Болезненно амбициозная и высокомерная Америка взволновалась: массовый проход советских военных кораблей в Индийский океан сильно ударил по её самолюбию. Американцы в своём самоослеплении считали, что этот океан создан природой почти исключительно для них. Кремлёвские же старикашки полагали, что всё обстоит как раз-таки наоборот: для них океан, а не для Соединённых Штатов!
И вот: наши корабли потоком устремились в этот спорный океан, а американцы усилили за ним контроль. Каждый наш корабль они постарались взять под наблюдение и под прицел. Чтобы в случае войны — незамедлительно утопить его (если удастся).
Но то — надводные корабли, а как же быть с подводными лодками? Как уследить, через какую щель они проскочили в этот, что ни говори, ОКЕАН?
А так же точно и следить. Отслеживать, обнаруживать и не упускать из виду. И в случае войны — немедленно топить (если удастся).
Но лодка — на то она и подводная, чтобы её не видно было. Но техника — на то она и сверхсложная, чтобы и видеть, и слышать всё и везде (если удастся).
Но ведь и на подводной да ещё и на атомной лодке — тоже ведь случается, что заваляется какая-нибудь сверхсовременная и сверхъестественная техника, чтобы поставить ни во грош ту, другую технику и усыпить её бдительность (если удастся)! Вы, к примеру, выслеживаете нас по шумам, которые издаёт наша подводная лодка, а мы заглушаем двигатели и высылаем по своему курсу маленькую торпедку, которая издаёт точно те же самые шумы, что и выпустившая его субмарина. Вот и идите по курсу этой торпеды, пока не поймёте, что вас надули. А мы тем временем отлежимся в тишине да и пойдём дальше, но уже с сильно изменённым курсом.
Вот так и шло соревнование: КТО — КОГО! Бывали случаи, когда лодка, выйдя из Петропавловска-на-Камчатке в открытый океан, тотчас же обнаруживала за собою слежку. Воды — международные, и никто не запретит американским кораблям и самолётам находиться рядом. Всегда и неотступно. Нахально и беспощадно. Лодка и ныряет, и уплывает, и кружит, и выключает двигатели, но лишь только высунет наружу кончик перископа, как уже американцы тут как тут! Это означает, что всё это время они её и не теряли из виду. Это означает, что существование этой подводной лодки — совершенно бессмысленно, ибо она лишается своего главного достоинства — невидимости. И это означает торжество американской военной мощи и поражение мощи советской. И тогда лодка возвращается назад в базу как не выполнившая задание. С позором!
А ведь идёт не только борьба за сферы влияния, но и борьба самолюбий. И не только межгосударственных, но и межчеловеческих. Чисто спортивный азарт, жажда самоутверждения и — никакой классовой или национальной ненависти, никакой политики. Для многих это именно так и есть.
У военных лётчиков есть такое понятие: «высший пилотаж». Это когда самолёт делает всякие там мёртвые петли и уже падает на землю и почти разбивается, но в последнюю секунду выясняется, что это он всего лишь пошутил — демонстрировал зрителям своё искусство. Самолёт взмывает ввысь, и у зрителей вырывается вздох облегчения, а некоторых — так даже слеза прошибает. Взрыв аплодисментов, восторженные крики. Дамы, цветы.
И такой же точно высший пилотаж и даже пострашнее есть и у атомных подводников. Но — никаких зрителей. Никаких аплодисментов. А если и слёзы, то не от восторга. Слёзы будут у оставшихся дома жён, детей и матерей. Может, и у самих подводников, медленно умирающих от удушья и думающих: боже, как меня в это место занесло, и как там теперь будет без меня моя семья?..
* * *
За Рымницким числились не только важные научные труды.
В истории советского атомного подводного флота он был одним из самых первых, кто вышел на тесный контакт с американцами.
Выходить-то на контакт он выходил и общался так, что видел перед собою и выражение лиц, и широту и белозубость американской улыбки, и цвет глаз и волос. Но только каждый раз неизменно исчезал из поля зрения преждевременно торжествующих американцев и срамил и всю их технику, и всю их наблюдательность.
Пройти в Индийский океан из океана Тихого можно многими путями, но для подлодки путь между роем островов Индонезии — крайне опасен, а в обход Австралии или Новой Зеландии, где вода поглубже, а назойливых клочков суши поменьше — крайне долог (хотя, конечно, в случае Большой Войны, это и будет самый надёжный путь); вот и решено было в высочайших инстанциях: в мирное время идти через Малаккский пролив. А это узкий и очень длинный коридор между островом Суматрой и полуостровом Малаккой. Для подводной лодки там слишком мелко, и идти имеет смысл только в надводном положении. В открытую. На виду у всех.
А там — и ни нырнёшь, и ни свернёшь.
Если на это время начнутся настоящие боевые действия, то это — верная смерть.
