Героиня (ее амплуа) в кино и прекраснейшая женщина в жизни, Алла Ларионова была символом любви, о которой мечтали люди во все времена. И, как всякая мечта, любовь эта оставалась порой недостижимой звездой.
Лейтмотивом почти всех ее героинь-современниц – Валентины в «Судьбе барабанщика», Веры в «Главном проспекте», Жени в «Дороге правды» – была несостоявшаяся любовь. Для нее самой любовь была состоянием души, а потому Ларионова и в жизни, говоря словами поэта, не страдала отсутствием страданий.
После «Анны на шее» кто только не предлагал ей руку и сердце – от школьников старших классов и до генералов армии. Она могла выбирать. Могла выбрать, к примеру, влиятельного, богатого, молодого, «перспективного», любимого (конечно, в меру) мужчину себе в мужья. Сколько сегодня красавиц-актрис выходит замуж за крутых бизнесменов, но пусть меня красавицы эти простят: в их любовь к этим кряжистым, твердо стоящим на земле, умеющим обходиться без неба, знающим счет «зеленым» и то, что красота – тоже товар, я не верю.
Но поступи она так, она была бы не Ларионова.
– Знаете, за что я уважаю себя? – говорила она в интервью много десятилетий спустя. – За то, что в таком сложном, непредсказуемом кинематографическом мире я не шла ни на какие сделки. Никому не платила ни своим телом, ни своей душой. Я могла только любить.
Запомним это – «Никому не платила ни своим телом, ни своей душой»…
Ее любили мужчины – и какие! Но ответа не получали. Она не была, как может это показаться, ни капризной, ни привередливой в отношениях с людьми, в чувстве, ни легкомысленной, ни из тех, кто знает себе цену. Просто (совсем не просто!) и в любви она была человеком своего времени.
…Есть такая книга – «Три влечения». Автор ее, Юрий Рюриков, абстрагируясь от алогичности любви, пытается разобраться в природе этого чувства и постичь ту ее сторону, которая хоть в какой-то степени подвластна логике. Его точка зрения, помимо прочего, интересна тем, что отражает взгляды тех самых «шестидесятников», поколения, к которому принадлежит и Ларионова.
Любовь, утверждает Рюриков, – это неразрывное единство трех влечений: души, ума и тела. Для менталитета поколения «шестидесятников» (ограничусь им) последовательность составляющих говорит о многом. С притяжения умов и души начиналась взаимная симпатия, тяга друг к другу. Затем срабатывали невидимые внутренние «датчики», выдавая сигнал «свой-чужой», и вступало (или нет) в свою силу «третье влечение».
Конечно, любовь возникала не точно «по науке», и, «препарируя» чувство, есть риск его умертвить (признаю некорректность сравнения: препарируют уже неживое, но фигурально выражаясь). Я только хотела сказать, что в случае, когда речь идет о любви настоящей, закон математики теряет силу: здесь от перемены мест слагаемых сумма меняется.
Ю. Рюриков рассматривает любовь в историко-литературном аспекте, то есть для подтверждения своей точки зрения приводит примеры из истории и художественной литературы. Но я, учившаяся с ним в одно и то же время в университете (он – на филологическом, я – на факультете журналистики, отпочковавшемся от филологического), четко ощущаю, как спроецированы эти примеры на нашу тогдашнюю реальность, на конкретные любовные романы между студентами, счастливые и не очень, а то и окончившиеся трагедией. Эта жизненная правда, нашедшая отражение на страницах книги «Три влечения», вызывает доверие к ней и к позиции автора.
На Неделе советского кино в Париже, с Ивом Монтаном. 1955 г.
«Настоящие мужики бьют по морде обидчика, а женщину подозрением не оскорбляют».(Николай Рыбников)
Мысленно возвращаясь в свою юность и студенческие годы (а значит, в юные и студенческие годы Аллы Ларионовой, моей ровесницы), я понимаю сегодня, когда сексуальная революция в нашей стране, можно сказать, совершилась, как же повезло моему поколению с временем, на которое пало наше взросление, наши дружбы и влюбленности!
