I

Тысячная рать на ретивых конях, сопровождаемая десятком боевых колесниц, показалась в скифских степях Тавриды.

Митридат с сыновьями и полководцами во главе лучших конных отрядов выехал на большое полевание. Этим он хотел показать, что считает скифские равнины своими и волен разъезжать по их просторам, не спрашивая позволения у скифского царя.

Более того – он послал в Неаполь гонцов с вестью, что пожалует сам в столицу Скифии как гость и как владыка. Известно, что царей-властелинов не приглашают, они сами решают, куда пожаловать и зачем.

Фарзой, царь скифский, был встревожен и уязвлен. Но царица Табана, его уже престарелая и недужная супруга, поднялась с одра болезни и, совершив жертвенное гадание, получила откровение богов. Небожители поведали ей, что сейчас не время противоречить Митридату, ибо не случайно он выехал на охоту во всеоружии и не задумается с ходу осадить Неаполь.

Поэтому Митридат был принят в Неаполе как повелитель. Фарзой встретил его перед воротами города пешим, с обнаженной головой, выражая этим покорность. Скифский царь преклонил колена и громко повторил клятвенные слова, подтверждающие его верность понтийскому царю и готовность платить условленную дань.

Высокий гость и повелитель однако не заставил Фарзоя следовать за хвостом своего коня, но спрыгнул с седла с легкостью юноши, обнял скифского царя на глазах всего войска и народа и поцеловал в уста, что по восточным понятиям означало самую высокую честь. Все слышали, как он назвал Фарзоя братом и с улыбкой говорил, что счастлив видеть его и вкусить от его яств за общим столом.

Они вместе взошли на боевую колесницу и, обнявшись, въехали в город под крики толпы и грохот, с которым воины ударяли в щиты древками копий. Неапольцы дивились, увидев стройных заморских коней, сказочно богатые одежды всадников из царской свиты, блестящие доспехи и добротное оружие Митридатова воинства.

Митридат перед выездом окрасил бороду в иссиня-черный цвет и стал как бы моложе. На его голове, подобно золотой башне, возвышалась большая китара, переливающаяся огнями самоцветов.

Люди толпились по сторонам и показывали пальцами то на двух царей, то на сыновей Митридата, которые следовали за царской колесницей на белоснежных арамейских жеребцах. Особенно поражались красоте и наряду Эксиподра, украсившего собою царский кортеж не менее всех драгоценных камней, вместе взятых. Черноглазую подвижную Клеопатру тоже приняли за царского сына. Она так уверенно и невесомо гарцевала на горячем скакуне, что выглядела лихим наездником и снискала восхищение конелюбивых степняков.

Куда скромнее и проще были одежды и вооружение Фарнака, сурового витязя, который крепость доспехов и остроту меча ставил выше их позолоты. Он с любопытством приглядывался к снаряжению степного воинства, то слишком легкого, годного лишь для лихих налетов, то громоздкого, состоящего из сарматских катафракт и увесистых копий.

«Сплочения и выучки – вот чего недостает этим воинам, так же, как и тем вооруженным племенам, что кочуют за морем!.. Лихости, как видно, много, а стойкости нет!»

Так думал царевич-воин, который, зная о далеко идущих планах отца, пытался представить, во что обойдется победа над Римом, если боги будут милостивы. Нужно еще увидеть и оценить самобытные рати роксоланов и аланов, которые, как говорят, более грозны, нежели скифские.

Прежде чем начать пиры и шумные выезды на травлю степного зверья и состязания в силе и ловкости, Митридат принес скифским богам щедрые жертвы, а потом отправился навестить болящую царицу Табану. Он был достаточно наслышан об этой умной и дальновидной женщине, владеющей даром прорицания. Бывшая агарская княгиня, она в свое время принесла скифскому царю в виде приданого союз с агарами и роксоланами, благодаря которому Скифия окрепла и вот уже три десятилетия не вела войн и не утратила ни одной пяди своих земель. Но годы, а особенно недуги сразили ее раньше, чем Фарзоя, который, несмотря на седину волос, выглядел молодцом, лихо ездил верхом, смело прикладывался к чаше и любил мясную еду.

Когда-то скифский царь побывал в Элладе и славился как человек высокой культуры, последователь греческого образа жизни. Но, видимо, это осталось в прошлом. Не утратив внешней щеголеватости и некоторых замашек, усвоенных среди эллинов, Фарзой в остальном уступил обычаям и привычкам степных соотечественников. Возможно, в этом был свой расчет. Чтобы считаться подлинно скифским царем и стяжать любовь и преданность народа, ему пришлось отказаться от слишком усердного подражания заморским манерам. Иначе он рисковал попасть в положение легендарного скифского царевича Анахарсиса, который изменил богам и обычаям родины, за что и пострадал. Фарзой «оскифился» весьма основательно, так же как и его дворец, построенный на эллинский образец еще при Скилуре.

Митридат, оказавшись во внутреннем дворике дворца, не мог не заметить следы усиливающейся варваризации, которая вытесняла внешние признаки эллинской культуры, занесенной сюда в былые годы. Он усмехнулся в бороду, увидев около испорченного фонтана несколько кобыл с жеребятами и десяток кур, роющихся в навозе. Рабыни доили кобылиц и сливали молоко в глиняные чаши, поглядывая на окно, в квадрате которого виднелось чье-то угрюмое лицо. Это было обрюзгшее, серо-блеклое лицо старухи, обрамленное седыми космами и увенчанное сверкающей диадемой, казалось, нацепленной наспех в ожидании высокого гостя.

При появлении понтийского царя рабыни пали ниц, расплескивая молоко, куры подняли крик, кобылы повернули добродушные морды, продолжая жевать свежескошенную траву. Митридат вошел под низкие своды покоев царицы, почуяв сразу и запахи лекарственных трав и спертый дух мало проветриваемого помещения.

На пышном ложе возлежала царица Табана, изможденная, прикованная болезнью к постели. Отечной рукой, украшенной браслетами, она гладила пушистого белого котенка, который мурлыкал, сладко щурясь и расправляя когти на одеяле алого цвета. От былой красоты Табана сохранила лишь темные, без блестящих точек, глаза, такие внимательные, казалось, проникающие в душу собеседника. Царь заметил, что морщинистые, землистые щеки ее никак не гармонируют с этими живыми, глубокими глазами. Можно было подумать, что в полумертвом теле, под пергаментной, сухой кожей, таилось некое совсем иное существо, исполненное молодой силы и желаний.

«Ясно, она колдунья! – подумал Митридат. – Возможно, даже настоящая ведьма, ночами летает в поднебесье и водится с духами зла!»

Ему представилось, как это нестареющее существо иногда покидает немощную оболочку, чтобы во тьме ночи резвиться с рогатыми друзьями и насылать порчу на людей. Он мысленно произнес заклятье против духов, решив сегодня же совершить очистительный обряд.

После взаимных приветствий Митридат лично вручил болящей бутыль с териаком собственного изготовления, составленным из шестидесяти веществ, и пучок той травы, возбуждающий отвар которой пил сам. Потом слуги внесли дары – греческие вазы и индийские ткани дивной расцветки.

Пожелав царице скорейшего выздоровления и восстановления сил, Митридат вышел из покоя и с облегчением вдохнул струю свежего ветра. Несоответствие между Фарзоем и его супругой было столь очевидно, что Митридат уже прикидывал мысленно, как это обстоятельство можно использовать в своих целях.

Случайно или нет, в горячее время возбуждающих скачек по полынным степям, когда дикие козлы – колосы, – обезумев от ужаса, мчатся, спасая жизнь, рядом с гикающим Фарзоем оказалась Клеопатра. Их кони были одинаково хороши и пошли вровень. Царевна раскраснелась, ее обнаженная, как у Артемиды, тонкая рука размахивала метательным копьем. Царевна была легче и обогнала скифского царя с звонким смехом. Она сверкнула черными глазами, чем и приковала к себе его внимание. После скачки они возвращались к становищу рядком, их кони притомились, потемнели от пота, но сами всадники были веселы и, беседуя, смеялись.

Достойная Табана хотя и не участвовала, как это бывало раньше, в молодецких заездах, но была прекрасно осведомлена о них во всех подробностях. Она ворожила на шерсти жертвенных ягнят и жгла на углях скрипун-траву, пытаясь разгадать будущее. И размышляла о настоящем. Если Митридата поразила ее внешняя немощь, под которой угадывалась еще не утраченная душевная сила, то и Митридат явился перед нею не таким, каким она представляла его.

Понтийский царь рисовался в ее воображении как уравновешенный и упрямый, жестокий и властный монарх, не лишенный известной доли личного обаяния. Но, вглядевшись в его лицо, исписанное мраморными узорами и болезненными пятнами, она уловила выражение душевной тревоги, неустойчивости чувств. Удивительная сухость царского лица, обтянутость и истонченность кожи, напряженный изгиб бровей и неестественный, мерцающий блеск уже несвежих, часто мигающих глаз, изумили ее.

«Это ли Митридат?» – спрашивала она себя в недоумении. И хотя царь сохранил гордую осанку и могучую широту плеч, он выглядел в глазах Табаны молодящимся стариком, которому возбужденность заменяет подлинную страсть и силу. Нелепая черно-синяя, крашеная борода лишь усиливала это впечатление.

«И это тот богатырь, который угрожает Риму и стремится к господству над всеми народами?». Царица невольно усмехнулась от такой мысли. Многое, что ей казалось неясным до встречи с Митридатом, сейчас обрисовалось с поразительной отчетливостью. Сразу после ухода высокого гостя она приказала подать помойное ведро и сама вылила в него царский териак и бросила целебную траву. После чего вымыла руки очищающей морской водой, которую ей привозили в бурдюках из Прекрасной гавани.

Выслушав сбивчивые рассказы тайных соглядатаев из числа участников полевания, царица пыталась представить мысленно вертлявую амазонку, которая сейчас охотится в степи вместе с мужчинами. Охотится? За какой дичью? На кого она хочет накинуть невидимую сеть своих чар?..

Табане был понятен замысел Митридата. Щедрый царь почти всех дочерей раздарил князьям разбойничьих племен на Кавказе, дабы обеспечить себе беспрепятственный проход через «скифские запоры». И, конечно, не без тайного расчета прихватил с собою в Неаполь эту большеротую чернавку, которая если не блещет красотой, зато имеет одно огромное преимущество перед скифской царицей – молодость, свежесть юности! К тому же она дочь великого царя! И если Фарзой прельстится ею и возьмет ее в жены, она едва ли удовольствуется скромным положением младшей среди царских жен! Митридат совсем не для того хотел бы породниться с Фарзоем, стать его тестем, как он стал тестем Тиграна, царя Армении. Если его замыслы осуществятся, то главной в Неаполе станет уже не Табана!

Да и судьба Скифии сольется с судьбой этого старика, который уже скатился с вершины былого могущества и продолжает падать все ниже, увлекая за собою народы и царства!.. А Фарзой прост, ой как прост! Страшно подумать, как он будет управлять Скифией, когда она, Табана, умрет?.. Он сегодня, возможно, уже никого не видит, кроме распаленных речей безумного старика!

Сотворяя молитвы, скифская царица предприняла встречные меры. К роксоланам и агарам поскакали всадники с ее посланиями. В Пантикапей, Фанагорию и дальше были направлены тайные люди. Они должны были видеть и слышать все и доставлять вести в Неаполь. Замыслам и действиям великого заморского царя невидимо и незаметно были противопоставлены хитрость и решительность недужной телом, но сильной умом и духом женщины.

Фарзою, увлеченному шумными празднествами и ристаниями, шепнули сквозь веселый гомон молодецкого пира, что прекрасная и мудрая Табана ждет его к себе. И хотя скифскому царю не очень понравилось, что его тревожат в час разгула, он не замедлил появиться у ложа супруги при свете чадящих плошек, испускающих запах горелого сала. Неровный свет волнами ходил по закопченным сводам царицына покоя. Больная ворочалась с трудом, дубовая кровать скрипела. Белая кошечка, внезапно разбуженная, соскочила на пол бесшумно и выгнула спину колесом.

Устроившись на ложе поудобнее, Табана жестом руки удалила всех слуг. Уставилась глазами на разгоряченного Фарзоя, который принес сюда запахи вкусных яств и крепких вин, сдобренных острым душком конского пота, пропитавшего его одежду во время конной охоты.

– Как чувствует себя моя супруга, царица Скифии? – спросил он.

В раздумье пожевав втянутыми морщинистыми губами, Табана ответила глухим голосом:

– Слава богам и тебе, мой повелитель! Я чувствую себя не намного хуже, чем твой гость царь Митридат, на лице которого я узрела обреченность! Он жив и деятелен, но тень судьбы уже легла на него. Увы! Мне нечему позавидовать у этого человека! И если мой факел почти догорел, но еще тлеет, то факел Митридата пылает, чтобы погаснуть сразу. Таково откровение свыше. И тебе надо знать это, как пастырю своего народа, его вождю и избраннику!

– Это ты и хотела сказать мне?

– И это, и другое, хотя и этого достаточно, чтобы задуматься. А задуматься есть над чем! Митридат сегодня силен, собрал немалое войско, которое предано ему. Это надо помнить!.. Но у Митридата нет завтрашнего дня, ибо он одинок, как в поле дуб, и сила только в нем самом!.. За его спиной нет народов, которые считали бы его своим отцом и богоданным владыкой, он растерял их!.. А под его ногами нет питающей земли, в Тавриде он всего лишь пришелец, беглец, преследуемый врагами!.. Да, Митридат – дуб, только вырванный из земли ураганом! Он еще зеленеет, но уже валится долу и при падении грозит многих раздавить. Твоя забота, как бы такого не случилось со Скифией!

– Но, сердце мое, ведь Митридат признанный царь Боспора и всей Тавриды, а мы – данники его! Все народы слушают его голос! Он прикажет – и все племена пойдут в поход!..

– Народы его слушают, ты прав, но в поход едва ли пойдут! Не решатся покинуть родные пределы, могилы отцов и дедов, не рискнут оставить беззащитными селения и очаги свои ради дальнего похода! Вот пришлое войско пойдет, ибо ему деваться некуда и терять нечего! А языги или аланы, а тем более роксоланы и, как я думаю, скифы своих земель не бросят!

– Что же ты советуешь, дорогая супруга?

– Пока кланяйся Митридату, обещай все, что он потребует! Но запомни: ты велик лишь как царь Тавриды! Идти тебе отсюда некуда!

– А если царь Митридат потребует?

– Это будет не так скоро. К тому времени боги скажут свое слово!

– Победит ли Митридат спесивых римлян?

Табана рассмеялась, стали видны ее желтые зубы.

– Рим велик и могуч! Он прислал для войны с Митридатом сначала Суллу, потом Лукулла и Помпея! И все они били Митридата, отняли у него власть, прогнали его на чужбину! Завтра Рим пришлет еще десять таких же полководцев, которые побеждают не потому, что они богатыри, а потому, что за их плечами стоит всесильный Рим! Нет, Фарзой, если Митридату не удалось одолеть римлян там, за морем, то здесь, повторяю, он всего лишь беглец!.. А беглецу Рима не повергнуть!

– Что еще ты хотела сказать мне?

– А то, что я скоро умру! И знаю – тебе будет нужна другая на мое место!

– Никто не займет твоего места, Табана!

– Пока я жива – никто! Боги не допустят этого! Но после моей смерти так будет!.. Из моих рук получил ты союз с агарами и роксоланами и мир на северных рубежах! Что ты получишь от Митридатовой дочери? Аркан, которым она свяжет тебя с Митридатом?.. Тогда ты станешь врагом римлян, а это совсем плохо!.. Может, твоей женой станет Сатеник, аланская царевна?.. Тоже не очень хорошо. Она поссорит тебя с роксоланами и поможет укрепиться аланам! Аланы же хотят сожрать и роксоланов и скифов!.. Подумай над всем этим, Фарзой! Не спеши с решениями!

– Боги знают, что ты говоришь, любезная жена! Ты жива и будешь долго жить по милости богов! И никакой другой царицы в Неаполе не увидят!

– Спасибо на добром слове. Я устала, иди к гостям, а на досуге подумай о нашем разговоре!

 

II

Митридат показал свои способности. Общаясь со скифскими князьями, он стал появляться уже не в греческом хитоне и не в персидском кандии. Он облачился в скифские шаровары и замшевый кафтан, расшитый варварской мишурой. Его бородатая физиономия, нависшие брови, хищный нос и огненный взор поразили воображение степного народа.

Царь не гнушался шатрами малых князей, одаривал их жен, вкушал от домашних блюд, пахнущих дымом костра, приносил жертвы мечу, воткнутому в кучу хвороста. Он был великолепен, когда появлялся на ристалище перед народом. Его умение скакать верхом на диком жеребце, появляться на грохочущей колеснице, держа в могучих руках красные вожжи шестнадцати взбешенных скачкой коней, напоенных заранее дурманящим зельем, выглядело как артистическое представление.

Умение царя рубить мечом, сыпать стрелами на скаку восхищало скифских витязей. Он завладел их душами, покорил их, увлек за собою. Казалось, еще не было в степи такого богатыря со времен легендарного Атея. Все удальцы скифские выглядели перед ним увальнями, не могли сравниться с ним в силе, ловкости и особенной мужественной красе! Одно появление Митридата верхом на коне приводило в восторг толпы степного воинства.

Мало кто знал, что царь поит своих коней дурманящим зельем. Еще большим секретом было то, что и сам царь все охотнее и чаще пользуется бодрящим питьем.

Как истый актер, он скрыл предательскую седину под слоем краски. А перед выездом на охоту и появлением на пирах пил отвар возбуждающей травы, оставленной ему Гипсикратией. Но преданная рабыня знала меру этому снадобью. Теперь напиток готовил Тимофей, он заваривал траву на глазок, сколько попало под руку. И, наливая в чашку, не предупреждал царя о крепости отвара, ибо не знал силы его. В результате царское сердце начинало стучать, как после быстрого бега, появлялась непроизвольная размашистость движений и вспыльчивость. Чувство перевозбуждения переходило к концу дня в странную оглушенность, спутанность мыслей и ощущений. Тогда царь старался уединиться и требовал у Тимофея другой настой – из макового семени. Расходившееся сердце успокаивалось, прекращалась пляска мыслей, царь засыпал.

Многие видели лихорадочную взвинченность Митридата, неестественность его пылающего взора, но объясняли это тем, что царь находится в состоянии божественного вдохновения, в котором скрыта тайна его обаяния и успехов. И, пожалуй, самым восторженным поклонником его оставался царевич Фарнак, который видел в отце недосягаемый образец обожествленного воителя и государя. Но и Фарнак приходил в изумление, пораженный неутомимостью отца, видя, как тот от восхода до заката солнца, а часто и ночи напролет, проводит среди людей. И уверенно руководит их гигантским хороводом, приводя в движение все, что так или иначе способно двигаться и выполнять его волю.

В степных охотах и шумных пирах Митридат проводил дни и недели, собирая воедино кочевые племена, заключая с ними союзы. Он одаривал царьков и князей, связывал их клятвами, увлекал за собою громкими обещаниями вечной дружбы и неслыханной добычи в предстоящем походе. Скифам он обещал укрепление их царства в Тавриде, а роксоланам – западные земли за Борисфеном. Аланам открывал двери еще дальше на запад, в страну богатую, где народы не дружны и не смогут оказать сопротивления.

Дело собирания северопонтийских земель и приведения скифо-сарматских племен под высокую руку Митридата шло полным ходом и довольно успешно. В те знаменательные дни на просторе северных степей складывалась непреоборимая сила, которая могла бы сломить хребет гордому Риму, если бы мечты и замыслы Митридата осуществились. Остаток лета и осень ушли на встречи с вождями кочевых племен. Все они обязывались платить дань для снаряжения и содержания царского войска и клялись выставить многотысячные рати конных воинов для участия в великом походе на запад.

После чего Митридат, уверенный в себе и удовлетворенный, вернулся в Пантикапей.

 

III

С каждым днем войско Митридата росло и множилось за счет пришлого люда. В порту появлялись суда и гребные лодки, с которых сходили на берег отощавшие пришельцы, вооруженные ржавыми мечами и дубинками. Они выглядели как разбойники, это тревожило пантикапейцев. Но Митридат приказал встречать их хорошо, кормил и поил их и зачислял в войско. Были тут и пираты, которые жаждали добычи, беглые рабы и просто бездомные скитальцы, искатели приключений и легкой жизни. Возвращались и воины из разбитых римлянами царских ратей.

Такого пестрого сброда еще не видывали на Боспоре. Все эти люди спешили стать под знамена Митридата, приносили клятву верности и заявляли о готовности идти в поход и драться насмерть с любым врагом. Их размещали в лагерях, предусмотрительно построенных еще при Махаре, ставили и новые лагеря к западу от Пантикапея. Здесь кишели люди, получающие кров и пищу бесплатно, в счет будущих ратных трудов. Многие из них мало беспокоились о предстоящем походе, да и кто мог сказать, когда он начнется!.. А пока были довольны тем, что могут жить в шатрах, есть до отвала царскую баранину и даже пить вино, распевая песни и не печалясь о будущем.

Боспорцы вскоре почувствовали, какое тяжкое бремя возложил на них Митридат и сколь сомнительны были те выгоды, которые сулила будущая война.

Пришла невеселая осень, а за нею зима. Хлеба собрали немало, но он почти весь пошел на прокормление прожорливых полчищ. Единственным выходом из положения представлялось скорейшее начало похода, когда эта масса нахлебников уйдет на запад. Но это могло быть лишь весной. А пока запасы продовольствия уничтожались, подвоз все уменьшался, торговля замерла, рынки опустели. Все громче раздавались голоса, предвещающие к весне повальный голод. Недавние восторги быстро сменились разочарованием и всеобщим ропотом.

Митридат не вникал в затруднения боспорских жителей. Зато его требования становились все настойчивее и жестче. Ему нужно было не только продовольствие. Требовались мечи и копья, тугие луки и дальнобойные камнеметы. Все это он хотел получить от боспорских оружейников – частью за наличные деньги, а больше в счет будущих трофеев. Это вызвало большое недовольство среди мастеров железа и стали.

Трифон рассылал тайных людей во все концы города, на рынок и в порт, подслушивать и подглядывать. И доносил царю, что боспорцы ропщут, жалуются на ухудшение жизни и не желают работать даром. К тому же сомневаются в успехе дальнего похода, говорят, что им не с руки покидать родные места и оставлять очаги без надежной защиты. Да и побаиваются, что голодные рабы и обиженные крестьяне опять учинят бунт.

– Торгаши и мелкие дельцы! – язвительно осуждал их царь. – Эти люди не способны к восприятию высших радостей – радостей победы! И не могут понять моей борьбы за величие и власть! Они хотят копаться в своих мастерских и спать с женами, набив брюхо чечевичной кашей! Только отважные и смелые, с огнем в душе, рвутся туда, где их ждет великая слава!.. И они не ошибутся! Герои получат города с их сокровищами и людьми, станут моими наместниками и властителями областей! Они поселятся в мраморных дворцах, будут отдыхать в садах Рима, наслаждаться южными фруктами и дорогими винами! Их будут ласкать девы – прекрасные и покорные!.. А рожденные слепыми, с куриным мозгом в голове, повинны работать на них!.. Пусть об этом подумают лучшие из боспорцев, пока не поздно! Надо смотреть не под ноги, а вперед и стремиться к победе, славе и богатству! Но для этого мало сидеть у очагов и шептаться в храмах! Надо вооружаться, готовить коней к походу, обучать воинов и запасать провиант на дорогу! Боги готовят для нас великое торжество! Так поспешим же!..

В устах кого-либо другого подобные речи могли показаться бредом, безумным, горячечным. Но это говорил и повторял перед соратниками и воинами богочеловек, одно имя которого внушало почтение и страх. И его речи увлекали людей молодых и отважных, взвинчивали их воображение, рождали честолюбивые желания и пылкие мечты.

– А рабского бунта опасаться нечего, – добавлял царь, – ибо времена Савмака миновали!.. Лучшие из рабов тоже пойдут в поход!

 

IV

Весна не принесла Боспору желанного облегчения, ибо поход не состоялся в намеченные сроки. Трудности на пути создания великого войска оказались большими, чем предполагал Митридат. Еще не были готовы суда, которые предназначались для переброски воинов морским путем в устье Истра. Лес поступал с кавказского берега очень плохо. Сервилий обнаглел и таранил корабли, груженые бревнами. Аланы и роксоланы все больше затягивали ответ на требование Митридата выставить многотысячные рати, пугаясь необычно дальнего похода. А западные племена бастарнов и придунайских населенцев [так] были встревожены вестью о предстоящем появлении на их землях враждебных ратей восточных соседей, с которыми они были всегда в состоянии войны.

Только кельты сделали дружественный жест, прислали в Пантикапей сотню белокурых молодцов, хорошо вооруженных. Их возглавлял сын кельтского вождя Битоит, муж суровый и бесстрашный, который, преклонив колена перед Митридатом, принес ему клятву верности. Царь был доволен рослыми кельтскими юношами и даже залюбовался статным Битоитом, его, словно высеченным из мрамора, красивым лицом и широкой грудью, закованной в панцирь.

– Вот богатыри, с которыми мы пройдем до самого Палатинского холма! – весело сказал царь стоящему рядом Менофану.

Он приказал включить кельтскую фалангу в состав своей охраны. И это было не случайно. Царь окружал себя людьми, которые будут ему преданы в случае измены менее стойких наемников или капризных боспорцев, проявляющих все большее недовольство.

Разросшееся войско буквально пожирало Боспор. Голод принял размеры всеобщего бедствия, улицы Пантикапея были заполнены толпами голодающих. Изможденные и озлобленные люди, не боясь плетей и копий царских воинов, с воплями и жалобными стенаниями стремились к дворцу с хватающей за душу просьбой:

– Хлеба! Хлеба!..

Распространялись слухи о зловещих приметах и знамениях, о странных указаниях жертвенных гаданий. Все говорили о приближении еще больших испытаний, свидетельствующих о гневе богов.

Митридат повелел воинам принять участие в полевых работах в опасении, что если к осени не созреет богатый урожай, то и войско кормить будет нечем.

– Потерпеть надо, потерпеть! – отмахивался он, когда Менофан докладывал ему о бедствиях, испытываемых народом. – Все страдания окупятся грядущими победами! Надо ускорить подготовку к войне!

И добавлял решительно:

– Этой осенью выступим!.. Сразу после праздника Деметры! Послать гонцов к скифам, роксоланам и аланам, чтобы к осени их рати были готовы!

Продолжая с неодолимым упорством умножать и вооружать свое войско, он не замечал уклончивости степных племен. И не снисходил до нужд Боспорского царства, считая последнее всего лишь орудием для осуществления задуманного.

Среди жаркого лета повелел оснастить запасные луки и все крутильные камнеметы тетивами и закрутками из бычьих жил. Ему говорили, что это лучше сделать позже, когда начнется осенний забой скота. Но это возражение лишь взъярило его.

– Вы хотите, чтобы я ждал до осени и перед самым походом начал обучать людей стрельбе и камнеметанию? Это равнозначно измене! Нужно немедля оснастить оружие и начать большие учения!

Начался забой скота ради добывания сухожилий. Быков забивали без счета, где попало. Воины появлялись в деревнях и выпрягали из плугов рабочих волов, перерезали им горло, вытягивали сухожилия, а мясо бросали. Что не успевали съесть или закоптить и засолить голодающие поселяне, растаскивали собаки и волки, которым помогали стервятники, вороны, появившиеся вдруг в несметном множестве. Солнце померкло от летающих чернокрылых стай. Это тоже было истолковано как явный признак близкого конца всего сущего. Зато камнеметы были оснащены и дружно щелкали на учебных полях, где шло обучение воинов по римскому образцу, под руководством римских же перебежчиков, возглавленных Гаем и Публием.

Приближался праздник сбора урожая, посвященный Деметре. Митридат намеревался устроить великое гулянье народа у Священного дуба, с соревнованиями в силе и ловкости, с раздачей призов победителям и с угощением народа. На празднике должны были показаться во всей мужественной красе и всеоружии отряды понтийского воинства и вновь набранные рати наемников и местных ополченцев. С целью поразить воображение званых гостей было велено лучшим отрядам надеть красные хламиды и гребнистые римские шлемы. Митридат предполагал начать празднование большими пирами и охотами, после чего собрать военный совет и клятвенно обязать всех к немедленному выступлению на запад. Были приглашены цари и князья степных народов.

– Близок час нашего торжества! Отпразднуем – и в поход! Дальше откладывать нельзя! – говорил с самодовольной усмешкой Митридат, смотря в металлическое зеркало. Евнухи затягивали на его животе скифский пояс с кинжалом и кружкой для питья. Это было очередное переодевание «под скифа».

Настроение испортил Менофан, который появился с предупреждением, что народные гулянья у Священного дуба едва ли состоятся. Туда хлынули несметные толпы нищего и разоренного люда, изголодавшиеся поселяне и горожане, в надежде получить кусок с царского стола. Людей в праздничных одеяниях совсем не видно.

– Голодные намерены встретить тебя плачем и молениями о лучшей жизни, – докладывал Менофан с обычной прямотой. – Какие уж тут гулянья!

Митридат почувствовал раздражение и с досадой оглядел мешковатую фигуру воеводы. Ему показалось унизительным и зазорным отменить праздник и отсрочить поход из-за толпы оборванцев, которые по лености и недомыслию остались без пропитания.

– Как же ты допустил, чтобы этот сброд бездельников и нищих испортил наш праздник? – спросил он едким тоном.

– Что делать, государь, – развел руками Менофан. – Тут надо все войско выставить, и то не сдержишь! Голодает чуть не весь простой народ!

– Плохо, Менофан, очень плохо, – сдвинул царь крашеные брови. – Я не верю, что у боспорцев нет хлеба! А тебе порицание за неумение сдержать толпу!

– Да и гостей из степей не будет! – в довершение добавил Менофан.

– Как не будет?.. Ты получил известие? Чего же молчишь?

– Не молчу я, государь! – ответил невозмутимо Менофан. – Но говорю по порядку. Прискакал гонец и сообщил, что Фарзой сказался больным и приехать на празднование не может. И роксоланы с языгами будто направлялись к тебе в гости, но среди степи имели встречу с Фарзоем, после чего повернули назад!

– Так это Фарзой двоедушничает и других мутит? – вспылил царь. – Каков лукавый скиф!.. Млекоед несчастный! Или он забыл, как мой воевода Диофант разгромил Скилура и Палака, а его самого посадил на цепь? Уж не думает ли он, что я не столь решителен, как Диофант?.. Он скоро убедится, что это не так!

– Великий царь, – решительно возразил Менофан, – сейчас ссориться с Фарзоем не время! Боспорские города не надежны, опереться на них нельзя! А война со степью, если ее затеять, пожрет все наши запасы и людей, которые предназначены тобою для похода на Рим!

– Что же ты советуешь?

– У Фарзоя есть умная жена – Табана! Она все дела вертит, Фарзой послушен ей. А Табана в обиде на тебя, ибо полагает, что ты вознамерен на ее место посадить свою дочь Клеопатру. Вот она и настроила мужа против тебя!..

– Табана? – нахмурился царь в гневном раздумье. – Табана! Да как она осмеливается замышлять против меня? Лежит на одре смерти, встать не может, но, подыхая, успевает жалить, как змея под копытом лошади! Что ты думаешь об этом?

– Думаю, что Табана сильна не только своей хитростью, но и дружбой с агарами, а через агаров – с роксоланами! Пока она жива, с нею нужно ладить!.. Пошли ей подарок! А остальное не моей головы дело!.. Ты, государь, велик умом, тебе и думать над этим! А мое дело – готовить войско к походу. Не силен я в хитростях!

– Я думаю. А если степняки не приедут – не великое горе! – загремел Митридат раскатистым голосом, желая скрыть досаду. – Они еще пожалеют, что оскорбили меня! А в поход я заставлю их выступить!

– А если они все же не выступят?.. Быть ли великой войне с Римом?

– Быть, Менофан, обязательно быть! Переправим наши шестьдесят отрядов морем к устью Истра, ибо не идти же нам степями такую даль. А там поладим с князьями фракийских народов, союз с ними заключим!.. И пожалуем в Рим на великое столованье!.. Только вместо вина будет литься кровь врагов наших!

– Ну, а праздник Деметры у Священного дуба будет ли?

– И праздник будет, так как праздники отвлекают народ от печалей! Готовьте угощение, жертвенные алтари и награды сильным и ловким! Сразу после торжества – в поход!

«Выходит, он уже не рассчитывает на поддержку скифов и сарматов! – подумал Менофан. – На кого же он думает опереться? Ведь фракийские племена изменили ему, перекинулись к римлянам, остались лишь наемные отряды да понтийская пехота!.. Не мало ли?»

Пригородное войско, разношерстное и разноязыкое, показалось трезвому воеводе слишком шаткой основой предстоящего похода. Сможет ли оно противостоять стальным когортам Рима? Однако противоречить не стал, отметив про себя, что Митридат ослеплен величественными замыслами и не замечает, как быстро ухудшается обстановка.

 

V

Царь закончил одевание и был готов отправиться за город, дать сигнал начала праздника и великого смотра всех войск. Увидел вошедшего Фарнака, приветствовал его мановением руки. Положив широкие ладони на плечи сына, вперил в его лицо странно воспламененный взор.

– Сын мой, – сказал он в присутствии Менофана, – настал великий час! Мы вынули из ножен меч и скоро двинемся на кровавый пир к римлянам! Там наше величие, наша победа! Все божественные откровения гласят одно – мы победим! Ты будешь навархом передовой флотилии! Мы двинемся на кораблях по голубым дорогам, и пусть птица Алкион совьет гнездо на волнах Понта Эвксинского!.. Зимовать будем на берегах Истра полноводного!

– Вперед, к победе! – ответили враз Фарнак и Менофан, поднимая вверх правые руки, как для удара мечом.

– Эй, принесите дорогого вина! Мы выпьем, дабы веселее выглядеть на пиру! Это будет пир перед походом, после пира весь народ боспорский выйдет провожать нас! Первая остановка – в Херсонесе. Там заберем дополнительные войска и корабли… А скифы и сарматы одумаются, когда узнают о наших первых трофеях, и поспешат за нами на кровавое веселье!

Стоя перед отцом, Фарнак заметил, что, помимо скифского наряда, в который был облачен старый царь, даже борода его была всклокочена на скифский манер. Это было сделано с целью угодить вкусам приглашенного скифского царя и сарматских князей. Но скифы и сарматы отказались прибыть на праздник Деметры и не спешат в дальний поход! Это знали уже все! И царь остался в своем облачении, как артист, приготовившийся к выходу на сцену и вдруг уведомленный, что публика в театр не явилась.

Впервые царевич испытал странное чувство неловкости. Маскарадный наряд не только не достигал цели, более того, он словно подчеркивал очевидный просчет его царственного отца. Артистические способности Митридата, умение стоять выше действительности, увлекать людей и направлять по своей воле события сейчас выглядели как отрешенность от жизни, непонимание подлинного положения в окружающем мире, подмена трезвого разума горячечными фантазиями.

Сейчас царь предстал перед взором сына-наследника не в ореоле таинственного сияния хварно. Это был старик с бугорчатым от кожной болезни лицом, с возбужденно-сосредоточенным, будто остановившемся взглядом когда-то огненных, а сейчас лихорадочно вспыхивающих глаз. Да и устремлен этот взгляд куда-то в пространство, мимо и выше стоящих впереди людей.

«О боги! – мысленно воскликнул Фарнак, словно очнувшись. – Отец не видит правды жизни, он спит с открытыми глазами. Он готов выступить в поход без поддержки сильных и воинственных племен, без опоры на верность боспорских городов. Он спешит бросить против могучего Рима пестрый сброд из пиратов, бродяг, беглых рабов и римских перебежчиков, воображая, что эта горсть своевольных наемников способна сразить римского великана!»

Фарнак был уже не юноша, понимал кое-что в военном деле, верил, что Митридат мог бы затеять большую войну, возглавив все народы северопонтийских степей. И тогда заставил бы Рим считаться с собою, мог бы получить признание как сильный монарх, даже добиться благоденствия до конца своих дней. Но идти на приступ к границам Римской державы с отрядом добровольцев – все равно что атаковать небо! Царевич тряхнул головой, прогоняя предательские сомнения. Он пытался улыбнуться, но лишь скривился от внутреннего усилия.

– Ты победишь, государь, – молвил он полушепотом, опуская глаза.

Ему казалось, что отец прочел его мысли. Но тот ничего не заметил, объятый пламенем величавых грез. Возбужденный от выпитого утром бодрящего питья, царь чувствовал нечто подобное опьянению. Сердце стучало, а впереди рисовались с поразительной отчетливостью грядущие сражения и небывалые победы.

Евнух Тимофей принес золотые чаши, два раба следовали за ним с амфорами старого вина. И вот когда аромат виноградной лозы распространился под мрачными сводами царского дворца, случилось невероятное.

Рука царя повисла в воздухе, он не дотянулся до сосуда с веселящим напитком. Поднос и чаши полетели на пол, вино струями разлилось по каменным плитам. Поколебались мраморные колонны, страшный гул послышался под ногами, стены треснули, раздались своды, щебень посыпался на головы царя и приближенных. Все почувствовали, как земная твердь дрогнула, зашатались устои дворца. Люди валились с ног с перекошенными от испуга лицами, не понимая, что происходит.

Второй удар потряс здание, из трещин в полу вырвались струи удушливого сернистого дыма. В окнах потемнело, потом полыхнуло кровавым огнем. Золотая статуэтка Ники, богини победы, упала на пол и сломалась. Приближенные в страхе бросились к выходу, оставив царя позади. Только Менофан и Фарнак оказались рядом, взяли государя под руки и вывели во двор. Здесь Митридат обвел вокруг встревоженным взором и увидел, что дворец покосился и был частично разрушен. Середина двора осела и превратилась в яму, из которой шел дым.

– Что это?.. Что случилось?.. – повторял царь, еле переводя дыхание.

Менофан с его трезвым рассудком и непоколебимым присутствием духа раньше всех пришел в себя и обрел способность работать головой. Он поднял квадратную ладонь, как бы готовясь долго говорить, и спокойно ответил:

– Это – сотрясение земли, великий государь!.. Не волнуй свою душу!

– Трясение земли, трясение земли… – повторял за ним Митридат, делая усилие, чтобы овладеть собою. – Но почему? Почему сейчас?.. Что означает?

Царь провел рукой по лицу, чувствуя, что самообладание не сразу возвращается к нему. Нечто зловещее чудилось в странном совпадении стихийного бедствия с началом похода. Мелькнула мысль, что неведомые силы хотят преградить ему путь к славе и могуществу, и что народ и войско воспримут это как дурное предзнаменование.

Он напряг волю и принял уверенный вид, желая показать себя не таким, как другие, которые бегут в ужасе и падают, спотыкаясь о камни рухнувших зданий. Не заметил, что Фарнак стоит рядом с потемневшим лицом, в каком-то тяжелом раздумье, как бы стараясь понять происшедшее, угадать его скрытый смысл.

– Это гнев богов, государь! – вдруг сказал Фарнак с необычайной смелостью.

Обернувшись, Митридат вгляделся в лицо сына – тот смотрел на него, не опуская глаз. Казалось, он хотел сказать еще что-то, но сдержался.

– Гнев богов? – переспросил царь, почувствовав раздражение, которое сразу придало ему сил. – Возможно!.. Надо только выяснить, на кого они гневаются – на нас или на врагов наших?

 

VI

Землетрясение, эта нервная судорога земли, охватило мгновенно пространство по обе стороны пролива. В Пантикапее попадали статуи богов, обрушились храмы, многие здания превратились в кучи щебня. На поверхности моря вздыбились огромные волны, они хлынули на прибрежные селения, смывая хижины рыбаков, виноградники и поля. Историк так и повествует, что за подземными толчками последовало «страшное разрушение городов и полей».

Но больше других пострадала Фанагория. Небывалое бедствие ошеломило фанагорийцев, привело их в ужас. Как и следовало ожидать, все тотчас же связали его с предстоящим походом Митридата на Рим, увидели в нем неодобрение богов. Весть о бедствии пронеслась и по соседним степям, всюду рождая суеверный ужас и тревогу. Противники замыслов царя Митридата не замедлили использовать случившееся для разжигания страстей народных. Они призывали к неповиновению Митридату, требовали отказа от антиримской войны.

Фанагория до этого готовила для участия в походе дружину из молодых и лучших воинов, снаряжала несколько быстроходных кораблей. Исполнителем воли Митридата был Кастор, ныне наместник царский – политарх – и фактический единоправитель города.

