«Сложно быть хорошим актером, играя эпизоды, – писал Михаил Ульянов, – и есть такие актеры. Но если быть абсолютно честным, то в настоящего актера можно вырасти только на крупных ролях. Это правда нашей профессии».
Рыбников вырос на таких ролях. Он побывал на экране трактористом, сталеваром, монтажником, строителем, лесорубом, шахтером. А еще – летчиком, военным, спортивным тренером… Но самой любимой среди них ролью, по его признанию, стал для него молодой сталевар Саша Савченко из фильма режиссеров Ф. Миронера и М. Хуциева «Весна на Заречной улице», вышедшего на экраны в следующем после «Чужой родни», 1956 году.
Кинокритик Н. Зоркая определяет главный творческий принцип М. Хуциева, одного из режиссеров фильма, как стремление к предельной достоверности отображаемого на экране.
«Среди молодых режиссеров, начинавших творческую жизнь в середине 50-х годов, – пишет она, – Хуциев оказался самым ярым поборником натуральности, подлинности».
Этим, видимо, и продиктован выбор на главную роль в «Весне на Заречной улице» Николая Рыбникова, для которого, как для ее исполнителя, тоже прежде всего важна была жизненная достоверность героя – в качестве опоры, фундамента для создания образа. Для актера, как и для режиссера, она, достоверность, была не целью, а средством решения творческой задачи.
На съемках «Весны на Заречной улице» (снимали фильм в Запорожье) актеры пришли на металлургический завод посмотреть, как варят сталь. А перед этим Рыбников поменял, а за ним и другие актеры, выданную ему новую робу на поношенную, местами обгоревшую спецодежду – махнулись с одним рабочим. Встал он возле мастера, пробивающего отверстие для выхода стали (позже Рыбников это будет делать в кинофильме), но встал, оказывается, на опасное место.
– Куда лезешь?! – закричал мастер. – Жить надоело?
– Да это артист, – сказали ему.
Тот поначалу не поверил.
Да, он был органично слит со своими героями, нес в себе, как сказал кто-то про него, «биологическую энергию своего времени»! «Его заслуга, как актера, в том, что он отобразил на экране, – писала кинокритик Н. Басина, – тот социальный и человеческий тип, на которого возлагались наши надежды в середине пятидесятых, в эпоху социального оптимизма. „Весна на Заречной улице“ не просто отражала погоду времени – это картина из тех, что сами делали погоду».
Бессмертная, как сама весна, она и сегодня делает погоду. Кино, как и любое искусство вообще, – это про людей, а не про то, как «куют что-то железное». Не трудовой энтузиазм, не производственные успехи, не встреча Нового года движут создаваемый Рыбниковым экранный образ молодого рабочего, а любовь. Она здесь созидательное начало. Человеку, не испытавшему, не испытывающему этого чувства, Рыбников был убежден в этом, играть трудно, и едва ли он будет кому интересен.
Кто-то из критиков подсчитал, что чисто производственный процесс занимает в фильме всего сто пятьдесят метров, то есть длится пять минут. Остальное – любовь, учеба в школе рабочей молодежи, жизнь рабочих вне завода и школы, а значит, та же любовь, потому что все они люди молодые.
Фильм о любви сталевара Саши Савченко к молодой учительнице Татьяне Сергеевне и ее – к нему (любви потаенной, в которой она боится признаться себе самой) пронзительно лиричен. Рассказ о том, как любовь пробудила в грубоватом парне тягу к иной жизни, к свету, заставила его задуматься о себе и переосмыслить какие-то привычные ценности, открыла новые горизонты, жизненно достоверен и одновременно поэтичен.
Режиссеры помогли Николаю Рыбникову воплотить на экране этот свой несомненный дар – умение любить. В его игре сильная и темпераментная страсть сменяется полутонами и почти неуловимыми нюансами чувств. Он немногословен, но при этом умеет сказать о герое столько, что иной монолог оказался бы менее емким. Достаточно вспомнить эпизоды, когда Татьяна Сергеевна приходит в мартеновский цех, встречу ее с Сашей Савченко в беседке во время майской грозы, заключительные кадры фильма и, конечно же, лучшую в этом смысле сцену в классе, когда Савченко объясняется Татьяне Сергеевне в любви.
Актер Валерий Гаркалин признался в одной из телевизионных передач, что, когда ему надо «подправить ориентиры», получить эмоциональную «подзарядку», он вновь и вновь прокручивает тот самый кадр из «Весны на Заречной улице», где Рыбников-Савченко, сидя в пустом классе и подперев рукой голову, смотрит на Татьяну Сергеевну, прежде чем ответить на ее вопрос: зачем он пришел, больной? «А зачем я вообще сюда прихожу?.. Чтобы вас видеть…»
Интереснейший факт: одним из операторов «Весны на Заречной улице» был недавний выпускник операторского факультета ВГИКа, а сегодня один из лучших отечественных кинорежиссеров, – достаточно упомянуть такие его фильмы как «Интердевочка», «Анкор, еще анкор!», «Такая чудная игра», – Петр Тодоровский.
