— Пора раскрыть карты.

— Интересно. — Я подняла голову от книги, закладывая страницу рукой.

— Я знаю, что давно должна была сказать тебе обо всем, но… в общем, боялась твоей реакции…

— Наверно справедливой? — улыбнулась я, глядя, как мама неуверенно шагает из угла в угол.

— Я хочу рассказать, почему я так мало была дома в последнее время… в последние месяцы.

— А, — протянула я, садясь на диване. Это был действительно интересный разговор. — Мам, прекрати метаться!

— Да. — Она остановилась напротив. — Да. В общем, кажется, я выхожу замуж.

Мы помолчали.

— Так, — тихо произнесла я, чувствуя, как в голове зашумело. — Так, и как я должна реагировать на это?

— Пожелать счастья? — неуверенно попыталась она превратить все в шутку. Потом села рядом под прицелом моего взгляда. — Слушай, я не могла рассказать. Потому что не знала, что из всего этого выйдет, не знала, есть ли продолжение этим тяжелым отношениям. Он разводился с женой, мы расставались и встречались снова.

— А он — это кто? — я решила начать с самых простых вопросов.

— Его фамилия Шереметьев. Только не смейся, ладно? Он бизнесмен, мой старый клиент…

— Так вот кого бабушка однажды назвала графом, — дошло до меня.

Ну что ж, нельзя сказать, чтобы я не догадывалась. Это, кажется, был самый очевидный ответ из всех возникающих в последнее время вопросов.

Мы помолчали.

Вот только я не думала, что дело зашло так далеко.

— Хм, спасибо, хоть до свадьбы сказала обо всем. Могла заявиться с ним сюда из загса и только тогда поставить в известность, — медленно закипая, заметила я.

— Ну вот… — мама устало вздохнула, потянулась к сигаретам на подоконнике, закурила, приоткрыв форточку. — Так я и знала.

— Мам, но нельзя же так! Нельзя сразу обрушивать на человека столько информации!

— А как? Готовить тебя к этому постепенно? Господи, ты такой ребенок, Варька, такой еще ребенок! — она выдохнула струю дыма и снова затянулась. Потянулась к пепельнице, потушила сигарету. Рыжие волосы заблестели, попав под прицел солнечного луча. Я вздохнула, выпрямилась. — С тобой совершенно неизвестно, какой реакции ждать! Когда тебе объявляешь сразу, ты закатываешь истерику, говоришь обо всем постепенно — опять же истерика, но растянутая на годы! А вспомни своего отца!

— А что с моим отцом?

— А ты уже не помнишь, сколько ты нас мучила?..

— Отлично, мам. Лучшая защита — нападение, правда? Я вас мучила. А меня вся эта ситуация не мучила, что ли? Мы сейчас на тебя вывалим парочку скелетов из своих шкафов — у нас, видишь ли, инвентаризация! — а ты уж разбирайся, как хочешь, только не ной, а то и без тебя проблем полно! Справляйся с этим как-нибудь сама!

— Но разве мы когда-нибудь так вели себя с тобой?

— Я не буду говорить про отца, но последние полгода ты именно так себя и вела. Хотя со стороны не видно, я понимаю.

Мы опять замолчали. Я уставилась в окно, чувствуя себя противным капризным ребенком. Но я не хотела им быть. И как мне казалось, уже давно им не была.

Поэтому я глубоко вздохнула и повернулась к матери.

— Ну так когда свадьба?

— Мы думали о весне, — проговорила она, кажется удивленная, что я так быстро сменила гнев на милость, — но без тебя не хотели назначать точной даты. Вам с ним надо сначала познакомиться.

— Отлично. Познакомимся. И когда?

— Хочешь, на будущей неделе? Он придет сюда, мы поужинаем вместе. Ты скажи только, когда не будешь работать.

Я поспешно встала, натягивая свитер.

— Ладно. Я пока точно не знаю. Кажется в среду у меня свободный вечер. Но это если в театре не поставят никакой спектакль на этот день.

— А ты куда?

— В театр. Я совсем забыла, у меня репетиция через полчаса.

— Ну иди.

Я вымелась в коридор, натянула сапоги, на ходу влезла в пальто, схватила сумку.

— До вечера. Или вечером…

— Я буду дома. — Пообещала мама, выходя за мной.

— Ну да. Отлично. Пока.

Я захлопнула дверь и сбежала по лестнице.

Вдохнула морозный воздух. И побежала.

Прочь, прочь.

— Не знаю, почему это так волнует меня… Чувствую я себя так же, как и в детстве, но уже не буду совершать тех поступков! Побег не для меня. Только… как же со всем этим справиться? Никто не учил меня, я не хотела учиться этому прежде, — я почти задыхалась, произнося это. Почти задыхалась.

Марк взял меня за руку, крепко сжал ее.

— Так часто бывает, когда родители повторно выходят замуж или женятся. Может быть, в глубине души ты считаешь, что этот граф отнимает у тебя мать. Но все привыкают постепенно, и ты привыкнешь. Это лишь предубеждение, пока ты не узнала его, как человека.

— Но Марк… я же вроде взрослый человек. Конечно, не такой взрослый, как она, но… мне недавно исполнилось 18, я окончила школу, я сама принимаю решения и сама же за них отвечаю, как в случае с универом, например, — а ведь не сказать, чтобы это было простое решение для меня. Я работаю, играю в театре — так почему же я сама не могу справиться со всем этим? Почему меня продолжают преследовать какие-то детские страхи, от которых даже возраст не может вылечить! Почему мне обязательно нужно выплакаться кому-то в жилетку, чтобы почувствовать себя лучше? Почему я сама не умею решать свои проблемы, слабая, безвольная, никчемная! Меня даже злость на себя берет от этого безволия и слабости!

— Ты не безвольная и не слабая, прекрати это немедленно! Если у меня будут неприятности, я позвоню тебе — я и так постоянно это делаю. Друзья и нужны как раз для того, чтобы помогать в таких ситуациях.

