Однако жизнь в недрах этой субмарины шла своим чередом: люди стояли на своих постах, и каждый делал своё дело; каждый был жёстко закреплён за каким-то куском или кусочком подводной лодки, отвечал за него и работал в одном ритме с этим неживым механизмом. И то, что получалось в итоге, было вроде бы и живым, и мыслящим.

Многие же на атомной подводной лодке «ДЕРЖАВА» ни на каких постах не стояли. А просто не знали, куда приткнуться. Прежде всего, это были люди из «постороннего» экипажа, командир которого лежал сейчас в своей каюте, забывшись тяжёлым сном после сильного приступа неожиданной головной боли. Его люди бродили, как слепые котята, туда-сюда по лодке и искали, где бы найти свободную коечку или в какой бы уголок кинуть бушлат, чтобы прилечь, чтобы отдохнуть, чтобы поспать… При такой избыточности людей любая бытовая мелочь превращалась в проблему. А уж тем более — отдых, который — не мелочь.

Вечерний чай на перенаселённой подлодке проходил тоже очень бестолково: не хватало мест в кают-компании для личного состава, не хватало посуды. Обычное поедание-попивание чая с булочками и сгущёнкой растягивалось аж на четыре смены! Старослужащих матросов, привыкших к очень строгой дисциплине на атомном подводном флоте, такой бардак на лодке удивлял: дескать, всякое мы видывали, но это — что-то особенное; молодых — такое начало их службы отталкивало и пугало. «Ну и порядочки же здесь! — думали салажата. — Что же, и дальше так же будет?»

Жара стояла тридцатиградусная, и вентиляторы работали на полную мощь: втягивали в себя прохладный атмосферный воздух, прогоняли его сквозь недра подлодки, а затем выбрасывали наружу. И несмотря на это — было и жарко, и душно, и пахло человеческими испарениями сильнее обычного… Свободным от службы, да и не только им, хотелось спать, спать и спать…

Свободным от службы, да и не только им…

* * *

Солёный ветер дул в лицо.

…Прощай, океан! Всё-таки что-то было во всём этом величественное — в этих утомительных походах, в этих многомесячных отрывах от дома, от семьи. Не может быть, чтобы это всё было зря! Ну ведь не может же быть!.. А возраст-то уже по атомно-подводным меркам — почтенный, почти предельный. Пусть теперь другие поплавают, кто помоложе. Ну а мне пора поучить молодых моряков, да и своими собственными детьми заняться. Успеваемость и поведение в школе, родительские собрания — ничего этого Игорь Степанович Рымницкий никогда не касался. В тетради к детям и то не заглядывал. Не до того было в короткие наезды. Дома хотелось отдохнуть, развлечься, и отношения с детьми носили характер мирного и самодовольного поглаживания по головке. Любые шалости — прощал. В их игры — не вникал. Радость от встречи с детьми была так непередаваемо велика, что всё казалось незначительным, из того, что этой радости мешало.

А потом на старшего из сыновей пошли жалобы из школы… А младший сын, как выяснилось, совершенно ничем не интересуется… А дочь — чужая в доме барышня…

Да, всем этим предстояло теперь основательно заняться… То он плавал по морям, по океанам, то разводился с женою, то потом снова сводился… А дети росли и росли, пока их папа с мамой экспериментировали на любовном театре военных действий. Теперь-то вроде бы помирились, а может быть, и нет — просто перемирие заключили. Или сделку. Но детей-то всё равно надо выводить в люди! Надо!

Начинать же перестраивать заново всё семейное здание в сорок три года — не поздно ли?..

С другой стороны — Северная Столица. Это же не глухая камчатская провинция! Эрмитаж, театры, архитектура с колоннами и статуями… Воспитательное значение их на подрастающее поколение — несомненно!..

Да! И ещё ж ведь, конечно, и контейнер! Вот это проблема так проблема! Где достать, как достать? Ведь надо будет грузить вещи и перевозить их на Большую Землю. А контейнеры-то постоянно подвергаются разграблению, и потом ничего и никому доказать невозможно — в нашей стране никто и ни за что ответственности не несёт! Особенно настоящие преступники, а не мелкие… Конечно, забот ещё предстоит немало!..

* * *

Вообще-то, эта кратковременная вылазка в море была для него полною неожиданностью; приказ о переводе в Северную Столицу уже был подписан, и по идее никакая сила уже не могла заставить Рымницкого выходить в море ни на какие торпедные стрельбы.

Но такая сила — нашлась!

С помощью грубого шантажа и угроз лишить его всего достигнутого в жизни он был водворён на этот корабль. На одной чаше весов лежали: разжалование, трибунал за невыполнение приказа и тюрьма; на другой — коротенькое пустяковое мероприятие и переезд в Северную Столицу для продолжения блистательной карьеры.

Конечно, приказ адмирала Алкфеева был преступным, и не Рымницкому, а как раз-таки ему надо было бояться трибунала и обвинения в прямой измене Родине. В ходе судебного разбирательства всплыли бы многочисленные факты, и остаток своей жизни продажный адмирал провёл бы за решёткой… Ну а если бы не всплыли? И ведь скорей бы всего не всплыли! Ведь всё уже давно куплено, и всё уже давно продано!

Да чёрт с ними со всеми! С ними связываться — себе дороже будет. Схожу в море в последний раз!..

А тут и ещё один резон — романтический: сорок три года для моряка-подводника — это уже старость самая настоящая. Потом-то уже, ежели и захочешь, то поплаваешь, конечно. Но только уже пассажиром на белом развесёлом теплоходе. По маршруту Сочи — Туапсе — Новороссийск. И — никаких тебе загранок, потому что подводники-атомщики — народ невыездной. Отплавал своё — и сиди теперь, не рыпайся на одной шестой части суши. И радуйся, что хорошо пристроился. И что квартира твоя не в диком Петропавловске-на-Камчатке, а в культурной Северной Столице.

Так что, почему бы и не поплавать в последний раз?