А потом начались разборки.
Командира подводной лодки и механика арестовали уже на другой день.
Было следствие, и был суд.
Изучали каждую букву в каждом документе, вспоминали каждый поступок и каждое слово; высчитывали, измеряли, щупали руками.
Что-то и поняли, а чему-то так и не смогли дать никакого разумного объяснения — сплошные невероятные совпадения, каких вроде бы никогда и не бывает на свете, сплошные неразрешимые загадки — технические и человеческие.
Например, непонятно было вот что: почему из четвёртого отсека с самого начала не было подано официального сигнала аварийной тревоги? Выдвигалась такая версия: капитан-лейтенант Костров, который должен был поднять тревогу, зная, что на корабле присутствует крупный штабной чиновник Лебедев и, зная, к каким тяжким последствиям приводит каждая его придирка, решил в первые секунды устранить всё быстро и без шума. А уже в секунды последующие было поздно. Впрочем, это лишь неуверенное предположение и не более того.
Так и не удалось понять и другое: почему люди в «Микроклимате» НЕ СТУЧАЛИ? Надо было молотить по железу чем попало! Так почему же они всё это время сидели тихо? Так или иначе, но их могли бы услышать, могли хотя бы узнать, что они вообще существуют! Что толкнуло людей на мысль ничего не делать, а только ждать? О чём они говорили перед смертью? О чём думали? Может быть, они испугались чего-то? Эту тайну они унесли с собою в могилу, и мы её никогда не узнаем — таков весь ответ.
И вот — суд.
И командир атомной подводной лодки получает десять лет.
А механик — восемь.
Старший помощник — не получает ничего.
Как выяснилось, он мог быть кем угодно — эфиопским императором, простым пассажиром, инопланетянином или святым духом, но только не тем, за кого его за всё время рокового похода принимали. Лишь одно было несомненно: старшим помощником Колосов точно не был. Ни из каких документов не следовало, что он занимает эту должность или хотя бы теоретически имеет право её занимать. По этой причине он и избежал ответственности. Думается, что это было совершенно справедливо и разумно: если случайному человеку внушить под гипнозом или без такового мысль, что он профессиональный лётчик и усадить затем за штурвал самолёта, а человек возьмёт да и разобьёт этот самолёт, то кто будет виноват — плохой лётчик или люди, безответственно усадившие постороннего в кресло пилота?..
Ну да бог с ним, с Колосовым! Давайте порадуемся за него. Уже говорилось, что он был неплохим мужиком, и хорошо, что хоть ему не пришлось погружаться в тюремный мрак. Игорь Степанович Рымницкий — вот сейчас самое для нас важное! С ним-то — что?
Многие прекрасно понимали, что он человек совершенно необыкновенных качеств и что ему просто не повезло. Говорили о том, что и так всем уже было давно известно: подавляющее большинство всех аварий на подводных лодках происходит тогда, когда они уже выполнили своё задание и возвращаются домой. Люди расслабляются и теряют бдительность. А соответствующего психологического контроля за ними не ведётся. Если бы такой контроль был, то разве ж бы позволили Рымницкому отправиться в этот поход, зная, что у него чемоданные настроения и что он мысленно уже пребывает в своей Академии и в её кабинетах?
Но Закон есть Закон.
И Рымницкого упекли.
А он и не возражал. Свою вину он признавал полностью и никогда и ни в чём даже и в мыслях не пытался уменьшить её. Надо было в своё время не браться за тот поход, а сразу сложить погоны и партбилет. А потом уже судиться по поводу уклонения от преступного приказа. Даже, если бы он и проиграл эту тяжбу против могущественного и мстительного адмирала Алкфеева (что скорее всего!), то и тогда было бы лучше, чем сейчас.
Но так ли это легко для военного человека — ослушаться приказа? Всю жизнь дрессировали на беспрекословное выполнение повелений свыше, и вдруг надо взять и ослушаться? Это ведь пострашнее будет, чем заклинка горизонтальных рулей, которую всё-таки ждёшь каждую секунду. Преступного же приказа не ждёшь, надеешься на разумность, на порядочность вышестоящих инстанций. Да что там надеешься — не сомневаешься в них! Слепо веришь в них!