Мы шли по оживленной улице к театру. Пар вырывался у нас из ртов, но мы бродили кругами, пытаясь докопаться до истин, к которым каждый приходил своим путем.

— А что касается твоей мамы и ее будущего мужа… Это вообще для тебя очень больная тема, и ты это прекрасно знаешь! Так что стоит ли удивляться, что тебя теперь так ломает от этого? Ничего, познакомишься с этим графом, испробуешь его на прочность — ты же это умеешь, мы оба это знаем!

Он пытался развеселить меня, и я ответила на его улыбку, но слова еще просились на язык. Я остановилась.

— Все дело в том, что я чувствую себя виноватой. Перед отцом, — пояснила я, глядя, как Марк в недоумении поднял брови. — Я вела себя просто мерзко. Два года, что он приезжал ко мне, я практически не давала ему шансов подружиться со мной. Я мучила его, маму, бабушку и себя. Если бы я раньше… раньше дала ему понять, что мне не плевать, что мне не все равно… — я быстро вытерла натекающие слезы, — но все эта проклятая гордость! Мне хотелось, чтобы ему было больно так же, как когда-то маме, как мне за те долгие детские годы!

— Я думаю, он все понимал. Прекрасно понимал, когда твое отношение к нему изменилось. Спорю на что угодно, что ему доставляли удовольствие ваши с ним пикировки. Это связывало вас крепче, чем пустые нежные слова. Ты же на самом деле любила его. Только не хотела выставлять это напоказ.

— Не хотела, чтобы он понял, что я легко сдалась, — мрачно поправила я. Мы стояли за углом театральной студии, скрывались от ветра. Лицо мое внезапно просветлело: — Ты голос моей совести, Марк Грозовский. Торжественно нарекаю тебя этим именем!

Марк склонил голову, не забыв перед этим снять шапку.

— А знаешь, что? — внезапно сказала я. — Давай не пойдем никуда, а?

— Но…

— Ну, Маркуша, хороший мой, — я уже тянула его в другую сторону. — Не умрут они без нас на этой самой репетиции! Пошли шататься по городу. Зайдем потом к Владилене, горячего шоколада выпить?

— Эх ты, бестолочь! — заявил он, беря меня под руку.

— Я обожаю тебя, — серьезно сказала я.

— Я знаю, — скромно ответил он.

— Кстати, расскажи мне, что там у тебя с той блондинкой? Как бишь ее… Катя? Или Клава?

— Катя… — засопел Грозовский.

Я не знаю, когда все изменилось. Быть может тогда, когда мы с Максимом большую часть репетиции бежали навстречу друг другу?

Тот самый момент, когда Дмитрий возвращается, поняв, что так и не может оставить Аню одну, а она понимает, что он все-таки не предавал ее. Они видят друг друга и начинают идти навстречу, пока не сталкиваются в одной точке и не обнимаются. Обычно это происходило у самого подножия сцены.

Максим взбегал по ступенькам от входа к сцене, я спускалась со сцены.

В тот день — это была первая репетиция после зимних каникул — мы совершали этот безумный сход раз двадцать не меньше, и каждый раз Яша орал:

«Не то, не то, не то! Вы не чувствуете, вы не понимаете, что вы играете! Что случилось с вами за несчастные две недели?»

Взмыленные, мы мрачно смотрели друг на друга. С каждым разом у нас получалось все хуже, нам не хотелось «чувствовать» этот момент, только играть.

— А я бы, наверно, все-таки ушел, — проговорил Максим, садясь рядом со мной во время перерыва на сцену, — наверное в этом все дело.

— О чем ты?

— Ну, в смысле, я бы уехал. Сел бы на тот поезд.

— Ты бы совершил предательство? — изумилась я.

— Да нет, — пожал плечами Максим, — Но я бы не вернулся, если бы знал, что она не любит меня. И что эти отношения принесут ей вред.

— Но она любит, — заметила я, — и в этой ситуации ей плевать на какой-то мифический вред.

— Да, но он вряд ли знал это наверняка. Я более гордый, чем он, получается.

— Значит, ты бы не вернулся, — констатировала я.

— Если отрезать, то навсегда, — взглянув на меня, мрачно ответил Максим.

— Но твоя гордость слепа. Она выше любви, а это уже плохо. Дмитрий в этом плане самоотверженнее. Любовь превыше его самого.

— А разве это так важно в любви — самоотверженность? Разве самое важное — это не сама любовь?

— Не знаю, для кого как, но для меня самоотверженность важна. Иначе на что годится твоя любовь, если с ней ты ходишь как сыч, лелеешь ее, причиняя лишь боль тому, кого любишь!

— Хм, — Максим задумался. — Все это так, но, опять же, если эта любовь взаимна. В такой любви самоотверженность высшее качество. А если она не взаимна?

— Все равно в данном случае это трусость — бояться услышать отказ собственными ушами. Надумать предположений, забить себе ими голову может любой. А вот достойно принять ответ…

Максим посмотрел на меня:

— Почему ты так хорошо это понимаешь?

— Ты тоже хорошо, просто по-своему.

— Но ты мыслишь их категориями.

— Наверно, совпадение. Именно поэтому я так захотела получить эту роль тогда, в июле. Она поразила меня тем, как много там есть моего! А ты… извини, если ошибаюсь, но мне кажется, у тебя есть какой-то реальный пример, в котором ты выбрал бы такой путь. Но самое главное, что ты — это не Дмитрий. Вот что сложно осознать для себя.

— Значит, реальный пример, — тихо заметил Максим. Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент вернулся Яша.

— Продолжим, пожалуй. Ну что ж, поразите меня!

Максим подал мне руку, мы встали.

— Да, Варвара, — задумчиво проговорил он, глядя мне в глаза.

Я так и не поняла, к чему относилась эта фраза.

