Первой значительной ролью Николая Рыбникова в кино был Котька Григоренко в «Тревожной молодости» режиссеров Александра Алова и Владимира Наумова. В фильме о комсомолии 20-х годов, когда в острой борьбе сталкивались взгляды, характеры, Рыбников сыграл предателя и отщепенца. Надо же – Рыбников, с его улыбкой, лицом, с его, как теперь принято говорить, «положительным обаянием»!
О том, как создавался этот фильм, рассказывает молодой дебютант тогда, а ныне народный артист СССР, известный кинорежиссер, поставивший немало замечательных картин, среди которых такие как «Мир входящему», «Бег», «Легенда о Тиле», «Тегеран-43», художественный руководитель студии «Союз» Владимир Наумович Наумов.
«Когда я вспоминаю съемки нашего первого с Аловым фильма „Тревожная молодость“, по трилогии Владимира Беляева „Старая крепость“, мне кажется, что все это происходило очень давно, в другой жизни, далеко-далеко, в другой даже стране под названием Украина.
В картине снимались Лавров-старший, отец нашего знаменитого ленинградца, блестящий актер и замечательный человек, Тамара Логинова, Изольда Извицкая, Николай Рыбников, Сергей Гурзо. Согласился сыграть у нас, дебютантов, совсем маленькую роль Борис Бабочкин, легендарный исполнитель Чапаева.
При отборе актеров проводились тщательные пробы. В те годы обходиться без них было нельзя. Это теперь я никого не пробую. Я считаю, что вообще пробы – неправильная вещь. Они унизительны для актера, особенно с именем. К тому же есть такие специалисты по пробам, которые пробуются очень удачно, а потом в картине у них ничего не получается. И наоборот: есть хорошие актеры, которые не умеют пробоваться. Пробы – это совершенно другая система оценок, отношений актер – режиссер, и обстановка на них не такая, как на съемках.
К примеру, Смоктуновский, гениальный актер, он играл у меня в „Белом празднике“. Я сразу пригласил его в картину. Но мы решили сделать что-то вроде пробы грима, прощупать какие-то „кусочки“ и в пробном формате снять это на пленку. Процедура эта оказалась мукой и для него, и для меня. Только время и нервы потратили.
На роли в „Тревожную молодость“ мы пробовали очень много актеров. Трудно было сравнивать их друг с другом на экране: у одного одно лучше получается, у другого – другое. Но в Рыбникове мы сразу увидели то, что нам было нужно: внутреннюю нервную пульсацию, некий нервный „изгиб“. На роль Котьки Григоренко необходим был не уравновешенно-спокойный человек и даже не просто с нормальной психикой человек. Я вовсе не хочу сказать, что у Коли было в природе то, что нам надо, нет – он умел это почувствовать, понять и сыграть.
Например, есть там эпизод, который мы, репетируя, сочинили – нам он показался интересным пластически, когда они с Лавровым ходят вокруг стола, разговаривая друг с другом. Искусственность этой мизансцены, выдуманность ее была налицо, никакой необходимости в ней не было, герои могли вести разговор и по-другому. Но этот ход давал нам возможность показать напряженность разговора – замкнутый круг, с одной стороны, а с другой – его бесконечность, незавершенность, то, что связано с понятием круга. Могут быть еще какие-то измышления, искусствоведческо-философские, так сказать. Но суть не в этом, а в том, что оправдать чувственно-актерски такую вычурную мизансцену очень трудно, далеко не каждому актеру под силу.
Кадр из кинофильма „Тревожная молодость“. 1954 г.
Рыбников же обладал таким качеством, что мог сделать своей предложенную ему или выдуманную вместе с ним ситуацию. Он был наивен, верил, что это он сам придумал. Или делал вид. А может, это было его актерское „приспособление“.
Вообще в нашем выборе был некий парадокс, и впоследствии это было доказано на экране. Может, Рыбников где-то и делал что-то похожее. Но во всех картинах, которые я видел с его участием, он использовал свой психофизический аппарат совершенно в другом направлении. Это был такой рабочий парень, ходил с гитарой, пел… И нигде он не повторялся, везде играл великолепно. В „Тревожной молодости“ он раскрыл совершенно другую сторону своего таланта, своей актерской души.
