За четыре с лишним месяца до описываемых событий – событий, происходящих в нашем Мире, разумеется, том, который все мы привыкни считать своим, а большинство из нас – и единственным, в конце веселого месяца мая уходящего года Красного Буйвола происходил телефонный разговор. Один из собеседников находился совсем рядом с Москвой, можно сказать, почти в черте города. Он разговаривал из своего особняка, стоящего в восемнадцати километрах от Московской кольцевой автодороги, на одном из самых престижных шоссе. Другой – на три с лишним тысячи километров восточнее. Из окон его квартиры по улице Зеленый бульвар открывался чудесный вид с высокого берега Иртыша на старую часть Омска.

Разговор шел по обычной междугородной АТС, таких разговоров, согласно свидетельствам работников Минсвязи, в минуту проходит до нескольких тысяч. Согласно другим подсчетам – до нескольких десятков тысяч. И это не учитывая специальных каналов. Собеседников разделяли и три часа времени, и счет шел не в сторону Москвы.

– Когда ты бросишь свою отвратительную манеру поднимать меня с зарей?

– Когда научусь спать по ночам. Не тебе плакаться, у меня уже половина пятого утра.

– У тебя уже полпятого, а у меня еще полвосьмого. Утренний сон самый сладкий. От бессонницы могу посоветовать валиум или седуксен. Старые, проверенные средства.

– Все равно заря – как раз у меня, а у тебя уже день, стыдно валяться.

Москвич различил в трубке звуки, означающие, что его собеседник поднимается, переходит на кухню, по обыкновению – москвич был прекрасно осведомлен о его привычках – садится к окну. Закуривает.

– Доброе утро, коллега, – донеслось из Омска. – Слушаю вас.

Это означало, что разговор можно начинать.

– Как я и предполагал, за первыми посещениями последовали дальнейшие. Я засек уже четвертое, и опять в Москве. Ну, или в ближнем Подмосковье, не принципиально.

– Вас это, разумеется, не может не беспокоить, коллега, я понимаю.

– Оставь, прошу, пожалуйста, иронию.

– Я ничуть не иронизирую. С тех пор как он появлялся где-то в моей стороне, для иронии не осталось питающей почвы. Продолжай. Ты по-прежнему не улавливаешь направления?

– Нет. Здесь гораздо эффективнее сработал бы ты.

– Почему обязательно я? Есть Алан. Есть Антонина. Снесись с ними, они должны помочь. В конце концов, мы заинтересованы равно все. У тебя под боком работает наш Пантелей, в конце концов. Вы вдвоем горы способны свернуть.

– Какой Пантелей наш… Что это такое вообще, применительно к каждому из нас – «наши»? Ты, я, Алан в своем Ташкенте…

– Верно. Каждый сам по себе.

– И каждый сам за себя, не правда ли?

– Так было. Не наша вина, что мы не можем хотя бы относительно долго находиться в обществе друг друга. Мы и общаться-то…

Первая утренняя сигара в Омске пыхнула, окутывая плотным дымом говорящего. В сизом облаке на несколько мгновений повисли призрачные очертания большой неправильной формы залы со стенами, выдержанными в черно-бордовых тонах, множеством длинных узких зеркал, развернутых под чуть-чуть разными углами, чтобы создать впечатление обманчивой неповторимости каждой точки интерьера. Потолок грозно нависал, давил сверху, мраморные вставки в полу образовывали косой пятиугольник с пристроенными к каждой из сторон правильными треугольниками.

Омич махнул перед собой ладонью, ломая видение.

– Я вас попрошу, коллега, перейти в какое-нибудь нейтральное помещение, ваш «приемный зал» мешает мне сосредоточиться.

– Ватерклозет тебя устроит, – хмыкнули из Москвы, – или забраться с головой под одеяло?

– Под одеяло будет в самый раз, самая действенная защита от привидений и прочей белиберды, к которой нам с вами, коллега, доводится так часто касаться. И что это мы сподобились? Может, планеты не так встали? Небесные планиды? А, коллега?

Вы переместились у себя там?

– Да, я уже в кабинете. А ты держишь защиту прочно, я сегодня ни единой щелочки не могу отыскать, чтобы пролезть.

– Это с утра. Зачем тебе лезть, я и так все скажу.

– Сам знаешь, рефлекс. Еще одно, отчего нам всем так трудно друг с другом. Как у вас погода в Омске?

– Солнышко. Жарко будет, поеду купаться на тот берег, к «Туристу». Там у нас шашлыки делают в палатке. Очень вкусно, только пересаливают. Пива возьму пакет…

– У вас до сих пор пиво принято брать в пластиковые пакеты?

– Если на разлив. И рядом с заводом. Продолжай, пожалуйста. Почему ты не хочешь задействовать Пантелея?

– До него не добраться. Даже мне. Закрывается он лучше нас всех, а по обычным каналам мне на него не выйти. Они все там… за забором. Его не выпускают. Я и в астрале следов почти год не встречал. Жив ли…

– Могу успокоить, жив.

– Он выходил?

– Не то чтобы… Так, попадался. Они там тоже обеспокоены.

– Грустно говорить, но я рад твоему «тоже». Отчего-то у меня всегда создавалось впечатление какой-то твоей… отстраненности. Несерьезности отношения, прости великодушно. Даже когда…

– Я никогда не относился несерьезно. Даже во время твоей прошлогодней авантюры. Просто мог заранее сказать, что она ничем не кончится. Так

ведь и произошло. Ничего не кончилось, коллега, и мы вновь озабочены тою же проблемой. Изменились лишь ее масштабы, причем отнюдь не в сторону уменьшения. Ты работаешь только по следам?

– Верно. Такое мне никогда еще не встречалось. След есть, вот он, свежий, горячий, а самого…

– Призрак-невидимка. Действительно, что-то новое.

– Вот именно.

– Но это он, точно?

– . Совершенно точно. И теперь я почти убежден, что он не остановится. Он возникает вдруг, чем-то занимается здесь, уходит, и лишь затем я могу обнаружить его присутствие, В прошедшем времени. Ты, впрочем, и сам убедился.

– Теперь убедился. Что ему могло понадобиться у меня в Сибири? К кому он мог приходить? Вы не пробовали, коллега, проконтактировать с какими-нибудь организованными структурами? Официальными или, наоборот, теневыми? Вы же имеете выходы и туда, и туда. Да нынче и не поймешь, где кто.

– Это у вас там в провинции не поймешь, а тут все давно ясно: один черт и те и другие. В связи с этим я имею план. Есть человек, которого можно заинтересовать…

– Деньги?

– Олег, – поморщился москвич, как от головной боли, – ну что ты, право. Кого сейчас заинтересуешь деньгами? В наших-то делах?

– Нет, столица, как всегда, отрывается. У нас тут деньгами можно заинтересовать многих. Всех. Но ты продолжай, продолжай. Что за человек? Он посвящен?

– Он не слишком посвящен, хотя в прошлогодней операции – я отметаю слово «авантюра» – был задействован. На вторых ролях. Тогда у нас ничего

не получилось, ты прав. Но ведь нам просто ничего не остается, как сделать вторую попытку. Раз уж… он объявился опять.

– Кстати, необходимо присвоить ему какое-нибудь обозначение. Нельзя же все время спотыкаться.

– Это тебе видней. Ты – теоретик. А по мне, так и вовсе бы его не бывало. Слышишь, Олег, у меня впечатление, что нам его не остановить. Ты же и сам чувствуешь, ты прикоснулся.

Сигарка пыхнула. Омич был взволнован. Перед большеголовым человеком, сидящим за столом с клавиатурой и дисплеем в кабинете шикарного особняка и глядящим в ровную стену с единственной миниатюрой в круглом багете, проступило широкое окно, панорама за ним, ближе – подоконник, вычурная пепельница, полная вчерашних окурков тонких черных сигарок.

– Но если не остановить… – Омич сделал усилие, плотнее сомкнул свою психическую защиту, и картинка перед его всевидящим собеседником в Москве растаяла. – Если не остановить, тогда просто покоримся судьбе. С чего ты вообще взял, что он обязательно – по наши души? Почему не по чьи-то еще? Откуда паника?

– Потому что по другие души сейчас действует другой, – веско сказал москвич. – Не прикидывайся, Олег, тебе это прекрасно известно.

Помолчали.

– Ты, между прочим, меня и тогда не убедил, что этот твой аггел приходил за нами, – сказал Олег сквозь сигарку.

– Ангел?

– Аггел.

– А, да, это разное. Что ж, не убедил так не убедил. Предпочитаю ошибаться в сторону осторожности, целее буду. Зато теперь, когда мы знаем гораздо больше, мне и убеждать тебя не приходится.

– Да уж.

– Мой план таков. Намеченный мною исполнитель отыскивает нашего Аггела, входит с ним в контакт. От своего имени, вернее, от имени организации, в которой продолжает работать. С официально-легальной стороны, так сказать.

– А-а, знаменитая рогожинская «фирма»! Тут и Пантелей может подключиться. Наверняка его шефу доложат. Первые лица должны быть в курсе происходящего на территории их государства. В некротической сфере тоже. Была бы их воля, они и надмирные выси поделили бы на сферы влияния. Просто потому, что по-другому не умеют.

– Возможно. – Москвича временами раздражал подчеркнутый цинизм его собеседника. – Не судите, да не судимы будете. Меня проблемы первых лиц государства как-то не занимают. Скажешь, тебя не так?

– Н-ну, какую-то степень патриотизма я еще сохранил. Остаточную. Реликтовую, вот. Провинция, дорогой мой, провинция. Не изжитые вовремя передержки комвоспитания на полумертвых пеньках христианских идей, такой у нас тут… бельэтаж. Рекламу слушаешь?

– К чему эти красоты речи?

