Спасение, иначе не назовешь, пришло неожиданно и с неожиданной стороны: Вячеслав Шалевич предложил Ларионовой роль в антрепризном спектакле Вахтанговского театра «Коварство, деньги и любовь» по «Голубой книге» Михаила Зощенко.

Народный артист России Вячеслав Шалевич был знаком с Николаем и Аллой давно – участвовал вместе с ними в программе «Товарищ кино». С Николаем пересекались их актерские судьбы.

– С Рыбниковым у меня была связана довольно смешная история, – рассказывает Шалевич. – Меня утвердили на главную роль в фильме «Девчата». И даже прислали телеграмму с поздравлением. Но потом режиссер по-товарищески сказал: «Слава, понимаешь, какое дело – Коля Рыбников умудрился за две недели похудеть аж на двадцать килограммов и теперь выглядит для этой роли просто идеально… Ты, ради бога, извини, но я буду его снимать!..». Этот Колин поступок для меня тогда был просто верхом героизма. Потом мы вместе снимались в картине «Хоккеисты». Рыбникову было очень трудно играть роль жесткого и несправедливого тренера. Его человеческая природа не очень соответствовала жесткости героя. Тем не менее, Коля справился.

На вопрос, почему именно на Аллу Ларионову пал выбор, когда возникла необходимость ввести новую актрису в спектакль «Коварство, деньги и любовь», Шалевич ответил:

– Вышла из строя по состоянию здоровья Людмила Целиковская. Мы долго думали над заменой. Ведь это должна быть актриса и красивая внешне, и с богатым внутренним содержанием и жизненным опытом, она должна быть и женственно-мягкой, и с огромной волей одновременно… Нам показалось, что такую героиню могла бы сыграть Алла Ларионова, и Целиковская сказала, что будет рада такой замене…

Шалевича очень удивило, что Ларионова никогда не играла на театральной сцене. Ему казалось, что такую актрису в Театре киноактера обязаны были использовать, меж тем как там все ограничивалось репетициями. Он видел, что Алла Дмитриевна поначалу побаивалась новой роли, но все – а это он сам, Марианна Вертинская и Михаил Воронцов – ее уговаривали и уговорили. Роль (а фактически три) она выучила буквально в течение недели, попутно шли репетиции, а через несколько дней состоялась гастрольная премьера в США, потом в других странах.

Ларионова ожила. У нее вновь была любимая работа, она опять ездила по свету, поправила, что немаловажно, свои денежные дела. Она сама и все ее друзья, говорит Николай Ларин, были очень благодарны Вячеславу Шалевичу за то, что он фактически спас ее от прозябания, и творческого, и житейского.

Светлана Павлова помогла разменять квартиру в Марьиной Роще на две двухкомнатные, одна – для Арины, и Алла переехала в дом, в котором жила сама Светлана, в Банный переулок. А в доме рядом жила их третья подруга – Татьяна Ивановна Роговая.

Новая ее квартира была небольшая, но вполне приличная, кооперативная, которую она перестроила по своему вкусу и очень полюбила.

– Наша дружба с Аллой продолжалась, – вспоминает Светлана Аркадьевна Павлова. – А когда она переехала в мой дом, мы почти не расставались. Во время ремонта в ее квартире она жила у меня, я настояла. Алла никогда никого не утруждала просьбами. Но и без всяких просьб было видно, что ей тяжело, что нужно помочь.

Мы много с ней говорили, но это не было трепом обо всем и ни о чем. Она была искренним человеком, но в то же время достаточно закрытым. Необходимо было какое-то событие, толчок извне, чтобы возникла тема, какое– то воспоминание. К примеру, когда мы смотрели передачу Глеба Скороходова «В поисках утраченного», о киноактерах, в которой он рассказал историю ее взаимоотношений с Михаилом Кузнецовым, не назвав ее имени, она подтвердила, что да, между ними было большое чувство, что расставались они трудно, но иначе поступить не могли.

