Сентябрь пришел сухим и ясным, окутанный оранжевыми красками. Он пришел с теплым ветром и неисполненными мечтами. Просмотром любимых советских фильмов и наблюдением каждое утро за суровыми первоклашками в бантах и галстуках с портфелями в два раза больше них самих. Я не акцентировала внимания на первом сентября, но все же ждала его, с любопытством и нетерпением. О чем я буду думать в этот первый день, когда подавляющее большинство моих одноклассников и сверстников вообще направятся в университет? Но… я как всегда перестаралась с наивными мечтами. Я ничего не чувствовала. Ничего судьбоносного. Это был обычный день, я не думала, что навсегда упустила все возможные в своей жизни шансы, пропустила, не поняла, не разобралась в знаках.

Наверно потому что их не было. Не было никаких знаков. Я приняла правильное решение и уж точно ни в коем случае не буду о нем сожалеть.

А так… Мы поругались и помирились с Мишей, обслужили целую толпу клиентов, прорепетировали в театре и перестали разговаривать с мамой. Ничего нового и неожиданного. Все как всегда.

…Первый, кого я увидела, войдя в кафе, был Анатолий. Спокойно насвистывая, он пересчитывал какие-то стаканы и называл цифры Владилене, которая куда-то вписывала эти самые цифры.

— Ну надо же, еще двух стаканов нет! Едят они их, что ли? В следующий раз буду снимать штраф с официантов, если они не замечают, кто разбивает посуду, — расстроено вещала хозяйка.

— Анатолий, ты здесь! — я пораженно шла по залу.

— Ну да, — парень покрутил головой. — А где же мне еще быть?

— Прекрати меня дурить! Ты же работаешь во вторую смену.

— Как видишь, нет.

— Да брось!

— На полный день он устроился, — не отвлекаясь от своей писанины, сообщила Владилена.

— На полный день?

— Ну а что такого? Я не думаю, что буду сильно уставать. Бывают часы, когда в этом кафе вообще пусто.

— Ну, я думаю, это временное явление, — невнятно пробормотала Владилена.

Анатолий солнечно улыбнулся.

— Ты молодец… — покачала я головой, неуверенно косясь на Владилену. — Герой.

— Герой, как же! — фыркнула хозяйка, поднимая голову. — Да за этот полный день он выторговал у меня еще один выходной! Можно подумать, у меня и без него мало проблем!

Анатолий снова солнечно улыбнулся мне.

— Ммм, Владилена Аркадьевна, — неуверенно начала я. — Я понимаю, что вы меня уже перевели работать на утро, но…

— Да-да? — до странности любезно подбодрила хозяйка.

— Не могла бы я тоже взять дни, когда бы работала полный день?

— И как же ты себе это представляешь? Как я должна высчитывать тебе зарплату? — так же любезно поинтересовалась Владилена.

— Ну, к примеру, я работаю пять дней в неделю, правильно? Если взять за правило, что три из них я буду работать полный день, то вы могли бы и зарплату также насчитывать.

— Также, ну конечно, как это я не догадалась! — кивнула вредная тетка.

— И вы могли бы не брать еще одного официанта на вечернюю смену, как вы хотели! Вам это обойдется дешевле.

— Правда? — задумалась хозяйка и повернула голову к Толе. Из-за ее плеча я делала ему знаки. Он кивнул Владилене.

— Да, я думаю, это так.

Владилена повернулась ко мне.

— Но объем работы будет больше, — заметила она.

— Я знаю, я сама так хочу, — уверенно кивнула я. Ох, кому твоя уверенность, Трубецкая? Она же шита белыми нитками!

— А точных дней, когда ты будешь работать полный день, ты мне назвать, конечно, не можешь, — спохватилась Владилена.

— Это зависит от того, как будут мои репетиции накладываться на ваш график. Между прочим, это он у меня здесь плавающий.