– Пытаюсь представить себе ваш следующий шаг, коллега. Исполнитель выходит на Аггела. Вы, кстати, собираетесь ему п о м о г а т ь?

– В смысле?

– В смысле – помогать.

– А, нет-нет, тут все должно быть совершенно чисто. Ничем таким и пахнуть не должно, ничего из арсенала наших приемов…

– Ваших приемов, коллега, ваших. Я, как вы

знаете, являюсь принципиальным противником использования сверхспособностей в каких-либо прагматических целях. Только изучение ради чистой науки. Не нами взято, не нам и пользоваться.

– Да, конечно, безусловно, ваша позиция абсолютно ясна. – Говоривший из Москвы тоже перешел на «вы», что делал с Олегом достаточно редко. – Бескорыстие и чистота. Только подобные мне пачкают свой дар, оказывая услуги мафии. Или государству. Что, осмелюсь повториться, в современной России практически одно и то же. Другое дело, во что все это выльется лет через десяток.

– Через полста. Два поколения. У нас практически нет шанса застать.

– Только вот жить в эту пору прекрасную…

– …уж не придется. Точка.

– Да, Олег. – Москвич тяжело вздохнул. – Боюсь, что ты здесь ближе к истине. Но и раньше времени уходить тоже не хотелось бы.

– Откуда нам знать свой срок? – притворно вздохнули за три тысячи километров, и до москвича наконец дошло, что Олег его в который раз дурачит. Он разозлился.

– Если ты категорически против участия, так и скажи!

– Участия? В чем? Спасении шкур?… Ну, ладно, ладно, не кипятись. Я – «за». В конце концов, это просто интересно – воочию выйти на посланца Оттуда. Вы уже подготовили склянку с кровью для подписания договора, коллега? К делу. Я так понял, исполнитель выходит на Аггела, а ты – на исполнителя, потому что самого засечь не можешь. На что похожа его защита?

– По моей классификации подобное проходит как вариант «Немо». Не знаю, какое ты обозначение принял для себя. Порядок… мировых дхарм не нарушается от уровней сансары до восходящих к нирване. Извини, я знаю, ты не любишь терминологии дзэн-буддизма.

– Не люблю, зато хорошо понимаю. То есть его

как бы нет? И в то же время след после него остается. В астрале. А что-нибудь повещественнее?

– С этого и начнет исполнитель. Что-то он после себя должен оставлять. Не за просто же так он сюда всплывает.

(Как мы видим, говоривший был прав. Оставлял. И немало.)

– Именно это я и собираюсь выяснить. При встрече.

Ответом было молчание.

– Эй? Алло!… Алло, алло!

– Да здесь я, не кричи. Значит, в итоге ты все же предполагаешь встречу. Лицом к лицу. Ну-ну. Не мне тебя предупреждать, чем это может быть чревато.

– Можно снова попробовать «простой способ», помнишь, ты мне советовал? Уж на. это-то исполнители у меня всегда под рукой. Только опять может ничего не получиться. Как в тот раз, – поддел своего собеседника москвич. «А не все ему, чистому, моими руками каштаны таскать из огня», – подумал он.

– Какой такой «простой способ»? Что я мог тебе советовать? Уволь меня, пожалуйста, от штучек со своими наемниками! – Сигарка в Омске потухла, Олег безуспешно пытался затянуться.

– Я исходил из того, – донесла из столицы трубка, – что если его не остановить, то, возможно, нам удастся договориться? Как делается? Положим на чаши весов наши обоюдные интересы… Честно, открыто…

– Честно! Открыто! Мне-то не вешай… Что ты там еще придумал, говори.

Звонивший из Москвы помялся. Он впервые почувствовал шаткость своей позиции.

– Я предполагал, что мы все-таки соберемся все вместе. Пятеро. Хотя бы четверо. Несмотря ни на что. Дело того стоит. Иначе он просто переберет нас всех по очереди. Что ты говоришь, Олег?

– Я говорю, что ты сошел с ума.

– Отчего же? Ему не справиться, не совладать сразу со всеми.

– Не уверен…

– Кроме того, я действительно кое-что еще придумал. Не хочу сейчас говорить – что. Но можешь мне поверить.

– Я-то поверю, поверят ли остальные?

– Антонину я могу взять на себя, – быстро сказал москвич.

– Не сомневался. Чем она сейчас занята? Шаманит, как и раньше? Обряды, талисманы, привороты…

– У нее два салона в Твери, один в Москве. Активно сотрудничает с несколькими частными сыскными бюро. Через них – с госструктурами. За большинством случаев вызволения заложников, особенно когда это сопровождалось международным шумом, моргали и ее очаровательные глазки.

– Антонина обожает, когда шумно. Меня всегда эта ее черта умиляла. А тебя? Нам же на роду написано быть в тени.

– Женщина… Так ты согласен с предложенным

планом?

– Похоже, ничего другого нам просто не остается. Закурив новую сигарку, омич произнес через разделяющие их тысячи километров то, о чем они старательно молчали:

– Тут дело не только и не столько даже конкретно в нас. Просто мы ощущаем на себе первыми.

Вот-вот готово обрушиться все. Ведь это так, Роман? Или ты боишься говорить об этом по простой линии? У тебя, я знаю, стоит скрэмблер, но я-то, слава Богу, о таких штучках не беспокоюсь. Всю жизнь ненавидел секретность, оттого и карьеры не сделал. Так что, коллега, можете не отвечать на всякий случай. Но при всей зависимости от вас, коллега, или от Алана, или Пантелея самых высших мира сего, ни вас, ни меня не минует участь канарейки в шахтном забое. Пойдет газ, мы сдохнем первыми, а другие, глядишь, кто попроще, благодаря нам заметят опасность вовремя и спасутся. Может быть. Что?

– Не может, – прервал наконец свое молчание москвич, которого звали Роман. Он наклонил над столом свою большую голову, упер в ладонь бугристый лоб. – В том и дело, что не может, потому что никто ничего не заметит, как не замечает сейчас. Кто может понять, ты, я? И что? Пойдем в народ? Достучимся до Пантелея, чтобы он, когда будет своему… нашему общему… до предела разбавленную водку подавать, шепнул, мол, так и так, непорядочек в надмирных слоях, надо бы пару указов сочинить, привести все в норму. Так? О себе надо думать, Олег. Этот… Аггел ли, Немо ждать не станет. С ним надо встречаться. Думаю, своей закрытостью он провоцирует нас именно на такой шаг. Сделаем его первыми. Я задействую исполнителя. А ты выйди на Алана. Не знаю уж, как вы там… но его надо убедить.

– Надо – убедим. Послушай-ка, Роман, а что поделывает тот, другой? Ты держишь его в поле зрения?

– Держу, держу. У него энергетический потенциал на порядок ниже, и ему нас не достать. Что делает? Ходит, собирает. Жнец. Ни до одного из нас ему не добраться, не тот уровень. Его удел – плотва.

– Ай-яй, и это ты о своих же соплеменниках, пожурил, обсасывая сигарку, Олег. – Гуманист. Да! А чем все-таки ты заинтересуешь своего… ну, исполнителя? Полупосвященного? Или он будет действовать втемную?

– Отнюдь. Он будет знать практически все. А мотив у него – держись крепче – в точности, что и у тебя.

– Да ну? И какой же мотив, по-твоему, у меня?

– Любопытство.

– Любопытство кошку… м-да. Хорошо, предположим, у меня такой мотив. Но любопытство кошку-то на самом деле…

– Сгубило. Правильно. Вот пусть исполнитель и станет этой кошкой. Недаром же их первыми пускают через новый порог.

– Резонно. Хорошо, я согласен. Начинай.

И, обменявшись еще несколькими малозначащими фразами, они расстались.

Вот такой разговор состоялся в конце веселого месяца мая, в днях первой сирени и буйной черемухи, запевных соловьев, любви, нескончаемых вечеров в молочном тумане и человеческих надежд. Но Игнату, подразумеваемому исполнителю, по некоторым причинам Роман сообщил, обставив все, как свои якобы «подозрения», лишь спустя месяц, когда созвездиями на небе и судьбами на земле правил Рак. Задержка была вызвана не чем иным, как несговорчивостью упомянутой Антонины, четвертой в пятерке самых мощных сверхсенсориков, проживающих в описываемое время – то есть в наши дни – на территории, занимаемой странами СНГ. Игнорировать ее несогласие было попросту невозможно: каждый из них, пяти, обладал способностями воздействия как на сверхчувственную сферу, так и – в меньшей степени – на самое физическую сущность