Пусть мы были наивны, пусть свой опыт чувствования мы черпали не из жизни, а из художественной литературы, но эта наивность и книжность не обеднили, а, напротив, безмерно обогатили нашу духовную жизнь.
Не знаю, входит ли в программу современной школы роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» (думаю, что нет), но мы в свое время не то что «проходили», просто «стояли» на этом романе с месяц. И если в одном из «четырех снов» Веры Павловны, которые нам надлежало знать чуть ли не наизусть, от описания коммунальной идиллии, царящей в ее мастерской, от лежания Рахметова на гвоздях и вообще от всей этой умозрительной рахметовщины с души воротило, то лозунг «Умри, но не давай поцелуя без любви» проник в наши сердца, стал руководством к действию.
Да, мы были зеленые и неопытные. Но это прекрасно, что нравственный максимализм утвердился в нас как раз в тот жизненный период, когда каждый шаг мог решить всю твою судьбу, стать первой ступенькой к восхождению или началом падения.
Напомню, что учились мы раздельно, в женских и мужских школах. В мужскую мы ходили на уроки бальных танцев (и это вскоре после окончания войны!) и на праздничные вечера; одновременно нас учили правилам хорошего тона. Мальчики нас не обижали (гости все-таки), и вообще мы для них были как бы сделанными из другого теста.
Возникали, конечно, легкие влюбленности, но серьезных романов были единицы. Нам, семнадцатилетним школьницам, не обидно было слыть несексапильными (мы и не ведали о таком понятии, а тут недавно услышала в рекламе: «сексапильные ресницы»!), стыдливость не считалась ханжеством, Да, мы не были подкованы в половом воспитании – самая смелая дискуссия, возникшая однажды в какой-то компании, была на тему: поцелуй – это наслаждение или потребность? Подкованы не были, но, тем не менее, не вынуждали Верховный Совет СССР ставить на своем заседании вопрос о разрешении браков с 14 лет.
Головы и время наше были заняты учебой. Учиться было трудно. Достаточно сказать, что, начиная с четвертого класса, экзамены были ежегодными, так что и весна для нас не была «порой любви». Все мы были нацелены на вузы. А вот уж там почти по Пушкину: пришла пора – они влюбились…
Провожу параллель между собой и Аллой-старшеклассницей, потому что думаю: мы только жили в разных районах и учились в разных школах Москвы, но атмосфера нашего послевоенного бытования была одна. И успей Ларионова написать книгу, впечатления наши о тех годах, уверена, совпали бы. Даже в деталях.
…И пришла пора. И они влюбились. И все бы замечательно, если бы во взаимоотношения двоих не вмешивался «здоровый коллектив».
Современные студенты себе и представить не могут, какую огромную роль в студенческой жизни играли комсомольская и партийная организации вуза. Не имея задачи углубляться в их функции, выделю лишь одну – рассмотрение «персональных дел». Чаще других формулировка их гласила «за аморальное поведение».
Были и более грозные, как, например, в «деле» Николая Рыбникова, но об этом позже.
Расскажу о факультете журналистики МГУ, который – думаю, никто не будет спорить – близок по духу актерскому факультету ВГИКа. Оба они нацелены на творчество, импровизацию, игру воображения, оба представляют собой квинтэссенцию студенческой вольницы и жизни духа, и там, и тут эту вольницу и дух общественные организации сдерживали как могли (а они могли!).
…Учился на нашем курсе некто К. Немного легкомысленный, неунывающий интересный рассказчик, не без фантазии, он нравился девушкам, которые слушали его, открыв рот. Слушали и не замечали, что, увлекшись, он начинал врать, талантливо, вдохновенно. Врал он не только девушкам, но всем – друзьям, преподавателям, просто знакомым. Однако заявление на него в комсомольскую организацию подала, естественно, девушка, завороженная его речами и обещаниями и обманутая в лучших своих чувствах. Сокурсники любили К., знали эту его слабость – цветисто присочинить, сурово наказывать не хотели, а потому «бит» он был «за образное мышление».
