людьми — Аркадием Вольским и Юрием Лужковым. И тут, как говорится, Остапа понесло. Собственность упраздненных после августовских событий ведомств и министерств стали распихивать по коммерческим структурам. Я, например, еле успел спасти от растащиловки имущество министерства печати СССР.

А вместо решения насущных проблем и эффективных действий за сохранение остатков Союза Силаев втягивал нас в организацию каких-то суррогатов экономических образований. Сам занимался Делом активно, затем направил в Алма-Ату своего посланника, и тот от имени России подписал документы о создании межгосударственного экономического сообщества. Можно было только аплодировать этому, если бы документы предусматривали механизмы сохранения прежних экономических связей и развития их.

Но никаких обязательств перед Россией республики на себя не брали, даже оставляли за собой право вводить ограничения на вывоз продуктов питания для РСФСР. А вот Россия должна была обеспечивать всех энергоресурсами — нефтью, прежде всего. И по каким ценам? Нет, не по мировым, а по тем, за которые проголосовало бы большинство из девяти республик. Собрались бы, скажем, Украина, Таджикистан, Киргизия, Белоруссия, Узбекистан и решили, что быть цене российской нефти за баррель — 5 долларов. И мы обязаны были приставить руку к козырьку. Такая незатейливая попытка просунуть к нашим недрам кого-то через форточку.

Вот тут я не выдержал. На заседании правительства мы дезавуировали подпись силаевского посланника. И я предложил отправить Ивана Степановича в отставку с поста предсовмина России — пусть он сосредоточится на работе в привычной для себя горбачевской команде. Министры меня поддержали. Выступая на заседании правительства, я, естественно, припомнил и дезертирство премьера, и кое-что еще. По совокупности.

Какая же это травля! Это рабочий момент нормальной политической жизни, когда начальника не прилизывают подхалимажем, а требуют от него выполнения служебного долга. Со временем российская власть отвыкла от деловых отношений и сейчас на подобный шаг министра приученный к раболепию подчиненных даже захудалый премьер отреагировал бы вызовом санитаров из «Кащенко».

 

9

Как и следовало ожидать, среди первых крупных решений Ельцина после путча была политическая казнь КПСС. Партия скомпрометировала себя связью с разгромленными мятежниками и находилась в полуобморочном состоянии. Теперь ее можно было брать голыми руками. Будут знать коммунисты, как восставать против своих вождей и учить их любви к Родине. Родина для вождей — это то, что оттягивает карман. Все остальное — плебейский патриотизм.

Действо решили провести публично. С этой целью 23 августа Михаил Сергеевич приехал даже в Белый дом на заседание Верховного совета РСФСР. Я сидел в первом ряду напротив трибуны, когда Борис Николаевич зачитал указ о приостановке деятельности партии (в ноябре он запретит ее окончательно). Он поднял над трибуной ручку, чтобы подписать этот указ. Надолго и картинно задержал ее в воздухе, поглядывая на Горбачева. Тот встал с места, изобразил порыв протеста и притворно сказал:

— Не надо, Борис Николаевич.

— Надо! — громко произнес Ельцин. Нож гильотины упал. Борис Николаевич повел Михаила Сергеевича к себе в кабинет.

Тут же Горбачев отказался от поста генсека ЦК КПСС, призвал ЦК объявить о самороспуске, а всем коммунистам посоветовал разбежаться и создавать новые партии. Удивленная таким крутым поворотом, телекомпания Би-би-си спросила Михаила Сергеевича: как же так, еще вчера он обещал реформировать партию, а сегодня принял участие в ее разгроме.

— Я еще не имел информации о том, какую позицию заняли руководство партии и партийные комитеты, — ответил Михаил Сергеевич. — Потом в мое распоряжение поступила информация.

Лукавил экс-генсек. Он лучше других знал настроения в партийных низах, готовые перейти критическую массу. И, как я уже говорил, боялся этого до смерти. А позицию руководства, подтвержденную документально, преподнесла на блюдечке спецоперация с ГКЧП.

Через несколько дней я дал интервью одной из российских газет. И в нем изложил свой взгляд на августовский путч. Сказал по простоте душевной, что это сценарий Михаила Сергеевича, который хотел использовать ГКЧП для достижения определенных политических целей. Часть из них упомянута в этой главе.

