Не уверена, рассказывала ли я вам об этом. Когда вы прислали мне свой перевод "Двадцати сонетов Марии Стюарт" в 1989-м и я сказала об этом Иосифу, он пришел в восторг. Затем, несколько дней спустя, к моему ужасу, мне позвонил Аллан Майерс и сказал, что Иосиф переделывает ваш перевод. Я не знала, как сообщить вам об этом. Потом до меня дошло, что мы можем получить две версии одного произведения — включим ваш перевод в наш сборник "Поэтика и эстетика Бродского" [193]Lev Loseff and Valentina Polukhina. Brodsky Poetics & Aesthetics. London: Macmillan, 1990.
с вашими комментариями, а со своей "исправленной" версией Иосиф может делать, что хочет. И, будучи джентльменом, вы кротко согласились с моим предложением. Принимали ли вы и принимаете ли сейчас его "исправления"?

Версия, опубликованная в вашем с Лосевым сборнике, не та, которую предлагал он, но, думаю, в некотором смысле результат того, что он говорил. Кое-что из сказанного им пригодилось мне в плане улучшения собственного варианта. В то же время, переделывая мой перевод, он был довольно непоследователен: одни стихи вообще не тронул, другие переработал полностью. О тех, что он переписал, говорить трудно, поскольку это были новые стихи. Но мы многое обсуждали.

Отреагировал ли Иосиф на ваш перевод "Сонетов"?

Он написал мне по-английски, что он в полном восторге от моего перевода и т. д. и т. п., но сказал: "У вас нет слуха" — или что-то в этом роде.

Прямо так и сказал?

Да, прямо так и сказал, затем речь пошла о размере и рифме. Конечно, я заметил, что сделанные им изменения почти всегда усиливали рифму, однако не всегда шли на пользу размеру. Я думал, с размером у меня в переводах все в порядке, но он, очевидно, так не считал, и нам не удалось сойтись во мнениях этому вопросу. По части рифмы — ну он был готов пожертвовать ради рифмы большим, чем я. И результат получился очень интересный, в некоторых случаях лучше, чем мог бы придумать я, потому что он мог делать что хотел, а также потому что он обладал определенной смелостью и, будучи иностранцем, мог делать определенные вещи, на которые не способен носитель языка. Все это когда срабатывало, когда нет. Я бы не сказал, что наша переписка была вовсе неприятной. Думаю, он искренне писал мне как грубости, так и добрые слова, но я не придавал этому особого значения. И отвечал в свойственной мне джентльменски вежливой манере (надеюсь, по-русски это звучит иронично), а он порой принимал мои соображения, порой нет.

Как часто вы писали друг другу?

Нечасто. У меня два или три письма от Бродского.

Если абстрагироваться от вашего собственного перевода, какой из переводов "Двадцати сонетов" вы предпочитаете, его или свои?

Зависит от сонета. Некоторые получились лучше у него, некоторые — у меня. Но на самом деле я не могу достаточно абстрагироваться, чтобы судить, потому что они очень увлекли меня. Надо сказать, что многие сонеты очень трудно понять, и я не думаю, что они стали легче для понимания в его переводе, они остаются сложными.

Русским их понять немного легче, полагаю, потому что они в основном о его отношениях с М. Б. и основаны на фильме.

Я видел этот фильм.

И они также являются маской, прикрытием для написания любовного стихотворения с использованием старой формы. Елена Фанайлова написала чудную пародию на сонеты Бродского "Стихи к Марии С.":

Сколько времени ушло на перевод сонетов? Два или три месяца, не помню. почему вы решили переводить именно эти стихи? Это было из-за годовщины Марии Стюарт?

Да, это из-за годовщины, вокруг нее в тот год было много шума на Эдинбургском фестивале. И показывали немецкий фильм "Das Herz einer Konigin" с Зарой Леандер в роли королевы. Все это пробудило у меня интерес. Дело не в том, что мне особенно понравилось какое-то стихотворение и захотелось его перевести; просто я счел это вызовом, и мне сделалось интересно. В сборнике "Часть речи" много других стихов, которые я очень люблю, я переводил куски из них, когда делал главу о Бродском для своей книги "Поэты современной России". Также мне близки все ассоциации с Парижем, я приезжаю посмотреть на ту статую в Париже несколько раз в год.