Когда земля заколебалась, Кастор находился в порту. На его глазах море взыграло, поднялись волны-горы и обрушились на берег, выкидывая на камни боевые корабли, превратив их мгновенно в груду обломков. Грузы продовольствия и запасы одежды и оружия частью разметало по песчаным отмелям, частью унесло в море. И многие недели после этого жители бродили по берегу, собирая выброшенные волнами суконные плащи и добротную обувь.

Фанагорийский правитель едва остался жив, когда земля под ногами треснула, рассеялась [так] и он провалился по грудь, чувствуя, что скользит все глубже в страшную бездну. Его обдало жаром подземного огня, густой дым и клубы пепла застлали свет.

– Боги, помогите мне, не дайте погибнуть! – взмолился Кастор, цепляясь за края ямы.

С невероятным усилием он выбрался на ровное место, долго лежал в изнеможении, отравленный сернистым газом. Никто не помог ему. Рабы, грузившие на корабли припасы, вопили в непреоборимом страхе. Стражи-воины разбежались, бросая оружие. Он медленно поднялся на ноги, огляделся. Ему показалось, будто города нет, остались лишь кучи серого щебня и дымящихся бревен. Многие строения пылали. И только через некоторое время, когда ветер развеял завесу дыма и пыли, стали видны полуразрушенные стены города и люди, которые метались в паническом страхе. На призыв правителя помочь ему они не обратили внимания.

Кастор чувствовал себя как в сильном опьянении. Неровными шагами он прошел в город и споткнулся о трупы погибших. Развороченные стены обнаружили внутренность домов с их убранством и очагами. Дети с криками искали родителей.

Толпы нищих и голодных спешили в торговые ряды, где рухнули склады. Там дрались за куски хлеба, разбивали амфоры и жадно пили вина, пока не валились на землю одурманенные, бормоча несвязные речи.

С трудом проникнув в акрополь, Кастор нашел здесь членов совета города и жрецов, которые были заняты беспорядочными спорами, не зная, что предпринять. Они встретили правителя упреками и требованиями немедленно отказаться от вовлечения Фанагории в пагубную войну.

А к вечеру перед воротами акрополя скопилось много народа, взывающего к властям города и к самому царскому наместнику.

Когда Кастор вышел на стену и показался между зубцами деревянной стены, его встретили воплями, обвинениями и даже угрозами.

– Горе нам, горе нам! – завывали женщины с распущенными волосами. – Кастор, ты видишь, что конец света настал?

– Да, да, горе нам! – визгливо вторил им маленький остробородый человек, в котором Кастор узнал трапезита Архидама, вернувшегося из добровольного изгнания. – Горе нам! Ибо мы изменили богам города, пренебрегли их откровениями, а теперь наказаны за это!

– Горе! Горе!.. – рыдали вокруг, протягивая руки в сторону акрополя. – Ты погубил Фанагорию, о Кастор!

– Мы продались Митридату! – продолжал во весь голос Архидам. – Восхитились его обещаниями – воспылали пагубным огнем стяжания и жаждой добычи! Мы обещали Митридату покинуть храмы и очаги ради той войны, которую затеял безумный царь, охваченный кощунственным намерением уподобиться богам. Он хочет стать владыкой мира, хотя есть лишь один владыка над всеми – великий Зевс! И второй после него – Аполлон, чтимый нашим городом! Митридат кощунствует и этим восстановил против себя богов! Ты видишь, Кастор, боги гневаются и за поступки и нечестивые действия Митридата готовы покарать нас всех!

– Уже покарали! – пронесся жалобный, негодующий вопль народа.

Кастор высунулся из бойницы, желая быть услышанным всеми, и громким голосом возразил Архидаму:

– Это стихии, о люди! Разве не бывало в Фанагории и раньше подземных ударов и сотрясения земли?.. Для Фанагории это бедствие не редкость! При чем тут Митридат?.. Вспомните, города Пирра и Антисса стояли на берегу Меотиды!.. Они были поглощены морем, хотя войны тогда не было! Архидам же неправ, он забыл, что существуют стихии! Землетрясение – буйство стихий!

– Буйство стихий?! – завизжал в исступлении Архидам, подбегая к самой стене и грозя кулаками. – Не будь нечестивым, Кастор! Подземные стихии – это орудие богов! Это по велению богов духи Аида прорвали плоть земли и изрыгнули на нас огонь и удушливый дым! Эти огонь и дым – из кузницы самого Гефеста! Зевс и Аполлон приказали Гефесту, и тот ударил снизу молотом, ибо и ему противны наши прегрешения! Пирра и Антисса тоже забыли богов и за это низвергнуты в страшную бездну!.. Ждите и вы, о люди, окончательной расплаты!.. Еще один удар – и мы окажемся там, где в вечном мраке пребывают злосчастные жители Пирры и Антиссы!

– О! – взревели фанагорийцы, разрывая на себе одежды. – Да минует нас эта участь!

– Минует, минует, если мы откажемся помогать Митридату и не дадим ему ни войска, ни продовольствия! Мы голодаем, а Митридатовы пираты объедаются нашим хлебом!

– Верно!.. Верно!..

– Скажи, Кастор, – обратился к правителю осмелевший Архидам, – почему Митридат убивает близких ему людей? Он отравил мать свою, велел казнить жен и сестер, родных сыновей, словно демон зла… Он держит при себе оборотня, принявшего образ скопца Бакха, который питается кровью младенцев! О люди, и этот царь-убийца властвует над нами! Горек удел наш, ибо мы оказались привязанными к окровавленной колеснице царя-безумца… И боги напомнили нам ныне, что они гневаются, и конец наш близок!

– Близок! – как эхо отозвались возбужденные слушатели. – Мы гибнем из-за Митридата!

– Да, да, Митридат погибнет сам и увлечет нас к могилу! Не допустим этого!

Возбуждение народа усиливалось, и Кастор не рискнул возражать. К тому же и окружающие городские архонты и жрецы смотрели на него с нескрываемым осуждением.

Подумав, он объявил народу, что будет совещаться с богами. Ответит на вопросы позже. Обратившись к членам совета, предложил им спуститься вниз и в тишине храма обсудить положение.

Кастор испытывал затруднение, не знал, на что решиться. С одной стороны, было очевидно, что ему не удержать народ в подчинении Митридату. С другой – он предвидел гнев Митридата и суровую кару за измену. Да и не хотелось сразу лишиться поддержки всесильного царя, от которого он получил власть, большие права и доходы.

Его попытка уговорить и даже припугнуть властных людей города натолкнулась на бурю возражений. Своды храма дрогнули от нестройного хора голосов. Заговорили все, размахивая руками и широко раскрывая рты. Смысл речей был один:

– Остановить, остановить царя Митридата, пока не поздно! Нужно уговорить Митридата отказаться от похода! Он должен внять велению богов! Богам не угодны его замыслы!

Кастор под напором большинства и при криках народа, которые были слышны даже в храме, принужден был согласиться на поездку в Пантикапей совместно с выборными фанагорийской общины. Целью этого посольства было объявить Митридату об отказе Фанагории участвовать в войне и по возможности отговорить самого царя от немедленного выступления в поход.

 

VII

Из всех пантикапейских храмов здание храма Афродиты Пандемос было самым ветхим. Построенное из таврской сосны, оно за долгие годы почернело и покосилось. Архитекторы города говорили, что храм насквозь прогнил и угрожает рухнуть. Его надо снести и построить новый.

Однако отцы города из года в год тянули это дорогостоящее дело, тем более что храм и в его теперешнем убогом виде продолжал пополнять городскую казну не только медью, но и серебром, а то и золотыми монетами.

Два десятка смазливых прислужниц богини, обученных пению и танцам, а также манерам, воспламеняющим мужскую страсть, привлекали внимание молодых и старых. Моления и жертвы здесь уживались с винной бочкой, пряными закусками и свободой нравов, освященной присутствием богини.

Евпория, вступив в должность старшей жрицы этого доходного предприятия, сразу заметила, что храм сотрясается, когда его наполняет толпа молящихся, желающих взглянуть на кумир богини любви и увидеть толпу легко одетых девушек, танцующих у его пьедестала. При сильном ветре балки храма надсадно скрипели, сверху сыпалась гнилая труха, а потревоженные крысы бегали по полу. Даже благовония сжигаемой бензойной смолы не могли заглушить запаха древесного тления.

Совет города плохо прислушивался к просьбам новой жрицы, назначенной к тому же не постановлением общины, а властью наместника, что противоречило обычаю. И в ответ на свои ходатайства Евпория получала очень туманные обещания что-то сделать, если она, Евпория, сумеет увеличить доходность храма.

– Как же увеличить доходность в таком тесном помещении, – возражала жрица, – к тому же еще и гнилом? Того и гляди, потолки рухнут, придавят жриц и богомольцев, а главное – могут повредить и самой богине!

– Богине можно молиться и не входя в ее жилище, – отвечали архонты, – что же касается опасности для самой статуи, то Афродита Пандемос защитит себя, не позволит раздавить ее обломками бревен!

Евпория переживала странное чувство. Она была далеко не чужда суеверного преклонения перед каменным идолом. Верила в то, что он живет своей таинственной жизнью, все видит и запоминает, а к тому же как-то связан с небесами, откуда черпает свою силу. И в простоте души старалась угодить ему. Сейчас же ей показалось, что отцы города больше всего заинтересованы в доходах храма любви, а не в благоволении богини. Оставляя Афродиту в ветхом помещении, они не проявляли страха перед ее немилостью и даже, когда Евпория об этом напоминала, насмешливо щурились.

«Они не трепещут перед гневом богини!» – думала она в изумлении. И тут же ловила себя на том, что и она с каждым днем все меньше переживает те волнение и трепет, с которыми сама раньше входила в храм. Она стала испытывать невольное смущение при виде того, как легковерные прихожане протягивали руки к статуе и возлагали посильные пожертвования к ее ногам – связанных кур, свежеиспеченные хлебы или медные деньги. Одни просили богиню устроить счастливый брак, другие – подарить им новорожденного, третьи – восстановить мужскую силу или приворожить возлюбленную.

Доверчивые люди, затая дыхание, прислушивались к унылому скрипению гнилых стен, улавливая в нем божественное откровение. Но жрица в этом скрипе слышала лишь постоянное напоминание о скором разрушении обветшалого сруба, еле удерживающего дырявую крышу. А когда ветер проникал через щели и шевелил покрывало на плечах каменного изваяния, то посетители замирали в умилении: им казалось, что это шевелится сама богиня. В религиозном рвении они по-своему толковали то вопиющее безобразие, каким в глазах Евпории являлась запущенность старого храма.

И вот в час землетрясения произошло неизбежное – храм рухнул до основания. Но по странной случайности статуя богини осталась целой. Она стояла среди развалин, невредимая, лишь осыпанная пылью и гнилушками. Это было сочтено чудом и вызвало у горожан подъем религиозных чувств. Напуганные землетрясением суеверные люди обратились к богам и спешили умилостивить их жертвами и молениями. Оставляя свои полуразрушенные дома, горожане бежали толпами к месту бывшего храма Афродиты Пандемос, спеша поглядеть на чудом уцелевшую богиню, поклониться ей.

– Смотрите, смотрите! – слышались возгласы. – Храм развалился, а богиня стоит и улыбается как ни в чем не бывало!

Какие-то юркие люди использовали это событие и шныряли в толпе, распространяя возбуждающие слухи. Они утверждали, будто храм рухнул неспроста, а потому, что в нем засела нечестивая Евпория, которая принимала дружков за спиной богини и тратила на их угощение храмовые деньги. Теперь Жаба-Клитарх мог выполнить обещанное Парфеноклу – он обливал грязью Евпорию, всюду рассказывал о ней небылицы, которые принимались на веру благочестивыми горожанами и вызывали их возмущение. Он ссылался на добродетельную младшую жрицу Итону, которая может выступить перед народом и дать свидетельские показания о проступках Евпории.

– Евпория – развратница, она расточала храмовые деньги на любовников! – кричали горластые оборванцы, стараясь заработать у Клитарха обещанный обол.

Храм Афродиты Пандемос, посвященный физической любви, не был таким заведением, в котором осуждались бы любовные встречи жриц с богомольцами. Но одно дело, если эти встречи приносят храму доход, и совсем другое, когда сластолюбивый прихожанин, ничего не заплатив, оказывается под крылышком жрицы, более того – ест и пьет за счет храма!

Это ложилось тяжким обвинением на Евпорию. Святотатство, присвоение храмового добра или обман богов считались самыми страшными преступлениями. «Не диво, что храм оказался в развалинах!» – говорили, качая головами, прихожане. Слухи росли и умножались, падая на благодарную почву панических настроений, порожденных землетрясением. Клитарх проявил талант поджигателя и распространителя волнующих слухов. К вечеру того же дня многие были убеждены, что и само землетрясение произошло по той же причине. Выходило, что в стихийном бедствии, постигшем все Боспорскос царство, виновата чуть ли не одна нечестивая и развратная Евпория!..

– Это из-за нее, паскудницы, мы испытали гнев богов! – кричали поджигатели, возглавляемые Клитархом.

И толпа верила этим нелепым утверждениям, словно забыв, что только утром она же обвиняла в разрушениях царя Митридата, поход которого неугоден богам. Взъяренные отцы семейства, женщины с рыночными сумками и просто уличные завсегдатаи окружили развалины храма и громко требовали расправы над неугодной жрицей.

Среди толпы появилась и Итона, которая пронзительно взывала:

– Забейте ее камнями, подлую!.. Она стала жрицей против воли богов! Ее место в эргастерии, среди рабынь, а не в храме!

Евпория, сама не своя, пряталась в уцелевшем дворовом сарайчике. Сидя в углу, ждала смерти, ибо знала нравы пантикапейского демоса. И плохо пришлось бы ей, если бы не прибыла неожиданная помощь.

Трифон узнал о волнениях народа, скопившегося возле бывшего храма, и направил туда отряд воинов во главе с Евлупором-Киром. Наказал ему не обижать без нужды горожан, но постараться восстановить порядок без пролития крови.

Евлупор спустился в нижний город и уже приблизился к развалинам храма, окруженным возбужденной толпой. Его первым побуждением было оттеснить народ, узнать, в чем дело, и приказать всем разойтись по домам. Но тут он увидел озабоченного Гиерона. Слуга рассказал ему о той опасности, в которой оказалась Евпория.

– Не забывай, Евлупор, она пострадала из-за нас! Так надо выручить ее, как она выручила нас!

По знаку Евлупора воины устремились к развалинам храма, разгоняя орущую толпу. Евпория вышла из временного убежища, зябко кутаясь в покрывало. Шум и крики усилились, особенно бесновался Жаба-Клитарх. Воины окружили обвиненную жрицу плотным кольцом и повели в сторону царского дворца.

– Вот они, дружки ее! – до хрипоты кричал Клитарх. – Вот они! С ними она блудила и на них тратила храмовые деньги! Они разгневали богов, а мы в ответе! Из-за них наши жилища разрушены, наше достояние пошло прахом!

Оба друга, выручая Евпорию, полагали сделать это без особого шума, но все получилось иначе. Сотни возбужденных людей с истошными воплями бежали вслед за ними, требовали выдачи Евпории, бросали грязь и булыжники в царских воинов. Последние начали терять терпение и отвечали сначала ругательствами, а потом ударами и древками копий и рукоятками мечей. Назревала свалка.

Евлупор приказал ускорить шаг и успел ввести отряд в акрополь. Воины почти вбежали под своды ворот, сопровождаемые проклятиями и дождем камней. Рабы-привратники еле успели закрыть ворота, как дубовые створки дрогнули от ударов булыжника и палок.

Скандал оказался серьезным. Митридату доложили, что толпа пантикапейских греков штурмует ворота акрополя, требуя выдачи развратницы, которая нашла убежище в царском жилище. Люди кричали, что Митридат защищает не богов города, а какую-то гетеру, прогневившую богов блудом и расточительством храмовой казны.

– Кто посмел вмешаться в это дело? – спросил Митридат Трифона, нахмурив брови. – И кто эта шалая жрица?

– Вмешался, именем твоим, Евлупор-Кир с воинами, – доложил евнух, падая на колени. – А шалая жрица – Евпория, та, которая укрывала в храме Евлупора, когда он тайно пребывал в Пантикапее по твоему приказу!

– Да, воин Кир выполнял мое поручение, он верен мне и был освобожден мною от рабства!.. А жрица, если она укрывала его, тоже служила мне! Не так ли?

– Служила не по сознанию и верности тебе, а просто из бабьего блуда, случайно! Если ты возьмешь ее под свое покровительство, ты выкажешь неуважение к богам города и его храмам! Да и народ будет в обиде!.. Надо примерно наказать Кира-Евлупора за самоуправство и превышение прав воина! А девку выдать на суд толпы!

Трифон по-своему был прав. Сейчас, после землетрясения и всеобщего народного смятения, разумно было как-то ублаготворить толпу. Не ссориться же с городом и его жрецами из-за глупой женщины и самонадеянного воина, ее возлюбленного, каким был сочтен Евлупор.

– Прикажи, великий, и я сейчас выброшу девку за ворота, а Евлупора-Кира забью палками до смерти! – кланялся Трифон.

Но Митридат был упрям, и не в его правилах было идти на поводу у рыночной толпы, хотя бы она и выражала мнения и чувства пантикапейского демоса. Да и не хотелось казнить одного из лучших воинов, человека преданного и надежного, перед самым походом.

– Невелика их вина, Трифон, – ответил он, подумав, – но, чтобы, не ссориться с городом, выйди к народу и объяви мою волю. Девку выдадим, но не сейчас, нужно сперва допросить ее и выяснить, в чем ее вина. А Евлупора-Кира из десятников перевести в простые воины, но оружие отобрать и самого его поставить к воротам вместе с рабами! Пусть поживет и поработает с рабами-привратниками, а там видно будет!

– А палками наказать?

– Наказать, но в меру!

Это означало фактическое возвращение в рабское состояние на неопределенное время, может – и на всю жизнь. Рабы-привратники жили и умирали у ворот, исполняя одно дело – открывать и закрывать тяжелые створки.

Толпа все еще шумела, когда вышел Трифон и объявил решение царя.

– Зачем царь укрывает нечестивицу? – вскричал задорно Клитарх.

– Не укрывает он ее, а приказал бросить в темницу, дабы после судить всенародно!

– Выдай ее нам, мы сами осудим и накажем ее! Евпория – осквернительница святыни!

– Слово царское крепко и дважды не повторяется! Не гневите государя! Молитесь богам и разойдитесь по домам! Царь Митридат сейчас готовит жертвы богам города! Готовьте и вы!

Толпа в неудовольствии стала редеть и вскоре разошлась. На другой день совет города утвердил в должности старшей жрицы Афродиты Пандемос прекрасную лицом и благонравную Итону, уже прославившуюся страстностью в служении богине любви. Говорили, будто Итона близка к Парфеноклу, он и поддерживает ее.

Парфенокл проявил необычную щедрость, взяв на себя литургию по содержанию жриц и прислужниц Афродиты до восстановления храма. Они были помещены в особом здании недалеко от порта и поручены заботам Клитарха, назначенного их опекуном и экономом.

А Евпория, на радость недоброжелателей, оказалась заключенной в подвал рядом с дворцовой кухней, куда бросали кости и мусор. Там, в обществе крыс, бывшая жрица коротала время в печали и унижении. Она обдумывала свою судьбу и все глубже проникалась убеждением, что теперь ей уже не жить среди людей. И если ее не съедят ночью крысы, то завтра она будет отдана на растерзание пантикапейской черни или окажется во власти противного и подлого врага и хозяина своего – Жабы-Клитарха.

Старший повар злорадствовал больше других. Он видел в падении Евпории руку таинственных Эриний, которым неоднократно приносил жертвы, прося отомстить за него. И его моления услышаны, ненавистная девка не только пострадала, но оказалась здесь, под надзором его самого, кухонного властелина, которому подвластен и этот подвал.

Дракон с подручными приходил к узенькому оконцу и бросал узнице гниющие остатки пищи, предлагая подкрепиться. И выкрикивал со смехом всякие мерзкие слова. Помощники вторили ему гоготанием. Есть и пить ей не давали ничего, кроме отбросов и помоев. И только одна рука протянула в окно хлеб и кувшин с водой. Это была рука безоружного привратника, избитого палками, – Евлупора. Застав здесь зубоскалов, которые издевались над узницей, он разогнал их увесистыми кулаками. И обещал свернуть шею каждому, кто посмеет обидеть ее.

 

VIII

Помимо разрушений и всеобщего падения гражданского духа у населения Боспора, землетрясение повлекло за собою и ряд других последствий.

Метея, жена царевича Фарнака, разрешилась от бремени дочкой, хотя сам Фарнак, как и всякий мужчина, ждал мальчика.

Но как бы то ни было, появилась на свет не простая смертная, а дочь наследника престола, внучка великого Митридата.

Совсем слабая, Метея еле поднялась с постели и, став на колени, разостлала на холодном полу кусок пурпурной ткани, на которую положила новорожденную. Склонив голову, она замерла в этой позе, когда в дверях показался Митридат, сопровождаемый Фарнаком и многолюдной свитой, хвост которой затерялся в полутемных переходах дворца.

Митридат был раздражен и рассеян, он испытывал какое-то горение во всем теле, необычное беспокойство и дрожание рук. Ему с утра казалось, что приближенные воровато прячут глаза при встрече с ним, словно хотят что-то утаить от него. Это разжигало обычную подозрительность царя, взвинчивало его, усиливало гневливость. Поэтому его заостренное лицо и горящие глаза показались Метее особенно пугающими.

Поза и смиренный вид женщины выражали самоунижение и сознание вины. Она ждала от грозного свекра и мужа суда за содеянное, готовая принять беспрекословно их приговор. Ибо за рождение девочки, а не мальчика или за недостатки у младенца она отвечала, как отвечает рабыня за дурно выполненную работу. Известно, что из благородного царского семени не могло возрасти что-либо порочное, и если оное обнаруживалось, то ответ за него полностью держала мать.

Митридат и Фарнак остановились перед склоненной Метеей и устремили взоры на маленькое голое тельце, синее от холода. Девочка унаследовала черные глаза матери и вьющиеся, пушистые волосы, напоминающие кавказскую шапочку. Она оживленно двигала руками и ногами. Потом издала кряхтение, видимо недовольная своим положением, и начала громко икать.

Лик Митридата смягчился, он сделал движение рукой. Фарнак наклонился к жене. Та послушно взяла ребенка и перевернула спинкой кверху. Девочка издала громкий крик. Здесь Митридат увидел на шее новорожденной, ниже края волос, расплывчатое красное пятно – знак, с которым появлялись на свет все Ахемениды.

Взор царя стал менее острым, в нем отразилось нечто вроде молчаливого одобрения. Фарнак понимающе улыбнулся и склонил голову.

– Именем богов! – произнес Митридат громко, чтобы все слышали. – Признаю рожденную, как помеченную божественной благодатью, дочерью сына моего Фарнака и внучкой своей! Царственная кровь Ахеменидов в жилах ее! Девочка живая, жизнеспособная, в ней горит наследственный огонь! Да будет имя ей Динамия!

– Динамия! – словно эхо пронеслось по коридорам, покатилось из дворца в город и стало достоянием всех пантикапейцев. Через полчаса на рынке города бедные женщины с сумками говорили одна другой:

– Царевна родилась. Имя ей Динамия!

Метея, чувствуя, что испытание кончилось и ее дитя отныне признано царем и всем царским окружением, не выдержала, упала ниц и со слезами ловила край царского одеяния, целовала его и что-то быстро говорила на родном языке, непонятном большинству. Лишь Митридат знал язык меотов достаточно, чтобы ответить ей одним словом, услышав которое меотка разразилась потоком еще более невнятных гортанных звуков вперемежку со слезами радости.

Обратившись к Фарнаку и свите, Митридат усмехнулся и произнес многозначительно:

– В грозный час родилась царевна, когда стихии гневались. Видимо, много увидит и прочувствует она в жизни!.. Кто-то с перепугу говорил, что землетрясение – это конец всему живущему! Будто боги решили погубить людей!.. Ан и нет! В час подземной бури рождаются Ахемениды, а это значит, что боги за них!.. Полагаю, немало младенцев родилось в городе за это время. Разыскать их и одарить каждого, будь то мальчик или девочка! Чтобы все знали, что появилась на свет моя внучка, и благословляли ее! Рождение Динамии – добрый знак, он говорит о бессмертии династии и о нашем будущем торжестве!

Митридат явно хотел истолковать появление на свет внучки в свою пользу. Противопоставить его унылым слухам о божественном гневе, которые распространились в народе и даже в войсках. Окружающие поддержали его речь обычными восклицаниями восторга и одобрения. Однако многие приняли сказанное всерьез, усмотрев в нем откровение свыше, ибо устами царей говорят боги. И в более поздние времена, когда Динамия выросла и стала участницей удивительных событий на Боспоре, вспомнили слова Митридата, признали их вещими. Асандр находился в свите царя и хорошо запомнил сцену осмотра ребенка. Но тогда он не мог и предполагать, какую роль сыграет эта маленькая царевна в его собственной судьбе.

Готовясь покинуть покои Метеи, Митридат прошелся по светлице, осмотрел ее убранство в кавказском вкусе, случайно остановился перед бронзовым зеркалом ольвийской работы и, взглянув в него, остановился. Теперь он понял, почему все избегают смотреть ему в лицо и опускают глаза с выражением фальшивой смиренности. Проступила старая болезнь!.. Царь отшатнулся от собственного отражения, увидев, как некрасиво испещрен его лик мокнущими пятнами, словно обрызганный красным вином.

Раздосадованный и раздраженный, он покинул покои невестки и уединился в наиболее тихой половине дворца, приказав евнухам никого не впускать к нему.

– Гони всех в шею! – сказал он Трифону.

– А если будут настаивать?

– Тогда палками их, палками! – устало отмахнулся царь.

К вечеру его знобило, а лицо сплошь покрылось кровоточащими пятнами. Он требовал укрыть его потеплее, всю ночь бормотал несвязные слова, угрожал кому-то, вскакивал, дико озираясь, и шарил рукой оружие.

 

IX

В течение нескольких дней Митридата никто не видел. Даже первый стратег и ближайший исполнитель воли царя Менофан не мог добиться приема.

Общее положение обострилось и требовало решительных мер. Напуганные землетрясением воины волновались, на учения ходить отказывались, прекословили старшим. Многие уже разбежались из лагерей и присоединились к шайкам разбойников, вместе с которыми с великой жестокостью грабили и убивали местных жителей. Последние взялись за оружие, создали отряды самообороны и устремились на грабителей, защищая свои очаги и достояние. В окрестностях Пантикапея происходили настоящие сражения.

Рабы осмелели, участились случаи групповых побегов и даже убиения хозяев, с поджогами эргастериев. Толпы голодной бедноты и пришлых из деревень разоренных поселян переполнили город и уже разбили несколько складов, где хранился провиант для предстоящего похода.

Даже более состоятельные греки-общинники дружно вышли на площади с требованием отмены похода. Жрецы всех храмов приносили искупительные жертвы разгневанным богам. Из соседних городов поступали тревожные вести. Города не желали платить военный налог, отказывались направлять отряды молодежи в царское войско. Ссылались при этом на необходимость защиты собственных домов от банд злоумышленников. Начались повальные болезни.

И в довершение всего на границах Боспора появились отряды конных скифских удальцов, они грабили селения и уводили в полон боспорских граждан.

В последний раз, когда Менофан появился во дворце, к нему вышел Тимофей. Почти не шевеля тонкими губами, евнух сухо сказал, что царь молится богам и приказал не тревожить его. С противоречивыми чувствами и мыслями воевода повернул к выходу. В воротах акрополя его внимание привлекли крики и шум. Оказалось, что прибыл из-за пролива стратег Кастор в сопровождении свиты знатных людей Фанагории. Фанагорийский правитель настойчиво требовал пропустить его к царю.

Начальник стражи кельт Битоит не знал, как поступить, и обратился к подошедшему Менофану. Тот решил не вмешиваться, поскольку сам был почти в таком же положении.

– Обратись к лекарю Тимофею или к Трифону, – ответил он, – и получи от них указание… Только они вхожи к государю.

Битоит направился было во дворец, но Кастор уже отстранил копья стражи и прошел вперед. Стражи не посмели воспротивиться и пропустили его, зная, что он близок к царской особе и, по-видимому, прибыл с вестями чрезвычайного значения.

В портале дворца разгоряченный фанагориец столкнулся с Трифоном и десятком чернобородых воинов-иноземцев. Все держали мечи наголо, смотрели решительно и враждебно.

– Я спешу предстать перед государем и сказать ему важное! – смело, даже заносчиво, заявил Кастор. – Я стратег фанагорийский и, волею царя, политарх! Посему имею право беспрепятственного входа во дворец!

– Знаю, знаю, – проскрипел Трифон, раздраженно скаля желтые, лошадиные зубы. – Ты имеешь право входить, если нет царского запрета. А сейчас вход всем заказан, не только тебе. Ты же нарушил закон охраны царской особы, прорвал цепь стражи! Воины пропустили тебя и будут наказаны! А тебе говорю: уйди прочь, царь молится богам и повелел не мешать ему! Занят он, внимает голосу богов!

– Но я прибыл из-за пролива по царскому делу! Я не могу уйти, не сказав царю важного!

– Еще раз говорю: уйди, не принуждай меня принять меры!

– Иди доложи государю о моем приходе!

– Нет нужды! Я имею повеление не впускать никого!

Кастор был горд и вспыльчив. Он хотел оттолкнуть раба-евнуха и проникнуть внутрь дворца. Но по знаку Трифона был оттеснен чернобородыми стражами, а когда начал выкрикивать угрозы и обзывать евнуха оскорбительными словами, то был схвачен и обезоружен.

Трифон скривился в гримасе, его коричневые губы изобразили нечто напоминающее усмешку.

– Забыл, забыл, фанагорийский петушок, что ты не к боспорским архонтам пришел, а к владыке мира, к царю царей, богоравному Митридату! – протянул он с издевкой. – Здесь не заезжий двор, а дворец царя! Кто нарушит покой владыки, тот попадет на кол! Будь он хоть самим царем Армении!

По приказу евнуха Кастора грубо потащили куда-то в тесное помещение, там сорвали с него одежду при свете факела, повалили на сырой пол и, отвесив ему двадцать ударов тупым концом копья, вывели за ворота. Получив толчок в спину, преславный стратег и правитель фанагорийский упал в пыль, полуголый, с кровоточащими ссадинами на спине.

Увидев Кастора, стоящего на четвереньках, безоружного, избитого и в неприличной наготе, фанагорийские представители ахнули, не поверили глазам своим. Кинулись поднимать его, накрыли хламидой и поспешно увели под руки, направляясь к гавани, где их ожидало судно, на котором они приплыли.

Только ступив на борт корабля, Кастор пришел в себя, словно проснулся от тяжелого сна. Оглядевшись вокруг широко раскрытыми влажными глазами, повернулся в сторону пантикапейского акрополя. Сжав кулаки, прорычал, сдерживая ярость, что бушевала в груди:

– Теперь вы узнаете, кто такой Кастор и как он умеет мстить!

Происшедшее было грубой ошибкой, о которой Митридат так и не узнал. Жестокий, но недалекий Трифон чересчур буквально понял волю царя – гнать всех в шею, да еще и палками!.. Опрометчивый поступок слишком усердного евнуха переполнил чашу фанагорийского терпения, ускорил окончательный разрыв Фанагории с Митридатом.

 

X

Больной царь ужинал один. Прислуживал Тимофей, а Трифон стоял в углу, неподвижный, как статуя, в ожидании приказании. Он уже доложил, что фанагорийцы неспокойны.

Митридат медленно пережевывал куриное мясо, прикладываясь к кубку. Его глаза гноились, язвы на носу и щеках рдели, выделяя жидкую сукровицу, стекающую каплями по крашеной бороде и усам. Тимофей смазывал болячки каким-то составом, но повязки не накладывал, говоря, что эти восточные язвы лучше заживают открытыми.

– Фанагорийцы испугались стихии, – хриплым голосом произнес царь, – это очевидно. Пусть пошумят немного. Они слишком трусливы и не решатся на прямое предательство!

– О великий государь, ты прав, они трусливы, – подобострастным шепотом отозвался Трифон. – Но я доподлинно знаю, изменник и сторонник римлян трапезит Архидам уже вернулся в Фанагорию, а с ним тайные посланцы Рима! Он призывает народ изменить тебе и грозит гневом богов и римского сената!

– Да, да, мне это ведомо!.. Фанагорийские греки прислушиваются не столько к ударам молота хромого Гефеста, сколько к нашептываниям римских лазутчиков! Но там у меня Кастор, верный человек.

При упоминании о Касторе Трифон невольно опустил глаза. Он имел основания усомниться в верности фанагорийского стратега после тех палок, которые тот получил утром. Но, сообразив, что потерянного не вернешь, решил молчать и не говорить царю об этом происшествии. Тем более что действовал строго по указанию самого Митридата.

Царь отвлекся от ужина, поставил на стол кубок и после минутного раздумья изрек:

– Повелеваю!

Трифон и Тимофей упали ниц, как подкошенные.

– Повелеваю тебе, Трифон!.. Завтра отправляйся в Фанагорию на праздничном корабле!

– Слушаю и повинуюсь, о великий!

– Да… – в раздумье продолжал Митридат, – одного многовесельного корабля достаточно, иначе они подумают, что я боюсь их!.. И отряд подбери небольшой, но сильный!

– Внимаю, великий, спешу исполнить твою волю!

– Подожди, это не все! На корабле должны быть подарки для лучших людей, а для народа – хлеб и вино, угощение от царя Митридата! Устроишь праздник в знак благодарности богам за избавление от гибели во время трясения земли! Принесешь жертвы богам! Пригласишь степных князей, одаришь их от моего имени! Эх, я сам нагрянул бы в Фанагорию, жаль – не могу!

– Да вернут тебе боги здоровье и продлят твою мощь и успехи на долгие годы!

– Поедешь не один, ибо ты всего лишь раб и энарей! И цена тебе, и почет как рабу! Меня заменят мои дети. Артаферн будет старшим, ему надо привыкать повелевать людьми, как царскому сыну! Но отвечать за успех будешь ты один! С тебя спрошу!

– Счастлив выполнить твою волю, о богоравный!

– Опора твоя в городе – Кастор и верные мне люди. Вкупе с ними твой отряд составит немалую силу. Никто не посмеет поднять головы! В конце праздника надо схватить Архидама! Пусть это сделает Кастор!

– Архидам будет взят и закован в цепи!

Тень озабоченности вновь прошла по лицу Трифона. Он все более убеждался, что расправа его с Кастором была чрезмерной. Но сожалеть было поздно. Нужно приготовить для Кастора дорогой подарок, дабы загладить утреннюю обиду. Кастор жаден, тщеславен, он обрадуется царской щедрости и забудет обо всем!

– С тобою на корабле будут сыны мои. Кроме Артаферна Дарий, Ксеркс и Оксатр!.. Гм… Ну, и дочери. Пусть прогуляется эта непоседа Клеопатра – ей скучно в гинекее. И Эвпатра – она слишком много спит и ест, располнела не по возрасту. Ей тоже надо проветриться. Пускай сыновья мои приглядятся к дочерям степных князей, а царевны покажут себя их княжичам. У меня замысел породниться со степняками, как я породнился с меотами и горцами! Объединить их, чтобы они угрожали Фанагории и не позволяли фанагорийским умникам шипеть против меня и мутить воду исподтишка!.. Иди, отдай распоряжения. Да запомни: хоть едешь на праздник, держи ухо востро!

– Понял, государь!

Широкие жесты были в духе Митридата. К тому же он старался всегда поступать не так, как предполагали другие. И нередко выигрывал там, где все были уверены, что он проиграет. Не так ли получилось в прошлом году, когда многим казалось, что царь, двигаясь на север, делает промах! А он перешагнул через горы и обрел новое царство, создал великое войско и опять угрожает Риму!.. Так и сейчас – окружающие втайне изумились, узнав о намерении царя послать чуть ли не всех детей в ненадежную Фанагорию, что стояла на грани измены. Но возражать не посмели.

Только один человек, из числа усомнившихся, осмелился обратиться к царю с противным мнением. Это был царевич Фарнак, который с недоумением воспринял решение отца об увеселительной поездке за пролив, законно сомневаясь в ее целесообразности. Да еще после того, как было отказано в приеме фанагорийским представителям, глава которых Кастор оскорблен и унижен телесным наказанием.

Фарнак поспешил во дворец и упал к ногам отца.

– Встань, сын мой, – молвил царь, – говори, я слушаю!

– Великий государь! Известно мне, что Фанагория ненадежна, близка к бунту! Ее надо припугнуть войсками, а не ублажать праздниками! Ты посылаешь туда Артаферна, слаб он! Он не сумеет защитить братьев и сестер в случае опасности!

Митридат слегка нахмурился и уперся глазами в лицо сына, словно впервые видел его.

– Ты не веришь в правильность моих решений?

– О государь! Не мое дело судить о твоих решениях и поступках! Я пришел просить тебя – поручи это мне! Я возьму не один, а пять кораблей, высажу на том берегу тысячу воинов и займу Фанагорию! А тогда можно и праздник устроить в безопасности!

Лицо Митридата разгладилось.

– Ага! Ты, я вижу, соскучился по ратному делу! Играют в тебе молодые силы, это хорошо. Но, имея могучую руку, ты еще не научился правильно думать!.. Укротить, разгромить, наказать – все это мы успеем сделать! Надо попытаться решить дело миром: привлечь сердца фанагорийцев подарками и празднованиями. Не все же хотят изменить мне! Мы стоим перед великим походом, и затевать малые наскоки на боспорские города не время! Вот если фанагорийцы вздумают упрямиться, откажутся нести свои повинности или посмеют проявить неуважение к тем, кого я посылаю, тогда я пошлю тебя к ним с тысячей воинов!.. А пока иди!

Фарнак удалился покорный, но не убежденный. Он хмуро взирал, как многоярусный корабль принял на борт блестящую толпу царских детей и отплыл на ту сторону пролива.

Многие сотни людей толпились в порту. Хоры юношей и девушек пели гимны в честь царя. Играла музыка.

 

XI

Митридатов гинекей, расположившийся в богатом и просторном дворце бывших боспорских царей, и здесь оставался той «золотой клеткой», в которой, одуревая от скуки и безделья, томились жены и дочери царя.

И вот на долю двух царевен – Эвпатры и Клеопатры – выпал жребий ехать на праздник в Фанагорию. Им почти все завидовали.

Эвпатра, уже перезрелая девица, тучнотелая и вялая, отнеслась к предстоящей поездке сдержанно. Она еще не забыла фанагорийских комаров, что искусали ее в недалеком прошлом, пока она вместе с другими ждала переправы на пантикапейский берег. После мытарств походной жизни она должным образом оценила удобства царского дворца, где имела возможность спать большую часть суток, просыпаясь, чтобы поесть или принять ванну. Тащиться на корабле через пролив, взирать на праздник, не принимая в нем никакого участия, казалось малопривлекательным.

Зато Клеопатра с восторженными выкриками плясала на одной ноге, радуясь возможности развлечься. Она прыгала и вертелась, затрудняя рабыням труд причесать и одеть ее.

– Не ликуй очень, сестрица, – говорила Эвпатра с ленивой усмешкой, – не иначе как государь решил отдать нас в жены варварам с целью укрепить дружбу с ними! Я слышала, степные князья тоже будут на празднике.

– Почему ты так думаешь?

– А потому, что из нас, пятерых оставшихся сестер, три не просватаны – ты, я да Орсабарис. Орсабарис молода, ее отец-государь решил приберечь до следующего случая, а нас посылает сейчас! Митридатис и Нисса остаются, ибо имеют женихов, одна – египетского, другая – критского царей! Не знаю, станут ли они царицами, давность прошла, женихи, не иначе, забыли о них!.. Но как бы то ни было, они ждут и на праздник с нами не едут. А вот нам придется поехать, – глядишь, там найдем свою долю в юртах, около бурдюков с кобыльим молоком!

– Что ж, на все воля богов и государя! – ответила Клеопатра не задумываясь.