Другой студент, П., красивый, не без таланта, но тоже большой повеса, утомлённый поклонницами, одной из них томно заявил, что он устал, что у него душа в морщинах, что он может только воспринимать любовь, а отдавать – не может. Готово персональное дело – «за душу в морщинах»! Одаренный, энергичный, перспективный Б. (впоследствии известный журналист), естественно, был на примете у кое-кого как выгодный жених. Описываемый инцидент к тому же произошел на четвертом курсе – надо было спешить! В Б. всегда ощущалась этакая затаенная мужская агрессия, а тут еще в студенческом застолье все выпили… В избытке чувств он возьми и поцелуй сидящую рядом девушку, весьма, кстати, непривлекательную. Однако, как говорят знающие люди: некрасивых женщин не бывает, бывает мало водки. На этот раз явно хватило.
О, зачем он не помнил то самое «не давай поцелуя без любви»?! Она-то помнила!
– Ты меня любишь? – спросила.
– Ты с ума сошла! – возмутился он.
Вскоре комсомольцы обсуждали персональное дело одаренного, энергичного, перспективного Б. Формулировка? «За поцелуй без любви».
Это сегодня можно только посмеяться над абсурдностью подобных публичных судилищ, а тогда морально неустойчивому студенту, с образным мышлением, душой в морщинах и безосновательными поцелуями, грозила нешуточная кара, вплоть до исключения из комсомола и университета.
Ни в одном из рассказанных мной случаев это не произошло – я просто дала фон, на котором закалялись наши мораль и нравственность. Такое это было время – тогда все держалось на максимализме. Конечно, страх наказания – любви не помощник, и каждый должен держать ответ за себя прежде всего перед собой, без вмешательства коллектива. Жизненный опыт, не только собственный, убедил меня в том, что требовательность к себе, соблюдение каких-то табу лучше вседозволенности, когда поступками движет «основной инстинкт». Погружение в волшебный мир чувствований, в поэзию отношений двоих будит человеческое в человеке, придает высокий смысл его существованию, делает совершеннее. Разве сравнить это с быстрорастворимой нирваной торопливого секса?
Спорить с несогласными не берусь, но мы жили так.
…Первой большой любовью Аллы Ларионовой во ВГИКе был ее однокурсник Вадим Захарченко.
Об их отношениях с Аллой Вадим Викторович решился рассказать уже после того, как Рыбникова и ее самой не стало, в интервью газете «Московский комсомолец».
Вадим был на несколько лет старше Аллы: в институт кинематографии он поступил после трех лет учебы в Одесском мореходном училище. В начале второго семестра Алла попросила Захарченко репетировать с ней в паре – и пантомиму, и танец.
– И пошли между нами флюиды, засверкали разом. Откуда? Зачем? – и сейчас удивляется Захарченко. – Мы еще друг над другом подтрунивали: любовь, любовь… Сами шутили, а уши красные, Аллочка легко краснела. Это она меня выбрала. Выбирает всегда женщина. От нее зависит, каким будет роман, и будет ли он вообще.
Он вспоминает, как впервые увидел Аллу на приемных экзаменах – пухленькую, кудрявенькую, с румянцем во всю щеку. Плачущую – ее поначалу не хотели принимать…
– Я помню ее тонкие, пушистые волосы, которые никак не хотели укладываться, – продолжает Захарченко. – Потом, на съемках, гримеры приноровились взбивать их в высокую прическу с шиньоном, а тогда Алла сильно переживала по этому поводу. Она ведь еще не превратилась в ослепительную красавицу, из-за которой сойдет с ума весь мир. И все-таки временами в Аллочке ощущалось что-то эдакое – она словно светилась вся изнутри.