— Ты хочешь, чтобы я его закрепила? — уточнила Владилена.

— Нет-нет, — поспешно отказалась я. — Ну… так что?

Владилена повернула голову к Анатолию.

— И почему во мне человеческие качества сильнее, чем бизнесменские? Я однажды разорюсь, погрязну в долгах, утоплю свое детище…

— Ну или немало выгадаете, если оставите у себя Трубецкую, — протянул Анатолий. — У нее что ни день — новая идея.

— Не оценю, пока не получу с этих великих идей доход, — заявила хозяйка, захлопывая свои папки и поднимаясь с места. — Пора открывать кафе… Да, кстати, — она почему-то понизила голос до шепота. — Если еще этот фрукт что-нибудь отмочит, мне точно не сносить головы.

— О чем это она? — поинтересовалась я после ее ухода.

Толя закатил глаза.

— А ты еще не видела? Посмотри туда, — он показал глазами на уголок с диванами и камином. Там, совершенно не различимый на первый взгляд, сидел Миша и судорожно перелистывал какие-то журналы. Рядом на столике стояла кружка с кофе. Певец рассеянно перемешивал ложечкой кофе и выглядел непривычно задумчивым.

— Что это с ним? Он заболел?

— Никто не знает, — усмехнулся бармен. — Как пришел сюда с утра, так и сидит. Ни слова еще не говорил. Он вообще в последнее время какой-то странный. Словно жди беды.

— Да прекрати, — не поверила я. — Это же Мишка — подлый трус! Он безобиден, как лесная лань!

Толя покачал головой.

— Ладно, ну его, скажи лучше, ты рада? Что мы с тобой остались вместе?

— Еще как, — покачала я головой. — А то все остальные незнакомые.

— Ну, здесь только Тони и Никиты не будет.

— А без них-то все как раз совсем по-другому будет, — усмехнулась я. — Ладно, пойду переодеваться.

Да, не могу сказать, что я буду скучать по Тоне или по Никите. Последний был больше одиночкой. К себе близко не подпускал. Так что даже приятелями мы не были. А Тоня…эта барышня преподнесла мне неожиданный сюрприз.

— Давай поговорим, — сказала она, когда мы переодевались после работы в подсобке.

— Давай, — удивленно отозвалась я, поворачиваясь к ней. До этого в тот же день я высказала ей насчет бесконечных придирок ко всем. Она же ответила, что в отличие от меня хочет выполнять работу, чтобы получать деньги, но не нанималась делать ее за других. В общем, слово за слово, выяснилось, что она считает наше объединение с Толей и Мишей у барной стойки во время рабочего дня чуть ли не преступлением; что в итоге, пока мы чешем языками, она работает и пашет.

— Что-то ни разу не видела, чтобы ты обслуживала мои столики, — холодно отозвалась я. Я всегда останавливалась с ними поболтать, это правда (как можно было проходить мимо, когда возле стойки околачивается Миша и отпускает остроты), но я никогда не делала этого, если была занята, и меня ждали люди.

Тоня закатила глаза и промолчала. Как оказалось, ненадолго.

— Не буду скрывать, ты не вызываешь у меня каких-то положительных эмоций. Прости, не вижу смысла скрывать это или льстиво делать вид, что все хорошо, и у нас прекрасные отношения.

— Согласна, — усмехнулась я.

— Мы ведь не друзья, правильно? У нас чисто рабочие отношения, и думала, что можно этим ограничиться, но личное… оно все равно примешивается. К чему какие-то склоки внутри коллектива, они не нужны ни тебе, ни мне.

— Все правильно, просто мы же и так не особо общаемся, поэтому мне было все равно, нравлюсь я тебе или нет. Работе это не мешало, я так думала.

— Ну я бы так не сказала. И я бы перевелась на утреннюю смену, честно, если бы не универ.

