В носовом отсеке было много работы, и напрягаться приходилось много. В отсеке же втором работы не было никакой; и потому там прекратилось всякое движение, и людям было велено лежать на койках и без крайней надобности не шевелиться. Матросам объясняли: всякое лишнее шевеление приводит к дополнительному расходу воздуха, которого теперь мало и который теперь нужно растянуть, неизвестно на какое время — возможно, на очень долгое. Система же нормального снабжения воздухом была отныне кошмарно далеко — где-то за переборками, в затопленном водою царстве смерти, и пользоваться ею было теперь невозможно.
Вскрыли так называемые банки регенерации воздуха.
Запас прочности был ещё велик. Жить было ещё можно. Опасаясь выхода дисциплины из-под контроля, Рымницкий приказал старшему помощнику, капитану третьего ранга Колосову, выставить охрану возле входа в провизионную камеру, где хранилось несколько сот бутылок вина, входящего в ежедневный рацион подводников. Колосов же по приказу командира самолично занялся и раздачей продуктов личному составу. Людей-то надо было кормить…
Но с дисциплиною всё было пока что нормально. Так уж получилось, что блатняги с наклонностями к лидерству и истеричности оказались только в кормовой части корабля; здесь же, в носовой части, таковых не оказалось. Рядовые матросы по-детски доверились своим командирам, по-детски не понимали до конца ужаса своего положения и совсем уже не знали, от чего их уберегла решительность Берёзкина. По-детски крепко они и спали — за предыдущий день и эту сумбурную ночь все они очень сильно измотались. И им просто-напросто хотелось отдохнуть.
Взрослые дяди-офицеры позаботятся об этих мальчиках.
К тому же и мировое киноискусство с телевиденьем поднажали совместными усилиями на их подсознание: всё в этом мире — понарошку, всё — сплошное кино!..
* * *
Тяжко было на сердце у Рымницкого. Подводный корабль перед выходом в океан не прошёл целого ряда установленных законом процедур и проверок. И то не было подсчитано, и это не было освидетельствовано; голова шла кругом от того громадного количества нарушений, которое было допущено перед отплытием «ДЕРЖАВЫ». Все записи во всех журналах контроля делались формально; подмахнул, подписал, и — погнал дальше! Так бывало и раньше. И раньше делалось такое же. И ведь проносило же! Но не всегда делалось. А если и делалось, то не в таких масштабах, как сейчас. (Хотя иногда случалось, что и в таких же точно.) Нынешний же выход в море был сплошным воплем безобразия. И теперь, если останемся живы, суд — неизбежен. Это понимали все офицеры и мичманы. Матросы срочной службы — может быть, только они и не понимали.
С другой же стороны: нельзя было и не выйти! Давай, давай! Быстрей, быстрей! — вот на таком уровне всё и проходит. Любою ценой выдай то, что нужно! Если с нарушением чего-то — то и пусть! Лишь бы только итог был хороший, лишь бы отчётность была в ажуре. Ну а если нарушение боком выйдет, то отвечать будет лично нарушитель, а не та система, которая его на это подтолкнула!
И попробовал бы Рымницкий заявить о своём отказе вывести в море подводный корабль. И попробовал бы он задержать его до полного проведения всех необходимых проверок и процедур! Какой бы тогда шум поднялся: срыв учебного процесса, подрыв обороноспособности, неумение и нежелание своевременно выполнить учебно-боевую задачу!.. Тогда бы никакое заступничество в самых высших сферах не смогло бы спасти его от краха всей карьеры да и вообще — от тюрьмы!.. И выбирай после этого между понятиями «обязан по совести» и «обязан по долгу службы»!
Вот тебе и съездил в Северную Столицу! Вот тебе и кабинеты, и ковровые дорожки, и остродефицитные контейнеры, и витамины для детей, и столичная, а не убогая провинциальная участь для них!..
За всё придётся держать ответ…
Капитан первого ранга Рымницкий был человеком не только очень умным, глубоко образованным в своём деле да и не только в нём. Так же, как и в мичмане Краснобаеве, хорошие профессиональные качества уживались в нём с порядочностью и нравственною чистоплотностью. Конечно, без членства в партии нельзя было и думать ни о каком продвижении по службе выше ступеньки капитан-лейтенанта. Но это членство для него было просто как необходимое условие игры. Россия была, есть и будет, и если для продолжения её жизни нужно вырядиться в какие-то странные или даже шутовские одежды, — что же. Надо — так надо!.. Со школьных лет он страстно зачитывался романами «Порт-Артур» или «Цусима», очень переживал за наши былые поражения и очень гордился тем, что теперь-то никакая Япония нам нос не утрёт! Сами утрём кому угодно, если сунутся!