Царевич Артаферн взошел на палубу как старший, он был опоясан мечом и выглядел очень внушительно в пурпурном плаще и золотом шлеме с оранжевыми перьями. Он получил от отца наказ, как действовать, и поглядывал на Трифона свысока. Впрочем, ему было известно, что на евнуха возложены все заботы и ответственность за безопасность и успех экспедиции. Но не смущался этим, считая вполне закономерным, что он, как царский сын, лишь венчает собою всю затею, придает ей вес и значительность, этого достаточно. Всеми делами должен заниматься человек более низко стоящий, хотя бы и раб, каковым и являлся Трифон.

Поэтому, взойдя на палубу, царевич не поинтересовался ни оснащением корабля, ни численностью воинов, ни подробностями предстоящего праздника. Он полагал, что после нескольких фраз, сказанных отцом, ему не о чем говорить или советоваться с рабом. Поглядев надменно на Трифона, он лишь сказал своим бесцветным, глухим голосом:

– Смотри, Трифон, велика твоя забота! Ибо на корабле четыре царских сына и две царевны!

Трифон поклонился в пояс, заметив мысленно, что от царевича идет густой винный дух. Ответил раболепным тоном, как было принято в общении с царственными особами:

– Внимаю и повинуюсь, многославный царевич! Ты будешь доволен мною.

– Смотри, я не помилую, если что не так будет!

Отвернувшись, Артаферн стал смотреть равнодушными глазами на ослепительные всплески волн, вздымаемых посеребренными веслами.

Плавание через пролив было благополучным. Артаферн был удивлен, что восточный берег оказался безлюдным. У причалов на сонных волнах, словно забытые, покачивались рыбачьи суда, а у самой песчаной отмели, подобно скелетам морских чудовищ, лежали разбитые корабли. «Землетрясением разбило, – подумал царевич, – но почему никого нет?»

Их не встречали сторожевые ладьи, не приветствовала толпа, не приглашали сойти на берег фанагорийские архонты. Пробежала собака с поджатым хвостом и скрылась за полуразрушенным строением. Дальше возвышались покосившиеся стены города, видны были распахнутые ворота. Кружились вороны. И всюду ни души.

Приблизился озабоченный Трифон, с поклоном показал рукой на это безлюдье.

– Не пойму, – сказал он, пожимая плечами, – куда девались жители города? Неужели разбежались, испугались нашего появления? Думаю, что не так. Опасаюсь засады!

– Засады? – рассмеялся царевич, выпрямляясь с воинственным видом. – Ты боишься засады, Трифон?.. Не знал я, что душа у тебя заячья! Фанагория сильно пострадала от землетрясения, народ перепуган, архонты сидят в своих домах, как сурки! Какая может быть засада!.. Вот мы войдем в город с пением и ударами копий в щиты заставим их очнуться!

Трифон перед этим разговором видел, как раб приносил царевичу чашу с вином. Сейчас, слушая его запальчивые речи, подумал, что вино было, по-видимому, не разведенное. Однако прямо перечить не посмел.

– Многославный царевич, – сказал он почтительно, – ты говоришь мудро, а главное – мужественно! Сразу видно – твоя душа полна отваги. Но разреши мне с воинами сделать разведку – я пойду в город и все разузнаю, заставлю трусливых архонтов выйти навстречу тебе с подарками и речами! Они обязаны оказать достойный прием тебе, царскому сыну и посланному!

То, что говорил евнух, было вполне разумно и диктовалось осторожностью. Но именно это и пробудило в душе Артаферна беса строптивости. Неужели советы евнуха – закон для него? Ведь не Трифон представляет здесь царскую особу, а он, Артаферн! Значит, ему и решать! Оглядев Трифона с головы до ног, он ответил не спеша, как это делал Митридат:

– Ценю твои преданность и заботу! Но фанагорийцы примут такой поступок за нашу боязнь, и это возвысит их в собственных глазах! Чего доброго, они еще возгордятся и возомнят, что Митридат слаб, а они сильны!

– Что же будем делать?

– Сойдем с корабля и двинемся в город, как я сказал. Если кто из горожан проявит дерзость – накажем его! Воинов у нас достаточно.

– Да будет так!

Приказание царевича ненамного расходилось с царскими указаниями, и Трифон согласился. Однако оставил на корабле верных людей и наказал им на всякий случай быть настороже.

Странное безлюдье царило по-прежнему. Блестящий отряд воинов с копьями и щитами сопровождал еще более блестящую толпу царских детей с их свитой, за которой шли вереницей рабы с амфорами и грузом присланных царем угощений.

Первым в ворота города вступил Трифон с лучшими воинами. Ему показалось, что их ожидает какая-то неприятность. «Подвох, подвох!» – повторял он мысленно, испытывая беспокойство. Было очевидно, что Кастора в городе нет или он, после палочного угощения, задумал какое-то вероломство.

Ждать долго не пришлось. Как только колонна гостей миновала ворота и углубилась в улицы города, обстановка резко изменилась. Неожиданно из переулков высыпала масса воинов. Это были юноши, горевшие жаждой подвига. Их возглавлял сам Кастор, исполненный одним стремлением – отомстить за полученное оскорбление. Теперь он уже не колебался, с кем быть, и решительно поддержал призыв Архидама к восстанию. При этом рассчитывал на поддержку Сервилия, который обещал прибыть на помощь со всем флотом.

– Энарей и раб Трифон! – вскричал он, размахивая копьем. – Сами боги позаботились, чтобы ты не избежал моей мести! Ты явился сам на суд правый! Смерть ждет тебя!

С этими словами он метнул копье в грудь царскому подручному. Тот, охваченный одной мыслью – как уберечь царских детей, не успел уклониться и был сражен. Падая, почувствовал, что ранен смертельно. Его последним побуждением была забота о царевичах и царевнах. Он хотел подать совет опешившему Артаферну, как действовать, но не успел. Кровь хлынула из раны, заливая праздничный наряд. Верный евнух свалился бездыханный под ноги воинов.

С криками: «Эй-ла!» – молодые воины кинулись на людей Трифона. Их поддержали зрелые мужи в полном снаряжении. Со всех сторон сбегались вооруженные горожане. Отряд прибывших был окружен, началась неравная сеча. Однако воины Митридата, потеряв вожака, ожесточились и проявили стойкость. Они стали сплошной стеной, прикрылись щитами и отразили беспорядочную атаку фанагорийских бунтарей.

– Назад, на корабль! – вскричал Артаферн, размахивая мечом. Его лицо побледнело и покрылось каплями пота. Во рту пересохло. После гибели Трифона он видел в бегстве единственное спасение.

– Нет! – прозвучал металлический голосок Клеопатры. – Нет! Пока мы доберемся до корабля, нас перебьют стрелами и камнями! Да и ворота заперты, путь назад отрезан. Воины, вперед, в акрополь!

Звонкий голос смелой девушки прозвучал куда убедительнее, чем притушенный, неуверенный призыв Артаферна. Ее слова дошли до сознания воинов, и те, сомкнувшись плечом к плечу, с боем устремились по улицам в направлении акрополя. Ни Кастор, ни Архидам не предвидели этого. Они направили основные силы к воротам города, намереваясь отрезать прибывшим обратный путь в гавань. Стремительное продвижение царского отряда внутрь города оказалось неожиданным. Дальние улицы были почти безлюдны, а ворота акрополя не заперты. Быстроногая Клеопатра легко бежала впереди всех. По пути к ним присоединилось до сотни фанагорийских рабов, которые заявили, что хотят стать воинами Митридата.

Перед носом взъяренных преследователей ворота акрополя захлопнулись.

– На стены! На стены! – продолжала призывать девушка. – Будем обороняться стрелами, камнями, копьями!.. Эй, рабы, покажите, что вы достойны стать воинами великого царя! Митридат пришлет помощь и выручит нас!

– Надо послать гонца к отцу, – заявил Артаферн, задыхаясь после бега.

– Кажется, это уже сделано! – ответила Клеопатра, показывая мечом на берег моря. – Погляди!

С высоты стены была видна гавань. У причалов толпились люди, размахивая оружием. Корабль медленно уходил в море.

– Те, что остались на корабле, изменили! – вскричал Артаферн. – Они покидают нас!

– Полноте, братец. Наоборот, они избежали пленения и спешат к отцу за помощью! Трифон все предусмотрел.

 

XII

Кастор понимал – действовать надо решительно и быстро. Убедившись, что из Пантикапея прибыли четыре сына и две дочери Митридата, он усмотрел в этом милость богов. Грозный царь сам посылал фанагорийцам дорогих заложников. Нужно только суметь схватить их, не дать им вернуться на корабль.

– Мы полоним детей Митридата, – говорил Кастор, – и этим докажем Риму, что порвали с Митридатом! Если же мы дадим им уйти, горе нам! И Рим не оценит наших усилий, и Митридат не помилует нас!

Энергия и ум Кастора вновь привлекли к нему сердца горожан, убедившихся, что он всерьез ополчился против Митридата, перестал быть его слугой. Он чувствовал это, и его опасения, что впоследствии ему напомнят о его стараниях в пользу понтийского царя, стали рассеиваться.

Сразив Трифона, он был уверен, что дело сделано. Но гости оказались расторопнее и отважнее, чем он предполагал. Обстановка осложнилась с изменой группы сильных рабов, которым Митридат представлялся благодетелем и отцом свободы. С их помощью засевшие в акрополе успешно отразили все наскоки горожан, среди которых опытных и бывалых воинов оказалось мало.

Столь решительное сопротивление озадачило и раздражило Кастора. Он громко ругал вооруженных отцов семейств и их сынков, обвинял их в недостаточной сплоченности и трусости. Даже те, кто с таким азартом бросились в сечу у ворот, получив отпор, охладели.

Потеряв терпение, Кастор заявил жрецам и архонтам:

– Если мы до вечера не справимся с осажденными и не полоним детей Митридата, то завтра прибудут войска царя, они займут Фанагорию, а мы будем спасаться в камышах!

– Согласны с тобою, Кастор, – отвечали те, – но ты воевода, тебе лучше знать, как это сделать!.. При чем здесь мы?

– Да, да! – вскричал Архидам, который успевал всюду, но в осаде не участвовал. – Тебя город поставил впереди войска, так воюй! А не можешь – скажи, тебя заменят другим, более способным!

– Заменяйте хоть сейчас, я не радуюсь своему месту! Кому весело водить в бой таких трусов, как ваши сыны. Они не хотят обдирать ногти о стены акрополя, многие пугаются одного вида крови!

– Что же делать?

– А вот что! – вскричал разгоряченный Кастор. – Акрополь-то деревянный! Зачем же разбивать об него головы наших людей? Следует обложить стены сухим камышом и поджечь! Едва ли Митридатовы сынки захотят быть изжаренными живьем! Понюхают дыму и сдадутся!

Все подняли головы.

– Сжечь акрополь? – ахнул Архидам, известный своим благочестием. – А что скажут боги? Не раскроют ли они вновь земные недра с целью погубить нас?

– Ай, ай, – зашумели жрецы, – допустимо ли это? Подумал ли ты, Кастор, прежде чем говорить?

– Я воевода, и мое дело – воевать. А думать – это ваша забота, благо вас вдохновляют сами боги. Вы умеете угадывать замыслы богов! Я же разгадал замысел Митридата – он всех нас посадит на кол!

– Ох!..

– А после нас другие будут водить наши рати и служить городским богам! Уже не вы будете решать судьбы города! Акрополь и без вас отстроят заново, чем и привлекут милость богов! Его давно надо перестраивать, пора возвести новый акрополь – каменный, как в Пантикапее! За это и боги восславят вас. Выбирайте – смерть или победа.

Через час сотни горожан, женщин и рабов несли в город вязанки сухого камыша. Воины, прикрываясь щитами от губительных стрел, кидали вязанки под стены. Другие тащили глиняные кувшины с земляным маслом и разбивали их о деревянные срубы стен. Осажденные разгадали намерение врагов и сыпали стрелами, разворотили настил двора и метали сверху камни, пытаясь сорвать замысел Кастора. Но дым уже застилал глаза, слепил, камни и стрелы летели зря.

– Эй, вы! – кричал Кастор, приложив ладони ко рту. – Сдавайтесь, всех пощадим, даже рабов-изменников! А не сдадитесь – сгорите в пламени!

Осажденные разделились на два лагеря. Одни говорили, что надо драться до конца, уповая на скорую выручку от Митридата. Другие доказывали, что воевать с огнем бессмысленно, нужно сдаться, дабы избежать смерти. А когда прибудут войска из-за пролива, они все равно заставят фанагорийцев выдать пленников! И все будут спасены!

Первых возглавляла более решительная и бесстрашная Клеопатра. Она словно выросла и повзрослела в обстановке смертельной опасности. Стоило поглядеть, как она, сверкая глазами, возражала оробевшим братьям, даже стыдила их за малодушие.

Сторонниками сдачи в плен оказались все царевичи и Эвпатра. Тучная царевна валилась с ног от волнения и слабости, заливалась слезами. Она в ужасе взирала на жаркие языки пламени и черный дым, застеливший небо.

Братья-царевичи стояли, опершись на мечи, и исподлобья угрюмо поглядывали то на горящие стены акрополя, то на разгоряченную Клеопатру, которая казалась им взбалмошной девчонкой, способной в запальчивости погубить и себя и других. Дальнейшее сопротивление считали безумием. Артаферн раскис и показал свою неспособность к роли боевого вожака. Остальные также не проявили ратной доблести, оставаясь за спинами сражающихся воинов и рабов-перебежчиков, которые кровью добывали желанную волю.

Дело было не только в малодушии. Угодив так глупо в фанагорийскую ловушку, они втайне обвиняли Митридата в легкомыслии, полагая, что стали жертвой мгновенной прихоти отца-государя. Митридат многократно показал, как мало ценит своих детей, играя их судьбами или используя в качестве разменной монеты в торге с царями других народов. И ныне без сожаления и заботы бросил их в фанагорийский костер, как бросают пучок сухой, негодной травы. С какой целью? И за что они должны сражаться? За право вернуться к отцу-деспоту, чтобы завтра опять оказаться жертвой его очередного каприза?..

Артаферн и братья давно разуверились в непобедимости Митридата и непогрешимости его поступков. Его замыслы победить Рим силами наемников и степных пастухов представлялись им пагубными. Будущая война казалась катастрофой, в которой погибнет и Митридат, и они вместе с ним. Поэтому сдача в плен фанагорийцам пугала их не больше, чем грядущие испытания. Выручит их отец – хорошо, не выручит – тоже не так плохо. Их, как детей Митридата, наверняка переправят к римлянам, где они будут находиться на положении царственных пленников, а может, даже получат какие-то привилегии и вознаграждения за отход от отца, за измену ему.

– Сдаваться нельзя! – вне себя взывала Клеопатра. – Только жалкий трус ждет милости от врага! Кто за мною – вперед! Мы прорвемся сквозь огонь и выйдем к берегу моря! Я уверена, великий государь уже послал в помощь нам корабли и войско! Если они успеют, мы спасены и будем прославлены! Если нет – погибнем, но не утратим чести! Ибо мы – дети царя! Воины, Митридат вознаградит вас! Рабы, вас ждет свобода!

 

XIII

Разгневанный Митридат вызвал Менофана, решив отправить в Фанагорию все быстроходные биремы с воинами и освободить детей. Наконец Менофан получил возможность предстать перед Митридатом и открыть ему глаза на продолжающийся развал войска и недовольство боспорцев. Он вошел не спеша, солидно поклонился, приложив короткопалую руку к сердцу. Лицо царя, обезображенное болезнью, напоминало пугающую маску.

– Фанагорийцы обнаглели! – загремел Митридат. – Они посмели поднять руку на царских сынов и дочерей! Этим они определили день и час своей гибели!.. Повелеваю – Фанагорию взять приступом и разрушить до основания! Жителей продать в рабство, зачинщиков бунта доставить живыми сюда! Они после допроса и пытки будут казнены всенародно! Отправляйся.

Попытка Менофана поведать царю о том, что не одна Фанагория противится его замыслам, что и остальные города стоят на грани мятежа, была безуспешной. Митридат ни о чем, кроме наказания Фанагории, не хотел слышать. Даже узнав, что в войске существует заговор бывших пиратов и рабов, которые хотят захватить корабли и бежать в море, ответил запальчиво:

– Не может быть бунта в моем войске! Просто воинам надоело безделье, вот и шумят, рвутся к настоящему делу!.. Кто шумит, того и посылай, пусть они в Фанагории разомнутся, кое-какую добычу возьмут, кровь прольют, потешатся!

– Но если царевичи и царевны в плену, то фанагорийцы объявят их заложниками! Этим они свяжут нам руки. Как быть?

– Не в плену они, засели в акрополе и отбиваются! Надо поспешить им на помощь!..

– Разреши действовать! Кому вести корабли и войска?

– Кому вести? – Царь задумался, прищурившись. Мухи садились на мокнущие язвы, но он не замечал этого. Потом, поглядев на стратега, повелел: – Пусть возглавит этот малый поход Тирибаз! Он тоже засиделся и тоже скулит, как пес взаперти! Завидует военачальникам, их власти!.. Вот ему и бранное дело, есть где показать свои таланты! А в помощь ему назначь Асандра с евпатористами, это люди более надежные!

И здесь сказалось обыкновение царя поступать неожиданно и наперекор всем. Он послал за пролив не мужественного Фарнака или опытного Менофана, но мало сведущего в ратном деле, изнеженного Тирибаза. Менофан поразился этому назначению, но перечить не стал, ибо видел, что царь страдает от своей болезни, уязвлен неудачей фанагорийского празднования. И едва ли будет сговорчивым. Поклонившись, стратег произнес:

– Ты, как всегда, мудр, и решения твои выше моего понимания! Да любят тебя боги!.. Дозволь идти?

– Поспеши, поспеши! И готовь войско к выступлению в дальний поход!.. С Фанагорией покончим и двинемся на запад!

Повеление царя разгромить Фанагорию вызвало в войсках необычайное оживление. Желающих участвовать в походе за пролив оказалось больше, чем требовалось. Бывшие пираты и рабы, наемники и понтийские воины – все хлынули к берегу, толкали друг друга, стремясь скорее взойти на корабли. Но корабли занимали не беспорядочно, а словно по уговору. Одни оказались заполненными воинами с берегов Термодонта, другие пиратами, которые плавали когда-то вместе, третьи рабскими артелями. В этом не было ничего странного, каждый старался быть с друзьями и искал таких же, каким был сам.

Царь из-за болезни не мог выйти к войскам и смотрел на погрузку из окна дворца. Увидев, что его разношерстное войско отправляется в малый поход с большим воодушевлением, повеселел, вздохнул облегченно.

– Менофан мрачно настроен, – сказал он стоящему рядом Тимофею, – ему чудятся заговоры и бунты. А войско – дружно, как одна семья! Все хотят первыми ворваться в Фанагорию и получить награду за освобождение моих сынов и дочерей!

– Истинно! – подхватил Тимофей, кланяясь. – Истинно, государь! Вот так они будут и в большом походе обгонять друг друга, спеша проломить ворота Рима. Кому не хочется урвать первый и жирный римский кусок!

– И урвут!.. В жажде добычи и славы – сила моих ратей. Они получат то и другое!

Изнеженный и обленившийся Тирибаз, который давно оторвался от живого дела, взирая со стороны на ход событий, оказался во главе многовесельной флотилии. Он не представлял, как будет осуществлять управление кораблями и буйными отрядами разноязыкого войска.

Поддерживаемый под локти друзьями и слугами, он взошел на палубу лучшего корабля, не понимая, почему воины так смело и с нескрываемой насмешкой разглядывают его, переговариваясь и скаля зубы. Он объяснил это ошибками самого Митридата, который слишком прост в обращении с воинами и не приучил их к молчаливому, безропотному послушанию, почтительности к старшим.

– Не удивляйся, почтенный Тирибаз, – говорили ему друзья, – ведь это, собственно, не войско, а сброд разбойников и беглых рабов! Но они способны к рукопашному бою, прикажи им штурмовать Фанагорию, и ты убедишься в этом! Жажда добычи толкает их навстречу опасности! А пока – вели отчаливать, махни платком!

Рука с тонкими пальцами и крашеными ногтями взмахнула белоснежным платком. Корабли зашевелились, весла блеснули на солнце, вода зашумела. Флотилия стала отдаляться от берега, вышла из гавани на простор пролива.

Было красиво смотреть, как десятки судов, полных вооруженными головорезами, заняли видимую поверхность моря, устремившись на восток, подобно стае плавающих птиц. Флотилия выглядела так внушительно, что если бы фанагорийцы могли видеть ее в час выступления из гавани, они исполнились бы ужаса.

Но произошло нечто неожиданное.

Достигнув середины пролива, флотилия вдруг лишилась внутренних взаимосвязующих сил и стала рассеиваться по водной пустыне. Большинство кораблей повернуло круто на юг, в сторону открытого моря. И, словно в насмешку, на многих были подняты на мачты сигнальные щиты, послышались звуки труб, как перед сражением. На палубах стояли стеной люди, ухали враз, по-пиратски, и размахивали хламидами, как это делают моряки, прощаясь с берегом. Были случаи перестрелки между кораблями, нарочитых или случайных таранов с потоплением судов. Те, что остались верными Митридату, вступили в перепалки с изменниками, шли на абордажные схватки, топили одни других.

Корабль наварха Тирибаза также был захвачен изменниками, которые окружили и схватили незадачливого флотоводца, перебили его охрану, а советников и друзей побросали в волны моря. Тирибаза с хохотом и глумлением заперли в каюту. Он был не столько испуган, сколько изумлен, не понимая, что, собственно, происходит. Против кого бунтует это сборное войско?.. Или оно проявило вероломство к своему благодетелю Митридату, или не хочет подчиняться ему, Тирибазу, как бывшему сатрапу, безжалостному к рабам?.. Среди восставших он заметил лица его собственных рабов, взятых Митридатом в войско.

Пять кораблей Асандра, заполненных евпатористами и молодыми пантикапейскими эфебами, вышли из гавани несколько позже других, а потому оказались в стороне от происходящего. Панталеон усмотрел в этом предусмотрительность Асандра и усмехнулся одобрительно.

– Выходит, ты предугадал все это? – кивнул он головой вслед удаляющимся судам.

– Не предугадал, но просто опасался этого, – ответил Асандр. – Смотри, Панталеон, такое не часто увидишь, разбегаются воины великого войска, угоняют корабли Митридата! Это конец его могуществу и всей затее с войной против Рима!

– Что же нам делать? Попытаться спасти Тирибаза?

– Нет, наше дело наблюдать. Откуда ты знаешь, что Тирибаз не с ними?

– Погляди – верные царю корабли заворачивают обратно!

– Обратно нельзя! Митридат не простит нам этого. Надо сперва выручить царских детей!

– Но мы остались одни с нашими людьми. Справимся ли?

– Почему одни?.. Кораблей, которые не изменили, не так мало!.. Дай им сигнал, сообщи, что именем царя теперь я наварх флота и приказываю – все должны следовать за мною к тому берегу пролива! Ослушники будут наказаны, как за измену!

– Слушаю, исполняю!

Панталеон начал размахивать горящим факелом по правилам морской сигнализации.

 

XIV

По песчаной полосе берега, замусоренной морскими водорослями, бежали вооруженные люди. Их было больше полусотни. Одни выглядели богато в блестящих шлемах и красных хламидах, другие не имели на плечах ничего, кроме лохмотьев. Впереди легко подпрыгивала на девичьих тонких ногах Клеопатра, вооруженная остроконечным мечом – ксифосом.

Все со страстной надеждой смотрели на море, ожидая помощи, но ее не было.

– Надо продержаться еще немного! – кричала царевна пронзительно звонким голосом. – Государь уже знает, что произошло! Он поможет!.. Воинов наградит, а рабам даст свободу!

Всем казалось, что погоня должна настигнуть их по сухопутью. Но фанагорийцы, узнав, что среди тех, кто прорвался сквозь огонь и бежал из пылающего акрополя, находится любимая дочь царя, спохватились, поняли, что самую ценную заложницу упустили. И послали быстроходные ладьи вдоль берега, дабы настичь беглецов с моря.

Клеопатра первая заметила, что со стороны враждебного города быстро движутся весельные ладьи.

– Может, это помощь? – предположил один из воинов.

– Это не помощь, о великие боги! – с горечью ответила царевна. – Это погоня! Поспешим, воины, уйти в глубь камышей, там спрячемся!

Кастор, стоя на носу передней лодки, увидел беглецов и указал на них рукой.

– Вот она, дочь Митридата! – торжествующе вскричал он. – Теперь она не уйдет от меня!.. Поворачивайте к берегу!

Торжество оказалось преждевременным. На глади пролива показались большие биремы, весла которых взлетали и опускались, напоминая крылья серебристых чаек. Их увидели и преследователи и беглецы.

– Вот это помощь! – воскликнула Клеопатра и заплясала на песке от радости. – Эй-ла! Воспряньте, воины, мы спасены!

Однако фанагорийцы были ближе, они уже повернули к берегу, явно намереваясь схватить беглецов до подхода царских судов.

– Стратег! – с тревогой говорили фанагорийские воины. – Успеем ли мы?.. Ведь кораблей много, они отрежут нам путь назад!

– Ничего! – ответил распаленный преследованием Кастор. – Мы проворнее Митридатовых воинов и наши ладьи быстрее этих черепах! Греби сильнее!.. Высаживайся!

Он прыгнул прямо в воду и, разбрызгивая прибрежные волны, устремился к берегу. За ним поспешили воины, они без труда нагнали утомленных беглецов и скрестили с ними оружие.

Лучшие из Митридатовых ратников окружили царскую дочь, прикрыли ее щитами и не пускали в сечу, хотя она воинственно размахивала мечом.

– Куда ты, госпожа?! – говорили они, восхищаясь смелостью девушки. – Они же мужчины и сильнее тебя, сразу полонят! Тогда и нам не поздоровится!.. Оставайся за нашими спинами, помощь уже близка!

Лязгали мечи, яростно вскрикивали сражающиеся. Кастор решил взять Клеопатру своими руками, но натолкнулся на стену щитов и гребенку копий. К его досаде, все получалось не так быстро, как хотелось. Уже слышались боевые сигналы на пантикапейских кораблях, и голоса вражеских военачальников.

Высадка воинов произошла стремительно. Волна эфебов с молодым задором хлынула на фанагорийцев, за ними устремились тяжеловооруженные гоплиты-евпатористы в полном снаряжении.

Теперь пришлось спасаться Кастору и его вооруженным горожанам. Они не выдержали натиска противника и были отброшены в камыши, где оказались по колено в болотной грязи, падали, пронзенные стрелами, тонули в зловонной жиже.

Только сейчас Асандр убедился, что здесь не все сыновья и дочери Митридата. Вместо четырех царевичей и двух царевен он увидел одну Клеопатру в грязном, разорванном хитоне, с опаленными волосами. На худой шее запеклась кровь.

Девушка переоценила свои силы. И внезапно почувствовала страшную усталость. Перевозбуждение сменилось слабостью, она упала на песок, меч выпал из бессильной руки. Воины хотели поднять ее. Но Асандр опередил их, взял бесчувственную воительницу на руки, не переставая испытывать изумление перед ее мужеством.

– Именем государя – все на корабли! – приказал он громко. – А где же остальные дети государя?.. Погибли в схватке или пленены?

– Ни то, ни другое! – ответил хриплым голосом пожилой воин, стараясь удержать кровь, что брызгала из раны; он рвал рубаху и обматывал ею поврежденную руку.

– А что же? Продолжают сражаться?.. Сейчас двинемся им на выручку!

– Нет нужды!.. Четыре сына Митридата и дочь его Эвпатра сдались на милость фанагорийцев! Не захотели сгореть в запаленном акрополе!

Истина раскрылась перед глазами Асандра. Стало ясно, что город восстал. Кастор изменил, дети царские стали заложниками, а эта вот черноволосая девчонка, царская дочь, оказалась единственным настоящим воином среди других! Она возглавила вылазку и отступление верных воинов к берегу.

– Скажи, Асандр, – подбежал Панталеон, – фанагорийцы спасаются в камышах – будем ли преследовать их?..

Асандр отрицательно покачал головой:

– Нет, пусть демоны вязнут в этих болотах, а не мы! Я сказал – всем на корабли!

– Двинемся в гавань Фанагории?..

– Тоже нет!.. Фанагорийцы имеют дорогих заложников и, если мы посмеем штурмовать город, будут угрожать их казнью! Дело обычное!

– Значит, обратно в Пантикапей?

– Да, повезем Митридату его лучшую дочь!.. А как выручить остальных, пусть ломает голову сам царь!

Асандр обратил взор на свою ношу. И невольно смутился. На него смотрели два внимательных карих глаза. Девушка пришла в себя, но не спешила стать на ноги. Она слышала разговор своих освободителей. И разглядывала Асандра с наивным любопытством.

– О госпожа, да хранят тебя боги, – сказал он поспешно, – ты ранена?

– Нет, смелый витязь, я не ранена!

– Но я вижу кровь!

– Думаю, это кровь врага!

– Ты подлинная Афина Паллада! – произнес Асандр в изумлении. – Ты достойна стать царицей! Я же готов быть твоим телохранителем!

– Ты и так телохранитель! Ты спас меня, отец вознаградит тебя!

– Я уже вознагражден, прекрасная царевна, тем, что увидел тебя вблизи и даже держу тебя на руках!.. Ты – живая богиня Ника, ибо тебе сопутствует военная удача!

– Пусти, я пойду сама!

Став на песок босыми ногами, Клеопатра оправила подол разорванного хитона и закинула назад растрепанные волосы. Асандр снял с плеча хламиду и закутал ее.

– А теперь в лодку – и на корабль! Мы должны поспешить к царю Митридату!

– И пускай он сам ломает голову, как выручить своих пятерых детей! – добавила Клеопатра с озорным смешком, чем заставила бывалого боспорца опять почувствовать смущение.

– Или ты велишь плыть в гавань Фанагории? – спросил он с видом покорного подданного.

– Нет, вас слишком мало, и вы угодите в такую же засаду, в какую попали мы! Надо поспешить к государю, он решит, что делать!

 

XV

Есть слухи, которые распространяются с быстротою ветра. Весть о восстании Фанагории, осмелившейся бросить вызов Митридату и взять заложниками его сыновей и дочь, сразу стала достоянием всего населения Боспора. Она проникла во все уголки царства, прокатилась, как перекати-поле, по полынным степям и достигла дымных юрт кочевых племен. Не менее волнующей новостью оказалась и неожиданная массовая измена значительной части воинов-пиратов, а с ними и бывших рабов, которые бежали в море на царских боевых кораблях.

– Крысы бегут с обреченного судна! – изрекли люди рассудительные, пожилые. – Боги явно гневаются на Митридата, они не одобрили его намерения воевать против Рима.

Вторым после Фанагории отпал от Митридата как всегда задорный Нимфей, за ним последовала торговая Феодосия, сильно пострадавшая от упадка морской торговли. Пришло известие, что херсонесцы разоружили Митридатов гарнизон, предварительно напоив воинов допьяна крепким вином. И объявили Херсонес самостоятельным полисом, городом-государством, каким он был всегда, на протяжении веков.

Гоплиты из местных греков, на которых Митридат возлагал надежды как на стойкую пехоту, стали толпами уходить из лагерей, поспешая возвратиться в свои города.

Оставшиеся в лагерях наемники, бывшие пираты и освобожденные рабы, почуяли приближение конца. Окрыленные примером тех, кто успел бежать в море и угнать царские суда, они стали сговариваться и все смелее учинять групповые побеги кто морем, кто сушей. Число мятежных кораблей, рыскающих по просторам Понта Эвксинского в поисках добычи, возросло. Умножились и шайки грабителей на дорогах Боспорского царства. Насилие царило всюду, жизнь становилась невыносимой. Возле храмов слышались стенания и вопли молящихся, убежденных, что наступает конец света.

И хотя великая рать, созданная Митридатом столь дорогой ценой, распадалась на глазах, упрямый царь был, пожалуй, единственным человеком, который не разделял общих настроений. Он не принадлежал к тем малодушным, которые падают духом в случае неудач. Его распаляли неудачи.

Выслушивая доклады Менофана о развале войска, он жестоко смеялся, его лицо становилось страшным. Сжав кулак, он грозил изменникам, говоря:

– Пускай бегут слабые и трусливые, нам с ними славу не делить! Придет время – они за все получат сполна! А боспорских греков, этих двуличных и хитрых торгашей, я накажу уже сейчас!.. Я заставлю их вернуться в лагеря и пойти за хвостом моего коня!.. Слава богам, есть у нас друзья!.. Обратимся к скифам, они не откажутся припугнуть боспорян, своих вечных врагов!

Это означало, что царь замыслил ввести в пределы Боспорского царства скифские полчища, дабы с их помощью восстановить свое могущество, смирить города и удержать вкупе распадающееся войско. Весть об этом облетела всех.

Обычно терпеливые и осторожные греки, пораженные такими намерениями Митридата, вдруг воспылали боевой страстью и торопливо создавали отряды ополчения, теперь уже для отражения варварского нашествия.

– Братья! – призывали ораторы на площадях. – Вооружайтесь! Царь Митридат вознамерился призвать степняков против нас для поддержания своей власти!.. Готовьтесь к обороне!

Пребывая во дворце по причине болезни, Митридат слышать не хотел о том, что творится вокруг. Одержимый одной мыслью о походе на запад, он был убежден, что стоит ему стать на дорогу войны и дать воинам первые победы и первую добычу, как все вновь сплотятся вокруг него, а дымные факелы сомнений погаснут.

Он верил в таинственные предначертания своей судьбы и предопределенность грядущей победы. Ему представлялось, что как только он высадится с пехотой в устье Истра, римляне впадут в панику. И тогда сенат с поспешностью отзовет войско Помпея из Сирии для защиты римского государства. Это явится сигналом к восстанию для всех анатолийских народов. Они поднимутся на великую войну против римлян-поработителей и призовут его, Митридата, опять на престол предков.

Он обласкал оставшихся сынов и дочерей, восхищался мужеством Клеопатры, ставил ее в пример другим.

– Жаль, что ты не родилась мужчиной, – говорил он, – ты смогла бы отличиться в той войне, которая нам предстоит! Скоро, скоро выступаем мы в великий поход против нашего врага – Рима!

 

XVI

Только самые близкие к царю люди, его преданные евнухи, видели, как терзается Митридат от горького сознания, что мятежный город Фанагория держит в плену его пятерых детей. Фанагорийцы заявили: если он попытается вновь применить силу против них, они умертвят всех царевичей и царевну Эвпатру.

Связанный по рукам этой угрозой, царь не раз впадал в ярость. Демон мести вселился в него, и с каждым днем он становился свирепее. Не будучи в состоянии наказать фанагорийских изменников, он испытывал жажду крови, которая мучила его днем и ночью. Нужно было сорвать на ком-то злость, излить на кого-то пену ярости, показать всем, что он еще всевластен, и убедить себя в собственном могуществе. И хотя он стал появляться на людях (язвы на лице подсохли) и даже выглядел уверенным и внешне спокойным, его горящие глаза скользили по лицам приближенных, словно выискивая жертву.

В эти злосчастные дни в порту Пантикапея сошли с торгового судна две женщины, охраняемые вооруженным рабом. Они скрывали лица и старались не привлекать к себе внимания случайных встречных. Прошли к воротам акрополя. Одна приподняла покрывало, затеняющее ее лицо, и что-то сказала стражам. Те вызвали старшого. После короткого опроса пришедших начальник стражи ушел, потом вернулся в сопровождении Битоита. Последний, не меняя выражения окаменевшего лица, провел женщин внутрь дворца. Открыв двери царских покоев, он пропустил незнакомок вперед, а сам остался в коридоре.

Женщины, увидев стоящего перед ними Митридата, повалились на пол.

– Встаньте, – коротко молвил царь.

Когда они поднялись, он приказал обеим откинуть покрывала.

Это были Гипсикратия и Стратоника. Обе исхудавшие, со следами загара на лицах. Они настолько изменились, что Митридату показалось, будто перед ним другие женщины.

Гипсикратия с ее черным пушком на верхней губе выглядела совсем мужчиной, утратив последние черты женственности и мягкости. Видно было, что долгие странствия под личиной мужчины, неудобные ночлеги, зной и холод, случайная грубая пища не способствовали сохранению женственной красоты. Выполнив царский приказ, она заплатила за это ценою своей внешности.

Царь смотрел милостиво и вместе с тем испытующе. Думал при этом, что Гипсикратия не только огрубела в скитаниях, но и осквернена общением с людьми низкими, может быть и близостью с ними. Ее тело впитало в себя много такого, что сделало ее уже непригодной для царского ложа. Кто знает, возможно, тайные болезни, полученные от нечистого питья и непроваренной пищи, а также от тех людей, с которыми свела ее судьба, гнездятся в ее крови, готовые выступить на коже в виде сыпи или язв. Нет, наложница, которая скиталась невесть где больше двух лет, годится лишь в кухонные прислуги, но не в подруги к царю царей!.. И тут же решил отлучить ее от собственной особы навсегда.

– Ты, Гипсикратия, показала себя верной и исполнительной рабой! – сказал он милостиво. – И заслужила покой и отдых! Иди отдыхай, вот тебе награда!

Он протянул ей ларец, в котором переливалось всеми цветами радуги ожерелье из скифских самоцветов. Награда немалая, целое состояние! Но женщина сразу поняла: этот подарок – все, что она заслужила! Это прощальный дар, на большее она претендовать не может.

Взяв в руки ларец, Гипсикратия склонила голову, думая при этом, что царь стал совсем другим. Вместо могучего и любвеобильного Митридата перед нею предстал старик с обтянутым пестрым лицом, расписанным болезнью. «Видно, опять проступила его давняя хворь, – вздохнула она тайком, – его утомили заботы и великие дела!.. Кто позаботится о нем?» Вспомнилась хижина в Диоскуриаде и то возбуждающее питье, которое она варила ему на очаге.

– Благодарю тебя, о господин мой! – сказала она, упав на колени.

– Иди, ты свободна!

Оставшись наедине со Стратоникой, Митридат почувствовал, как искры тщетно подавляемого гнева опалили его сердце. Он задышал глубже, ноздри дрогнули, глаза зажглись мерцающим огнем.

Стратоника стояла перед ним в дорожном платье, уже не молодая, но еще красивая, способная воспламенить мужскую страсть. Возможно, она так и расценила явное волнение своего царственного супруга. Она откинула с плеч грубый плащ и осталась в красном хитоне до колен. Протянув обнаженные руки, заговорила с чувством, в котором выражалась еще несмелая, с трудом сдерживаемая радость желанной встречи:

– Мой супруг, повелитель и бог, величайший, непобедимый и несравненный!.. Кто измерит мое счастье, мое ликование? Кто, кроме тебя, способен услышать песню сердца моего, увидеть огонь души моей?.. Сбылось то, о чем я дни и ночи молила богов, – я увидела тебя, нашла тебя во всем великолепии, во всей мужественной красе твоей, в окружении божественного сияния!.. Прими рабу твою, позволь ей найти радость жизни у ног твоих!

С этими словами Стратоника опустилась на пол, распростерлась ниц на каменных плитах, ожидая, что сейчас сильные руки поднимут ее и она услышит слова милости и признания ее любимой супругой, старшей в гинекее, царицей! И одновременно, с непередаваемым томлением представила свою встречу с любимым сыном, который где-то здесь, недалеко, дорогой, желанный!.. «О, Эксиподр, сын мой!» – в упоении кричало ее сердце.

Но прошли два-три мгновения, бесконечно коротких в любви и счастье, сейчас же показавшихся женщине веками. И то молчание, которое было ответом на ее слова, отозвалось в ее груди тревожным предчувствием, как перед началом грозы.

Она робко подняла голову и вздрогнула, встретившись с пронзительным, насмешливо-жестоким взглядом царя.

– Ты ползаешь у моих ног, как змея, готовая укусить своими ядовитыми зубами! – зловещим шепотом произнес он.

Лицо его, и без того страшное, исказилось, потемнело, судорога молнией прошла по щеке. Костлявая рука сжимала рукоять кинжала. Трудно передать, что творилось в этот миг в душе Митридата. Он хотел тут же, немедля, убить изменницу. И уже потянул из ножен отравленный клинок. Вот она, та жертва, которая должна принять на себя его ярость!.. Но, представив Стратонику мертвой, в луже крови, он почувствовал, что этого мало, это слишком просто! Убить одним ударом за такую страшную измену – значит оказать милость! Нет, надо придумать что-то другое!.. И он придумал.

«Да, да, – шептал он, беззвучно шевеля бескровными губами, – мало убить эту хитрую змею! Надо заставить ее пережить больше, чем пережил я, когда узнал о ее вероломстве!»