— Да, понимаю, — отозвалась я. — Слушай, ты можешь даже не переживать по этому поводу, я сама перевожусь работать в первую смену. С Владиленой я уже обо всем договорилось. Так что можешь даже не беспокоиться.

— Это…из-за меня?

— Нет, — я усмехнулась. — Просто личные причины.

Эти самые «личные причины» были связаны с увеличившимся количеством репетиций в студии Смирнитского. «Личные причины» носили красивое название, но на деле являлись большой мясорубкой, в которую театралы во главе с рассеянным Смирнитским скинули меня после июльского отбора. Периодически кто-нибудь из студии (чаще всего танцоры) добавляли в эту мясорубку соль и перец по вкусу. Блюдо, по их мнению, должно было подаваться к столу пересоленным.

Начнем с того, что премьера была назначена Смирнитским на 31 октября. Дату не перенести, не переставить — Смирнитский был упертым: в лепешку расшибется, а сделает, как сказал.

Ему было легко утверждать это, хотя нет, вру, нелегко. Смирнитский не ныл, только подгонял упорно, с огоньком, разжигая все больше интереса в глазах. Ныли все оставшиеся члены труппы, и каждый день их нытье все больше раздражало меня. Раньше я наверно вела бы себя также. Стонала бы, называла «главного» узурпатором, говорила, что ему, конечно, не жариться на сцене по три часа в день. А все так и делали. Эти ленивые… нет, эти хорошие ребята притаскивались с опозданием на полчаса, лениво разваливались в креслах, лениво обсуждали последние новости, лениво выпендривались друг перед другом, соревнуясь в остроумии и начитанности (интеллигенция, блин!), затем с неохотой откликались на призывы и тащились на сцену, где устраивали концерт уже там. Чаще они путали слова и сбивали друг друга во время танцев (похвастаться им было, правда, нечем), но, спустившись вниз, вновь превращались в героев и острословов.

И если Смирнитский еще как-то увлекал, его слушались, делали все, что он скажет, и в итоге, репетиции двигались своим чередом, то я со своими танцами, со своим жалким авторитетом (наверно на контрасте) была вообще никем.

На его репетициях они потели, на моих — отдыхали. Без конца бегали и пили воду, без конца тормозили процесс из-за того, что кто-то в очередной раз кому-то наступил на ногу… Анжела презрительно закатывала глаза, когда глядела на меня (я начинала уже думать, что ничего больше она просто не умела), Максим держался отстраненно — он помирился с Анжелой и эта парочка, особенно после той истерической репетиции, вызывала мое неизменное раздражение. Марк — единственный, кто спасал меня от мировой тупости — в танцевальных репетициях не участвовал (как и некоторые другие счастливчики, к которым я мечтала быть причисленной).

Четыре дня в неделю я проводила в студии на обычных репетициях. Смиринсткий делал из нас с Максимом желе, заставляя по двадцать раз прогонять одни и те же монологи и диалоги, рассуждал о психологии героев — кажется, он пытался нас сделать другими людьми. В жалкие редкие минуты перерывов или в те моменты, когда мы не участвовали в той или иной сцене, мы рассаживались по самым темным углам зала, спасаясь от яркого света сцены и взглядов, которые преследовали, когда мы играли. Четыре дня в неделю после обычной репетиции я оставалась на тяжелую повинность. И в плюс к этим четырем дням взяла еще два — из выходных, когда до премьеры осталось всего два месяца, а положение наше все еще было катастрофическим.

Изначально, после всех подсчетов оказалось, что нам нужно поставить ни много, ни мало — десять танцев. Как минимум, десять. Три из них были массовые. В них принимала участия вся куча-мала. Танец в начале, середине и конце. Два были наши общие с Максимом. Их я оставила напоследок, когда выяснилось, что с остальными вообще беда. Остальные пять нужны были для сопровождения диалогов героев, ключевых сцен, переломных моментов.

Десять танцев. Это было очень много. Их все нужно было для начала выучить и отработать так, чтобы не к чему было придраться. Однако, застряли мы еще на первом пункте.