В другой раз зашла речь о том, когда и от кого Алена узнала, кто ее настоящий отец. Как только они с Рыбниковым поженились, рассказала Алла, у него с Переверзевым состоялся разговор. Николай расставил все на свои места. Ребенок, заявил он, которого ждет Алла, их общий законный ребенок и будет носить его фамилию. Родилась Алена. Они понимали, что это невозможно будет – скрывать от нее правду всю жизнь, и искали, когда она уже стала большая, подходящий момент для трудного разговора, чтобы не очень травмировать ее. «А я знаю, – сказала Алена, выслушав Аллу. – Какие-то слухи доходили. И вообще…»

…Конечно, думаю я, без доброхотов здесь не обошлось. На память приходит с болью и возмущением сказанное Олегом Чертовым: «Коля и Алла до поры до времени решили не говорить Алене об отце. И вдруг известный актер В., не испросив у них на то разрешения, во всеуслышание объявил, что она дочь Ивана Переверзева. Многие знали об этом, но только непорядочный человек мог позволить себе подобную бестактность».

С Аленой я на эту тему не говорила. Но по тому, как она рассказывала о своей семье, о маме и папе, с каким теплом их вспоминала, поняла, что если правда, которую она узнала о своем рождении, и вызвала смятение в ее душе (а кого бы такое не взволновало?!), то трагедией это не стало, а потому я и написала о тайне, давно переставшей ею быть.

И еще одно великое дело сделали для Алены с Ариной родители: оставили им своих друзей.

Поездка в Иерусалим в начале 90-х стала важной вехой в духовной жизни Ларионовой: на Святой земле она крестилась, к чему душой была готова. «Прийти к богу, – сказала она, – никогда не поздно. Хотя трудное это восхождение, особенно для нас, лицедеев». Много лет назад в Аргентине ей подарили иконку Божьей Матери, с тех пор она возила ее с собой. Дома у нее было много икон, она ходила в церковь. Настоятель церкви Ильи-пророка был ее духовником.

Она не была уверена в том, что ее помнят, знают. Однажды в Кремле на праздновании Пасхи она хотела, но стеснялась подойти к Патриарху Алексию за благословением. Светлана Павлова осмелилась, представила ее как «бывшую красавицу советского кино, нашу гордость». Он узнал Ларионову, сказал, что она красавица и сейчас, благословил их, с ними была еще Светлана Дружинина, и все втроем они сфотографировались с ним на память.

Жизнь шла своим чередом. События, не только радостные, сменялись одно другим. Она тяжело перенесла смерть в 1996 году своей близкой подруги Риты Гладунко – был сердечный приступ. У нее всегда побаливало сердце, а последнее время оно все больше и больше давало о себе знать. Ей был поставлен диагноз: мерцательная аритмия. Она не придавала этому большого значения, лекарства принимала, но вела образ жизни здорового человека: летала на самолетах, как-то ей стало плохо в самолете, много курила, даже в больницу требовала сигареты, порой недосыпала, могла буквально падать с ног от усталости. На тему болезней говорить не любила, не любила никого собой обременять.

Алла Ларионова со своей лучшей подругой Нонной Мордюковой. 1980-е гг.

Силы она черпала в работе, в возвращении к тому ритму, в котором она привыкла жить. Она ездила на кинофестивали, посещала разные актерские тусовки, не отказывалась от выступлений. Большой поддержкой ей была любовь зрителей.

В одном из интервью Ларионова рассказала, как в день празднования 850-летия Москвы Лариса Лужина, Люба Соколова, Люда Зайцева и она ехали из Теплого Стана на метро, с огромными букетами цветов. Их узнавали, просили автографы, говорили добрые слова. А какой-то мужчина сказал, что Лужков должен каждой из них подарить «Мерседес», чтобы они не ездили городским транспортом, потому что они наша гордость, наша история. Актрисы посмеялись, поблагодарили его и пообещали при случае обязательно передать его слова Лужкову.

В 1999 году Ларионова была признана идеалом романтической женщины пятидесятых годов. А на одном из кинофестивалей в Сочи получила титул первой красавицы России XX века.