вещей и событий. Несогласный мог попросту заблокировать действия другой стороны. Это происходило зачастую даже без усилия его воли, на рефлекторном уровне, поэтому-то и было им так близ друг друга неуютно, и так важен был между ними, всеми пятью, полный, действительный, а не только на словах, консенсус, то есть, говоря по-русски, – доброе согласие. «Однако, как писал Жванецкий: «большая беда нужна!» – пошутил циничный Олег, собственной персоной прибывший уламывать взбалмошную и заносчивую Антонину. Уломал, хоть и с немалым трудом. Объяснил. В конце концов поняла. Женщина… Также много времени пришлось потратить на выход к пятому, самому из них мощному, сорокатрехлетнему Пантелею, являвшемуся наглухо закрытым и засекреченным сотрудником, если не руководителем, этого сам Роман не смог прощупать, «несуществующего» отдела «П» всемогущего УОП. «Несуществующего» – так как нигде существование данного подразделения в номенклатуре Управления Охраны Президента зафиксировано не было. Несуществующий отдел, и Пантелей лично отвечал за обеспечение экстрасенсорного прикрытия и недопущения любых форм психовоздействия на самого… ну, вы понимаете, кого. О себе он говорил: «Я – хранитель кокона». Ему, впрочем, мало кому было так говорить. Отыскали возможность прямого контакта и с ним, единственным из пяти не только не порвавшим с государственной службой, но и честно радеющим за нее. Пантелею долго объяснять не пришлось, многое он смог выбрать из астрала и сам, а уж о прошлогодних событиях и потрясениях, настигших «фирму» и генерала Рогожина, знал лучше остальных. Уговорились со всеми. Каждый из них обдумал и дал свое «добро». Пришли к согласию, что действовать на уровнях, превышающих обычный человеческий, никто из них без уведомления остальных пока не будет. (И тут опять-таки дело не в уведомлении, и так бы все сразу стало известно, тайн, как уже говорилось, в их среде друг от друга почти не было, важен принцип открытости поступка, а в их случае – только намерения на поступок.) Подключать службы, как сказал Роман Игнату, несмотря на широкий спектр и этих возможностей, а у Алана и отчасти Романа – еще и прямые выходы на верхушки криминальных группировок, – тоже не стоило. Состоялся разговор Романа-инициатора и Игната-исполнителя. Была изложена легенда о «случайном» обнаружении следов известной личности. Собственно, Роману и врать почти не пришлось, и сообщить он смог гораздо больше – «проявлений» прибавилось. Игнат заглотил наживку и стал, в свою очередь, живцом, живца забросили. Оставалось ждать, а что может быть хуже, чем ждать, особенно, когда на дворе осень, и катится, перевалив за свою середину, к концу, к двадцать восьмому января, год Буйвола – потому что ведь не по григорианскому и даже не по юстинианскому календарю ведет свой перелом годов двенадцатицикловый китайский гороскоп, так отчего-то полюбившийся теперь в России, – и холодный ветер задувает за воротник, в щеку и ухо бьет ледяная крупа, ботинки в расквеклой жиже промокают, а ключ никак не попадет в последний, третий на воротах гаражного бокса замок-секретку… Что может быть хуже? Только догонять, но до этого еще далеко.

– Ч-черт!…

Свет от прожектора сюда не добивал, приходилось вслепую тыкать витым стержнем с хитрой резьбой в узкое, меньше сантиметра, отверстие скрытой скважины у самого низа балки на торце дверей.

Чтобы до него добраться, он отгреб налипшую корочку снега.

Просунулась Инкина тонкая рука с зажигалкой, в полыхнувшем длинном языке он наконец рассмотрел что надо, воткнул, повернул. В стыке створок зажглась красная капелька диода, внутренние засовы щелкнули, двери вздохнули, отошли. Он развел их совсем.

– Ого! Иван, твой? – восхитилась Инка, когда он зажег лампы внутри бокса. Ее восхищение прозвучало немножко нервно. Он ничего не сказал.

Отпер «Чероки», снял блокировку с задней дверцы, вылез, обошел сзади, поглядел в багажник – порядок. Снял с длинной полки, где громоздились банки с циатимом и фляги из-под тосола, железный стержень, поддел им доску в полу через две от стены. «Надо бы хоть одну створку прикрыть, что ли…» Прежде чем поднять сверток из тайника, посветил на него лучом маленького, с карандаш, фонарика, взятого на той же полке. Опустился на одно колено, пригнулся низко, чтобы пристальнее осмотреть. Два тончайших волоса на верхней стороне укрывающей ткани так и лежали в виде вензеля – сдвоенное «Е». «Мальчишка. Теперь-то на кой все ухищрения твои детсадовские?» – подумал, сдувая волоски. Развернул автомат, глянул в патронник – пусто, – взвел, щелкнул.

– А я читала, что оружие, ну, например, пистолет, тоже может рассматриваться как фаллический символ! – чирикнула Инка.

Она держалась в сторонке, кутаясь в свою короткую дубленку с яркой вышивкой и густым воротником, потемневшую на плечах и груди от мокрого снега, под которым им пришлось идти сюда от ворот. И створки дверей она заботливо прикрыла, едва

он начал «узи» доставать-разворачивать. Своя в доску.

Он вложил в рукоять магазин, удлиненный, нестандартный, шестьдесят шесть штук, мягко дослал.

– Какой же это пистолет? Это рогатка с оптическим прицелом. У кого ты читала? Что-то я у Алексан Сергеича не припомню ничего такого.

– У Фрейда.

– А, великий озабоченный… Он предлагал только р а с с м а т р и в а т ь, больше ничего? Садись в машину.

– Иван, а можно я поеду сзади? Тоже новости. Что это она?

– Нет.

Уже при включенном двигателе совершенно автоматически проверил масло в картере. «Когда я его сюда ставил? Середина лета, август. И – как часы, с полоборота. У тезки-Мишки, на что он паренек был к технике заботливый, и то, случалось, аппарат кашлял. А почему, собственно, «был»? Мишка, может, и сейчас где-то есть, только не найти мне его, как тогда я его и Алика по старым адресам не нашел. Изменяя Мир, ты тем самым изменяешь и судьбы живущих в нем. Даже, пожалуй, в первую очередь – судьбы, а там уж они со своим Миром разделяются сами. «Да, мир перевернулся!» Черт, снова что-то такое выскакивает. А почему я начал так вспоминать их всех – Мишку, Алика, Пашку Геракла? А, понятно, я же теперь вновь отмобилизован. Призыв на фронт второго срока… Неспроста мне казалось большим подвохом, что в пользование для мелких надобностей оставлена эта «записная книжка» в мозгах. Вот тебе и «прибавлено ума», шуточки с неведомо откуда выскакивающими изречениями книг, которые ты если и читал, то уж наверняка забыл. А понадобилось раздвинуть тебе емкость памяти -

пожалуйста, машина в рабочем режиме, подключайте сколько вам надо дополнительных винчестеров на сколь угодно кило-, гига-, мега- или каких необходимо байт. Согласия у машины никто, разумеется, не спрашивает. Ну, пусть будет так…»

Он поднял голову от руля, над которым сидел, склонившись, не менее десяти минут, подмигнул Инке:

– Не привыкать нам привыкать, да, Инесс? Так куда ты деньги-то дела?

Чтобы посидеть подумать и усвоить информацию, если не весь массив, то хотя бы ключевые точки, он выбрался с территории гаражей («Бай-бай, Михал Сергеич! Поставлю, как обычно, послезавтра!»), но на Волгоградский выезжать не стал, притормозил под двенадцатиэтажкой со стеклянным низом, вывеской: «Фирма по ремонту и обновлению мебели». Желтые фонари разгоняли ночь над проспектом, впереди за таксопарком горели окна жилого района, справа над темным морем сосен возвышалось огромное здание клиники, к ней с неба плыли два огонька, красный и белый, – на посадку заходил вертолет «Скорой помощи». Слышался гул, синеватым пальцем прожектора пилот освещал посадочную площадку за корпусами.

– Ой, Ванечка, ну я правда не знаю, куда, дура, засунула! Ну вот буквально только-только перед твоим звонком держала. Да мне и в голову не приходило, что ты так вот вернешься. Нет, я рада, рада! Но ты ворвался прямо как вихрь. Этот еще… Я тебе, Иван, сейчас одну вещь скажу…

Сшибленного типа в дубленке он за воротник выволок на лестницу, дал ему пинка, а на съежившуюся Инку еще разочек рыкнул для острастки и опять велел немедленно собираться. Нипочему особенному, просто все в нем звенело и дрожало, требовало телесного действия. Он и по комнате, покуда Инка суетливо одевалась, бегал из угла в угол – усидеть не мог.

«Хмырь уважает Шенгенские соглашения», – сказал он, подбрасывая носком туфли «Черч» («Эвон меня разодели в пух и прах нынче!») оброненные типом цветы. Их было восемь штук, гвоздики.

«А?»

«Я говорю, живет по законам объединенной Европы без границ. На Западе принято дарить четное количество. У нас только на кладбище носят. Ну, что застыла, нечего быть такой суеверной. Давай, давай, давай!…»

И Инка, пересилив себя, продолжила сборы. В ту минуту у нее просто язык не повернулся сказать Ивану, до какой степени двусмысленно прозвучало его замечание.

– Иван, я должна тебе сказать…

– Где деньги, Зин? – Не слушая, он ущипнул ее за щеку. – Я не жадный, мне просто котлов моих безумно жаль.

К гараж-конторе, где стоял «Чероки», добирались через весь город на такси. По дороге же обнаружилось, что карманы пальто «от Барберри» и костюма «Тед Лапидус» содержанием напоминают мировой вакуум. Он безмятежно обратился к Инке, которой перед самым выходом из квартиры нарочно напомнил про свой бумажник – тогда он подумал только о документах, – и она покивала торопливо, что-то при этом пробормотав. В остановившейся на этом же самом месте, под вывеской мебельной фирмы, машине – дальше шофер, заворчав, отказался: ясное дело, темь, проезд фунтовый, и кто их знает, эту парочку, дадут по голове, в кусты выкинут – Инка сделала большие глаза и заявила, что «забыла дома, потому что торопилась». Возникла нехорошая заминка.

«Шеф, у нас накладка. Натурой берешь?… Шучу, шучу, на девочку не заглядывай, у нас брак по любви. Просто растяпа деньги забыла. Вот эту штуку возьмешь?» – И снял с руки золотой «Роллекс» с бриллиантами. Штучка тянула тысяч на двенадцать баков. Водитель вглядывался всего пару секунд, сцапал, выдавил: «Ага!» – и вжал голову в плечи. Так и не оглянулся, пока они вылезали на холод и сырость. И с места сорвался, как сто чертей за ним гнались.

«Вот, – было сказано Инке, имевшей вид нашкодившего котенка, – как люди деньги-то делают. Сели к нему чувишка с фраем ушастым, поехали. По дороге у них завалялись бриллиантовые часы. Он их подобрал. Смотрите, они даже на запылились. Собственно говоря, хвастаться нечем, комбинация простенькая. Но опрятность, честность – вот что дорого… Ладно, пошли, вечер стрелецкой казни откладывается».