И было ли Рымницкому под силу в нужную секунду толкнуть в бок заснувшего матроса Иванова? И сказать: «Закрой дырку, через которую сейчас хлынет вода!» Или передоверить это своим подчинённым: «Вы ж там смотрите! Разбудите вовремя матроса Иванова!»
И было ли в человеческих силах Рымницкого заранее постичь тайну особого закрывания какой-то дурацкой заслонки-задвижки, которая на самом деле должна была закрываться совсем по-другому?
И было ли ему под силу в нужную секунду проследить за движениями пальцев мичмана, выпустившего вхолостую сжатый воздух?
И было ли в его силах собрать экипаж из людей неслучайных?
Это Большие Вопросы. И потому — неразрешимые.
Его участь была, однако, облегчена тем обстоятельством, что отбывать срок его направили не в обычную колонию к обычным блатнягам и жуликам, а в колонию для несовершеннолетних. В качестве воспитателя. Заключённого, разумеется, воспитателя. Для каковой цели ему сохранили и звание и награды — вещь совершенно неслыханная для нашей страны — это за него похлопотали где-то в высших инстанциях могущественные покровители и сочувствующие и сделали всё, что было возможно.
В неволе он увидел и испытал немало. Общение с несовершеннолетними преступниками, многие из которых были самыми настоящими ублюдками, радости в жизни не может принести никому. А уж прирождённому моряку — тем более.
Но незаурядный ум, воля, физическая выносливость позволили ему выдержать и это испытание.
Прежде, на свободе, ему казалось, что он поддерживает существование своей страны тем, что где-то героически пронизывает глубины океана на своём боевом корабле. А теперь он увидел: вот — подрастает целый пласт общества, озабоченный только тем, как эту самую страну развалить изнутри! Несовершеннолетние преступники вскоре станут совершеннолетними, и многие из них так теперь и будут творить преступление за преступлением, и сделать ничего нельзя. Разве их перевоспитаешь, когда у них, как правило, и родители, и деды с бабками — такая же мразь, как и они!
А ведь были судьбы и трагические — случайные или малозначительные преступления, роковые стечения обстоятельств, несправедливые приговоры…
Там же, в неволе, Рымницкого застало известие о Чернобыле. Было время, когда он сам чуть было не потряс мир чем-то подобным, но тогда пронесло, а сейчас беда всё-таки случилась. Не там, так здесь она должна была где-то непременно произойти. Всё шло именно к такой развязке — это теперь Рымницкий хорошо понимал.
Чернобыль… Какое страшное слово. Чёрная быль! Чёрная пыль. Чёрная боль…
В том же чернобыльском 1986-м году окольными путями в тюрьму к Рымницкому пришло новое невероятное, но достоверное известие: третьего октября в Атлантике, в тысяче километров северо-восточнее Бермудских островов при загадочных обстоятельствах после взрыва и пожара затонула наша атомная подводная лодка. Лишь чудом не случилось второй за один год ядерной катастрофы…
Всё это — и подводные лодки, и тюрьма, и Чернобыль — нуждалось в каком-то переосмыслении. Рымницкий присматривался к жизни, делал для себя поразительные открытия, и времени для этого у него было очень много.
Ох как много!
* * *
Начальником колонии для несовершеннолетних, где отбывал срок Рымницкий, был майор Альшанский Сергей Тимофеевич.
Капитан первого ранга (по-сухопутному — полковник) — в подчинении у майора! Аристократ из высших слоёв советского золотого фонда офицеров — под властью у малозначительного эмвэдэшного чиновника.
И всё же отношения у них сложились вполне дружественные. Альшанский более или менее понимал, кто попал к нему, и никогда не притеснял своего нежданного гостя. Тот же, в свою очередь, ничего для себя не требовал и в грудь кулаком себя не лупил, вспоминая о былых заслугах и привилегиях, а молча и спокойно делал своё дело как только мог добросовестно.
Со временем моряк и сухопутный офицер сошлись ещё ближе. Отношения стали теплее, непринуждённее. Часто засиживались в кабинете, беседовали. Страна пачками хоронила своих гениальных генеральных секретарей, и что-то в ней надвигалось-назревало. И было очевидно, что её надобно как-нибудь переделать, чтобы не повторять прошлых ошибок. И каждый, в том числе и Сергей Тимофеевич Альшанский, считал, что именно он — тончайший знаток именно в этой области. Например, майор Альшанский был сторонником того, чтобы произвести сплав чего-то из опыта атомно-подводного с чем-то из опыта исправительно-трудовых учреждений. Часто спорил с Рымницким на эту тему.