Виталий Вульф, готовивший выпуск своей передачи «Серебряный шар», посвященный Алле Ларионовой, поделился своими впечатлениями о встрече с ней:

«После огромной квартиры она жила в маленькой квартирке. Исчезли зрители, не было никаких надежд на кино. Она рассказала, как приехали каких-то два продюсера с Украины, она снималась несколько месяцев. А потом исчезла лента, исчезли они, и никто не заплатил ни копейки. И не было никакой злости, она говорила об этом с легкостью, и не скажу, чтобы много курила. У нее было замечательное чувство юмора.

Мы заговорили с ней о Валентине Серовой, вспоминали трудные времена, которые переживала актриса в свои последние годы. „Вот вы говорите, – сказала Ларионова, – что я женственная. Не знаю. Вот Валентина Васильевна была символом женственности, я всегда завидовала ее пластике, ее манере…“ И вдруг прочла наизусть замечательное стихотворение Константина Симонова, которое мало кто знает, – о Вологде – „В деревянном домотканом городке“. Я обомлел. Спросил: „Вы что, читаете его с эстрады?“. Она ответила: „Да никогда! Просто я его запомнила. Валентина Васильевна подарила мне книжку „С тобой и без тебя“ издания 1942 года, синенькую такую, и это стихотворение из нее мне очень понравилось. Книжка, к сожалению, затерялась“.

Начали делать о ней передачу. Я спрашиваю: „Кинопленки у вас есть? Фрагменты из ваших фильмов?“ – „Моих, – отвечает, – нет. Не знаю, где они. Вот Колины – есть“.

Она хранила память о Рыбникове, берегла сувениры, свидетельствующие о его актерской популярности, напоминающие о фильмах, в которых он снимался: шахтерскую лампочку, каску строителя, макет парохода, хоккейную клюшку, футбольный мяч, исписанные автографами, очки сталевара… Но семейное счастье, ушедшее вместе с ним, не превратилось для нее в мучительные воспоминания. Она не позволяла себе все время смотреть назад.

„Чем старше я становлюсь, – говорила она, – тем яснее понимаю, что прошлым жить нельзя. Каким бы хорошим оно ни было. Оставаясь в прошлом, можно потерять связь с современностью. Я прожила интересную жизнь, мне есть что вспомнить. И память эта мне очень дорога. Но живу я сегодняшним днем. Я наслаждаюсь своим одиночеством. Отдыхаю. Я очень довольна своей жизнью“».

Есть разница между тем, чтобы жить одной – и быть одинокой. Она не была одинокой: ее окружали друзья, любили и опекали дочери. Были и романы – для поднятия духа, на уровне флирта, не больше того. У нее любил бывать художник Никас Сафронов. Хотел ее писать, но согласия не получил. Она по-прежнему была доверчивой и щедрой. Находились люди, которые пользовались этим: не возвращали долги или внаглую присваивали ее деньги. Она горевала, даже плакала. Но все равно не менялась и не меняла своего отношения к людям. Впрочем, никто до конца не знал, что она чувствовала на самом деле – жизнь научила ее сдерживать свои порывы.

Однажды по какому-то поводу сказала: «Самое страшное в старости – быть смешной».

Как это ни удивительно, ее не оставили своим вниманием завистники и недоброжелатели. Казалось бы, теперь-то чему завидовать? По какой причине не желать добра? А все по той же: за то, что счастливо жила, была любима, благополучна. За то, что красива…

Как тут не вспомнить строки из стихотворения Симонова, опубликованного в уже упомянутом сборнике «С тобой и без тебя»:

И дальше почти что впрямую о ней, потерявшей мужа:

Эту немилость она остро ощутила, тем более, что теперь, после смерти Рыбникова, она стала беззащитной – чувство, знакомое всем покинутым или овдовевшим женщинам, только многие не сразу «узнают» его в наступившей для них другой жизни.

Николай Ларин как-то спросил у нее, почему она не выходит замуж, ведь были мужчины, которым она нравилась, которые мечтали быть рядом с ней.