В течение всего прошлого месяца я подбирала музыку к танцам и согласовывала ее со Смирнитским — это были дикие бои, в которых никто не хотел уступать, поэтому иногда приходилось сходиться на компромиссе; я составляла эти самые танцы, выкраивая время перед утренней репетицией, перед работой, после работы и в редкие свободные минуты; пыталась все удержать в голове и потратила уйму времени, чтобы записать порядок движений всех танцев на случай крайней забывчивости. Составить танцы было легче, чем запомнить их.

Параллельно шли репетиции или попытки репетировать и разучивать, потому что дисциплина была никакой. На условие мое всем было наплевать, они знали, что мне никуда не деться с подводной лодки. Пару раз я еще бесилась на все, но уйти — так и не ушла, да и не могла себе этого позволить.

— Слушайте, вы опять сбили все ряды! — я дико злилась. Просто ненавидела и уже, кажется, не скрывала этого. В который раз миновала кресла — я следила за ходом танца с центра зала, взбежала по ступенькам и оказалась на сцене (опять же, в который раз). — Сколько можно повторять! Держите ряд за Викой! Она здесь центр первого ряда, как никак! Почему мы начинаем с одной точки, а оказываемся в итоге чуть ли не за кулисами?

— Ну тебе легко говорить… — протянул кто-то из девятиклашек.

— Да, мне легко. Мне просто неимоверно легко. Жду не дождусь, когда в ваши головы войдет хоть какая-то информация и ваше копошение на сцене будет похоже на танец!

По рядам пробежало волнение.

— Что, не нравится, а я на это смотрю весь день!

— Ну что ты злишься?

— Да потому что вы как стадо баранов столпились! Вы знаете, в какой момент вы расходитесь? Да? Тогда почему в этом месте у всех такие перепуганные лица, как будто они не уверены, что делают? Максим, ты помнишь, что вроде как главное лицо в этом танце, на тебя будут смотреть, как только ты появишься и подключишься к ним?!

— Ни на секунду об этом не забываю.

— В таком случае, соберись хотя бы ты! Вы понимаете, что через полчаса придет Яша с проверкой? И что я ему покажу? Как стадо баранов бегает по полю в поисках травы?

— Это было очень поэтично, — отметил Максим.

— Ты бы лучше танцевал так, как отвечал! — я спустилась вниз, с каждой минутой нервничая все больше. Перед Яшей облажаться было страшно, и это после всех надежд, которые он возложил, после всех моих убедительных речей, что под такую музыку грех испортить танец! — Так, давайте еще раз. Под счет.

— Ну почему под счет? — опять выкрики со сцены.

— Маш, а ты считаешь, что уже готова поразить публику?.. Ладно, один раз под счет, один под музыку — поехали.

Из трех массовых танцев готов был только один. И он был в очень сыром состоянии. Вот в таком, как сейчас. Второй — только в процессе учения, и процесс этот казался нескончаемым. А третий… ну что ж, третьего еще не было. Даже не начиналось. Но для Яши — мы двигались отличным темпом. Я не имела права его подвести.

— Ну что ж, я бы хотел увидеть ваш лучший танец. То есть тот, что находится сейчас в самом лучшем состоянии, — попросил Смирнитский, замирая перед сценой.

— Да вы садитесь, Яков Андреевич, — бодро отметила я, поворачиваясь к своим подопечным. Буквально за пять минут до Яшиного появления я велела им всем сбегать умыться и привести себя в относительный порядок — будто мы не умираем здесь, а находимся уже на такой стадии, что умирать и не приходится. — Сейчас начнем. Ну что ж, танец ко вступлению, пожалуйста. Еще не забыли? — нервно смеюсь, но настороженно.

«Пожалуйста», — шепчу им и сажусь в первом ряду. Яша, как всегда, в своем пятом.