Вдень выхода интервью у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Металлический голос операторши спецкоммутатора предупредил:

— С вами будет говорить президент Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев.

Сначала тишина, щелчок в трубке, потом:

— Михаил, это Горбачев. Я прочитал твое интервью, это не так, — ни привычное «здравствуй!», ни «привет!» — это не так, — повторил Михаил Сергеевич, — Верь мне!

И положил трубку. В его голосе было столько тревоги, перемешанной с испугом, что стало даже не по себе. И это, похожее на мольбу: «Верь мне!», обращенное к человеку, который не стоил по политическому весу и ногтя авторитета Президента СССР, тоже о многом сказало. Тогда раны общества от ГКЧП еще кровоточили, и Михаил Сергеевич опасался любой правды. Она могла опрокинуть его. А я взял и приоткрыл сдуру уголок этой правды. И не поверил его признанию, поскольку верил документам и всему увиденному своими глазами.

Вспоминая эту историю, я и не думал придавать ей значение реквиема по КПСС. Не в эмоциях дело. Любая партия, сколоченная по вождистскому, фюрерскому принципу — будь то КПСС, «Яблоко» или «Единая Россия» — обречена на саморазрушение, на бесславную смерть. Вне зависимости от идеологии.

Беда, когда такая партия приходит к власти, господствует монопольно долгое время — она и общество корежит по своему принципу, создавая тоталитарное государство. Это КПСС с ее лидерами — пыталась не выпускать нашу страну последние десятилетия из клетки большевистского догматизма и спровоцировала агрессию центробежных сил.

Дело в другом. Когда низы партии покорно плелись за своими вождями, Горбачева сотоварищи это удовлетворяло. Но как только многомиллионная армия рядовых коммунистов заартачилась, и возникла угроза осуществлению планов «Бнай Брита», тогда и был вынесен партии приговор. Вот так получается, сколько бы ни говорил экс-генсек, что «это не так!». И не осталось организованной силы, способной остановить крушение государства.

А Ельцин? Борис Николаевич сполна удовлетворил чувство мести за унижение от партии на пленумах ЦК и Москвы. Это чувство свербило все годы. Он успел подзабыть, как сам был красной партийной гусеницей, у него отрасли крылья для самостоятельного полета, а чувство обиды не проходило. Теперь он в полном расчете со всей стаей партийных функционеров и Горбачева выдернул из этой стаи. Михаил Сергеевич остался один-одинешенек: без партии, без поддержки народа и по сути без страны. Он стал приживальщиком в России, где уже был свой хозяин — крутой и сумасбродный.

Ельцин сразу же перебрался в Кремль (мечта всей его жизни), и они с Михаилом Сергеевичем появлялись на публике подчеркнуто вместе, как Шерочка с Машерочкой. Вместе решали вопросы, даже те, что являлись прерогативой Президента СССР. Причем мнение Бориса Николаевича было часто решающим.

Позвонил он мне как-то и сказал:

— Я звоню от Михаила Сергеевича. Мы с ним решаем кадровые вопросы. Кого вы хотите поставить вместо себя председателем телекомпании «Останкино»?

В дни путча он издал указ о снятии с этого поста Леонида Кравченко, а временно назначил туда меня. Но острота момента прошла, и совмещение двух должностей — министра и председателя — выглядело противоестественно.

— Рекомендую Егора Яковлева, — сказал я. — Мы с вами уже говорили на эту тему.

— А Михаил Сергеевич настаивает на Эдуарде Сагалаеве, — ответил Ельцин. Достойная кандидатура, профессионал, — согласился я — Хороший был бы тандем: Яковлев и Сагалаев. Но это не нам с вами решать, а президенту СССР.

— Почему не нам? Я поддерживаю ваш выбор, — сказал Ельцин и положил трубку.

Через пару дней вышел указ Президента Советского Союза о назначении Егора Яковлева председателем телекомпании «Останкино». Последнее слово осталось за Ельциным. Горбачев поговорил с Яковлевым о Сагалаеве, и тот сделал его своим первым замом.

Вспомню в этой связи один побочный эпизод. Через несколько месяцев пришел ко мне Яковлев.

— Старичок, — сказал он. Егор всегда так обращался, когда хотел добиться своего. — Я не могу больше работать с Эдиком. Он тянет одеяло на себя и мешает. Разреши мне его уволить.