Она ответила, что не испытывает такого желания, чтобы кто-то был постоянно рядом. Что хочет побыть одна, разобраться в себе, почитать книги, поразмышлять. Другой раз, в откровенном разговоре, на его вопрос, кого, кроме Николая, она любила в своей жизни, ответила: «Ивана Переверзева и Михаила Кузнецова». А однажды с грустью призналась: «Ты знаешь, мне так не хватает Коли! Во всем, даже в мелочах. Вот приду в Дом кино, и никто с меня пальто не снимет. А потом не поможет надеть…».

Она тосковала по Николаю до последних дней. Никто не смог занять его место в ее душе. Надежда Румянцева так прямо и сказала: одна, без него, она не смогла жить.

День своего рождения, 19 февраля, в 2000 году она решила, вопреки семейному обычаю, отметить в ресторане Дома кино. Гостей было человек пятнадцать: дочери с мужьями, друзья.

Николай Ларин вспоминает:

– За столом царило праздничное настроение. Каждый хотел произнести тост, и я никак не мог дождаться своей очереди, чтобы поздравить Аллу. И тут она сама взяла слово. «В моей жизни, – сказала она, – было два Коли: Рыбников и Ларин, который сейчас сидит здесь и почему-то молчит». Дальше она столько хорошего наговорила обо мне, о нашей дружбе, проверенной десятилетиями, скрепленной общим прошлым и настоящим, что я был тронут до глубины души и лишь пытался остановить ее, напоминая, что это не мой, а ее день рождения. Она не слушала меня. А когда договорила, мы чокнулись бокалами, при этом пролили вино, смеясь, поцеловались. Дочь Аллы Алена успела сделать в этот момент несколько прекрасных снимков.

На следующий день мы созвонились. Я поделился с ней своими впечатлениями о дне ее рождения, сказал, что она отлично выглядела, что, как всегда, была хорошо одета, что люди собрались приятные, что был великолепный стол!.. «Коля, – остановила она меня, – ты уж слишком! Ведь мне исполнилось 69. В следующем году будет юбилей. Вот тогда и рванем!»

Союз кинематографистов планировал отметить эту дату официально. Она противилась. Нет, Ларионова не скрывала свой возраст – просто у нее не было настроения, она не любила быть в центре внимания, от похвал в свой адрес всегда испытывала чувство неловкости. В разговоре с Людмилой Гладунко, которую случайно встретила в Доме кино, пожаловалась, что ее уже замучили с подготовкой юбилейного вечера, тогда как ей ничего этого не надо.

Гладунко качала уговаривать ее не отказываться от официального торжества: покажут отрывки из фильмов с ее участием, будет повод поговорить о ее творчестве, она встретится с друзьями, с кинозрителями – это же замечательно! Может, появится возможность съемок, какой-то работы в кино.

Светлана Павлова, Алла была с ней, тоже стала ее убеждать, и не в первый, как выяснилось, раз. И Ларионова сдалась. Тем более что в запасе был чуть ли не год.

В апреле Ларин с другом и Павлова с приятельницей отправились в турпоездку в Египет. Очень хотели взять с собой Аллу, но она категорически отказалась: боялась подвести Шалевича и вообще была настроена на работу.

Алла Ларионова и Николай Рыбников на съемочной площадке фильма «Седьмое небо». 1971 г.

Где-то в середине апреля Ларионова с группой кинематографистов поехала в Белгород. Вообще-то туда должен был поехать, рассказывала Гладунко, киноактер и режиссер Борис Токарев, ее муж, но по какой-то причине не смог, и Алла как бы заменила его. Вернулась она оттуда в двадцатых числах апреля. Прилетели обратно и египтяне, 24 апреля. Ларин хотел сразу же заехать к ней, чтобы вручить купленный за границей подарок. Но она отложила встречу на следующий день: пожаловалась на усталость и неважное самочувствие.

Почувствовала она себя плохо еще в Белгороде: ныло сердце, поташнивало. Ей сделали кардиограмму. Спросили: не полежит ли она в больнице? В больницу она не легла, отложила это до Москвы. Решила, как всегда, обойтись лекарствами. Вроде стало легче, и она даже съездила в Подмосковье с выступлением. На вторник 25 апреля наметила посетить врача.