Включаю музыку. Небольшое вступление, и… начали.

Так, вроде пока неплохо. Начало почти великолепно, даже на репетиции я бы не орала за это. Затем расходимся — здесь обычно и начинается весь кошмар, но… тоже обошли. Вика слегка сбилась, но никто не спутался. Так, Максим появляется, и тут… Да, и здесь-то все и началось. Не знаю, кто был первым, но он, тем не менее, запутался. И все запутались вместе с ним. Дальше — больше. Бараны потеряли ориентиры, вышли из под контроля, разбежались по полю.

Я прикрыла глаза рукой. Никогда не думала, что мне за что-то так будет стыдно.

— Варвара! — это Смирнитский позвал. Я вскинула голову, не глядя на танцоров, обернулась к руководителю.

— И что это сейчас было? Почему так разрозненно?

— Ну вы же понимаете, Яков Андреевич, волнуются, перед вами еще не выступали. Надо все отрабатывать и отрабатывать. — Стараюсь, чтобы голос звучал уверенно, а не… а не так, как сейчас, например. Но уверенность мне только снится. Я чувствую себя виноватой.

— Я думаю, после уже целого месяца занятий должен быть какой-то прогресс! А вас все выглядит так, как будто вы только вчера выучили все движения.

А ведь он почти в точку попал.

— Это все волнение. Будем бороться.

— Интересно, как ты будешь бороться, не предлагаешь же мне приходить на каждую вашу репетицию, чтобы они привыкли! А на сцену выйдут перед толпой — как будут бороться?!

— У нас еще два месяца впереди, — вру я. — Прорепетируем, отработаем, возьмемся за детали, было бы еще время! Но все учатся…

— Вот поэтому-то основные танцы надо было хорошо выучить в последний летний месяц!

Я делаю глубокий вдох. Смирнитский сегодня был не в духе — ужаснее всего его убеждать в таком состоянии! Но меня бесила сама ситуация — ни слова актерам, ни слова о том, как они мешали ряды и наступали друг на друга, словно в давке! Только я и никто больше! А эти тоже хороши — оглядываюсь на танцоров. Эти уже выступили, успокоились! Теперь спокойно стоят и болтают, пока меня отчитывают! Ну спасибо большое.

— Яков Андреевич, — не выдерживаю я. — Мы репетируем так много, как только выходит. Не прогуливаем репетиции, не отменяем их, не переносим! Но я не руководитель, я никогда не ставила столько танцев сразу, не организовывала такую толпу людей! У меня, если честно, тоже есть обязанности, на мне работа, главная роль, танцы.

— Но ты сама выбрала это, — сверкнул стеклами Смирнитский. — Никто не заставлял тебя и не принуждал!

— Просто прекрасно, — качаю я головой. — Я знаю, что сама не оставила себе выбора. Но я не могу сделать такое ответственное дело, если меня никто не будет поддерживать. Если они сами не хотят танцевать — как я могу их заставить?

Дам еще один шанс танцорам, не буду закладывать их до конца.

Но стадо баранов молчит, словно в отместку за предыдущие несколько часов репетиции обмениваясь репликами.

— Ну что же вы! Может, есть у кого-нибудь желание высказаться? — спрашиваю я.

— Мы делаем все, что можем, — наконец заявляет кто-то из глубины рядов.

— Значит, не все, — насмешливо заверил Смирнитский. — Уж поверьте мне, это так. А если вы делаете все, то что же — Варвара делает не все?

Танцоры молчат. За это молчание я готова их просто убить.

— Ну что ж, — качает головой Яша. — Я думал, что увижу здесь коллектив, но его нет. Возможно все вы поодиночке что-то делаете — Варвара ставит танцы, вы их пытаетесь выучить, но у вас ничего не выходит. Потому что каждый из вас думает явно не о танцах.