– О государь! – с трудом произнесла подавленная Стратоника. – За что ты встречаешь меня гневом! Чем я провинилась перед тобою?

– Забыла? – с ядовитым смехом отозвался царь. – Забыла? Но я-то не забыл! Неужели ты думала, что меня можно обмануть? Или ты не знала, что самые хитрые козни врагов я разгадываю, как детскую загадку? И решила, что твоя измена не дойдет до ушей моих?.. О боги!.. Ты отдала сказочное сокровище лютому врагу моему Помпею, открыла тайники и вручила ключи от них жадному римлянину! И все это лишь за одно ничем не подтвержденное обещание – помиловать твоего сына, слюнявого красавчика Эксиподра, буде он попадет в плен!.. Не так ли?

– О государь!.. Ведь Эксиподр и твой сын! Он дитя любви нашей.

– Так почему же ты вверила судьбу нашего сына злому недругу Помпею? Или ты заранее похоронила меня, утвердилась в мысли, что я побежден, и поспешила переметнуться в стан врагов?.. Какая низость, Стратоника, какой позор для царицы! И теперь ты лжешь мне, говоря, что молила богов о встрече со мною!

– О великий, но я же прибыла к тебе, не осталась там, в завоеванных римлянами пределах!

– Это я заманил тебя, как лисицу в силок! И ты попалась на приманку! А приманка – твой сын Эксиподр! Не ради меня ты возвратилась, а ради него! Ибо я сказал Гипсикратии – не вернется Стратоника, Эксиподр умрет!

– Я вернулась! Я вернулась! – почти закричала женщина. – Выслушай меня! И накажи, если я виновата!.. Я выдала сокровища Помпею не потому, что не верила в твою победу, а потому, что эти сокровища уже бесполезны для тебя! Если ты вернешься на трон Понтийского царства, то не благодаря тому, что у тебя есть тайники, а благодаря своим силе и уму! После победы над Римом ты получишь сокровища куда большие, чем клад Новой Крепости!.. Я же хотела одного – сохранить жизнь сына, если бы он в юношеской запальчивости вдруг попал в плен к врагу!.. Вот и все! Неужели жизнь твоего прекрасного сына не стоит этого мертвого богатства? Ведь есть еще тайники, в других местах. И, наконец, победив Рим, ты получишь эти богатства обратно вместе с трофеями!..

– Ты отдала врагам сокровища, о которых и Крезу не мечталось! На них можно было снарядить стотысячную рать!.. И все же дело не только в этом. Главное – ты изменила мне, продала мою тайну врагу, озолотила ненавистного Помпея! И пришла не с раскаянием, но с обманом, думая, что я ничего не узнаю! Ты готова была жить рядом со мною, убедившись, что я опять силен и властен! И, конечно, опять изменила бы при случае! Но ты знаешь мой обычай: изменникам одна награда – смерть!

– Я готова умереть, – с покорностью склонила голову Стратоника.

– И здесь ты хитришь, – язвительно усмехнулся царь. – Говоришь одно, а думаешь другое! Хочешь отвести мой гнев на себя и обеспечить покой сыну своему!

– А при чем сын мой? – с живостью и тревогой отозвалась женщина. – Не он изменил тебе, а я, хотя и я душой принадлежала тебе, когда отдавала этот бесполезный клад!

– Немалый подарок врагу! Но, повторяю, не в кладе дело, а в твоем вероломстве! Ты ответишь за него. Эй, люди!

– Но великий повелитель, я еще не видела сына своего, разреши перед смертью встретиться с ним?

– Встретишься, встретишься! – со злорадным ликованием ответил Митридат, жестом руки приостанавливая вбежавшую стражу – Только не сейчас, а немного позже!

Стратоника вдруг поняла, что ее участь была решена задолго до этого дня, – видимо, еще тогда, когда Митридат направлял к ней Гипсикратию. Неожиданно она почувствовала приступ тоски и жалости к себе, рыдания непроизвольно потрясли ее тело, она уронила голову на холодные плиты пола, обливая их слезами.

 

XVII

Хор девушек дружно исполнял приветственный гимн под звуки нескольких кифар.

Синяя дымка ароматных курений затянула своды «чертога любви», как его пышно именовали. Два раба внесли стол, накрытый тонкими яствами и старыми винами. Сам хозяин и устроитель встречи поспешил по персидскому ковру навстречу высокому гостю, держа пухлыми пальцами чашу, наполненную до краев.

Хозяин был толст и в цветном хитоне выглядел принарядившимся сатиром. Это был преуспевающий Клитарх, прозванный Жабой. Его обнаженные руки, обросшие черными волосами, и эллинские сандалии на кривых ногах казались принадлежностью комического актера. Впрочем, он и не возражал быть таким в жизни. Вел себя игриво, подмигивал певицам, как бы поощряя их, и пританцовывал на ковре, действительно напоминая собою прыгающую жабу.

Гость появился в сиянии многих светильников, испускающих дрожащий свет и запах горелого масла. Пение усилилось, громче задребезжали жильные струны. Клитарх расплылся в улыбке и протянул чащу.

Царевич Эксиподр ответил на радушный прием веселым смехом, взял из рук хозяина чашу и, кивнув девушкам, как старым знакомым, вытянул ее до дна. Клитарх повел бровью, и девушки, подобно стайке пестрых птиц, вспорхнули и окружили гостя со смехом и возгласами радости. Самые красивые взяли его под руки и провели к столу.

Клитарх приблизился бочком и, прикрыв широкий рот волосатой рукой, что-то шепнул царевичу на ухо, указав глазами в сторону окна. Там стояла в застенчивой позе смуглянка, одетая в ниспадающие эллинские одежды.

– Это она? – спросил Эксиподр со смешком.

– Она самая; нетронутый цветок, весенняя зорька! Имя ей Зариада! Лишь вчера сошла с корабля, не знает иного языка, кроме родного керкетского!.. А поет – фэ!..

Клитарх сложил пальцы в пучок и поднес к губам.

Вошла Итона, как всегда быстрая и гибкая, одетая в облегающий тело восточный наряд, напоминая собою жрицу Астарты. Она ударила в гонг и возглавила общий танец. Царевич, угощаясь сладостями и винами, любовался танцовщицами, поглядывая на Зариаду.

Потом все расступились, дали место дочери горного Кавказа. Та взяла лютню и, проведя по ее струнам рукой, запела что-то тягучее, грустное, напоминающее о приволье тех гор, где она выросла и откуда была продана в рабство.

– Ты видишь, преславный царевич, – живо зашептал Клитарх, – девушка одна, у нее нет покровителя!.. Она станет твоею тенью, если ты согласишься утешить ее!

– Да, да, – ответил Эксиподр, – я готов утешить ее. Но на каком языке я скажу ей слова утешения?

– На языке любви, – быстро нашлась Итона, стоявшая около. – Этот язык понятен всем, а девушкам особенно!

Сегодня царевич не стал играть в прятки и жмурки с поцелуями, как обычно. Ему не терпелось остаться наедине с новенькой и испытать свои способности утешителя. Он поднялся из-за стола, раскрасневшийся от вина и волнения.

– Как он красив, наш царевич! – переговаривались девушки.

– Я доволен тобою, Клитарх, – сказал он хмельным голосом, – возьми вот это!

Хозяин на лету подхватил золотую гривну с самоцветом.

– А это вам за пение и танцы!

Девушки с визгом и смехом кинулись собирать монеты, раскатившиеся по полу.

С торжественным пением гостя и Зариаду повели в опочивальню. Девушки подбежали к столу и стали хватать с тарелок сладости.

– Не наедаться! – строго предупредил Клитарх. – У нас еще будет важный гость!.. Идите в нижний покой и не перепутайте, кому что говорить!

Что-то вспомнив, он поднял руку и щелкнул пальцами. По этому условному знаку все девушки поспешили отдать хозяину подобранные на полу деньги.

– Второго гостя встретишь ты, Итона, будь внимательна! – сказал он. После чего оставил «чертог любви» и направился в большое здание во дворе, откуда слышались пьяные песни и грубый смех. Там развлекались воины, для которых угощение и вина были подешевле, а девушки попроще, они не блистали богатыми нарядами и хорошими манерами. Здесь он забрал холщовую кису с деньгами и, уединившись в каморке, стал подсчитывать выручку дня.

– Медь, больше медь, – бормотал он, – деньги воинов и матросов! А вот и серебрушки от горожан!.. А это…

Придвинув светильник, Клитарх внимательно оглядел дар Эксиподра. Вещь дорогая, все видели, когда он ее получил, видела и Итона – око и ухо Парфенокла. Такую драгоценность не утаишь! Вздохнув, он положил гривну в шкатулку вместе с несколькими золотыми и серебряными монетами. Парфенокл сам решит, что должно быть передано в городскую казну. Гривну, наверное, возьмет себе! Что ж, это его право, он подлинный хозяин веселого дома, а Клитарх всего лишь управитель, эконом, у которого забот много, а доходы мизерные!..

Но в душе Клитарх благословлял судьбу, ибо кончились его невзгоды, он нашел надежного покровителя в лице Парфенокла, доходное место и получил признание городских властей, которые оценили его скрытые таланты. Он не ограничился скромной ролью доверенного эконома, но быстро наладил дело, к которому всегда чувствовал склонность.

Жаба-Клитарх отменил обрядовые моления и жертвоприношения, так как некому было молиться и приносить жертвы. Богиня осталась среди развалин храма, овеянная ветрами и обсыпанная уличной пылью. Пока решался вопрос о восстановлении храма, Клитарх создал нечто вроде римского лупанария, где каждый мог развлечься по средствам. Для избранных предназначались «чертоги любви» – уютные уголки, куда рядовым воинам и людям черным доступа не было. Завсегдатаями «чертогов» были не только богатые горожане, но и знатные военачальники и советники Митридата. За короткое время веселый дом стал известен далеко за городской чертой. Угощения, вина, смазливые женщины по доступной цене привлекали к нему сотни посетителей. Вместо расходов на содержание служительниц Афродиты женский дом стал приносить прибыли, которые превзошли прежние храмовые доходы, окупили щедрость Парфенокла и потекли неиссякаемым ручьем в городскую казну.

Бывал здесь и Эксиподр. Он искал в веселом заведении убежища от подозрительных взоров отца и евнухов, отдыхая в обществе шаловливых гетер. Непринужденность, праздничная обстановка «чертогов любви» являли собою приятный контраст с мрачными буднями царского дворца, где витал дух суровости и тревожных ожиданий.

Царевич жил сегодняшним днем, стараясь не думать о трудах и лишениях предстоящего похода. Он с шиком растрачивал то, что оставила ему мать, – деньги и драгоценности, зачастую не зная их истинной цены. Для Клитарха и тех, кто стоял за ним, такой посетитель был сущим кладом. И царевичу устраивались приемы, напоминающие театральные представления. Его ублажали всеми способами, льстили ему, восхищались им. Затрат не жалели, зная, что они окупятся.

Клитарх закрыл шкатулку и зевнул. Думая вздремнуть часок, прилег на кушетку. Но едва Гипнос осенил его своим крылом, послышался стук в дверь, а за ним встревоженный голос Итоны:

– Клитарх! Клитарх!.. Выйди скорее, тебя ищут!

Вскочив на ноги, Клитарх подумал, что пожаловал Парфенокл, который любил нагрянуть в неурочное время и проверить дела и кассу эконома. Со скрытой досадой он протер глаза и вышел из каморки во двор, освещенный факелами. Его встретила Итона, закутанная в черное покрывало. Она с многозначительным видом прошептала:

– Царские люди!.. Они стали ломиться в двери, когда я с девушками исполняла танец нереид! Мы едва успели накинуть покрывала!

– Ого, что им надобно?

Почуяв недоброе, Клитарх поспешил на кривых ногах к «чертогам любви», у дверей которых пылали факелы, поблескивали шлемы воинов, слышались грубые голоса. Он попытался принять достойный вид, но оторопел, когда перед ним выросла фигура Битоита, царского стража, человека с деревянным лицом и железным сердцем, как о нем говорили.

– Я слушаю тебя, достойный витязь! – обратился он к царскому телохранителю с поклоном.

– Именем государя, мне нужен царевич Эксиподр! Где он?

– Гм… Он отдыхает, почтенный витязь! Там, на втором этаже!

– Веди меня к нему!.. Торопись!

Десятки тяжелых сапог загрохотали по лестнице.

 

XVIII

Царевич, утомленный строптивостью горянки, пытался что-то объяснить ей жестами, но она, сжавшись в комок, сидела в углу. Ее глаза горели в полутьме, как у рассерженной кошки, которая намерена защищаться.

– Пойми же, – говорил Эксиподр, сидя на богатом ложе, – ты рабыня, а я – царский сын! Захочу – и отпущу тебя домой, в горы! Но ты должна быть поласковее!

Он с досадой смотрел на царапины на своих холеных руках, и ему казалось, что у девушки глаза такие же колючие, как и ногти. Она не понимала его речей и жестов, так же как и того, что невольнице, купленной за деньги, царапаться бесполезно.

Вскочив на ноги, он направился к ней, протянув руки вперед и изобразив на лице улыбку. Но грохот шагов в коридоре заставил его остановиться и прислушаться. Кто-то толкнул двери с такой силой, что с потолка посыпалась сухая известь. Послышался невнятный говор, потом дрожащий голос Клитарха:

– Царевич, открой, за тобою пришли!

– Кто смеет?! – вскричал было Эксиподр в раздражении, но двери с треском рухнули, обдав его волной воздуха и пыли.

Свет и дым факелов ударили в лицо. В опочивальню ворвались царские воины, возглавляемые Битоитом, лицо которого в неверном освещении выглядело пугающе бесстрастным. По знаку царского телохранителя царевича схватили за руки и тут же сковали их золотой цепью.

– Волею великого государя! – отчеканил металлическим голосом Битоит.

Ошеломленный, подавленный Эксиподр недоуменно обвел вокруг широко раскрытыми глазами. Почувствовав, что происходит нечто страшное для него, спросил Битоита еле слышным голосом:

– Скажи, доблестный воин, в чем моя вина, почему я схвачен, как вор или враг? Я всегда был покорен воле великого государя, родителя моего!

Но не получил ответа. Звеня блестящей цепью, покрытой позолотой (привилегия царственных узников), он направился в окружении прочь из уютной опочивальни, обиженный дважды – сначала строптивостью молодой рабыни, потом гневом отца. Пытаясь осмыслить происшедшее, не заметил, как шагал по ночным улицам и оказался в мрачном подвале дворца, где остановился перед входом в темницу, о существовании которой даже не подозревал. Он словно очнулся от своих путаных раздумий, когда со скрежетом распахнулась черная дверь и навстречу потянуло запахом сырости и гнили. Что это?

Машинально шагнув через порог, он невольно вздрогнул, услышав, как дверь узилища захлопнулась за его спиной. Приглядевшись в полутьме, увидел соломенную подстилку на холодном полу, рядом кувшин с водой и ячменную лепешку, а выше узкую прорезь окна, в которое зябко веет предутренний гиперборейский ветер.

Все было так внезапно, непривычно, странно, что казалось сном. И вместе рождало в душе еще не испытанное чувство унижения, оскорбленного самолюбия. Плесень на стенах, сырой дух подземелья, грязь и гнилая труха на полу вызывали брезгливость. Долго ли отец продержит его в этом стойле, куда и лошадь хорошую поставить было бы жаль? А главное – за что, за какую вину?..

Следуя задуманному, Митридат не собирался оставлять Эксиподра в длительном неведении. Опять заскрипела дверь, вошел Тимофей и глухим голосом объявил, что великий царь решил казнить его за измену.

– Казнить?.. За измену? – вскричал изумленный Эксиподр. – Я не изменял государю!.. Я и в помыслах не держал чего-либо противного делам и замыслам отца-государя!.. Невиновен я!

Тимофей повернулся и вышел, заскрежетала дверь, звякнул замок. Оставшись один, узник упал на пол и заплакал, как ребенок. Хотя он вырос в условиях постоянного страха, тревог и кровавых расправ, он всегда верил, что его царственному родителю невольно приходится быть суровым, даже жестоким. Врагов много: чтобы благополучно царствовать, надо уметь разгадать их тайные замыслы и немедля принять крутые меры. И когда слышал, что кто-то пострадал невинно, не верил этому. Ибо не считал отца каким-то зверем, жаждущим крови. Тем более не допускал, что сам станет жертвой подозрительности Митридата. И вот невероятное случилось! Он тоже оказался в числе предателей и изменников! Но ведь он не предавал и не изменял! Разве он хотел стать царем колхов, как Митридат-младший? Или намеревался перекинуться в лагерь римлян, как это сделал Махар? Он не говорил и крамольных речей, подобно Метродору Скепсийцу, царскому воспитателю и правой руке Митридата!.. Вспомнилось, как Метродор был направлен с посольством к армянскому царю Тиграну и в беседе с последним сказал нечто, не отвечающее замыслам Митридата. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в измене и лишить жизни.

Утром опять появился Тимофей и досказал то, о чем вчера умолчал. Он сказал, что царица Стратоника вернулась из плена и тоже заключена в тюрьму за измену, ибо передала сокровища царские Помпею за обещание пощадить Эксиподра, когда тот попадет в его руки!

Узнав горькую правду, Эксиподр почувствовал приступ ярости, направленной против матери. Против той, которая любила его больше собственной жизни и совершила проступок ради его спасения. Но в своей заботе о благополучии сына она постаралась отвести от него удар очень далекий, хотела выстлать весь путь его жизни золотом из сокровищ Новой Крепости!.. И по женской близорукости подставила его голову под меч того, кто стоит рядом и от которого ничего не скроешь!

В отчаянии и страхе юноша проклял мать свою, упав на колени посреди темницы. Он громко произнес страшные слова, протянув руки к мрачным сводам узилища. Эти слова были услышаны стражами и переданы Митридату. Тот произнес с удовлетворением:

– Вот теперь настало время, когда Стратоника увидит сына, услышит его голос и допьет свою горькую чашу!

Он устроил им свидание. Женщина метнулась было к дорогому ей детищу, но сын оттолкнул ее. Весь в слезах, он стал упрекать ее, бросать ей в лицо обвинения и оскорбительные слова.

– Видишь! – кричал он вперемежку с рыданиями, потрясая перед нею позолоченными цепями. – Видишь – я узник, обреченный на смерть! Это ты по своей глупости погубила меня, так же, как и себя!.. Кто просил тебя об этом? Ты изменила государю, предала его, и пусть боги проклянут тебя за это!

Эксиподр был в отчаянии, не владея собою, держался не мужественно и явно старался в присутствии Митридата обвинить мать, рассчитывая на помилование. Но царь стоял в стороне и молчал. Поведение Эксиподра вызвало в нем чувство презрения, которое изгнало из его сердца остатки снисходительности. Он видел, как ничтожен юноша, как мелка душа его.

Помолчав, царь обратился к Стратонике с язвительным прищуром:

– Он прав, не я гублю твоего сына, это ты погубила его! Ты отдала врагу богатство, которое стоит полцарства, а своего любимчика не спасла! А если бы ты этого не сделала, – он продолжал бы вести веселую жизнь царского сына, а в будущем я поставил бы его царем или правителем одной из завоеванных земель!.. Но глупость – сестра измены! Ты сама убедилась в этом. Родной сын проклял тебя, а повелитель и супруг отверг тебя! Да и твой благодетель Помпей, в победе которого ты была так уверена, что-то не спешит выручить тебя! Он бежал с позором в Сирию, надеясь победами над более слабым врагом покрыть свои неудачи!

Обезумевшая от горя женщина в отчаянии кидалась то к сыну, который отвернулся от нее, то к царственному супругу, но тот смеялся страшным смехом и на ее мольбу лишь отрицательно крутил головой.

– Я виновата, государь, только я одна! – взывала она, ломая руки. – Это я предала тебя! Я и сейчас обманывала тебя! Не спасти сына пыталась я, нет, этого не было! Просто я хотела сохранить свои женские украшения, по бабьей глупости. И ради них открыла Помпею тайну!.. А о сыне я тогда и не думала! Да подтвердят это всесильные боги!.. Только я виновата, – значит, и отвечать мне одной! Пытай меня, жги огнем мое тело, убей меня! Я все это заслужила. Но при чем здесь мой мальчик, сын твой и мой?.. Дитя любви нашей! Не в чем его винить, и прощать ему нечего! Ибо он ни в чем не провинился перед тобою! Он нежный голубь, детище твое, второй, после Фарнака, царевич! Больше нет у тебя сыновей, так сохраним этих, последних!.. Разве можно казнить мальчика за то, что его мать глупа?.. Боги осудили бы тебя за такой поступок, подумай, о великий!

Она говорила это с умоляющим и вместе доверчивым видом, как бы убедившись, что сердце отца смягчилось и он готов проявить милость.

Но Митридат рассмеялся, проведя по бороде рукой, блистающей перстнями. При этом глаза его горели холодным огнем, в них отражались коварство и свирепое наслаждение мучительством.

Видя, что женщина ползет к нему по полу, намереваясь обнять его ноги, он брезгливо отстранился и отбросил ее ударом мягкого скифского чувяка.

– Хватит! – отрезал он. – Ты прочувствовала, что значит изменить понтийскому царю! Теперь каждый получит свое!

И вот она стоит на излучине берега, у самого моря, куда ее доставили в крытом экипаже. Она все еще надеялась, что Митридат будет милостив к Эксиподру. Ее сердце хотело выскочить из груди, когда напротив, за полосой спокойного моря, образующего заливчик, показалась другая карета, из которой вышел сам Митридат в сопровождении Битоита и евнуха Тимофея.

По знаку царя воины вытащили из кареты скованного Эксиподра и вывели его на песчаную полосу, замусоренную ракушками и морскими водорослями. Было утро, откуда-то доносились крики петухов и лай собак. Свежий ветер развевал мягкие кудри ее сына. Но он не смотрит в сторону матери, он сердится, он ненавидит ее!.. И в эти последние мгновения Стратоника убеждала себя, что Митридат хочет казнить ее на глазах у сына для острастки. Но не тронет ни в чем не повинного Эксиподра! Но что это?..

Стратоника вдруг поняла, что сейчас произойдет страшное. Она метнулась вперед с криком отчаяния и ужаса, стражи едва удержали ее. Митридат стоял в стороне, словно любуясь происходящим. Его лицо было искажено, как у злобного финикийского бога, имя которому Молох… Он поднял руку. Воины направили копья в спину царевича. Царь опустил руку.

Пронзенный несколькими стальными остриями, Эксиподр упал, окрасив песок алой кровью. Стратоника кричала, рвалась, совсем обезумела. Она кинулась бы в воды залива, чтобы оказаться около тела сына, но ее крепко держали. Она попыталась выкрикнуть убийце слова проклятья, но спазмы сжали горло.

Царь повернулся спиною и вошел в экипаж, поддерживаемый приближенными. А обезумевшую мать увели, не позволив ей приблизиться к телу сына. Оно должно было оставаться непогребенным на морском берегу, пока хищные птицы не расклюют его.

 

XIX

Бессмысленная жестокость, с которой был умерщвлен Эксиподр, потрясла всех. Казалось поразительным, что после бесславной утраты пятерых детей Митридат не только не стал более внимательным к остальным, но из одного мстительного чувства к Стратонике убил на ее глазах ни в чем не повинного Эксиподра!.. Это было чудовищно! Теперь никто не сомневался в том, что Митридат пребывает во власти кровожадных духов ночи. И каждый приближенный мог задать себе вопрос: не моя ли следующая очередь напоить своей кровью вампира в образе царя?

С особой остротой этот вопрос вставал перед Фарнаком, теперь единственным и последним царским сыном. Тем более что Фарнак уже чувствовал себя виновным в еретических мыслях, растущем неверии в замыслах отца и в их тайном осуждении.

Его сближение с некоторыми боспорцами едва ли осталось неизвестным отцу! И кто знает, может быть, отец-государь уже решил судьбу своего последнего сына! Ведь он всеведущ, ибо распознает заговорщиков с помощью демона-покровителя!

Фарнак так проникся чувством обреченности, что стал необычно богомольным. Тайком приносил жертвы всем богам, умоляя их отвести от него гнев отца. Вместе с тем в нем крепло убеждение, что действия отца ошибочны, а замысел завоевать мир – граничит с безумием. Видимо, боги отвернулись от Митридата, а злые демоны полностью овладели им! Они вселились в его тело; это они выглядывают из его глаз, толкают его на жестокости, имея одну цель – погубить его самого, а вместе с ним и его близких и подданных!

Предчувствие близкой катастрофы было усилено гаданиями Левкиппа, у которого Фарнак бывал по совету Асандра. Он просил старого жреца вопросить судьбу о грядущих испытаниях. Левкипп коптил зеркала, рассекал тушки жертвенных кур и ягнят, всматривался в полет священных голубей, кричал в глубокие колодцы и слушал отзвуки собственного голоса.

И во всех случаях говорил, что боги ждут появления «мужа, сильного духом», который нашел бы правильный путь, им угодный. Боги помогли бы ему остановить крушение всего сущего, восстановить равновесие между людьми, богами и стихиями.

– Ныне такое равновесие нарушено, – говорил жрец проникновенным тоном, – хотя мне далеко не ясно, кто, собственно, виновен в этом? Но нарушение очевидно! Люди пребывают в смятении и разброде, порядка нет, насилие гуляет по дорогам, льется кровь невинных, царство Боспорское распадается, а варварские полчища собираются, как градовая туча, намереваясь совершить всеуничтожающий набег на священные земли наши! Стихии восстали – землетрясение разрушило здания и стены городов! Ураганы вырывают с корнями деревья, страшные засухи сменяются не менее страшными ливнями, уничтожающими посевы!.. Ясно, что боги гневаются, а духи зла и разрушения резвятся у порогов домов и храмов наших!

– Скажи о грядущем походе против Рима! – нетерпеливо вопрошал Фарнак.

– Прости, пресветлый царевич, – уклончиво отвечал Левкипп, – но ведь гадания не говорят ни о чем прямо. Ясно одно – поход против Рима, может быть, и угоден богам, но, как видно, время для него еще не наступило! Что-то мешает этому великому делу! А что – рука тех же богов!.. И, пожалуй, спешат с этим походом именно духи зла! Они хотят оставить Боспор беспомощным перед натиском варваров! И это будет, если сыны и мужи наши уйдут на запад! Получится, что мы потеряем очаги и земли наши, а обретем страшную войну, в которой уже не на что будет опереться, ибо позади будут лежать лишь развалины и трупы наших близких!

С каждым посещением храма Зевса Спасителя Фарнак укреплялся в дерзновенной мысли, что, если не помешать отцу-государю в его предприятии, он погибнет сам и ввергнет всех в пучину безнадежной войны. И, уже потеряв Понтийское царство, оставленное за морем в развалинах, Митридат также потеряет и боспорские владения. Сам же превратится в бродячего воителя, у которого ничего нет, кроме наемного войска и шатра, где он ночует. Чем же он будет отличаться от пирата? Царь без царства, живущий войной и грабежом!.. Одна мысль об этом приводила Фарнака в состояние небывалой душевной тревоги. Он не спал ночами, все думал, как предотвратить неизбежное. Обращаясь к богам, подолгу беседовал с ними, заявлял, что готов следовать их указаниям, пусть только они поддержат и вразумят его! В чем поддержат – не говорил, ибо старался не уточнять того, о чем и подумать было страшно.

Между тем Митридат действовал. Оказавшись перед лицом всеобщего развала своего сборного войска и восстания городов, он решил ускорить осуществление рискованного замысла – призвать на помощь полчища скифских кочевников, под внешним предлогом пополнения ратей перед походом. При этом рассчитывал улучшить взаимоотношения со степью, привлечь сердца степных главарей. Даже предполагал перенести точку опоры своего могущества из малонадежного Пантикапея в гущу кочевых воинственных племен.

Были собраны богатейшие подарки, невиданные заморские ткани, седла, обтянутые узорчатой цветной кожей, позолоченное оружие и украшения из серебра и слоновой кости с самоцветами.

Как проигравшийся игрок, царь бросал в игру последнее, что имел, рассчитывая этим спасти свое положение и укрепить власть.

– Но этого мало, – качал головою Митридат, думая, что сейчас кстати было бы породниться с царем Фарзоем и его лучшими князьями. И приказал привести к нему Клеопатру.

Когда та, после земного поклона, поднялась на ноги, он ласково сказал:

– Ты уже невеста, дочь моя. И пора тебе стать женой достойного! Ты запала в сердце скифского царя еще тогда, на охоте! Теперь все узнали о твоей смелости, признали тебя бесстрашной воительницей, а у скифов и особенно сарматов это ценится превыше всего! Думаю, что, став женой царя Фарзоя, ты укрепишь мой союз со Скифией и поможешь мне скорее собрать войско для выступления на запад, против Рима!

Клеопатра безмолвно склонила голову, зная, что никаких возражений отец не потерпит и ни с какими ее просьбами не посчитается.

– Не одна поедешь, – добавил Митридат, словно угадывая мысли девушки, – с тобою поедет Орсабарис!.. Она молода и игрива, хотя, как и ты, не блещет красотой! Она будет подругой самому большому князю из рода вепря, это второй по силе род в Скифии, после царского!

Так неожиданно определилась судьба Клеопатры и Орсабарис. Обе царевны должны были войти в сумму дорогих подарков, предназначенных Митридатом для привлечения сердец скифских вожаков.

Об этой новости сначала узнал царский гинекей, а за ним весь двор и город. Боспорские архонты и жрецы сразу встревожились, понимая, что означает для Боспора направление царских дочерей в стан воинственных кочевников.

Левкипп встретился с Асандром, как с главой города, в потайном помещении храма, где они долго беседовали. Жрец питал некоторые сомнения в том, насколько Асандр будет согласен с ним. Ибо первый архонт и стратег пользовался доверием и поддержкой Митридата, благодаря которому и укрепился на вершине власти, захваченной им в обстановке всеобщего замешательства. Но Асандр спокойно и без застенчивости заявил, что он был и остается радетелем успеха и благополучия Пантикапея, ради чего и возложил на себя бремя власти и забот.

Просветлевший Левкипп с удовлетворением закивал головой, говоря, что боги поддерживают преданных родине и восславят Асандра, если тот интересы города поставит выше всего.

– Я всегда служил интересам своего города, богам его и ратовал за целостность и могущество Боспорской державы, – подтвердил Асандр.

– Так принеси жертвы и вознеси моления Зевсу!

Совершив жертвенный обряд, заговорили о делах. Левкипп перешел к самому главному из дел, не теряя времени на второстепенные.

– Если царское посольство с подарками и невестами достигнет Неаполя, Фарзой может соблазниться дорогими подношениями и двинет войска на Боспор! – горячо говорил он. – Фарзой же – давний враг наш, недаром он был другом рабского царька Савмака! Он не упустит случая пограбить Боспор! Это может стать концом нашей свободы!

– Как же ты, почтенный отец, думаешь воспрепятствовать этому?.. Вразуми меня!

– Митридат охвачен духом безумия, боги отняли у него разум!.. Он погибнет сам и погубит нас! Надо привлечь на нашу сторону Фарнака, он достоин занять место отца, дабы удержать всех нас у края бездны!

– Понимаю, сам думал об этом. Не так просто сделать это. Царевич горд, не любит, когда ему навязывают волю со стороны! Вот если бы он сам решился, тогда другое дело!

– Ты был смелее, когда склонял Махара на измену отцу!

– Тогда Митридат был далеко, а сейчас – в Пантикапее! Он нынче лют, как голодный волк! Так и смотрит, кого бы посадить на кол! Сына убил!.. И если мы сделаем один неверный шаг, нам придется занять высокое, хотя и не очень удобное, место на колу! Я видел, у царских палачей заготовлена целая куча кольев!

– Ух!.. Страшные слова ты говоришь, да пронесется их влияние мимо, как порыв ветра!.. Но время не ждет, надо действовать! Фарнак склонен к богам города, душа его в смятении. Попробуй побеседовать с ним! А пока – готовь отряд верных людей! Нужно перехватить царский караван, как только он выйдет из города!..

– А если Фарнак не пойдет против отца?..

– Будем действовать без него! Другого выхода нет!.. Дерзай, сын мой, иначе будет поздно!.. Да помогут тебе боги!

Их разговор был прерван шумом в храме. Послышались голоса, топот ног. В потайную келью заглянул иеродул и, приложив ко рту ладонь, сообщил с гримасой, долженствующей изображать тайну:

– Почтенный Левкипп! В храм вбежал царевич Фарнак, бледный, не в себе! Он упал перед лицом Зевса и молится!

– Да? – переспросил жрец, многозначительно поглядев на Асандра. – Молится?.. Это хорошо, если человек обращается за советом и помощью к богу!.. Иди, не мешай нам и ему!

Обратившись к Асандру, Левкипп сделал рукой магический жест, говоря:

– Добрый знак, добрый знак!.. Зевс явно споспешествует нам!.. Останься здесь и подожди! Этот приход царевича как нельзя кстати!..

Левкипп приосанился, принял вид, достойный главного жреца, и вышел в просторную целлу храма. Здесь увидел стоящего у колонны Фарнака, который протягивал к идолу руки и громко вопрошал:

– Великий Зевс, я жду твоего указания: как поступить?.. Я готовлюсь принести тебе великие жертвы, только не откажи мне в помощи! Ты видишь поступки моего отца-государя, он почти всех дочерей роздал князьям малых племен, как кобыл, обрек царевен на положение наложниц!.. О великий!.. Он казнит сыновей и подданных, как андрофаг, питающийся человеческой кровью! Его разум затемнен, безумие вселилось в его сердце!.. Вчера он казнил Эксиподра, сегодня отдает двух дочерей в дар скифскому царю, как рабынь! Скажи, что делать мне и не моя ли следующая жертва – сложить голову по капризу отца-демона?.. Вразуми!

– Зевс услышал тебя! – раздался мягкий и вкрадчивый голос жреца.

Фарнак вздрогнул и опустил руки, смущенный своим душевным порывом, которому не мог противостоять. Жрец слышал его роковые слова и теперь разгадал его тайну!..

– Не тревожься, достойный сын царя, ты уже замечен богами, они возлюбили тебя! Сегодня я приносил утреннюю жертву и вопрошал бога. Он ответил…

– Что ответил он? – быстро вскинул голову царевич.

– Он ответил, что время раздумий прошло, настала пора великих дел!

– Что это означает?

– А вот что! – С этими словами Левкипп взял Фарнака за руку и с ласковой умиротворяющей улыбкой повел в глубь храма. Царевич, смелый в боях, робел перед лицом высшего бога, верил в его прямое участие в делах людей. Сейчас ему показалось, что Зевс смотрит на него одобрительно из полутьмы храма. Он почувствовал себя увереннее и доверчиво последовал за жрецом, перед которым приоткрыты тайны будущего.

 

XX

Как уже говорилось, Фарнак и Клеопатра были детьми одной матери – царицы Береники, которая была умерщвлена вместе с сестрами Митридата и его совсем молодой женой, красавицей Монимой.

Тогда, после разгрома под Кабирами, Митридат бежал налегке, однако успел отдать приказание Бакху предать смерти весь гинекей, чтобы женщины не попали в плен к Лукуллу.

Береника, получив из рук Бакха сильный яд, поделилась им с собственной родительницей, старухой, которая не захотела оставаться живой после смерти дочери. Уменьшенное количество яда оказалось недостаточным, чтобы умертвить обеих. Они упали на пол в судорогах, оглашая своды дворца душераздирающими воплями. Бакху пришлось собственноручно придушить их.

Фарнак и Клеопатра знали о трагической судьбе матери, но винили в ее смерти не отца, а римлян. К тому же им говорили, что Береника отравилась сама, еще до прибытия Бакха. И только сейчас, спустя шесть лет после этого злосчастного события, полупомешанная Стратоника разгласила его страшные подробности, известные ей из уст того же Бакха. Дошли они и до ушей Фарнака, который ныне воспринимал поступки отца с другими чувствами, нежели раньше. Узнав правду о смерти матери, он еще больше укрепился в тайной решимости противостоять отцу.

Клеопатру он любил, испытывал к ней нежность старшего брата. Он не очень волновался, когда отец раздавал других дочерей варварским царькам и князьям. Даже не пожалел по-настоящему о пленении Артаферна и других с ним, более того, почувствовал к ним презрение. Но сейчас, узнав, что после опрометчивой фанагорийской затеи Митридат так же на удачу посылает в Неаполь Клеопатру и Орсабарис, был возмущен. Так отдают лишь рабынь в подарок, но не царских дочерей!

«У Фарзоя есть старшая жена – Табана, значит, Клеопатра не может стать царицей Скифии, – думал он. – Выходит, что дочь великого Митридата и Береники станет одной из наложниц престарелого скифа! А когда умрет Табана, то царицей будет другая, – возможно, аланка Сатеник, о чем уже ходят слухи! А Клеопатра так и останется наложницей!»

Сначала он вознамерился броситься отцу в ноги и умолять его не посылать Клеопатру в Скифию. Но внутренний голос говорил, что это бесполезно. В смятении он направился в храм Зевса, надеясь получить откровение великого бога. И здесь выдал свою душевную тайну жрецу, думая, что его слышит лишь один бог. Однако исполнился доверия к Левкиппу, который своим проникновенным голоском напомнил ему о судьбе самого Зевса.

– Молись великому богу, он поймет тебя! Ибо сам пережил испытания, прежде чем вознестись на Олимп!

Фарнаку был известен миф о том, как Зевс стал верховным богом, свергнув Кроноса, отца своего. Но слушал внимательно, стараясь представить мысленно мохнатого бога-людоеда, который глотал собственных детей, дабы некому было претендовать на его трон. Он и Зевса, лучшего сына, намеревался пожрать, но мать, богиня Рея, подсунула ему кусок скалы, завернутый в пеленки. Зевс остался живым, вырос и низверг кровожадного отца, а сам занял его место. И поныне правит миром по справедливости, не требуя от людей человеческих жертвоприношений, как это было в недобрые времена его свирепого родителя!..

Потом разговор коснулся судьбы Клеопатры и Орсабарис, направляемых в Скифию в обмен на войска, которые по желанию Митридата должны вторгнуться в пределы Боспорского царства. И оба пришли к выводу, что это грозит Боспору гибелью! Нужно действовать и предотвратить несчастье!

Как бы случайно появился Асандр, беседа затянулась и стала принимать характер настоящего заговора. Однако, соглашаясь на ограбление каравана, Фарнак полагал, что этого будет достаточно, чтобы Митридат отсрочил свои намерения на неопределенное время. Чувствовалось, что царевич еще не созрел душой для открытого восстания против отца, а может, не был уверен в его успехе. Переглянувшись, боспорцы не стали настаивать, ограничились туманными намеками, полагая, что сам ход событий подтолкнет Фарнака на более решительный шаг.

Выйдя из храма и простившись с жрецом, оба, царевич и боспорский архонт, поглядели друг на друга многозначительно, как люди, связанные общей тайной.

– Тебе, преславный царевич, самому не следует участвовать в этом деле, – сказал Асандр с почтительным поклоном. – Ты выдели в подмогу сотню хороших всадников из своего отряда!.. Остальное доверь мне!

– Но я узнал, что отец дает триста всадников для сопровождения каравана!.. Справишься ли?

– Боги помогут!.. А после удачного налета мы укроемся в священной роще за Железным холмом. Туда царские люди пойти не посмеют. Нам же дано разрешение от богов через жреца Левкиппа! Там спрячем и царевен, и те сокровища, которые отобьем у царских провожатых! И будем ждать твоей выручки!

– Да?.. Все-таки отец прав, говоря, что измена проникла всюду! Но сейчас это кстати. Действуй, Асандр! Смотри только, чтобы сестры мои не пострадали при схватке! Ты выручил Клеопатру из фанагорийской ловушки, теперь выручай из скифской!

– Постараюсь. А ты не забудь слова и советы Левкиппа! Молись Зевсу Спасителю!

– Буду молиться!

– Да услышит главный бог твои моления. Так кого же ты даешь в подмогу?

– Сотню всадников с военачальником – Митраасом! Он человек верный, предан мне!

– Выбор хороший. Митраас не изменит тебе, ты спас его от черного рабства!

Готовясь к рискованному предприятию, Асандр шел на смертельный риск. Выступая с оружием в руках против Митридата, он не мог рассчитывать на снисхождение в случае провала тайного дела. Однако надеялся, что все пройдет шито-крыто и на первых порах будет расценено как дерзость тех разбойничьих шаек, которыми кишели ныне боспорские земли. Встретившись с Панталеоном, Асандр поведал ему о предполагаемом налете на караван.