Понедельник 24 апреля получился суматошным. Было много звонков, как всегда после ее отсутствия дома. Из Египта вернулись друзья, жаждали встречи. Светлана Павлова привезла ей в подарок скарабея, которому она очень обрадовалась, потому что верила в чудодейственную силу амулета. Они зашли в гости к «третьей сестре» – Татьяне Роговой, немного посидели. Ела Алла осторожно, ссылаясь на то, что, наверное, отравилась чем-то в Белгороде или напринимала слишком много лекарств.

В тот день она решила пораньше лечь спать, предупредила всех, что отключит телефон. Полдвенадцатого ночи курила на балконе…

Утром 25-го в квартиру Светланы Павловой позвонили. То был зять Ларионовой, муж младшей дочери. Накануне они договорились, что он проводит ее к врачу. «Стучу, стучу к ней, – сказал он, – не открывает. Такое впечатление, что ее нет дома». Позвонили по телефону – безрезультатно. Может быть, отключен, а может быть, она действительно куда-то ушла. На всякий случай позвонили в поликлинику. Там ее нет, врач ждет ее к назначенному часу. Спустились на шестой этаж с запасным ключом. Оказалось, что дверь заперта изнутри и ключ не вынут…

Было страшно подумать о том, что произошло. Вызвали службу спасения, дочерей. Вскрыли дверь. Все происходящее записывалось видеокамерой. Алена попросила не делать съемку. Но ей объяснили, что в ситуациях, как эта, по инструкции положено все фиксировать на пленку.

Ларионова лежала в постели, свернувшись калачиком, будто спала. Врачи определили, что умерла она в 3 часа ночи, во сне. Было это 25 апреля 2000 года, на Страстной неделе, под Пасху.

Уже когда ее не стало, врач посмотрел кардиограмму, ту самую, что ей делали в Белгороде. Оказывается, у нее был инфаркт, а не отравление, как она полагала. Но как получилось, что белгородские медики проглядели его? А если не проглядели, то почему не поставили в известность об опасном диагнозе Ларионову? Она бы точно тогда легла в больницу, а не поехала в Москву, и может быть, в этом случае рокового исхода удалось бы избежать. Но что теперь гадать, что попусту сокрушаться?

… Прощались с Аллой Ларионовой в Белом зале Дома кино. Проводить ее пришло очень много народа. Она утопала в цветах. Не только близкие и друзья, а просто люди, старые и молодые, не могли сдержать слез. Среди венков был венок от президента Путина. На Троекуровское кладбище, где рядом с Николаем Рыбниковым ее похоронили, проститься с ней приехала Наина Ельцина. Она положила на могилу огромный букет белых роз.

…После смерти Аллы Ларионовой в газетах и журналах появилось много статей и очерков, в которых говорилось о любви к ней, отдавалась дань уважения замечательной актрисе, красивейшей женщине, человеку редких душевных качеств.

Свои «Воспоминания об Аллочке» кинорежиссер Георгий Натансон, тот самый Жора Натансон, который познакомился с ней, когда она была еще старшеклассницей, и предложил ее Птушко на роль Любавы, закончил так: «Прости, дорогая Аллочка, что я не смог выполнить свое обещание – снять тебя в своем новом фильме.

Я всегда буду хранить о тебе добрую память. Ты сумела открыть во мне чувство преклонения перед Женщиной.

Великое за то тебе спасибо!».

В передаче, посвященной памяти актрисы, Вячеслав Шалевич сказал:

– Ларионова первый раз вышла на театральную сцену практически восемь лет назад в нашем спектакле «Коварство, деньги и любовь». Она играла в трех новеллах три разных образа: Антонину, затем старуху, в гротесковом рисунке, абсолютно преображаясь, и – мамашу в «Свадьбе». Она у нас пела, хотя заверяла всех, что не умеет петь. Умела, и хорошо. Перед выходом на сцену всегда очень волновалась. И радовалась, когда видела, как ее принимает зритель. Она никогда его не разочаровывала и всегда уходила с овациями.