— Игорь Степанович, ведь вы же сами рассказывали о вашей тамошней технике, о том могуществе, которым обладают наши атомные подводные лодки. И ведь это же всё сделали мы сами! Не надо нам никаких японий и америк! Мы и сами — умные!
— Именно так я и считаю, — Рымницкий одною рукой помешивал ложечкой крепкий тюремный чай, к которому здесь приучился, а другою стряхивал пепел из сигареты в большую раковину, добытую им когда-то на архипелаге Дахлак в Красном море. — Русские — один из самых умных и талантливых народов на земле.
Толстый и грузный майор МВД аж подскочил с места от этих слов. Он побаивался резких движений, потому что врачи давно уже обещали ему инфаркт, и такое поведение для него было очень нетипично.
— Вот именно! Но русским не хватает чего? Хорошей дисциплины! Хорошей плёточки! Организованности! Собранности! — тут майор Альшанский мощно сжал свой пухлый кулак. — Представьте, Игорь Степаныч, что было бы, если бы все ваши порядки в атомном флоте, ваши достижения в науке и технике, да перенести бы на всю страну, на всех людей её, на весь быт её! Вот тогда бы мы и стали недосягаемыми ни для каких врагов!
Переутомившийся после такого выброса энергии майор снова погрузился в своё мягкое кресло.
Рымницкий горько рассмеялся.
— Фантазии. Пока что советский обыватель не дал себя подогнать под схему нашего атомного подводного флота. А наоборот — атомный подводный флот позволил себя подогнать под схему обывателя. Разве выродкам из нашей колонии можно доверять сложную технику? Разве можно на них понадеяться в бою? Большинство из них — готовые, уже сформировавшиеся предатели!
Сергей Тимофеевич тут-то и не возражал:
— Да согласен я! Согласен с вами на все двести процентов! Не воспитывать-перевоспитывать их надо, а — стрелять! Стрелять, стрелять и стрелять! Или: вешать, вешать и вешать! Вот тогда порядок и будет! А сажать надо лишь в виде величайшего исключения. Сажать или пороть. В виде одолжения! И то — не всех. Кого-то надо и прощать. Моя бы власть, так я бы ни минуты не держал вас, Игорь Степаныч, в неволе. Сколько всяких гадов у нас топчет землю, гуляя по свободе! И сколько талантливых, умных, нужных людей сидит не у дел!.. Эх, нету у нас настоящего хозяина!.. Нету!..
Рымницкий никогда не спорил с Альшанским на этот счёт. Знал: бесполезно. Стрелять и вешать — всё это уже было, «настоящий хозяин» — было… Что-то другое должно будет явиться на смену тому, что было. Но что? Рымницкий не знал.
А может быть, закон такой: что было — то и было; а что будет — то и будет… Как нельзя переписать прошлое, так нельзя переписать и будущее? История человечества — магнитозапись, на которой, что записано, то и воспроизведётся?
* * *
Амнистий за потопленные атомные подводные лодки не полагается, но Рымницкому повезло, и он отсидел не все десять лет.
А лишь семь.
В стране начались всякие перемены, вот его и отпустили с богом. Тут такие старые преступления выявлялись, и такие задумывались новые, и были и те, и другие такого планетарного размаха, что загубленная атомная подлодка казалась по сравнению с ними просто маленьким пустячком. Перед Судом Истории были безжалостно поставлены и бородатый старец Карл Маркс, и кровавый вождь мирового пролетариата Ленин, и хитрый отец народов Сталин, и косноязычные Хрущёв с Брежневым…
Рымницкий смотрел на эти события и вспоминал свою встречу в южной части Тихого океана с чем-то светящимся, разумным и небесным. Как он тогда от этих существ удирал в полном смятении чувств и ума, выжимая из своего атомохода — и огромное по человеческим меркам погружение, и огромную по нашим наивным представлениям подводную скорость! А те, быть может, смотрели на это и смеялись. Вот так же и сейчас: бывшие мошенники и казнокрады спешно пересаживаются из одних кресел в другие, спешно меняют маски и одежды, а позорные столбы где-то уже врыты в землю и ждут их…
Вышел Рымницкий на волю постаревшим, поседевшим, без пенсии и без средств к существованию. Но — всё ж таки и выжил, и вышел! И на том спасибо Судьбе, что она не совсем доконала человека, который был рождён для больших дел, но так и не свершил их.
