ИЗБРАННЫЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ ПРАВОСЛАВИЯ И ПРАЗДНИКИ ФЕВРАЛЯ

1 февраля — Преподобного Макария Великого, Египетского (390–391). Блаженного Феодора, Христа ради юродивого, Новгородского (1342). Обретение мощей преподобного Саввы Сторожевского, Звенигородского (1652).

2 февраля — Преподобного Евфимия Великого (473). Преподобного Евфимия Сянжемского, Вологодского (ок. 1465).

3 февраля — Преподобного Максима исповедника (662). Преподобного Максима Грека (1556). Мученицы Агнии девы (ок. 304). Иконы Божией Матери, именуемой «Отрада» (807).

4 февраля — Апостола Тимофея (ок. 96). Преподобного Макария Жабынского, Белевского чудотворца (1623).

5 февраля — Собор Костромских святых. Преподобного Геннадия Костромского и Любимоградского (1565).

6 февраля — Преподобной Ксении (V). Блаженной Ксении Петербургской (XIX). Святителя Герасима Великопермского, Устъвымского (1441).

7 февраля — Святителя Григория Богослова, архиепископа Константинопольского (389). Иконы Божией Матери, именуемой «Утоли моя печали».

8 февраля — Перенесение мощей преподобного Феодора, игумена Студийского (845). Благоверного Давида III Возобновителя, царя Иверии и Абхазии (1125). Собор новомучеников и исповедников Российских: святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси (1925), священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого (1918), священномученика Вениамина, митрополита Петроградского и Гдовского, и иже с ним убиенных мучеников Юрия и Иоанна (1922), священномученика протоиерея Иоанна (1917), священномученика Петра, митрополита Крутицкого (1937), священномученика митрополита Серафима (1937), священномученика архиепископа Фаддея (1937), священномученика протопресвитера Александра (1937), преподобномученицы, великой княгини Елисаветы и инокини Варвары (1918).

9 февраля — Перенесение мощей святителя Иоанна Златоуста (438).

10 февраля — Преподобного Ефрема Сирина (373–379). Преподобного Федосия Тотемского (1568). Суморинской — Тотемской иконы Божией Матери.

11 февраля — Перенесение мощей священномученика Игнатия Богоносца (107). Святителей Герасима (1441–1467), Питирима (1455), Ионы (1470), епископов Великопермских, Устьвымских.

12 февраля — Собор Вселенских учителей и святителей Василия Великого Григория Богослова и Иоанна Златоустого.

13 февраля — Святителя Никиты, затворника Печерского, епископа Новгородского (1108).

14 февраля — Предпразднество Сретения Господня. Мученика Трифона (250).

15 февраля — Сретенье Господа Нашего Иисуса Христа.

16 февраля — Попразднество Сретения Господня. Праведных Симеона Богоприимца и Анны пророчицы.

17 февраля — Преподобного Кирилла Новоезерского (1532). Преподобных Авраамия и Коприя Печенгских, Вологодских (XV).

18 февраля — Мученицы Агафий (251), Иконы Божией Матери «Взыскание погибших».

19 февраля — Преподобного Вукола, епископа Смирнского (ок. 100).

20 февраля — Отдание праздника Сретения Господня. Мучеников 1003 Никомидийских (303).

21 февраля — Великомученика Федора Стратилата (319). Пророка Захарии Серповидца из 12-ти (ок. 520 г. до Рождества Христова).

22 февраля — Мученика Никифора, из Антиохии Сирской (ок. 257). Преподобного Панкратия Печерского, в Дальних пещерах (XIII). Обретения мощей святителя Иннокентия, епископа Иркутского (1805).

23 февраля — Благоверной княгини Анны Новгородской (1056). Мучениц дев: Еннафы, Валентины и Павлы (308). Преподобного Лонгина Коряжемского (1540). Иконы Божией Матери «Огневидная».

24 февраля — Священно мученика Власия, епископа Севастийского (ок. 316). Преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского чудотворца (1392). Праведной Феодоры, царицы греческой, восстановившей почитание святых икон (ок. 867).

25 февраля — Иверской иконы Божией Матери. Святителя Алексия, митрополита Московского и всея России, чудотворца (1378).