— Печально все это, — ответил я Егору. — Два хороших человека, а ужиться не можете. Поговори с ним еще раз. И здесь не нужно мое разрешение. Ты Эдика назначал, только ты вправе его уволить. Но лучше все-таки, когда вы вместе.

Яковлев ушел. А потом мне рассказали, как он позвал к себе Сагалаева и с печалью в голосе произнес:

— Старичок! Ты знаешь, как я тебя уважаю и готов работать с тобой. Но Полторанин категорически против тебя и требует увольнения. Сделать я ничего не могу. Придется тебе уйти.

Сагалаев не стал выяснять отношений — ушел. В отместку его люди сказали Хасбулатову, что я запретил журналистам «Останкино» выпускать его в эфир. Чего, естественно, не могло быть даже по техническим причинам. А я гадал, с чего вдруг Руслан Имранович надулся на меня. О, сколько копошилось таких мелких интриг в подвалах политики! И занимались-то ими подчас достойные люди. Они свои поступки интригами, по-моему, не считали. В такой среде выросли.

А Михаил Сергеевич с Борисом Николаевичем ставили между тем последние точки в демонтаже Советской державы — сначала упразднили правительство страны, очистили Верховный Совет СССР от несогласных депутатов, а в него по списку Бурбулиса кооптировали русофобов со стороны. Затем с помощью созданного ими Госсовета подорвали мощным зарядом несущую конструкцию всей социально-экономической системы Советского Союза так называемую «девятку». «Девятка» — это детище главы правительства СССР Алексея Косыгина, созданное им в процессе реформы 1965 года. После известного «обрезания» Хрущевым советской армии в 61-м мы начали отставать от США в обороноспособности по многим параметрам. Американцы собрали все силы в единый кулак, а наши военные разработки были разбросаны по предприятиям множества ведомств. Что снижало результаты.

И Косыгин тоже сгруппировал силы под один знаменатель. Было создано Министерство общего машиностроения — в нем сосредоточились работы по ракетно-космической технике. В увязке с ним действовали министерства оборонной промышленности, авиационной промышленности, радиопромышленности, электронной промышленности, электротехнической промышленности и приборостроения, судостроительной промышленности, химической промышленности и среднего машиностроения. Они и составили «девятку» военно-промышленного комплекса.

Страна достигла паритета с США и кое в чем опередила их. К тому же, с годами, предприятия «оборонки» стали локомотивом экономики Советского Союза — там сосредоточились лучшие научно-технические разработки и кадры. До <90>% всех НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ) производилось в сфере ВПК. Там же выпускалась качественная гражданская продукция: телевизоры, холодильники, пылесосы, электроплиты и проч.

Хорошо это или плохо, когда даже товары ширпотреба выходили из цехов ВПК — дело другое. Но так было: на «девятку» опирались и оборона страны и весь технический прогресс. Одномоментная ликвидация «девятки» означала полное уничтожение высокотехнологичной экономики.

Но именно это и сделал Госсовет 14 ноября 91-го по команде Михаила Сергеевича и Бориса Николаевича он упразднил все перечисленные мной министерства, кроме Минсредмаша. Предприятиям «девятки», ее конструкторским бюро, институтам перекрыли финансирование еще раньше — их попросту бросили на произвол судьбы. А там работала четвертая часть населения страны.

И что в итоге? Ценное оборудование с заводов стали выламывать и сдавать в металлолом, а миллионы классных конструкторов, инженеров, технологов подались в челночники. Несколько тысяч специалистов вынудили уехать за рубеж.

Среди них должен был оказаться и директор Института физико-технических проблем металлургии и машиностроения в Новосибирске Лев Николаевич Максимов. Он выдающийся изобретатель — автор проекта подземных атомных электростанций с использованием тория вместо урана. Нефтегазовые месторождения истощаются, залежи урана остались в Узбекистане и Казахстане, а тория в России очень много. Но главное — ториевые реакторы надежны и безопасны: в случае любого теракта, любой аварии исключают радиоактивное излучение и не образуют плутония в процессе использования. А значит, снимают проблему утилизации отработанного ядерного топлива. Немного урана, причем высокообогащенного оружейного нужно только в качестве запального элемента в ториевых реакторах.