Впереди была новая дорога — туманная и неясная.
Страна всё более и более погружалась во что-то непонятное: взрывы, мятежи, танки на улицах, безработица… А из города Петропавловска-на-Камчатке до него доходили слухи о том, что в тамошней базе атомных подводных лодок и в её окрестностях, то есть непосредственно в военном городке со всеми его жилыми домами и семьями военнослужащих, свирепствуют чеченцы. Тихо и незаметно сплели свою таинственную паутину и теперь творят всё, что хотят, и нет на них управы, и все трепещут перед ними.
Атомные подводные лодки, на которых когда-то было сделано столько походов, где столько всяких драм разыгрывалось, столько страстей кипело — и хороших, и плохих, где столько песен пелось, столько команд раздавалось, атомные подлодки эти теперь валялись на своих страшных свалках где-то на морских берегах не приспособленного для этого Земного шара. Куда девать отжившие свой срок атомные корабли, механизмы, детали, обломки и отходы — никто так и не додумался. Новые подводные атомоходы, ещё и мощнее прежних, пронизывали теперь морские глубины. И люди на них были тоже — в основном новые. А старые были уже на пенсиях.
По-разному складывались судьбы бывших подводных атомщиков. Один из старых знакомых Рымницкого — капитан первого ранга Зурабов — решил было, выйдя на пенсию, вернуться в свой родной Азербайджан.
Вернулся. В первый же день его направили в местный военкомат. А там толстяк, сидящий в одних трусах за столом и спасающийся от дикой жары холодным пивом, просмотрел его документы и говорит:
— Так ты капитан первого ранга?
— Так точно! — гордо ответил Зурабов.
Толстяка озарило открытие:
— Клянусь Аллахом! Так ведь это ж значит, что ты — полковник!
— Так точно!
— Отлично, дорогой! Нам полковники очень нужны: молодая Азербайджанская республика в опасности! Сейчас же примешь полк и поедешь в Карабах защищать Родину! На фронт!..
— Какой полк? Я — бывший морской офицер! И теперь я на пенсии!
— То ты в России на пенсии, а у нас — не Россия, у нас тут — война. Отечество в опасности! Прямо сейчас же тебя и отправим.
Зурабов хотел было возразить, что армяне ему никогда в жизни ничего плохого не делали, что он всю жизнь общался с ними и ему не приходило в голову, что это его враги, что тут какой-то обман, но вдруг осознал: бесполезно.
— Да дайте же хоть родных повидать! Я ведь только-только приехал, столько лет не видел родные края!
Толстяк поднял на Зурабова тяжёлые ленивые глаза.
— Хорошо. Уговорил. Но только, чтоб завтра, в девять утра, был здесь с вещами. Иначе — трибунал!
Зурабов понял, что просить и спорить бесполезно и отправился домой готовиться. Но — не к отправлению на фронт, а к погружению. Завтра — это означало, что времени ещё около суток. За это время можно успеть исчезнуть из Азербайджана.
На другое утро в военкомате не дождались Зурабова и решили, что он, видимо, проспал или невсерьёз воспринял требование явиться для защиты отечества.
Что ж, проучим наглеца!
Снарядили отряд захвата, примчались к его дому на машине.
А его и нету.
Тю-тю.
Опытный подводник — он всегда подводник. Где нырнул и как — неизвестно; каким курсом и через какие препятствия протиснулся — тайна; но достоверно известно одно: вынырнул он в России, в южной её части, в маленьком городке, где теперь и торгует на одном из базаров вкусными шашлыками собственного приготовления, изображает всем своим видом «лицо кавказской национальности», ничуть не напоминая бывшего командира стратегической атомной подводной лодки (кому скажешь — никто не поверит; а он и не говорит!), и радуется, что обрёл наконец-таки уютную гавань. Там Рымницкий его и встретил однажды. Сколько было радости для обоих!
* * *
Были и другие встречи — смешные и грустные.