– Дело кровавое, Асандр, – заметил тот в раздумье. – К тому же неясно: что дальше?

– Видно будет. Важно не пропустить Митридатовых посланцев к скифскому царю!.. В игру вошел Фарнак, как наследник Митридата!

– Все это моему уму не под силу. Но, друг, зачем ты самолично ввязываешься в это рискованное дело?.. Подозреваю, что ты делаешь это не только на пользу Боспору, но и добиваешься чего-то для себя!..

– О чем ты говоришь?

– Ты ранен черными глазами этой длинноногой козы – царевны Клеопатры! И втайне надеешься получить ее в жены! Неплохой ход в борьбе за власть, если Фарнак станет царем, а ты его родственником!.. Или я неправ?

Асандр сперва нахмурился, потом рассмеялся.

– Ты проницателен, Панталеон, но сейчас малость не угадал! Я действую только во спасение священного города нашего и Боспорского царства! Ибо вижу дальше и лучше других!.. Время Митридата прошло, он безумен, так нельзя же безумцу позволить вершить судьбы Боспора! Это главное, что движет мною, поверь!

– Преклоняюсь перед тобою, ты великий человек! Все же скажи, что ты предусмотрел на случай неудачи?.. Побег?

– Побег!.. Чтобы не попасть на еловый кол!

– Куда же бежать и как?

– Это будет зависеть от тебя.

– Готов на все! Я хочу сопровождать тебя и принять участие в схватке!

– Нет, Панталеон, не то! Скажи, где наш корабль?.. В бухточке?

– Там, на приколе… И люди скучают без дела.

– Подготовь корабль к отплытию, запасись хлебом и водою!

– Все готово, плыви хоть сейчас!

– Это очень хорошо. Так вот, в эту ночь поспеши на корабль с надежными людьми!.. Жди меня, будь наготове! Если дело не выйдет, я буду отступать к берегу! Мы бежим на корабле в море!

– Считай, что все сделано! Только как же это – ты будешь головой рисковать, сражаться, а я – сидеть в каюте и пить вино?

– Да, таков тебе мой приказ! Зато я буду спокоен, зная, что мне есть куда скрыться от царской погони.

– Ты и девиц того… на корабль доставишь?

– Это будет видно, может, и их!

– Куда же мы поплывем, где будем спасаться?

– В открытом море. А дальше – решим особо. Действуй!

– Повинуюсь, Асандр! Будь же осторожен, не напорись на копье при схватке-то! А главное – не упусти живыми царских посланных! В таких делах чем больше крови, тем лучше!

– Боги помогут!

 

XXI

После гибели Трифона ближайшими наперсниками и доверенными слугами царя оставались два евнуха – лекарь Тимофей, который когда-то вылечил царю рану, нанесенную кинжалом римского убийцы, и Бакх, блюститель царских жен и страшный исполнитель тайных поручений.

На них-то и пал выбор царя, когда он решал, кому ехать в Неаполь, к царю Фарзою. И когда евнухи явились пред царские очи, Митридат изрек:

– Повезете дочерей моих Клеопатру и Орсабарис как невест для скифских правителей, а также возглавите караван вьючных коней с дорогими подарками царю Фарзою и его князьям! И будете просить помощи войсками немедля. Вернетесь обратно вместе со скифской ратью, не иначе!

– Слушаем и повинуемся, о повелитель и господин наш! – ответили евнухи.

– Ты, Тимофей, отвечаешь за охрану каравана и доставку дорогих подарков! А ты, Бакх, за дочерей!.. Хотел я послать Битоита, воина доброго, но не годится он для таких дел! Ибо слишком робеет перед женщинами, преклоняется перед ними! Здесь же нужно не только это!

И, обратившись к Бакху, царь сказал ему в присутствии Тимофея:

– Тебе, преданный раб, даю наказ: если моим дочерям будет угрожать вражеский плен или другое несчастье, которое оскорбит и унизит мою царственность, ты должен поступить так же, как и раньше! Мои дочери не должны попасть в руки врагов, как попали четыре царевича и Эвпатра!.. Ты понял?

– Понял и исполню все по твоему повелению, о великий!

Сам факт посылки с таким важным поручением двух евнухов говорил о многом. Прежде всего о том, что круг преданных царю людей становился все уже. Оказавшись перед необходимостью обратиться к скифскому царю за помощью, Митридат не нашел никого, кому мог бы доверить это дело, кроме двух рабов.

Безмерно увеличилась и подозрительность Митридата, его недоверие к приближенным и соратникам. Он был убежден, что самый близкий из них не упустит случая предать его, если это окажется выгодно, а главное – безопасно.

Более устойчивым оставалось его доверие к евнухам, и не без основания. Они проявляли подлинное рвение в служении ему. И во многих случаях именно эти безбородые рабы выручали его в затруднительных обстоятельствах.

Так, после поражения под Кабирами Митридат сказался оставленным всеми. Он был полураздет и угодил в толпу панически бегущих воинов, которые увлекли его, как бушующий горный поток. Его обгоняли, толкали, словно простого смертного. Преданный евнух Птолемей случайно оказался рядом, он сидел на добром коне и вел за повод мула с поклажей.

Увидев, что богоподобный царь превратился в игрушку толпы отступающих трусов, евнух ужаснулся. Соскочив с седла, пробился к царю и крикнул:

– Государь! Вот твой конь, садись и спеши, враги за спиною!

Царь с помощью верного слуги взобрался на седло и отдал повод. Но толпа оказалась такой плотной, что лошадь лишь прыжками пробиралась среди человеческого скопища, давя и калеча тех, кто не успевал увернуться из-под ее копыт. А римские легионеры были уже близко, царю грозил позорный плен или бесславная смерть!..

Птолемей видел это и решил пожертвовать мулом с вьюками, в которых находились драгоценности царских жен и золотые монеты. В суматохе отступления он не забыл захватить это царское достояние, предполагая зарыть его в землю до лучших времен.

Следуя мгновенному побуждению, он вывел мула навстречу римлянам, спутал ему ноги, и когда тот упал, ударом ножа вспорол вьюки. Золото и самоцветы хлынули прямо на дорогу. Это и спасло Митридата, но погубило преданного раба. Римские воины были ослеплены сверкающим потоком драгоценностей, забыли о преследовании врага, кинулись грабить, передрались между собой, попутно убили и Птолемея. В это время конная фигура Митридата уже исчезла в облаке пыли. Пользуясь замешательством преследователей, царь ускользнул от страшной судьбы.

Но как был оценен этот самоотверженный поступок Птолемея?.. Вспомнил ли Митридат добрым словом преданного слугу, отдавшего за него жизнь?.. Едва ли!.. Митридат не привык дорожить людьми, беречь и ценить их. Он мог возвысить и наградить того, кто послужил ему хорошо. Но не колеблясь посылал этого ценного человека на верную смерть, если не подвернулся под руку кто-то другой.

В стремлении к победе над врагами и укреплению могущества своего царства и собственной власти, Митридат без сожалений жертвовал не только тысячами жизней воинов и рабов, но и друзьями, и кровными родственниками.

– У государя нет друзей и дорогих ему людей, – говорил он в доверительных беседах. – У него есть подданные, которые должны быть готовы в любой час пожертвовать собою для славы своего царя! И сам царь не вправе забывать, что он прежде всего владыка, ставленник богов, призванный богами править людьми, а посему должен стоять выше людей и их слабостей!.. Царь не может позволить себе оказаться во власти чувств, он выше любви, выше ненависти, выше жалости!.. Милость царя – высшая награда, гнев его – голос богов!

Евнух, как и всякий раб, человеком не считался. Он был одушевленной вещью и ею оставался в любом случае. Его преданность считалась не заслугой, а проявлением собачьей привязанности к хозяину, она составляет единственный смысл и содержание его жизни. Евнух не просто раб, он ниже раба! Ведь раб может так или иначе освободиться и стать если не полностью свободным человеком, то подобным ему. Евнуху не нужна свобода, ибо он не в состоянии воспользоваться ею! Изуродованный физически, он не мог иметь семью, детей!.. Ни мужчины, ни женщины не примут его в свой круг, они презирают его. Куда же ему деваться?.. Его единственное место – у ног хозяина! Он, как пес, предан господину, его и держат за неподкупность и поощряют куском хлеба. Если же он погибнет, защищая хозяина или выполняя хозяйский приказ, о нем пожалеют не больше, чем об издохшей собаке!.. И ничего больше.

Поэтому, отправляя с опасным поручением двух наиболее необходимых и надежных слуг, Митридат не тревожился, как он обойдется без их каждодневных забот. Царь решал неотложную и важнейшую для него задачу укрепления собственной власти. И полагал, что при успешном ее решении в преданных слугах и ревностных исполнителях его воли недостатка не будет.

 

XXII

Караван с невестами и подарками выступил из города в первую половину ночи, дабы не привлекать внимания горожан.

Перед рассветом стража у ворот города была потревожена одиноким всадником, который именем государя потребовал, чтобы его пропустили в город. Старшой стражи было воспротивился, но, узнав, кто прибыл, поспешно загремел ключами.

Так же беспрепятственно ночной гость проник в акрополь и царский дворец. Охране он показался пьяным, так как шатался и еле передвигал ногами. И лишь услышав его стон, а потом разглядев при свете факела влажные следы его чувяков, стражи переглянулись.

– Кровь, – тихо сказал один другому.

– Тсс… – отозвался тот, – какое нам дело! Главное – он знает царское тайное слово, и мы повинны были пропустить его!

Митридат, как всегда, почивал на своем ложе один. Он вскочил, услышав шорох тяжелых занавесей и чьи-то шлепающие шаги. Казалось, вошедший попал под проливной дождь и не успел переодеться. Сжимая в руке кинжал, Митридат всматривался в полумрак опочивальни, еле освещенной чадящим светильником. Увидев неясную фигуру, почувствовал биение сердца и уже раскрыл рот, намереваясь позвать стражу.

Но тот, кого царь принял за лихого человека, упал на колени и застонал. Откинул с лица капюшон. Теперь хорошо было видно искаженное, как бы старушечье лицо.

– Бакх?! – воскликнул Митридат не столько с удивлением, сколько в гневе. – Ты вернулся так скоро? Где мои дочери и караван?.. Что случилось?.. Или вас не пропустили сторожевые отряды, или на вас напали злоумышленники и ты струсил, бежал?.. Говори скорее, отвечай!..

– Погоди, великий царь, гневаться! – с трудом, но без обычного подобострастия ответил евнух. – Да, я вернулся! Выслушай меня, ибо я чувствую, что силы покидают меня, я теряю ясность мыслей… Ты можешь не узнать тайны!

– Где дочери?! – вскричал Митридат, пиная раба босой ногой. – Говори, пока жив! Или я вырежу тебе язык вот этим кинжалом!

Бакх не успел договорить, Митридат в слепой ярости ударил его по голове рукояткой кинжала и разразился неприличными ругательствами, которым научился еще в те далекие времена, когда находился в изгнании и странствовал по дорогам Анатолии в одежде служителя при караване.

В коридорах забегали, послышались возгласы тревоги, лязг оружия. В дверях показались воины с обнаженными мечами. Это были преданные кельты, среди них Битоит. Вбежали заспанные евнухи с кинжалами.

Увидев Бакха, валяющегося в луже собственной крови, Битоит и евнухи переглянулись, несколько успокоенные. Подобные расправы с неугодными рабами были не редкостью в покоях Митридата. Ясно, что царь разгневался и собственноручно поразил провинившегося слугу.

Теперь следовало переждать приступ царской ярости, не подвернуться под его расходившуюся руку. Битоит сделал безмолвный жест и вместе со всеми удалился в коридор. Там остановился, прислушался. Его тонкое ухо уловило как бы предсмертный хрип, потом что-то заклокотало, раздался слабый голос умирающего:

– Злые люди напали на нас! Мы оборонились бы, но большая часть воинов изменила! Они убили Тимофея и ранили меня! Я ударил Клеопатру кинжалом, а Орсабарис не успел. Свалился с коня в кусты!.. Они искали меня, но я притаился, и они прошли мимо… По голосу я распознал Асандра… а с ним людей Фарнака… Митраас!..

– А Фарнак? Был с ними Фарнак? – нетерпеливо перебил царь.

Опять послышались клокотание и стон. Потом ночную тишину дворца рассек яростный рык Митридата:

– Эй, люди, сюда!.. Эй, кто там?!

Битоит с воинами и евнухами, толкая один другого, вбежали в опочивальню. Царь стоял над умирающим Бакхом с перекошенным лицом, напоминая собою в слабом свете коптилки страшного духа мести. Он схватил Битоита за плечи и толкнул к двери.

– Взять!.. Взять немедленно Фарнака! – прохрипел он. – И разыскать этого двуличного пройдоху Асандра!.. Обоих в кандалы до разбора!.. Поднять верную стражу, окружить акрополь войсками! Людей Фарнака обезоружить!.. Митрааса на кол!..

Все сразу пришло в движение. Грохот ног и окрики начальника стражи разбудили всех. Вспыхнули факелы, загремели запоры, дворец готовился к возможной обороне.

А в темных коридорах шептались евнухи, которые до этого стояли ниже Тимофея и Бакха и терпели от них обиды. Смерть двух последних безбородых фаворитов могла означать многое.

– Теперь великий царь будет нуждаться в верных слугах и возвысит нас, поставит на место погибших! Да помогут нам боги!..

 

XXIII

– Вот они, дурные сны и зловещие предзнаменования! – прошептал Фарнак, когда тяжелая дверь тайного узилища захлопнулась за его спиною.

Царевич унаследовал от отца как его решительность, так и суеверие. И сейчас готов был признать, что не все боги отвернулись от Митридата, который не утратил былой мертвой хватки в борьбе с заговорами и изменой. А может, ему так усердно служат злые демоны, что питаются человеческой кровью?

На Фарнака были возложены те же самые позолоченные цепи, в которых когда-то умер Митридат-младший, бывший колхидским царем, а совсем недавно томился перед казнью ни в чем не повинный Эксиподр.

Осмотревшись, Фарнак заметил на полу блестку, наклонился и поднял перстень с голубым сапфиром. «Что это?» – подумал он, невольно вздрогнув. Он узнал перстень Эксиподра. Брат как-то говорил, что перстень мал и жмет ему палец. Но он носит эту драгоценность, так как это талисман, подаренный матерью. О боги, значит, и Эксиподр находился в этом гнусном подвале?.. Здесь он провел ночь перед казнью! И, видимо, узнав, что мать виновна в его осуждении, снял перстень и бросил на пол тюрьмы!

Оглядев заплесневелые своды, Фарнак горько усмехнулся. Сейчас он с особой остротой ощутил как бы близость казненного брата. Ему показалось, что тот здесь, присутствует невидимо и что-то хочет сказать посиневшими устами.

Да, это она самая, темница обреченных на смерть!.. Значит, и он, последний сын Митридата, обречен!.. Пришла в голову жена-меотка и маленькая Динамия. Какая судьба ждет их?

– Последний сын, царский наследник, – шептал он словно в недоумении. – И – царь-отец, истребляющий своих детей! Отец-андрофаг!.. Страшный Кронос!

Это звучало чудовищно, противоестественно. И Фарнаку еще раз представилось, как лохматый демон вселился в отца, превратил тело царя в свою одежду и теперь его устами изрекает приговоры детям царским!..

Водворению узника в темницу предшествовала встреча с отцом при единственном свидетеле, который молча стоял поодаль. Это был стратег Менофан, озабоченный ночным происшествием. Отец кричал в неистовстве, вращая налитыми кровью глазами, и стучал по полу заостренным жезлом, как бы намереваясь пронзить им преступного сына.

– Неблагодарный! – гремел царь на весь дворец. – Ты дерзнул стать мне поперек дороги! Ты унизился до ночного грабежа совместно с разбойниками и людьми недостойными, один из них – Асандр!.. Где Клеопатра? Где Орсабарис?.. Куда скрылся предатель Митраас?..

Фарнак, скрученный ременными путами, лежал на полу в неудобной позе и чувствовал, как немеют перетянутые руки и ноги. «Ого, – подумал он, услышав вопрос, – значит, налет Асандра удался! Асандр не схвачен, Митраас скрылся… Царевны, видимо, с ними!.. Это уже хорошо!»

Их взоры скрестились. Однако Фарнак не опустил глаза перед пепелящим взглядом Митридата. С обычной смелостью и присутствием духа он ответил:

– Ты всеведущ, государь, тебе лучше знать, где твои дочери! Ведь не со мною ты отправлял их в дар скифскому царю! Почему же спрашиваешь меня?

– Не пытайся обмануть меня!.. Мне все известно, твои люди опознаны среди разбойников!

– Мои люди? – не моргнул глазом Фарнак. – Я никуда не посылал их. Если они тайно занялись грабежом, то винюсь перед тобою – не углядел! Прикажи допросить их, если они схвачены, кто посылал их, я буду рад узнать правду!

Он сказал это с хорошо разыгранным недоумением и простосердечием, чем озадачил Митридата. Менофан не удержался от одобрительного жеста, видя, как уверенно и достойно ведет себя царевич. Уловив в облике царя намек на колебание, он воспользовался этим и горячо вмешался:

– Вот видишь, государь, царевич в неведении о происшедшем! Нападение совершено без его ведома и согласия!.. Иначе он не говорил бы так смело! А воины от безделья шалят, учиняют грабежи на дорогах!.. Надо поспешить с выступлением в поход, дать им настоящее дело!

Замечание попало в цель. Царь знал, что беспорядки в войсках зашли далеко, неподчинение охватило все отряды, стало невозможно отличить воина от грабителя с большой дороги. Не диво было, что и люди Фарнака творили неприглядные дела без ведома своего начальника. Трудно было винить в этом одного царевича, все были виноваты.

– Так ты в грабеже не участвовал и людей на грабеж не посылал? – переспросил Митридат придирчиво, но несколько снизив тон.

– Нет! – твердо ответил Фарнак.

– Это твое последнее слово?

– Если ты приговорил меня к смерти, то последнее! – бесстрашно ответствовал сын.

По мановению царской руки узника поставили на ноги и увели. Митридат был озадачен спокойной уверенностью Фарнака. Он угрюмо поглядел на Менофана, который заметил, что яростные штрихи на царском лице обмякли, сменились выражением раздумья. Стратег решил, что настало время решительно поддержать Фарнака.

– Великий государь, – начал он, широко расставив квадратные ладони, – ты убедился, что твой царственный сын не мог участвовать в ночном нападении! Да и зачем ему, наследнику твоей диадемы, нападать на караван отца и похищать собственных сестер?.. Бакх что-то перепутал! Кого он там мог разглядеть в ночной тьме!

– Он опознал Асандра по голосу! Тот скрылся из города, чем и подтвердил свою вину!.. И этого двойного предателя Митрааса тоже опознал!.. Митраас – в бегах, это ли не улика?.. Жаль, я пощадил его раньше!

– По голосу в темноте трудно узнать человека. Но даже если это так, то пусть Асандр и Митраас отвечают за свои дела! А при чем здесь Фарнак?.. Ты видел, государь, ясные глаза своего сына? Разве такие глаза могут лгать?.. О великий государь, смягчи свой гнев и не направляй сердце на ложный путь! Освободи и возвеличь Фарнака – он пострадал незаслуженно!.. Он наследник твой, больше нет у тебя сыновей! Кто продлит династию Ахеменидов? Войско и народ спросят об этом!

Перелом произошел не сразу. Митридат не любил следовать чьим-то советам и не привык отказываться от принятого решения, хотя бы в душе и признавал его ошибочным. Но волна ярости отхлынула, сменилась желанием остаться одному и обдумать все заново. Пораженный самообладанием Фарнака, он все же понимал, что этого мало, чтобы убедиться в безвинности сына. И в то же время испытывал нечто подобное родительской гордости. «Вот это подлинный Ахеменид, – думал он, – этот сумеет встретить смерть достойно, без слез и самоуничижения!»

В это время молчаливые тюремщики сопроводили царевича во дворцовый подвал, где заменили ременные путы на золотые цепи и оставили узника в темнице. Фарнак слишком хорошо знал нрав и обычаи Митридата, чтобы льстить себя надеждой на прощение. К тому же он в самом деле был виновен, оказался втянутым в заговор, и его верные люди участвовали в нападении! Если Митридату сейчас что-то не ясно, то через короткое время он узнает все путем волхования!

Однако Фарнак не жалел о содеянном и испытывал какую-то злую радость, что помешал отцу, вырвал из его рук обеих царевен и предотвратил его намерение призвать скифскую орду против собственных подданных! Царевич полагал, что такое дело было недостойно царя!.. Рачительный хозяин не поджигает собственного дома и не открывает двери грабителям!.. А Митридат ослеплен пагубной мечтой повалить Рим. Он ни во что не ценит такую жемчужину, как Боспорское царство, видит в нем лишь ступеньку той лестницы, по которой он взберется на Олимп и станет владыкой мира, вторым Зевсом Громовержцем! А ведь Боспор, если отбросить величавые бредни, единственная и последняя опора его царственности. За пределами боспорских земель он уже не может называться царем… Об этом и Левкипп говорил, и Асандр тоже.

Фарнак и до этого прекрасно понимал, чего хотят от него боспорцы. Но его противодействие отцу еще не зашло так далеко, как им хотелось бы. Его вера в непогрешимость Митридата была потрясена, но полностью не исчерпана. К тому же, ему казалось, боги вмешаются и доделают то, на что он не мог решиться сам.

Только в момент, когда грубые руки стражей схватили его, он понял, насколько все серьезнее, чем ему представлялось. И почувствовал, что между ним и отцом возникла преграда, которую не преодолеть! А когда его бросили к ногам отца-государя, то даже не ощутил боли. Он по-новому взглянул на Митридата, уже без душевного трепета, увидел на его лице печать обреченности. Теперь он был полностью согласен с Левкиппом, который утверждал, что Митридат идет против воли богов, катится в бездну, но, прежде чем погибнуть, в безумном ослеплении погубит многих!..

Правда, от внимательного взора царевича не ускользнуло некоторое смягчение в глазах царя. Но он принял это за проявление мимолетной слабости, которая его не спасет.

И словно в подтверждение этой мысли опять заскрежетал замок, и тоскливо запела черная дверь. Фарнак напрягся, сердце застучало тревожно. Ему показалось, что пришли палачи удавить его.

Вошел Менофан в сопровождении тюремщиков, он смотрел открыто и добродушно.

«Нет, Менофан не может быть убийцей, – подумал в волнении царевич, – ведь он просил отца помиловать меня!»

– Еще раз – мир тебе, пресветлый царевич! – весело прогудел воевода, кланяясь. – Я к тебе с доброй вестью от всемилостивейшего и всемудрейшего родителя твоего, государя и благодетеля нашего!.. Эй, ключарь, делай свое дело!

Тюремщик в красном колпаке и персидском халате, с лицом угрюмо-равнодушным и серым, как глыба камня, угодливо поклонился и разомкнул золотые, «царские» цепи. Они тяжело рухнули на каменный пол, издавая тусклый лязг.

Менофан сделал широкий жест рукой, указывая на открытые двери:

– Свобода и счастье ждут тебя за порогом темницы! Волею и милостью великого государя ты освобожден от цепей и неволи!

С чувством странного душевного окаменения узник оглядел Менофана и тюремщиков, словно пытаясь убедиться в истинности сказанного. Потом прошел в низкий, сырой дромос, ведущий на волю. Здесь было дымно, но светло – в стенных кольцах горели смолистые факелы.

Ему хотелось скорее покинуть мрачные своды, почувствовать себя на свободе, опять ощутить теплоту солнечных лучей, вдохнуть полной грудью запахи морского ветра.

Он считал свое освобождение временным. Был убежден, что царь-отец выпустил его из темницы отнюдь не из родительских чувств. Было бы наивно поверить в искренность такой милости! Это освобождение – ловушка, цель которой – узнать истину, выявить пособников, прощупать корни измены! А потом… безжалостно вырвать все дерево целиком!

«Так оно и есть, – думал Фарнак, шагая по каменному коридору, – тетереву дают взлететь, чтобы удобнее и вернее пустить в него стрелу!»

Выйдя из зловещей тюрьмы и увидев голубое небо, царевич воспламенился жаждой жизни и, вопреки мрачным мыслям, почувствовал прилив телесных и душевных сил. Молодая кровь забушевала, дыхание стало глубоким, как перед боем, в сердце проснулись дерзновение и жажда борьбы!

 

XXIV

Умирающая Клеопатра лежала на подстилке из мягких трав, покрытой чепраком. Ее глаза были полузакрыты, но Асандр чувствовал ее взгляд. Девушка слабыми движениями пальцев прикоснулась к его руке. Это была ласка.

«Как странно, – думал он, – вот уже вторая женщина на моем пути умирает, еле связав со мною свою судьбу».

Ему почудилось, что между Клеопатрой и Икарией было нечто общее, – кажется, они даже внешностью схожи. Хотя та была белокура и нежна, а эта будто обожжена лучами южного каппадокийского солнца.

Было досадно, что все так получилось. Ведь если бы он не вмешался в ее жизнь и не попытался вырвать ее из рук Бакха, она благополучно добралась бы до Неаполя скифского и, по-видимому, стала бы одной из жен старого Фарзоя. Это было бы оскорбительно для дочери царицы Береники, но она осталась бы живой! А теперь – отравлена кинжальным ядом и медленно умирает!

В низкой землянке было душно, пахло бензойным дымом от курильницы, которую царевна приказала поставить рядом. Ароматное курение не могло заглушить сладковатого духа разлагающейся раны. Говорят, такие раны излечивают агарские жрецы-целители, но агары отсюда далеко!.. Асандр чувствовал собственное бессилие что-либо предпринять и терзался душой.

Клеопатра впала в беспамятство, бормотала что-то невнятное, быстро шевеля запекшимися губами.

Вошла рабыня, что сопутствовала царевне в ее путешествии и сейчас продолжала служить своей госпоже. Она принесла кубок, в котором дымилось подогретое вино, смешанное с соком целебных трав. С трудом удалось влить в рот умирающей несколько капель этой смеси. «Ничто не поможет, – с горечью думал Асандр, – кинжал был отравлен индийским ядом!»

Тут же приходили в голову события минувшей ночи. Сначала царский отряд стойко оборонялся, и неизвестно, чья была бы победа. Но Митраас начал выкрикивать имена воинов, которых знал, и призывал их переходить на сторону тех, кто не хочет гибнуть вместе со старым царем, осужденным богами… Митрааса воины знали и раньше, а теперь им было известно, что он в почете у самого наследника престола, и если сейчас говорит так смело, то по поручению Фарнака!

Почуяв веяние ветра больших перемен, наиболее смекалистые сразу опустили оружие. Произошло замешательство, защитники каравана разделились, передрались, значительная часть их перешла к нападающим. Остальные решили отступить, но, сообразив, что царь не помилует их за трусость и неспособность отстоять караван, тоже присоединились к Митраасу. Сейчас они тут все расположились в общем лагере.

Когда выяснилось, что Бакх, ранив царевну, сумел бежать, Асандр был крайне встревожен. Митраас вызвался проникнуть в город в крестьянском платье, разыскать Фарнака и, если потребуется, помочь ему добраться до заповедной рощи, где скрывались участники ночного нападения.

Митраас отбыл в сопровождении двух переодетых воинов. Прошло полдня – он не возвращался. Тогда в город направился Гиерон, который обещал разузнать все и вернуться без замедления со свежими вестями. Но вот день на исходе, а никого нет! Возможно, лазутчиков поймали!

Появился сторожевой воин, придерживая ножны меча и стараясь не топать ногами. С простодушным сочувствием взглянул на царевну. Приложив грубую ладонь ко рту, обратился к Асандру.

– Что? – переспросил тот, поднимаясь с сиденья. – Вернулся Гиерон?.. Зови его сюда!.. Нет, постой, я сам выйду!

Указав рабыне глазами на умирающую, он вышел из землянки и сразу же столкнулся с запыленным, но бодрым Гиероном, одетым как мирный горожанин. Слуга только что сошел с седла, передав лошадь воинам.

– Новости, хозяин, плохие вести! – выпалил он на ходу. – Митридат все разведал, тебя разыскивают как изменника и врага государева!.. Фарнак был закован в цепи, потом отец помиловал его! Думаю, это он-то и выдал тебя!

– Погоди, не все сразу! – схватился за голову Асандр, чувствуя, что почва заколебалась под его ногами.

– Некогда ждать, выйди на бугор и увидишь – с юга приближаются какие-то войска! Я видел пыль и блеск оружия. Через полчаса они будут здесь!

– Может, Митраас возвращается?..

– Митраас поехал в город с двумя воинами, а к нам движется немалый отряд! Откуда он у Митрааса?.. К тому же я слыхал, кого-то схватили у заставы, – наверняка его!.. Нет, это царские люди едут за нашими головами!

– Боги!.. Неужели Фарнак получил прощение отца ценою наших голов?

– А чего еще можно ждать от царского сына?.. Ему своя голова дороже, он ее для диадемы бережет! Испугался, что с ним поступят, как с Эксиподром!

– Но мы на священной земле. Сюда никто не смеет ступить ногой! Его ждет проклятие!

– Не очень цари боятся проклятий! Если Митридату известно, что ты скрылся здесь, он не испугается гнева богов!.. Он не только в священную рощу, но и в любой храм ворвется, лишь бы схватить тебя!

– Это верно!

Взойдя на скалистый холм, оба, прикрывая глаза ладонями, стали вглядываться в мглистую даль. Вскоре заметили, как из низины вынырнула внушительная кавалькада, которая широким галопом приближалась к священной роще.

– Видно, знают, куда едут! – заметил Гиерон.

– И все же их не так много – меньше сотни! Мы ударим внезапно из засады и сомнем их!

– А потом?

– Будем отступать к бухте, где нас ожидает Панталеон. Людей отпустим, а сами сядем на корабль!

– Ой, ой!.. Опять море и качка! – скривился Гиерон, который и так мучился чувством безысходности, считая, что они впутались в безнадежное дело, а теперь схватился за живот, ощутив приступ морской болезни.

Асандр поспешил к лагерю, где несколько сот воинов пребывали в ожидании, пасли коней на сочных лужайках священной рощи. По его сигналу воины зашевелились, начали подтягивать подпруги и садиться в седла, быстро строясь в колонну. Асандр вскочил на коня и возглавил войско. Бросил взгляд на холм, где продолжал наблюдение Гиерон. Тот замахал рукой и стал поспешно спускаться вниз. Подбежав к хозяину, доложил, тяжело дыша от непривычного бега:

– Воины остановились, спешились, не доехав до рощи! Один направляется сюда, – видимо, их главный!

– Без охраны?

– Без охраны!

Подумав, Асандр приказал Гиерону сесть на коня и с двадцатью всадниками встретить гостя. Если тот прибыл как посланец Митридата, то сопроводить его не к месту их стоянки, а к развалинам древнего храма, расположенным в стороне.

Гиерон с важностью заправского военачальника повел конный разъезд извилистыми тропами между вековых деревьев и встретил неизвестного на поляне, покрытой поздними цветами. И не мог удержаться от возгласа изумления. Только теперь он узнал Митрааса, который успел сменить крестьянское платье на богатые доспехи и медный шлем с красными перьями. Он красовался на добром коне и выглядел богато, как римский центурион.

– Где и когда он так преобразился? – пробормотал пораженный Гиерон и покрутил носом, ощутив запах дешевых благовоний, к которым Митраас всегда питал слабость.

– Ого! – воскликнул он. – Да это ты, Митраас, откуда?..

– Ге-гей! – ответил не без важности Митраас. – Мне надобно видеть не слугу, а господина!

– Полегче, Митраас! Я не слуга, а старший отряда и послан встретить тебя!.. Хотя и нет нужды в такой чести! Ты нарядился, как на свадьбу, и мы издали не узнали тебя. Похоже, ты вернулся не с добром!

– Ну-ну, Гиерон, не дерзи, я не просто вернулся, я прибыл как представитель государя!

– Так я и думал! Выходит, Митридат простил тебе двойную вину?.. Как это получилось?

– После узнаешь, время не терпит, я спешу к Асандру!

– Сдай меч и следуй за мной!

Среди воинов оказались и те, которые знали Митрааса и ночью находились под его началом. Они запротестовали, говоря, что Митраас не может быть изменником и лишать его меча не следует. Гиерону, дабы не уронить своего достоинства, пришлось согласиться.

– Хорошо, пусть меч будет при тебе!

Асандр ожидал их у развалин храма, за которыми скрыл войско. Увидев Митрааса, был удивлен, мгновенно решив, что Митраас предал их и прибыл с отрядом царской стражи.

– Как ты оказался во главе немалого отряда? – спросил он. – Ты же уехал из лагеря в крестьянском одеянии и с двумя воинами!

– Явился к тебе, почтенный Асандр, по повелению государя!

– Что! Митридат простил тебя?.. Или ты и раньше втайне служил ему?

– Я и сейчас служу, только не Митридату, а молодому царю Фарнаку, который благополучно пребывает в лагерях с верными войсками! Ему все рати присягнули!

Асандр опешил от этих слов и недоверчиво уставился глазами в самодовольную физиономию Митрааса.

– Так ли это, Митраас? Думаешь ли ты, что говоришь?.. Не к месту шутки!

– Правду говорю, Фарнак восстал против отца!

– Поклянись, если не лжешь!

– Клянусь богами и верхними и нижними! Да обрушат они на меня гнев свой! Фарнак намерен двинуться со всеми войсками к стенам Пантикапея!

– Великий Зевс! К стенам Пантикапея?.. А что же Митридат, готовится к обороне?

– Видимо, готовится, если ему донесли о восстании сына. Фарнак повелел мне увидеть тебя и сказать, чтобы ты присоединился к нему со своими людьми… А тех воинов, что я ночью возглавлял и которые перешли на нашу сторону, я поведу! Так приказал государь. Он верит мне. Но надо поспешить, а то опоздаем к самому интересному – когда войска Фарнака ворвутся в город!

– Ворвутся в город? – с тревогой переспросил ошеломленный Асандр, голова которого пошла кругом. Ему показалось, что посланец шутит.

– Ну да, ведь Митридат не сразу откажется от власти. Видимо, неизбежен штурм Пантикапея. Надо спешить, почтенный стратег!

– Да, да, ты прав, надо спешить, – ответил Асандр, пытаясь осмыслить услышанное.

Он представил мысленно несметные толпы гикающих и воющих лагерников, которые не остановятся перед насилием и грабежом, если им удастся проломить ворота города! А это вызовет ответные действия пантикапейцев. Все они окажутся на стороне Митридата, стремясь предотвратить разграбление своих очагов!.. Можно ли допустить такое?

Он лихорадочно соображал, озадаченный столь стремительным ходом событий, не допуская, что после клятвы Митраас может оказаться обманщиком.

– Поведай, как все случилось, – попросил он.

Митраас подробно рассказал, как Фарнак после освобождения из темницы, вместо того, чтобы поспешить к отцу и упасть перед ним ниц в слезах благодарности, направился в свой городской дом. Здесь они и встретились. Митраас поджидал его. Царевич прямо заявил, что решил восстать против отца. Митраас ответил клятвой верности и готовности умереть за него.

– Я сразу же посоветовал ему отправиться сюда, в священную рощу, к преданным людям, – продолжал Митраас, – но царевич, подумав, покачал головой и заявил, что, уединившись в священном лесу, он окажется в ловушке! На мой вопрос, что же делать, он ответил: «Мой путь один – в лагерь, к Гаю, который должен поддержать меня!» После чего мы тайно покинули город, сели на коней и в сопровождении двух воинов отправились в лагерь римлян!

– И Гай поддержал его? – спросил в волнении Асандр. – Неужели царевич не боялся, что Гай доставит его к отцу?

– Думаю, что боялся. Но по дороге говорил, если боги решили помочь ему, они не допустят этого! Иного же пути к великой цели нет! Зевс поможет!.. И в самом деле – на общей сходке все римские воины поддержали его, признали царем и присягнули ему!

– И Гай присягнул?

– И Гай, и Публий, тот даже упал перед царевичем ниц на трибуне из дерна, на виду всего войска!

– А другие лагеря? «Медные щиты», заморские ратники, пираты, кавказцы?

– Все пошли за ним!

Асандр был поражен прытью и дерзостью, проявленными Фарнаком. «В самом деле, у этого полуперса в крови огонь Ахеменидов!» – воскликнул он мысленно с невольным уважением и одновременным чувством тревоги. Но разве не этого они добивались от царевича там, в храме? Левкипп и он, Асандр, в несколько завуалированных выражениях склоняли Фарнака к захвату власти, отстранив Митридата силой. И вот Фарнак внял их увещеваниям и приступил к делу!..

Однако Асандру ранее все представлялось по-иному. Сначала он полагал, что после удачного налета на караван он вернется в город «с охоты» и продолжит встречи с Фарнаком. Тот перестанет колебаться и обратится к нему и Левкиппу за помощью, а, следовательно, окажется в зависимости от них. Переворот будет содеян руками пантикапейцев, после чего лагерные войска окажутся перед совершившимся фактом. И присягнут новому царю, которого он, Асандр, введет во дворец и посадит на отцовский трон! После того как был упущен Бакх и все тайное начало всплывать на поверхность, Асандр допускал, что Фарнак бежит из города опять-таки к нему и они начнут совместный поход против Митридата!

Все получилось не так. Молодой Ахеменид действительно бежал из города, но обратился прямо к войскам и сейчас выступает как хозяин положения. Правда, это лишь начало, первый шаг. Неизвестно, какая часть войск стала на сторону молодого царя и какая сохранила верность старому… Но борьба началась, две силы готовы столкнуться и превратить Пантикапей в арену сражения!.. Город ждет, что скажет его первый архонт и стратег – Асандр, какое участие примет он в этой борьбе и какое место займет около трона!.. Как предотвратить разграбление города и сохранить целостность и самоуправление пантикапейской общины?..

Эти вопросы огнями вспыхивали в мозгу Асандра, они требовали размышления, на которое не оставалось времени. Сейчас надо было действовать, смело идти на поддержку Фарнака против Митридата, который так просто власть из рук не выпустит. Возможна и неудача. Тогда… Перед глазами предстала та укромная бухточка, в которой стоит наготове корабль. Там Панталеон и верные друзья!

Асандр вернулся в землянку и, подойдя к умирающей царевне, устремил на ее маскообразное лицо долгий взгляд. Наклонился и несмело прикоснулся губами к мраморному лбу, покрытому холодным потом.

– Прощай, – прошептал он.

Сказав несколько слов рабыне, обратился к Гиерону:

– Ты останешься здесь. Охраняй царевну и сокровище каравана!

– Как? Один? – испугался слуга.

– Нет, под твоим началом будет пятьдесят воинов! Это люди верные.

После чего, дав слуге подробные указания, как действовать дальше, Асандр выехал из лагеря в сопровождении Митрааса и колонны панцирных всадников, которых набиралось до полутысячи. Его путь лежал к Фарнаку, навстречу необыкновенным событиям.

 

XXV

Странно, что Митридат, отпуская сына из темницы, не учинил за ним тайного надзора, как он имел обыкновение делать в таких случаях. Простив Фарнака, он испытывал душевное умиротворение и был преисполнен чувством благости совершенного.

Менофан ожидал от царя приступа ярости и крутых повелений в ответ на ночное нападение на караван. Было очевидно, что в этом деле замешаны архонты города, что существует некий заговор против Митридата. Но царь лишь приказал послать конные отряды по всем дорогам для розыска Асандра и дочерей. И ни словом не упомянул о дорогих дарах, оказавшихся в руках злоумышленников.

И это в какой-то мере отражало артистическое стремление царя поступать наперекор и на диво всем, сбивая с толку приближенных или вызывая их восхищение. Сегодня, чувствуя на себе вопросительные, испытующие взгляды ближайших соратников, он делал вид, что ночная неприятность слишком незначительна, чтобы поколебать его душевное равновесие. К вечеру созвал в трапезный зал самых больших воевод и советников и велел подать сладкие яства и душистые вина.

– Я хотел бы видеть сына моего, Фарнака, – сказал он. – позовите его!

Посланные вернулись через короткое время и доложили, что Фарнак направился в бани и, по словам рабов, находится там. Но где эти бани, рабы не знают!

– О молодость, молодость! – усмехнулся царь, как бы со вздохом сожаления об ушедших годах. – Едва освободившись от цепей, молодой мужчина идет в термы, желая умастить свое тело руками прекрасных рабынь!.. Он хочет смыть с себя позор неволи, отдохнуть от пережитого! Я его понимаю!.. Не тревожьте моего сына и наследника, я его увижу завтра!