Странно, но в этот раз «сход» удался. Не знаю, то ли помогла передышка, то ли наш разговор сыграл в этом какую-то роль, но Смирнитский даже в ладоши захлопал. Наверное, все-таки не ожидал, что мы сможем его поразить.

Но я вдруг резко выдохлась. Будто это столкновение перед лестницей выжало из меня все соки, хотя ничего особенного там действительно не было.

Я сидела в первом ряду, смотрела, как Максим доигрывает сцену с Анжелой, и будто видела его в первый раз. Действительно, в первый раз. Я не видела обычного его высокомерия, отстраненности, обособленности, саркастичности и скептицизма. Все это было лишь то, за чем он успешно прятался — умный, обаятельный, талантливый. Настоящего так много, что оно прорывается постоянно в последнее время (или это я стала больше понимать его?) в наших разговорах, в его внезапных поступках — как тогда, на праздновании Нового года, в его игре в театре, в его образах. Если бы в нем не было всего этого, вряд ли он мог бы так играть. Вот оно несоответствие. На сцене он нравился всем, его любили. А в жизни он осторожничал. Значит, что, эта осторожность — тоже игра, маска, как я и думала? Впервые в жизни мне захотелось действительно не просто осудить его за это или навесить нелицеприятный ярлык, а просто узнать.

— На сегодня все, — вещал Смирнитский. — Завтра в это же время, пожалуйста. И не опаздывайте!

Не знаю, зачем я поднялась вновь на сцену. Тем было уютно-полутемно. Все разошлись, не заметив, что я осталась. Мне нужно было так мало. Всего лишь понять.

— Варя.

Ну конечно.

— Я могла бы догадаться.

— Ты и догадалась, иначе не осталась бы и не поднялась бы на сцену, — Максим вышел из кулисы.

— Да… — я помедлила. — Наверное, нам нужно поговорить.

— Думаешь, есть смысл?

— Думаю, да. А если бы я не осталась?

— Осталась бы.

— Я так предсказуема?

— Нет, но когда ты сидела в зале, у тебя было все на лице написано, — улыбнулся он.

— Наш разговор сейчас во время перерыва, — помолчав, начала я.

— Да, — он кивнул.

Я развела руками.

— Так зачем мы здесь? — спросила я.

— Во время Новогоднего праздника ты сказала, что тебе нужна правда.

— А ты сказал, что все это не игра.

— Да, — он кивнул. — И я не вижу другой возможности доказать это, кроме как сказать правду.

— Какую правду? — покрутила я головой.

Он посмотрел мне в глаза тяжелым взглядом.

— О том, что мне невыносимо твое присутствие, чем дальше, тем больше ты… убиваешь меня. Не знаю, как еще это назвать, убиваешь, растаптываешь, лишаешь воли. Ты только заходишь в зал, а я уже знаю, что ты здесь. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Недавно в толпе я услышал запах твоих духов и пошел за ним. Только через несколько минут я осознал, что происходит вокруг. Это была другая девушка, но я до сих пор не знаю, хорошо или нет, что это была не ты.

Я отступила на шаг.

— И ты не мог выбрать другие декорации, чтобы доказать, что это правда? — выпалила я. Понимала, что говорю не то, но чушь лезла помимо воли. Я растерялась. Ничего подобного не ожидала. Даже приблизиться к этому не могла.

— И это твой ответ? — мрачно сказал он.

— Нет, нет! — я вытянула руки, перевела дух. — Нет. Прости меня. Просто я даже подумать не могла, что…

— Ну вот. Теперь можешь.

— Да. Но я… не знаю, что ответить.

— То, что чувствуешь, — сделал шаг навстречу он.

Я усмехнулась невесело.

— Если бы это было так просто! Еще месяц назад я не могла даже по сторонам смотреть, не видела других людей. Чувствовала, как что-то замерзло внутри так, что даже думать о каких-то чувствах невозможно. И сейчас я не знаю, не готова к каким-то новым серьезным отношениям. Было бы глупо тебя в этом обманывать.

Я чувствовала себя странно? Нет. Я чувствовала себя ужасно. Как будто это я сейчас была на месте Максима, а если то, что он говорил, было правдой (на самом деле я была уверена, что это правда), то ему сейчас было, мягко скажем, нелегко. Я бы лично искала изъяны в себе. Я такая плохая, будь на моем месте кто-то другой, и ответ был бы другим.

Но на самом-то деле все было не так. Он был не виноват. И делать его мальчиком для битья, который получит совсем не то, на что он рассчитывал, я не смогла бы. Слишком жестоко.

Максим смотрел на пустые ряды зала. Казалось, все замерло, и он мог бы простоять так еще много часов, судя по его взгляду. Но я знала, что все сейчас в нем напряжено — дернешь струну, она зазвенит.

— Прости меня, — в тишине я спустилась по ступенькам, вышла за дверь, надела пальто, вышла на улицу. Стояли морозы — щеки сразу же обожгло ледяным ветром.

Прости меня! Глупее слов не придумать. Прости меня…

Что толку в этих словах? С какой бы жалостливой миной ты ни произносила их, они ни к чему, потому что не могут принести облегчение ему, да и вообще никому. Только тебе. Потому что этим ты требуешь облегчения своей неспокойной совести, как бы снимаешь всю ответственность за сказанное и за его чувства. Я же не виновата, что ему нужна именно я, я-то тут не при чем!.. Вот что ты делаешь, драгоценная Варвара Трубецкая, опускаешься до какой-то бульварной пошлости, а человек, которому ты сказала эти слова, не поменяет даже выражения своего лица!

Все также будет смотреть на пустые ряды — не получит ответа. Пойдет по улице, но едва ли заметит вот эту январскую стужу, и все также будет искать ответ. А в чем же он виноват? Совсем ни в чем. Так вроде и ты не виновата, несмотря на пошленькие фразочки, а вот легче от этого не становится.