Вот его рассказ о фильме и вообще о том уже далеком времени:
«Я познакомился с Аллой Ларионовой и Николаем Рыбниковым во ВГИКе. Аллу я увидел, когда поступал в институт первый раз в 1948 году. Меня тогда не приняли, а ее приняли. Я, конечно же, ее запомнил. Она была феерически красива: высокая, стройная, вьющиеся волосы заплетены в косу, дивный цвет лица, кожа просвечивает… С нее бы портрет писать современным Рокотову или Левицкому. Совсем юная, только что школу окончила. На следующий год она, будучи студенткой, была уже нарасхват в кино. А я в том году был принят со второй попытки на операторский факультет, на курс, который вел известный оператор Борис Волчек. Курс был сильный, вместе со мной поступили Вадим Юсов (кстати, с третьего захода), Герман Лавров, Ионас Грицюс – я назвал лишь нескольких моих однокурсников.
Поселили меня в общежитии на Лосиноостровской, в котором жил в то время и Николай Рыбников, а вообще в разные годы там обитали Нонна Мордюкова, Слава Тихонов, Катя Савинова, Ташков, Хуциев, Миронер…
В институте наше общение с будущими киноактерами и режиссерами было, так сказать, коридорным. Учились мы на разных этажах, встречались порой на просмотрах фильмов, прогонах, так что не очень были в курсе жизни других факультетов.
Николая Рыбникова я знал по общежитию, визуально. Это был веселый, озорной, обаятельный парень. Помню, ходил он в кепочке, с поднятым воротником демисезонного пальто. По слухам, он очень был влюблен в Аллу Ларионову, которая его игнорировала.
Николай Рыбников с отцом Аллы Ларионовой. 1960-е гг.
С Рыбниковым я познакомился ближе в связи со знаменитым розыгрышем, который много лет спустя, будучи уже режиссером, я взял в основу своего фильма „Такая чудная игра“. Розыгрыш придумали обитавшие в одной комнате Рыбников, Вадим Захарченко и Николай Литус: загадочный голос из приемника вещал и призывал к исповеди. Предварительно шутники узнавали какие-то факты из биографии разыгрываемого, что особенно впечатляло и заставляло верить во все остальное, о чем говорили из приемника. На самом же деле исповедовал и вещал сидящий в шкафу Рыбников, наблюдавший к тому же в щелку за тем, что происходило в комнате.
Меня разыграли вместе с другими. Надо сказать, что Рыбников пытался признаться в розыгрыше, но ему никто не поверил…
По окончании ВГИКа я был направлен на „Мосфильм“ в качестве ассистента оператора первой категории и вскоре снимал уже свой первый большой художественный фильм как оператор. Это была „Весна на Заречной улице“, главную роль в которой играл Николай Рыбников.
В фильме были заняты очень хорошие актеры, в подавляющем большинстве молодые: Нина Иванова, Геннадий Юхтин, Римма Шорохова, Юрий Белов, Владимир Гуляев. Феликс Миронер и Марлен Хуциев, режиссеры, тоже только начинали свой путь в кино. Операторов было двое, и оба начинающие: Василевский и я. Надо ли говорить, как прекрасно нам жилось и работалось?
Натурные съемки проходили в Запорожье, на „Запорожстали“. Проживали мы в общежитии завода все вместе. Это было удобно не только для работы. Мы нередко собирались у кого-нибудь, отмечали дни рождения или окончание какого-то периода съемок, к примеру, достаточно сложных съемок на заводе.
Но никто ни разу не позволил себе чего-нибудь лишнего.
Что касается Николая Рыбникова, то я с каждым кадром, в котором он участвовал, еще и еще раз убеждался, какой он редкой одаренности актер!
Вот недавно показывали по телевидению „Весну на Заречной улице“. Я смотрел фильм со стороны и отмечал, что некоторые вещи устарели, в том числе и операторская манера, – сегодня снимают по-другому, другая манера игры. Но есть сцены, сыгранные Рыбниковым актерски точно и, как говорится, на века. Это классика, к примеру, те сцены, где он признается в любви учительнице. Мы снимали в них его лицо крупным планом, в его глазах была такая любовь! Потому и игра Рыбникова не устаревает, как не стареет и само это чувство.
Работал Рыбников очень интересно. Он был личностью, а личность всегда привносит в образ свое „я“, обогащает роль собственным духовным, жизненным опытом, играет не только то, что написано в сценарии, подсказано режиссером, – тут появляется что-то еще. Это „что-то еще“ есть талант, помноженный на личность.
В то время Николай и Алла еще не были вместе, но его чувство к ней не исчезало, росло. Это непреходящее состояние любви, в котором он находился, и помогло ему сыграть ее, любовь, так эмоционально: в Татьяне Сергеевне, конечно же, он видел Аллу.