Он обладал абсолютным чувством правды, был очень натуральный и человек, и актер. Не мог сфальшивить.
Есть актеры, которые играют характер, как это мы называем, „плюсиками“ разными, что-то прибавляют, изображают кого-то. Рыбников же въедался в образ, врастал в него, становился им.
У меня до сих пор на руке шрам. В финале „Тревожной молодости“ есть сцена драки с ножом. Мы с Колей репетировали, и он меня порезал. Но виноват я, конечно, потому что полез не в свое дело. Всякие трюки мы тогда делали сами, трюкачей не было. А Коля врос в образ, вот и оставил мне на память отметину на руке. Шрамчик небольшой, но прошло столько лет, почти полвека, а он у меня иногда побаливает, суставчик, в который он ножом попал, ноет. И я говорю: „Ах, Коля Рыбников! Это ты сделал“.
И еще у Рыбникова было одно замечательное качество. Думаю, оно послужило подсказкой при выборе его на роль. Кстати говоря, очень многие актеры, которые снимались у меня, обладали этим качеством, потому что я считаю его очень существенным, это – умение молчать.
К примеру, в „Беге“ Хлудова Дворжецкий играет – актер, который умеет на экране молчать. Рыбников в наших с Аловым фильмах открывает этот ряд.
Есть актеры, у которых отсутствует текст, и он сам вместе с текстом отсутствует, как ни старается. А есть такого рода актер: он молчит, а от него нельзя оторвать глаз, и он „слышен“. Мы с Аловым условно называли это „внутренней тишиной“.
Рыбников умел смотреть внутрь себя. Драгоценнейшее качество! Не всегда, как мне кажется, используемое им впоследствии, да и нами оно не до конца было использовано. Но мы уже тогда понимали, что умение актера молчать придает значительность персонажу. Рыбников был личностью и часть своей личности адресовал, на время доверял роли. Очень хороший актер!
Он и игравший у нас в „Тревожной молодости“ Сергей Гурзо года через два стали очень знамениты, стали чуть ли не властителями дум современной им молодежи. Внешне они с Рыбниковым были абсолютно не похожи. Не скажу, что у них много общего как у актеров. Не скажу потому, что общее у актера с кем-то – это, на мой взгляд, вовсе не похвала. Достоинство актера в том, что он особенный, один, неповторимый, индивидуальность.
Такие, каждый в отдельности, Рыбников, Гурзо. Они могли бы сыграть один социальный тип, но это были бы совершенно разные образы. Дай им даже одну и ту же роль – и в результате будут совершенно разные характеры.
…Мы начинали вместе: Алов, Рыбников, Алла Ларионова, Таня Конюхова, Элина Быстрицкая… Я помню роман Рыбникова с Аллой Ларионовой. В нее, по-моему, все были влюблены, это была замечательная красавица, очень хорошая девушка. Колю мы называли страдальцем, порой иронизировали над ним. Он ходил за ней хвостиком. Теперь я понимаю, что любовь, какая у него была к Алле, встречается очень редко. Я не в курсе подробностей их жизни после женитьбы, знаю только, что в ней были драматические моменты. Коля любил ее так, что готов был все сделать для нее.
Мои воспоминания о Рыбникове связаны с Киевом, и не только с работой над фильмом. Мы вообще там здорово проводили время. Мы с Аловым жили при Киевской киностудии художественных фильмов, которая тогда еще не носила имени Довженко, ее адрес я помню до сих пор: Брест-Литовское шоссе, 110. Все же остальные и те, кто приезжал к нам в гости в Киев, обитали в гостинице.
Компания собиралась очень интересная. Помимо нашей киногруппы, в ней были Параджанов, Хуциев, Сергей Бондарчук, который тогда снимался в фильме „Тарас Шевченко“, Шенгелия, художник. Приезжали к нам Ларионова, Быстрицкая.
Мы совершали опустошительные набеги на яблоневый сад при киностудии, который посадил Довженко, он так и назывался: Довженковский сад. Предводительствовал этими набегами наш мэтр Игорь Андреевич Савченко.