А Малаккский пролив — чуть ли не самый длинный пролив на свете.
А атомная подводная лодка страшна, быстроходна, красива и ловка только в подводном положении; в надводном — она неуклюжа и медлительна.
* * *
При первом же прохождении через пролив, ещё только в самом его начале, на подходе к Сингапуру, случилось нечто невообразимое: на подводную лодку напали пираты. Сначала они кружили вокруг таинственного корабля на своих быстроходных глиссерах, и Рымницкий со своего мостика безо всякого бинокля видел их лица — смугло-жёлтые, плоские, широкоскулые и узкоглазые. Ни на какие знаки, приказы и окрики бандиты не реагировали. И даже больше: они попытались взобраться на корпус лодки, а когда им не позволили — отошли в сторону и стали стрелять из автоматов! Рымницкий сообщил об этом сопровождающему эсминцу; тот приблизился и, угрожающе вращая всеми своими орудиями, обратил дорвавшихся до техники бандитов в бегство. Глиссера ушли в сторону Сингапура и на подходе к нему слились-смешались с тысячами других лодок, катеров и судёнышек. Позже правительству Сингапура было заявлено об инциденте, но так никто и не узнал, что это были за люди и чего они хотели.
Вскоре после пиратов там же, в Сингапурском проливе, произошло новое событие: тропический циклон.
На море появилась зыбь, а барометр повёл себя как-то странно; со стороны же надвигающегося урагана появились перистые облака. Рымницкий с изумлением смотрел на происходящее и всё томился в неприятном ожидании. Подводники свои взаимоотношения с бурями обычно решают простейшим способом — понятно каким; теперь же уйти на глубину было невозможно по причине отсутствия таковой. Предстояло принять удар, как обыкновенному надводному кораблю. Между тем надвинулось чёрное месиво облаков, и наступило невыносимое затишье — духота и ни малейшего ветерка. Радисты жаловались из своего центрального поста на непрерывные разряды в атмосфере, которые мешали им работать; вскоре последовал доклад о выходе из строя радиолокационной станции, а в воздухе вдруг стало совершенно черно — чернее, чем ночью: сначала потерялся из виду корабль охраны, а затем уже ни носа собственной подводной лодки, ни её кормы невозможно было различить… Рымницкий приказал снизить скорость с восьми узлов до пяти…
И тут — началось!..
А кончилось всё так же внезапно, как и началось: спокойствие и величественная панорама вдруг откуда-то взявшихся небоскрёбов, озарённых солнцем. Как мираж! Все приборы работали нормально, и корабль продолжал движение вперёд.
Рымницкого тогда этот случай сильно поразил: пираты и вскоре после них, как продолжение их злобы — ураган. Существует часть человечества, совершенно неизвестная нам. Готовимся к войне с американцами, которые ведь в сущности ничего плохого нам никогда не делали и которые похожи на нас, которым стоит во многом подражать, а война-то, может быть, нагрянет совсем и не оттуда, откуда мы её ждём. Как ураган она примчится из перенаселённого Китая, из нашей же собственной Средней Азии, из этого же Сингапура, из Африки, из Вьетнама… Во Вьетнаме он уже бывал прежде и видел этих людей вблизи. И разделял ощущение многих наших моряков — смутное, не всегда объяснимое чувство недоверия к этому народу. Непостижимые для европейского разума поступки: в Кам-Ране они взорвали шикарные виллы, оставшиеся от французов и предпочли жить в дрянных хибарках — только бы не видеть перед собою следов другой цивилизации. К особо сложной технике, оставшейся от американцев, так и не подпустили советских пришельцев, а сами в ней разобраться так и не сумели, несмотря на все усилия. Во взаимоотношениях с нашими моряками проявляли себя торгашами и отъявленными мошенниками… И потом: почему их всех так невообразимо много? Почему они так живучи и так неприхотливы в пище; они голодают, им очень тесно, а они словно бы ради какой-то высшей цели всё претерпевают и с непостижимым упорством воспроизводят и воспроизводят себе подобных, чтобы тем новым стало ещё голоднее, ещё теснее и ещё хуже — так, что ли?.. Непонятно… Тайна…
А после диких азиатских пиратов начались культурные и симпатичные американцы. Их вертолёты кружили, не переставая, вокруг нашей подводной лодки. Американцы разглядывали нас, как хотели. Весело и нахально. Кинокамеры, фотоаппараты, бинокли. Вполне возможно, что и микрофоны направленного действия — чёрт их знает, что у них там могло быть. Так что наши моряки держали язык за зубами и лишнего не болтали. Американцы же высовывались так, что чуть только не вываливались наружу, и через свои громкоговорители что-то орали нам по-своему, ржали-хохотали на весь Малаккский пролив, шутя звали нас с собою, свешивая верёвку и предлагая взять на буксир, и при этом упорно забрасывали лодку красивыми пёстрыми пакетиками — видимо, всё-таки с чистосердечными сувенирами и угощениями, а не с ядом и минами…
Рымницкий, ещё в бытность свою капитаном второго ранга, уже был свидетелем такого эпизода в Атлантическом океане: к нашей атомной подлодке, идущей в надводном положении, почти вплотную подлетает откуда-то прямо с небес американский вертолёт, оттуда высовывается огромадный негр и ювелирно точным попаданием — бряк об железо огромную корзину! А в корзине — цветы, выпивон-закусон и поздравление с наступающим новым годом. Вертолёт исчез, а на подлодке специалистами соответствующего профиля началось расследование — не диверсия ли это? Вражескую корзину осторожно занесли внутрь корабля, изучили, не слишком глубоко запуская руки (а вдруг — мина?), а по рации запросили командование эскадры: сброшена корзина… подозрительная корзина… что делать с корзиной?.. как поступить с напитками — пить или не пить? и, если пить, то — закусывать ихними харчами или не закусывать?.. подозреваем… опасаемся… возможна подрывная литература и порнография… как слышите? Переходим на приём!