Мне, оператору, думаю, Василевскому тоже, было интересно работать на этом фильме, хотя, молодым и неопытным, нам приходилось преодолевать какие-то трудности, учиться в процессе работы. „Весну“ мы снимали в Запорожье, а отснятый материал везли в Одессу, на худсовет. Первое время нас ругали, кое-кто даже высказывал сомнения, не зря ли доверили фильм и деньги таким молодым? Отмечали технический брак, недостаточное количество крупных и средних планов. После одного из таких худсоветов, вернувшись в Запорожье, мы разделились: я с Хуциевым работал, а Василевский с Миронером, и в течение недели-двух что-то укрупняли, что-то придумывали, используя разные операторские и режиссерские приемы. К примеру, общий план эпизода в мартеновском цехе мы снимали непосредственно на заводе, а пылающее в отсветах печи лицо Саши Савченко крупным планом – отдельно, в павильоне. Когда мы все вставили – картина заиграла…
Сдавать готовую картину поехали в Киев, в Министерство культуры, тогда кино подчинялось ему. Вдруг приходит телеграмма от Юткевича. Он пароходом вернулся из Франции в Одессу, и ему директор Одесской киностудии показал нашу картину. Телеграмма на наше имя и на имя министра культуры Бабийчука была сплошь из восторженных слов.
„Весну на Заречной улице“ приняли очень хорошо. В тот же день мы показали ее на Киевской киностудии. А там оказался Марк Семенович Донской, вроде как в изгнании он находился. После просмотра он выскочил на сцену и такое говорил, так хвалил картину!
Это была большая удача для всех нас, ну и, конечно, для Коли Рыбникова, исполнителя роли главного героя. Как только закончились съемки, А. Зархи сразу же пригласил его на фильм „Высота“, и он уже из Днепродзержинска приезжал в Одессу на озвучание. Снимая фильм, мы все сдружились, но потом разошлись, как это чаще всего бывает, по другим киногруппам.
Много лет спустя я, уже будучи режиссером, снял Аллу Ларионову в своем фильме „Фокусник“. Она замечательная актриса, профессионал высокого класса. Она была счастлива сниматься в необычной для нее роли. Елена Ивановна, которую она играла, была, правда, тоже прекрасная женщина, но мещанка в какой-то степени, это был интересный типаж, в духе некоторых героинь А.Володина, сценариста фильма. С Аллой хорошо было работать, она не упускала из виду любую, казалось бы, мелочь, продумывала рисунок роли до деталей. Фильм снимался зимой. Вячеслав Зайцев, который был у нас художником по костюмам, сшил для Аллы белое пальто по фигуре, довольно-таки легкое. Так она, игнорируя мои советы как-то утеплиться, надевала его прямо на белье, чтобы лучше сидело, а в перерывах бегала в подъезд к батарее погреться. Она и женщина была настоящая, для нее важно было всегда хорошо выглядеть.
Окончание съемок мы отмечали у Ларионовой, на квартире в Марьиной роще. Рыбникова не было, он где-то снимался. Да, это был гостеприимный дом.
Затем я иногда встречал кого-то из них на „Мосфильме“. Для них начался трудный период, их мало снимали, и они зарабатывали деньги выступлениями.
Они ушли из жизни, сначала Николай Рыбников, затем Алла Ларионова, но оба ушли рано. Утешение одно – они навсегда остались на киноэкране».
Кинокритик Н. Зоркая отмечает строгую серьезность, безупречную нравственную чистоту лирической темы картины. Она отнесла фильм к произведениям киноискусства, отказавшегося от фразы, но отнюдь не от высоких слов, к категории кино «смыслового», трезвого, желающего говорить только правду, полного больших надежд и веры в человека.
…Как для Аллы Ларионовой главным фильмом ее жизни стала «Анна на шее», так для Николая Рыбникова – «Весна на Заречной улице». А любимой ролью – Саша Савченко.
Однако если актерская судьба Ларионовой, по мнению критики, оказалась недостаточно включенной в общий процесс развития нашего кино, сыгранные Рыбниковым простые парни – чистые, цельные, обаятельные – органично вписались в отечественный кинематограф середины XX века.
Рыбников – «одной группы крови» со своими героями. Но это заблуждение, что играть «самого себя» легче, чем перевоплощаться. В одной из бесед Рыбников сказал, что самая большая трудность в актерском деле – преодолеть дистанцию «актер – персонаж».
Он преодолевал, а потому создавалось впечатление, что он не играл, а жил на экране. Как, к примеру, Михаил Жаров, Евгений Леонов, Олег Борисов. Скажу, перефразируя поэта: таланта этого секрет разгадке жизни равносилен.
Почему зритель безусловно верит в то, что герой, созданный актером, его телом, голосом, жестом, его сутью, – один из нас, реально существующих?