Какой подход к переводу вы предпочитаете — тот, что "одомашнивает" оригинал, или сохраняющий особенности оригинала?

При переводе балансируешь между ними двумя, ведь не хочется, чтобы стихотворение "одомашнилось" до неузнаваемости, как не раз бывало в английской традиции, но не хочется также, чтобы оно оказалось таким странным, что никто не захочет его читать. Думаю, современная мода склонна приветствовать сохранение национального колорита. И, по-моему, порой заходит слишком далеко. В этом смысле я, вероятно, больше похож на русского переводчика — русские переводчики традиционно не имели обыкновения сохранять специфические черты исходного произведения, они "одомашнивали" от всей души. Перевод — это литературный жанр.

Согласны ли вы, что автопереводы Бродского склонны сопротивляться "одомашниванию"?

Да, насколько я могу судить, они весьма необычны. Они поражают всех читателей своей специфичностью, некоторые принимают ее за некомпетентность. На мой взгляд, это неверно. Мне кажется, он знал, что делал, знал, что будет выглядеть странно, и шел на это вполне сознательно. По- моему, их надо читать совсем не так, как переводы любого иного типа. Их надо читать скорее как автопереводы почти в стереоскопическом отношении к оригиналу, нежели как самостоятельные произведения. А сами по себе они не очень, но если рассматривать их в связи с оригиналом, они хороши.

Бродскому было трудно убедить своих переводчиков, что требуется упор именно на форму, а не на семантику. Вы с ним когда-нибудь обсуждали этот аспект?

Только в упомянутых мною письмах.

По-вашему, английские критики Бродского понимали его идею перевода?

По-моему, они всё понимали, но в нынешней англоязычной культуре это глубоко непопулярный взгляд. Они способны понять его, но от этого не станут больше ему сочувствовать. Я думал не столько об англичанах, сколько о французах, например французском поэте Иве Бонфуа. В статье "О переводе формы в поэзии" он прекрасно формулирует противоположную точку зрения.

Расскажите о вашей первой встрече с Иосифом.

На самом деле я с ним не знакомился. Нас представили друг другу, но, по-моему, он не обратил на меня особого внимания. Я просто сказал ему "привет" и все такое, но мы никогда по-настоящему не беседовали. Давным-давно я видел его в Эдинбурге и Кембридже — задолго до того, как стал его переводить, — и с тех пор мы больше не встречались. У меня с ним вообще не было личных дружеских контактов.

Что заставило Бродского заняться автопереводом, когда у него было столько прекрасных английских и американских переводчиков?

Это просто, не правда ли? Он хотел избежать каких бы то ни было споров, разногласий и так далее. Он, вероятно, думал, что сумеет перевести лучше, поскольку он ближе к текстам. Мне кажется, как правило, автоперевод поэтов — не самая замечательная идея. К нему неоднократно прибегали в Шотландии и в Ирландии при переложении с кельтских языков на английский. У меня сложилось впечатление, что при наличии выбора между чужим переводом и переводом самого поэта чужой обычно лучше. Это не абсолютное правило: например, не так давно Шеймас Хини опубликовал перевод стихотворения Соли Маклейна, который, на мой взгляд, явно не так удачен, как собственный перевод Маклейна. Так что правило работает в обе стороны. Конечно, Соли Маклейн, в отличие от Бродского, действительно двуязычен.

Повлияли ли переводы собственных работ Бродского на формирование его английского?

Не могу ответить на этот вопрос.

Вы читали его эссе, написанные по-английски. Что вы думаете о его владении языком?

Очень хороший, красивый язык, очень интересно читать.

Как бы вы охарактеризовали отношения Бродского с английским языком?