Образцами русского человека и моряка для него всегда были адмирал Степан Осипович Макаров — эта морская разновидность Ломоносова и капитан первого ранга Всеволод Фёдорович Руднев, — человек, красивый во всех отношениях, тот — самый Руднев, чей крейсер однажды вступил в бой с четырнадцатью японскими кораблями… Сейчас такое не модно. Не актуально. Не созвучно. Если бы Руднев сдался тогда японцам, вот тогда бы нынешняя молодёжь его бы и любила, и чтила… Когда-то в молодые годы, ещё в училище, Рымницкий крупно поспорил со своим однокурсником Вовкой Ненастьевым. Рымницкий твердил, что Руднев совершил подвиг, ну а Володька Ненастьев знай своё гнул: «Да кретин он — этот твой Руднев! Ради своей карьеры, ради своей гордыни людей не пощадил! Какого чёрта было идти против такой силищи?! Всё равно же ведь это было бессмысленно! Ведь этот твой Руднев, он ведь и сквозь японский заслон так и не прорвался, и крейсер свой потом всё равно затопил (а японцы его потом всё равно подняли и отремонтировали!), и людей зря сгубил в неравном бою! Не думай, что ты один презираешь японцев за низость, которую они проявили тогда! Я тоже всё вижу, всё понимаю! Но Руднев — был в тот раз неправ!»
Библиотека домашняя у Рымницкого была необыкновенная: кроме большого числа художественных книг (в основном для семьи, чтоб жена не скучала, чтоб дети развивались), у него было множество книг по истории российского и мирового флота. Среди этих последних были книги и старинные — прошлого и позапрошлого веков; такие книги он покупал обычно или в Питере, или в Кронштадте, не считаясь ни с какими расходами. Эти старые книги с непривычною дореволюционною орфографиею он читал и перечитывал по многу раз. И давал читать другим. И обсуждал кое-какой положительный опыт, который имел место в российском флоте задолго до революции или даже весьма задолго. И призывал перенимать сей опыт.
И эти обсуждения и призывы не остались незамеченными.
С ним стали БЕСЕДОВАТЬ. У него стали ДОПЫТЫВАТЬСЯ. Вот, например, вызывали недоумение какие-то странные имена: Ушаков, Суворов, Макаров, Багратион, Истомин, Руднев… Кто они такие, эти люди, чтобы о них с таким уж восторгом говорить? Есть Ленин, и есть Брежнев! Есть установленный список коммунистических святых: Калинин, Павлик Морозов, Дзержинский, Горький, Киров, Жуков, Юрий Гагарин… И, естественно, наш дорогой, наш любимый товарищ Сталин, имя которого при товарище Брежневе было спасено от необоснованного забвения. Список есть. Он утверждён. И его нужно придерживаться! И для чего тогда делалась Революция, для чего лучшие люди клали свои головы на полях сражений Гражданской Войны, если теперь, оказывается, мы должны учиться у той власти, которую свергали! Была бы это хорошая власть, разве бы стал наш народ свергать её? Или вы, товарищ Рымницкий, подвергаете сомнению
— установку товарища Ленина на всемерное…
— мудрую и своевременную рекомендацию Леонида Ильича Брежнева о необходимости скорейшего…
— чёткие постановления последнего съезда, касающиеся дальнейшего углубления…
— научно обоснованные постановления двух недавних пленумов о…
Товарищ Рымницкий! Вы занимаете опасную позицию!.. Игорь Степаныч! Да бросьте вы это дело!..
Рымницкий, потрясённый таким идиотизмом, сначала пытался возражать: ведь я же хотел, чтоб как лучше!.. да ведь я же — из самых чистых побу!..
Но доказать ничего было нельзя. Не только Флот, но и вся страна приходили в состояние какого-то помутнения рассудка. Опасным считалось не только антикоммунистическое вольнодумие, но даже и — чрезмерное увлечение классиками марксизма-ленинизма! Потому как, читая их слишком уж очень углублённо, можно было набрести на разные противоречия в их суждениях или можно было прийти к выводу, что их священные заповеди выполняются нынче не так, как надо. Что уж там говорить о старинных русских флото- и полководцах, чьи заслуги вроде бы и были признаны при советской власти и дозволены к обсуждению и даже изучению!