Одна из них произошла у Рымницкого в Москве, куда он приехал хлопотать насчёт хотя бы частичной для себя пенсии.
Старый друг, новая квартира.
Да ты проходи, не стесняйся… Садись… Вот так… Для начала — выпьем… Закусим…
Проблемы?.. Понимаю!..
Ну что ты!.. У меня тут такие связи!.. Я решу твой вопрос в пять минут!.. Сейчас такие дела решаются очень просто!.. Я тут и не такое проворачивал…
Смотришь, какая у меня обстановочка?… Да, брат, стараемся идти в ногу со временем, стараемся… Сейчас грех не взять того, что само ну так и плывёт в руки, ну так и плывёт… Да ты закусывай, закусывай — икры у меня полно…
Вовка Ненастьев, мужественный боец военно-морского идеологического фронта, выйдя на пенсию, остался верен этому своему призванию: подался в демократы и в антикоммунисты; закупил у какой-то адмиральской вдовы одним махом гигантскую библиотеку по истории Российского Флота; выступал везде, даже и по телевиденью и даже (и в прямом эфире) и рассказывал всем о том счастливом пути, по которому пойдёт нынче Россия к новым горизонтам под чутким руководством таких, как он; коллекционировал модели парусных кораблей и картины современных маринистов. Попутно он занимался какими-то видами коммерции, дружил с коммунистами и с жириновцами, с антисемитами и сионистами, очень любил инфляцию и в одной только Москве имел зачем-то, кроме этой квартиры, ещё четыре! Помимо того, он держал деньги в западных банках и собирался приобрести недвижимость где-то в Великобритании — на тот случай, если вдруг вся эта новая кормушка рухнет и придётся драпать. Именно так и именно этими словами он и говорил с наивною откровенностью другу своей курсантской юности — Игорю Степановичу Рымницкому.
— Ну а каталог, коллекция — как же они? — спросил Рымницкий.
— Коллекция и каталог? Всё — как и раньше! Как говорил товарищ Ленин: учёт и контроль!
И тут солидный и убелённый сединами Володька Ненастьев принялся демонстрировать гостю новейшую видеоаппаратуру и компьютерную технику, которые запечатлевали в цвете, звуках и таблицах и диаграммах прекрасные мгновения его жизни. Голые женские округлости и изгибы мелькали на экране так, что и уследить было невозможно, как там они изгибаются и разгибаются, как округляются и как закругляются…
— Об одном только жалею: не было у меня ещё негритяночки! А так хотелось бы чего-нибудь африканского!..
— Подхватишь СПИД — будет тебе африканское!
Уже сильно напившийся Ненастьев сделал отрицающий жест мотающимся указательным пальцем перед глазами своего гостя.
— Запомни: я никогда ещё, ни единого разу ничего не подхватывал и никогда ничего не подхвачу. Умру от чего угодно, но только не от этого — это я точно знаю!
— Откуда?
Ненастьев внушительно и пьяно приподнял одну бровь.
— Гороскоп. Мне его сделали специалисты высочайшей квалификации.
Семьи у Ненастьева по-прежнему не было; дети, к сожалению, где-то всё-таки завелись, но он их ни разу не видел; по-прежнему он очень сильно рассчитывал, лишь на то, что на старости лет именно законсервированные образы голых женщин и своей персоны на их фоне смогут продержать его на плаву ещё некоторое время перед полным и окончательным погружением в небытие…
Стоит ли говорить, что влиятельный и богатый Ненастьев так ничего и не сделал для друга своей молодости!
Другая встреча состоялась в Ростове на набережной Дона: Тамара к этому времени так раздобрела и раскоровела, что Рымницкий с трудом её узнал в толпе гуляющих.
При ней был муж — капитан от артиллерии с какими-то мутными карими глазками, которые то ли слащаво улыбались, то ли вообще не видели ничего перед собою. Муж вёл за руку хорошо одетого мальчика лет пяти, и, судя по всему, хозяйкой в семье был муж, а мужиком в доме — мощная и властолюбивая жена.
Встретившись, разговорились.
Муж с сынишкой почтительно держался где-то сзади, а Рымницкий с Тамарой медленно шли впереди.
— Ах, Игорёк, как я рада тебя видеть!..
— Я тоже рад видеть тебя.