26 февраля — Преподобного Мартиниана (V). Преподобных Зои и Фотинии (Светланы) (V).

27 февраля — Равноапостольного Кирилла, учителя Словенского (869).

28 февраля — Апостола от 70-ти Онисима (ок. 109). Виленской иконы Божией Матери.

* * *

Седой, добела выстуженный воздух. Синяя даль полей. Красное озябшее солнце.

Ежатся ели на сквозняках, хвойные подолы к снегу примерзли; у берез сучья стучат, будто зубы клацают от ветра, пронизывающего до костей.

Постарела зима, поистратилась, теснимая к предельному рубежу. Все-таки ей достает силы-мочи ростить лед рек, озер, болота вглубь промораживать, громоздить выше надувы-сувои.

Придорожные кусты до того присыпаны, привалены, пойми, что перед тобой — сплошной сугроб!

Лед толще, снег глубже, холод злей: на стыке месяцев не ищи различия между январем и февралем.

По слову славян — русичей, нарекался февраль «сеченем» — на морозы свиреп, но отсекает зиму. Мог величаться «свеченем», раз прибавка дня будет измеряться уже часами. «Крутень» он и «вьюговей», «снежень» и «снегосей» — за осадки, буйство ветров. Бывал раньше на слуху «лютым» — за волчью повадку кусаться. О нем молва полнилась: «Месяц лютый спрашивает, как обутый?»

Продрогла, хохлится ворона на заборе. У воробья перышки дыбом, чирикает: «Чуть-жив… чуть-жив!»

Ну, где он, бокогреи? Погодите, не все сразу, будет у нас и теплей и светлей…

Э, рано загадывать: «февраль — на тепло враль!» За вьюги рисково поручаться, выстаивает предшественник весны и безмятежно ясен.

Деревенскими святцами, кстати, благоприятными считались феврали студеные, с метелями, с щедрыми снегопадами.

Заподувало, перехлестывают дорогу волны поземки. Колкой пылью закурилась навись деревьев.

И закружило, и завертело! Мешается земля с небом.

Косой снег. Стон проводов.

Ревя мотором, грузовик натужно таранит заносы проселка, фары горят, будто в потемень.

Всего неодолимей дорога перед деревнями: к изгородям, вынесенным сюда баням навивает ребристые сумёты. Снег сыпуч, буксуют колеса.

— Прочно застряли! — Шофер откидывается на сиденье. — Без трактора не вылезти. Вам к спеху, мой совет: ступайте в избу, чего со мной мучаться. Шоссе рядом, на вечерний автобус запросто поспеете.

Назябся, и судьбу благодаришь, очутившись нечаянным гостем какой-нибудь одинокой бабуси. Употчуют тебя чайком и беседой, наведи только разговор на житье-бытье старопрежнее.

— Февраль недолюбливали, — ведет старая быль, подперев ладонью щеку. — Ребятишкам, ой, зима наскучивала. Одежка праховая, обутка еще плоше. Охота на улицу, и выйти не в чем. Взрослые строжат: «Сидите на печи, как вас нет. Ужо Касьян зыркнет кривым глазом — мало не будет!» Вестимо, на что Касьян глянет, все вянет. Во-во, настращают малых, нос из дому не кажи. А помнишь, зиму прогоняли? — улыбчиво лучится она морщинками.

Конечно! Не забыта деревенька моя лесная, вся в белых березах. Слыхал, гоняли зиму:

Пришел месяц-бокогрей, Землю-матушку не грел — Бок коровке обогрел, И корове, и коню, И седому старику Морозу Морозычу…

Прошлое, давнее и близкое, оно здесь, в избе, и за ее окошками: поля, холм с развалинами храма и погостом — звезды и кресты, кресты. Под ними женщины, женщины…

Мужчины вот, смотрят со стены с фотографий: овчинные папахи японской, кокарды, погоны первой мировой, шлемы-богатырки гражданской, пилотки Великой Отечественной. Войны, войны… Убирали мужиков из деревень войны нашего века к запустенью пашен и лугов!

— Прядете? — кивну на пресницу поперек лавки.