Максимов начал стучаться в двери московских инстанций, когда эпидемия ликвидаций катилась по всей стране. Никому до него не было дела. Зато однажды к нему пришли эмиссары «Бнай Брита» (представились «уполномоченными от особо влиятельных сил») и предложили уехать в одну из стран на выбор — Америку, Израиль или Канаду. Там очень заинтересованы в его изобретении: он может спокойно продолжать работу, а на России пусть ставит крест. Максимов отказался («никакими деньгами меня не купишь») и даже написал заявление в КГБ. Ноль внимания. Но после этого на него дважды нападали и дважды избивали до полусмерти: один раз приговаривая: «Уезжай из России. Не запалишь ты здесь свои реакторы — урана не найдешь», а другой — уже молча ударили кастетом по голове.

— Я сейчас имею основание говорить, — сделал заключение Лев Николаевич, — что многие уехали за рубеж не по доброй воле.

Институт Максимова был ликвидирован, а все материалы по прорывным изобретениям, подготовленные к патентованию за рубежом, — похищены. И фраза палачей: «Урана не найдешь» наполнилась смыслом, когда он узнал о договоренностях Ельцина с Клинтоном. По этой договоренности в феврале 93-го Черномырдин подписал документ о продаже США за копейки всех запасов российского высокообогащенного оружейного урана, извлеченного из ядерных боеголовок. Такого урана страна со времен Сталина накопила 500 тонн (а США, начиная с 1945 года, произвели 550 тонн). Ничего у нас теперь не осталось: нечем ракеты оснастить, нечем Максимову запалить ториевые реакторы.

Не нужны будут новым хозяевам недвижимости под названием Природные Богатства России ни ядерное оружие у нас, ни высокие технологии, ни изобретатели экстра-класса. Им нужен сырьевой придаток по типу нищих полуграмотных африканских стран. И Ельцин с Горбачевым спешили довести нашу страну до этой кондиции. В начале своих заметок я часто противопоставлял двух этих политиков. Потом все больше начал смещать их в один ряд. Это не прихоть автора. Это отражение реального психологического сдвига, когда оба лидера дрейфовали навстречу друг другу и сблизились окончательно.

Конечно, они очень разные люди. Михаил Сергеевич широко образованный человек, не чужой в интеллигентской среде, способный доказать свою правоту в острых дискуссиях. Этим он импонировал многим, это же помогло ему подняться наверх. От него ждали ювелирной работы в политике.

Бориса Николаевича к энциклопедистам не относили, а комиссарской манерой руководства он прославился еще в Свердловске. За это его вытащили в Москву, чтобы прищучить столичную мафию. Рабочий люд уважает крепкую руку, и Ельцин стал для народа на какое-то время своим.

Он не обременял себя мыслями, как переустроить мир. Он просто очень хотел Большой Власти, причем не ее ответственности, а вызывающих зависть обывателя атрибутов — огороженных охраной водоемов для спецрыбалки, охотничьих угодий, резиденций. Но Ельцин пока умело прятал это желание за словами о благополучии страны и призывами к борьбе с привилегиями других. И все активнее поддакивал Горбачеву в его спорах с «консерваторами».

Начинал генсек реформы, как я уже говорил, с хитрого накопления сил, а продолжал не совсем понимая, куда его тащит чужая воля. Ему желалось и социализма с человеческим лицом и западного капитализма. Иногда был он не прочь натянуть на Советский Союз европейский костюм, а иногда — милицейский мундир. В одно ухо ему дули гегемонисты, в другое — их супротивники, и Михаил Сергеевич качался как пьяный, из стороны в сторону. Он не был генератором идей — с комсомольских времен привык исполнять чью-то волю. А тут иногда самому приходилось решать, куда кантовать глыбы проблем. Куда именно — это всегда зависит от тех, кто командует ситуацией. И Ельцин не был генератором идей. Это их сближало. Несмотря на то, что кредо Горбачева: «за власть не цепляйся!», а кредо Ельцина было: «Лишь бы власть в руках, да семья в собольках!» Сблизило их и другое. Они продвигались в политике, надувая свои паруса случайными порывами попутных ситуаций. И не имели перед собой Большой Благородной Цели, ради которой приходят к власти. Эта Цель открывается человеку, когда он любит свой народ, сострадает ему.

А они народ не любили.