Он не придал сразу особенного значения факту. Может быть, и на самом деле забыла. То есть так он и думал. Второпях. Бывает.

Он увидел, пока она собиралась, и прихватил с собой другой факт, который занимал теперь все его мысли. Был подобен ошеломляющему удару из-за угла этот факт. Но предъявлять факт Инке и задавать какие-либо вопросы по поводу он пока не торопился.

– Аллах с ними, – беспечно махнул рукой, посылая «Чероки» вперед. – Кто дал, тот и взял. Зато хоть немножко «Роллекс» классный потаскал на руке. Никогда раньше не было, побей Бог, не вру.

Инка облизала губы. Решимость вот прямо сейчас, здесь рассказать Ивану о том, кто к ней приходил, настиг все-таки, не убереглась она, и что теперь делать, как спасаться, но и расскажешь – как? ведь придется и обо всем остальном? – эта решимость вдруг пропала у нее. Иван был рядом, и от этого она чувствовала хоть малое, но облегчение. И пока ей было довольно. А там… там видно будет. Она расскажет там, куда они едут.

– А куда мы едем, Ванечка?

– Куда могут ехать два безденежных, но решительных человека с оружием? На дело идем, товарка! Надо ж кассу нам где ни то с Божьей помощью отчинить. Не всегда тебя твои европейцы кормить-поить, цацки дарить станут, надо самой о себе позаботиться. Пойдешь на дело?

Улыбнувшись одним ртом, Инка сказала:

– За тобой на край света идти готова.

– А что это ты стараешься вроде как подальше от меня держаться? Давеча сзади сесть хотела. Почему? Стал не мил? Какой же «край света»?

– Да не придумывай. С чего ты взял? – И она, потянувшись через высокий валик меж сидений (под ним, фальшивым, кстати, нашел пристанище вполне снаряженный к бою «узи»), прижалась к щеке спутника горячими губами. – Я только тебя от дороги отвлекать не хочу.

– Могу облегчить тебе участь тогда. На край света идти не понадобится. Глянь-ка в бардачке… Во-от, – когда Инка вытащила толстую, пальца в три, пачку стодолларовых купюр, – видишь, не придется вступать в конфликт с законодательством. В отличие от чего другого, это уж мои собственные труднакопления от вольной жизни. Никто мне этих бакенов в подарок не давал. А также, – сказал непонятно, – и в качестве командировочных плюс плата за риск во время военных действий.

Инка часов вообще не носила, и лишь у Таганки он заметил светящийся квадратный циферблат на столбе. Близилась полночь, и машин было, конечно, не то что днем, однако от московской езды по улицам он, оказывается, тоже успел отвыкнуть. Город светился, подмигивал тысячами своих синих, желтых и белых огней, кровью и зеленью реклам на крышах.

Он специально доехал до самого Храма, чья золотая шапка горела, подсвеченная многими батареями прожекторов. Обогнул летящие белые стены, мельком бросив недоуменный взгляд – непостижимы дела и понятия рабов твоих, Господи! – на чудовищного истукана под чугунными парусами, попирающего стрелку Берсеньевской набережной. Втянул в приспущенное окошко головокружительный запах ванили и шоколада с «Красного' Октября». «Что ни говори, а здесь было одно из твоих любимых мест в этом Мире, Перевозчик. Во что бы ты там теперь ни верил, а оно тут так и останется.

Может быть, останется, – строго поправил он себя. – Если ты справишься с тем, что от тебя потребовали. Если же нет, то, весьма вероятно, последним прибежищем данного Мира действительно станет одна только твоя память, которую ты, кажется, имел неосторожность проклинать. Вот ты и угодил в спасители человечества. Хотя нет, речь о гораздо большем, чем сохранение какой-то там… м-м… «одной из пород животных, лишенных волосяного покрова, способных передвигаться на задних конечностях и снабженных удачным устройством ротовой полости для произнесения разнообразных звуков». Положительно, ничего придумывать уже не надо, все придумано давным-давно. Нам остается только действовать, действие – вот что должно стать нашим девизом решительно, без малодушной оглядки… Вот они тут и додействовались.

… Ну хватит, поклонился святым мощам, довольно». Но осадок остался, как будто он прощается по-настоящему.

Бульварным кольцом доехали в район Чистых прудов, миновали Харитоньевский и остановились перед узорчатыми воротами.

– Подай-ка мне из бардачка, там еще ридикюль такой должен быть…

На воротах отреагировали на членскую карточку клуба с легким недоумением: все-таки даже в казино здесь было не принято являться ночью. Охранник был из новеньких и в лицо его не знал. Высокое полотнище кованой «Семибратьевской» решетки девятнадцатого века бесшумно поехало вбок, открывая дорогу.

К брошенному в пяти шагах от крыльца «Чероки» тотчас метнулся «бой». На ходу поклонился:

– Добрый вечер, Михаил Александрович! Давненько вы у нас…

Легкий кивок в сторону «боя», присмиревшей, оробевшей Инке:

– Поняла, как меня зовут, да? Не ошибись, а то может получиться неловко. Какой сегодня, кстати, день недели?

– Вторник.

– Значит, рыбный стол. Тоже ничего. Анатолий, мы умираем с голоду! – Метру при входе (налево от парадных дверей и пять ступенек вниз) в ресторан.

– Михаил Александрович, очень понимаю… Очаровательная дама. Прошу, ваш постоянный столик.

Сбросив верхнее в руки подоспевших швейцаров – дяди Семы и Николая, – они с Инкой прошли, водительствуемые спиной Анатолия в безупречной паре стального «метро» к одиноко стоящему столику, полускрытому в самом по себе небольшом зале свисающими плетьми гигантского аспарагуса.

– Меню?

– На твое усмотрение, Анатолий. Но сегодня мы обойдемся без горячего. Кроме того, я за рулем. Угости даму чем-нибудь этаким, договорились?

Метр отплыл давать указания на кухню и официантам. Инка с любопытством осматривалась.

Стены, обитые китайским шелком с райскими птицами и драконами, с пущенной поверх ткани золотой сеткой. Каждый столик – в подобии раковины из полированного дерева и мягких изогнутых панелей. Перламутровые лампионы. В серебряной тяжелой вазе – розы, такие свежие, что, кажется, вот-вот росинку уронят со светло-зеленых стеблей, с тугих младенческих бутонов. Из множества скрытых динамиков льется концерт-соло для мандолины и альта.

– Ты знаешь, что Вивальди современные ему завистники называли автором, который написал один и тот же концерт четыреста с лишним раз?

– Иван, мы где? Никогда в таком не бывала. Какой-нибудь элитарный клуб? Так шикарно, а я совсем не одета. Ты предупредить не мог?

Для него, с удовольствием – несмотря ни на что, все-таки с удовольствием! – оглядывающего Инкину будоражащую фигуру, облитую ярко-вишневым свитером короткого мохера, лучшего ей одеяния и придумать было нельзя, и он сказал об этом.

– Да ну…

– Здесь, конечно, не «Ойл Клаб», да и тридцать тысяч баков ежегодного взноса у меня бывают… скажем так, не всегда, но и тут – очень мило, по-моему. Но ты забыла, как меня зовут.

– А вот и угощение нам несут, Михаил Александрович.

Им были поданы креветки, лобстеры, два блюда устриц «пошанель» на колотом льду, обложенные ломтики бирманских сладких лимонов. Пиком программы стала заливная целиком форель без кожи, с надрезанными боками, в украшении яичных белков, листиков петрушки, маслин и трюфелей. Она подавалась на серебряном блюде, укрытая слоем твердого гладкого желе, окруженная рантом из желе мелконарубленного и с воткнутыми в разварную спину клешнями раков с кусочками лимона, а также шпажками-атле, на которые нанизаны фигурки из овощей.

– Иван… ой, Михаил, я не знаю, как можно это есть. Так красиво…

– Ртом. Показываю. Или ты не любишь рыбу?

– Это не рыба, а произведение искусства, его нельзя есть.

– Запросто. Ты подкрепляйся, подкрепляйся, тебе понадобится. Разговор у нас будет долгий. И сложный.

Инка, будто не обратив внимания, прислушалась к доносящимся сквозь Вивальди звукам взрывной музыки издалека.

– Что там?

– Дансинг. Казино. Только для своих, не катран, если ты понимаешь, что это такое…

– Я понимаю. Ты когда-нибудь видел, как братки в дансингах оттягиваются? Встанет, козел, на полусогнутые и давай воздух месить. Или два козла друг против дружки. А на входе с «рамками» стоят, на стволы проверяют.

– Я в низы не хожу, откуда мне знать.

– Ну да, не по княжескому званию в питейное заведение…

– Между нами говоря, здесь на входе тоже магнитоскопия стоит. Только не напоказ. Члены клуба – уважаемые люди, зачем огорчать их подозрениями?

– А ты знаешь?

– А я знаю.

Он наблюдал, как Инка умело расправляется с устрицами, запивая каждую глотком «Монтраше». Метр Анатолий лично раскупорил перед ними бутылку, плеснул на пробу, и когда вино было одобрено, оставил бутыль в ведерке и удалился.

Не в силах отказаться от третьей порции отделенного от рыбьего бока жемчужного мяса, которую ей подал, повинуясь благожелательному кивку Михаила, официант, Инка сказала, блестя глазами:

– Девочки в твоем клубе – как? Своих держите, Золушек водите с улицы навроде меня, или что-нибудь типа Каролины, которая не меньше чем за десять тысяч баков?

– Что за Каролина такая?

– Ну, это надо знать. «Мама, на кой мне эти Штаты…» Крыса видеоклипная, интервью у нее – полный… не буду уж в таком приличном заведении, полный шокинг. Мол, поет она для души, а дает за деньги. Так напрямую и признается.

– Красиво поет?

– У нас девки в деревеньке глажее выводят.