Кадр из кинофильма «Поезд идет на восток». 1947 г.
Первая роль Аллы Ларионовой
Вадим с Аллой не расставались и после занятий: гуляли в Сокольниках, бродили по Москве, ходили в кино. Им было хорошо и спокойно вместе, как может быть хорошо молодым и чистым душой людям. Они не предъявляли друг другу претензий, даже ни разу не поссорились. Это была скорее дружба, говорит Захарченко.
По ночам Вадим со своим соседом по комнате в общежитии разгружали вагоны на Москве-товарной. Тоже непреложная примета жизни студентов того времени – читай стихотворение Евтушенко, которое так и называется «Москва-товарная». А еще в пьесе Зорина «Варшавская мелодия» Виктор, чтобы подарить любимой Гелене туфли-лодочки, всю ночь перед Новым годом разгружает вагоны, приходит к ней, и пока она собирается, чтобы вместе отправиться на вечеринку, засыпает… Вообще в этой пьесе правдиво показаны взаимоотношения между молодыми влюбленными, когда невинный поцелуй был большим событием, и прежде чем это событие свершится, человек переживал гамму чувств. Незабываема сцена, когда Виктор пытается поцеловать Гелю среди скульптур музея.
…Соседом же Вадима Захарченко по комнате в общежитии был Николай Рыбников. Со своей девушкой он уже расстался и смертельно влюбился в Ларионову.
Это строки Шекспира. В комнате общежития на Лосиноостровской разыгрывалась драма пограндиознее шекспировской. Рыбников полюбил Аллу, рассказывает Захарченко, до слез, до бессонницы. Это было безумие, которое он и не пытался скрывать.
Их «треугольник» распался вместе с окончанием института. От Вадима Захарченко юную смеющуюся Ларионову – чеховскую «Анну на шее» – увезли в неведомое сани. Для Николая Рыбникова стал пророческим финальный эпизод «Весны на Заречной улице», когда его киногерой ловит взвихренные сквозняком экзаменационные билеты и читает один из них – с вопросом о многоточии. Да, у них с Аллой Ларионовой было еще многое (все!) впереди… Апостол Павел сказал: «Любовь – это то, что не перестает». В течение шести лет, где бы Ларионова ни была, ее находили его телеграммы: «Люблю. Целую. Пью за твое здоровье!».
…В заключение интервью Вадим Викторович с грустью сказал:
– В начале жизни мы стоим в дальних концах очереди, а потом все ближе и ближе к смерти подбираемся. Вот и нет впереди меня никого. Скоро мой черед настанет… Может, поэтому я и решился о нас с Аллой рассказать. Но сколько бы мне еще ни осталось, я всегда буду помнить о ней. Одно скажу наверняка: со мной она не стала бы той самой Ларионовой. Это была бы другая история, другая жизнь. Может, оно и правильно, что не сложилось…
«Не сложилось» у нее и с Михаилом Кузнецовым, известным советским киноактером. Кинозрители знают его, темноволосого и синеглазого (редкое сочетание!), по роли Алексея Соловьева в «Машеньке», летчика Коли в «Воздушном извозчике», Высотина в «Командире корабля», играл он и в других фильмах. Михаил Артемьевич готов был оставить семью ради нее. Но Ларионова не приняла эту жертву, войдя в положение его жены, которая очень страдала. Они расстались, сохранив дружеские отношения на всю жизнь. Ларионова пришла на его похороны.
В 1956 году Ларионова снималась на «Беларусьфильме» в «Полесской легенде», поставленной по мотивам рассказа В. Короленко «Лес шумит», в роли крепостной девушки Оксаны.
О событиях того времени в жизни Ларионовой рассказывает Людмила Михайловна Гладунко.
Но прежде – о ней самой.