— Собираемся сумерничать, прядем.

— Зачем?

Махнет баюнья рукой, заблестит на ресницах непрошеная слеза:

— Сами не ведаем, время бы скоротать…

Спору нет, февраль ославлен молвой. Что там «Касьян — злой до крестьян», отмечавший високосные годы. Без Касьяна хватает в нем всякой всячины, чем простонародью был не по душе последыш зимы.

Домовой заезжает лошадей…

Коровья смерть по хлевам бродит…

Привязывается к людям кумоха-лихорадка…

Через поверья, обычаи, обряды — этот многоцветный, яркий слой устных календарей — видятся деревни, где, кажется, вчера сохой по снегу опахивали хутора, починки, дабы «сотворить ограждение от нечистой силы», и без колдуна не садились за свадебный стол. Выкинь такое из месяцесловов, нарушится чего доброго их веками сложившийся настрой. Сельщина-деревенщина разделяла суеверия, предрассудки, господствовавшие за ее околицами, полагалась на предания старины с простодушной прямотой: «Не нами заведено, не с нами и кончится». Обращались в минуту жизни трудную к ворожеям, доверялись заговорам:

— А чего? Хуже не будет.

— Авось дастся подмога!

Поди, Ивашка Солдат, томясь в застенке Великого Устюга в 1648 году, шептал: «Небо лубяно, и земля лубяна, и как в земле мертвые не слышат ничего, так бы я не слыхал жесточи и пытки». Ведовство? Ворожба? Судьи, прознав ухищрения Ивашки, подвергли беднягу истязаниям. Каким — неизвестно, зато известно, что в 1674 году в Тотьме была сожжена заживо некая Федосья — ну-ка, насылала порчу, злодейка.

Было, было!

Вернемся к снеженю-бокогрею устных календарей. Имя Касьяна заимствовано из духовных святцев, а что кривой он, немилостивый — наследие древности.

Повторим, что народные численники избегали чисел. Святые же и чудотворцы, по словам Глеба Успенского, оказывались на крестьянском положении (и обретали черты, совершенно им несвойственные!). В народных календарях, писал Г. Успенский, «св. апостол Онисим переименован в Онисима-овчарника, Иов Многострадальный в Иова-горошника, св. Афанасий Великий… просто в Афанасия-ломоноса, потому что около дня его имени… бывают самые страшные морозы, от которых кожа слезает с носа».

В целом «високосный год — худ приплод»: приписывались ему утраты, невзгоды. Чтобы «Касьян не перекосил», праведника умаливали трижды ежегодно: по четвергам на Троицкой, на масляной и на Святой пасхальной неделях.

Короток месяц, завершающий зиму, а однажды выпал себя короче.

Несмотря на реформу Петра I, Россия продолжала отставать в летосчислении. Большинство государств Европы, Америки пользовались другим календарем. В XX веке разрыв между календарями достиг тринадцати дней. Затруднялись международные связи, деятельность почт и прессы, вынуждаемой публиковать сообщения из-за границы под двойными датами.

24 января 1918 года был подписан декрет о введении в Советской России нового календаря «для единения со всеми культурными странами мира». После 31 января сразу наступило 14 февраля, месяц, с ним весь 1918 год убавились на тринадцать суток.

Мероприятие назревшее — кто возразит?

Но очередная реформа календаря вновь вынудила народные численники перестраиваться на ходу. Часть дат, несомненно, была утрачена, а с ними позабыто что-то из древней обрядности.

Нововведения в летосчислении начались на Руси еще с принятием христианства. Февраль, например, был и двенадцатым, и шестым месяцем в году, пока наконец не стал вторым. Заметим, православная церковь отказалась примкнуть к календарным реформам, по-прежнему новолетья ведет с сентября, по стилю, принятому до 1700 года.

Мал снежень-бокогрей, что не мешало ему питать большие надежды крестьян. «Февраль сшибает рот зиме»: ему по плечу задача не пропустить дальше себя сильные холода, хотя противоборство тьмы и света, стужи и тепла еще далеко не закончено.

«Февраль весну строит». Наипаче снегопадами, создающими предпосылки для накопления влаги в почве.