А в ответ: какая корзина?.. почему корзина?.. откуда корзина?.. корзина или не корзина?.. Требуем разъяснений!..
Кое-как всё же переговорили. Получили ценные инструкции. Стали приступать к их выполнению.
Только глядь — а корзина-то пустёхонька! Всё содержимое необъяснимым образом растворилось среди проявившего политическую незрелость экипажа, который во время переговоров то и дело проходил мимо корзины — то взад, то вперёд. И с очень озабоченным, деловым и хмурым видом. И вот — не найдёшь ничего. И никто ничего не видел, и никто ничего не слышал. Провели потом расследование: у всех невозмутимые лица и опять — никто, ничего, ни о чём…
Но в этот раз кидали не только пакетики, а ещё и буйки, но, конечно, не прямо в лодку, а в воду рядом с нею. Эти ярко-красные шары с антенной служили для фиксации и передачи куда следует подводных шумов нашей субмарины. У каждой лодки — свой неповторимый, как отпечатки пальцев, шум от работы её двигателей, и, если иметь каталог всех шумов всех подлодок, то их можно будет при современном уровне техники легко распознавать. Но шумы надо изучать долго и тщательно — во всех режимах работы: при большой скорости, при малой, при погружении, при всплытии… Поэтому и буйков должно быть много. По приказу Рымницкого самые быстрые наши пловцы бултыхались в воду, хватали эти буйки и забрасывали, затаскивали их к нам — на изучение и на растерзание. Все разговоры возле буйков запрещались до тех пор, пока не будет отломана ненавистная антенна. Буйки заносились в недра подводного корабля, разбирались на кусочки, изучались, и любознательный экипаж смотрел, что у них там внутри.
Вот она — американская сверхсовременная подслушивающая техника!
Наиболее талантливые народные умельцы использовали потом добытые детали для своих самодельных радиоприёмников и магнитофонов, для сигнальных систем на своих автомашинах, для сушки белья и для прочих хозяйственных нужд. Но то будет потом.
А пока же развесёлые и культурные американцы всё кружили и кружили, окутывая подводную лодку тремя слоями: самый ближний — вертолётный круг; затем — круг средний, тоже вертолётный и затем — восьмёрка, а не круг, которую описывал по какой-то хитрой системе уже самолёт «Орион», а не тарахтелка, похожая на стрекозу. «Орионы» и вертолёты сменялись, а подлодка и насторожённые люди на ней оставались, проползая по величественному водному коридору между огромным островом Суматрой и немыслимо длинным полуостровом Малаккой.
Тоже ведь драма была какая-то и у них — миллионы лет тому назад Суматра оторвалась почему-то от материка и вместе с сотнями и тысячами других островов зажила отдельною жизнью в составе независимого архипелага; боязливая же Малакка не решилась отделиться от громады самой большой части света и присоединиться к островам: Суматра звала её, звала в своё семейство вольных островов, а Малакка тянулась и тянулась к ним, да так и не дотянулась — материк уговорил остаться.
Кругом борьба, везде соперничество. И вроде бы всё — игры да забавы…
Кто кого перетянет, кто кого перехитрит…
* * *
Сумасшедший пролив кончался. Впереди был кусок широкого океана, который потом суживался в пролив Восьмого Градуса, что между Мальдивскими и Лаккадивскими островами. За проливом, в Аравийском море, — наша эскадра, в подчинение которой и должен войти этот подводный атомоход. И весь этот путь от одного пролива до другого наша подлодка уже не сможет ускользнуть из-под плотного контроля американцев. И это будет означать НАШУ беспомощность и ИХ могущество. Ведь, чтобы вот так на виду у противника идти и идти, вовсе незачем быть подводным атомным кораблём, который стоит таких фантастических денег, как будто он весь из золота. Можно быть и просто баржей.