Дочь известной актрисы театра и кино Риты Ивановны Гладунко, она, окончив актерский факультет ВГИКа, тоже стала актрисой. Снялась более чем в тридцати фильмах, среди которых такие, как «Чистые пруды», «Русское поле». Заслуженная артистка России. Муж ее – известный актер и режиссер Борис Токарев. Сын Степан снялся уже в нескольких фильмах. В последние годы Людмила Гладунко стала писать сценарии. По ее сценарию снят четырехсерийный телевизионный фильм «Не покидай меня, любовь!». Она же была сорежиссером фильма. Сейчас работает над новым проектом. В ее планах – книга о матери, Рите Ивановне Гладунко, об Алле Ларионовой, их дружбе и – шире – о времени, в которое они жили, его атмосфере, о людях, с которыми довелось ей встречаться в родительском доме и позже, работая в кинематографе. Не буду предварять то, что будет написано в книге, возьму лишь ту часть воспоминаний Гладунко, и то фрагментарно, которая касается Риты Гладунко и Аллы Ларионовой, их дружбы, которая зародилась в далеком пятьдесят шестом и длилась всю их жизнь.
«Мы жили в Минске. Мама работала в театре, снималась на Белорусской киностудии и заслужила уже широкую известность. Дом у нас был открытый, и какие интересные люди у нас бывали!
Впрочем, „дом“ – громко сказано: комната в коммуналке, обычное явление по тем временам. Мне было девять лет, и я, конечно, знала, кто есть кто, и многое помню, до деталей. К тому же сохранились любительские фотографии. Много лет спустя, будучи в Минске, я видела тот пятиэтажный дом, который казался мне тогда очень большим, и нашу комнату. Дом был маленький, а комната – конура… Но какой насыщенной духовной жизнью мы жили! В разные годы нашими гостями были драматург Макаёцок (при всей своей известности он не считал зазорным сидеть на корточках, потому что сесть было не на что, и так принимать участие в общей беседе); совсем еще молодой оператор Анатолий Заболоцкий, который немало картин снял именно на „Беларусь-фильме“, а потом, работая уже в Москве, прославился как оператор-постановщик „Калины красной“ и других фильмов; сценарист Трунин, киноактер Авдюшко… Помню, к моему отчиму, кинодраматургу Фигуровскому, приезжал Кулиджанов – они работали над фильмом „Когда деревья были большими“, Геннадий Шпаликов с Инной Гулая, они тогда только поженились…
У меня, ребенка, была одна забота, как бы спать не погнали, когда так интересно сидеть со взрослыми! А у них зарождались творческие планы, и дружбы возникали, и любовь.
Однажды к нам в гости Фигуровский, один из постановщиков „Полесской легенды“, снимавшейся тогда на республиканской киностудии, привел Аллу Ларионову и Ивана Переверзева: оба они играли в этом фильме. Их уже тогда знала вся страна. Ларионову – после „Анны на шее“, Переверзева, Гришу из „Моей любви“, – еще раньше, с конца тридцатых. У них был роман. Алла с мамой были подругами и доверяли друг другу самое сокровенное. Впрочем, характер отношений между Переверзевым и Ларионовой был ясен и мне, еще девочке, но вслух об этом говорить было не принято, тему избегали – существовали большие сложности, которые и привели к разрыву. Мама была свидетелем этого разрыва. Ушла Ларионова, но виноват был Переверзев. Когда она вскоре вышла замуж за Николая Рыбникова – это произошло на второй день 1957 года, они расписались и пришли к нам отметить это событие, – Переверзев запил и чуть не сорвал съемки: он никак не ожидал от Аллы такой решительности. С тех пор они больше никогда не встречались.
Вскоре мы переехали в Москву, поселились на Мосфильмовской. Дружба мамы с Аллой продолжалась и крепла.