Февраль «солнце на лето поворачивает» — день ото дня шире ход светила.

Оправданы у коротышки крутые замашки: «ветры дуют — зиму выдувают».

Поныне живо присловье: «Февраль — кривые дороги».

Заносы, случалось, прерывали сообщение и между ближними деревнями. Враз заплутаешь в дикую замять, когда сверху, снизу снег — рвет, ревет, мечется. Глаза слепнут, уши глохнут. Потеряв колею, лошадь тащится вкривь и вкось, с розвальнями вязнет.

Однако, если судить по крестьянским месяцесловам, по времени их создания, пока что у нас январь. Разница численников без малого двухнедельная. Поэтому отсюда сегодня:

* * *

1 февраля — Макары.

«Пришли Макары — чистые дороги, порушенные стоги».

Разнобой в календарях, чего уж попишешь.

На большаке у нас в городищенской округе есть деревенька Макарино. Родина моей бабушки Агнии Игнатьевны. Сирые, прижатые к земле строения, прясла изгородей на подпорках. Летом, как мимо идешь-едешь, неизменно у дороги бродят пыльные овцы, в оводах, слепнях мучается теленок на привязи, пуская тягучую слюну до жухлой травы.

Вблизи ни путёвых выгонов, ни покосов, ни полей. Серость, этакая беднота, с языка просится: ну, на Макара все шишки валятся!

О нищенском подворье раньше говаривали: «Комар да мошка, Макар да кошка».

Макары — что еще добавить?

А надо, поскольку в численниках разноголосица, в репутации календарных Макаров двойственность. Плутов, выжиг, которые на словах выставляли себя крестьянскому миру благодетелями, деревня едко честила: «Гляди — макарку подпускает!»

Пока чисты дороги, снаряжались обозы за сеном «с далей», запасались соломой.

Рушились Макарами стога…

Болотные зимники, лесные волоки, одноколейные полозницы пахли упоительно: жарким солнцем, духовитым разнотравьем, золотым хлебным духом. Это с возов натрусилось зеленых волотьев-былинок, зацепились за кусты клочья соломы-яровицы. Дармовщинкой не прочь разжиться хвостатая мелюзга. За нею набегали горностаи, ласки, лисицы — раздобыть снеди по вкусу, мышку на закуску.

Голубые, лиловые узоры многоследницы по обочинам дорог воспринимались радостно, как предвестник скорых перемен.

Мороз, ясень — дни будто хрустальные, воздух звенит, отзывчив к любому

шороху и звуку.

Синяя пасмурь — пушистые снегопады.

Рыхлый, празднично хрустящий, белейший снег исхода зимы!

Закрыть глаза — и представишь, как сутулятся избы, на самые окна надвинув грузные, зимой подаренные шапки. Непомерной тяжестью перекашивает заборы, изгороди.

2 февраля — Ефим.

Состояние погоды сейчас важно.

«Каковы Макары, таков весь февраль».

«Макары погожи, жди весну пригожу».

«Капель — в весну раннюю верь».

«На Макария, на Ефимия метель — вся маслена метельная». «Солнечно — ко красной весне, пасмурно — будут поздние метели».

3 февраля — Максим исповедник и Агния.

«Наш народ по будням затаскан», — вздыхала деревня. «Мужик, что пчела, на себя не работает». «Сколько бы кобыла ни рожала, а все в хомуте умрет» — сказано верно.

Одни думки, устным численникам доверенные, — о хлебе насущном. Без колебаний, стойко исповедовали веру — в свой труд, в землю-кормилицу.

К добру солнышко, ан все хорошо в меру. Из зимы, через весну и лето, загляд:

— На Максима ясно — по осени в амбаре пусто. Не заладится год, на кого пенять?

Мне этот день выпадал памятен. Проснешься, деда нет, уволокся на лыжах в лес лесовать, окна синие-синие в ледяных цветах, бабушка к столу зовет:

— Садись киселя хлебать.

Господи, мой любимый — гороховый! Масло — лужицей! Вечером дед придет, одежка мерзлая, валенки по полу стучат. Кряхтит он, пристанывает, разболокается, а я опять за столом — молоко ем и с шаньгами.

