С плавбазы все спасённые моряки были сняты и направлены на лечение и медицинское обследование.

Но не в госпиталь и не в местный санаторий для подводников, как можно было бы ожидать, а в расформированный по такому случаю пионерский лагерь. Туда мгновенно навезли нужного оборудования и устроили там как бы новый санаторий, но только отдельный. Точнее — отделённый от всего внешнего мира. Засекреченный.

По приказу адмирала Ковшова этот новый санаторий для подводников был оцеплен охранниками с автоматами. Непонятно только — зачем. То ли на тот случай, если враги попытаются с боями прорваться на территорию этого военно-лечебно-оздоровительного объекта и выведать там единым махом все наши государственные и атомные тайны, то ли на случай, ежели моряки вдруг вздумают бунтовать и попытаются опять же — с боями — прорваться наружу, чтобы бежать без оглядки куда подальше от того ужаса, который они недавно пережили.

В санатории людей помещали в барокамеры, люди приходили в себя — кто медленно, кто быстро.

Лечили и мичмана Семёнова с его недействующими левыми конечностями, лечили и чьи-то ожоги и переломы.

Выяснилось, что неожиданно серьёзно пострадал старпом Колосов, который по приказу адмирала Ковшова («Не оставлять ни одного тела погибшего товарища!») вытаскивал на поверхность труп умершего от разрыва сердца матроса Гнатюка. Пока Колосов всплывал на поверхность, таща за собою тело, завёрнутое в простое матросское одеяло, он не замечал, что верёвка слишком сильно стянула ему руку, и только наверху выяснил, что заработал себе этим большие неприятности. Впрочем, врачи отстоят ему эту руку после долгого и упорного лечения…

Ну а пока — кто-то с воли раздобыл ящик водки и, невзирая на все запреты и заслоны, пронёс его в санаторий. Морячки выпили — за упокой погибших (или тех, кого они считали погибшими), за своё спасение. Немножко облегчили душу.