И приказал налить себе и всем лучшего заморского вина. Менофан, Олтак и все присутствующие давно не видели Митридата в таком праздничном настроении и справедливо объясняли это благополучным решением дела царевича, который оказался вне подозрений. Государь пил под возгласы сотрапезников и говорил о будущем так уверенно, словно уже сокрушил Рим, разбил его полководцев и теперь отдыхает на ложе из победных лавров.

Около царя сидели две царевны – Митридатис и Нисса, обе просватанные за заморских царей, но увядшие в гинекее в ожидании своих суженых. Царь гладил их по волосам попеременно, как любящий отец. И при всех одарил их ожерельями из самоцветов.

«Удивительный человек! – воскликнул мысленно Менофан. – Как он умеет скрывать свои подлинные переживания! Или он в самом деле не видит печальной действительности?.. Он всегда только царь, богоизбранный владыка, и витает в облаках своей царственности, далекий от забот и будничных дел!» Стратег, несмотря на привычку меньше рассуждать и больше делать, сегодня испытывал странное состояние, не то раздумья, не то гнетущего ожидания чего-то.

Это ощущение усилилось, когда он вспомнил, какие люди раньше пировали с царем, и как поредела и измельчала толпа придворных. Вспомнилась вереница соратников Митридата, полководцев, мудрых советников, жен, сыновей, дочерей. Все они обрели покой по обочинам той кровавой дороги, которой прошел этот великолепный и страшный человек! Вся жизнь царя-воителя была освещена отблесками пожаров, окрашена в багряные цвета крови!..

И вдруг показалось, что люди собрались не на пир, а на печальную тризну. Хотелось стряхнуть это далеко не праздничное чувство. Менофан, подавив невольный вздох, протянул руку к чаше.

Митридат заметил этот жест и приветливо кивнул головой.

– Я хочу выпить с тобою, Менофан, – сказал он задушевным тоном, – мой верный воевода! Немало мы пережили ратных успехов и неудач. Но все они будут казаться нам маленькими и ничтожными, когда мы свернем шею римскому быку и сядем на его тушу передохнуть! Вот это будет истинно великое жертвоприношение всем богам и гениям!

Они обменялись чашами, и каждый пил, глядя в глаза другому. Присутствующие вскочили и громко возгласили здравицу царю, предрекая ему победу.

Оторвавшись от чаши, чтобы перевести дух, Менофан с обычной для него миной, изображающей немое восхищение словами царя, ответил, почтительно кланяясь:

– Великий царь и великий полководец! Твои воины сейчас спят в лагерях. Они уснули с мыслью, что завтра на заре услышат звуки труб, зовущих на войну!.. Они готовы вскочить на ноги, сесть на коней, взойти на корабли! И сушей ли, морем ли – двинуться на запад, к новым победам!.. Прикажи – и мы не будем ждать утра, тронемся сейчас же и к восходу солнца будем далеко!

– Понимаю твое нетерпение и ценю твое рвение! – кивнул головой Митридат с милостивой усмешкой. – Однако надо держать сердце в руке разума! Мы должны утром направить новых послов с новыми дарами к царю Фарзою!

При этих словах все насторожились, замерли, внимая царской воле.

– Пора Фарзою двинуть свои рати через Тафры и соединиться с полчищами роксоланов, как было уговорено, скреплено клятвой!.. Вот когда Фарзой выйдет за пределы Тавриды и вкупе с сарматами устремится на запад – мы сразу тронемся по морю к устью великого Истра! Это будет скоро, друг мой, но не завтра!

Слова царя означали многое, и прежде всего отказ от замысла призвать скифов в пределы Боспорского царства, а также отсрочку великого похода на неопределенное время. Менофан уже прикидывал мысленно, кого послать в Неаполь, но одурманенный хмелем мозг плохо работал.

– А пока – пиру конец! – возгласил царь, зевая. – Идите, отдыхайте, впереди много трудов!

Ночь была на исходе, за проливом наливалось краской алое сияние утренней зари.

 

XXVI

Приблизившись к римскому лагерю, Асандр и Митраас стали свидетелями необычайного оживления, царившего здесь. К воротам лагеря прибывали группы всадников, в которых нетрудно было узнать воинов и военачальников других отрядов. Воины спешивались и оставались за воротами, а старшие проходили внутрь.

Митраас соскочил с седла и, подойдя к воротам, обратился к начальнику стражи. Тот кивнул головой и беспрепятственно пропустил обоих.

– Наш молодой государь времени не теряет! – удовлетворенно и с гордостью сказал Митраас. – Погляди, ему продолжают присягать отряды царского войска. Вон «медные щиты», а вот и наемники, и пиратов немало!

Увидев Фарнака в блестящем панцире и высоком шлеме, Асандр сразу не узнал его. Казалось, это был другой человек. Он словно переродился, приобрел царственную осанку и подобающие манеры. Около с почтительным видом стояли Гай и Публий, одетые в парадные воинские доспехи. Тут же внимали его речам понтийские военачальники с курчавыми бородами. В их глазах можно было прочесть удивление и любопытство. Меотские князья, увешанные посеребренным оружием, что-то лопотали на своем языке и щелками языками. Может, они были довольны, что теперь царицей будет меотка?..

Степенные соаны держались гордо и смотрели на нового царя выпуклыми глазами, затененными железными козырьками кованых шлемов.

Это была красочная и грозная толпа людей, которые связали свою судьбу с боевыми трудами и походами, отказавшись от утех и радостей мирной жизни. Для них смена царей была сменой военачальников. Если не будет похода на запад, будут другие походы, ибо великие цари без войны не живут. А кому царствовать – решают боги!.. Старый царь был велик, но счастье изменило ему, войска перестали ему верить, и управлять ими стало трудно. Новый царь восстановит порядок, умилостивит богов, возьмет в руки строптивые боспорские города. Войску найдет достойное дело, а военачальников наградит за поддержку его в грозовой час захвата власти. И все пойдет как и раньше. Почему же не присягнуть Фарнаку Ахемениду, естественному преемнику отцовской диадемы и доброму воину, каким его знало все войско!.. А Митридату место там, в таинственном мире теней, куда уходят все после земной жизни!.. Возможно, он попадет в сонм богов и будет из-за облаков взирать на царствование сына, попивая божественный нектар и заедая его амброзией!

Гай и Публий рассчитывали на многое. Прежде всего – на возвышение в царстве Фарнака и на великие награды. А затем и на благосклонность Рима, который оценит их участие в свержении Митридата и откроет для них двери родины. Они уже успели обменяться письмами с наместником Помпея в Синопе Фавстом Корнелием Суллой и каппадокийским царем Ариобарзаном, врагом Митридата. Они умоляли помочь им получить прощение и вернуться на родину. Ответы были краткими, но исчерпывающими – прощение возможно в обмен на… голову Митридата. Неожиданное восстание Фарнака оказалось кстати, оно в случае удачи приближало их к желанной цели.

Подойдя ближе, Асандр остановился и преклонил колена. Вынул из ножен меч, положил его на землю. Остался в такой позе, склонив молча голову.

Это означало полную покорность и преданность, что Фарнаку пришлось по душе. Он окинул взглядом толпы римлян, стоявших стеной, и свиту военачальников, желая убедиться в произведенном на них впечатлении. Теперь никто не может сомневаться в его успехе, если стратег и первый архонт Пантикапея от имени мощной и вольнолюбивой общины этого города склонился перед ним.

Выждав мгновение, Фарнак шагнул навстречу боспорцу и протянул руки, намереваясь поднять его на ноги. Тот легко вскочил. Царевич обнял его, назвал другом и соратником!

– Я рад, Асандр, что мы опять вместе!

– Приказывай, государь, разреши мне и всему ополчению пантикапейскому стать твоими воинами и принести тебе клятву верности!

– Ты уже принес ее! Принимаю твою присягу и верю ей! Назначаю тебя военачальником над всем пантикапейским ополчением, стратегом города, моим наместником! Но, – улыбнулся он, – велика власть, велик и спрос за нее!

– Сознаю это и готов быть оружием и руках твоих!

– Да помогут нам боги!

Царевич обнял Асандра за талию и увел в землянку Гая и Публия, ныне освобожденную для его особы. Оставшись наедине, они разговорились непринужденно, по-приятельски.

– Я не сомневался в твоей решительности, – сказал Асандр с той дружеской задушевностью, которая нравилась Махару, а ныне должна была покорить его более счастливого брата. – Но мне казалось, что ты упускаешь время! Теперь убеждаюсь, что это не так! Твои мудрость и дальновидность оказались выше моих догадок. Сейчас все увидели, что ты подлинный Ахеменид и унаследовал от отца глубину замыслов, непостижимую для простых людей! Слава и трон ждут тебя!

– Да будут твои слова залогом нашей дружбы! Сколько у тебя людей?

– С теми, которых ты подчинил Митраасу, около полутысячи! Но город весь станет за тебя, ибо боспорцы ждут твоего воцарения и преданы тебе! Все убеждены, что ты принесешь счастье и могущество Боспорскому царству! Но не медли, сейчас дорога каждая минута!

– В Пантикапей нас не пустят воины Митридата! Отец и Менофан предусмотрительны. Они будут обороняться и попытаются привлечь на свою сторону боспорцев!.. Скажи, если начнется осада, будут ли твои воины сражаться со своими братьями и штурмовать собственный город?

– Город штурмовать не будут, а Митридата – да! Ты говоришь о том, о чем я думал всю дорогу! Надо сделать так, чтобы осадить Митридата не в городе, а в акрополе!

– Но для этого нужно проникнуть в город!

– Верно!.. Однако, если горожане увидят, что в город рвутся пираты и бывшие рабы, они сразу окажутся на стороне Митридата! В город должны войти лишь надежные войска – римляне, «медные щиты»! А вся шваль пусть остается за стенами!.. И главное – необходимо успокоить горожан, убедить их, что никто не будет грабить их дома!..

– Ого!.. Пока мы этим занимаемся, отец проведает о заговоре и примет меры!.. Мне было откровение – боги дают мне время от полуночи до утра! С рассветом Митридат узнает все, и тогда начнется война! А войну мы можем проиграть!

– Да, да! Надо спешить!.. Только в город следует войти не осадой, а хитростью!

– У тебя есть мысль, как сделать это?

Подумав, Асандр ответил:

– Кажется, боги вразумили меня!

 

XXVII

Царь Митридат выпил больше обычного и спал крепким сном без сновидений.

Никто не разбудил его и не доложил, что к западу от городских стен дороги ожили, закурились пылью. Было почти светло, когда отряд конницы показался в облаках пыли перед глазами заспанных стражей, кутающихся в хламиды на утреннем ветру, особенно свежем и зябком на высоте приворотных башен.

– Э-гой! – крикнул страж другому, на соседней башне. – Что это за войско? Оно появилось на римской дороге!

– От понтийского лагеря тоже двигается войско. О великие боги, это государь сегодня хочет осмотреть войска перед городом!.. Не иначе – скоро пойдет в дальний поход!

– Да так ли это?.. Надо трубить тревогу!

– Успеем!.. Кому идти-то на нас?

– А разбойный Асандр?

– Не посмеет!.. Не спеши, как бы не получить палок! Ворота заперты, бояться нечего. Посмотрим, что будет!

– Нет, ты не прав. Надо разбудить сотника!

Сотник был вечером пьян и, проснувшись, чувствовал себя разбитым. Он очумело смотрел на дежурного стража, который почтительно сообщил о приближении каких-то вооруженных отрядов.

– М-мм… А ну, подай кувшин.

Взяв из рук воина сосуд с хмельной брагой, сотник пил долго, не отрываясь.

– Некому идти на нас! – изрек он, утирая рот. – Ступай на башню, я сейчас буду.

К воротам подскакали всадники. Это были понтийские конники на скифских лошадях.

– Открывай, именем государя! Пойман Асандр с его дружками – разбойниками с большой дороги! Велено немедля представить всех пред царские очи!

Подскакали еще понтийцы. Они говорили то же. Сторожевые поверили единоплеменникам, с которыми имели общую родину за морем.

– А где Асандр-то? – все же спросил сотник, зевая и потягиваясь.

Подвели коня, на котором сидел опутанный веревками Асандр. Он был без шапки, помят, окровавлен.

– Это он! – засмеялся успокоенный сотник. – Попался волк в западню! Быть тебе на колу, пантикапейский воевода! А что там еще едут конные? Кто такие?..

– Открывай, не задерживай!.. Государь разгневается! Это едут остальные, ведут пленных, сопровождают караван с царскими подарками и дочерьми!.. Спускайся к воротам!

– Иду, иду!.. Эй, друзья, когда получите царскую награду, не забудьте пригласить меня на чашу вина!.. Обещайте, иначе ворота не открою!

Это была молодецкая шутка, которую внизу встретили веселым смехом. Задорные голоса пообещали не забыть. Хитрость Асандра удалась. Сотник спустился со стены и уже гремел засовами городских ворот с помощью десятка рабов. За короткое время отряд всадников вырос и превратился в немалую рать. Когда ворота были приоткрыты, то сотник в испуге увидел направленные на него острые копья.

– Что это? Откуда так много? – изменившимся голосом переспросил он, почуяв предательство.

Хотел захлопнуть ворота, но створки были тяжелые, а петли ржавые, они еле ворочались под усилиями дюжих невольников. Конные и пешие ворвались в город, сбили с ног сотника, заткнули ему рот, скрутили руки. Войска сплошным потоком хлынули через распахнутые ворота.

– Ворота охранять! – приказал Асандр, сбрасывая веревки и вытирая с лица кровь зарезанного для этой цели петуха. – Стражу снять, обезоружить, но не учинять ненужной резни!

Разрыв между передовым отрядом Асандра и основными силами повстанцев был невелик. Асандр встретил Фарнака с ключом от городских ворот.

– Благодарю тебя, – кивнул головой царевич. – А теперь займись городом! Ты стратег и первый архонт! Привлеки городских жителей к осаде акрополя!

Фарнак приказал войскам окружить акрополь сплошным кольцом. Грохот копыт, крики военачальников, лязг оружия и гомон массы воинов разбудили весь город. Люди выбегали на пороги домов, полураздетые, с испуганными лицами, и взывали истошно:

– Горожане, к оружию!.. Тревога!.. В городе враги!..

Поднялась суматоха. Тайное стало явным, скрытое проявило себя внезапно с потрясающей силой, подобно землетрясению.

Лучи солнца брызнули из-за пролива и осветили кипящий Пантикапей.

 

XXVIII

Акрополь был уже в движении, отряды исавров и кельтов заняли места на стенах и у ворот. Они готовились отразить неожиданного врага, еще не понимая, что происходит. А Митридат продолжал храпеть на пурпурном ложе, хотя обычно вставал рано и любил смотреть на восход солнца.

Вся ответственность за безопасность царской особы легла на Битоита, начальника дворцовой охраны, который заменил на этой должности погибшего Трифона. Расставив людей у бойниц каменной стены и отдав распоряжения десятникам, он появился на боевом помосте над воротами, где ему стало наконец ясно, в чем дело.

С бьющимся сердцем, исполненный чувством тревоги, Битоит спустился вниз и бегом поспешил в спальный покой Митридата, попутно расталкивая полусонных евнухов. Нарушая все правила, он один проник к ложу царя и стал тормошить его, повторяя многократно:

– Государь, государь!.. Проснись, измена!

Митридат открыл глаза и непонимающим взглядом уперся в необычно оживленное лицо твердокаменного кельта. Его сознание медленно возвращалось в мир действительности; все еще чувствовался пьяный угар. Слово «измена» подействовало на него как удар хлыста. Почувствовав недоброе, он стремительно поднялся на ноги, сбросив покрывало. В руке сжимал рукоятку кинжала с отравленным клинком.

– Что случилось? – спросил он хрипло, пронзая взором взволнованного телохранителя.

– Великий государь! Акрополь окружен войсками, мы изготовились к отражению штурма!

– Какими войсками? Какого штурма?.. – изумленно переспросил царь, откашливаясь по-старчески и часто мигая глазами. Увидев за краем занавеса испуганные лица евнухов, жестом руки приказал им одеть себя.

– Все восстали против тебя, – продолжал Битоит. – Римляне и понтийцы, «медные щиты», горожане, наемники, все взбунтовались! И флот, как я услыхал, уже издает клики в честь нового царя!

– Тьфу!.. Не иначе ты спросонок не разобрался! Разве мои войска могут восстать против меня? Ну, город – возможно! А войска – никогда! Они верны мне… Да и о каком новом царе может идти речь, если нет иного царя, кроме меня, посаженного богами на трон предков!

– Все, что я говорю, государь, верно!.. Я не пьян. А новый царь, за которым пошло войско, – твой сын Фарнак!

– Фарнак?..

Митридат замер на мгновение, лихорадочно обдумывая ошеломляющую новость. Пытался как можно скорее связать концы разорванной цепи событий, пока истина не предстала перед ним с исчерпывающей ясностью.

– Никогда изменника нельзя миловать, – пробормотал он. – Однажды я позволил себе эту слабость, и вот… Эй, принесите лучшие одежды, расчешите мне волосы и наденьте на меня большую китару с драгоценными каменьями! Нарядите меня, как для большого царского выхода!

Он хотел кликнуть Бакха, мастера по царским облачениям, но, вспомнив, что его нет, досадливо нахмурился.

Евнухи забегали, шлепая по полу босыми ногами.

– Скажи, Битоит, почему восстали войска? Чего им надобно?

– Твои лучшие рати, государь, поддались обольщению!

– Чьему? Фарнака?

– Думаю, Фарнака, ибо он во главе мятежников!

– Может, они испугались римского похода? Или соскучились по войне?

– Слышал я выкрики – они требуют, чтобы ты уступил власть сыну!.. А чего еще хотят, не ведаю!

Митридат вспомнил, как горячо упрашивал его Менофан смилостивиться и простить Фарнака. Остро кольнула сердце догадка, что стратег в сговоре с сыном предателем! С язвительно-жестким выражением лица спросил Битоита:

– Где же Менофан, этот старый лис?

– Не знаю. После пира он пьяный был унесен на носилках в свой городской дом!

Митридат был облачен в царские ризы и выглядел очень внушительно. Он выпил чашу вина и приосанился. С величественным видом, стараясь преодолеть странное отупение, которое, подобно многолетней усталости, вдруг опустилось на его сердце, обволокло душу.

– Пойдем на стены, я обращусь к войскам и прикажу им повиноваться, а изменника сына – схватить и представить мне живым для суда праведного!

– Остерегись, государь! – послышался голос в дверях.

Это появился Олтак, наспех одетый в доспехи, как для битвы.

– Остерегись, великий Митридат! – продолжал дандарийский царь. – Мятежники стоят у самых стен. Как бы кто не направил в тебя стрелу!

– Это ты, верный мне Олтак?

– Я, государь, хочу сражаться с бунтовщиками, пока в силах держать меч!

– Хорошо, я знал, что ты не изменишь мне! Пойдем на стену вместе! Ни одна рука не поднимется против богами поставленного государя!

Митридат произнес это с таким величавым спокойствием, что окружающие поверили его словам и дружно вскричали ему здравицу на долгие годы.

 

XXIX

Царь Митридат взошел на стену и появился перед войсками, окружившими акрополь. Неясный ропот пронесся по рядам смущенных воинов, которые были как бы пришиблены одним видом богоравного владыки. Стоявшие ближе невольно попятились назад, страшась, что на них упадет гневный взгляд. Многие готовы были поднять над головой оружие и по привычке приветствовать царя боевым кличем.

Минуту назад повстанцы думали, что владычество Митридата кончилось и сам он превратился в полоумного старика, одержимого страстью к величию, но уже беспомощного, одинокого.

Сейчас это казалось заблуждением, ошибкой. Все сразу стало на свое место. Кто мог усомниться в силе и могуществе легендарного прославленного царя и полководца?.. Вот он стоит между зубцами стены, величественный и спокойный!.. Его глаза сверкают, как самоцветы!.. Его высокая китара, пурпурная мантия и бриллиантовый скипетр испускают сияние!

– Хварно! Хварно!.. – пронесся испуганный и вместе восхищенный ропот.

Нет, Митридат не сошел с ума и не утратил таинственного влияния на людей! Он полон внутреннего огня. Он великолепен, как бог войны, сошедший с Олимпа, чтобы поразить души людей своей блестящей и вместе устрашающей внешностью… Казалось, он вопрошал соколиным взором: «Кто смеет не подчиниться мне?»

Фарнак восседал на белом коне, окруженный свитой богато одетых и вооруженных всадников. Утренний ветер развевал его красный плащ, отблески солнца играли на блестящем шлеме и золотых фибулах. Всадник был красив мужественной посадкой, он уже привлек сердца тысяч воинов и повел их за собою, как новый царь и воевода.

Но с появлением Митридата воинственный блеск войск и горделивая фигура царского сына как-то потускнели, пожухли, стали обыденными, не способными поражать воображение людей. Лишь он один, обожествленный Митридат Евпатор, был и оставался властителем царств и народов, любимцев богов, баловнем судьбы, кумиром войск и грозою для врагов!

Отец и сын встретились взорами. Но Фарнак не опустил выпуклых персидских глаз перед огненным взглядом отца. Он казался внешне спокойным, только грудь стала вздыматься выше да дрогнули ноздри орлиного носа, как перед рукопашной схваткой.

Митридат отвел взор от сына и разглядел Менофана, который стоял рядом с конем Фарнака. Старый полководец был без шлема, ветер шевелил его седые волосы.

– Вот он, виновник всего! – прошептал с горячностью Олтак из-за спины царя. – Это он совратил Фарнака на дерзкий путь!

– Нет, не то, – ответил тихо Митридат. – Иначе он не стоял бы с непокрытой головой! Ясно, что Менофан пленник! Он не изменял мне!

– Тогда – Асандр!

– И не Асандр, ибо я не вижу его рядом с Фарнаком! Но Асандр виновен в другом, за что я сдеру с него кожу! Тут иное – гнев богов, их неисповедимые пути! Богов надо просить смилостивиться над нами! А винить всех этих людей бесполезно, они слепы и идут за каждым, кого ухватили за край плаща!

– Но я вижу, что воины растеряны, они не убеждены – правильно ли поступили!

– Ты прав, Олтак. Многие колеблются. И я вижу это!

Откашлявшись, Митридат поднял голову, его трубный голос, такой знакомый воинам, вызвал у большинства чувство дрожи. Даже Фарнак ощутил мурашки на спине.

– Верные воины, – начал царь, вскидывая скипетр, словно для удара, – верные воины-понтийцы, мои несгибаемые, которых я хотел вернуть к домашним очагам богатыми и вольными людьми!.. Верные воины-римляне, спасенные мною от руки Лукулла и Помпея, нашедшие у меня убежище и достойную жизнь! Вы пришли ко мне в неурочный час!.. Что беспокоит вас, чего вы хотите?

Опять странный шум пронесся по рядам войск. Воины опустили головы, многие готовы были признать, что поспешили встать на сторону нового царя, когда старый еще мудр и продолжает заботиться об их судьбе. Они ошиблись, променяв испытанного вождя и владыку на неопытного царевича! Вот он молчит, ибо чувствует себя провинившимся отроком, ожидающим наказания!

И удивительно – стоящие рядом с Фарнаком Гай и Публий, а также воеводы понтийские молчали, опустив глаза, словно им нечего было сказать. Каждый боялся, что за сказанное дерзкое слово получит первым еловый кол.

Митридат внутренне торжествовал, чувствуя, что перевес на его стороне. Он окинул всех пылающим взором и добавил уверенно, с величественным жестом:

– Волею богов я ношу эту золотую китару и остаюсь царем вашим!.. И как царь повелеваю всем военачальникам – отвести войска в лагеря и предоставить им утреннюю пищу и отдых! Я сам прибуду в лагеря и буду говорить с воинами об их нуждах. А сыну моему Фарнаку приказываю явиться во дворец, где я выслушаю его и решу, кому после меня быть царем!.. Ибо время смены царей еще не наступило! Так сказали мне боги сегодня ночью!

– О! – единодушно выдохнули воины, узнав, что их великий царь так запросто общается с богами.

Странно, что Фарнак не нашелся, что возразить отцу, смущенный и подавленный. Все происшедшее казалось ему удивительным сном!.. И в то же время он сознавал, что возврата не может быть. С усилием стряхнув душевное оцепенение, он сделал глубокий вдох, как бы готовясь говорить, но опять встретился глазами с огненным взглядом отца и ощутил комок в горле.

Словно завороженный, смотрел он на отца-государя и не находил силы ответить ему. Никогда до этого он не испытывал подобного состояния, хотя неоднократно бывал в обстановке смертельной опасности. Но в битве его выручали боевая сметка и твердая рука. Сейчас же он с жгучей остротой почувствовал необходимость поддержки со стороны, подобно человеку, сраженному вражеской стрелой. Кто подхватит его под локоть в этот решающий миг, не даст ему осрамиться бесславно в бескровном поединке с отцом? Кто поможет преодолеть колдовские чары, исходящие из глаз Митридата?

Воеводы, которые принесли ему клятву верности и отважились двинуть войска против Митридата, явно утратили живость мысли и силу воли. Они опешили перед лицом законного государя и оторопело смотрели вниз, понуря головы и испытывая почти то же, что и Фарнак.

Расталкивая воинов, к стене вышло двое – Асандр в богатом воинском наряде и белобородый Левкипп в его простом жреческом одеянии. Асандр был встревожен, ибо понял, что сейчас может произойти непоправимое. Он обратился к Фарнаку и голосом звучным, как охотничий рог, выкрикнул:

– Молодой царь Фарнак! Разреши жрецу Левкиппу ответить твоему отцу от имени богов олимпийских, городов боспорских, всех общин эллинских и всех воинов, у которых отважное сердце!

– Пусть говорит! – передохнул Фарнак с облегчением, чувствуя, как с его рук и ног вторично пали золотые цепи, на этот раз невидимые. Нашелся человек, которого не отуманили речи и внешнее величие Митридата.

Одновременно словно очнулись воеводы, зашевелилось войско, странная скованность, охватившая всех, стала ослабевать.

– Говори!.. Говори!.. – послышались голоса.

Жрец Левкипп смело и без тени подобострастия протянул руки к Митридату.

– Бывший царь Митридат! – громко возгласил он. – Зачем гневишь богов и обманываешь воинов? Мы, жрецы всех храмов, узнали через откровение свыше, что ты отвергнут богами и давно связался с лохматыми демонами зла, которые думают за тебя, действуют в твоем облике и питаются кровью твоих невинных жертв!.. Ты был царем, а теперь ты раб демонов-андрофагов! Ты продался им за обещание помощи в походе на Рим!.. Но они обманули тебя, ибо только боги, а не демоны в силах ниспровергнуть Рим! Напрасно ты убиваешь детей своих, чтобы их кровью утолить жажду твоих ночных господ и друзей – демонов! А сейчас хочешь обмануть войско, рассчитывая втайне послать его на гибель… Вот, думаешь ты, будут рады демоны-кровопийцы, когда кровь польется рекой и они будут купаться в ней!.. Воины, не слушайте старого безумца, одержимого злыми духами!

– Замолчи, старый осел! – вскричал Олтак, высовываясь из-за плеча Митридата. – На колени перед истинным царем, или сейчас получишь стрелу в горло!

Битоит по знаку Олтака выхватил из рук телохранителя лук и приготовился пронзить стрелой смелого жреца.

– Не тронь служителя Зевса! – предупредил Асандр, выставляя вперед щит. – Иначе боги опять накажут всех землетрясением! Страшная бездна поглотит города и людей!

Упоминание о землетрясении как наиболее очевидном и грозном свидетельстве гнева богов заставило воинов усомниться в божественности Митридата и правоте его слов и поступков. Да и речь Левкиппа прозвучала так страстно и убедительно, что войска заволновались. Послышались возмущенные возгласы:

– Опусти стрелу, несчастный кельт! Не гневи богов!

Сотни рук с копьями, мечами и натянутыми луками вскинулись в сторону Митридата и его свиты. Битоит опустил лук.

– Так-то лучше! – рассмеялся Асандр язвительно. – Пусть сегодня демоны пьют воду, крови им не будет!.. Воины! Было откровение – боги не желают вашей смерти, так же как и гибели Боспорского царства! Но боги разгневаны злыми деяниями Митридата, который не жалеет ни жизни, ни крови вашей! Неужели вы поверили, что он намерен заботиться о вас, когда он и о близких людях не печалится! Всех лучших соратников он убил, отравил родную мать, умертвил сына Ариарата, казнил наставника Метродора Скепсийца, своего воспитателя!.. Он лишил жизни сыновей – Митридата Колхидского и Махара, повелел пронзить копьями Эксиподра на глазах у матери, предал в руки врагов четырех сыновей и дочь Эвпатру!.. И последнее его преступление – он убил дочь свою, невинную девицу, смелую воительницу, царевну Клеопатру! Она была ранена по его приказу отравленным кинжалом и умерла в муках!.. Ее погубил тот же отец-людоед!

В подтверждение своих слов Асандр сделал жест рукой. Ряды воинов расступились, и перед воротами акрополя показалась печальная процессия. Десять сильных рабов несли черные носилки, на которых в пурпурном одеянии лежало тело Клеопатры.

– Вот она, жертва отца-безумца!

Всеобщий крик возмущения был ответом. Произошел мгновенный и решительный поворот в настроениях воинов. Они зашумели, стали угрожать Митридату оружием, выкрикивая оскорбления.

– Более того, – со зловещим видом продолжал Асандр, когда шум приутих, – Митридат стал игрушкой в руках скопцов-энареев! Вон, смотрите, их желтые морды видны за спиной царя! С ними-то он и колдует, вызывает ночами злых духов!.. Нет, друзья-воины, если вы хотите жить по закону богов, а не демонов, и видеть солнце, а не вечный огонь Аида, вы должны устранить старого царя-безумца, царя-людоеда, царя-демона, а возвести на его место нового, уже благословенного богами царя Фарнака!

Все ожило, воины встряхнулись, сбросили с себя невидимый гнет, под которым держал их Митридат. Тысячи глаз обратились к Фарнаку, и тысячи глоток приветствовали его как царя.

Асандр и Левкипп с жрецами и военачальниками окружили Фарнака. Тот сошел с коня, Левкипп, под песнопения и выкрики воинов, увенчал голову царевича стеблем вьющегося растения и объявил всем:

– Боги повелели мне поступить так – венчать на царство Фарнака вот этим растением! Отныне он царь и повелитель наш, а Митридат с его демонами – низложен!

– Слава, слава царю Фарнаку!

Митридат хотел что-то сказать, поднял скипетр, рассчитывая на внимание. Но ему не дали ответить на обвинения. Крики негодования заглушили его слова. В воздухе пропела стрела. Олтак и Битоит поспешно выставили вперед щиты, прикрывая царя. Митридат понял, что дальнейшие речи излишни. Бросив последний взгляд на возбужденные войска, он презрительно скривился и, медленно повернувшись, удалился с высоко поднятой головой.

Крики усилились, старого царя провожали улюлюканьем, нового приветствовали боевым кличем. Однако торжествовать было рано. На месте, где только что стоял Митридат, появились вооруженные воины, личная охрана Митридата. На требования повстанцев присягнуть царю Фарнаку и открыть ворота они ответили стрелами и маттиобарбулами, пущенными из пращей. Послышались стоны раненых и угрожающие вопли взъяренных сторонников молодого царя.

Фарнак приказал проломить ворота акрополя и взять штурмом последний оплот власти упрямого отца-государя, не пожелавшего избежать бессмысленного кровопролития.

 

XXX

Скорбное шествие с телом Клеопатры возглавлял Гиерон. Он появился в условленное время, по знаку Асандра, когда разыгрался последний акт драматических событий.

Оказавшись у стены акрополя, как раз против Митридата, он почувствовал невольный страх. Ему показалось, что царь сейчас направит на него демонический взгляд, которым пронзит его, как стрелой. Он и так был потрясен всем происшедшим за короткое время и чуть не утратил обычной уверенности в себе перед накалом страстей, что бушевали здесь, под стенами.

Всеобщий гомон усиливался истошными воплями добровольных плакальщиц, набежавших со всех сторон к телу царевны. Женщины рвали на себе одежды, расцарапывали ногтями щеки и, распустив волосы, падали на землю в рыданиях. Они оплакивали сестру нового царя по обычаю, с присущей женскому полу чувствительностью, а также из желания угодить молодому царю и попасть к нему в милость.

Гиерон хотел было отогнать слишком многочисленных плакальщиц, но Асандр остановил его.

– Чем больше слез и криков, – сказал он, – тем скорее боги обратят внимание на злодеяния Митридата и благословят нового царя!

К Гиерону приблизилась бедно одетая женщина, лицо которой было закрыто растрепанными патлами нечесанных волос. Она, рыдая, причитала низким, почти мужским голосом и притопывала босыми, измазанными глиной ногами.

– Куда ты, замарашка? – окликнул ее Гиерон. – Оплакивай умершую, а не меня!

Но тут он заметил крупные, узловатые кисти рук, какие редко можно встретить у женщин, а главное – ее ноги с широкими вывороченными ступнями. Странная догадка мелькнула в голове.

Женщина перестала причитать, откинула волосы и показала свое лицо.

– Это ты, Дидона? – удивленно воскликнул Гиерон, узнав бывшую служанку Евпории. – Ты что-то хочешь сказать мне?

– Где моя госпожа, почтенная Евпория?

– Все еще томится в темнице по приказанию Митридата! Вот ворвемся в акрополь и освободим ее!

– О, Гиерон, озверевшие воины – плохие освободители для женщин! Ты знаешь это! А потом – стоит Евпории появиться в городе, ее забьют камнями, так как Клитарх и Итона разжигают народ, они хотят зла моей госпоже! Кто защитит ее?

– Я защищу ее! – решительно ответил Гиерон, воинственно вращая глазами. – Мой господин – друг нового царя, он поможет!

– Я знаю, Гиерон, ты бесстрашен и удачлив! Может и господин твой не откажет!.. Но слишком много стало врагов у Евпории, вы просто не успеете ей помочь! Это надо сделать сейчас, а не тогда, когда воины будут грабить акрополь и творить насилие!

– Как же это можно сделать? Ведь акрополь обороняют верные стражи Митридата, они закрыли все входы!

– Слушай, что я скажу! До того, как вы с Евлупором увели Евпорию в акрополь, мне удалось встретиться с нею! Она успела передать мне сверток, в котором было вот это…

Она достала из-под лохмотьев бронзовый стержень, изогнутый как змея.

– Что это?

– Это ключ от тайной двери, что ведет в акрополь…

– И ты знаешь, где эта дверь?

– Знаю, я даже ходила через нее с госпожой Евпорией, когда та жила во дворце при царевиче Махаре. Сейчас я могу провести тебя с верными людьми, без меня ты не нашел бы этой двери!.. Пойдем, освободим мою прекрасную госпожу Евпорию и выведем ее тайно из акрополя!

– Великие боги!.. У тебя золотая душа, Дидона! Ты верна своей госпоже. Но я не могу оставить хозяина в этот страшный час!.. Да и тело Клеопатры под моим надзором!

– Тогда моя госпожа погибнет!

Вне себя от нахлынувших мыслей, Гиерон хотел было сразу обратиться к Асандру и сказать ему, как можно ввести войска в акрополь и захватить Митридата врасплох. Но воздержался, подумав, что Евпория и впрямь угодит в лапы разнузданных воинов. Что делать?.. Вот сейчас хорошо было бы иметь рядом верного дружка, такого, как Евлупор!.. Но тот стал полурабом-привратником и сам нуждается в помощи. Может, после сражения удастся разыскать его, а пока… «Эх, была не была!» – вдруг решился он с замиранием сердца. В нем проснулась та дерзость, которая заменяла ему храбрость в решительные минуты. Схватив Дидону за руку, он заговорил с поспешностью, как бы не желая терять ни минуты времени:

– Веди меня одного, Дидона, ибо верных людей у меня нет!

Неожиданно ворота акрополя заскрипели и приоткрылись. Оттуда на рысях выехали всадники, но боевого клича не издали и копий не склонили. Воины-повстанцы в первый миг решили, что Митридат делает вылазку, и вступили в драку. Многие были убиты, пока старшие не разобрались, что всадники выехали не для сечи, но решили покинуть старого царя и перейти к новому.

Попытка использовать этот случай и ворваться в акрополь через ворота не удалась. Верных Митридату защитников акрополя поддержала группа рабов-привратников, возглавляемых волосатым демоном, перед дубиной которого повстанцы отступили. Навстречу им посыпались камни, сопровождаемые яростными криками. Когда подоспел Битоит, то ворота оказались уже надежно запертыми. У ворот стояли распаленные битвой рабы-привратники, впереди них – Евлупор с дубовым колом в руке.

– Вы проявили преданность великому царю и заслужили его милость, – сказал кельт. – Вы достойны стать воинами великого государя! Я буду просить его об этом. А тебе, Евлупор, возвращаю оружие. Иди в свой отряд и покажи в бою, на что ты способен.

В это время группа перебежчиков упала в ноги молодому царю и была помилована им. Фарнак сморщился, узнав, что толпа рабов отбила атаку у ворот. Он испытал чувство досады, когда ему сказали, что рабов возглавлял Евлупор. Бывший пират не хотел признавать его, Фарнака, царем, сохраняя верность Митридату!.. И повелел ускорить штурм.

Все пришло в движение, загрохотали тысячи ног, воинственные крики смешались со звоном оружия, в воздухе замелькали стрелы и метательные шары. Гиерон поспешил отойти в тыл и приказал рабам-носильщикам отнести тело царевны в ближайший двор, где и охранять его до конца битвы.

Гиерон предполагал воспользоваться всеобщей суматохой и вместе с Дидоной попытаться выполнить рискованный замысел. Оба уже готовы были нырнуть в толпу горожан, которые сгрудились вокруг и криками подбадривали атакующих. Но властный голос Асандра пригвоздил обоих к тому месту, где они стояли.

– Гиерон! Бегом спустись к морю и найди бухту, где укрылся мой корабль! Скажи Панталеону – он и все его люди нужны мне! Пусть, не теряя времени, покинут корабль и спешат сюда во всеоружии!.. Ступай, не задерживайся!

Слуга стушевался в первый миг, но, сообразив, что приказ хозяина как нельзя более отвечает его намерениям, ответил с готовностью:

– Бегу, господин, не щадя ног!.. Спешу исполнить твое повеление!

И, толкнув Дидону вперед, он поспешил оставить небезопасное место около своего господина, предоставив ему и Фарнаку штурмовать акрополь, тем более что сам не имел большого желания участвовать в этой братоубийственной драке.

 

XXXI

Сойдя со стены, Митридат собрал в дворцовом зале оставшихся с ним преданных людей.

Тут были Олтак и Битоит, дочери Нисса и Митридатис, заморские князья и толпа личных слуг-евнухов, которым некуда было деваться, их все ненавидели.

Митридат объявил:

– Верные друзья и слуги мои! Кто из вас хочет служить новому царю, тоже Ахемениду, сыну моему Фарнаку, не бойтесь, идите, я не задержу вас! И не осужу строго, ибо то, что свершается ныне, – воля богов!

И тут же часть князьков-исавров, а за ними и согбенные вороватые фигуры нескольких евнухов исчезли из зала. Там во дворе уже складывались силы измены. Ибо многие царские стражи поняли, что час Митридата пробил и ему наследует сын Фарнак. И полагали резонным признать нового властелина, не учиняя ненужного кровопролития.

– Вот и хорошо, – кивнул головой Митридат. – Теперь со мною остались лишь самые преданные!.. С вами, друзья мои, я не расстанусь!.. Мы потребуем у Фарнака, сына нашего, беспрепятственного выхода из акрополя! Мы покинем Пантикапей и направимся в Скифию, к царю Фарзою! Он предан мне и примет меня как своего законного повелителя!.. С его помощью мы восстановим нашу власть в Тавриде, нам подчинятся обширные земли и кочевые народы к северу от Тавриды! Скифы, сарматы, а за ними греческие города пойдут за мною!.. На западе нас ждут дружественные кельты, в союзе с которыми мы начнем наш великий поход и низвергнем Рим. Фарнак же сам вернется под руку отца своего и припадет к стопам моим, умоляя о прощении!

«О боги верхние и нижние!» – мысленно воскликнул Олтак, пораженный речью царя, который в эту роковую минуту, покинутый войсками, продолжал лелеять планы злосчастного похода. И с каким-то совсем новым чувством стал всматриваться в лик царя, как бы желая лучше узнать и понять его. «Нет, видно, боги и впрямь отняли у него разум!» – решил Олтак, ощутив близость конца и всю безнадежность собственного положения. Захотелось перенестись отсюда подальше, за пролив, в Созу, город предков. Но он лишь горько покачал головой. Там тоже засели враги, они были бы рады его появлению, чтобы разделаться с ним навсегда! Нет, конец всему!..