Это любовные отношения, и его эссе безусловно прекрасны, но я не знаю, не помогал ли ему кто-нибудь.

В то же время вы должны согласиться, что, кто бы ему ни помогал, идеи, ход рассуждений, обращение с синтаксисом — его собственные.

Разумеется.

Что, на ваш взгляд, побуждало его переносить столько из английской поэзии в собственную? Потому что этого не делалось до него? Даже русские романтические поэты заимствовали из английской поэзии только образ поэта-романтика, а не структуру метафор, строфическое разнообразие или логическое мышление. До Бродского этого не делали.

За исключением Шекспира, который сыграл важную роль в русской культуре. И кто-то вроде Пастернака переводил Шелли и Китса, а Шекспир — это сама Англия. Интерес же Бродского уходит прочь от Шекспира в сторону разных других вещей. Не знаю почему, не знаю, какую роль во всем этом сыграл Оден и когда он открыл Одена.

Он открыл Одена в "Антологии английской и американской поэзии" Льюиса Унтермейера, которую кто-то из друзей прислал ему в Норенскую в 1964 году. Его стихотворение "На смерть Т. С. Элиота" метрически и композиционно опирается на стихотворение Одена "Памяти У. Б. Йейтса".

Я всегда полагал, что стихи Одена к Йейтсу поразили его, особенно удивительные высказывания Одена о языке — они должны были потрясти его своей смелостью…

"Time […] worships language and forgives / Everyone by whom it lives…" ("Время […] боготворит язык и прощает / Каждого, кем он жив…").

Но я не знаю, достаточная ли это причина, чтобы влюбиться в английскую поэзию.

Скорее это произошло еще до того, как он прочел Одена. Лидия Чуковская послала ему в Норенскую полное собрание Джона Донна, и Бродский перевел оттуда некоторые стихотворения. Но еще до ссылки Бродский читал кое-что из английской и американской поэзии, когда бывал в доме профессора Томашевского и у академика Алексеева, чьи библиотеки были огромны. Я лично провела однажды несколько ночей в кабинете Томашевского и спрашивала его дочь Зою Томашевскую, что читал Иосиф. Она ответила, что проще перечислить то, чего он не прочел. Приходим ли мы к выводу, что носители языка не могут прочувствовать в английских версиях техническую виртуозность оригиналов Бродского?

Полагаю, это верно. Прошло много времени с тех пор, как я внимательно просматривал эти переводы. Некоторые из них очень удачны, Дерека Уолкотта или Ричарда Уилбера, но ни один из них, по-видимому, даже не пытался воспроизвести техническую виртуозность оригинала, точно так же как до самого последнего времени неадекватно переводили Цветаеву. Цветаева у Элейн Фейнштайн — очень хорошие стихи, но это не Цветаева. Их богатство и сложность, вероятно, вообще не в английском вкусе.

Я рада, что вы упомянули об английском вкусе. Разница наших поэтических вкусов всегда приводила меня в недоумение. Это из-за того, что русская поэзия минимум лет на двести моложе английской? Все эти формальные приемы, которые до сих пор вызывают восхищение в русской поэзии и используются ею, уже пройдены английскими поэтами?

Это неверно. Дилан Томас — ближайший пример формальной сложности — и концептуальной, и метафорической.

А он был очень популярен и влиятелен как в Великобритании, так и в Соединенных Штатах. Или кто-то типа Джеральда Мэнди Хопкинса, который фантастически богат и сложен. Но не как Бродский; на мой взгляд, он сильнее, чем Бродский. Существует, так сказать, линейная разновидность английской поэзии, но именно многомерная, очень сложная и высокоорганизованная английская поэзия способна заставить человека захотеть взять на борт переводной текст подобного плана. Но трудность в том, чтобы этот перевод сделать.

Что нам требуется, так это конгениальный переводчик. Как можно заставить великого поэта тратить свое время и энергию на перевод другого великого поэта, разве только у них не будет выбора, как в сталинской России?