Обидно было. Что ж это — МЫ хуже ИХ, что ли?
Была ночь, когда подлодка Рымницкого приближалась к выходу из Малаккского пролива. Американцы следовали неотступно — и по воздуху, и по воде.
И тут наша подлодка вдруг стала выполнять какие-то непонятные действия: то потушит огни, то включит, то нырнёт, то вынырнет, то вперёд пройдёт, то назад.
И так — много раз. И не хаотично, а по определённой схеме, вроде бы глубокомысленной и загадочной.
А однажды, когда она нырнула и американцы, уже вычислившие всё наперёд, уже поджидали её в нужном месте, она взяла да и не вынырнула там. Американцы переполошились и бросились искать её на путях к проливу Десятого Градуса, но её и след простыл.
Только её и видели!
Рымницкий, уведя корабль под воду, приказал повернуть его на сто восемьдесят градусов и повёл его совсем назад — в Малаккский пролив. Там, переждав немного, он велел пробираться в сторону всё того же Индийского океана, тесно прижавшись к берегу Суматры…
Есть полуостров Малакка.
Есть на нём город Малакка.
Есть Малаккский пролив между Суматрой и Малаккой.
А есть ещё и узенький ПРОХОД МАЛАККА — между Суматрою и двумя островками по имени Ве и Брёэх.
Протиснулись через эту ещё одну Малакку и выползли тою же ночью на новые просторы.
Молниеносный опорный сеанс радиосвязи с Москвой и приказ свыше: круто рвануть к экватору, обогнуть Мальдивские острова с юга, сильно изменив первоначально запланированный маршрут. Так и сделали. Круто рванули.
Американцы же шныряли по всему Великому Каналу — так называется пространство между Никобарскими островами и Суматрой — и ничего не могли найти, а наша подлодка знай шла себе и шла в тех краях, где её появления никто и не ожидал.
Иногда, как бы говоря «ку-ку!», она высовывала свою антенну и, едва сдерживая смех, вслушивалась в эфир.
Там творилось что-то невообразимое.
Рымницкому, с его хорошим знанием английского языка, многие слова в этом базаре были всё же непонятны, и он лишь по косвенным признакам догадывался, что это он слышит отборный американский мат-перемат. Потерявшие и голову, и бдительность американцы ругались между собою, обменивались упрёками и угрозами. Судя по всему, чьи-то карьеры были подпорчены, а репутации подмочены. «Вот, значит, и у них — всё то же, что и у нас, — с усмешкой подумал тогда Рымницкий. — Везде одно и то же. Такие же люди, как и мы. Из-за чего только ссоримся!..»
В скором времени он присоединил свой корабль к нашей эскадре, подойдя к ней не с востока, как ожидалось наблюдающими за всем этим американцами а, к величайшему их изумлению, — возникнув из морских глубин на юго-западе. Ни свои, ни чужие — никто не ожидал от нашей подлодки такой прыти, ибо прежде считалось, что игра с американцами в Малаккском проливе всё равно ведь ведётся в открытую: один чёрт, на этом этапе дистанции мы заведомо обречены на моральное поражение, так что и стараться тут особенно нечего. Научно доказано: стараться нечего!
А он взял — и постарался.
* * *
Потом он бывал и в Персидском заливе, и в Красном море на архипелаге Дахлак, и на Сокотре, и в Йемене… И везде он проявлял сообразительность и решительность, и всегда он был в почёте и уважении, и его приводили в пример другим экипажам и другим командирам…
Вот только двое сыновей и одна дочь росли без него, как будто он их бросил. И жена жила сама по себе, как будто она и не жена ему вовсе…
И чем дольше отсутствуешь во имя каких-то великих идей, во имя каких-то спортивных соревнований между двумя сверхдержавами, чем дольше отсутствуешь, тем тебя меньше и ждут, и тем меньше ты и нужен…
Появляешься дома — как какой-то чужой. Даже и для детей. Какой-то лишний дядя, взялся, неизвестно откуда. А зачем тогда было и спешить домой, и тосковать, и появляться?..
А если незачем, то тогда непонятно, ради чего жить… Развод с первою женою подкрадывался к нему всё явственнее. Да развод — оно бы и ладно! Но ведь оставались два сына и одна дочь! А жена, чрезмерно увлечённая причёсками, маникюрами и платьями, — сможет ли она дать им нужное воспитание? Она и безо всякого развода с некоторых пор перестала давать отчёт мужу о своих поступках, а что будет после распада семьи? Она и вовсе тогда забросит детей. Распад он и есть распад. Это, когда всё распадается: и любовь, и представления о долге, и судьбы родителей, и судьбы детей…