Коля Рыбников мог и выпить, и дебош небольшой устроить. Но у него был предел, и это никак не мешало нашей работе. Мы все были такими. Мы с Хуциевым сошлись во мнении, что в абсолютной трезвости и примерном поведении не просуществует ни один молодой человек.
В атмосфере молодости, веселого озорства создавался наш фильм. Мы снимали его, играя. Для нас, думаю, и для всех участников „Тревожной молодости“, это была радость, золотое время нашего товарищества, дружбы.
После этой картины мы все разошлись и виделись очень редко. Я знал, что дальнейшая жизнь Рыбникова в кино складывалась не очень гладко, хотя ему удалось достичь многого. Я смотрел фильмы с его участием, мне приятно было думать, что мы с Аловым одними из первых заметили этот талант, и со светлым чувством возвращался в те времена.
У меня сохранилась фотография, на которой запечатлен маленький автобус „Мерседес“ выпуска еще начала двадцатого века, и из его окон выглядывают Рыбников, Гурзо, наш оператор, я, еще кто-то. Когда я перебираю фотографии старых картин, если у меня их просят для каких-то целей, и мне в руки попадает эта – теплая волна приходит из прошлого. И я улыбаюсь. В том „виноват“ Коля Рыбников – о нем хорошо вспоминается, и только хорошее».
После «Тревожной молодости» о Рыбникове заговорили как об одном из интересных молодых актеров советского кино.
Но истинное признание, и прежде всего кинозрителей, получил его Федор Соловейков из фильма «Чужая родня» по одноименной повести Владимира Тендрякова.
Можно только порадоваться профессионализму, вкусу, интуиции, смелости, наконец, режиссера Михаила Швейцера, который взял на главную мужскую роль в картине, по сути, мало кому известного недавнего выпускника ВГИКа и, что важно, сумел высветить в Николае Рыбникове те грани его дарования, которые и сделали его Рыбниковым, популярнейшим актером своего времени.
Впервые Швейцер увидел Рыбникова в учебном спектакле по «Тихому Дону» во ВГИКе – в роли Кошевого. И когда стал запускать в производство фильм «Чужая родня», вспомнил о понравившемся ему студенте. Его привлекли индивидуальная интонация актера, его улыбка, умные глаза. А главное, он увидел то, что роднило Федора Соловейкова с шолоховским героем: их народность. Он отметил умение Рыбникова-актера передать общие черты образа через призму своей личности, что высоко ценится в искусстве вообще, а в искусстве кино особенно.
Рыбников по-настоящему переживал на экране то, что пришлось пережить его герою. Таким он будет и в последующих своих картинах. Причем это не было искусным «вышиванием по канве». У Тендрякова написано, что Федор «был ловок и плясать, и бороться, и ухаживать за девчатами». В картине мы не видим его дерущимся, не показан он и как ухажер. Пляшет он на своей свадьбе. И как пляшет! Частушку поет по-деревенски, но в то же время с таким артистизмом! Все, все подвластно Рыбникову в создании образа. Не только благодаря его профессионализму, таланту, но прежде всего – человеческим качествам. Умению понимать другого, сопереживать, делать своими его чувства, умению любить.
Соловейков сыгран Рыбниковым мастерски, отмечала критика, с глубоким проникновением в суть этого героя – искреннего, честного, прямого парня, даже ради любви не изменившего своим взглядам, идеалам.
Он много работал над ролью, тщательно готовился к каждой съемке – это войдет у него в правило.
– В фильме «Чужая родня», – рассказывал Рыбников, – есть эпизод, где мой герой и его родственник соревнуются между собой на сенокосе. А я житель городской, косу никогда не держал в руках. И вот каждое утро, с рассветом, когда город еще спал, я шел в парки и косил траву. Зато в деревне, когда снимали этот эпизод, местные жители признали меня за своего, деревенского.
Николай Рыбников и Нонна Мордюкова на съемочной площадке фильма «Чужая родня». 1956 г.
Он стал своим и среди таких замечательных актеров, игравших в фильме, как Нонна Мордюкова, Николай Сергеев, и одновременно одним из самых востребованных молодых актеров отечественного кино середины века.