1
Двор гауптвахты.
Вдоль шеренги гауптвахты прохаживается старший лейтенант Домброва.
— Те, кому сегодня освобождаться — шаг вперёд!
Выходят человек десять.
— Многовато, — говорит Домброва. — Ты, ты и ты — отпускаю. Через десять минут подойдёте к моему кабинету. Остальных бандитов попридержу, а то работать будет некому. Шаг назад!
Вышедшие становятся назад, в строй, в том числе и Косов, у которого лицо так и сияет от счастья, ведь ему-то как раз и досталось одно из этих трёх «ты»!
Между тем, Мордатый, который тоже давеча выходил из строя, освобождения не получил, хотя и претендовал на него. Еле сдерживая гнев, он говорит:
— Товарищ старший лейтенант! А почему вы МЕНЯ не освобождаете?! Мои трое суток уже истекли! Вы не имеете права!.. Вы обязаны отпустить меня!
Домброва улыбаясь одними губами, тихо отвечает:
— Любезный, вы плохо знаете Устав.
— А вы хорошо его знаете, — злобно ревёт Мордатый, — что держите меня здесь незаконно?
Все губари застыли от напряжения. Некоторые чуть заметно улыбаются. Последнему дундуку понятно: так разговаривать с Домбровою никто из арестованных не должен. И этот Мордатый — тоже. Не понимать таких простых вещей может только полный идиот.
Домброва улыбается одними губами, глядит прямо в глаза Мордатому и, смакуя каждое слово, произносит следующий шедевр гауптвахтовского красноречия:
— Ты, пьянь. Знаешь ли ты, что для задержанных в нетрезвом состоянии срок наказания исчисляется не с момента ареста, а с момента ПОЛНОГО ПРОТРЕЗВЛЕНИЯ? Восемьдесят второй пункт. Глава двенадцатая. Дисциплинарный Устав Вооружённых Сил Союза ССР! Поскольку ты до сих пор ещё не пришёл в чувство, то отсчёт твоих троих суток ещё даже и не начинался. Ясно?
2
Где-то в России.
Злотников оставляет на шоссе, неподалёку от железнодорожной насыпи угнанную машину. Ловко вскарабкивается вверх и вваливается со всеми своими вещами в дверь проползающего мимо товарного вагона. Едет дальше…
А весна уже разошлась вовсю. Солнышко пригревает, тает и тает снег. Всё это, а ещё и леса, и поля, и деревни, проносится мимо, остаётся где-то позади, сменяется новыми картинами русской природы.
Злотников наблюдает за всем этим из открытой двери товарного вагона. На нём простая штатская одежда. Вещмешок и ещё какое-то тряпьё, пригодное для спанья и для упаковки автомата. И он уже никакой не рядовой конвойных войск, а, пожалуй даже, и не очень-то и гражданин СССР. Он теперь пребывает в совсем новом качестве, в новой роли, и возврата назад ему уже никогда не будет.
И хоть он сейчас и мнит себя сверхчеловеком, а всё-таки страшно ему сейчас, страшно. И вовсе он не супер-супер, а всего лишь маленький, крохотный человечек.
3
Камера номер семь для арестованных солдат (матросов).
В камере содержится шестеро арестованных: Лисицын, Бурханов, Аркадьев, Кац, Артиллерист и Принцев.
В обычных своих позах сидят они на табуретках у стены и у стола. Настроение у всех тягостное, недоумённое.
На почётном месте, возле печки-голландки сидит Лисицын.
Бурханов говорит:
— Патриота из себя корчил, а мы и уши развесили…
— Мне лично всё было понятно с самого начала! — раздражённо перебивает его Кац. — Это вы все пошли у него на поводу.
— Да ты больше всех ему и подпевал! — с ненавистью кричит Аркадьев.
Кац смотрит на него с уничтожающим презрением и бросает как плевок в лицо:
— Я — выживал, как мог. Я очень люблю выживать! Это моё самое любимое занятие! Моё хобби. Зато ты — больше всех молчал! Так вот: заткнись и молчи!
Начинается шум, спор и в этой суматохе только один не участвует — это рядовой Лисицын. Медленным и пронзительным взором он обводит всех присутствующих, и в голове его явно рождается какая-то мысль; и в лице происходит что-то вроде просветления, может даже — озарения божья.
И он встаёт.
Присутствующие почему-то разом замолкают и вопросительно смотрят на него. Снизу вверх.
Лисицын, оглядывая всех сверху, ведёт такую речь:
— Ну вот что: хватит! Мы долго терпели над собой власть этого придурка. И моё терпение теперь лопнуло! Я наведу порядок в этой камере! В общей сложности я уже насидел сто пятьдесят семь суток на гауптвахте! Поняли все? И я, как ветеран… Вы у меня попляшете!.. И чтоб Уставы учили! И чтоб работали у меня по-настоящему!
Гробовая тишина. Лицо Принцева вытягивается от изумления, а челюсть отвисает от страха.
Кац тщательно оценивает новую обстановочку. «За» он или «против» — не поймёшь.
Остальные — странным образом молчат.
Сверкая очами, Лисицын продолжает:
— А порядки у меня теперь будут такие…
Его бесцеремонно прерывает Артиллерист:
— Глядите-ка: новый диктатор явился!
— Давайте мы ему набьём морду, ребята? — предлагает Аркадьев.
— Что там за разговорчики! — возмущается Лисицын.
— Штаны застегни! Ненормальный! — кричит Бурханов.
И в самом деле — у новоявленного лидера расстёгнута ширинка.
Застёгивая штаны Лисицын, говорит:
— Что за разговорчики?
— Да чего на него глядеть? Бить таких надо! — кричит Аркадьев и первым бросается на Лисицына.
Вслед за ним бросаются и почти все остальные. Кроме Каца. Начинается свалка. Лисицына бьют руками и ногами.
4
А в камере номер один сидит рядовой Полуботок.
Локти упёрты в колени. Ладони подпирают голову. Он о чём-то думает, думает, думает… И ничего-то он не знает о том, что сейчас происходит в камере номер семь.