— Испроказишь мне парня, — ворчит старый. — Колобки да дрочёны — кого ростишь?

Поворчит, попышкает и велит бабушке самовар ставить, себе из шкапа вынет початый шкалик…

Ну чего особенного — мне гороховый кисель, шаньги, дедушке рюмка горькой, ведь сегодня бабушкины именины!

4 февраля — Тимофей.

В устных календарях — полузимник, морозы-позимы.

О нынешней стуже месяцесловы загодя предупреждали: «Не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты погоди, дождись Тимофея-полузимника». С ветром стужа — что есть хуже, чем позимы!

«Тимофей рубит зиму пополам»: опостылела, не заносись могутностью, перевал пройден. Выдалась ростепель, значит, «Тимофей бок медведю греет».

6 февраля — Аксинья.

В устных календарях — полухлебница, перелом зимы.

Зиму ломать поручено ветрам. Они снег в полях осаживают плотно, громоздят сугробы поперек проселков, исподволь переналаживают погоду на весну.

Ветер чуть веет, крыши изб как бы дымят, северяне поговаривали: «курея». Ветер поокреп, текут белые ручейки — это «поползуха». В лицо бьют колючие вихри — ого, «вьялица»! Метет сверху и снизу, гул и рев — «падёра» пала… Из дому ни за порог, коли с Макаров запасся сеном! Не запасся, все равно ходу нет: «вьюги да метели под февраль прилетели!» Тимофей зиму рубит, Аксинья ломает, а прежних забот выше головы. «Полузимница пополам, да не ровно делит зиму: к весне мужику тяжелее». «Ползапаса в закроме: половина старого хлеба съедена, половина срока осталась до нового урожая» — внушал вековой опыт. Беспечных на ум наставлял: «Коли до Аксиньи жита хватит, то до новых новин половина срока, до подножного корма — треть».

Полноте унывать: «Голод живота не пучит, легко ходить учит!» Легко не легко, хаживали — с сумой нищенской, побираючись… Крестьянская наблюдательность обосновывала приметы. «Смотри весну по Аксинье: на полузимницу вёдро — весна красная». «Метель на полузимницу — корма подметет».

Стало быть, вьюжная заваруха сегодня может обернуться месяцы спустя бескормицей: бедовать скоту впроголодь, коль трава весной запоздает.

7 февраля — Григорий Богослов.

Помещали устные святцы слово пророческое. Ну-ка, запомни: каков день с утра, такова будет первая половина следующей зимы. А погода с полудня до вечера предвещает вторую ее половину.

Мало предвосхитить грядущую весну и лето, заглянем-ка сразу на год вперед — пособи, святой Григорий!

Зима лютая, мороз почву прокаливает метра на полтора, и становится земля как камень. И снег не спасенье.

8 февраля — Федор Студийский землю студит.

Кольнет мороз и отскочит, затаится в крепях таежных за колодиной, в поле за сугробами. Воет по-волчьи ветер, шатая деревья перелеска, мигают в острастку колючим блеском звезды. Мороз улучил-таки время, набросился: трещит от стужи изба, оседает, в хлевах там и тут забелели морозные «зайчики»…

9 февраля — Иоанн Златоуст.

Без примет, без обрядов, день отводится клиру, так как святитель Иоанн Златоуст слыл в народе покровителем сельского священства.

Деревня почитала пастыря. Кто, если не приходской священник, вступался за несправедливо гонимых, опекал убогих, мирил враждующих, улаживал споры в семьях и общине? Это помимо службы в храме, долга всегда посетить прихожанина, исповедать и причастить его при отходе в мир вечный.

Но и доставалось стяжателям в рясе от сельской молвы: «У попа глаза завидущие, руки загребущие». «Поп со всего возьмет, а с него ничего не возьмешь…» Сказки, соленые побасенки, бывальщины — все о них, куда денешься!

10 февраля — Ефрем Сирин.

Особое в духовных (память о преподобном Ефреме Сирине, подвизавшемся в IV веке), особое — в устных святцах.