В воскресенье 23 апреля, когда я ей позвонил, она только что приехала с гастролей из Белгорода. Я попросил ее сыграть в Нашем театре имени Рубена Симонова в маленькой новелле за одну актрису, которая никак не могла играть в этот день. Она с радостью согласилась. Это был действительно трудовой подвиг.

Она была чудотворно легкий человек. Играя с ней в спектакле, мы каждый раз вновь и вновь убеждались в ее поистине звездной популярности. Я уже не говорю о России, я говорю о тех, кто отошел от России и помнит до сегодняшнего времени Аллу Дмитриевну Ларионову, живя в Алма-Ате, Ташкенте, Бишкеке, о русских людях в Австралии, Канаде, Израиле. Вместе с ней и мы пережили чудные мгновения жизни.

В проникновенных словах выразил чувства многих людей Василий Лановой:

– Ее знал весь народ. Ее звали просто «Ларионова» – профессора, академики, а в деревнях – «наша красавица».

Это ли не есть вершина отношения к человеку, звезда он или не звезда? «Наша»! У нее была державная российская красота. Державная. Ни одной западной полузачуханной даме и не снилось то, что излучало ее лицо. То был иконный лик в сочетании с поразительно открытым добрым началом, которое изливала ее душа. Немногие актеры вызывают такое чувство. Особенно сегодняшние «миллиметровщики», которые пришли в кинематограф на прагматических началах и не понимают, почему их не принимают так, как до сих пор все принимают Аллу Ларионову. Она была редким созданием природы. И – ушла… Мне вспоминаются замечательные строки поэта Василия Жуковского:

…На этом фоне как пощечина, как несмываемое оскорбление памяти актрисы воспринимается статейка, опубликованная примерно месяц спустя после ее смерти.

Зачем, кому понадобилось порочить умершего человека? Впрочем, вопросы излишни. Зачем? Чтобы газетенка раскупалась обывателем, падким на небылицы про известных людей. Кому? Бойкому сочинителю этих небылиц Владимиру Скворцову. Имени на такого рода матерьяльчиках, правда, не сделаешь (всю жизнь работаю в журналистике, а ни о «золотом», ни о «ржавом пере» Скворцове слыхом не слыхивала), а деньги, сегодня, очень даже сделаешь. Тем более что Скворцов свято верит в то, что они не пахнут.

Присутствовавший на похоронах Ларионовой репортер подслушал, в чем без всякого стыда признается, болтовню двух кумушек. Пересказывать, что эти два грифа несли, а третий гриф, Скворцов, в клюве принес в родную редакцию, нет нужды. Я вообще сомневаюсь, что те кумушки существовали в реальности. А был то ловкий репортерский прием: можно настрочить все, что в голову придет, а в случае чего – спрятаться за бабские юбки.

В статейке все факты перевраны, к тому же издевательски интерпретированы. Написана она скороговоркой глотающего слюну завзятого сплетника.

Гильдия актеров и друзья семьи Рыбниковых направили письмо в редакцию газеты, опубликовавшей сие сочинение. Ответ был в том духе, что в эпоху гласности каждый имеет право на свою точку зрения… Короче, отмазали своего автора. Вместо того, чтобы как следует вмазать ему. (Это моя точка зрения – имею право.) Резвись, Скворцов, не знай печали!

А хорошим людям посоветую: ни в радости, ни в горе не пускайте скворцовых, коих сейчас много развелось, на порог, чтобы они не испакостили вам все своим «собственным мнением». Ведь даже маленький комок грязи может принести боль.

Разухабистая статейка эта давно забыта. Но я намеренно напомнила о ней здесь, в книге. Редакция не осудила своего автора. Не привлекли Скворцова и к суду по статье за клевету. До того ли было убитым горем дочерям?

Но безнаказанность развращает. И есть нравственный суд – в него не надо подавать никаких заявлений. Оболгать умершего человека, который защитить себя не может, женщину, которая при жизни, как мало кто другой, натерпелась от сплетен и клеветы, собирать «жареные факты» для статьи, стоя у ее гроба, – по законам нравственности преступление.