Трудно объяснить. Знаю лишь, что тайной этой владеют главным образом актеры русской школы. Они не умеют вести роль «на ограничителе», отстраненно. Они вкладывают в нее не только профессионализм, а свое сердце, душу, чувства. И – знание жизни. Творческая личность с этим знанием рождается.
К Николаю Рыбникову это относится в полной мере.
Любое искусство не терпит повторов, и Рыбников шел на определенный риск, сыграв в своем следующем фильме – «Высота», по роману Евгения Воробьева, тоже рабочего, Николая Пасечника.
Бригадиру монтажников-высотников Пасечнику вроде «по штату» положено чувствовать себя хозяином жизни (как ощущал себя и Савченко), думать о рабочей чести и славе (как Савченко), быть простецким и грубоватым, по-своему, по-рабочему, обращаться с девушками (как Савченко)… Пасечник тоже любит, только не он, а Катя меняется под его влиянием.
Кадр из кинофильма «Весна на Заречной улице». 1956 г.
«Я для вас все что хотите сделаю: мертвый приду, если надо. Только вот я какой – рабочий, работяга. Готовы за такого пойти?»(из к/ф «Весна на Заречной улице»)
Вроде много общего у Пасечника и Савченко, но это два разных образа, два разных характера, две разные судьбы.
В том, что Пасечник не повторил Савченко, заслуга не столько режиссера, сколько, думаю, Николая Рыбникова. Находясь под «гипнозом» только что сыгранной роли, он, тем не менее, смог найти другие краски для обрисовки своего нового героя, другие ходы для раскрытия его характера.
И еще. В «Высоте» строительству домны, конфликтам, возникающим в его процессе, героике труда отведено гораздо больше места, чем в «Весне на Заречной улице». Производственные коллизии, казалось, вот-вот заглушат лирическую линию фильма… Но благодаря игре Рыбникова, не игре даже, потому что сыграть так невозможно, это надо чувствовать, и, конечно, Инне Макаровой, которую присутствовавший на съемках писатель Евгений Воробьев называл своим соавтором, центром фильма стала любовь их героев, а не эти коллизии.
Режиссер Эмма Петровна Дукельская (в ее послужном списке такие картины как «В зоне особого внимания», «Портрет жены художника», «Батальоны просят огня») вспоминает съемки фильма «Высота», на котором она, делавшая тогда первые шаги в кино, работала помощником режиссера и по совместительству его ассистентом:
«Когда я подключилась к работе, подбор актеров на роли уже шел. Но отобранные кандидатуры, в том числе и на главную роль – Николая Пасечника, ни режиссера А. Зархи, ни оператора В. Монахова, ни меня (а подбор актеров был одной из основных моих функций) не устраивали: кто не подходил по возрасту, кто по своим актерским данным, кто примелькался на экране… Я знала, что уже на выходе фильм „Весна на Заречной улице“, где главную роль превосходно сыграл молодой актер Николай Рыбников, и предложила пригласить в „Высоту“ его.
В то время существовала такая практика: актеров вводили в штат киностудии. Рыбников был „приписан“ к Одесской киностудии. Мы позвонили туда, и вскоре я встречала его в московском аэропорту. Имя Николай Рыбников уже набирало силу, но на поведении самого актера это никак не отражалось: одет скромно, держится просто – на всех он произвел хорошее впечатление. Он дал согласие сниматься, и с того момента весь подбор актеров был „под Колю“.
Перед „Высотой“ я работала на фильме „Первый эшелон“, в котором удачно были подобраны актеры класса эпизода: Хорен Абрамян, Владимир Поболь, Леонид Чубаров, младший брат Олега Борисова Лев Борисов… Со временем все они обретут известность. В „Первом эшелоне“ они играли целинников. Прибыв всей командой в распоряжение А. Зархи, стали членами бригады монтажников-высотников, которой руководил Пасечник.
Фильм снимался на удивление легко. Не было никаких чрезвычайных происшествий ни на съемочной площадке, ни вне ее, в киногруппе. Я понимала тогда, а позже осознала более четко: это Рыбников создавал особую атмосферу вокруг себя.
Он не держался отъединенно, не требовал к себе, как к исполнителю роли главного героя, исключительного отношения. Никогда не был ни слишком веселым, ни чересчур мрачным. Был улыбчивым, добрым, расположенным к общению.
Наполненность его души, подобно глубокому колодцу, непрестанно пополняемому подпочвенными водами, не иссякала. Каждому артисту нужен хороший режиссер, Рыбников, в свою очередь, был хорошим актером для режиссера. Он не то чтобы добросовестно и профессионально грамотно выполнял его указания, а, получив импульс, действовал дальше самостоятельно. Цепочка получалась такая: импульс – реакция – рождение образа.