И вот Рымницкий сидел то в одном кабинете, то в другом, то перед одним мурлом, то перед другим и играл в какую-то дурацкую игру: да, верю, осознаю, каюсь!..
Хотя он прекрасно понимал, что сладкоголосый или тупорылый солдафон, сидящий напротив, сам ни во что это не верит.
Из партии его всё-таки не исключили. Но от плаваний отстранили самым решительным образом. Не может быть доверия человеку, который затуманил себе глаза Рудневым и Макаровым и не видит элементарных Ленина и Брежнева!
Влиятельные знакомые пытались защитить его, говорили где надо и кому надо, что такой необыкновенный специалист должен плавать, должен быть в гуще военных событий, что человек, мол, ничего предосудительного даже и в мыслях никогда не имел, а просто хотел, чтобы всё было хорошо, но покровителей одёргивали: пусть ещё скажет спасибо, что в партии остался!
Времени, впрочем, прошло совсем немного, и вот наш горячо любимый Леонид Ильич Брежнев со своими дружками-старичками однажды надумал развязать войну в Афганистане. Молодые парни после этого отправлялись туда класть там свои головы под руководством мудрой коммунистической партии, ну а атомные подводные лодки двинулись в Индийский океан на случай Третьей Мировой Войны.
Срочно понадобились опытные люди.
О Рымницком моментально вспомнили, всё ему в один миг «простили». В центральной газете в разделе «Служу Советскому Союзу!» вдруг появилась огромная статья одной знаменитой столичной журналистки «Эти нелёгкие глубины», и Рымницкий с изумлением узнал, что он,
выйдя из машины, повёл нас к океанскому берегу.
Помолчал, зорко всматриваясь в горизонт своими чуть прищуренными карими глазами, а затем неторопко и с хрипотцой в голосе сказал:
— Океан-батюшко!.. Вот говорят про него, будто он суровый и угрюмый. И будто бы он — бесприютный. А я люблю наш океан — за его раздолье, за его перекличку пароходных гудков, за говорливые крики чаек в предрассветном тумане… И всегда он — манящий и разноликий. Вот уже сколько лет любуюсь я на него, любуюсь, а всё налюбоваться не могу.
Ну и ну! И что же дальше?
Капитан первого ранга Игорь Степанович Рымницкий снял фуражку и, подставляя своё широкоскулое лицо и подёрнутые первыми сединами чёрные, что твоя смоль, волосы круто просоленному ветру, вдруг рассмеялся:
— А ведь и в самом деле — нелёгкое это дело служить на атомной подводной лодке!
Где-то вдалеке заливалась матросская гармоника.
— А что, Игорь Степанович, — спрашиваю я, отирая со лба солёные океанские брызги. — Случались ли у вас непредвиденные ситуации в ваших походах?
Рымницкий строго и внимательно всматривается в меня, словно бы испытывая на прочность, и я невольно смущаюсь под этим его взглядом, поправляю выбившиеся непокорные локоны. А Игорь Степанович долго о чём-то думает, вспоминая, наверное, что-то своё — сокровенное, заветное, глубинное.
— Непредвиденное? Да, порою случалось всякое. Мне ведь довелось побывать под всеми широтами, во всех четырёх океанах. Если сложить вместе все походы, то это будет несколько лет беспрерывного нахождения под водой… А за это время каких только ситуаций не складывалось! Но всегда взаимовыручка, крепкая слаженность всего коллектива, преданность делу Ленина и родной Коммунистической партии — неизменно приходили на помощь и побеждали!
Так-с. Ну и дальше-то?
— Что это мы — всё о службе да о службе? — говорю я. — А как живут нынче советские моряки на современных атомных подводных лодках?
Добрая и лукавая улыбка озаряет глаза Игоря Степановича, разглаживая морщины на его мужественном, словно бы отлитом из бронзы лице. О своём корабле, о своём экипаже он говорит с нескрываемым волнением в голосе и с любовью.