Михаил Сергеевич нагородил своей политикой такой непроходимый лес проблем, что в конце концов сам заблудился в этой политике. Ему хотелось достойно, без серьезных потерь выкарабкаться из дебрей. Черт с ней с властью — она уже уплывала из-под ног. Черт с ней, со страной. Она уже представляла из себя выжженное пространство. Так сказать, прошла предликвидационную подготовку. Надо только держаться везунчика Ельцина, не отталкивая от себя, а по-умному использовать его страстное желание окопаться единолично в Кремле. Пусть распускает там по-павлиньему хвост, управляя всего-то Российским протекторатом.

С разных сторон, но одновременно они подошли к Беловежскому перекрестку.

У меня на лестничной площадке была пожилая соседка, которая, заметив непорядок в подъезде, всплескивала руками: «Ох, тошно мне!» Так вот и мне тошно, когда я слышу притворные всхлипы одного: «Тайком от меня спрятались в Пуще и ломали Союз, как дрова» и гусарскую похвальбу другого: «Мы рисковали — нас могли арестовать. Но мы делали верное дело».

Ну какой там риск? Все было безопасно, как на любой царской охоте. В Беловежской пуще много утепленных вышек (сам видел!) с раздвижными окошками для стрельбы по кабанам и оленям. И ельцинскую поездку туда в тайне никто не держал. Бориса Николаевича проводил в дальний путь из своего кабинета лично Михаил Сергеевич.

На сей счет много свидетельств. Приведу только одно из них — свидетельство человека, незамеченного в антипатиях к Ельцину с Горбачевым. Это Иван Степанович Силаев. Его признания корреспонденту газеты «Коммерсантъ» дорогого стоят.

Ельцин должен был принять Силаева в Кремле 6 декабря 91-го (а 7-го состоялась встреча в Беловежской пуще). Но позвонил Коржаков и предупредил, что Борис Николаевич просил подождать — он пошел к Михаилу Сергеевичу.

— Я жду час-два. Звоню снова. Оказалось, еще не пришел, — поведал Силаев. — Принял он меня только в 18 часов и сказал примерно такие слова: «Долго сидели с Горбачевым, советовались. Сейчас я еду в Белоруссию. Это обычный политический визит. Хотим пригласить туда Кравчука, чтобы уговорить его отказаться от идеи выхода из состава СССР».

Насчет «уговорить» это, конечно, привычный ельцинский туман, обычная «деза». Уговаривать Кравчука в Белоруссии? Для этого были Киев, Москва. Байка для легковерных! И второй очень важный момент — зачем для обычного мужского разговора «у костра» Ельцин взял с собой в Беловежскую пущу спецкоманду: Геннадия Бурбулиса, Егора Гайдара, юриста по особо важным поручениям Сергея Шахрая и министра иностранных дел России Андрея Козырева. Понятно, что не для освежевывания трофеев. Команда ехала проводить операцию, обговоренную в Кремле.

Еще одно свидетельство — того самого Леонида Кравчука. Корреспонденту издания «Время новостей» он рассказал, как они (Ельцин, Шушкевич, Кравчук) подписывали документ о прекращении существования Советского Союза и как Борис Николаевич через своего министра — переводчика Козырева бросился докладывать об этом событии Президенту США Бушу-старшему. А потом…

— Шушкевич дозвонился Горбачеву, — рассказал далее Кравчук. — Тот обиделся, что мы проинформировали Буша первым.

Видите, как все было обыденно и спокойно. Михаил Сергеевич не затопал ногами, не поднял «в ружье» войсковые подразделения, не зарычал от ярости. А только тихо «обиделся» и почему?

Он, видимо, сидел у себя в кабинете, как на иголках. Ждал сообщений от везунчика Ельцина, чтобы первым отрапортовать Бушу-старшему о глобальном свершении. Как я предполагаю, Михаил Сергеевич, даже текст набросал примерно такой:

«Сэр! Имею честь донести и Вам, и всему влиятельному руководству „Бнай Брита“, что первая фаза спецоперации под кодовым названием „Триндец Советскому Союзу!“ успешно завершена.

В довесок к Нобелевской премии прошу занести мощность тротилового эквивалента моей власти в Книгу рекордов Гиннеса.

Передаю дежурство, как и договаривались, нашему парню Борису Ельцину.

Вторую фазу спецоперации под кодовым названием „Триндец России!“ будет выполнять он и те, кого Борис назначит после себя. Если, конечно, народ к тому времени не пробудится и не даст всей нашей шобле крепкого пендаля».