Сьемки „Высоты“ проходили на одном из заводов в Днепродзержинске. По сценарию монтажники-высотники возводили домну. Декорации были построены на территории завода. Работал Рыбников без дублера. Съемки не всегда были комбинированные, так что опасность возникновения экстремальной ситуации была. Но Рыбников не боялся риска. Однажды на каком-то дубле он, забыв рукавицы внизу, съехал по канату без них. Естественно, содрал кожу на ладонях. Но – никаких жалоб, сам, говорит, виноват: сверху не докричишься, чтобы рукавицы принесли, а самому спускаться – время потеряем, и солнце уйдет.
Когда наступила осень, и надо было уезжать, решили заснять эпизод, где Пасечник взбирается на самый верх по мокрой конструкции, впрямую, без комбинированного монтажа. А холод, дует ветер, вдобавок ветродуй подключен. Настоящий ураган! Мы внизу стоим, волнуемся. Дрожим не столько от холода, сколько от страха за Колю. У меня в руках термос с кофе и коньяк для него, чтобы сразу, как спустится, согрелся. Он же – ничего! Слез и еще нас успокаивал.
Ведь какие трудности преодолевал, а создавалось впечатление, что роль эта была для него легкой. Вот сейчас он – Рыбников. А стоит надеть ему „брезентуху“ верхолаза – и уже он Пасечник. И тот и другой – настоящие.
Жила киногруппа в двухэтажном доме типа рабочего общежития. Состояла она в основном из молодежи. Этой молодежной компанией мы и проводили свободное время. Индустриальный Днепродзержинск для развлечений был мало оборудован – мы развлекали себя сами. Как-то сходили в цирк. Еще было несколько культурных мероприятий. Коля, конечно, был с нами. Он принимал участие во всех розыгрышах, которые устраивали актеры.
Теперь я понимаю, что только по молодости можно было так разыгрывать Марину Стриженову, как они ее разыгрывали.
Жила Марина в маленькой угловой комнате с балконом, на втором этаже. Когда к ней приезжал Олег Стриженов, ее муж, ребята устраивали под этим балконом шумное веселье: пели серенады, что-то выкрикивали, громко смеялись – словом, допоздна не давали им спать… Как-то здорово напугали Володю Поболя – его вообще чаще других разыгрывали. На первом этаже стоял пустой шкаф. И вот, поздно вечером, когда Володя был на этаже один, он вдруг заметил, что из шкафа сквозь щели пробивается свет через короткие промежутки, будто кто-то там пыхтит сигаретой…
Так оно и было, но он-то не знал. И очень испугался.
Дурачились вовсю. Сговорившись заранее, могли весьма натурально (артисты ведь!) какую-нибудь сцену разыграть, чтобы подшутить над товарищем.
Чего не было – так это пьянок. Как ни трудно в это поверить, особенно сегодня.
Вспоминаю, когда я работала с чехами, которые снимали под Харьковом военные эпизоды своего фильма, ко мне обратились чешские актеры с вопросом, почему я не занимаюсь их досугом. Не об экскурсиях речь. Где лошади, спрашивали они? Бассейн? Теннисный корт? Везде принято заботиться об отдыхе съемочной группы, пожалуй, только у нас нет. Что прикажете делать нашим актерам в киноэкспедиции по вечерам? Или когда дождь зарядит на недели? Но на „Высоте“ в пьянстве никто замечен не был.
Из Днепродзержинска мы переехали в Ялту, где были съемочные павильоны, и какие-то эпизоды на натуре тоже доснимались там.
Как-то пришли ко мне встревоженные актеры и сказали, что Рыбников заперся в своем номере, пьет, на стук в дверь не отвечает и никого к себе не пускает. Переживает, видно.
Тут я узнала от них о его любви к Алле Ларионовой и поразилась: ведь сколько времени мы проводили вместе, о чем только не беседовали, а об этой своей боли он молчал. Он не был „распахнутым“ человеком. Ребята сказали еще, что надо что-то делать, что опасно оставлять его в таком состоянии одного, с его взрывным характером он способен на крайность…
Я помчалась к нему. На мой стук он откликнулся, но, как я ни просила, двери не открыл. Я говорила ему какие-то слова, предлагала еду, призывала к здравому смыслу… Много времени прошло, пока он появился на пороге.
Уже в Москве, где завершалась работа над фильмом, в самый канун 1957 года Коля исчез. Такого еще с ним не бывало, чтобы ничего не согласовал, не предупредил. Значит, случилось что-то серьезное.
И вдруг звонок 2 января из Минска! Рыбников! Голос счастливый: „Эмма, поздравьте меня: я женился!“.
И сказал на ком. Но и без того было ясно, что на Алле Ларионовой.
Признаюсь, что-то царапнуло мое сердце. Оно помнило ту сцену в ялтинской гостинице, когда любимый всеми Коля был на грани отчаяния, причиной которому была она.