— Ну что ж, — вторюм ему я, тянусь к креслу, беру сумку. — Я уже много раз пыталась, но сейчас действительно ухожу. Я не могу так больше. Я совсем не авторитет, видимо, меня можно и не слушать, я понимаю.

— Что ты несешь, Трубецкая?

— Я больше не буду тратить нервы, срывать горло. Если кому-то неинтересно, зачем я буду напрягаться? Уверена, среди вас найдется отличный… постановщик танцев. До свидания.

Поднимаюсь по ступенькам, обхожу Смирнитского и выхожу, аккуратно прикрыв за собой дверь. Больше я в этот зал не вернусь.

Я работаю на износ. Отрабатываю полные смены, прихожу домой, валюсь с ног от усталости, сразу засыпаю. Так легче, правда. Почти не замечаю отсутствие матери, не разговариваю с ней, не хожу на репетиции в театр — нет времени. Пропустила уже три. Не чувствую себя виноватой. Или…

Нет, не чувствую.

Миша стал показываться редко. Теперь не с кем точить лясы в перерывах, кроме Толи, конечно, не кому зудеть над ухом и мешать работать. Тоня, узнав, что я работаю полные смены, а значит, и нам с ней видеться почти также, как и раньше, особого восторга, естественно не высказала. Но меня мало волнует, что она подумает. Как-то странно все, наперекосяк.

От театральной студии у меня появилась привычка выискивать произведения для постановки. Ставить теперь нечего и негде, но привычка осталась и в свободное время я только и делаю, что выискиваю в Интернете, что бы почитать. Откладываю в стопку, делаю пометки. На очереди «Сирано де Бержерак» Ростана и «Сентенции» Вырыпаева.

Мне кажется, я стала довольно скучным человеком, ну или я очень боюсь этого. Мои бывшие друзья и одноклассники, мой бывший друг — у всех началась другая, интересная, новая и необычная жизнь. Я совсем забыла, что еще совсем недавно считала такой поворот в своей жизни весьма интересным и непредсказуемым, но сейчас апатия накрыла меня с головой — и это тогда, когда все должно было повернуться только к лучшему.

Даже Тоня и та… хотя что я говорю: завидовать Тоне — самое последнее дело. Не сказала бы, чтобы ей нравился Педагогический, куда ее заставила подать документы ее мать. Скорее очень не нравился, судя по не совсем лестным отзывам, но я и не пыталась понять, зачем она это сделала.

Так стоит ли завидовать Тоне, что у нее как бы все правильно в жизни, все как у людей? Нет.

От мыслей о ней меня отвлекло появление Марка, с которым у меня не было времени поговорить уже почти неделю. Ну что ж, если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету.

И он направился ко мне.

— Привет, — улыбнулась я, — Ну ты присаживайся. Подать меню?

— Мы можем поговорить? — спросил он прямо.

Я осмотрела зал.

— Можем. Недолго.

Конечно, я знала, о чем пойдет разговор. К чему было лукавить?

— Варь… возвращайся в студию.

— Нет, — я откинулась на спинку дивана.

— Я, конечно, не думал, что это будет легко, но ты уверена? Я понимаю, тебе было обидно, но все же…

— Марк, зачем они заставили тебя прийти ко мне? Потому что ты мой друг? Но почему не пришли те, из-за кого я ушла? — перебила я его.

— Варь, они… я сам пришел. От себя.

— Еще лучше. Спасибо, что ты так… — я подыскивала слово.

— Ты понимаешь, что еще одна репетиция без тебя и Яша поставит на твое место Анжелу? Она, кстати, вполне счастлива после твоего ухода, бегает по студии и говорит об этом, как будто Смирнитский уже пообещал ей твое место.

— А если уже пообещал? Как видишь, оказалось, что незаменимых людей нет! — выдохнула я.

— Брось толкать этот пафос! Ведь ты… ты же скучаешь по всему этому. Ну а если еще нет, то обязательно заскучаешь!