Какой политический капитал дополнительно можно было срубить за океаном этим рапортом! Но Ельцин подсуетился и высунулся с донесением первым. Будто он один заваривал кашу.

Михаил Сергеевич не раз говорил: «Всей правды я вам не скажу никогда!» Ну, еще бы! Зачем идти на самоубийство, когда жизнь так прекрасна. Это страну можно раздеть донага. А себя нужно беречь — самому надо всегда оставаться в смокинге. Для встреч в верхах. Для презентаций. Для получения зарубежных премий.

Да и что он дразнит правдой-утайкой, будто шмотками под прилавком. Она наверху и очевидна. Правда в том, что очень медленно и трудно формируются государства. Через войны, через порванные жилы целых поколений. Но при безответственности выскочек от власти и деградации нации даже мощные сверхдержавы мгновенно сметаются с исторической сцены.

И в завершение разговора о последних днях нашей страны — показательная история с банкиром Георгием Гавриловичем Матюхиным.

Этот сибиряк, родом с Алтая, служил раньше в политической разведке и был резидентом в Уругвае. Но там мидовская шпана его засветила — он превратился в отработанный материал. Вернулся на родину, стал доктором экономических наук и ведущим сотрудником Института США и Канады Академии наук СССР.

Людей на финансовые потоки бнайбритские эмиссары отбирали для России поштучно, своих. А тут недоглядели, и Матюхин стал с подачи Хасбулатова председателем Центрального Банка РСФСР. Председателем правления Госбанка СССР был в то время видный член ЦК КПСС Виктор Геращенко (как показывают архивные документы, перекачку средств за рубеж ЦК осуществлял с помощью Госбанка). Сразу после Беловежского соглашения Матюхин стал принимать дела у него и других банкиров.

— Когда мы начали в декабре 91-го работать с Внешэкономбанком, — рассказал Георгий Гаврилович, — то обнаружили пропажу 12 миллиардов долларов валютного резерва и 300 тонн золота.

О поисках украденного Матюхин упоминал в корпоративном сборнике воспоминаний банкиров — ездил в Базель, подключал к работе зарубежных коллег. Постепенно перед ним открылась такая картина: в октябре — декабре 91-го на круизных теплоходах сначала по Волге, затем по Черному морю деньги и золото покинули пределы страны. И это в то время, когда сама страна сидела на бобах.

Информация о рытье Матюхина в «грязном белье» дошла до Ельцина и кое-кого из экономического блока правительства. И это, как считает Георгий Гаврилович, стало одной из причин его быстрого освобождения от работы.

Уколотый Геращенко отреагировал на утверждение Матюхина негативно: по его мнению, они требовали разъяснений. Но Георгий Гаврилович публичных разъяснений давать не стал. А при их приватной беседе я не присутствовал. Зато был свидетелем спешного снятия с работы Матюхина. В июне 92-го Ельцин собрал в Ново-Огарево Руслана Хасбулатова с заместителями и нас — вице-премьеров правительства России. Речь шла о Центральном банке. По закону его председателей мог снимать и назначать Президиум Верховного совета, и потому почти весь состав его сидел за длинным столом резиденции. Егор Гайдар сказал, что нужно убрать Матюхина, а на его место он предложил «профессионала» Виктора Геращенко.

Борис Николаевич посмотрел вопросительно на Хасбулатова («Вы не против?»), тот не стал отстаивать Георгия Гавриловича. Другие члены Президиума тоже не возразили.

— Тогда решено, — твердо сказал Ельцин. — Матюхина снимаем, Геращенко назначаем.

И поручил мне тут же связаться с ИТАР — ТАССом, чтобы агентство распространило эту информацию в сверхсрочном порядке. Зачем такая спешка? «Надо», — ответил Ельцин. Сказал так, будто кто-то стоял за Ново-Огаревским забором и с нетерпением ждал информации.

«Профессионал» Геращенко благополучно довел Россию до «черного вторника» 11 декабря 94-го — обвального падения курса рубля на биржевых торгах. И ушел. Многие тогда поживились на этом.

Матюхин предположил, что украденными в 91-м средствами новая финансовая мафия откупалась от старой. Вполне возможно.

Только мне ближе иное мнение. Это был — первый? очередной? но далеко не последний — транш из России в жадные закрома «Бнай Брита».