Митридат послал к Фарнаку одного из свиты с требованием пропустить его в степи. Посланный не вернулся. Царь послал еще нескольких, но и те обратно не пришли.

– Мы прорвемся! – решительно заявил Митридат и приказал Битоиту готовить коней.

Тот вышел, замешкался, и можно было подумать, что и он бежал. Но храбрый кельт возвратился возбужденный и сообщил, что часть исавров и даже некоторые кельты открыли ворота и вывели всех коней, в том числе и любимого боевого коня самого Митридата.

– А ворота? – спросил царь.

– Удалось отстоять и вновь запереть!

Послышались удары тарана, боевые крики, зловещий грохот. Мятежное войско пошло на приступ, выкрикивая молодому царю славу.

– Сдавайся, Митридат! – взывали передовые. – Новый царь помилует тебя!

Обороняющиеся стали отбивать напор врагов, не задумываясь над тем, что последует за этим сражением. Они привыкли служить Митридату не думая, исполнять приказы без колебаний, презирая опасность и тех, против кого обнажали мечи. Им и сейчас казалось, что победа может быть только на их стороне, так как с ними богоравный повелитель.

– Слава царю Митридату! – кричали они дружно, стоя на стенах.

– Слава царю Фарнаку! – отвечали им противники, подкрепляя свои слова стрелами и взмахами метательных пращей.

Когда были проломлены ворота и плотные толпы осаждающих устремились вперед с торжествующим гиком и присвистом, это не значило, что акрополь пал. Царский дворец защищали обомшелые башни, соединенные зубчатыми стенами, сложенными из тяжелых каменных квадратов. Римские перебежчики атаковали главный дворцовый вход, украшенный галереей колонн. Выбив двери, они захватили передние палаты, но были остановлены достойным противником – фалангой рослых кельтов, возглавленных Битоитом. После жаркой схватки наступающие оказались вытесненными во двор, оставив под сводами дворца более десятка трупов.

Евлупор в числе младших воинов царской охраны защищал левое крыло дворца, за которым скрывался хозяйственный дворик, с кухней и подсобными складами. Дубовая дверь, покрытая медными полосами, не выдержала ударов бронзовой головы ручного тарана, упала с треском. Начальник младших воинов оказался лицом к лицу с Митраасом, который, стремясь делом подтвердить свою преданность новому царю, сам возглавил атакующих, надеясь, что его рвение будет вознаграждено царской милостью. Митраас чувствовал себя на подъеме, полагая, что боги заметили его и уготовали ему необыкновенную судьбу. Он мечтал выдвинуться в число ближайших сподвижников, а может, и друзей Фарнака. И уже видел себя в ореоле власти и богатства, окруженным роскошью и красивыми женщинами. На драку в акрополе смотрел как на случай, могущий способствовать осуществлению его честолюбивых чаяний.

Несмотря на то, что старшой обороняющихся был опытный воин, он не устоял перед Митраасом, мастером гопломахии, и после нескольких мгновений борьбы оказался сраженным насмерть. Победитель возликовал душой, считая, что и здесь не обошлось без участия богов, охраняющих его незримо.

– Вперед! – крикнул Митраас весело, обращаясь к своим воинам. – Молодой царь наградит нас!

Защитники стушевались и стали отступать в дальние покои дворца. Митраас намеревался послать воина к Фарнаку с вестью о победе, но обстановка изменилась. Ему преградил путь волосатый детина, что вынырнул из-за колонны. Он размахивал тяжелой секирой и издавал устрашающие крики.

Они схватились в смертельном поединке, быстротечном и страшном в своем ожесточении. Митраас держался смело, уверенный в поддержке богов. Но капризные небожители проявили непоследовательность и коварство. Они явно склонились на сторону волосатого варвара, придали его ударам необразимую силу и точность. Митраас, чувствуя его превосходство, хотел кликнуть на помощь своих воинов, но не успел. Отточенная секира противника со свистом опустилась на римский шлем. С раздробленным черепом Митраас упал на выщербленные плиты пола, в лужу собственной крови.

Увидя смерть начальника, наступающие оторопели. Евлупор громовым голосом, потрясающим каменные своды, стал призывать защитников дворца сплотиться и дать отпор врагам.

– Эй, братья! – кричал он. – Ударим дружно на этих разбойников! Ведь мы защищаем правого царя Митридата, а за ним боги!.. Мы победим!

Бойцы знали Евлупора, доброго воина, многие даже находились в его подчинении раньше, до его последнего грехопадения. Увидя, как он сразил Митрааса, ободренные его голосом и замешательством врагов, они в молчаливом согласии признали его старшим. Сплотившись, устремились за ним и принудили сторонников Фарнака поспешно отступить. Весть о неудаче первого приступа дошла до Фарнака. Ему сказали, что обороной дворца руководит Битоит, а Евлупор опять выдвинулся в число первых. Бывший раб и пират сразил Митрааса и отбросил повстанцев из левой половины дворца.

– Евлупор убил Митрааса? – гневно переспросил Фарнак, раздосадованный затяжкой осады. И повелел двинуть в бой запасные отряды «медных щитов». – А Евлупора, – добавил он, – надо схватить!.. Предложите его воинам помилование, если они сложат оружие и выдадут Евлупора живым или мертвым!

Обороняющиеся заперлись во дворце, завалили входы рундуками и мебелью, разворотили полы, используя камни как метательные снаряды, отстреливались через окна из луков и пращей. Евлупор поддерживал дух бойцов бодрыми окриками и личной отвагой. Он был полон страстной решимости защитить великого царя и был убежден, что Митридат уже придумал способ, как отразить мятежников и вырвать корни измены.

Для Евлупора было очевидным, что прав Митридат, и боги помогут ему, как помогали много раз в прошлом. Победит старый царь – и восстановит верного ему воина в правах своего телохранителя и свободного человека!.. Не будет Митридата – и он, Евлупор, опять станет лишь беглым рабом, человеком без роду и племени! А новый царь, если ему удастся восторжествовать, едва ли помилует тех, кто проявил излишнюю преданность отцу-государю, ибо уже изрек, что тот, кто не сложит вовремя оружия, примет смерть!..

– Сдавайтесь! – кричали с вражеской стороны. – Царь простит вас, если вы принесете ему голову Евлупора! Не сдадитесь – умрете по закону войны!

Битоит показался около на короткий миг, увидел, что Евлупор стал во главе отряда и бьется насмерть, удовлетворенно кивнул головой в помятом шлеме, а уходя сказал:

– Покажи свою смелость в борьбе со смутьянами!.. Я замолвлю за тебя слово перед великим царем!.. Ты достойный воин, хотя и провинился!

 

XXXII

На кухне и под навесами заднего дворика сгрудились дворцовые рабы, в страхе прислушиваясь к приближающимся звукам сражения.

– Царь Митридат победит смутьянов! И все будет хорошо! – говорили одни.

– Только боги могут спасти Митридата, – отвечали другие дрожащими голосами. – Ведь дворец окружен, и все войско перешло на сторону Фарнака!

– Кроме Битоита и его кельтов!

– Ох-ох! Надо бы куда-то убежать, скрыться и переждать! А когда уляжется потасовка – выйти и каждому заняться своим делом, разжечь очаг и готовить пир для победителей!

– Далеко уходить нельзя – сочтут за беглого и на кол!..

Ближайшие подручные окружили главного повара и шептали ему на ухо:

– Почтенный, ты же имеешь ключ от тайного выхода! Выпусти нас и сам выйди! Да и вынести надо бы кое-что!

– Сломался ключ! – отвечал Дракон раздраженно, не желая признаться, что ключа у него давно нет. Его самого грызла досада, что он не может использовать необычайные события и смену людей во дворце. Он уже переполовинил посуду, подготовил к отправке в город десятки амфор с дорогим вином и сосуды с ценными соусами. И если бы у него сейчас был ключ от секретного выхода, он без большого риска и шума переправил бы все это в город, к Жабе-Клитарху, с которым вошел в тайный сговор по части хранения и сбыта краденого. Да и сам переждал бы в безопасном месте дворцовую заваруху, не рискуя получить клинок в толстый живот.

Но ключа не было. Это распаляло гнев Дракона против узницы, сейчас находившейся в его руках. Имея ключ, он мог бы вывести ее тайно из акрополя и передать Клитарху, чего тот рьяно добивается, мог бы и убить ее за пределами акрополя. А после объяснить как ее пропажу, так и смерть бесчинством и жестокостью воинов побежденной стороны. Во время войны грабежи и убийство – дело обычное!

Однако потайная дверь была на запоре, и все намерения Дракона оказались тщетными. Он неоднократно появлялся у оконца, заплетенного грязной паутиной, и говорил с сердцем:

– Губишь, проклятая, и себя и меня! Был бы ключ, вывел бы тебя из акрополя и отпустил на все четыре стороны! На кой демон ты мне нужна?.. А так – пропадай, пусть победители потешатся над тобою, поглумятся!.. Я-то не боюсь, так как выйду навстречу воинам с бочонком вина! А ты – погибнешь! Я сам укажу им: вон, мол, сидит баба в подвале, берите ее и забавляйтесь!

Евпория понимала, повар говорил это в надежде получить ключ. Он думает, что ключ спрятан ею где-то здесь. И, чувствуя опасность, молчала. Из слов Дракона уловила суть происходящего. И ничего хорошего не ждала от смены царей, а тем более от кровопролития, которое шло в дворцовых переходах.

Будут ли над нею издеваться пьяные победители, или она окажется в городе, где ее поджидает Жаба-Клитарх, встретится ли с фанатичными горожанами, которые забьют ее камнями, – все равно конец один: позор, мучения или смерть!.. Бежать?.. Но это дело немыслимое! Да и куда бежать? Где оно, то убежище, в котором бывшая рабыня, бесправная узница, преследуемая всеми за несовершенные ею преступления, могла бы почувствовать себя в безопасности?

Отчаяние стискивало грудь, слезы лились из глаз, на душе было гадко, так же, как и в этом подвале, среди отбросов и шмыгающих крыс.

И в столь тяжкий момент утраты всякой надежды чья-то тень заслонила оконце. Видимо, вернулся повар, с целью продолжить свои домогательства. Она хотела зажать уши ладонями, не желая слышать противного хрипения Дракона.

Но другой, негромкий голос позвал ее:

– Евпория, Евпория! Ты здесь?.. Это я, Гиерон, пришел спасти тебя! Я прошел через тайный ход и хочу вывести тебя из этой ямы!

Это был голос спасения, нежданного и негаданного, явившегося в последний миг, когда в груди узницы угасала последняя надежда.

Евпория вскочила и, спотыкаясь в полутьме о кучи мусора, кинулась к оконцу.

– Гиерон, друг!.. – прошептала она, задыхаясь от волнения. – Ты явился!.. Ты всегда приходишь, чтобы выручить меня, спасти меня!.. О боги!.. Но как я выйду отсюда? Ведь повар держит меня за стальным замком!

– Я потребую именем нового царя, и Дракон откроет двери подвала!

– Не послушает он тебя, да и неизвестно еще, какой царь победит! А Дракон ненавидит меня и не выпустит из своих рук!.. Много ли у тебя людей?

– Я один. Но я могу уйти и вернуться с воинами!

– Один?.. Боги, какая оплошность! А где ключ от двери?

Гиерону не пришлось ответить на этот вопрос. Он услышал топот многочисленных ног и хриплый голос Дракона.

– Спасайся, Гиерон, – с горечью в голосе произнесла Евпория. – Сейчас они схватят тебя!

Первым заметил Гиерона раб-уборщик, туповатый малый, который выносил из очагов золу и ссыпал ее в кучу недалеко от подвала, где томилась Евпория. Он сообразил, что представляется случай выслужиться у всесильного владыки, главного повара. Найдя Дракона в окружении льстецов и приспешников, поклонился низко и сообщил, что через двор проследовал какой-то посторонний человек в хорошей одежде, безоружный.

– Откуда человек? – встревожился повар. – И где он сейчас?

– Откуда – не знаю, – пожал плечами раб, разводя грязными руками, – а где он сейчас, скажу… Он через окно беседует с преступной девкой Евпорией!

– Чего же ты тянешь, болван! – взревел повар, награждая несообразительного слугу оплеухой. – Эй, люди, за мною!

Словно подстегнутый, Дракон вскочил и, отдуваясь, побежал во двор, грозно вращая глазами. За ним поспешили рослые кухонные работники с железными вертелами – оружием весьма внушительным, особенно в сильных руках.

– Схватить человека, который пробрался к нам неизвестно как и зачем! – приказал он, увидя фигуру незнакомца, стоявшего у подвала.

Но тот уже заметил, откуда угрожает опасность, и, следуя наставлениям Дидоны, хорошо знакомой с внутренним устройством дворца, скрылся в боковом коридоре, через который выносили грязную посуду из пиршественного зала. Преследователи поспешили за ним в полутемные переходы дворца, но приближающийся грохот сражения остановил их. Не желая привлекать внимания обороняющихся, дабы не быть принятыми за врагов, кухонные рабы опустили вертела и возвратились к Дракону.

– Ну что? – встретил их грозный вопрос.

– Там идет битва, куда же нам лезть в эту кипящую кашу!

– Ага! – Повар прищурил один глаз, как бы соображая. Потом изрек: – Кто бы ни был этот человек, его дело плохо! Если он из стражи старого царя, то погибнет вместе с другими. Если сторонник Фарнака, то обороняющиеся проткнут его копьями. Подождем, посмотрим!..

Однако задумался. Следуя неясной догадке, кинулся в заветный угол к потайной дверце, но при первом осмотре ничего не нашел. Дверь была по-прежнему закрыта наглухо, запылена и замаскирована кустарником. Ее окованная медью поверхность выглядела очень древней, позеленела и почернела от времени. Вот и скважина для ключа!.. О! Тут он заметил, что края скважины блестят, словно от недавнего применения бронзовой змеи.

– Он прошел здесь, – прошептал повар с замиранием сердца и в страхе оглянулся. Несомненно, человек проник через эту дверь! Действительно, где же ему удалось бы пробраться в осажденный акрополь иным путем?.. Это, очевидно, один из дружков Евпории, которому она оставила ключ-змею. Он явился с целью освободить ее и вывести на волю тайным ходом. Сейчас он укрылся во дворце и обязательно вернется сюда, будет пытаться совершить задуманное!

Кликнув рослых рабов с вертелами, Дракон, преодолевая одышку, направился к подвалу и, приказав всем быть настороже, отомкнул замок. Евпория забилась в угол, решив, что повар пришел убить ее. Тот нетерпеливо спросил:

– Кто был у окна? С кем говорила?

– Никого не было, ни с кем, кроме тебя, не говорила!

– Будешь запираться?.. Ну, да теперь все равно. Выходи, получено приказание перевести тебя в другое место!

Она робко вышла из подвала, щурясь от непривычно яркого вечернего солнца. Теперь она явственно услышала леденящий душу грохот сражения, от которого сотрясался весь дворец.

– Иди, иди! – бесцеремонно подтолкнул ее Дракон.

Не имея другого надежного помещения, он запер ее временно в чулане со съестными припасами возле кухни. Оказавшись в полумраке среди бочек с маслом и кувшином с медом и соусами, Евпория облегченно вздохнула. Здесь не было того спертого воздуха, что в подвале. Пахло вкусной смесью столовых приправ.

– Сиди тут и молчи, – сказал повар жестко. – Не пытайся убежать или подавать голос! Замечу – убью!..

С этими словами он захлопнул дверь и задвинул засов.

 

XXXIII

Перебегая из одной сводчатой палаты в другую, Евлупор почувствовал близость конца. Враги уже захватили половину дворца, загнали его защитников в задние покои. Дальше отступать было некуда. Да и как можно говорить об отступлении, если вон за той дверью находится сам великий Митридат!

– Заваливай этот коридор, тащи все, что попадется под руку, – хрипло приказал он, тщетно пытаясь выиграть время, найти выход из положения, придумать военную хитрость. Но в голову лез одуряющий кровавый туман, который обволок все, настоящее и будущее, потопил остатки надежды и готовился захлестнуть красными волнами самую жизнь. В громе сражения слышалось лишь одно, жестокое и страшное: смерть, смерть, смерть!.. Что тут можно придумать?.. Он побежал по боковому ходу, почти не освещенному, намереваясь выяснить, куда он ведет. И хотя твердо решил умереть перед дверью царского убежища, все же хотел найти путь к спасению для тех воинов, которые останутся в живых.

Он догадывался, что коридор выведет его к хозяйственному дворику, где он бывал неоднократно, только ходил туда окольным путем, вдоль стены, минуя дворцовые палаты. И сейчас рассчитывал разведать этот путь, которым его воины могли бы ускользнуть от противника, пробраться на общий двор, там рассыпаться поодиночке или даже смешаться с людьми Фарнака.

Услышав неясный гомон впереди, остановился, прислушался, подумав, не враги ли уже заняли дворик и теперь намереваются ударить с тыла. Потом ему почудились женские голоса и звон посуды. «Это кухонные рабы!» – догадался он, несколько успокоившись. Однако крики усиливались, смешались с топотом многочисленных ног. Казалось, толпа людей бежала по гулкому коридору навстречу ему.

Одновременно сзади усилился шум сражения, послышались удары ручного тарана, треск дверей. Боевые выкрики воинов заглушили другие звуки. Евлупор понял, что битва разгорается и ему надо поспешить назад, к своему отряду. Он уже намеревался повернуть обратно, когда при слабом свете, падающем из узких слуховых отверстий под потолком, увидел темную фигуру, которая появилась из-за поворота внезапно, как призрак.

«Ага, это кстати, – решил воин, – сейчас я узнаю, что происходит впереди!»

Выждав мгновение, он с быстротой рыси кинулся к неизвестному и ударом кулака повалил его на каменный пол.

– Ни звука, иначе убью! – сказал воин угрожающим тоном, наступив пленнику на грудь коленом. – Кто ты и что здесь делаешь?

– Боги мои! – прохрипел несчастный, ошеломленный внезапным нападением. – Да это ты, Евлупор!.. Или демон в твоем облике!.. Ни у кого нет таких тяжелых лап! Отпусти, задыхаюсь!

– Великий Зевс! Это ты, Гиерон?.. Откуда? – воскликнул пораженный воин, испытывая подобие суеверного испуга. – Ты же на той стороне, как же оказался во дворце?

Он помог другу подняться на ноги. Тот, кряхтя и охая, встал и прислушался.

– Кажется, они отступили!.. Гнались за мной!.. О-ох!.. Я пробрался сюда тайным ходом!

– Тайным ходом?.. Разве есть такой?

– В том-то и дело, что есть! Но я не рассчитывал встретить тебя, ведь ты у ворот, далеко отсюда!

– Был у ворот, но вот милостью государя опять боец и даже старший отряда! Сражаемся с бунтовщиками!

– С бунтовщиками?.. Теперь уже не разберешь, кого считать бунтовщиком. Фарнак побеждает, скоро вас, защитников старого царя, перебьют! Слушай, Евлупор, сами боги свели нас, бросай безнадежное дело, следуй за мною! Мы выйдем из акрополя, я проведу тебя прямо к царю Фарнаку, ты упадешь ему в ноги. Он ценил тебя в прошлом и будет милостив ныне!.. Поспешим! Вдвоем мы пробьемся сквозь толпу кухонных рабов… Это они гнались за мною!.. О-ох! Ты наполовину убил меня!

– Погоди, друг, дай собраться с мыслями!.. Нет, после того, как я сразил многих людей Фарнака и уложил насмерть его подручного Митрааса, он не помилует меня… Моя голова оценена!

– Тогда ты спасешься бегством! Ускользнешь из акрополя незаметно!

Евлупор поглядел на друга с мгновенной надеждой. Возможность спасения ослепила его, озарила ярким светом сумерки мрачного коридора и того смертельного тупика, в котором он оказался. Усилием воли он подавил соблазнительную мысль о побеге. Бежать – значит изменить великому Митридату, покинуть сражение, подобно трусу, оставив друзей-воинов умирать!

– Не могу я оставить царя, – ответил он, – сложу голову, но предателем не стану!.. Митридат – благодетель мой!..

– Хорош благодетель, попотчевал тебя палками, на цепь посадил!

– Я заслужил это и не обижаюсь!.. Иди, Гиерон, спасайся, я пришлю к тебе несколько воинов, проведи их через тайный ход, они молоды, пускай живут, а я умру, защищая царя!

– Но я хотел спасти Евпорию с твоей помощью!.. Надо сломать замок ее темницы, разогнать кухонных рабов, подручных Дракона, и выйти вместе с нею через потайную дверь!

– Повторяю – с тобою пойдут воины, смелые парни. Они и замок сломают, и повару разобьют голову, если потребуется! Спаси Евпорию и попроси Асандра защитить ее от народного гнева!.. А я остаюсь!

– Это твое твердое слово?

– Тверже камня!.. Иди, ты и так задержал меня!

– Пойдем вместе, я покажу тебе выход и оставлю ключ от него!.. Когда все будет кончено, ты еще успеешь бежать!

Евлупора вдруг осенило, он схватил друга за плечи железными руками и так встряхнул, что тот подумал, не наступил ли его последний час.

– Чего ты? – с трудом спросил Гиерон, пытаясь освободиться.

– О боги! – вскричал неестественно веселым голосом Евлупор. – Бежать надо, бежать сейчас же!.. И как можно скорее! Боги просветили мою голову!

– Ну вот, – рассмеялся Гиерон, – наконец ты одумался! Конечно, надо бежать, пойдем заберем с собою твоих ребят, они нам понадобятся!

– Да, да! – подтвердил Евлупор с лихорадочной дрожью в голосе. – Я одумался, ты прав! Мы выведем воинов из этого пекла!.. И не только воинов, с нами пойдет сам Митридат Евпатор, царь царей! Мы проведем его через твой ход в город, там достанем коней и бежим в степи!.. Вперед, не медли!

Гиерон даже застонал от неожиданности. Ничего подобного он не ожидал. Ему показалось, что он вдруг свалился в какой-то водоворот, который подхватил его и повлек в пучину вместе с Евлупором и Митридатом, со всеми, кто оказался «на этой стороне». Предприятие, так внезапно задуманное Евлупором, грозило перерасти в катастрофу, из которой никому не выйти живым!..

Но спорить с Евлупором, возражать ему было бесполезно. Смелый воин сверкал в полумраке глазами и говорил, показывал в глубь дворца:

– Поспеши к нему!.. То-то он возликует!.. Он близко, надо пройти этот проход и свернуть вправо! А где ключ от тайной двери? У тебя?..

– Нет, ключ у Дидоны! Она ждет меня между двумя дверями, под стеной!

– И откроет выход?

– Да, мы условились. Когда она услышит слова: «Афродита возлюбила тебя», то сразу распахнет двери настежь!

– Хорошо! Мы спасем его!.. Мы спасем царя Митридата, и благо будет нам!.. – как в бреду, повторял Евлупор, увлекая друга за рукав в глубь темного коридора, навстречу несмолкающему шуму сражения.

 

XXXIV

Окружающие Митридата верные люди еще более поредели. Взъяренные сторонники нового царя, раздосадованные большими потерями, распаленные битвой, не щадили никого, разили насмерть всех, кто попадался под удар, не обращая внимания на вопли о пощаде и желании сдаться в плен.

– Бей!.. Бей!.. Не щади!.. – слышались выкрики совсем близко, сквозь грохот и треск ломаемых дверей.

Теперь Митридат оказался в просторной опочивальне, унаследованной им от бывших царей, боспорских Спартокидов. Около него осталось несколько человек. В страхе, с перекошенными лицами, сидели в углу Митридатис и Нисса. Они уже не плакали, оцепенение ужаса охватило их. Несколько евнухов торопливо надевали панцири и шлемы, вооружались мечами.

– Бесполезно! – мрачно изрек Митридат. – Если меня не защитили воины, то вам, спальникам моим, ничего не остается, как покинуть меня!.. Это конец!.. Отпускаю вас, прячьтесь по чердакам, после битвы падете в ноги новому царю!..

– Мы не оставим тебя, государь! – вскричали евнухи, не очень однако дружно. – Мы будем служить тебе до конца!

– Вы уже не нужны мне, – ответил царь. – Фарнаку я не сдамся, ибо он выдаст меня римлянам. Но я великий царь, враг Рима, я пятьдесят лет ношу большую китару и умру в ней! Мой час настал!

Опочивальня опустела, остались лишь сам Митридат и две царевны, которым некуда было бежать. Для них отец был все тем же живым богом, и им казалось, что только около него они могут чувствовать себя в безопасности. Они верили, или хотели верить, что свершится чудо, мятежники будут наказаны, а законный владыка восторжествует.

Услышав последние слова отца, они начали ломать руки и громко взывать к нему, как бы спрашивая: что будет с ними?..

– Вас никто не тронет, ибо царь Фарнак – ваш брат!

Девушки поняли, что сейчас произойдет нечто страшное, так как увидели, что отец-государь отделил от рукоятки своего драгоценного меча головку и достал из тайника пузырек с ядом. Сам налил в чашу вина, потом влил туда яд. Пальцем смешал его с вином и готовился выпить, уверенный, что этот особо сильный яд мгновенно сразит его.

– Нет, нет, отец!.. Ты должен жить и царствовать! – кинулись к нему дочери.

Он отстранил их со словами:

– Умираю стоя, с китарой на голове, как царь Понта и Боспора и враг Рима!

– Отец! – вскричала Митридатис. – Я не хочу жить после тебя, дай и мне глоток отравы!

– И мне! – подхватила Нисса. – Я тоже уйду с тобою в мир снов!

Топот бесчисленных ног, крики и яростные ругательства слышались все ближе. Удары мечей, предсмертные стоны и звуки падения сраженных на каменный пол слились в сплошной нарастающий гул. Надо спешить! Время не ждет!.. Еще несколько мгновений – и последняя кучка защитников будет смята и сюда ворвутся озверелые мятежники!.. О боги, где же вы?..

Митридат дал дочерям хлебнуть из чаши смерти. И обе через миг, сделав руками конвульсивные движения, зашатались и упали замертво на пол. Митридат выпил остальное. Но шли минуты, а яд не действовал. То ли его мало осталось в чаше, то ли царский организм был невосприимчив к нему…

Много лет царь принимал яды в малом количестве с целью стать нечувствительным к ним. И добился своего. Он перестал бояться, что его отравят через пищу. Но не предполагал, что его неуязвимость вдруг обернется против него самого. Теперь, когда он жаждал скорее оставить этот мир и перенестись в мир иной, – смерть отвернулась от него!.. Шум битвы потрясал стены, враги были где-то в соседних палатах, а Митридат продолжал ходить из угла в угол, пытаясь ускорить действие яда, но безуспешно!

– Да! – с горечью и душевной мукой воскликнул царь. – И яд изменил мне!.. Я нашел в своем теле противоядия против любой отравы, но не смог найти средства от предательства близких! Я уничтожал изменников, но не мог выкорчевать самой измены! Измена, как прилипчивая болезнь, передавалась тем, кто оставался около трона, и делала свое губительное дело! И вот последний сын, наследник и надежда моя, оказался удачливее других, он избежал кары за измену, был прощен!.. И за эту милость отплатил ударом в спину родному отцу и государю!.. О боги, как вы жестоки!.. Но придет время, Фарнак, и ты пожнешь на ниве власти горькие плоды! Мое проклятие будет тяготеть над тобою, и твоя измена обернется против тебя самого и поразит тебя, как змея, когда наступаешь ей на хвост!

Царь остановился и вздрогнул, даже схватился за меч, услышав позади скрип дверей, ведущих в покои дворца, еще не занятые врагами. Он увидел стоящего во весь рост, всклокоченного и помятого в битве, Евлупора-Кира, который держал в руке окровавленный топор. «Вот еще один предатель! – подумал царь мгновенно. – Он пришел убить меня!»

Но вместо того, чтобы выхватить меч и встретить внезапного противника как подобает воину, Митридат вновь ощутил приступ странного безразличия, даже какого-то умиротворения при мысли о близкой смерти. Что ж!.. Удар топора – и конец всему!.. А главное – он не станет пленником собственного сына и не будет выдан ненавистному Помпею или другому римскому воеводе! Если не могущество и не власть, то только смерть, но не унизительный плен!

Однако тот, кого Митридат счел за убийцу, упал на колени и положил топор на каменный пол. Он протянул к царю руки с выражением мольбы на бородатом лице и сказал голосом хриплым и прерывистым, выдававшим его физическое и душевное перенапряжение:

– Великий Митридат, государь и живой бог! Поспеши за мною, ибо через миг сюда ворвутся враги!.. Ты слышишь треск – это взламывают последнюю дверь!.. Твои преданные кельты падают, как трава под косой! Поспеши!

– Куда? – с изумлением поднял голову царь, испытующе разглядывая облик бывшего раба. Ему почудилось, что это уловка врага, который хочет выманить его отсюда и схватить живым с целью передать его Риму. – Куда, Кир? Кто послал тебя? Кому ты служишь?.. Сыну моему?..

– Тебе служил и служу! – с жаром вскричал Евлупор. В глазах его отразилось столько искренности, что Митридат невольно поверил ему. – А за дверями нас ждет Гиерон, получивший от тебя свободу! Он проведет тебя тайным ходом за стены акрополя, а там ты скроешь лицо плащом, и мы поможем тебе бежать в скифские степи или переправиться через пролив к горным племенам, с которыми ты дружен! Там ты наберешь новое войско и отомстишь за себя!.. Поверь мне, рабу твоему, моя жизнь в твоих руках!.. Не веришь – убей меня!

На мгновение старческие глаза сверкнули былым огнем. Митридат выпрямился с гордым видом, ему показалось, что боги не оставили его и открывают перед ним таинственные врата спасения… Но вспышка оказалась мимолетной, взор погас, голова опустилась. Митридат прислушался к шуму сражения и с какой-то совсем не привычной мягкостью произнес:

– Честный и отважный воин!.. Ты последний из тех, кто остался верен мне, и я ценю это!.. Ты служил мне преданно, воевал за мое дело, исполнял мои поручения! Ты был мною наказан, но не озлобился душой и не соблазнился сладостью измены! И вот ты хочешь помочь мне бежать!.. Если бы ты сказал это раньше, до того, как я умертвил дочерей и сам выпил яд, я последовал бы за тобою и сделал бы тебя своей правой рукой! Но жребий брошен, и возврата нет! Уже никакие благожелатели в степях Скифии и в горах Кавказа не помогут мне, ибо чаша моей судьбы – пуста!.. Я допил ее до дна, и теперь мне осталось лишь умереть!

– О великий царь!.. Зачем тебе умирать? Ты могуч, ты любимец богов! Встряхнись и следуй за мною, впереди тебя ожидают новые победы!

– Нет, впереди меня уже ничто не ожидает!.. Разве позорный плен… Ты знаешь, что они сделают со мною? Они поведут меня за колесницей Помпея через весь Рим, и римские плебеи будут бросать в меня грязью!.. Это в Митридата-то!

– Спеши, государь, спеши! Времени остается совсем мало!

– Да, времени мало!.. Для живущих – это так!.. Но для тех, кто уходит из жизни, впереди вечность! И я хочу скорее покончить расчеты с жизнью!.. Но принятый яд бессилен свалить меня! Боги сжалились, послали тебя, сильного и честного! Ты – посланец богов и действуешь по их указанию!.. И я прошу тебя – не медли, спеши выполнить волю богов, возьми мой меч, вот он… И этим мечом, одним ударом, умертви меня!.. Избавь от унижений и страданий, мой удел завершен!

Евлупор отшатнулся от этих слов, не веря своим ушам. Послышались крики, приближающийся топот ног. Грубые голоса перекликались. Искали царя. Митридат вскричал, топнул ногой:

– Если ты предан мне и не хочешь, чтобы я назвал тебя предателем, торопись!.. Повелеваю тебе убить меня! Исполняй или берегись моего проклятия!

Как во сне увидел Евлупор стоящего на коленях великого Митридата. Царь бережно снял корону-китару и склонил для удара львиную голову, ту голову, которая не склонялась ни перед кем.

Преданному воину показалось, что сейчас грянет гром, рухнут своды дворца и мир перестанет существовать, не переживет унижения величайшего из царей, и солнце уже не будет освещать своими лучами землю.

– Спеши! – прорычал Митридат. – Спеши, или я прокляну тебя!

В это время еще одни двери с треском рухнули, в глубине смежных покоев показались отступающие последние защитники Митридата. Некоторые тут же падали и оставались недвижимы, другие зажимали кровоточащие раны, пытаясь защищаться. Их преследовали римские воины-перебежчики.

– Руби! – умоляюще простонал Митридат.

Евлупор схватил царский драгоценный меч и, описав им в воздухе сверкающий полукруг, опустил наточенный клинок на шею Митридата. Царская голова отскочила от туловища и покатилась по полу. Обезображенное тело грузно осело и повалилось набок, орошая черной кровью плиты пола.

Словно в сильном опьянении огляделся исполнитель последней царской воли, не веря происшедшему. Случилось нечто неслыханное и невероятное, после которого все остальное сразу теряло свой смысл и значение. Хотелось стоять, вперив глаза в мертвую голову, и смотреть долго, вопрошающе, с мучительным ожиданием. Должно произойти чудо, мертвые глаза вновь блеснут жизнью, обескровленные губы зашевелятся и ответят на вопрос: что же будет дальше? И возможно ли дальнейшее?..

В странном оцепенении воин стоял с мечом в руке, ошалело переводя взгляд затуманенных глаз с мертвого тела на дверь царской опочивальни, к которой приближались враги. Они через несколько мгновений будут здесь, они не пощадят цареубийцу!.. Кто убил царя, должен умереть – таков закон!.. Странно, почему боги еще не испепелили его небесным огнем!..

В душевной простоте Евлупор не мог воспринять совершившееся как-то по-иному, ибо продолжал верить, что только боги решают судьбы таких великих людей, как Митридат, и не простят ему, человеку ничтожному, вмешательства в их дела!..

Он не знал, что именно в этой опочивальне такой же раб, как он, по имени Савмак, в страшную ночь рабского восстания отсек голову последнему боспорскому царю Перисаду. И боги допустили это неслыханное дело!.. А если бы и знал, то едва ли смог бы понять причины такого попустительства со стороны богов. Он лишь проникся бы суеверным трепетом, тщетно пытаясь разгадать скрытый смысл столь разительного совпадения.

Кто-то нетерпеливо дернул его за рукав. Это был Гиерон, бледный, дрожащий, с выпученными от страха глазами.

– Воин, чего ты раскрыл рот и некстати задумался? Смерть пред тобою!.. – зашептал он побелевшими губами. – Ты сразил его, выполнил его приказ. Но все равно тебе никто не поверит и не простит!.. Бежим, бежим скорее! Теперь нам одна дорога – бежать за пролив!.. Панталеон перевезет нас на ту сторону, а там видно будет!.. Только надо выручить Евпорию, захватив ее с собою!..

Едва они скрылись в полутьме дворцового лабиринта, торопясь воспользоваться тайным выходом, как в Митридатово убежище вбежал окровавленный Битоит. Он хромал, лицо было перекошено, меч иззублен, покрыт свежей кровью.

– Государь! – кричал он на ходу. – Государь! Мы окружены, наши люди пали, сейчас ты будешь схвачен мятежниками!

Увидев обезглавленный труп того, кто был для него божественным повелителем, государем, кельт остановился, пораженный. Он не понимал, что произошло. Осознал лишь, что сражался за мертвое тело и теперь лишился самого смысла той борьбы насмерть, которую готов был продолжать до конца. А сейчас?.. Что сейчас?..

– Хватай его! – грянул громовой голос. – Вот он!..

– Митридат убит! – в изумлении отозвался другой. – Его убил Битоит!.. Митридат мертв!..

Битоит с устрашающим криком кинулся навстречу врагам. Это были римские перебежчики с Гаем и Публием во главе. Они остановились перед страшным взглядом и сверкающим мечом кельтского витязя. Этим мгновенным замешательством Битоит и воспользовался. Он отскочил в дальний угол опочивальни и, бросив прощальный взгляд на отрубленную голову царя и валяющуюся в пыли золотую китару, символ великой власти, повернул меч в свою сторону и упал на него грудью. Окровавленный клинок вышел между лопаток.

Римляне окружили трупы царя, его дочерей и верного телохранителя. Гай подошел ближе и поднял с пола золотую китару, осыпанную драгоценными камнями. Обтер с нее кровь и бережно завернул в край плаща.

Публий поспешил завладеть не менее драгоценными ножнами царского меча, о которых было известно, что цена им – четыреста талантов!.. Подражая Гаю, он так же обтер свой трофей, потом спрятал под полу плаща, пробормотав:

– Странно, ножны здесь, а меча нет!

– К трупам царя и его дочерей не прикасаться и ничего тут не брать! – внушительно обратился Гай к воинам. – Идите в другие покои и ищите там добычу!

Войны рассыпались по соседним коридорам и залам, спеша поживиться царским добром.

Гай переглянулся с Публием и сказал, прищурив глаза:

– Фавст Корнелий Сулла не устоит перед таким богатством! За эти вещи мы сможем купить себе прощение, если нашего участия в штурме дворца окажется недостаточно!

– Я больше рассчитываю на помощь царя Ариобарзана. Ему и преподнесу эти дорогие ножны!.. Жаль, меча не оказалось.

Шум и крики отвлекли их. В опочивальню ввалилась толпа «медных щитов» и остановилась, оторопев при виде обезглавленного трупа грозного царя. Многие поспешили криками передать всем потрясающую новость.

– Митридат мертв! – выкрикивали воины истошно, в каком-то исступлении.

– Митридат мертв! – подхватывали другие и несли эту новость по коридорам дворца, за стены акрополя и дальше, на улицы города. – Митридат мертв!.. Да живет и здравствует молодой и мудрый царь Фарнак!

 

XXXV

С исчезновением Евлупора сопротивление защитников старого царя стало ослабевать, воины все чаще стали оглядываться назад, больше думая о возможности отступления, чем о победе. Их осталось не так много. Израненные и помятые, они испытывали жажду, но не находили глотка воды.

С трудом отбросив повстанцев и соорудив еще один завал перед дверью, они заперлись в полутемном коридоре, получили небольшую передышку.

– Нет Евлупора!.. Убит или пленен! – говорили воины, тяжело дыша.

– Наверное, он переметнулся на сторону молодого царя, а нас покинул! – отвечали им другие с досадой.

– Что делать нам?.. Выйти и сдаться – нас перебьют! Не простят большой крови, пролитой нами!

– Сдаваться нельзя, мы со старым царем клятвой связаны!

– Боги не простят!

– Надо держаться до победы!

Удары тарана заставили всех вздрогнуть, схватиться за оружие. Сейчас рухнет временная преграда, и начнется последний бой. Изготовившись к рукопашной схватке, они опять вспомнили Евлупора. Даже проклинали его за измену.

– Не верю я, что Евлупор мог изменить! – в сердцах отозвался старый воин. – Он погиб, это вернее!

– Все-таки он предал нас, твой Евлупор! – огрызнулся молодой воин с разрубленной бровью, сильно кровоточащей.

– Жив я и не предал вас! – загремел знакомый бас откуда-то сзади.

Из-за поворота коридора появился потерянный вожак в сопровождении незнакомого человека мирного вида.

– Евлупор!.. Где ты был? – раздались сразу несколько голосов, в которых прозвучали и раздражение и надежда.

– Где я был, там меня уже нет!.. Скажу только, что дело наше проиграно, ибо Митридата нет в живых! Умер он, и сражаться нам не за кого!.. Сдаваться тоже нельзя, мы последние защитники покойного царя и с нами поступят по праву войны!

– Что же делать?.. Скажи, Евлупор!

Воины обступили старшого и ждали ответа, одновременно слушая, как таран сокращает их передышку ухающими ударами. В их глазах отражались разноречивые чувства – страх, подозрительность, ожесточенность. Среди них были понтийцы из бывших ратей Митридата, греки из Диоскуриады, соблазненные добычей, свирепые исавры с южных гор Анатолии, соаны, которые пошли в поход за царское жалованье и в чаянии грабежа. Теперь все они чувствовали себя погибшими и горько сожалели, что покинули родные места.

– Что делать – скажу!.. Только поклянитесь мне быть верными до конца!.. Я хочу вывести вас из акрополя и помочь вам бежать из города, может даже – в родные края!