– О таких, как Алла Ларионова, – говорит Людмила Гладунко, – надо писать на достойном их имени уровне. А не на том, на котором сегодня пишут. Откровенности наших эстрадных див неловко читать. Но это их личное дело. А защитить память Ларионовой – дело общее. После нее должны оставаться легенды! На страницах же печати – сплошь сплетни и пересуды. Не только, конечно, о Ларионовой. Печально, что так разительно изменились понятия о чести и достоинстве человека, о его порядочности.

Светлана Павлова рассказала, что, когда они были с Ларионовой на юбилейном вечере Всероссийского театрального общества, к ним подошла какая-то женщина. «Вы Ларионова?» – спросила. – «Да». – «Скажите, это правда, что у вас с Вертинским был серьезный роман? И про министра культуры Александрова и ванны с шампанским – тоже правда?»

Подумать только! С того времени минули десятилетия! Какие события сотрясали страну, какие удары! Ожесточенная борьба за власть. Перестройка. Распад СССР. Разруха. Войны… А этой женщине все эти годы не давало покоя одно: было или не было? Но вот он, момент истины! Сейчас она получит ответ на свой «гамлетовский» вопрос!

Что с вами происходит, люди? Всегда считалось стыдным смотреть в замочную скважину. Сегодня же даже наше телевидение превращается в большую, размером с экран, замочную скважину. С одной стороны – прильнувшие к ней телезрители («Не стесняйтесь своих желаний!» – призывает их шоумен), с другой – больные люди, склонные к публичному самообнажению. Страницы печатных изданий заполнены пикантными подробностями из жизни звезд, альковными сенсациями, откровенной порнографией.

Все на продажу! Все ради золотого тельца и рейтинга! Ради этого и соврать можно там, где можно было и не врать.

Читаю в одном журнале:

«Пять лет учебы Рыбникова-сына и пять лет сомнений и нервов его отца: вплоть до выхода первого значительного фильма с участием Николая он сомневался в удачном актерском будущем сына. Отец сам был достаточно известным артистом, играл в Малом театре, в середине 30-х годов получил звание народного.

Впрочем, поводов для волнений за сына всегда находилось множество».

Отец Рыбникова – артист?! Откуда автор статьи это взял? Хотел подправить биографические данные Николая, сделать их «покрасивше»? А ведь это оскорбительно для памяти Рыбникова, любившего и уважавшего своего отца, железнодорожника по профессии. Он погиб на войне, на которую ушел, когда сын был еще подростком, так что пяти лет сомнений и нервов по поводу его учебы в институте и множества других поводов для волнений за сына быть не могло. Рано осиротев, Рыбников сам воспитал себя. Можно ли так небрежно относиться к этому драматическому факту его биографии?

В той же статье приводятся, даже в подзаголовок вынесены, якобы слова Рыбникова: «Как им удалось превратить меня в засаленного работягу?!».

Я читала эту фразу многим, близко его знавшим. Реакция была мгновенная и одна: не мог он так говорить! Рабочего человека он любил и понимал, о чем можно судить по его ролям. А двоедушие ему не было свойственно.

Где-то промелькнуло сообщение, что Ларионову не на что было хоронить. Неправда это! Деньги, может, друзья и собирали, у нас так принято, – на венок, на цветы, на другие расходы. Но умерла она не в нищете, всеми забытая. Деньги были. Родные и близкие достойно проводили ее в последний путь. И памятник уже стоит на ее могиле. В сооружении его Союз кинематографистов никакого участия не принимал – сделан он был на средства родных и на деньги, оставшиеся от Аллы. Желание иных доброхотов вызвать жалость к ней исходит отнюдь не от искренней любви, а чтобы скрыть зависть, убедить себя и других в том, что не такая уж она была счастливая. От этого им легче жить.