„Высота“ вышла на экраны. Наши дружеские отношения с Колей продолжались. Как-то он позвал меня в гости посмотреть на дочку. Жили они тогда напротив Елоховской церкви. Помню арку, небольшой дом во дворе. Я приехала к ним утром – наверное, и какое-то дело у меня было к Рыбникову.
Николай Рыбников и Алла Ларионова с дочерью. 1959 г.
Алла вышла в прихожую в легком утреннем халате. Она, видимо, только что встала.
Чуть заспанная, уютная. Светлые пушистые волосы, бело-розовое лицо, лучистые глаза, припухшие губы… Я поняла Колю: такая женщина может свести с ума!
…Я работала с Николаем Рыбниковым только на одной картине, и было это очень давно. Но впечатление о нем, как человеке и артисте, осталось на всю жизнь. Какие-то детали, конечно, стерлись. Но главное не ушло, а напротив – только высветилось в памяти с течением лет. Я определила бы это главное так: он был настоящий. Во всем».
Фильм «Высота» имел огромный успех. Вскоре после его выхода режиссер фильма Александр Зархи получил письмо из Ленинграда от своего коллеги Григория Козинцева с восторженным отзывом на картину.
«Дорогой Зархи! – писал Козинцев, – 30-го я с семейством отправился в кинотеатр „Великан“ смотреть „Высоту“. Мест нет. Потом – в другой. С тем же результатом. И только сегодня благодаря броне получил наконец билеты в кинотеатр „Огонек“, у Пяти углов. Картина мне очень понравилась. Отлично смотрел народ. Ахали, смеялись, умилялись. Что еще нужно? По-моему, настоящая удача, и слава богу! Вероятно, чего-то в картине недопоказано. Но я плохой критик. Так мало что нравится, что если уж понравилось, то неохота думать, что и как. Важно, что хорошо. Смотрел, волновался и все время чувствовал: смотрю человеческое, про людей».
«Высота» завоевала одну из первых премий на международном кинофестивале в честь VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Тепло приняли картину в Риме, где проходила неделя советских фильмов. Итальянские зрители рукоплескали Рыбникову, прибывшему в Италию в составе нашей делегации.
По опросу журнала «Советский экран» «Высота» признана лучшим фильмом 1957 года.
В 1958 году фильм представлял нашу кинематографию на Международном кинофестивале в Карловых Варах, где получил главную награду – Гран-при. Американские кинематографисты в разговоре с присутствовавшей на фестивале Инной Макаровой, игравшей в фильме Катю, сказали, что картина эта – о высоте чувств.
Песня Родиона Щедрина «Не кочегары мы, не плотники», которую напевал в фильме Рыбников, стала одной из популярных песен конца 50-х.
Многие удивятся, но петь на экране актер не любил. Другое дело дома, среди друзей.
– Люблю слушать музыку, – говорил он, – а петь не люблю. И не могу. В фильмах позволил себе недозволенное – стал петь. Причина одна: все в роли люблю делать сам.
После «Высоты» он получал письма, адресованные лично монтажнику-высотнику Пасечнику, с просьбой дать совет, касающийся его специальности. Можно, конечно, посмеяться над простодушием их писавших. Но Рыбников не смеялся, он лишний раз убедился в том, что никакое перевоплощение не может заменить ощущения личности человека, которое приходит, когда актер постигает его дело, а не только перенимает профессиональный жаргон, жесты, походку персонажа.
– Сергей Аполлинарьевич Герасимов, – с благодарностью вспоминал он своего педагога в Институте кинематографии, – учил нас с уважением относиться не только к своему труду, к своей профессии, но и к профессии тех, кого играешь. В «Высоте» я стремился все делать сам. В «Девчатах» освоил бензопилу «Дружба». В «Кочубее» освоил верховую езду. Конечно, можно было взять дублера. Но тогда не будет ощущения профессии, и на экране появится неправда. (Даже при том, что ты играешь не профессию.)
В этом, по мнению Рыбникова, заключается и специфика кино. В театре можно поставить на сцене бутафорский станок или трактор, ходить вокруг него и разговаривать. А в кино такой номер не пройдет – там все надо делать по-настоящему.
– Глаза лесоруба, – говорил он, – это не глаза летчика-испытателя. И люди эти живут совершенно в разных внутренних ритмах.
Чтобы быть предельно достоверным в роли летчика-испытателя в фильме «Им покоряется небо», Рыбников попросил консультантов и руководителя группы разрешить ему побывать в испытательном полете на самолете-спарке. Ему разрешили. Однако на этот раз «вживание в образ» могло обойтись актеру очень дорого, во всяком случае, гораздо дороже, чем освоение бензопилы и верховой езды.
Только храбрый человек мог добровольно обречь себя на такой полет, а затем с самоиронией рассказывать о том, что он за те минуты пережил.