Никак, но можно надеяться, что нечто подобное удастся случайному переводчику. Но хорошие переводчики ушли; вот, например, Уилбер хорош как формальный поэт, также Хект до определенной степени. Но большинство из нас не дотягивают до подобного уровня.

Вам никогда не казалось, что автопереводы Бродского "словарно-одержимы" (Кларенс Браун) или "своеобразны до невразумительности" (Питер Портер [197]Peter Porter. Lost Properties. // Observer. II December 1988. P. 46.
)?

Ну "словарно-одержимы" — может быть. Уверен, Бродский, как многие поэты, ощущал потребность наполнять голову, словно амбар зерном, максимально возможным количеством слов как профессиональную обязанность. То же можно сказать и о его русском языке, русский у него тоже "словарно-одержимый", если угодно, в том смысле, что он максимально использует лексическое богатство языка. Мне не кажется, что для поэта плохо быть одержимым словарем. Что до замечания Питера Портера, да, в англоязычном варианте он порой невразумителен, но и оригиналы его тоже иногда трудно понять. Не думаю, что он нарочно усложнял их при переводе — просто переводил как есть, я так понимаю. На Питера Портера это произвело сильное впечатление, потому что он поэт иного плана, он не любит неясностей. Мне кажется, что сложность, даже запутанность сегодня является неотъемлемой частью стихосложения.

При переводе собственных стихов Бродский сосредоточивался главным образом на просодических свойствах стихотворения. Вызывало ли это определенный семантический сдвиг?

Да, безусловно — и не тот сдвиг, к которому стремятся большинство переводчиков.

Если учесть весьма специфические взгляды Бродского на перевод стихов, есть ли шанс, что английские поэты когда нибудь примут его автопереводы?

Думаю, есть — если они примут их за то, чем они являются. Вряд ли они когда-нибудь войдут в канон английской поэзии. Они останутся интереснейшим образцом соприкосновения двух культур.

Почему английский литературный истеблишмент принял его так прохладно? Я имею в виду поэтов и редакторов типа Крейга Рейна и Кристофера Рида, которые не только отвергли его, но и смеялись над ним [198]Christopher Reid. Great American Disaster // London review of Books. 8 December 1988; Craig Raine. A Reputation Subject to Inflation. // Financial Times. 16/17 November 1996. P. 13
.

Причины этого мне неизвестны. Но в целом они являются сторонниками того типа переводов, которые переделывают оригинал на английский манер. Взгляните на Мачадо в переводе Дона Паттерсона, который самый что ни на есть Дон Паттерсон, причем красивый, по-моему. Мне кажется, автопереводы Бродского этим не грешат. Они прочно связаны с русским языком.

Коль скоро автопереводы Бродского на английский так сильно отличаются в семантическом плане от оригиналов, куда бы вы их отнесли: к переводам или к стихотворениям на английском языке?

К переводам: они по большей части недотягивают до уровня самостоятельного произведения, по-моему.

Согласны ли вы, что каждое русское стихотворение, переведенное Бродским на английский, должно рассматриваться как стихотворение на двух исходных языках?

Может быть; или как двойной образ одного стихотворения.

Присутствовали ли вы на каком-нибудь из публичных выступлений Бродского, например в Британской академии в 1991 году? Если да, то какое у вас осталось впечатление?

Только на двух чтениях, где (как и все остальные) я был потрясен мощью его подачи, концентрацией на форме и звуке. Очень по-русски.

На какую ступень вы поставили бы Бродского среди крупных русских поэтов XX века?

"Не за нами слово". Он один из десяти крупных поэтов в плане того, как его воспринимают и читают. Я не знаю, кого бы я назвал в десятке лучших и все такое — мне не нравится подобный подход к поэзии, — но от Бродского никуда не деться. И на самом деле, с тех пор как умерли Пастернак и Ахматова, не было ни одного другого поэта в России, который имел бы такое влияние. Я говорю об общей точке зрения, она не обязательно совпадает с моей.