– Ну нет, – рассмеялся он, – по десять тысяч тут не платят. Здесь люди экономные, живут скромно.

– Ф-фу, больше не могу. – Инка отодвинула тарелку, положив широкую вилку поперек. – Водили меня, – сказала ехидно, – как-то в «Три пескаря», так там таких шедевров нету. Не подают-с. «Три пескаря», – пояснила не менее ехидно, – это где «Ап-эн'даун», с автопортретом Ван Дамма, который он над лестницей изобразил.

– Благодарю, когда мне понадобится экскурсовод, я сообщу.

На десерт подали ананас в хрустальной чаше, залитый хересом сорокалетней выдержки, три вида сыра, мороженое-фантази и бутылку- он сам попросил, отдельно себе – сладенького «Шардонне».

– Иван, – напряженно сказала, игнорируя его укоризненный взгляд, Инка, – довольно. У тебя уже перебор. Говори, что хотел, долгое и сложное. И прикажи коньяку. Или водки.

– Нельзя, ты мне поломаешь легенду тонкого гурмана.

Глядя, как стынет сыр на толстых, теряющих свое тепло тарелках, Михаил дотронулся до шарфика, заправленного у него в ворот шелковой рубашки на манер фуляра. Подал знак официанту, что почтительно дежурил шагах в десяти в сторонке.

– Телефон.

Провел глазами по почти скрывающемуся в полутьме лепному потолку, водопаду люстры, которую на его памяти – сколько раз он тут был-то, десятка два? – никогда не включали. Головы сидящей за столиками немногочисленной публики надежно скрывали раковины кабинок.

– Меня зовут Михаил Александрович, усвой это потверже, ясно? – Показал, что трубку следует передать даме. – Сейчас ты наберешь номер, который знаешь, и скажешь тому, кто дал тебе это и кому ты отдала оба моих бумажника, что я зову его сюда. Для беседы, которой он так жаждет. Пусть скажет на воротах, что он гость Михаила Александровича, я предупрежу.

– Ив… Михаил, но я…

– Ты скажешь тому, кто дал тебе это, – повторил он, выкладывая на край скатерти фотографию, – чтобы он прибыл как можно скорее.

мне пришла отличная мысль я украду вас на сегодняшний вечер

сказал он ей тогда. И украл. И они шли с Еленой Евгеньевной по набережной, кажется, она называется Пушкинской, но он тогда об этом, разумеется, не думал, а Елена-Леночка-Лена смеялась, заглядывая ему в лицо и дразня сорванной, как в юности, после выпускного, втихомолку, с оглядкой на сторожа, цветущей веткой. И у него самого все пело в душе, хоть и знал он, что будет дальше, что неизбежно произойдет с нею, но, поддавшись неизъяснимому обаянию этого поразительного дня, забыл обо всем.

Даже о невесть откуда появившемся «хвосте», наружном наблюдении. За кем из них, за ним ли, за Еленой Евгеньевной, пока не улавливал, но заметить успел.

«И не знал ты тогда, что будет с тобой лично, – подумал Михаил, вертя рюмочку с ликером, поданным к кофе. – Представить не мог, в какие командировки тебя отправят, а потом вернут. Затихла, Инночка-любимая? Как у меня захолонуло сердце, когда я перевернул на телефонной полочке фото. Ладно, посмотрим, что мне дали в новую память про Усачевку твою, Инесс. Не все я пока уловил, и может, как всегда бывало, позже проявится».

Целую минуту он смотрел на бегущие огненные строчки. Над плечом прошелестело:

– Михаил Александрович, там прибыли к вам… Прикажете провести? Но… – И, склонившись, прошептал на ухо.

– Ого, – весело изумился Михаил. Посмотрел на уткнувшуюся в поплывшее мороженое Инку. – Да-да, это именно тот, кого я жду. Примите. Прямо сюда. Попов – хорошая фамилия, неброская, да, Инк?

– Его что – не пускают? – Она замерла с приподнятой ложечкой, с ложечки капнуло. – Его?!

– Так ведь он же не член клуба. Сюда хоть Президент, хоть… Ван Дамм явись, кинозвездуй. Кстати, он тебе не родственник? – поинтересовался небрежно: – Я Попова имею в виду, понятно.

– Муж, – нехотя ответила Инка. – Бывший муж.

– Ну вот, я же говорю, ты – разнообразная женщина. Золушке маленькой, с ее превращениями, только в сказке и место. Для нашей жизни она жидковата.

– Ив… Михаил, я не понимаю, я же минут десять только как позвонила, а он…

– А вот и он.

Метр Анатолий радушно провел от дверей молодого мужчину лет тридцати или тридцати с очень небольшим. Лицо с прямым четким переносьем, тяжеловатый чистый подбородок. Очень густая короткая прическа. Неброский костюм.

«И у этого глаза синие!» – подумал Михаил, разглядывая того, о ком знал пока, лишь что он существует, им, Михаилом, чрезвычайно интересуется, вплоть до того, что предпринял самые решительные шаги для его, Михаила, отыскания. Еще он знал, что этот человек будет необходим ему, чтобы выполнить задание, с которым сейчас Михаил не просто в этот Мир вернулся отдохнуть от своих тяжелых обязанностей, а был послан. Больше ничего. Ни чем этот человек занимается, ни где живет, ни как выглядит. Правда, Михаил получил выход на этого человека, а уж об Инке, явившейся этим выходом, там было… И более всего о его, этого человека, связях.

– Прошу, – сказал Михаил, продолжая бесцеремонно разглядывать гостя. «Что все-таки бабам, – покосился на усевшуюся подчеркнуто независимо Инку с сигаретой, – надо? «Бывший муж». Ну и сам дурак, значит».

Попов, оглянувшись коротко, присел в дополнительное кресло, которое за ним от самых дверей нее официант.

– Пить, кушать?

– Как скажете. – И голос был под стать. Как у джек-лондоновских капитанов, как, кандидатов в Президенты в цивилизованных странах, как у ныне забытых Грегори Пека и Владимира Дружникова.

– А ведь и скажу. Сашенька, – ожидающему официанту, – налей-ка нашему гостю водочки, да не стесняйся. И закусочку соответствующую. А вы представьтесь пока, Инна ведь лишь пару фраз только и бросила, я не понял ничего.

Попов подождал, пока официант Сашенька («Во у меня замашки барские-то! – подумал Михаил. – «Сашенька»! Да он мне – в отцы, не меньше…») принесет бутылку и наполнит большую хрустальную рюмку, выпил, не ожидая закуски, вместо ответа положил перед Михаилом темно-бордовое удостоверение.

«Подполковник Федеральной службы безопасности Попов Игнатий Владимирович», – прочитал Михаил строчки тушью на розоватой веленевой бумаге. Верхний уголок пересекали две неширокие полоски, зеленая и золотая. На фотографии Игнат выглядел еще моложе. «Попов. Свечи и ризы. Со святыми упокой. Отец Игнатий».

– Ну, я примерно так и думал, – Михаил вернул удостоверение. – Очень приятно. Далеко на машине стояли?

– Метров сто от ворот вашего «Эльдорадо».

– Значит, от самого дома. – Михаил подмигнул недобро прищурившейся на Игната Инке: смекай, мол, – Игнат, не сочтите за труд, прежде чем беседу начнем, верните бумажники. Хотя бы тот, что с документами. А то не дай Бог мне придется перемещаться, сами понимаете.

– Не у меня, Иван Серафимович.

– Михаил Александрович… Вот даже как. Это что ж, опять ваша контора за меня принялась?

– Абсолютно нет, можете не беспокоиться. Личная инициатива, и только. Разве… – Тут Игнат, в свою очередь, покосился на Инку, которая, потушив бычок, хозяйской недрогнувшей рукою в маникюре налила себе в цветной «хрусталь», откуда только что запивала устрицы «Монтраше», на две трети водки, выпила, подышала, выковырила из рыбьево хребта красную раковую клешню, смачно хрупнула ею.

– Инна меня не успела проинформировать, – усмехнувшись, сказал Михаил. – У меня иные источники. Можете считать, что разговор пойдет с чистого листа. Кстати, чего так долго сюда от машины шли? А-а, – понял, – на порог вас не пускали. Обиделись небось? Вон, даже она поразилась.

– Отнюдь, – светски сказал Игнат, и видно было, что обиделся.

– Не обижайтесь, не надо. Это у вас по молодости лет, дорогой мой, – сказал Михаил, обижая его еще больше. Уткнувшись взглядом в тарелку, Игнат жевал маслину. Косточку аккуратно положил на край.

– «Эльдорадо»! – фыркнула Инка. – Это ж на Полянке. Ну, или где-то там, в общем. Забегаловка стеклянная в уровень улицы. В смысле вровень… то есть…

Запутавшись, она опять потянулась за водкой. Михаил отставил бутылку подальше, а когда грозил Инке пальцем, увидел, что она другой рукой стиснула узелки своего оберега. Брат Серега некстати припомнился.

– В Москве я знаю как минимум три заведения с таким названием, – заметил Игнат. – Фантазия у людей работает слабо.

– А у вас с этой дамой как? Она вам понадобится, – сказал Михаил.

– Догадываюсь. Простите, Михаил Александрович, а мы можем разговаривать, сидя только вдвоем? Ты меня извинишь, Инна, – впервые он обратился напрямую к ней, – ты понимаешь, о чем я говорю. Ничего, кроме того, что ты уже слышала, я Михаилу Александровичу сообщать не собираюсь. Да мне и нечего, я сегодня все сказал. Если только он что-то спросит.

– Ну-ка, ну-ка, – Михаил откинулся на спинку своего полукруглого кресла, – что бы так? Скажите, будьте ласковы.

– Я не скажу, я лучше покажу снова. Заодно сам взгляну, с вашего позволения.