– Я вместе с одним из летчиков-испытателей поднялся в воздух. Передо мной укрепили кинокамеру, и режиссер попросил меня включить ее во время полета, снять себя на натуре, так сказать. Начали со штопора. Вошли в штопор. Мне стало не по себе. Особенно когда увидел приближающуюся землю. «Может, хватит?» – спрашиваю. Летчик засмеялся и взмыл вверх. На следующей фигуре я включил камеру. Когда проявили пленку, смотреть на меня было невозможно. Чарли Чаплину рядом нечего было делать. Не помню, но, кажется, метра три все-таки вошло в фильм.
Он играл, как и жил, храбро.
Он признавался, что еще и поэтому, из-за постоянной необходимости чему-нибудь учиться, постигать что-то новое не только из области актерского мастерства, он чувствует себя в своей профессии вечным студентом.
Слава посетила его с первых фильмов. Вместе с мешками писем с любовными и дружескими признаниями, вместе с толпой поклонниц и почитателей его таланта, зрителями, приветствующими его на кинопоказах и киноконцертах, где бы они ни проходили – в столице или в отдаленных уголках страны.
Ему присылали сценарии, его жаждали снимать в новых фильмах. Но, как правило, в ролях, которые он уже фактически сыграл в «Чужой родне», «Весне на Заречной улице», «Высоте»…
При всей своей известности предлагал и выбирал не он – ему предлагали, его выбирали. Вот она, извечная зависимость актера от всех. Тут бывает, что лучше не понравиться, чем понравиться.
Рыбников же всегда нравился режиссерам в роли труженика. Нравился кинокритикам и журналистам, не только, конечно, поэтому (актер он был настоящий!), но не в последнюю очередь и потому, что «рабочая тема» тогда поднималась на щит.
Сам Рыбников считал, вопреки всеобщему мнению, что здесь неудач у него больше, чем хотелось бы. Органика органикой, но с каждым разом все труднее избегать шаблона, накатанного пути. К примеру, он ставил себе в минус Пашу Гусарова из фильма «Девушка без адреса». Правда добавлял при этом, что комедии вообще не для него.
Он ощущал, что с течением лет «не для него» становятся роли рабочих парней: он вырос из них – в прямом и переносном смысле. Но неимоверно трудным оказалось сломать стереотип представления о нем как об актере, способном создавать на экране лишь определенный типаж.
Так и шло. Менялось время, а для Рыбникова менялись разве что профессии его героев. В восприятии зрителей он настолько слился с полюбившимся им киноэкранным образом, что чем дальше, тем труднее было вырваться из магического круга, очерченного однотипными ролями. В его ответах на вопросы кинозрителей, журналистов стала сквозить усталость, а то и тревога: люблю человека труда, искренне люблю, но что дальше?
– Так уж получилось, – чуть ли не сетует он в интервью корреспонденту газеты «Труд», – что в экранной жизни мне всегда приходилось быть бригадиром. В «Высоте» – бригадиром монтажников-высотников, в «Чужой родне» – бригадиром тракторной бригады, в «Весне на Заречной улице» – бригадиром сталеваров, в «Девчатах» – лесорубов, в фильме «Седьмое небо» – шахтопроходчиков.
Были, были, конечно, и роли другого плана. Даже главные.
В картине «Кочубей», по роману Аркадия Первенцева, он сыграл легендарного полководца эпохи Гражданской войны. Изображать на экране настоящего героя – это играть как бы один неизменный и неизменяемый «профиль» реально существовавшей исторической личности. Рыбников оживил этот образ. Какими-то деталями, «приспособлениями», как это называется у актеров. Придерживаясь своего правила все в фильме делать самому, научился лихо вскакивать на коня и держаться в седле при сумасшедшей скачке, стрелять.
В двухсерийной киноэпопее «Две жизни», тоже на историко-революционную тему, он сыграл Семена Вострикова, прошедшего путь от рядового царской армии до советского генерала.
Кадр из кинофильма «Высота». 1957 г.
«Как говорят верхолазы, на высоте и воздух чище, и начальства меньше».(из к/ф «Высота»)
Среди пятидесяти ролей Николая Рыбникова – Василий Денисов в «Войне и мире», капитан Тарасенко в «Нормандии – Неман», три разноплановые роли в фильме «Разбудите Мухина».
В фильме режиссера Константина Воинова «Дядюшкин сон», по одноименной повести Достоевского, Рыбников сыграл одну из ведущих ролей – Павла Мозглякова, обывателя уездного городка Мордасова. Персонаж этот, комедийный (точнее, с претензией на юмор и остроту) и в то же время вызывающий отвращение (Мозгляков жаден), был, конечно, не во вкусе Рыбникова. Но в трагикомической истории о том, как непомерная алчность обернулась жестоким надругательством над человеком, было что играть. И Рыбников-актер блеснул здесь до того скрытыми для зрителя гранями своего дарования.
Многогранность своего таланта ему пришлось доказывать, тогда как уже в институте никто не сомневался в широком диапазоне его актерских возможностей: от Дон Жуана и Жюльена Сореля – до «мощного властелина судьбы», «державна полумира» Петра I…
Однако… однако нельзя не признать справедливость того, что в историю отечественного кино он навеки вписал не типаж, нет, а рабочего человека, своим духовным строем и мироощущением олицетворившего свое время.