Я стояла перед подъездом своего дома и не спешила входить. Мне вспомнились слова из монолога Максима, точнее, Дмитрия «Что счастье для меня в ненастный день?»: «Но вот если ты сегодня мне скажешь: «Завтра я пойду своим путем, а ты своим», — тогда я не стану несчастным (потому что наш путь вместе никак нельзя назвать счастливым), я лишь пойму, что моя удача мне изменила. И никогда мне, теперь уже действительно никогда, не прийти к этому счастью. Даже мечтать не о чем».

Черт побери все на свете! Почему я готова проклинать Андрея, лишь бы Максим снова стал высокомерным, насмешливым, циничным, чтобы у него не было таких больных глаз, чтобы он не произносил, чеканя каждое слово: «ты убиваешь меня…»

Но хотя мы так и расстались с Андреем — никак, безысходно, я не могу отвернуться от того, что было, потому что это только мое. Без этого, без него, без всего, что нас связывало, я не была Варварой Трубецкой. Лишь бледным отражением в зеркале с потухшими глазами.

Так что надо не сетовать, а что-то делать. Что-то делать. Только вот что?

***

Мы не виделись с сентября. Время от времени он посылал мне более или менее бессмысленные сообщения, я отвечала так же легко и бессмысленно. Это были странные отношения, они заковывали нас в свои рамки, те самые, за которыми нет права на ошибку. В его отсутствие в Воронеже я передумала массу веселых и не очень дум, пришла к разным выводам — утешительным или, опять же, не очень. Но все оказалось намного, намного проще при личной встрече.

Он выделялся из толпы — высоченный, голубоглазый, в клетчатом шарфе — я слегка вздрогнула, увидев его.

— Борис! — пошевелила пальцами.

— Да ты еще и без перчаток, — покачал он головой.

— Ты здесь по заданию или просто так? — спросила я, когда мы зашагали по улице.

— И по заданию, и просто так. К тебе.

— Похвально, ко мне, — улыбнулась я. — А пошли, напьемся! — предложила я.

— Подростковый алкоголизм? — внимательно посмотрел он на меня.

— Иди ты, алкоголизм, — я ткнула его в плечо, мы засмеялись.

Странно, но чувствовала я себя с ним так же легко, как с Марком.

— А ведь мы видимся всего четвертый раз в жизни, — внезапно сказал Борис, будто думал о том же, что и я.

И тут мне пришло в голову, что возможно и нет этих самых рамок, они только там, в голове! Какая разница, сводный он мне брат, друг, сын отца, который бросил мою маму… Это все неважно. Борис — не отец, да и последний, в конце концов, был прощен, помилован, реабилитирован, или что там можно еще придумать…

— Тебе не кажется, что люди все усложняют?

— О чем ты? — он посмотрел на меня.

— Тебе легко со мной общаться? — ответила я вопросом на вопрос.

— Как будто тысячу лет знакомы, уже говорил! — улыбнулся он.

— Эх, ты! Тысячу — мыслишь стереотипами! Миллион, миллиард!

— Ты забавная, Трубецкая, слышала об этом? — усмехнулся он. — И знаешь, что самое во всем этом замечательное?

— Что?

— Что ты такая и есть на самом деле. В моей профессии люди, чаще всего, не те, кем они являются на самом деле. — вздохнул он.

— А что если я тоже притворяюсь?

— Ты была такой с самого начала. Мы часто подстраиваемся под человека, который с нами рядом, а ты вела себя так еще не зная, не подозревая, кто я есть. А потом, узнав, не изменилась. Это дорогого стоит.

Мы помолчали.

— Так что там про усложнения?

— А то, что меня так долго волновало, что ты мой сводный брат, что у нас общий отец, что этот самый отец бросил твою маму во время отношений с моей, а потом вернулся обратно… Я даже завидовала, что с тобой он был так много лет, а обо мне вспомнил, лишь когда мне стукнуло 14. Но…

— Что-то изменилось? — внимательно глядя на меня, поинтересовался Борис.

— Да, — я кивнула. — Я увидела тебя сегодня и поняла, как это теперь неважно. Ты вполне себе такой не людоед, — он усмехнулся. — И твои глаза, твои волосы — все это не перестает меня удивлять! Мы действительно похожи!

— И выбрали одну профессию.

— И встретились случайно.

— И я не хочу терять с тобой связь, Варвара. Потому что иногда понимаешь, что есть люди действительно несчастные. Кто-то единственный ребенок в семье, а кто-то сирота. Иногда родственники ссорятся по пустякам и не видятся много лет. И все из-за ерунды. А потом начинают жалеть. Знаешь, сколько я таких семей перевидал? А ты… я хочу, чтобы ты знала, что несмотря на то, что отца больше нет, ты не потеряла его, по крайней мере, в моем лице.

— Спасибо, — улыбнулась я в шарф. И беря его под руку, сказала насмешливо: — А знаешь ли, братик, как многие завидуют нашему цвету глаз, а? Только и слышу комплименты по этому поводу?

— Правда? — удивился Борис. — Так и я тоже, не поверишь!

Мы переглянулись и расхохотались.

— Ну что, довела? — этим чудным вопросом меня встретила Анжела как-то в начале февраля.

— Не понимаю, о чем ты, — я прошла мимо, бросила пальто в кресло.

— Думаешь, почему Максик вот уже две недели репетиций пропустил?

Вопрос был с подвохом и остался без ответа, я даже не нашлась сначала с ответом, а мимо меня тем временем проносился Смирнитский. За ним по пятам следовал Марк.

— Пять репетиций, один пропущенный спектакль! Что мне делать, может быть, ты мне скажешь?

— Оставьте последний спектакль в покое, ну разок не покажем его, поставим другой на замену. А в остальных спектаклях можно взять кого-нибудь из второго состава!

— Ну естественно, ты у нас разумный, все знаешь! — бесился Смирнитский. — А если я не хочу, если не хочу действовать разумно?!