– В родные края?! – ахнули все. – Мы готовы поклясться тебе всеми богами, если это правда!

– Но скажу прямо – впереди борьба!.. Кто сомневается или колеблется, пусть сразу отойдет в сторону и ищет милости у нового царя!..

Несколько человек отошли в сторону. Остальные подняли руки и поклялись в верности своему вожаку до смерти. Евлупор неожиданно зажег для них факел надежды, от которого пахнуло дымом родных очагов.

– Приказывай нам, Евлупор, – вскричали они дружно, – только выведи нас из дворца, здесь мы все погибнем бесславно!

Удары тарана и шум за дверями вдруг прекратились. После короткого затишья послышались торжествующие крики:

– Митридат мертв!.. Митридат мертв!.. Да живет долгие годы прекрасный царь Фарнак!.. Слава, слава!..

Эти выкрики волной прокатились всюду и достигли ушей молодого царя, который находился за пределами акрополя и лично в штурме не участвовал. Услышав, что Митридата уже нет в живых, он вздрогнул и в то же время вздохнул облегченно. Сделав молитвенный жест, который видели все, он возликовал в душе, ибо только теперь поверил в победу. Кончилось опасное двоецарствие, всякая борьба сторон становилась бессмысленной. Боспор, потеряв старого властелина, обрел нового вместе с новыми надеждами. Рим избавился от сильнейшего врага, а народы лишились талантливого вождя в их борьбе против Рима.

Начинались новые времена, в истоке которых стоял Фарнак, хотя и не великан, как его отец, но тоже Ахеменид. Унаследованная от предков жажда власти и всеподчинения впоследствии привела его на ту же тропу антиримской борьбы, которая была проторена ранее ратями Митридата. Но это произошло много позже. Сейчас же всякий знал, что молодой царь хочет мира и дружбы с великой державой Запада.

Победа Фарнака была отмечена новым взрывом ликования и разливанным морем заздравных криков как среди войска, так и со стороны боспорских граждан, заполонивших все соседние улицы. Выслушав приветствия с подобающим достоинством, Фарнак спросил приближенных:

– Какой смертью почил мой родитель?

Среди окружающих никто этого не знал. Притащили захваченных во дворце евнухов, но те от страха не могли говорить и еле стояли на ногах, ожидая лютой смерти. Потом привели еще одного пленника, мужа престарелого, с седой головой. Его обнаружили в царской молельне.

Это был дандарийский царь Олтак, последний приближенный Митридата. Он упал на колени перед Фарнаком и бормотал что-то невнятное.

– Дарую тебе жизнь, Олтак! – произнес царь. – Скажи, ты присутствовал при кончине моего отца? Как он умер?

– Евнухов спроси! – простонал Олтак, начиная приходить в себя. – Они видели и рассказали мне, что государь принял яд, но тот не подействовал! Тогда царь стал метаться по опочивальне с криками: «Смерти хочу я, смерти!.. Убейте меня!» В это время евнухи увидели Битоита с мечом, а за ним преследователей из римлян-перебежчиков. И бежали в безопасное место, где их и нашли. Верны ли их слова, не знаю, сам я ничего не видел!

Евнухи кивали головами в подтверждение, хотя покинули Митридата значительно раньше, чем к нему вбежал Битоит.

Затем Фарнак выслушал Гая и Публия, которые поведали ему, что Битоит умертвил царя, отсек ему голову. А воины, защитники Митридата, ограбили его тело, воспользовались несколькими мгновениями до того, как вбежали римляне, которые уже ни китары, ни меча не обнаружили! Пропали самые дорогие знаки царской власти – символы мудрости и силы.

– Кто их взял? Может быть, кельты?

– Нет, кельты большей частью перебиты, остальные перевязаны, у них ничего не обнаружено! – ответил Гай.

– Так кто же?

– Там, государь, остается еще отряд, который дерется лихо, его возглавляет Евлупор!.. Думаю, что он ограбил царское тело!

Глаза Фарнака вспыхнули. Опять Евлупор! Бывший раб смеет становиться поперек дороги царю Боспора!.. Несомненно, что он дерется не за старого царя, ибо того уже нет, но рассчитывает отбиться и ускользнуть с большой добычей!.. А добыча немалая, она даст ему возможность стать пиратским вожаком! Можно ли оставить в его грязных руках священные предметы, знаки царского могущества?.. Нет, боги не простили бы этого!

– И они продолжают сопротивление? – спросил молодой царь.

– Продолжают, государь, умело строят преграды и отбиваются!

– Предлагали им сдачу?

– Предлагали, отказываются!

– Сломить и уничтожить! – повелел Фарнак жестко. – Китара и меч Митридата должны быть возвращены!

Подумав, он приказал поднять тело отца, обмыть его, одеть в царские одежды и положить на пурпурное ложе.

Фарнак уже сейчас твердо решил отправить труп отца вместе с богатыми подарками и личным посланием за море, к Помпею, как свидетельство искренности его осуждения антиримской борьбы Митридата. И просить великий Рим признать его, Фарнака, другом римлян и царем Понта и Боспора, включая сюда все земли по обе стороны Понта Эвксинского, ранее составлявшие владения отца.

 

XXXVI

Евлупор и его воины пробирались по кривым коридорам дворца, следуя за проводником Гиероном. Почти все были ранены, изнурены, лишь надежда на спасение придавала им силы.

Вскоре они оказались в пиршественном зале. Предприимчивые кинулись грабить, но ничего, кроме бронзовых кубков и пестрых скатертей, не нашли. Драгоценная столовая утварь хранилась не в трапезной, а в особой сокровищнице, за семью замками. Поэтому и добыча оказалась жалкой, если не считать Митридатова меча, который имел рукоятку, украшенную золотом и самоцветами. Евлупор нес меч как священный дар, врученный ему самим Митридатом. Клинок меча был окровавлен, но воин не решался стереть кровь величайшего из царей, обожествленного при жизни.

Всего за Евлупором пошло около тридцати человек – отряд немалый, которому трудно было пробраться через город незамеченным. Надежда была на приближающуюся ночь. В коридорах было почти темно, двигались, держась друг за друга. Навстречу тянуло чем-то съедобным, что вызывало у воинов сосущее чувство голода.

– Приготовиться к драке! – негромко, но веско приказал Евлупор. – Тут дворцовые рабы могут оказать нам сопротивление, разгромим их!

Выход из коридора в хозяйственный дворик оказался заваленным разной рухлядью, и воинам пришлось разбирать это препятствие. Когда преграда рухнула, навстречу блеснул свет, но вместе с его лучами посыпались камни, даже горшки с горячей золой и угольями. Это ожесточило наступавших, они с криками ярости ворвались во дворик, убивая всех, кто подвертывался под руку.

Во дворике было еще светло, вверху, между каменных стен, виднелось вечернее небо с красными клочками облаков. Гиерон и Евлупор поспешили к подвалу с целью освободить Евпорию, но нашли подвал пустым.

– Опоздали, хитрый повар посадил ее в другую нору!.. – с досадой сказал Гиерон.

Дракон уже знал о кончине Митридата и сейчас лихорадочно соображал, что делать дальше. Увидев, что его кухонная гвардия потерпела урон в первой стычке и готова разбежаться в панике, он приложил ладони к толстым губам и, стараясь перекричать шум продолжающейся драки, вскричал:

– Чего струсили? Или вы не видите – это беглецы, остатки разбитой охраны мертвого царя?.. Они хотят разграбить наши склады, а потом новый царь всех нас посадит за это на кол! Скажет: «Это вы грабители!..» Дадим отпор насильникам, позовем подмогу и всех перевяжем! Вот награда-то будет нам от царя Фарнака!

– Чего вам надо? – хрипло спросил Евлупор. – Мы же не воюем с вами… Мы по приказу нового царя пришли забрать узницу, бывшую жрицу Евпорию! Грабить никого не собираемся, склады нам не нужны! Выдайте узницу – и мы уйдем!.. Берегитесь, вам угрожает немилость царя Фарнака за неподчинение его воле!..

– Врет, врет! – завизжал в ярости повар, брызгая слюной. – Этот и другой с ним – дружки Евпории! С ними она творила блуд!.. О каком приказе нового царя он говорит, если я знаю, что Евлупор воин и бывший телохранитель Митридата?.. Чего вы боитесь, остолопы? Хватайте их, они ранены и утомлены, мы сильнее их!.. Эй, дураки, бросайте в них камнями!

Опять посыпались булыжники и черепки. Рабов было много, народ сильный, вооруженный вертелами, ухватами, топорами для колки дров и увесистыми камнями, они пошли в атаку и оттеснили воинов в угол двора, принудив их образовать из щитов заслон, нечто вроде «черепахи», как это делают римские легионеры. Повар руководил военными действиями с немалой расторопностью и смекалкой. Он приказал женщинам принести в кувшинах кипяток из котла и поливать им врагов. Евлупор был почти ослеплен струей горячей воды, но успел прикрыть лицо, отделавшись ожогами. Гиерон упал от удара булыжником и еле поднялся, чтобы не быть затоптанным своими же. Дракон хохотал, держась руками за отвислый живот.

– Попались, как перепела в тенета!.. Тут вам и конец, мои мальчики!

 

XXXVII

На кухне собралась толпа рабынь, которые спешили наполнить кипятком бронзовые кувшины.

– Мы вышпарим грабителям глаза! – кричали они в боевом азарте. – Если мы не защитим царского имущества – нас всех казнят!..

– Не грабители они, – возразила молодая рабыня, – это друзья Евпории, они пришли ее освободить! Вот и все!.. Но наш повар сердит на Евпорию за то, что она не захотела стать его любовницей! Вот он и не желает выпустить ее из подвала!

– Ее уже нет в подвале!

– Нет в подвале – сидит в другом месте, у того же Дракона под замком!.. А посадил ее старый царь за святотатство. Теперь старого царя нет! Дракон мог бы без кровопролития передать ее в руки друзей. Разве она нужна новому царю? Он и не спросит о ней!

– А если спросит? Святотатство не прощают!

Евпория слушала эти громкие разговоры, сидя рядом в кладовке. С биением сердца уловила из них, что друзья уже здесь и во дворе идет драка. Она расковыряла щелку в двери и увидела одним глазом внутренности кухни. Женщины вбегали, черпали кипяток и торопились к выходу. Та, которая ей сочувствовала, показалась знакомой. «Это Крато! – воскликнула она мысленно. – Бывшая возлюбленная Дракона! Она обижена им. И одета в самую плохую, рабскую дерюгу из конопли!»

Крато задержалась на кухне с целью подложить в огонь дров и долить водою котел. Евпория выждала время, когда остальные вышли, приложила губы к щелке и попыталась вполголоса привлечь к себе внимание рабыни: – Крато! Крато!..

– Ой, кто это? – испугалась та, оглядываясь. Она готова была подумать, что заговорил из-за печи домовой, который живет здесь.

Но Евпория успокоила ее:

– Не бойся, Крато, это я, Евпория! Тебе не за что сердиться на меня, ведь мы никогда не были соперницами!

– Ой, где же ты, Евпория?

– Я здесь, в чулане. Подойди и скажи мне, что там, во дворе, делается?

– Кто тебя сюда посадил?

– Дракон!

– Тогда я бегу прочь! Если он узнает, что я с тобою говорила, он сживет меня со свету!.. Он ненавидит меня!

– Но он же был твоим другом! Неужели у него не осталось хотя бы капли жалости к тебе?

– Какая жалость у этого борова! Сначала он избил меня из-за ключа, а потом приблизил к себе молодую девку… Меня же заставил мыть горшки и топить печи!.. Все ты виновата!

Она всхлипнула по-бабьи, вытирая нос фартуком.

– Не я виновата, а ты сама! Зачем вмешалась в это дело с ключом от потайной двери?.. Хотя я и благодарна тебе, ты раскрыла эту тайну!.. Но Дракон-то каков! Ты за него в драку лезла, а он наградил тебя палкой и сменял на другую, как собак меняют! Использовал случай, чтобы отделаться от тебя! Не любил он тебя, не ценил твоей красоты и погубил тебя!

– Это верно!

– Так отомсти ему! Или ты трусиха?

– А как же я отомщу ему?.. Он убьет меня!

– Послушай, Крато! Выпусти меня из чулана, никто не догадается, что это сделала ты! А я освобожусь и помогу тебе отомстить!

– Ой, боюсь! Зачем ты хочешь опять подвести меня под удар его жестокой руки?

– Хочу помочь тебе! Ты будешь благодарить меня, право!.. Послушай, я отдам тебе бусы из кораллов, которые мне привезли из-за моря. Они с наговором и приносят счастье!

– Бусы, что ты носила?

– Я и сейчас ношу их!

Соблазн был велик. Подстегнутая возможностью получить дорогое украшение, Крато выбежала из кухни, огляделась, нет ли кого вблизи, и вернулась обратно.

– Выпусти меня, Крато, не пожалеешь! – умоляла Евпория.

– А бусы?..

– Ты их получишь сейчас же!

С бьющимся сердцем, полная страха перед гневом всесильного повара, рабыня отодвинула засов. Евпория вышла из чулана с поспешностью, боясь, как бы ее освободительница не передумала. Евпория хорошо знала расположение кухонных помещений и сразу направилась к небольшой дверце за очагом, откуда ей было легче присоединиться к Евлупору и Гиерону.

– Евпория, подожди!.. А бусы-то, забыла?

– Вот они. Лови!

Евпория сорвала с шеи нитку кораллов и бросила их Крато. Подумала при этом с замиранием сердца: «Опять-таки подарок Гиерона оказался не случайным! И тут рука богов!»

Через мгновение она была во дворе и сразу убедилась, что присоединиться к друзьям не так просто. Повар расставил своих людей поперек двора с целью не пропустить противников к заветному выходу. Евпория оказалась в тылу кухонного воинства, и, конечно, тут же была замечена.

– Евпория выбралась из кладовой! – доложил повару раб-уборщик, надеясь на этот раз заслужить похвалу.

– Как выбралась? – побагровел повар. – И ты не задержал ее?.. Ах ты чурбан этакий!

– Опять не угодил, – с душевной горечью поник головой раб.

– Ловите, ловите ее, не давайте ей присоединиться к остальным грабителям!.. Ах, мерзавка!

Дракон сам кинулся преследовать беглянку. Та, спасаясь от врагов, метнулась было во дворцовый коридор, но он оказался заваленным дровами и камнями. «Боги, вразумите, что мне делать?» – взмолилась женщина в отчаянии. Ускользнув от погони, она оказалась среди кустов шиповника, вблизи потайной двери. И вздрогнула от неожиданности, увидев перед собою женскую фигуру, которая протянула к ней руки.

– Кто ты и откуда? – с суеверным страхом спросила жрица.

– Это я, Дидона!.. Я спряталась между дверьми потайного выхода! Услышала крики, вышла посмотреть… Поспеши, госпожа, а то нас схватят!..

Взявшись за руки, обе женщины устремились по дорожке меж кустов к стене, где чернел открытый выход. Преследователи отстали от них на один миг. Когда они, размахивая вертелами, подбежали к стене, то наткнулись на обитую медью, наглухо закрытую дверь.

– Поймали? – спросил повар, появляясь за их спинами. Он задыхался от быстрого бега.

– Нет! – ответил уборщик, который бежал впереди других, желая поймать беглянку своими руками.

– Как нет, болван?.. Куда же она девалась?

– А вот куда – ума не приложу!..

Дракон подбежал к двери и от ярости и досады чуть не лопнул. Ему стало ясно, что ключ был у Евпории и она воспользовалась им.

– Эх, дурак я, дурак! – заголосил он по-бабьи. – Это Гиерон передал ей ключ, и она держала его при себе!.. А я не обшарил ее одежду!.. Ай-ай!..

Произошло замешательство, которого было достаточно, чтобы Евлупор и его воины оправились и перешли в наступление. Теперь рабы оказались в обороне. Но, прижатые к стене, они вдруг набрались решительности и дрались с таким отчаянием, что Евлупор стал сомневаться в успехе. Его воины были измучены и голодны, покрыты ранами. Он оглянулся назад, ожидая удара в спину. Люди Фарнака могли нагрянуть внезапно и решить сражение в свою пользу.

– Пропустите нас к тайному выходу! – обратился он к Дракону. – Мы уйдем в город и не тронем никого!.. Только выдайте нам узницу Евпорию!.. Не отдадите – мы побьем вас!

– Ого! – нагло рассмеялся повар. – Наши люди побежали за подмогой, и воины царя Фарнака уже спешат сюда!.. Они переколют вас, как свиней!

– Скажите, за что вы сражаетесь, чего вам надо?.. Пропустите нас, мы отдадим вам ключ от тайного выхода!

– Ключа у вас нет, он у Евпории!

– Почему же ты не взял его у Евпории?

– Как не взял? – расхохотался повар. – Ключ у меня, а подлая блудница сидит под замком!

– Неправда, неправда! – раздался голос Евпории. – Ключа у меня не было, нет его и у Дракона!.. А выход закрыт, как всегда!

Все устремили взоры на бывшую узницу, которая вышла из-за кустов шиповника и бесстрашно стояла перед врагами.

– Если сюда придут люди Фарнака, – продолжала она, – я сама расскажу, как Дракон с друзьями грабили царские кладовые!.. И ныне собирались вынести в город дорогую посуду и вина!. Это мне рассказала Крато, она все знает!.. Дракон и все вы будете распяты на крестах или посажены на колья! А Дракона ждут еще муки на дыбе, ибо он – главный вор!

– Где Крато?! – взревел Дракон, чувствуя, что почва уходит из-под его ног. Ему показалось, что все подчиненные смотрят на него подозрительно, с упреком.

– Крато в безопасности! – ответила Евпория. – И даже если вы схватите или убьете меня, она упадет к ногам царя Фарнака и все расскажет ему!.. Она за дверью тайного хода!

– Слушай, Евпория, – неожиданно смягчился повар, лихорадочно соображая, – действительно, зачем нам поднимать шум и вредить друг другу?.. Открой выход, пропусти друзей, пройди сама! А потом – оставь ключ мне, ведь тебе, как беглой, он не понадобится! А мне он вручен царем для сохранения! И с меня новый царь взыщет за его потерю!

Последние слова Дракон произнес особенно громко и внушительно, дабы все слышали и убедились, что он доверенный царский и добивается возвращения ключа не в личных целях.

– Соглашайся, Евпория! – вскрикнул Гиерон в нетерпении. – Демон с ним, с ключом!.. Да и какое нам дело до того, что Дракон задумал ограбить царскую кухню!

Он уже сообразил, что Дидона не сидела праздно в безопасном убежище, но сумела помочь Евпории и всем им. «Молодец, девка! А я всегда считал ее глупой!» – подумал он.

– Хорошо, я согласна! Отойдите от дверей и дайте проход воинам! – сказала Евпория.

– Поклянись, что отдашь ключ! – домогался недоверчивый повар.

– Клянусь Афродитой Пандемос, жрицей которой являюсь!

Дракон сделал знак рукой, рабы расступились. Евпория провела друзей к заветной двери.

– Открывай, Евпория, торопись! – сказал Евлупор.

Жрица протянула руки и произнесла условленную фразу:

– Афродита возлюбила тебя!

Раздался скрежет замка, потом скрип двери, которая медленно распахнулась. Все ахнули, еще не понимая, в чем дело. Но, заметив на пороге Крато и незнакомую женщину, поняли, что в этом случае обошлось без колдовства. Воины устремились в проход, последними за ними следовали Евлупор, Гиерон и Евпория. Сзади, отдуваясь, трусил Дракон.

– Евпория! – вскричал он хрипло. – Стой!.. Ты клялась отдать ключ! Так держи свое клятвенное слово!

Он нагнал жрицу под сводами прохода. Та повременила, пока выйдут все, и протянула повару бронзовую змею.

– Бери, да не вздумай учинить за нами погоню! Никто за стенами кухни не должен знать, что мы прошли этим ходом, пока мы не будем в безопасности! Поймают нас – мы выдадим все твои дела! Не забудь – Крато с нами!

– Что ты, Евпория, разве я враг самому себе?

Он с жадностью ухватился толстыми пальцами за драгоценный ключ. Уже наступили сумерки, и воины казались серыми тенями, бесшумно удаляющимися вслед за вожаком.

– Помни, Дракон, – послышался голос уходящей Евпории, – ты обнаглел и намереваешься при помощи ключа продолжать свои делишки!.. Теперь вся кухня знает о них, и к утру твои же люди предадут тебя! Ты не избежишь пыточного застенка!

– Беги, Евпория, беги! – ответил Дракон злорадно. И помни – от длинной руки хозяев никуда не скроешься!

– Это мы еще посмотрим! – отозвалась Евпория, привычным движением ощупывая шею. Ей захотелось прикоснуться к кораллам, подарку Гиерона. Вспомнив, что отдала их Крато, издала возглас сожаления, так как считала, что кораллы имеют магическую силу. Крато шла рядом и поняла, в чем дело.

– Они здесь, у меня, Евпория! – отозвалась она с живостью. – Возьми эти бусы, они дороги тебе!

– Нет, нет! – поспешно ответила Евпория. – Раз они ушли от меня, значит, так надо!.. Они уже сослужили мне службу, пусть теперь принесут тебе счастье!

Повар с досадой смотрел в темноту, вслед беглянкам. Его подмывало направить по их следу царских воинов, но боязнь пострадать за свои проделки остановила его.

– Каждая женщина – змея, – прошептал он в сердцах. – И Крато такая же – предала меня, подлая! Может, и другие… предадут?.. Впрочем, этого не будет, вся кухня у меня вот где!

Он сжал кулак и погрозил им кому-то в сгущающуюся темноту. Вздохнув с сожалением, что не предусмотрел всего, он возвратился через потайной ход, у которого толпились преданные ему люди. Многие были с узлами и корзинами. Они ожидали его разрешения вынести эти подозрительные ноши из акрополя под прикрытием ночи.

 

XXXVIII

В укромной бухточке у самого берега покачивалось на волнах судно, удерживаемое якорем и канатом, протянутым к столбу, вкопанному в прибрежный песок.

Это был большой баркас, подобие греческой униремы с одним рядом весел, с надстройкой на корме и узкими мостками посредине, чтобы можно было пройти между рядами гребцов.

Под мостками были навалены бочонки с пресной водой и плетенные корзины с копченой рыбой. У подножия мачты лежал свернутый парус, конец которого свесился с борта и купался в море.

На таких судах можно плавать далеко, придерживаясь прибрежных вод, с расчетом укрыться в естественных гаванях от губительных штормов.

Панталеон сидел в рубке и пил кислое вино, заедая его стручками соленого перца, которые извлекал пальцами из глиняного горшка. Он пытливо поглядывал в оконце на серые скалы в глубине берега и пытался представить, как обернулось дело в Пантикапее. Удалось ли Асандру разграбить царский караван и освободить двух царевен или нет?.. Он и думать не мог о том, что всесильного Митридата уже нет, вместо него воцарился новый владыка – Фарнак! «Нет хуже ожидать, – думал моряк, – куда лучше было бы действовать совместно с Асандром!.. Может, он нуждается в помощи?» Панталеон был душой предан Асандру и волновался за его жизнь.

Миновал день, а за ним ночь, потом еще день. Море было все так же спокойно, и ритмические покачивания судна, вкупе с глотками вина, вызывали сонливость. И только в начале следующей ночи чуткое ухо сторожевого матроса уловило скрежетание гальки под подошвами многочисленных ног, торопливо шагающих по берегу. Послышались неясные возгласы и как бы звяканье оружия.

Сторожевым был Флегонт, который уже несколько раз заглянул к Панталеону – приложиться к кружке, причем уверял, будто вино бодрит его, прогоняет сон.

– Пей, пей, – ворчал Панталеон, – да дело разумей! Не усни!

Едва выйдя, Флегонт вдруг вернулся с настороженным лицом.

– Чего тебе?.. Не успел усы обсушить – да опять за кружку?.. Хорош часовой!

– Не то!.. Какие-то люди на берегу! Похоже, много, спешат и вооружены!

– А, это они! – оживился Панталеон, вскакивая на ноги. – Больше тут быть некому!

– Поднять людей надо бы! А вдруг измена какая! – предложил недоверчивый Флегонт. – У меня с вечера что-то сердце ноет! Не к добру!..

– Экий ты, братец! Тебе не воином быть, а предсказателем! Что ж! Поднимай людей, а я выйду на берег!

– Меч-то возьми, время ночное!

Панталеон опоясался мечом и со спокойной душой оказался на мостках. Потом с ловкостью медведя спустился по трапу, немного не достигающему суши, и побрел по колено в воде к берегу. Теперь стало видно, что на берегу стоит толпа людей, которые сгрудились, как бы совещаясь.

– Угу-угу! – негромко заухал Панталеон, довольный возвращением друзей.

Это был условленный сигнал, и Асандр сейчас ответит на него. Однако вместо голоса Асандра Панталеон услыхал визг стрелы, пущенной во тьме наугад. И сразу нечеткие тени людей одновременно кинулись навстречу. Панталеон выхватил из ножен меч и стал отбивать удары копий. «Чужие люди, разбойники!» – мелькнуло в голове.

– Э-го-гой! – закричал в полный голос Панталеон, повернув голову. – Измена!.. К оружию, братья!

И в два прыжка, оторвавшись от лихих гостей, вновь оказался на трапе.

– Руби канаты! – громко приказал он, понимая, что единственно правильное решение сейчас – отчалить от берега и спасаться бегством в море.

На судне замелькали огни, потом показались вооруженные, еле проснувшиеся матросы. Это были евпатористы и «ледовые братья», люди верные, преданные Асандру. Но враги были уже на трапе, их было много, нападали они с яростью бойцов, привычных к схваткам. Тогда Панталеон еще не знал, что имеет дело с шайкой опытных пиратов из числа сборного Митридатова воинства. Пользуясь суматохой, пока шла потасовка в акрополе, они совершили грабежи и теперь бежали вдоль побережья с тюками награбленного. Они уже знали о смерти старого царя. Неожиданная встреча с судном, стоящим у берега, была для них находкой. После короткого совета пираты дружно атаковали судно, полагая без большого труда перебить находящихся на нем рыбаков.

Отпор оказался достойным, и злоумышленники были озадачены, стоит ли продолжать драку. Но их главарь думал иначе. Он был моряк и полагал, что, выйдя в море даже на такой утлой посудине, они окажутся в большей безопасности, чем на суше.

– Не отступайте, судно будет нашим! – вскричал он.

Схватка усилилась. Пираты оказались уже на мостках, разили не разбирая, с криками и яростными ругательствами. Панталеон был ранен, его правая рука повисла без движения, он отмахивался левой, чувствуя, что долго не продержится. Глухо шлепали сбрасываемые в воду трупы. Стало очевидно, что враги многочисленны и через несколько жарких мгновений все будет кончено.

Получив удар по голове, Панталеон упал на сиденье гребцов, сейчас пустующее, ушибся, но сознание потерял не сразу. Более того – уловил сквозь шум сражения условленное уханье, что донеслось с берега. Это было подражанию крику совы.

– Асандр!.. Это Асандр! – прошептал беззвучно Панталеон и, собравшись с силами, ответил на сигнал таким же совиным уханьем. Почувствовав тошнотворное головокружение, он свалился на дно униремы бездыханным.

Очнулся от жгучего ощущения во рту. Открыл глаза и зажмурился, ослепленный светом факелов. Подумал, что находится на том свете и зрит огни Аида. Открыв глаза еще раз, увидел Гиерона, который вливал ему в рот вино.

– Жив!.. Жив!.. – послышались вокруг возгласы облегчения. – Живуч старый моряк!.. Вставай, дружище, враги побиты, разогнаны!

Преодолевая слабость и тупую боль в отяжелевшей голове, Панталеон приподнялся. Теперь он разглядел Евлупора в доспехах царского воина, а вокруг него таких же шлемоносных царских стражей. Асандра не было, как не было и его людей, кроме Гиерона. Мелькнула тревожная мысль, что все рухнуло, Асандр схвачен, а Евлупор с воинами послан сюда забрать их, как участников заговора!.. А Гиерон?.. А Гиерон или изменник, или привел воинов по принуждению, как проводник. Теперь Митридат расправится с ними, приверженцами Асандра!

– Что ты оглядываешься, Панталеон? – рассмеялся Гиерон, протягивая флягу. – На, хлебни еще на здоровье. Кажется, ты не узнал меня?

– Ты привел царских стражей, – с укоризной покачал головой моряк. – Они спасли нас от кинжалов разбойников, зато поведут на суд к Митридату, не так ли?

Гиерон расхохотался, Евлупор усмехнулся в ответ на эти слова.

– Какая царская стража, друг?! – воскликнул Гиерон весело. – Какой Митридат?.. Нет уже Митридата, боги забрали его в царство теней! Умер Митридат!

– Великие боги! – раскрыл глаза Панталеон. – Да не лжешь ли ты, Гиерон, или насмехаешься?

– Ни то, ни другое!

– Почему нет Асандра и его людей? Схвачены или погибли?

– Наш господин и хозяин Асандр свободен и благополучен! Он сейчас в почете у нового царя и стал его правой рукой!

– У какого нового царя?

– Ах, Панталеон, ты отстал от жизни! Теперь, когда умер Митридат, царем стал молодой и храбрый Фарнак! Да споспешествуют ему боги! И пришел он к власти благодаря стараниям Асандра! Да!.. Если бы не ум и смелость нашего хозяина, никогда не быть бы ему царем!

– Тьфу ты, Гиерон, какие новости… Поддержи меня, я встану, и помоги мне осмотреть руку, цела ли кость… Дай сообразить. Что же теперь делать?

– А вот за этим-то я и явился, по приказанию Асандра! Тебе и твоим людям здесь, на корабле, больше нечего делать! Асандр хочет видеть тебя, ты нужен ему!.. Вставай и вместе с евпатористами спеши в акрополь! Асандр ожидает вас с нетерпением. Дела много!.. Жаль, ты помят и ранен!

– А судно? – спросил Панталеон, вставая на ноги и морщась от боли. – кажется, я не только ранен, но и повредил колено!

– Судно?.. Гм… – Гиерон переглянулся с Евлупором многозначительно. – Судно приказано передать Евлупору, мужу достойному, с его людьми! И груз, какой есть, тоже! А куда он поплывет и зачем, не твоя забота!.. Он получил повеление!

Панталеон был тугодум и не сразу сообразил, что и как. Необыкновенные известия совсем сбили его с толку, он растерялся и не знал, как поступить. Однако, рассудив, не мог допустить, что Гиерон изменник и поступает вопреки интересам Асандра.

– Так, так! – произнес он неопределенно, водя глазами по лицам стоящих перед ним людей.

– Поспеши с раздумьями, Панталеон, – торопил Гиерон, помогая ему сойти на берег, где уже толпились воины Евлупора и люди из команды корабля, те и другие потрепанные в схватке, поредевшие. – Заметь, Панталеон: Евлупор и его воины кровью своей защитили тебя и судно от нападения лихих людей!.. А люди эти – беглые Митридатовы воины!.. Погляди!

Гиерон показал на труп одного из нападавших, который при свете факелов казался спящим на песке. Он был одет и вооружен, как пеший гоплит.

– Благодарю тебя, Гиерон, и тебя, Евлупор, – вы спасли жизнь мне и моим людям! И хоть мне не совсем ясно, как и почему, Евлупор, ты попал сюда, я молчу!.. Может, и ты такой же беглец, как эти убитые. Но слово моего хозяина и друга Асандра – закон для меня! А Гиерону я верю, тем более что он своей головой ответит перед Асандром, если что не так!.. Эй, люди, все на берег, оставляйте корабль! Ничего не брать! Захватите лишь мой глиняный кувшин с вином! У меня пересохло во рту!

 

XXXIX

Нельзя сказать, что команда евпатористов с большой охотой сошла на берег. На корабле хорошо спалось, имелись питье и сытная еда. Теперь, когда разбойники были побиты или отогнаны, всем, кто уцелел после битвы, казалось более безопасным оставаться на судне, нежели тащиться в город, где, как стало известно, происходили необыкновенные и кровавые события.

Но Панталеон, несмотря на малый рост, не любил противоречий и умел настоять на своем. Он прикрикнул на матросов и заявил, что рассуждать не их дело, а кто будет ворчать – получит палкой по заду.

Евпатористы не спеша, вразвалку сошли на ночной берег, успев, однако, ограбить трупы врагов и снять с них оружие и одежду, что получше. Своих убитых собрали и опустили в песчаную яму, вырытую наспех. Панталеон поднес факел к лицу одного из павших и вздохнул, узнав в нем Флегонта.

– Кажется, друг, на этот раз твое сердце ныло не зря! – произнес он с чувством сожаления. – Не обижайся, что хороним тебя не по обычаю!.. Клянусь вернуться в ближайшем будущем с друзьями для поминальной тризны и принесения жертв!

И приказал зарыть трупы. Когда все было кончено, сотворил заклинание и, приняв от матроса глиняный сосуд, сделал возлияние на могилу. Остальное было допито в круговую.

Новые хозяева уже стучали пятками по палубным мосткам и весело переговаривались, освещая факелами бочонки с водой и продовольственный груз. Все были радостно настроены, несмотря на усталость и потрясения минувших событий. Люди были привычны к дракам и не пугались пролитой крови. Сейчас, не прерывая оживленной переклички, они выбрасывали за борт тела убитых, не разбирая, чьи они – врагов или друзей. Их бодрило счастливое сознание благополучно избегнутой опасности. Кровавые сражения остались позади, чувства отчаяния и безысходности как не бывало. Впереди грезилась родина, при одном воспоминании о которой сердце каждого трепетало, и на глазах навертывались невольные легкие слезы.

– Домой! Домой! – таков был клич всех сердец в эту минуту, клич беззвучный и в то же время слышимый всеми и близкий каждому.

Располагаясь на судне, бывшие царские защитники выражали одобрение Евлупору, убедившись, что он муж достойный и необыкновенный. Он чудом вывел их из акрополя, вырвал из когтей смерти или рабства, а теперь предоставил им корабль, на котором под его водительством они преодолеют все опасности морского плавания и достигнут родных берегов!

Евлупор и его друзья стояли в стороне на песчаном берегу, еле освещенные звездами и отблесками волн.

– Кажется, пора, – сказал Евлупор. – Надо ценить время, что дано нам богами! Оно может внезапно кончиться!.. Зови, Евпория, Дидону и Крато, взойдем на корабль и возблагодарим богов!.. Здесь нам делать нечего. Умер Митридат – умерла и моя вера в царей! Митридату я верил как богу, а он обманул меня!

– Как обманул? – спросил удивленный Гиерон.

– А так. Я считал его непобедимым, а он оказался побежденным! Я видел в нем мудрейшего из мудрых, а он сделал так много ошибок!.. Я хотел драться за него до последнего дыхания, а он оказался малодушным и поспешил уйти из жизни, испугался новой борьбы и лишений!.. Я открывал перед ним двери свободы – он же предпочел ворота Аида! Он оказался человеком, таким же, как и другие, – со слабой душой!.. После Митридата я уже не смогу поклоняться, как богу, другому царю, тем более Фарнаку, даже если бы он помиловал меня! Поэтому – бегу от царей и их блеска, холодного и обманчивого, как огонь на болоте! Я бегу из Пантикапея, проклятого города господ и рабов! Здесь правят жестокие люди, хозяева, господа, – я не хочу быть их рабом!.. Здесь все враги мне – и новый царь Фарнак, и Парфенокл… Подальше от них! Бежим, друзья, бежим! Найдем свободное племя, которое нас усыновит. Будем работать, трудиться, но уже не на хозяев и не на царей… Мы будем людьми среди других людей. Как ты думаешь, Гиерон, и ты, Евпория?

– Я думаю так же, как и ты, – ответила Евпория с волнением. – Мне здесь не жить. Если меня схватят, то отдадут в руки противного Жабы-Клитарха, или толпа забьет меня камнями! Новый царь едва ли защитит меня. Поспешим, я готова!..

Гиерон вздохнул, ничего не говоря. Евлупор положил ему на плечо тяжелую руку.

– Чего печалишься, дружище? Ведь подлинный герой сегодняшней ночи – ты! Это твоя золотая голова, твоя находчивость победили! Чего грустить?.. Сядем на корабль и бросим жребий иной судьбы! Будем искать счастье в других краях!.. Скажу вам – там, на дальнем берегу, у меня кое-что есть, закопано в землю!.. Значит, с голоду не умрем! А главное – станем свободными!

– Свободными? – в печальном раздумье молвил Гиерон. – Свободными?.. А ведь свободы нет нигде, ты не раз говорил это, да и я сам в этом убедился! И за морем – цари, хозяева и рабы!.. А после смерти Митридата все возьмет в свои руки Рим, владыка жестокий. От него не скроешься, не убежишь!..

Он с сожалением вгляделся в едва различимые черты лица Евпории, выступающие в призрачном отблеске ночного неба. Подумал об их многолетней дружбе. И добавил:

– Я на море страдаю головокружением и тошнотой… Буду обузой для вас!

– Так что же ты? Не хочешь ли сказать, что остаешься?! – удивленно воскликнули оба. – Бежим, друг, здесь тебя ждут новые испытания!

– Нет! Не могу оставить хозяина… Сейчас времена трудные, и я еще понадоблюсь ему! Да и Пантикапей – моя родина… А вы плывите – не теряйте времени!

– Это твое последнее слово?

– Последнее, Евлупор! Мне за морем искать нечего, я уже был там и еле остался жив!

– Подумай, брат! – воскликнул Евлупор. – Ведь тебя могут обвинить в тайном содействии нам, Митридатовым защитникам! Выдадут тебя!..

– Кто выдаст? Дракон, толстый повар?.. Он и рта не раскроет, ибо знает, что тогда ответит за все свои темные дела! Нет, этого я не боюсь!

– Тогда Панталеон выступит против тебя! Ведь ты ему сказал, чтобы он по приказу Асандра корабль передал нам!.. Это же неправда! И хозяин взыщет с тебя за ложь и за потерю судна! Опять сделает тебя рабом!..

– И этого не боюсь!.. Неужели спасение жизни Панталеона и всей команды не стоит этой гнилой барки?.. Это всего лишь небольшая оплата того ратного труда, которым вы спасли их! Если бы не ты, Евлупор, пропали бы и корабль, и вся артель евпатористов! Панталеон кормил бы рыб своим телом… Нет, я не боюсь! Асандр поймет и оценит!

В это время из тьмы вынырнула фигура Панталеона, который приблизился, хромая.

– Чего ты медлишь, Гиерон? – спросил он с хрипотой в горле. – Вижу, и тебе хочется отправиться в плавание?

– Что ты, Панталеон, я не переношу качки! Я просто задержался с друзьями перед их отплытием!.. Иди, я догоню тебя!

Друзья обнялись. Прежде чем ступить на трап вслед за Евпорией, Евлупор протянул Гиерону обнаженный царский меч, на рукояти которого горели тысячи звезд.

– Возьми это и отдай Асандру, а он передаст Фарнаку! Это меч Митридата и принадлежит его наследнику! А мне царских подарков не надо!

Отплывающие взошли на борт судна, теперь их было лучше видно на фоне зарождающегося утреннего сияния. Гиерон вздохнул надсадно.

– Прощай, Гиерон! – послышался голос Евлупора. – Спасибо тебе за дружбу и великую помощь! Вечно буду поминать тебя перед богами!.. Если соберешься бежать из этого города лжи и рабства, ищи меня около Диоскуриады! Встречу тебя как брата!.. Прощай!..

– Прощай, Гиерон! – продолжила Евпория. – Ты хороший друг и человек, но сердце у тебя мягкое! Ты проживешь с хозяином, благо он ценит тебя как слугу! Ты нашел около Асандра свое место в жизни!.. А я искала свободы и счастья без хозяев, да так и осталась рабой!.. Ты получил вольную от Митридата!.. Я же попытаюсь найти волю в чужом краю! Если утону в море – не обидно, погибну свободной!.. Прощай, друг!..

В ее голосе прозвучали нотки былой нежности и ласки.

Канаты были выбраны. Судно покачивалось на волнах, отдаляясь от берега. Воины сели за весла, уключины заскрипели, вода забурлила, и в предутреннем воздухе звучно разнесся плеск десятков весел, загребающих воду. Потянул ветерок, с моря двинулся туман, который скоро проглотил корабль. Слышались мерные всплески весел, потом затихли.

Постояв некоторое время в одиночестве, Гиерон еще раз вздохнул и, поеживаясь от утренней прохлады, снял накидку и завернул в нее драгоценный меч. Потом бросил последний взгляд на пробуждающееся море и не спеша побрел в сторону города, вслед за людьми Панталеона.