Уже после смерти Ларионовой в Доме кино состоялся вечер, посвященный 70-летию со дня ее рождения. Все заботы о нем взяла на себя Светлана Аркадьевна Павлова, хотя это был святой долг Союза кинематографистов и Никиты Сергеевича Михалкова как его руководителя. Павловой самой пришлось думать о программе вечера, решать сложные организационные вопросы, искать спонсоров. Одним из спонсоров была фирма, в которой работал ее внук.

Не могу не рассказать истории, с ним связанной.

Летом 1975 года Рыбниковы и Павлова отдыхали в Сочи. Как-то она задержалась на пляже и, войдя в номер, увидела торжественные лица Николая и Аллы. «Здравствуй, бабушка!» – приветствовали ее они. От них она узнала о рождении внука.

Мальчика назвали Иннокентием. В семье Рыбниковых его любили, он рос, как говорится, у них на глазах. Когда Ларионова умерла, Иннокентий написал слово прощания, в котором с грустью признавался, что все свои годы прожил рядом с ней и не догадывался, какой она редкий человек, какая актриса. Сожалел, что поздно понял это.

Если он, молодой человек, так чувствует и говорит, значит, земная жизнь ушедших продолжится. Человек жив, пока живет память о нем. Вечная истина.

Николай Рыбников и Алла Ларионова прожили счастливую жизнь. Они были счастливы в главном – в любви, в семье, в работе. И еще – в друзьях. Друзья – это больше, чем родственники. Родственников не выбирают. А друзей выбирают, и они становятся родными. Это тоже особый талант, когда встреченные на жизненном пути люди становятся близкими тебе, а ты – им. Сколько дружб просто не возникает, сколько их ненастоящих, мимолетных, как обделяет судьба тех, кто не умеет дружить…

Друзья Николая и Аллы верны им и по сей день.

Алена Рыбникова считает Николая Яковлевича Ларина самым родным для себя человеком. Вроде дочери стала она Светлане Аркадьевне Павловой и Татьяне Ивановне Роговой – двум «сестрам» из когда-то трех. Олег Исаакович Чертов сказал, что со смертью Николая и Аллы он осиротел, и признался, что, когда очень уж тоскует по ним, набирает номер телефона Алены и слушает голос Аллы – она записалась на автоответчик незадолго до своего ухода. Лариса Лужина, с которой Ларионова сдружилась в последние годы, с грустью вспоминает свои поездки в гости к Алле на Банный. Она и теперь бывает в том доме, у Павловой. Клара Лучко задумала при переиздании своей книги «Виновата ли я?» дополнить ее главой о Николае Рыбникове. Людмила Гладунко, как я уже писала, много страниц задуманной ею книги о матери, Рите Гладунко, посвятит ее подруге Алле Ларионовой. Даль памяти о киноактерах освещается кино, этим поистине «волшебным фонарем», лучи от которого все уверенней пробиваются сквозь плотные слои киномакулатуры в основном закордонного происхождения, и видится не случайным, что в последнее время фильмы с участием Рыбникова и Ларионовой нередко демонстрируются на телеэкране.

Отрадно это нарушение закона перспективы: чем дальше – по времени создания – эти фильмы, тем ближе они нам становятся и необходимее. Потому что возвращают нам нравственные ориентиры, не дают забыть о том, что есть красота. Они духовно возвышают, врачуют душу, уставшую от «чернухи» и «порнухи», от сцен насилия и жестокости, от пошлости, бесстыдства, игры на низменных инстинктах. В тех давних фильмах, повторю слова Г. Козинцева в письме А. Зархи по поводу «Высоты», мы видим «человеческое, про людей».

Говоря о Рыбниковых, все на разные лады повторяют, какая это была счастливая пара! Я тоже не удерживала себя от восклицаний, хотя, конечно, их жизнь состояла не сплошь из мирных дней… были, были и драматические моменты, и «пограничные» ситуации. Но в их отношениях было то важное, что стояло выше всех ссор, недоразумений и размолвок, – любовь и что-то такое, что больше любви.

Герцен писал:

«Страшные события, жгучее горе все же легче кладутся на бумагу, чем воспоминания светлые, безоблачные, святые. Разве можно рассказывать счастье?».

Эта книга – попытка о нем рассказать.