— Вы как маленький ребенок, ей-богу! — высказался Марк, махая рукой. — Все равно ведь поступите разумно!

— То есть так, как ты сказал, — любезно уточнил Яша.

— Да вы это и без меня знали, так что нечего прибедняться! — фыркнул Марк.

— Вот! — Анжела, поворачиваясь ко мне, выразительно показала на Марка и Яшу.

— Что «вот»? — не сдержавшись, передразнила я ее.

— Максим…

— Максим болеет, и мы обе это знаем.

— Чем же он таким болеет, интересно? — издевательски протянула Анжела. Выглядела она странно. Щеки лихорадочно блестят, волосы растрепаны, под глазами залегли синие тени, как будто она уже давно не спала. И да, примечательная деталь — Анжела была не накрашена. Анжела, которая из дома не выходила, не убедившись, что косметика покрывает ее лицо, как минимум одним слоем!

Так когда-то шутил о ней Марк.

— Ты сама-то не заболела? — осторожно спросила я.

— Не беспокойся! — дико расхохоталась она.

Резко повернувшись, начала пробираться между креслами к выходу. Едва не задела Смирнитского, все еще разговаривающего с Марком, толкнула Ингу, выскользнула за дверь.

Никто ничего не заметил.

Я села в кресло, поставила локти на подлокотники, сжала пальцы. Что-то странное творилось, что-то нужно было срочно менять, иначе так невозможно больше!

На следующий день после того ужасного разговора с Максимом в зале, он не пришел на репетицию. Это не вызвало бурной реакции, но Смирнитский попросил — и Анжела пообещала узнать, почему его не было. Пришла в следующий раз — сказала, что он заболел. Она разговаривала с ним по телефону. У него грипп.

Надо было быть дурой, чтобы не провести параллель между этим его отсутствием и последним разговором. Я и провела, даже чисто машинально. Но он не приходил и потом, он действительно был болен, и я успокоилась. Я не верила, что все было так серьезно.

Прошла еще неделя, Анжела ходила сама не своя, но в таком диком состоянии она была сегодня первый раз. Что-то случилось, иначе она не стала бы язвить и говорить со мной так, как будто я знаю, в чем дело. И я забеспокоилась. Как будто ее истерия передалась мне волной паники. Не успокоюсь теперь, пока не увижу его своими глазами.

Увижу его? Это было что-то новое. Мне нужно было увидеть!

Репетиция сегодня не клеилась. Через полчаса после начала, Смирнитский разогнал всех, сказав, что ему нужно подумать, что делать со спектаклями, если Максима не будет и в следующий раз. Вдобавок, заболели некоторые ребята из танцоров — видимо, вирус все же летал в воздухе.

Все молча разошлись.

— Странно, правда? — рядом с моими вещами сидела Анжела, как будто мы и не заканчивали наш разговор.

— Что странно? — спросила я.

Она подняла на меня взгляд.

— Странно, что все так изменилось! А ведь еще вчера ты его терпеть не могла. А он терпеть не мог тебя.

— Анжел, я… все совсем не так.

— Так-так, — она кивнула. — Ты, конечно, отказала ему — вот видишь, я могу даже представить тебе примерную схему! Но он не оставлял попыток, совершал что-нибудь…внезапное, или настойчивое, или…

Я села в свободное кресло, глубоко вздохнув.

— Какая разница, как это было, если в итоге сейчас между нами ничего нет?

— О, поверь мне, есть. Есть. Думаешь, один отказ может все изменить? Если человек что-то чувствует, конечно.

— Ты так говоришь, как будто тебе все известно наперед, но это невозможно, — сморщилась я. — А между тем, дело не в том, хочу я или нет этих отношений, а в том, почувствую ли что-то и есть ли смысл обманывать человека? — сама не знаю, зачем я начала этот разговор. Могла бы помолчать!

— Да откуда ты знаешь-то, что не почувствуешь?

— Я знаю себя, наверно, получше, чем ты. И у меня есть причины так говорить.

— Ну конечно, — тихо заметила она, — какая-нибудь печальная история. Очередная.

Мне захотелось ее ударить.

Весь год я пытаюсь забыть все, но мне упорно напоминают да еще и заставляют объясняться. Хотя сейчас легче. Намного легче, чем раньше.

— Поверь мне, — продолжала она, глядя мне в глаза. — Наш Максим и не таких сламывал.

— А ну, разумеется, тебя! — разозлилась я. Меня раздражал этот разговор. Раздражало ее королевское пренебрежение и уверенность в абсолютном понимании чувств и отношений.

Сейчас в ее глазах промелькнуло изумление.

— А хоть бы и так. Только вот… история была несколько другая. Он был мне не нужен! Ну хотя бы потому, что упорно добивался моего внимания!

Настало время удивиться мне. Максим? Максим бегал за Анжелой! Этот Максим?

— Да, да! Я не обращала на него внимание! Он был просто одним из многих, я не выделяла его из толпы. — Анжела дико расхохоталась. — Мне доставляло удовольствие насмехаться над ним, давать от ворот поворот, унижать на глазах у всех — я всегда так проверяла чувства на прочность! Мне интересно было, как он будет вести себя в той или иной ситуации, до каких пределов дойдут его так называемые чувства, когда он сломается, оскорбит меня и перестанет замечать… или когда он несмотря ни на что приползет ко мне и будет как собачка на эластичном поводке!

— Но никто не выдержит такого, — проговорила я. — Любому надоест такое издевательство, и он просто разочаруется…

— О, я вела умную игру, я не выставляла себя такой уж откровенной стервой, но у меня была целая серия приемов — я так развлекалась, мне было скучно. Но вскоре мне наскучило и это — парни были слишком предсказуемы. Я могла предугадать, до какого момента он продержится и что он сделает в конце… А потом появился Максим. И я делала все как обычно, но потом он внезапно исчез, прервав мою игру. Он пропал, а я растерялась. И впервые меня кольнуло что-то похожее на искренний интерес. А потом он внезапно объявился. Как раз в тот момент, когда мое любопытство достигло высшей точки кипения. Был новогодний вечер, и он явился в середине, вытащил меня из толпы, кажется даже от какого-то кавалера, и сходу начал танцевать со мноц. Танго. И мне ничего не оставалось, как полностью подчиняться его движениям, реагировать на каждый его шаг. И вот когда он вел меня, крутил, поворачивал, я осознала, что влюбилась в него. Вот так просто. Сдалась на милость победителю.