Игнат полез во внутренний карман, достал светлую металлическую трубочку размером с авторучку, да и оформленную так же – с хвостиком-зацепкой. От простой ручки ее на первый взгляд отличали лишь утолщения на ровно обрезанных цилиндрических кончиках.

Михаил почти сразу узнал, понял, хмыкнул. «Вот они меня как, – подумал. – Значит, давно вычислили, и этот тоже не стесняется демонстрировать в открытую. Узнаю знакомый почерк, ты нам в лоб, мы те по лбу. И об этом у них на сегодняшней тайной вечере речь шла. Ай, Инночка любимая, то-то она все от меня отодвинуться хотела. Не дали мне в записях этой подробности… А ты посмотри, Игнатий, посмотри».

Игнат поднял «ручку», которая вовсе не была ручкой, а индикатором излучения «Соловей» или чем-то из того ряда. Приборчиками издавна пользовался персонал АЭС, например. Ну, и в других подобных местах, где имеется необходимость постоянного и надежного индивидуального контроля. Направляете дальний от себя конец на объект, смотрите в окошечко с другого. Результат либо высвечивается цветом и его интенсивностью, либо внутри стрелочка-волосок едет по шкале. И мы видим…

– Н-ну-с, любезный, и в котором кармане у меня газетный фунтик с плутонием?

– Извините, – сказал Игнат, – я в основном за Инну беспокоился, сами понимаете. Она достаточно много, я думаю, провела в вашем обществе времени. Суммарно, так сказать… Я надеяться не мог, – добавил он, – что мы так скоро с вами встретимся. Что вы сами захотите говорить.

– У каждого свой почерк, Игнат. Итак… Инка, за отстраненностью от водки, набухала

себе полный фужер отчего-то неубранного Сашенькой «Шардонне» и теперь победно закусывала следующей сигаретой.

– Тебе будет плохо, Инна, – тихо сказал Игнат. – Не надо так.

– Это точно, – подтвердил Михаил, грозно на Инку посмотрев. – Уж так ей плохо будет, она и не подозревает как. Но сперва, – не успел совладать с тем, что вновь выскочило: – «Я зажгу нефть, и ей будет хорошо». Черт. Не обращайте внимания, Игнат, у меня случается.

– Вот что, мужички мои любимые, – сказала Инка, заплетающимся языком, – надоели вы мне со страхами вашими. Один пугает, другой боится. Пропадите вы пропадом.

– Пропадем, – честно пообещал Михаил. Он сделал официанту Сашеньке условный, хорошо известный в клубном ресторане знак. – Сейчас жахнешь еще одну, и мы исчезнем. Как в анекдоте про розового крокодильчика, только наоборот. Вот, держи, но эта последняя.

Игнат с некоторой опаской наблюдал, как Инка одним махом – пропадай голова! – опрокидывает рюмку, что поднесли на отдельном подносике.

– Послушайте, Михаил, ей хватит неужели вы…

– Ниче, ниче, сразу не помрет.

Михаил твердо держал Инкино запястье. Десяти секунд не прошло, и Инкины мутные глаза мигнули и моментально очистились. Она неуверенно провела рукой по лицу, тронула ресницы, губы.

– Иван… то есть… Налей мне, пожалуйста, воды. В горле пересохло. Спасибо,

Она выглядела совершенно трезвой.

– Видали, ребята? А всего-то сорок граммов настойки на мухоморах. Еще там жабы толченые, паутина, я. научу вас потом… Инесс, боюсь, нам с господином Поповым действительно стоит говорить с глазу на глаз.

У столика уже стоял Коля – «компаньон» из казино. Его позвал метр Анатолий по кивку Михаила.

– Развлекись игрой, Инна. Коля тебе поможет, если в чем возникнут вопросы. Держи на фишки, – и протянул ей, отслюнив от специально заранее положенной в правый карман тонкой пачки, пять купюр. – Не зарывайся только. А ты, Николай Генрихович, проследи. И смотри, Инна, не используй против Николая Геириховича своих знаменитых женских чар. Он в этом смысле – кремень. Ну а если уж очень понравится, парень он у нас красивый, то я подскажу тебе его слабое место.

Николай Генрихович, которому было года на три меньше, чем Инке, то есть едва за или только к девятнадцати, зарделся румянцем во всю покрытую пушком щеку.

Диковато поглядев на Михаила, произносящего всю эту галиматью, Инка позволила себя препроводить. Михаил вдруг ни с того ни с сего ощутил укол ревности – такие они с «компаньоном» Колей шли рядом высокие и гибкие. Темно-вишневая в неярком свете лампионов Инка и ослепительно белый, как выхваченный невидимым лучом ультрафиолетового прожектора, парень.

тебе еще предстоит увидеть это

«Да что я, в конце концов!»

– Итак, нас прервали, – сказал спокойным голосом. – Да мы и не начинали, собственно…

– Что все-таки это было? – перебил его Игнат. – В рюмке?

– Что? Поищите в меню, если вам интересно. Для здоровья безвредно. Вперед, Игнат, не думайте, что у нас много времени.

– Я знаю. Времени мало. Особенно у меня.

– Вот с этого и начните.

Игнат повторил еще раз полностью свое дневное, Инке уже известное сообщение. Теперь – Михаилу. Кое-что оно в его собственную информацию добавляло. Немного, правда. Слушая, Михаил не забывал время от времени давать Сашеньке понять, что не выносит, когда рюмка собеседника пуста. Игнат без энтузиазма, но подчинялся, и поэтому Инка застала интересную картину.

Инка просадила все в «Черного Джека», шагала в связи с этим особенно независимо. Николай Генрихович, наоборот, конфузился.

– Да удостоверение-то старое, – медленно выговаривал Игнат. – Мы же не по этому ведомству. Мы – вообще ни по какому…

За два столика от них хлопнуло шампанское. Едва-едва донеслись веселые голоса, и вновь полусумрак зала накрыли негромкие скрипки. «Гайдн, если правильно понимаю», – подумал Михаил.

– Знались мы с твоим покойным шефом, – сказал он, прихлебывая «Виши», – недолго, правда.

– Знаю, что знались. И что недолго – знаю, – вдруг твердо сказал Игнат. Михаил показал бровями Сашеньке. – А-а! Уже окончен бал? – увидел Игнат приостановившуюся Инку. – Окончен бал, окончен бакс… Что-то не припомню я такого разряда среди служащих казино – «компаньон».

– В моем клубе все есть. Инесс, развлеклась? Очень хорошо, очень славно. Александр Николаевич! («Вспомнил-таки, паразит, имя-отчество человека!») Мы уходим, скажи там. И вот еще что… – Михаил протянул две серо-зеленые бумажки с портретом Президента, американского, разумеется. – Поделись там с ребятами, я уж долго у вас не появлюсь, должно быть.

Игнату, чтобы встать, потребовалось сильно опереться, и все равно его качнуло. Последнюю налитую рюмку он опрокинул.

– Кабальеро устал, – усмехнувшись одному ему понятному, сказал Михаил. – Помогите довести его до машины.

…За половину ночи мокрый холодный ветер стих, ледяная крупа обратилась мягкими хлопьями, они медленно падали, исчезая на асфальте, а немногие счастливые, поблуждав в огоньках, что усыпали деревья вдоль Чистых прудов, ложились к их подножиям, чтобы продержаться немного дольше – или сохраниться до самой весны, кто знает?

«Мне пора оборотиться первый раз, – подумал Михаил, становясь к обочине и не зажигая света в салоне; вроде вокруг никого шевелящегося, ни людей, ни машин; веселые оранжевые цифирки в часах на панели показывают без двенадцати четыре. -

Но черт побери, тогда я стану чрезвычайно ограничен в действиях, передвижениях. Черта с два – вольный, опять поводок, только пущенный по проволоке. Вдруг придется куда рвать когти? Вдруг – отбиться от кого? Вдруг… мало ли что.

Игнатий-отец, значит, его уже повстречал. Его. Странно, действительно, как жив еще… Что-то слишком я об этом, преемнике моем, почтительно. Еще крупными буквами его поименуй. Много чести. Но – Инка…»

– Инесс, вы примолкли что-то. Переживаете по поводу проигрыша? Пустое. Деньги – тлен.

– Кому как, – буркнула она. Огонек сигареты на мгновение осветил полные губы, кончик носа, щеку, ресницы.

– Твой проспится там сзади, я ему дам установку, пусть трудится, если полезным хочет быть.

– Не говори про него «твой». И не вздумай спрашивать, почему мы разошлись. – Сигарета нервно вспыхнула.

– Хорошо, не буду. А ты припомни пока все приметы типа на «Вольво». Не в смысле чукчи с телхраном каким-то-докой, да? Вообще все, что сможешь вспомнить. Игнат займется его поиском, ему уже, так сказать, терять нечего. И еще…

– Иван.

– Инна. Пожалуйста – Михаил. Если угодно, мне мое старое имя дорого, как память. Не перебивай, прошу. Скажи мне, давно ли ты последний раз… ну, было твое видение? Это важно.

– Иван. (Он решил терпеть.) Нечто похожее на то, о чем ты вот сейчас спросил, я испытала буквально сегодня, в разговоре с Игнатом, когда все они заявились. Да, да, там их было много, я не говорила, но ты его спроси, какими методами они хотели тебя определить. Иван, модный мужчинка с цветочками, которому ты так здорово засветил с налету, – это, и был он. Угу, – Инка тихонько и безжизнен но. как-то покивала, Михаил угадал, в темноте. – Он нашел и меня. Мне теперь тоже нечего терять, да, Ванечка? Ты вот у меня радиоактивный…

– Да чушь все это, тебе ж Игнат только полчаса назад объяснял, ничего от меня… – До него все никак не могло дойти. Он – это…

– Ага. Который европеец с цветочками на кладбище. – Инку наконец проняло, и она упала в рыданиях на валик, где глухо стукнул «узи».