— Скажи: ты меня простил или до сих пор считаешь, что я такая — плохая?..
— Простил. Я всех давно простил.
— Да, я слышала про тебя… Рассказывали… наши общие знакомые.
Рымницкий промолчал. Слышала — так слышала.
Дело было в апреле, погода стояла почти летняя, и он вдруг почувствовал, что ему стало жарко. Снял с себя пиджак и перекинул через руку. Тотчас же шедший сзади муженёк подскочил и со словами «Позвольте я!..» удачно изогнулся и перехватил пиджачок. Рымницкий оглянулся в изумлении — капитан артиллерии шёл сзади на почтительном расстоянии и приторно улыбался и кивал Рымницкому.
— Где ты откопала такого придурка? — в изумлении шепнул Рымницкий.
Тамара только многозначительно и самодовольно улыбнулась, и её бывший возлюбленный понял, что невольно отпустил ей обалденный комплимент.
— И потом: тогда ты сбежала с моряком, а теперь у тебя — уже сухопутный артиллерист!
— Ой, да что там и говорить!.. Много у меня с тех пор вас перебывало. Я, Игорёк, люблю мужчин. Так же сильно, как деньги. И теперь у меня много и того, и другого. Люблю разнообразие. Люблю варианты. Люблю — чтоб аж всласть! Люблю, когда мужчин сразу несколько… А на этого, что сзади, — не обращай внимания! Он безобидный. Принял тебя, наверно, за представителя фирмы «Трофименко и Внуки», которого мы сегодня ждём. Моя меховая фабрика очень сильно зависит от ихних поставок…
— У тебя есть меховая фабрика? — изумился Рымницкий.
— Да, я настоящая капиталистка.
— Когда же ты успела?
— Ой, долго ли умеючи!..
— Но ведь для основания дела нужен же какой-то первоначальный капитал — я правильно понимаю?
— Правильно, правильно. Тут главное — вовремя грабануть то, что надо и там, где надо.
— Ты банк ограбила?
— Ну что ты, Игорёк! Это в дикой Америке грабят банки. А у нас — всё на бумаге делается… Как видишь, я времени зря не трачу! — Тамара громко расхохоталась. Потом вдруг посерьёзнела: — Прости, если я тебя обидела!..
— Нет-нет, ничего, — задумчиво пробормотал Рымницкий. — Послушай, а зачем тебе много денег?
— А вот ты представь: придёт когда-нибудь старость и ко мне, и захочется мне тогда мужчинки, чтоб в самом соку был, молоденький чтоб! А зачем старый? А где его взять — мужчинку этого, когда я буду некрасивая, старая, больная, неповоротливая? Вот тут-то денежки и пригодятся! — она снова рассмеялась.
Рымницкий тоже улыбнулся. Но по другой причине: он вдруг сообразил, что последние её слова поразительно напоминают рассуждение папаши Карамазова из романа Достоевского.
— Ах, время, время! — продолжала болтать Тамара. — Давно ли ты подобрал меня в кафе, а я там, как дура последняя, ревела из-за того, что меня кто-то ущипнул лишний раз за жопу. Наивная была, не понимала, что женская задница для того ведь и существует, чтобы её щупали мужчины!..
Тамара в который уже раз дико расхохоталась, и Рымницкий, глядя на то, как у неё колышутся груди и двойной подбородок, почувствовал вдруг, что и ему наконец-таки стало по-настоящему смешно…
Всё — комедия. Когда-то молоденькая девушка взбиралась по спине ему на плечи и оттуда ныряла в море. И так же точно в жизни: она взобралась на его плечи и нырнула оттуда в Большую Жизнь, в Жизнь с Размахом: сперва поселилась в Петропавловске на правах офицерской жены, а не ушедшей из дому и всеми гонимой, без надёжного куска хлеба и без собственной крыши над головой полудеревенской девчушки; в довольстве и сытости тщательно и деловито осмотрелась, увидела, что вокруг полным-полно неженатых, молодых и хорошо обеспеченных мужчин — край-то северный, а городок-то военный, и с женщинами там плохо… Спокойно выбрала себе то, что ей было нужно на тот момент. Ещё несколько таких замен, да кое-какая писанина с переводом государственной собственности в собственные руки — вот и устроила свою судьбу…
Рымницкий почему-то совсем не держал на неё зла. Даже и благодарность какую-то испытывал к ней: молоденькая девушка на время скрасила ему тогда жизнь, пригрела возле себя, дала кое-какой урок. А развернулась во всю свою бесовскую ширь уже не с ним, а с другими, ну а те другие пусть и расхлёбывают!