Бывало, Сирин, также Алконост, Гамаюн населяли мудрые сказания, притчи. Существа фантастические, излюбленные персонажи резчиков по дереву, художников-самоучек. Изображались они в виде райских птиц с женской головой, украшая прялки, росписи опечий, балконов, мебель вроде посудных шкафов. Чаще, правда, Сирин, редко Алконост. Птицы-девы, оперенье дивное, глаз не отвести, на голове корона: обе одарены чудным сладким голосом, с той разницей, что Алконост поет песнь печали, Сирин — радости. Менее была известна птица-дева Гамаюн, провозвестница грядущего.

В доме совет да любовь, жена не какая-нибудь халява — валявка, мужик в красках изрядно маракует, и уж изба — пол с дресвой прошоркан, желтей воска, печь-матушка, будто вчера побелена, а створки посудницы, двери в подпол, опечье в таких цветах-розах, такой Сирин с пресницы поет… Что вы, где деве-радости и вековать, коли не под этой крышей!

Сирин с Алконостом — символы народного творчества. Может, встарь в какой-то день воздавались почести певцам-баянам, бродячим музыкантам как дань признательности, благодарности за их искусство?

Гудошники и гусельники, исполнители былин, старцы — бахари принимались везде, не исключая палат Кремля.

Ватаги бурлаков Северной Двины и Сухоны, рыбачьи, зверобойные артели Беломорья, сенокосные избушки на лугах пинежских, емецких — везде плелись потешные скоморошины, звучали сказки, распевные были о горестной судьбе красавицы царевны Ксении Годуновой, о смерти воеводы Михаилы Сяопина-Шуйского. Напевная, образная, часто рифмованная речь сопровождала крестьянина всю его жизнь, с первого до последнего вздоха: колыбельная и детская колядки, хороводы и посиделки, свадьбы и рекрутчина, праздники с их разгульной ширью, бесшабашной удалью и скорбные проводы усопших… Погружают месяцесловы то и дело к истокам своим. «На Ефрема Сирина домового закармливают». «На Ефрема Сирина ветер — к сырому году».

Древнейшее наследие, годовой земледельческий круг ревниво охранял свою самодостаточность. Заимствованные из духовных святцев отдельные даты, имена преобразовывались. Уснащало их словесное узорочье, слышались голоса житейской мудрости, наметки прогнозов погоды, видов на урожай, и возникало отношение, будто к чему-то близкому, родственному, что рядом, что по-соседски на сельской улице.

Вместе с тем устным месяцесловам присуще глубокое проникновение в святцы духовные, что они больше, чем календарь, — в судьбах, в лицах запечатленная история мирового христианства. Земной охват событий — Европа, Азия, Африка, Америка. В угодниках Божиих рядовые горожане, пахари, рыбаки и государственные мужи, полководцы… Убеленные сединами старцы и дети, как царевич Димитрий Угличский, как сын хлебороба с Пинеги Артемий Веркольский… «Хвалите Бога во святых Его» — неколебимо следовали наши предки. И могло ли быть по-другому? Русь Великая — Русь Святая!

Например, уже в XVII веке лесной, слабо заселенный угол Вологодчины, где сегодня Нюксенский район, имел 12 приходских церквей, помимо храмов в двух местных монастырях-пустынях: Зосимо-Савватиевской около крепости Брусенец и во имя Успения Пресвятой Богородицы и праведного Прокопия Устюжского на реке Сученые. Созидались и содержались храмы, иноческие обители мужицкими трудами, ибо отвечали духовным запросам окрестных деревень.

Грамотей в семье берег на божнице за образами Псалтырь, не Библию, то Евангелие, Жития святых…

11 февраля — Герасим, Питирим, Иона, епископы Великопермские, память по мученикам Сильвану епископу, Луке дьякону, Мокию чтецу, отданным львам на съедение.

12 февраля — Собор Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста.

В этот день нельзя было прясть

13 февраля — Никита.

Итожь сколь стуж прожито. Если не лютовали морозы васильевские да крещенские, жди холодов в первовесенье.

14 февраля — Трифоны

В устных календарях — мышиное заклятье, звездопад — перезимник.