Но я предпочла бы услышать именно ваше мнение. Вы переводили стихи Геннадия Айги, который очень хорошо известен на Западе, и во Франции он более популярен, чем Бродский. Вас он явно крайне привлекает. Как вы их сравниваете?

В этом отношении я человек предвзятый, да и творчество Айги я знаю несравнимо лучше, чем Бродского. Я не могу судить. Мое знакомство с творчеством Бродского очень ограничено. Поздних стихов практически не видел. Стихи, которые я прочел с огромным удовольствием, относятся к ранним, примерно до 1975-го или 1976-го. Но в этих стихах присутствует элемент, который мне не по вкусу: слишком много слов, слишком насыщенно, слишком сложно и так далее. Для меня как иностранца это слишком трудно. Если Бродский богатый поэт, то Айги — скудный. И мне очень нравится эта скудость. Сказав это, замечу, что все мое поэтическое воспитание должно было бы склонить меня в пользу Бродского. Он таков, каким, с нашей западной точки зрения, и должен быть поэт.

Почему, как вам кажется, Бродский привлекал столько внимания? Потому что он превосходный поэт? Из-за процесса над ним? Благодаря покровительству Одена? Или по чистому везению?

Это случайность. В англоговорящем мире большинство людей считают, что Бродский входит в суперлигу вместе с Лесом Марреем, Шеймасом Хини и Тедом Хьюзом, и понятия не имеют, что представляет собой его поэзия. Они не могут ее читать. Очевидно, это как-то связано со средствами массовой информации и Нобелевской премией. И опять-таки мне бы хотелось понять, почему он получил Нобелевскую премию. По-моему, это изрядно прибавило ему популярности в Англии и в Америке и в остальном англоговорящем мире. И все эти политические дела тоже помогли. Это как с Синявским, и я удивлен, почему Синявский не получил Нобелевскую премию. У него дивная проза, может, слишком русская в каком-то смысле. Бродский тоже очень русский, но это также всемирная поэзия. И в мировой культуре Бродского присутствует нечто манделынтамовское. Это тоже помогает. Так любой человек на Западе, читая Бродского в переводе, ощущает некую мгновенную близость и родство со всем комплексом метафизических проблем, с набором культурных отсылок. А русские темы никуда не денутся. Прямолинейность его высказываний также делала его очень заметной фигурой. И тот факт, что его публиковало издательство "FS&G", вывел его на очень влиятельное положение в Штатах. Репутацию он заработал куда в большей степени в США, нежели в Великобритании. При том что в Англии его тоже высоко ценили, в Америке он был почти непогрешим.

Как вы думаете, если бы Бродский остался в Англии и не поехал в Соединенные Штаты, он не сделался бы таким знаменитым?

Не могу себе представить, здесь как-то нет места для великого писателя в изгнании.

Почему Бродский так враждебно относился к современной французской поэзии? Потому ли, что не знал языка? Или потому, что сегодня во Франции нет хороших поэтов, за исключением Ива Бонфуа?

Существует множество хороших французских поэтов, но они играют совершенно в иные игры — игры, в которых форма стиха не имеет особого значения. Для Ива Бонфуа форма стиха тоже не особенно важна. Если Айги был очень популярен во Франции, то это потому, что погрузился во французскую традицию: он учил французский в литинституте, он очень хорошо читает по-французски, он знает французский пантеон вдоль и поперек. Он погружался в норму французской поэзии как метафизически так и формально в течение последних тридцати-сорока лет.

Что лучшее вам запомнилось из Бродского?

Я помню первое впечатление от прочтения нескольких его стихов, таких как "Большая элегия Джону Донну" или "Колыбельная Трескового мыса", но не могу не вспомнить и переписку о переводах Бродского, которая наложила на меня заметный отпечаток.

— В каком смысле ваша переписка с ним изменила ваше отношение к переводу?

Думаю, она заставила меня с большей готовностью видеть достоинства в том проявлении экстравагантности, которое прежде меня утомляло.

Перевод с английского Анастасии Кузнецовой