Подводный корабль под руководством его неутомимого командира всегда готов к бою и походу. Но и забота о быте, о благоустройстве корабля — она тоже ложится на плечи того же самого командира. Не зря же 133-я (пункт «Л») статья Корабельного Устава обязывает командира «знать нужды подчинённых, заботиться о материально-бытовом обеспечении и сохранении их здоровья». В распоряжении у моряков-подводников — всё самое лучшее: добротная и красивая одежда, современные бытовые приборы, прекрасные сервизы; на столе у моряков всегда в широком ассортименте представлены искрящиеся соки, сладкие фрукты, богатые витаминами салаты, питательные молочные изделия, щедрые дары моря, янтарный мёд, плитки вкусного шоколада, поджаристые сочные ломтики ароматной курятины, солнцеликая яичница, бодрящий флотский борщ.
Немалое место в заботах командира о благосостоянии экипажа занимают и вопросы культурного плана. Внутренний интерьер подводного гиганта со вкусом украшен родными пейзажами с изображениями есенинских берёзовых ситцев, левитановской золотой осени, бескрайних полей нашей необъятной и могучей Родины. Художественные фильмы, магнитофонные записи песен мастеров современной советской эстрады, книги и журналы — вот далеко не полный перечень забот командира подводной лодки о психологическом аспекте работы с боевым коллективом. Сам Игорь Степанович большой поклонник яркого поэтического таланта Владимира Маяковского, гражданственной лирики Марка Бернеса, озорной, задорной и искромётной песни Аллы Пугачёвой, живописных и колоритных полотен большого патриота нашей Родины Ильи Глазунова…
Рымницкий с брезгливым любопытством читал тогда эту и другую трепотню, сочинённую московскою журналисточкой Виолеттой. Он и у берега моря-то с нею не стоял, а не то, что бы произносил эти или похожие слова, так только — видел её мельком один раз. А ведь как расписала всё, стерва, по инструкциям, полученным в политотделе! Да, видать, в спешке писала. Между ресторанами и кое-чем другим. Отродясь у него не было ни «хрипотцы в голосе», ни широких скул, ни карих глаз, ни чёрных волос — всю жизнь был голубоглазым и русоволосым, с голосом крепким и звонким; поклонником Маяковского или Аллы Пугачёвой — тоже никогда не был даже и близко, а об Илье Глазунове и Марке Бернесе имел лишь самое смутное представление…
Но статья означала чью-то мощную команду помочь карьере Рымницкого. И прогулявшаяся по высшим офицерским постелям смазливая журналисточка выполнила полезную работу, которая пришлась очень кстати и увесисто легла на его чашу весов. Его снова стали пускать в дальние плавания.
И Индийский океан, а по пути к нему и Тихий, — стали для него всё равно что домом родным. Он из этих океанов потом почти не вылазил.
* * *
Были у него и настоящие промашки, а не только в плане самокритики и верной идеологической работы над самим собою. Но кончались эти промашки хорошо, и поэтому он ни за одну из них так и не сел в тюрьму.
Однажды в Индийском океане он вошёл в такой раж, держа на мушке американский авианосец «Корал си», который следовало в случае начала Третьей Мировой Войны немедленно утопить, что, неудачно поднимаясь с глубины, чуть было не упёрся в корпус этого гигантского корабля, который, как на грех, оказался как раз сверху. Это могло кончиться плохо и для подлодки, и для авианосца. А Третья-то Мировая ещё не была объявлена, поэтому следовало соблюдать какие-то международные приличия и не нарываться лишний раз на скандал.
Наша подлодка не пострадала, поэтому простили. К тому же и американцам полезно знать, что мы не дремлем, а всегда наготове их перетопить, мать-их-всех-перемать!
В другой раз атомоход Рымницкого, выйдя из Петропавловска, вскоре обнаружил, что масло для гидравлики, ведающей запуском ракет, всё вдруг вытекло. Если бы сейчас объявили войну, то стрелять было бы почти невозможно.
Что делать? Самое разумное было бы — вернуться назад и заправиться маслом. Но это — позор. Это — самые тяжелейшие последствия… Посовещались. И решили так: никому ни слова, идём в Индийский океан, а там, в нашей йеменской базе, и подумаем. В случае же Войны — перегоним масло из систем, ведающих выдвижными устройствами (перископами и антеннами) и тогда и пальнём туда, куда прикажут. Правда, перископы и антенны после этого перестанут действовать, а без них атомная подлодка станет беспомощною посудиной, но — на то она и война, чтобы в ней погибать!
В Йемене Рымницкий запросил тамошнее наше начальство насчёт масла. Выяснилось, что такого масла нет ни в этой базе, ни в других. Масло надо было получать из Советского Союза. В специальной шифровке объяснять, куда оно делось, и — ждать, когда пришлют.