— Марк, ты бы видел это, ты бы просто поприсутствовал на одной из репетиций! Я сразу сказала им, что уйду, если они не будут делать того, что я говорю, потому что я заставляла их не мусор выносить и продукты мне покупать! Я думала, что им это нужно и важно! Но они ни во что меня не ставили! Они каждую репетицию не пытались даже что-то делать! А когда пришел Смирнитский, и они облажались на той сцене, они сделали вид, что они вообще меня в первый раз видят и что я даже не копошилась с этими танцами! Им всем было наплевать.

— И больше всего тебя обидело, что им на тебя наплевать, а не на танцы, — резюмировал Марк.

— Если хочешь, — да!

— Ну прости, если я неправ, а что если ты сама не показывала этого интереса, что если они даже не поняли, почему какие-то движения должны быть интересны по отдельности от спектакля?

— Они же не пятилетние дети, Марк. И я не песочные замки пришла с ними строить.

— Но с другой стороны, ты пришла и не детали для какого-нибудь трактора вытачивать на заводе!

— То есть ты хочешь сказать, что я была неправа?

— Я не знаю, меня же там не было. Только ты можешь припомнить все от начала до конца и решить, кто был неправ. Может быть, не только они?..

Я покачала головой.

— Но им наплевать. Даже если я пойму, что я виновата больше, они не поймут даже доли своей вины. А Смирнитскому вообще все равно… Так стоит ли после этого возвращаться туда?

— По поводу танцоров я скажу, что ты неправа. Они сейчас просто в панике. Смирнитский начал с них спрашивать за эти танцы, и оказалось, что они мало что помнят, даже из того, что выучили. Пока что они репетируют в одиночестве, но половину движений не знают, к массовым танцам вообще боятся притронуться. Смирнитский тоже в панике, кажется, но виду не показывает. Хотя не знаю, смог бы я также на его месте? Он никогда не покажет виду и не склонит публично голову, ты же знаешь!

Я поймала взгляд Владилены, которая показывала мне на часы, веля закругляться.

Я покачала головой.

— Мне надо подумать, Марк. Надо подумать. Все, я пошла работать. Пока.

Я дошла до бара, не оборачиваясь, но когда прозвенел колокольчик и дверь затворилась, я обернулась. Это Марк ушел.

— Ну что горюешь, дивчина? — поинтересовался Анатолий, пока я забирала папки с меню.

— Скажи-ка, Анатолий, ты любил строить песочные замки на пляже в детстве?

— Конечно, как все.

— А сейчас бы ты что выбрал: постройку песочных замков или работу на заводе?

— Наверно песочные замки, если бы за них еще и платили. А что, эти вопросы как-то связаны?

— Вот и я пока не знаю, — вздохнула я.

Я подала меню посетителям и направилась к столику пожилой пары, когда некая дама, дробно стуча каблуками, едва не сбила меня с ног.

— Простите, а где я могу видеть хозяйку кафе?

— Сейчас… Владилена Аркадьевна!

Хозяйка обернулась.

— Это к вам.

— Спасибо. — Глаза у дамы были заплаканными.

— Скажи, ты давно видела Мишку? — поинтересовался у меня Анатолий.

— Вообще-то… дня три назад. А что?

— Вон там его жена, беседует с Владиленой.

Я обернулась. Давешняя дама что-то эмоционально рассказывала хозяйке, та лишь сочувственно кивала и что-то переспрашивала.

— А что случилось? — у меня все внутри резко похолодело.

— Кажется, он пропал.

— Он пропал три дня назад, — говорила Владилена мрачно, когда ближе к концу вечера мы все собрались у бара. — Его жена в панике. Говорит, что и раньше такое было. Но не так надолго.

— Куда же он раньше пропадал? — поинтересовалась Тоня.