* * *
Но были встречи и печальные — с людьми, уцелевшими после катастрофы уже другой атомной подводной лодки, затонувшей опять же при фантастически безумных обстоятельствах где-то к северу от Норвегии. Это была цепь вопиющих безобразий, которая начиналась в штабах на берегу, а закончилась в море на людях, плохо обученных, недисциплинированных и доверившихся доведённой до развала технике. Адмирал Белов, попытавшийся было добиться правды в раскрытии этого дела, был немедленно вышвырнут вон из флота. А адмирал Алкфеев, стоявший у истоков этой катастрофы пошёл на повышение. Это был всё тот же самый Алкфеев. который когда-то незаконно заставил Рымницкого выйти в море на неисправной атомной подводной лодке! И на этот раз всё опять-таки осталось шито-крыто. И по-настоящему спросить — не с кого.
Старый знакомый, чудом выживший после гибели «Революционного красногвардейца», рассказывал Рымницкому такие подробности, что у того от этих рассказов даже и плакать уже не было сил…
Когда всё это началось? С эпохи впавшего в маразм Позднего Брежнева? Или с Залпа Авроры? А может быть, ещё с Порт-Артура и Цусимы?
И почему опыт прошлого не способен ничему научить людей?
В Питере объявился какой-то писатель, который на фактах и документах доказывал, что во время Второй Мировой войны наше командование умышленно посылало на смерть наши же подводные лодки. Финский залив был немцами наглухо заминирован и перегорожен сетями. Командование прекрасно знало, что эти препятствия непреодолимы, отказывалось что-либо делать, чтобы их убрать, и всё посылало и посылало на верную гибель наши подводные корабли. Подводники знали о том, что их гонят на убой и запивали с горя; где свои, где чужие, понять было невозможно… Писатель объяснял это так: некоторые коммунистические вожди (хотя и не все!) были кровно заинтересованы в гибели нашего флота и в победе Гитлера. Конкретными поступками они работали на наше поражение!
Рымницкий и сам знал о многих безобразиях, но чтобы уж такое…
Многое надо было переосмысливать, но, наверное, он уже не имел на это права после того, что когда-то сделал сам.
* * *
Окончательно переселившись к своим детям на Юг России, Рымницкий стал перебиваться случайными заработками — то в чьей-то авторемонтной мастерской, то в чьём-то саду. Подкармливали, конечно же, и дети, но ему не хотелось быть кому-либо в тягость. Хотелось работать, пока есть силы. Прикинув собственные возможности, он всё более и более приходил к мысли, что пчеловодство и уединённая, удалённая от всего на свете пасека — это наиболее достойный и приемлемый для него способ провести последний отрезок своей жизни. Так бы оно и было, если бы не взволновавшие его события июня 1995 года в ставропольском городке по имени Святой Крест…
Чёрная Быль и Святой Крест…
Долгий и мучительный путь от одного национального кошмара к другому.
Рымницкий включал радио: Запад откровенно злорадствовал по поводу самого большого в Истории террористического акта. Мнение Востока и так было понятно — бандиты ведь были мусульмане.
А бывшие когда-то союзники в Восточной Европе вступали в НАТО, что могло означать лишь одно: подготовку к войне против России.
А на территории бывшей Югославии такая война уже давно репетировалась: Запад и Восток оказались едины в ненависти к православным сербам и совместными усилиями истребляли этот народ, столь похожий на русский…
Но ведь и сами русские ничего не делают не только для спасения своих собратьев на Балканах, но и для своего собственного выживания в своей собственной стране… Пока что одно несомненно: Россия идёт к гибели и сама же своим безволием и провоцирует презрительное отношение к себе.
А надо уметь давать отпор. Уважают только сильных.
Так как же всё-таки провести остаток своей жизни? Фашизм, коммунизм? Для Рымницкого и то, и другое было одинаково ненавистно…
Впрочем, это уже новая история, а нам пора возвращаться к нашей.