И тут как раз Рымницкий, случайно познакомившись с капитаном нашего рыболовецкого судна, случайно узнал, что у того есть чудо техники того времени — телефон, с помощью которого можно позвонить через космос куда угодно. На его атомоходе такой штуки тогда ещё не было.
— И что же, я могу отсюда позвонить прямо к себе домой? — спросил он капитана.
— Можете. Звоните, не стесняйтесь!
И Рымницкий позвонил. Прямо к себе домой, в свою петропавловскую квартиру. Но дома никого не оказалось, и так и не удалось ему тогда во внеплановом порядке услышать родные голоса…
И тогда он набрал номер того телефона, что стоит в кабинете у самого адмирала.
— Алло! — услышал он голос с лёгким латышским акцентом.
— Альберт Арнольдыч! Здравствуйте, Альберт Арнольдыч! Как вы там поживаете?
— Здравствуйте, а кто это звонит?
— Да это же я — Игорь Степаныч Рымницкий, не узнаёте, что ли?
— Игорь Степаныч? — переспросил изумлённый таким обращением и таким тоном адмирал. — А откуда вы звоните?
— С курорта, откуда ж ещё!
— Ну и как вы там отдыхаете, весело?
— Весело! Весело, Альберт Арнольдыч! Загораем, купаемся в море, ныряем — делаем всё, что положено делать курортникам!
— Ну что ж, я рад за вас, Игорь Степаныч!
— Альберт Арнольдыч! Тут у нас одна проблемка возникла!
— Какая?
— Да вот мы тут с ребятами насчёт закуски соображаем. Выпить-то тут всегда чего найдётся, ну а закусочки-то нашей родной здесь и нету. И задумали мы тут с ребятами насчёт огурчиков наших любимых…
— Чего???
— ОГУРЧИКОВ, говорю, солёненьких ОГУРЧИКОВ! На закуску!
— Понял!
— Какая ж выпивка, если нету нашей родной, нашей любимой закуски — солёных ОГУРЦОВ!
— Понял! Понял!! Понял!!! — заорал адмирал.
— Ну а для хорошей засолки нужно ОСОБОЕ МАСЛО — провансальское хотя бы, но не подсолнечное же! А масла-то такого качества в здешних магазинах и нету!
— Понял!!! — не своим голосом завопил сообразительный адмирал. Ещё в былые времена товарищ Хрущёв говаривал: для нас, мать-перемать, что огурцы выращивать, что ракеты производить — одинаково просто!
На другой же день из Москвы прилетел самолёт с драгоценным сверхсекретным гидравлическим маслом, придуманным в специальных лабораториях для приведения в действие ракет с ядерными боеголовками, находящихся на вооружении у атомных подводных лодок. Советская власть всегда чутко заботилась о своих ракетах. Малейшее их желание или даже каприз были для советской власти законом.
Рымницкий сочинил потом с помощью своего механика красивую техническую версию, научно объясняющую внезапную утечку всего масла через прорвавшийся дюрритовый шланг за прочным корпусом в надстройке, и никакого дела против него даже и не подумали возбуждать. Посмеялись, на том всё и кончилось.
* * *
Где-то в пространстве между островом Формозой и россыпью коралловых рифов есть такой пролив с китайским названьем Ба-Ши.
Специальные инструкции запрещают советским подводникам следовать этим проливом, на дне которого слишком много острых скал, образующих там стены какого-то подводного каньона или ущелья. Слепая, без окон, подводная лодка — разве может она при современном уровне техники безнаказанно прошмыгнуть мимо этих каменных зубьев? Вот когда изобретут на подводных кораблях командирские кабины с огромными окнами, сквозь которые можно было бы смотреть на подводный мир без боязни, что их продавит вода или повредит близкий взрыв глубинной бомбы, вот тогда такое разрешение без сомнения и поступит, ну а пока таких стёкол нет — пролив Ба-Ши, как и многие другие места в Мировом океане, для подводников закрыт.
Но как же быть, если американцы то и дело засекают нашу подводную лодку; она от них то и дело ускользает, её снова засекают, но она снова ускользает? И день так продолжается, и два, и три… Если они окончательно зацепятся за нас, то: им — почёт, а нам — позор; их претензии на безраздельное владычество во всех морях и океанах — подкрепляются, товарищи, реальным содержанием; наши же, так получается, — необоснованны. А ну-ка: собьём непомерную спесь с обнаглевших американцев! Покажем им, на что мы способны!