Нашелся наконец человек достойный моей гнусной игры, способный выдержать ее и даже выиграть по-своему, не давая права просчитать ходы. А все потому, что он сам был такой же, как я. Игрок. И он растасовал все карты так, что это не я стала диктовать правила игры, а он. И я-то думала, что после такого шедеврального возвращения, когда чуть ли не вся школа рукоплескала его танцу, а я, казалось, уже валялась у его ног, он предложит мне наконец встречаться. Но не тут-то было. Теперь он предлагал мне сразиться. Сыграть по его правилам. И я, конечно, клюнула. Он отлично просчитал меня. Он мучил меня долго, а я по дурости своей сделала все, чтобы он понял, как сильно я влипла. Я уже не могла отказаться от этой игры. Так мы и играли, потому что обычный ход вещей был не для него. Предел нам только небо! Возможно, сначала он и был влюблен в меня, но это до тех пор, пока я не задела его самолюбие. А потом, я так думаю, все его действия были направлены только на то, чтобы переиграть. Дать возможность реванша и самому же выхватить победу из-под носа. Влюбленность ушла, осталась одна игра.

И то, что это лишь игра, он осознал, когда появилась ты и бросила ему вызов.

— Я не бросала, — возразила я.

— О, нет, как ты знаешь, бездействие — это то же действие. В его случае именно это-то и оказалось действием. У тебя же на лбу было написано: «Не подходи. Убьет». В тебе он почувствовал слом. Почувствовал также, что ты не подпустишь близко. Почувствовал, что тебе до него нет никакого дела. И что он только не перепробовал — от игнорирования до тирании, даже с Марком начал дружить, потому что общалась ты близко только с Марком.

— Но они же… такие друзья!

— Сейчас, безусловно, да! А тогда поначалу — это было лишь одним из способов. Ты сама кричала, что он использует Марка — ты правильно все поняла, только не знала, для чего. Какими только способами он не пытался склонить тебя к игре, бросить вызов, обратить на себя внимания — ничто тебя не трогало. И тогда он не заметил, как для него самого эта игра потеряла весь смысл. Но когда осознал, было уже поздно. Он влюбился.

Он много раз говорил, что пока отношения не переросли в стадию привязанности, их надо отпускать. Нельзя допускать кого-то близко к душе, потому что душа — субстанция хрупкая, а ему хотелось бы с ней еще пожить. В целом он был не оригинален в своих желаниях. Лично я целиком и полностью его поддерживала. Но я также знала, что никому не исполнить эту теорию в полной мере. Никому не избежать этой участи — привязаться.

Попав на эту удочку, я знала, что однажды попадет и он. Ждать долго не пришлось…

Я покачала головой, словно пытаясь вытряхнуть из себя такое количество информации.

— Одного не понимаю, зачем ты все это рассказываешь мне?

Анжела усмехнулась.

— Это, конечно, интересный вопрос. Ну, считай, что мне нужно было выговориться; считай, что у меня нет причин молчать об этом, раз уж я отошла на второй план, а тебе наверняка захочется узнать о нем побольше.

— Все равно не понимаю, — твердо заметила я, пропуская ее последнюю реплику мимо ушей. — На твоем месте я бы не стала рассказывать своей потенциальной сопернице такую информацию — немного отрицательную о себе, положительную — о нем.

Анжела пожала плечами. Невидящим взглядом уставилась на обивку кресла.

— Думаешь, если бы у меня оставался хоть один шанс вернуть его, я бы стала говорить об этом? — она перевела взгляд на меня. — Я была у него сегодня. Он меня не замечал. Такого никогда не было. Никаких чувств.

— Ты… ошибаешься, мне кажется, — неуверенно предположила я.

— Ну раз уж у нас такой откровенный разговор получается, поверь мне, я знаю, о чем говорю. И потом, не сказала бы, что это информация о Максиме такая положительная, как тебе показалось. Я лишь сказала, что он игрок. Он придумывает правила, ты пытаешься их разгадать.

— Но ты же сказала, что он…

— Влюбился, да, — кивнула она. — Но влюбиться может каждый. У этого чувства нет продолжительности. Что если завтра оно потухнет, едва ты разгадаешь те самые правила, едва ты поддержишь игру?

Я крепко взялась за обивку кресла пальцами.

— Как мне надоело слово «игра»! Как мне надоело, что из меня делают какую-то мишень! Почему нельзя жить нормальной жизнью, не придумывая правил, просто делать, что хочешь, говорить, что чувствуешь? Зачем эти ставки, ходы, правила? Я только и слышу об этом, только и слышу!

— Нормальность — это преступление. Обычность — порок, — усмехнулась Анжела.

— Да самая ты что ни на есть обычная, и все, кто здесь есть — самые обычные люди, — тихо заметила я. — И ваши игры, ваши попытки доказать друг другу, кто оригинальнее в своих развлечениях, как раз и подтверждают это. Все вы пытаетесь перепрыгнуть через себя, вывернуться наизнанку, только это ложь.

Я начала одеваться. Я вдруг смертельно устала от этих бесполезных разговоров.

Но меня остановило замечание Анжелы:

— А ты Варвара Трубецкая, что же здесь делаешь тогда ты? Ты такая же, как все мы, иначе не пыталась бы всем доказать, что являешься самой нормальной среди нас.

Я обернулась к ней от выхода из зала.