– Так что ж ты?!

Пять раз глубоко вдохнув и выдохнув, он погладил ревущую Инку по разметавшимся волосам.

– Ну, что ты…

– Я готов действовать по вашим приказаниям, Михаил, – четко сказал Игнат, поднявшийся с заднего сиденья.

Даже будучи сильно пьяным, он умел собраться за рулем, а сейчас, ночью, благодаря отсутствию машин ехать было почти совсем легко. Больше мешал вдруг густо поваливший, когда он добрался в. Район «Полежаевской», снег. Он включил было «дворники», но лишь через минуту понял, что забыл их надеть. Красные пятна светофоров на перекрестке расплывались в стекле. Он проехал на красный. Плевать.

«Но здорово же этот черт меня напоил. А напоследок даже своей отрезвляющей херни предложить не удосужился».

Игнат перескочил встречную полосу, даже не посмотрев в зеркальце, и секунду спустя позади него на страшной, километров за сто сорок, скорости пронесся черный приземистый «мерс».

«Вот был бы номер, славный фарш».

Здание, к которому он подъехал, стояло несколько в глубине по сравнению с остальными, девятиэтажными, белыми, блочными, без балконов в сторону улицы. Это, также в девять этажей, было кирпичным, более старой постройки. Прихлопывая дверцу, вечно заедавшую, Игнат оскользнулся на свежем снегу. Вспомнил, как Михаил спросил насмешливо, когда подвозил обратно к месту, где стояла Игнатова кофейная «шестерка»

«Что машинешка такая слабая, подполковник?»

«Видать, на другую не заслужил»…

«Вот погоди, со мной дело провернешь, премию дадут, в звании повысят, Игнатий-отец».

«Послушайте, совершенно не обязательно так по-хамски вести себя со мной. Если я сам предложил свои услуги, то это вовсе не оставляет вам право… А насчет званий я вам уже объяснял».

«Простите, – совершенно серьезно сказал Михаил, сделав шаг навстречу, пока Игнат возился с проклятым замком. – Простите меня, я и сам не понимаю, что меня весь вечер подзуживать вас толкает. На вашем месте я давным-давно дал бы мне по морде».

«Увы, я не на вашем месте».

«Доедете сами, или, может быть, все-таки подбросить вас? В пределах нескольких часов я пока не лимитирован».

«Благодарю, доберусь. Просплю минут сто и хочу сразу заняться делом. Значит, вы подтверждаете свое согласие, если вдруг ко мне вновь обратятся?»

Замок наконец сработал.

«Да. Конечно. Можете смело говорить, что я готов. А вы тем временем…»

Игнат даже не стал оглядываться, как тот идет и садится обратно в свой шикарный «Чероки», где его ждала… «Ика», – подумал Игнат. Это было любовное имя, которое Игнат шептал Инке в самые нежные мгновения.

В среднем подъезде из четырех дверей три были фальшивыми и лишь одна, правая вглубь, – настоящая.

– Уй,…! – Палец не попадал в кнопки кодового замка. Щелкнуло.

Весь первый этаж этого дома, ничем особенным не выделяющегося среди прочих жилых домов, не был, в отличие от следующих восьми, поделен на стандартные квартиры, а представлял собой единое пространство с по-другому нарезанными помещениями.

– Семен тут? – обратился Игнат к парню в белом свитере, скучающему за выгородкой в просторной зале, куда прошел коридором от двери, один раз повернув. Стены здесь были облицованы коричневой «под дерево» фанеровкой, лампы дневного света на относительно высоком потолке, вдоль стен банкетки и стулья из гнутых квадратных трубок с темно-красными виниловыми сиденьями.

Парень качнул головой неодобрительно – по-видимому, это относилось к внешним признакам Игнатова состояния. Мотнул подбородком в сторону одной из двух расходящихся из залы дверей.

– Вызови лучше, я посижу. – Игнат опустился на твердый стул возле самого прохода.

Игнату не хотелось идти внутрь, где пришлось бы долго разговаривать, а он сейчас был слишком подавлен. Этот Михаил оказался совсем не таким, какого Игнат ожидал увидеть. Гораздо более спокойным. Непоколебимо уверенным в себе. Каким-то, в самом худшем смысле этого определения, – слишком по-человечески наглым. И в то же время до такой степени явно безразличным… что там к его, Игната, персональной судьбе, к судьбе Ики… «Инны», – приказал себе думать Игнат.

И даже к тому, от каких необыкновенных людей исходит интерес к нему! Какие это сулит невероятные возможности! Какие открывает перспективы! Черт с ними, с судьбами отдельно взятых, даже если один из них – ты, но головокружительная "картина от могущих открыться тайн! Загадок! Открытий! Знаний! Запредельных…

Игнат поднял глаза. Парень за сплошной выгородкой продолжал играть во что-то у себя на компьютере; пищало и рычало электронными писками и рыками. Тогда Игнат стал рассматривать портрет, что висел на правой от него стене продолговатой залы. Зала выходила на обе стороны дома, сквозная.

Большой квадратный портрет был фабричного – когда-то – производства, из наборного шпона, крытого лаком. Не очень-то тонкая работа, так называемый ширпотреб. Бородка, фуражка, умные и безжалостные польские глаза.

«Или он действительно из таких дальних далей, что ему все наше здешнее не мелко даже, не незаметно, а – не существующе?» – думал Игнат о Михаиле, глядя на портрет Дзержинского.

Нет, он не мог сейчас сосредоточиться хоть минимально. Вышел Семен с неизменной трубкой.

– Как ты… о, вижу. Причастился. Привез что?

– Держи, Семен Фокич. Твои ребята что-нибудь наковыряли?

– Наковырять наковыряли, да я тебе лучше часиков в двенадцать позвоню расскажу. А то ты мне, как проспишься. Или сам приезжай, я снова тут буду.

Семен Фокич покрутил, держа за края донца, низенький фужер, из которого Михаил пил в ресторане минеральную воду. Игнат увел фужер, когда навалился, поднимаясь, на край стола.

– Сам не лапал? Ну, ладно, потом. Езжай давай, а то останься.

– Да мне ж рядом. Устал просто. Бывай, я позвоню.

– Бывай.

Семен Фокич проводил Игната до дверей, придерживая на повороте, вышел с ним на крыльцо в пять ступенек, поглядел, как тот садится в «жигуленок», заводится, уезжает. Выбил трубочку, сплюнул. «Время-то к пяти», – подумал он.

В пять часов утра Сергей, похожий на молдаванина – да он и был им, хотя с очень по-русски звучащей фамилией, Пелин, но по-молдавски, или по-румынски, что, в сущности, одно и то же, «пелин» с ударением на втором слоге это – «полынь», – так вот он должен был подвезти сюда обобщенные результаты, которые дало обследование квартиры.

Последние, самые тонкие замеры, ими Сергей и занимался, обрабатывались сейчас в некоем исследовательском институте, находившемся как раз неподалеку. Институт назывался НИИ тонких взаимодействий (НИИТов, малое «о», чтоб не путать с телевизионщиками), в оны времена – Предприятие-81 Министерства обороны, дутое образование, прикрывающее сеть секретных спецлабораторий, занятых в основном исследованиями по биоэнергетике, психоэнергетике и паранормальным явлениям.

За десять прошедших лет перемен все это перестраивалось, рушилось, восставало из пепла вновь, но Семен Фокич как был вхож кое-куда, так и теперь остался,

В наши дни его услугами как эксперта и консультанта стали пользоваться даже более широко.

«Живущие в эпоху перемен особенно боятся проклятий», – ловко перефразировал он древнюю китайскую поговорку, зябко поводя плечами в толстом свитере и, берясь за свою трубочку вновь. Семен Фокич, когда хотел, мог прикинуться грубым держимордой, но был Человеком образованным. С покойным Рогожиным дела не имел из принципиальных соображений (была там какая-то давняя перебежавшая черная кошка), а также из-за несоответствия в рангах. Но ему и так было хорошо. Особенно теперь.

Он увидел выруливающий «Москвич» Сергея и остался на крыльце. Он и уходить, Игната проводив, не торопился, потому что ждал. А эту «квартиру» назначил для встречи, просто потому, что она была рядом, и все.

– Подожди, я за курткой схожу, и поедем, – мотнув бульдожьей щекой, сказал он выскочившему Сергею с чемоданчиком.

– Куда?

– Туда. Там расскажешь.

…Однако когда приехали «туда» – домой к Семену Фокичу, он холостяковал не первый год, поэтому делами в основном занимался прямо дома, – он перво-наперво заставил Сергея «проопылить» принесенную из ресторана «Эльдорадо» рюмку.

– Это фужер, Семен Фокич! Да дорогой какой. Где бываете?

– Фужер не фужер… Рюмка. Только большая. Ну?

– В-вот.

– Теперь сравни с двумя предыдущими. Что получилось?

– Да ничего не получилось. Знаете, кто изобрел дактилоскопию? Бертильон некий. А на этом пианино – на фужерчике – кто-то другой играл, не наш клиент. Или вы думаете?… – Улыбка Сергея медленно сползла с лица, украшенного густыми черными усами.

Семену Фокичу самому захотелось перекреститься, когда он взял в руки третий вариант отпечатков пальцев одного и того же человека. Но следом пришло одно спасительное соображение, которому хоть и грош медный была цена, но немного успокоило.

– С девочками своими эрудицию проявляй. Начинай.

Спокойствие было недолгим. Достаточно было прослушать пленку, записанную Юрой (разговор Инки и Игната), и вникнуть в то, что принес ему Сергей.

– Нет уж, как хотите, Семен Фокич, я в эти игры не играю – Сергей, который пленки до того не слышал, а имел лишь свои результаты, покачал черной головой. – Я-то думал, это у меня – бред. А они всерьез.

Семен Фокич задумался.