И Рымницкий приказывает свернуть в запрещённый страшный пролив. После нескольких хитрых манёвров он наконец отрывается от преследования, и не временно, а насовсем. И затем уже исчезает в проливе, где американцы и не подумают его искать. Они и в самом деле — не подумали, и Рымницкий тогда так потом благополучно и ускользнул от них…
Но то — потом, а пока:
И слева почти вплотную — каменные скалы, и справа почти вплотную — скалы.
А под килем — чёрная пропасть, глубиною в два километра. На приборы смотреть страшно: идёшь-идёшь над двумя тысячами метров, но только чуть шатнёшься влево или вправо — и вот уже двести метров глубины, ещё в ту же сторону подашься, и вот уже и двадцать метров, а на секунду зазеваешься — и будет тебе ноль метров, и будет тебе братская могила на скалах подводного каньона!
А чёрная пропасть только того и ждёт, чтобы жадно поглотить свою добычу. Пасть раззявила и ждёт.
Но идти — надо!
И шли. Капитан первого ранга Рымницкий и его штурман, капитан третьего ранга Кузнецов, запершись в рубке и положив валидол под язык, медленно, осторожно вели свой корабль мимо скал.
Должно быть там, за этим железом, было очень красиво: яркая подводная синева, озарённая солнцем, буйная подводная тропическая растительность по склонам подводных скал, пёстрые стайки рыбок, шарахающиеся от огромной, ни на что не похожей железной рыбины… Но здесь, в утробе субмарины, было не до того; здесь было очень страшно. Не для всех, правда. Почти весь экипаж ни о чём не подозревал — плывём себе куда-то и плывём. Следуем избранным курсом. Прямо к победе. Как обычно. Стены нашей подводной крепости — железны, двигатели — мощны, руководители — надёжны, Великая Идея — непогрешима!.. Живём, братва!.. Там свободные от службы в домино лупят так, что всё вокруг содрогается, а там — поднимают гири, мускулы накачивают железом, а там — «А ну-ка, Петя, сыграй нам на гитаре нашу любимую!..» Которые же на постах, — те делают своё дело, крутят каждый свой собственный винтик…
…Тем двоим было очень страшно. И одиноко. Но — вывели корабль! Вывели!
И потом, месяцев десять спустя после этого, когда подлодка вернулась домой и делался подробный отчёт обо всех её маршрутах, крупный военный чиновник из Москвы возмутился:
— Да как же вы посмели! Да ведь этот путь — запрещён!
А Рымницкий ответил гордо и спокойно:
— А что? Победителей не судят! А я ушёл тогда от американской погони. Я выполнил свою боевую задачу. И я — победитель!
И точно — его тогда не судили. Победитель — он и есть победитель.
Трибунал не судил. А от своего собственного суда — куда денешься? Так ли уж нужно было на карту ставить жизни ни о чём не подозревающих людей, драгоценный корабль, построенный за счёт беспощадного разорения всей страны и без того бедной?! А нервы и сердце — свои и того молодого ещё штурмана!.. И как ведь всё безнадёжно глупо: рядом остров, названный европейскими первопроходцами ФОРМОЗА, что по-латински означает ПРЕКРАСНЫЙ! Значит же, было за что называть его так! Он, должно быть, и в самом деле — прекрасен!.. И эти коралловые мелкие островки с их солнцем и пальмами, и эти подводные ландшафты!..
И всё прошло мимо.
И так вот и жизнь вся пройдёт…
* * *
Но думал он таким вот недозволенным образом — очень редко. Не до того было. Азарт игры между двумя сверхдержавами захватывал его почти целиком. А временами и — совсем целиком. Так, что ничего больше в душе не оставалось. Хотелось служить и служить — чему-то Высшему, чему-то Прекрасному. Казалось так: от того, что служишь и Высшему, и Прекрасному, — ты и сам делаешься и выше, и прекраснее…
И вот теперь он сидит на морском дне — утопил могучий подводный корабль, который ему доверили, обманул экипаж, который ему доверился!..
Как красиво вышел Руднев на бой против четырнадцати японских кораблей! И какое красивое название было у его крейсера — «Варяг»!
Как красиво погиб Макаров — подорвался вместе со своим броненосцем на вражеской мине. И погиб — весь, без остатка!
И какой безобразный конец ждал теперь Рымницкого — скорей всего, обвинение в измене Родине, расстрел или пятнадцать лет тюрьмы.