…Мама и Ларионова. У них было много общего. И та и другая – актрисы. Маму тоже узнавали на улице, особенно в Минске. Детское воспоминание: мы втроем идем по Минску, а вокруг шепот: „Вон Алла Ларионова с Гладунко!“. Я изо всех сил вырываюсь из их рук. До сих пор точно не могу определить, какие чувства я испытывала в тот момент. Знаю только: то не была гордость, тщеславие. Ревность? Тревога? Досада? Не думаю. Сегодня понимаю: меня тяготило всеобщее внимание. Я таки вырвалась и убежала.
Это были два удивительной доброты человека, я больше таких не встречала. Алла не умела сердиться, обижаться. Всех выслушивала, всем готова была помочь. Мама – тоже. Какая-нибудь подруга уходит от мужа и поселяется у нее. Я спрашивала: а почему не у своих родителей? Ведь из-за этого она не могла брать к себе моего сына, своего внука. Вместо ответа – упрек в бессердечии. У Рыбниковых, думаю, никто не жил, но в них тоже всегда была эта готовность помочь, и дом их был тоже открытый. Доверчивые и добрые, все они, включая маму, не всегда получали то же самое в ответ.
Мама с Аллой стремились друг к другу и встречались, как только это было возможным. Приходя домой из школы, я нередко заставала у нас Аллу. Потом она приезжала к нам в гости с детьми – сначала с Аленой, позже – и с Ариной. Девочки были крепенькие, веселенькие, с удовольствием уплетали мамины обеды, Арина так просто обожала мамин борщ и ела, ела. Мне не жалко, говорила мама, но ты растолстеешь и не пролезешь в дверь. „А я бочком, бочком!“ – успокаивала ее Ариша.
Иван Федорович Переверзев (1914–1978) – советский актер театра и кино.
Лауреат Сталинской премии (1952).
Народный артист СССР (1975).
В 1957 году Иван Переверзев и актриса Алла Ларионова сблизились во время совместных съемок в „Полесской легенде“. Дочь Алену от Ивана Переверзева Алла родила уже в браке с Николаем Рыбниковым
У Ларионовой с моей мамой одинаково было и то, что у них было по две дочери с разными характерами, а потому и с разной судьбой. Они их очень любили, вместе решали какие-то проблемы, связанные с ними, радовались за них или печалились. Со взрослыми дочерьми у Ларионовой были нежные, я бы сказала, сестринские отношения.
Мама умерла скоропостижно. Стало плохо с сердцем. Врач настаивал на срочной госпитализации, мама наотрез отказывалась. Уговорить ее лечь в больницу удалось только Алле. Но помочь маме уже не смогли.
В день маминых похорон у Ларионовой случился сердечный приступ – у нее тоже было слабое сердце».
…Я беседую с Людмилой Михайловной Гладунко в ее квартире на Васильевской улице и рассматриваю стоящий на пианино фотопортрет совсем молодой ее мамы, женщины необычайной красоты (вспоминаю слова одного кинорежиссера: «Зажигательная женщина!»), фотографии из альбома, на одной из которых в их минском доме среди гостей – Алла Ларионова, тоже совсем молодая, и возвращаюсь в тот день, конца декабря 1956 года, когда подруги встречали на вокзале в Минске Николая Рыбникова…
Он приехал тотчас, как только узнал, что он ей нужен. Они вместе отметили новый, 1957 год, а 1 января отправились в загс. Естественно, в праздничный день загс не работал, а потому расписались они 2 января, в одном-единственном открытом загсе, без полагающегося испытательного срока.
Сыграла роль их всесоюзная слава. Как иллюстрация к ней, в кинотеатре напротив висела огромная афиша, на которой был изображен Николай Рыбников, там шла «Весна на Заречной улице».
А в Москве, на киностудии, где доснималась «Высота», поднялась паника: Рыбников, игравший главного героя, исчез неизвестно куда! Вскоре все выяснилось…
Когда на премьере фильма «Высота» монтажник-высотник Николай Пасечник, роль которого играл Рыбников, решив жениться, произнес: «Ну вот, Коля, и кончилась твоя вольная жизнь!» – зал взорвался аплодисментами.