— Это не реальная жизнь. Она придумалась и сочинилась в этом зале, в этой студии. А мне нужна реальность, потому что я больше не могу убегать в эти мечты, в этих героев, в эти спектакли.

— Похоже, ты сама не знаешь, чего хочешь, — улыбнулась мне Анжела. — Но не волнуйся, мы все здесь в таком же положении.

Мне нужно было идти на встречу с маминым графом. Я упорно шагала по улице, стараясь не думать над словами Анжелы. Я была зла, расстроена, раздосадована. Как будто сказала больше, чем надо или наоборот, не сказала чего-то важного. Как будто что-то забыла сказать.

Кем она считает меня? Это был первый вопрос, проскочивший в мою голову. Кем она считает меня для Максима? Она, конечно же, уверена, что мы начнем встречаться. Но…это было даже смешно. Это было совершенно ни к чему.

Я не могла отогнать дурных чувств, хоть и не думала о разговоре. Что-то висело камнем на душе и не прояснялось совершенно.

В подавленном состоянии я притащилась на встречу с графом в кафе.

— Здравствуйте, — буркнула я, заметив маму и мужчину за одним столиком.

— Привет, Варька, спасибо, что притащилась, то есть пришла на эту встречу! — Мама как всегда была неподражаема. Нервно щелкала пальцами и тараторила.

— Привет, — ответила я не более дружелюбно, чем прежде, развязывая шарф.

— Здравствуй, Варвара, — подал голос мужчина, и я неожиданно подняла на него глаза. У него был очень красивый голос. И сам он был ничуть не хуже своего голоса. — Меня зовут Игорь Андреевич Шереметьев.

Средних лет, темные с небольшой сединой волосы, зеленые улыбчивые глаза, похожие на мамины, но ярче оттенком, прямой нос, губы так и норовили раздвинуться в улыбку.

— Очень приятно, — тихо ответила я.

Как я ни была настроена предвзято и расстроена разговором с Анжелой, но помимо воли признала, что он очень подходил маме. Весельчак, судя по всему. Ну что ж, посмотрим дальше.

Я вдруг осознала, что он увлеченно оценивает меня так же, как и я его, и покраснела. Смутилась, смешалась, вытащила из-под маминого локтя меню и открыла его.

— Вот-вот, пора поесть, а то ты наверняка и не ела ничего с утра как всегда! — высказалась мама. — Представляешь, Игорь, с этими своими любителями-театралами она просто помешалась. Целыми днями и вечерами, кроме работы, торчит там. У них там все такие фанатики!

— Правда? Твоя мама говорила мне, Варвара, о театральной студии, — ухватился за благодатную тему граф. — А давно ты там занимаешься?

Но благодатная тема была сегодня совсем не благодатной.

— Еще пару месяцев и будет год, — сухо ответила я, уставившись в меню.

— Я тоже когда-то ходил в театральный кружок, когда был студентом. Мы даже ставили спектакли! — с энтузиазмом подхватил тему граф. — Правда потом кто-то с кем-то поссорился и дело быстро затухло, но сколько у нас поначалу было пыла!

Мама улыбалась графу так, как будто он принес ей ее любимое мороженое.

Меня чуть не перекосило.

— Ну и как тебе твоя студия, нравится? — услышав вопрос, я взглянула на графа поверх меню. Интересно, на какой ответ он рассчитывал, учитывая, что я уже почти год туда хожу.

Граф перехватил мой взгляд:

— Понял, вопрос глупый! А как твоя работа? Твоя мама говорила, что ты официанткой работаешь. Устаешь наверно?

— Работа как работа. Устаю. Но так везде и всегда, на то она и работа, — высказалась я. Длинные связные предложения мне сегодня были явно не под силу. Но, поймав взгляд мамы — раздосадованный и удивленный — я собралась с духом и передала подачу: — А где вы работаете?

И увлеченно начала прослушивать ответ мимо ушей. Можно было отдохнуть минут пять, потому что мама начала поддакивать, а затем еще и вступила в какой-то спор с графом.

За окном падали хлопья снега. Я думала о Максиме. Точнее, о том, почему так много думаю о нем в последнее время. Это зима вообще у меня ассоциировалась только с ним. Как будто кто-то снежной пеленой чертил в воздухе контуры его лица. Этот человек приманивал, притягивал, заводил в свои сети. А я ни капельки не сомневалась, что все это было его ловушками. Мне хотелось сорвать эту странную маску с его лица. Сорвать и…успокоиться? Да, наверно.

— Варька! Варька? — усилием воли я вернулась в кафе, мягкий свет казался сегодня резким, он бил в глаза и мешал сосредоточиться. И я больше ни минуты не могла здесь находиться.

— Простите. Простите.

Я схватила пальто, выбралась из-за столика и погнала к лестнице.

Здесь-то меня и перехватила мама.

— Может, объяснишь, в чем дело? — рыжие волосы угрожающе поблескивали.

— Нет. Я устала. Думала, что смогу сегодня перенести процедуру знакомства, но… нет. Давай в другой раз. Скажи ему… не знаю, скажи что-нибудь, — я почти просила, отвернувшись в сторону.

Мама покачала головой.

— Я не узнаю тебя, Варвара.

— Давай выберем выходной, когда я не буду ежеминутно дергаться и, пожалуйста, не заставляй меня еще что-нибудь тебе объяснять.

— Ты куда? — проронила она.

Я удивленно обернулась.

— Домой. Куда же еще?

Домой. Ну конечно, как же. Сама-то ты вряд ли пойдешь домой.

Он был болен — в это я не сомневалась ни секунды. Я смотрела в его глаза и понимала это также ясно, как видела его перед собой. Уж не знаю, что больше его добило — температура или червь, точащий душу, но только дверь мне в тот день открыл другой человек. Совершенно другой.

— Проходи, — тихо сказал он, пропуская меня внутрь.

— А ведь кто мог подумать, что однажды я буду допущена в святая-святых, — попыталась я пошутить на нашу любимую тему.