— Он вообще, товарищ очень неординарный, судя по тому, что рассказала его жена. Всю жизнь мечтал стать крутым музыкантом. Даже подавал надежды, выиграл пару конкурсов, но накануне его поездки за границу (он должен был участвовать там в финале какого-то очень престижного музыкального конкурса), погибают его родители в автокатастрофе, он остается воспитывать младших сестер. И с тех пор он начинает метаться из города в город. Приезжает, первое время втягивается в работу, он полон сил и энергии, знакомится с новыми людьми, пропихивает свою музыку, свои песни, но потом скатывается только до работы в ресторанах и кафе. Выше уже не поднимается. И наступает такой момент, когда у него начинается депрессия, перед семьей какое-то не прекращаемое чувство вины: не сделал, не достиг, не оправдал. Он начинает скитаться по дружкам, в конце концов, возвращается, и они всей семьей переезжают в другое место. Так продолжается уже последние лет пять. В Воронеже они уже год. Уже побили все рекорды, долго сидят на одном месте. И все вроде бы нормально, жена успокоилась, но тут… вот сами видите что. Она пыталась обзванивать его друзей, но это бесполезно, половины она и не знает.

Она говорит, что все эти проблемы только в его голове, он считает, что они несчастны с ним, потому что он такой неудачливый. Но… ей и не нужно, чтобы он стал мировой звездой, его и так любят, знают в городе, приглашают на мероприятия, он достаточно востребован…

— Но он-то мечтает петь с Луи Армстронгом, — тихо добавляю я.

— Да, примерно так, — сухо кивнула хозяйка. — И хорошо, если он, как обычно, скитается по дружкам, но жена утверждает, что на три дня он раньше никогда не пропадал.

— А если он вообще не там? — тихо спросила Тоня.

— Типун тебе на язык, — махнула рукой хозяйка. Все грустно разошлись.

— Печально, если все пойдет по задуманной схеме, — сказал Анатолий. — Это значит, что скоро он уедет.

— Хоть бы с ним все в порядке было, — машинально откликнулась я, но думала о песочных замках. У Миши был свой один, недостроенный.

Пока мы молоды, мечты для нас имеют ощутимый смысл, я-то знаю! Но что если нам никогда не получить того, что мы хотим, и это уже известно где-то там на небесах всем, кроме нас? Печальная старость — в одиночестве тешиться своими полузабытыми воспоминаниями, а что если и они будут пропитаны горечью несделанного и несвершенного, печатью разрушенных песочных замков?

Я не верю в судьбу. Но с другой стороны, именно сейчас, стоя в кафе с подносом в руке, я уже точно и не знаю, чего хочу от жизни. Так что можно пока и не бояться не сделать и не свершить.

Я убирала с крайнего столика, когда зазвенели колокольчики, и в кафе вошел посетитель.

— Извините, мы уже закрываемся, — проговорила я. Посетитель шагнул из темноты и оказался Борисом.

— О, привет! Не знала, что ты в Воронеже!

— Да, я только приехал. Варь, мы можем поговорить?

— Да, — удивленно пожала плечами. — Что-то случилось?

— Не совсем, но… в общем, мне надо кое-что у тебя спросить. — Он выглядел обеспокоенным.

— Давай.

Мы сели за столик, я пока снимала фирменный фартук.

— Слушай, ты мне тогда в последний раз говорила, что твоя мама так и не вышла замуж за твоего отца и отчасти из-за него не осталась в Москве после университета, помнишь?

— Да. — Я замерла, удивленная темой разговора.

— Мы тогда еще ехали от твоей бабушки…

— Да, конечно, я помню.

— А какая бы у тебя была фамилия, если бы твоя мама вышла замуж за отца?

— Каверина. Борис, почему ты это спрашиваешь? — проговорила я тихо.

— Потому что… потому что получается так, что я… что я твой брат. Сводный брат.

Я зажмурилась. Потому что чутьем, внутренним интуитивным чутьем еще до того, как он задал вопрос, уже знала, что он хотел сказать.