Но все дело в том, что сам Николай Рыбников – не Саша Савченко, с которым его упорно отождествляют. Как Бабочкин – не Чапаев, Ульянов – не Жуков, Петр Алейников – не Ваня Курский.
Здесь имеет место некая аберрация зрения, для актера не безобидная. Был такой фильм – «Опасное сходство». Так вот, и это сходство – опасное.
Рассказывают, к примеру, что, когда Алейников появился перед зрителями в роли Пушкина (которого, кстати, он играл превосходно), зал встретил его добрым смехом. Еще бы: переодетый Ваня Курский!
Ульянов вынужден был всем терпеливо объяснять, что он не маршал Жуков, что он совсем другой.
(Я, имевшая счастье долгое время общаться с Михаилом Александровичем, подтверждаю: при всех его высоких театральных постах – никакого маршальского жезла в руке.)
У Рыбникова схожее с Савченко есть: Николай был старшим братом в семье, воспитывал младшего, помогал матери, рано пошел работать… Но дальше их «пути» расходятся. Это не в упрек замечательному парню Саше Савченко, а к вопросу о тождестве героя и актера.
О том, каким был Николай Рыбников, рассказывает его близкий друг Олег Исаакович Чертов:
«Я познакомился с ним в 1952 году, когда он только что окончил ВГИК и еще не был знаменит.
Я жил тогда на Новорязанской улице, увлекался шахматами и ходил играть в шахматный клуб сада им. Баумана. Однажды, это было воскресенье, я пришел в клуб, расставил фигуры на доске в ожидании партнера, и тут появился в комнате какой-то молодой человек. Поздоровался, постоял немного в нерешительности и спросил:
– Можно, я сыграю с вами?
– Пожалуйста, с удовольствием!
Мы представились друг другу, и он объяснил, что приехал к девушке (девушкой той была Алла Ларионова, жившая неподалеку, – конечно, в тот раз ее имя названо не было), но ее не оказалось дома. За разговором выяснилось, что он тоже одержим шахматами, что в своем родном городе Сталинграде он был чемпионом среди юношей по шахматам.
Я и подумать не мог, что это случайное знакомство за шахматной доской с Николаем Рыбниковым перерастет в большую, на всю жизнь, дружбу».
Я еще не раз обращусь к воспоминаниям Олега Чертова. С этого же начала для того, чтобы читатель почувствовал в Рыбникове человека незаурядного интеллекта. При всей своей занятости Рыбников, об этом тоже свидетельствует Чертов, очень много читал. Так что кто такой Блок, он знал – опять же, к вопросу о тождестве актера и героя.
Он обладал знаниями во многих областях, многим увлекался. Часами просиживал за шахматной доской. Его интересовали космос, астрономия, космические полеты. Снявшись в фильме «Хоккеисты», стал заядлым болельщиком хоккея (помимо футбола, естественно), в дни матчей пропадал на стадионе. Одним из первых привез из-за границы кинокамеру, освоил ее и, не жалея сил и времени, без конца снимал близких, особенно дочерей, и друзей. За границей прежде всего покупал книги – себе и друзьям в подарок, собрал богатую домашнюю библиотеку. Знал, какие в какой стране музеи, и не пропускал возможности их посетить. И вообще, если уж чем увлекался, стремился доходить в этом деле, говоря словами Пастернака, «до самой сути».
Как всякий талантливый человек, был азартен. Актриса Клара Лучко рассказывала, что как-то пребывание группы наших киноактеров, в составе которой был и Рыбников, на Кубе совпало с проходившим там чемпионатом мира по шахматам – и Николай был потерян для общества. Ни о чем другом он думать не мог: его мысли были там, где проходила игра.
И еще она же, Клара Лучко, называя имена обаятельных, по ее мнению, актеров – Жарова, Алейникова и других, в завершение сказала:
– А в мое время – Коля Рыбников.
Человеческое обаяние… Голос, интонация, улыбка, взгляд, жест, молчание – и тончайшие струны вдруг отзываются в твоей душе. Откуда все это? И невидимые струны, и то, на что они отзываются, – непостижимое, неопределимое. «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать», – говоря словами поэта.
Слышала, что душу сумели взвесить. «Взвесить» же обаяние, по-моему, все равно что в чашку облако собрать.
Кто-то сказал: обаяние – это умение заразить других своим внутренним миром.
На этом определении и остановлюсь, тем более, что оно применимо «в случае Рыбникова» и хоть немного приоткрывает тайну его мужской и просто человеческой притягательности.
И все богатство души своей, свой талант, все свои умения и увлечения, все-все он отдал «глазам-небесам», любимой своей глазам.
Этот бесценный дар она сумела принять.