— А ведь кто мог подумать, что однажды ты все же войдешь сюда…

— Выполняю порученную мне миссию, — бодрым тоном начала я, и тут же пожалела, что сказала это. В глазах его появилось какое-то странное выражение — упрямое, что ли… Нет, не надо было этого говорить.

— Наверно я сам виноват в таком отношении к себе, правда? — задумчиво произнес он, обращаясь к диванной подушке.

— Нет. И ты это знаешь, — серьезно ответила я. — А вот интересно, какое в таком случае впечатление произвожу я, раз уж мы…

Он взглянул на меня и отвернулся.

— Луча. — Внезапно в полной тишине произнес он. — Солнечного луча, скользнувшего в комнату, остановившегося на предмете и исчезнувшего в одно мгновение, будто и не было.

Я словно застыла. Я смотрела в его глаза и не могла отвести взгляд. Господи, ну зачем? Что за насмешка, что за… идиотизм…

И с ходу мы нырнули в наш последний разговор. Последний неоконченный разговор.

— Знаешь, я все понимаю, правда. От того и дико. — Продолжал он. — Пожалуй, я бы все отдал за то, чтобы…

— Я тоже, — тихо прошептала я. — Но иначе… все было бы не так, верно? Если бы все было иначе, то этого бы не было, правда?

Он посмотрел на меня и как-то жутковато улыбнулся.

— Я смотрю, кто-то наслушался Анжелу. Это ее любимая тема, любимый пунктик, по поводу моей так называемой ущербности в этом вопросе.

— Она не считает тебя ущербным за твои теории. Более того, она говорит, что поддерживает тебя, но только понимает, что все это бред. Она это проверила на себе.

— А теперь проверил на себе я. Но, возвращаясь к твоему вопросу, я скажу, нет. — Максим стоял, прислонившись к дверному косяку. Мрачное удовлетворение. Вот что читалось в его глазах. Мрачное удовлетворение. — Это было ранней весной прошлого года, еще до отбора… Я шел в студию и увидел вас с Марком. Ты, конечно, этого не помнишь, потому что ты меня не видела, а я видел тебя. Таял снег. Вы запрыгивали прямо в лужи и смеялись, как идиоты. И долгих пять минут я смотрел на тебя, не в силах отойти. Ты смеялась так, что у меня самого губы невольно растягивались в улыбке, и я ловил себя на том, что смеюсь непонятно над чем. Так что, все дело не в том, какой я тебя увидел, и было ли в тебе что-то, чего я ни в ком не видел прежде, и уж точно не в том, что на тебе якобы было написано: «Неприступная», — а в том, что все произошло очень естественно, как и должно было, наверно произойти. Все очень просто — парень встретил девушку. Только вот девушка безнадежно влюблена в другого.

— Нет, я… — запротестовала я.

— А я люблю тебя, — произнес он, словно удивляясь своим словам.

И тут… не знаю, что-то будто взорвалось во мне. Вот он, Максим. Рядом. Здесь. Сейчас. И кажется, я все могу отдать за то, чтобы почувствовать тоже, что и он. Чтобы почувствовать так же, как он.

К черту Андрея, к черту все! Пора выбираться из этой трясины, пока есть руки, которые тянутся, чтобы вытянуть меня оттуда. Поэтому я больше не медлила. Я подошла и протянула ему свою руку.

И мрачное удовлетворение сменилось недоверием. И изумлением.

— Смелее, — прошептала я. — Тебе это не кажется.

И тогда он поцеловал меня.

Я проснулась, потому что солнечный луч упал мне на глаза. Я лежала на полу в той самой комнате, в которую вчера вошла поздно вечером и так и не вышла оттуда. Я привстала на руке и оглядела комнату, как будто сегодня она могла чем-то отличаться от того, что было вчера.

— Варька, — тихо произнес голос у меня за спиной.

Я обернулась. Максим стоял в дверном проеме, полностью одетый, и смотрел на меня все также удивленно. Как будто не верил, что это я.

Я приподняла бровь, спросила с веселым недоумением:

— Тебе не кажется это странным — я лежу здесь почти голая, зато ты полностью одет?

Он подошел, присел на корточки передо мной.

— Я выходил в магазин.

— Хорошенькое дело — в магазин! А кто тебе, больному, разрешал выходить? — я протянула руку, чтобы пощупать его лоб, но он перехватил ее и поцеловал в запястье.

— Да нет у меня температуры.

Я дернула его за руку, и он повалился рядом со мной на подушки, скинутые с дивана. Я легла рядом.

Пальца наши переплелись. Я смотрела на свет солнца, падающий на наши руки, и отбрасывала в сторону все мысли, которые с завидным упорством пробирались в мою голову.

— То, что…

— Не говори ничего, ладно? Я знаю, что ты хочешь сказать.

— Не сказать, — прошептал он.

— Спросить, — кивнула я. — Я знаю. Только… пусть все серьезные разговоры пройдут пока мимо. Я не хочу это обсуждать.

— Потому что сама не знаешь ответов? — догадался он. Я посмотрела на него.

— Не так уж трудно изучить меня, правда?

— Нет, неправда. Сложно. И было сложно и всегда будет сложно. Вот, например, о чем ты думаешь сейчас? Как я не ломаю над этим голову, но так и не могу сказать. Я не могу прочитать это в твоих глазах, твое выражение лица не передает эти эмоции.

— Я думаю… я мечтаю ни о чем не думать. Но я чувствую, что внутри меня что-то происходит, что-то поднимается…

— Что же? — спросил он, внимательно глядя на меня.

— Быть может, счастье? Сама не верю, что говорю это…

Спускаясь в тот день по ступенькам подъезда, ловя солнце в каждом окне, я и правда испытывала что-то наподобие счастья. По крайней мере, мне так хотелось думать об этом чувстве. Жаль, что оно оказалось недолгим.