Игнат явно втравливал его в дело из тех, какими ему никогда не хотелось заниматься. Не то чтобы он впервые прикасался к областям мистики, сверхчувственного и сверхъестественного, исследованиям, точнее сказать – консультациям в исследованиях различных паранормов и тому подобного. Отнюдь. Здесь скорее да, чем нет, – почти как говорят в Одессе. Взять хоть Сергея, одного из нескольких молодых парнишек, что работали в… можно сказать, неформальной группе Семена Фокича не за страх, а за совесть (правда, и за гонорары, что шли от разнообразных заказчиков, – тоже); Семен Фокич их натаскивал в меру сил.

Вчера на квартире Сергей отслеживал, а сегодня ночью – в более свободные на ниивском ВЦ часы – обрабатывал и пытался соотнести с имеющимися в их банке данными так называемого «остаточного информационного двойника» – след, оставляемый буквально каждым – каждым – существующим на данный момент времени фактом мирового универсума. Чтобы не звучало чересчур заумно – любым живым (но можно и неживым) существом в той точке пространства (в нашем случае – на Инкиной кухне), где это существо побывало.

Слишком часто приходилось Семену Фокичу обращаться в подобного рода работах не только к сфере живых, но и к сфере мертвых, чтобы это могло его хоть в малой степени взволновать. Как правило, его результаты заказчиков удовлетворяли. Аппаратура для этого была вовсе не его изобретением. Достаточно давние разработки тех же ныне именуемых ниитовцев. Рогожин ими пользовался.

«Слава Богу, подпускает еще меня Марат к своему банку», – подумал Семен Фокич про одного из начальствующих людей в НИИТоВ, давнего своего приятеля и сослуживца, благодаря которому мог заниматься тем, чем занимается, время от времени пользуясь их базой.

Сперва просто хобби, затем, как говорится, коньком, а вот теперь и второй профессией для Семена Фокича был сбор информации и ведение собственных досье на мало-мальски выдающихся людей. Неважно, в какой области. Спортсменов или политиков, преступников или шоу-звезд. Всех, кто попадал под объективы камер, к журналистским микрофонам, на страницы газет или рекламные плакаты. Причем пользовался он поначалу исключительно открытой информацией, что в прежние «закрытые» времена бывало чрезвычайно занятно.

Однако интересовали его, в отличие от первого приходящего на ум, вовсе не курьезы и вовсе не компроматы.

Ему, старейшему седому бульдогу с внешностью и повадками отнюдь не интеллектуала, любопытно было составлять психологические портреты этих

людей на основе вынесенной о них на свет Божий и суд публики правды и лжи, чистого и грязного белья. Возможно, на Семена Фокича сильное воздействие оказало знакомство давным-давно еще, в начале восьмидесятых, с ныне весьма известным аналитиком Михал Михалычем Косиновым, занимавшимся уже тогда аналогичными проблемами. Косинов в то время со своими изысканиями, конечно, попал в поле зрения 6-го Управления КГБ, пресловутой «шестерки», а Семен Фокич, будучи сотрудником именно этого Управления, занимался Косиновым М. М. лично.

Семен Фокич сразу установил, что никакой Косинов не диссидент и не агент ЦРУ, и даже не тайный поставщик материалов на радио «Свобода». А вот идея перспективна. Так и оказалось.

Тогда вынужденный таиться со своими занятиями, сидящий под кагэбэшным колпаком, Косинов позже живейше привлекался со своими построениями психологических «муляжей» в деле, например, Али Агджи, стрелявшего в Папу, и доказал, что никакого «болгарского следа» тут нет, а есть фанатик-террорист. А уж как теперь его материалы используются во время планирования переговоров даже самых первых лиц для выработки наиболее верных подходов к партнерам…

Семен Фокич пошел несколько иным путем, и путь этот увел его от поисков собственно информации к поиску методов поисков. В чем Семен Фокич преуспел. И среди этих методов он все больше и больше – обстоятельства, что ли, так складывались? – уходил в сторону тех самых тонких взаимодействий, которые традиционно «научными» методами, как правило, не улавливались.

Отсюда был всего один маленький шаг до экстрасенсорики и сверхчувственных сфер, то, чем занимался, точнее сказать – что эксплуатировал Роман и другие, но Семен Фокич этого шага не делал.

Во-первых, ему самому не было дано. Во-вторых, он верил в приборы, которыми, повторим, располагал. В-третьих, он нашел свою нишу и прекрасно себя в ней чувствовал. В-четвертых, он чисто инстинктивно избегал подобного, хотя все, безусловно, случаи столкновения с присутствием здесь, рядом, неких потусторонних предметов, явлений и… ну, для простоты скажем – существ, пусть имеющих внешний облик людей, им скрупулезно фиксировались и в собственную картотеку, банк данных, заносились. Но только то, за что он, со своим рационалистическим подходом, мог ручаться. Он был очень, основательный человек.

Он не сомневался – с одной стороны; он не искал объяснений – с другой. Наверное, он улыбнулся бы, задай ему кто-нибудь обывательский вопрос, который начинается обычно со слов: «А вы действительно верите?…» Но у него не было знакомых, которые могли бы задать вопрос в такой форме.

Он ни верил, ни не верил. Он просто знал. И не вмешивался.

– Нет, Сережа, у тебя не бред, – сказал Семен Фокич, тяжело продувая трубочку. – И ты верно говоришь, в эти игры играть нам не стоит. И болтать.

– Какой уж тут болтать. – Сергей немного обиделся. Сроду он не болтал.

По его данным – остаточному следу, – выходило, что в квартире у блядской девки Инки (тут Семен Фокич ничего не мог с собой поделать, он был старых правил и, сочувствуя – «Что, дурак, связался, угораздило же подобрать!» – Игната все-таки винил) побывал… побывало нечто, выходящее за рамки человеческого существа. Не было хотя бы

приблизительных аналогов как среди прото-, еще не воплощенных, так и некро-, уже отошедших, информационных сущностей…

Семен Фокич чуть было не поморщился от таких Сергеевых определений, но лишь вздохнул потихоньку. Молодые, им, как говорится, и флаг. Для чего он их, собственно, и натаскивает. Разве хорошо бы было, когда б он заставлял их держаться старых узких терминов. «Материалистического подхода, – подумал он, все же недовольно сопя. Но хмыкнул: – А сам-то…»

Даже в неисчерпаемом банке у Марата не отыскал Сергей ничего похожего. Словно Иван этот липовый Серафимович как информационное тело объял сразу все, одновременно оставаясь ничем.

– «Интернационал» какой-то, – буркнул Семен Фокич. – В смысле рабоче-крестьянский гимн. Давай так, Сережа. Из дела полностью выходим, с Поповым я поговорю сам. Извещу, так сказать, о решении. Юрика с прослушки снимай и «жучки» снимайте все до одного. А затем сделаешь так. Слышал ведь, что за нашим «всем-ничем» тянется в отношении банальной уголовщины? – Сергей кивнул, уже понимая, куда клонит патрон. – Надо как-то раскопать обстоятельства хотя бы последних нескольких случаев. Где-то же они есть, Попов смог получить? Вот пускай и у нас будут. Понял задачу?

– Угу.

– А с Антихристом – чем не Антихрист?, давно его ждали – связываться нам нечего.

– Почему сразу – Антихрист?

– Ну не Христос же, когда он людей на части рвет.

– Христос тоже, я вам скажу, был, – не согласился Сергей. – Я в Новом завете почитал. «Кто не с нами, тот против нас» – большевистский лозунг,

так? А откуда взято? От крестовых походов, так же как, между прочим, и «Когда враг не сдается – его уничтожают» и «Третьего не дано». А еще раньше это, я имею в виду – «Кто не со Мной, тот против Меня», Сын Божий и запустил.

– Ну ты богослов, Генрих Инсисторис. Дай мне выспаться, пожалуйста, я сегодня всю ночь просидел для того, оказывается, чтобы лишь понять, что требуется вовремя остановиться.

– И правильно, по-моему.

…Но таким образом еще одна сторона оказалась осведомленной о появлении в нашем Мире того, кто сидел полтора часа назад, в половине пятого утра, только Игнат отъехал, в черном джипе «Черо-ки» рядом с красивой молодой женщиной и, превозмогая тяжесть невероятной ответственности и чисто человеческой, кем бы он там «информационно» ни представлялся, личной тоски, наблюдал медленный спуск снежных парашютиков с рыжего от городских огней ночного неба, а потом отнял подбородок от руля и сказал просто и тихо:

– Куда поедем, Инн?

– А тут? – Инка показала на светящийся особняк «Эльдорадо». – Разве не предусмотрены какие-нибудь гостевые комнаты? – Съязвила, не смогла не съязвить: – Нумера?

– Предусмотрены-то предусмотрены, да не хочется мне туда. И в отель никакой не хочется. В казенщину пусть самую раззолоченную. Мне бы в дом какой. Простой, обычный самый, человеческий. В хрущобу с совмещенным санузлом. У тебя же подружек куча. А, Инн? Пожалуйста. Мне, может, и не доведется больше в семейном доме побывать. Даже в чужом.

– Ну хорошо, я попробую, – совершенно сбитая с толку, до того этот Иван… ну, или Михаил!…

казался не похожим на себя всегдашнего, – пробормотала Инка. – Подвези меня к какой-нибудь будке телефонной. К «ракушке». Вон висит, видишь? Господи, ночь на дворе, а ему – в семейный дом…

Михаил вышел с нею вместе, просто чтобы не оставаться в машине одному. Поймал на ладонь пушистый комочек и слизнул его, холодный и нежный.

Телефон, который набрала Инка – жетон еще откуда-то взяла, надо же, – показался ему знакомым. Скорее машинально, чем из интереса, он приспустил веки, обращаясь к «памяти», но еще прежде понял, что номер этот помнит просто так.