Зерно в помол с весу, и сено, корма — хоть взвешивай…

Угроза голода турнула мышей с полей, из лесу к гумнам, к избам. Вот напасть. Где тонко, там и рвется! Обычай завещан: зачуркивать мелеющие сусеки-закрома, творить заклинание против мышиного нашествия, оберегая снопы в кладях.

Чему убыли нету, это звездам. Падают, скатываются, чертя темно-синь бархат ночи, и все их, будто пчел в роях.

Окинь взором высь небесную:

«На Трифона звездисто — весна поздняя».

15 февраля — Сретение Господне.

В южных краях судачили: «Покров не лето, Сретенье не зима». На Севере свой сказ во знаменье ухода полярной ночи: «О Сретенье солнце на лето, зима на мороз». Впритык похвальба: «Что сретенский мороз — мужик зиму перерос!»

В Сретенье «зима весну встречает, заморозить красную хочет, а сама, лиходейка, от своего усердия только потеет».

Погода смягчилась. Деревья на опушках опруживают иней, над колокольней галдят галки, забрызгала капель. Тогда готово присловье: «Зима с летом встретилась и с дороги не воротит, а лето ее в зубы колотит: зубы трещат, ребятишки, их собирая, пищат».

Пищала радостно детвора, хрустя ледышками-сосульками! На закате, по наущенью бабушек, дедушек, выкликали, кто кого звончей:

Со знаменательной датой сопрягалась вереница предсказаний. «На Сретенье снежок — весной дожжок; вьюга — хлеба не будет». «Капель — пшеница будет добра».

«Утром снег — урожай ранних хлебов, снег в полдень — средних, к вечеру снег — поздних».

Простота устных численников обманчива. Произвольно выхваченная примета малого стоит. В народе прямо указывалось: «Всяк Еремей про себя разумей!»

Предлагая прикидки на будущее, устные численники подвигали к постоянному поиску закономерностей в природе, учили соединять разнохарактерные явления.

Задачу оживить время, представить его запоминающимися картинами ставил народ перед собою и разрешал вдохновенно, с проникновенной поэтичностью.

На посторонний взгляд, некоторые приметы противоречивы.

Скажем, меж казаков Дона ходило: «На Сретеньев день ветер с западной стороны, с кровли каплет, и курица напьется у порога — остаток зимы будет теплый, весна ранняя».

Меж хлеборобов Украины держалось: «На Сретенье петух напьется — пахарь беды наберется» (зима простоит долгая, экономь корма и хлеб).

Противоречия мнимые, все обусловливалось местными особенностями времен года. Где-то Сретенье выпускало скот из хлевов «для пригреву». В Поморье подледный лов в разгаре. Им занимались и женщины, подростки. Удили в прорубях. Корюшку и навагу — «на тряпочку». Рыба так цепко впивалась в тряпье, что тащи, без крючка не сорвется!

Поморки вообще славились самостоятельностью. «Кола — бабья воля». С Мурмана колянки плавали в Норвегию торговать рыбой, закупать муку, все нужное для хозяйства. Иначе как прожить? «В Коле с одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, с четвертой — ох». Мужья, отцы и братья, бывать, на зимовках в Заполярье, промышляют пушного зверя, моржей?

«На Сретеньев день тепло льды опятнает» — и это по-своему воспринималось северянами, жителями побережий арктических морей.

Бывало, тысячные скопища тюленей пятнали льды у острова Моржовца, у Кед.

Кеды — урочище на Зимнем берегу близ горла Белого моря, приют охотников, зверобоев, средоточие «выволочного промысла».

«Идти на Кеды — наживать себе беды». Тюленьи туши следовало немедленно выволакивать на берег. Лямки режут плечи, пот застилает глаза, преградой разводья, полыньи, стоймя вмерзшие в лед торосы, ропаки. Успевай, прозеваешь — унесет на отколовшейся льдине в океан. Белое море коварно: у берегов припай не всегда прочен и в зимние месяцы. Ледяной покров нарушают и ветры, и течения. Бывало, уносило зверобоев, пропадали они, застигнутые слепой пургой, штормами, разбивавшими ледовые поля: Сретенье — кому встречи, кому разлука навек!

В зените февраль.

Ожившие серебряные тени, волнующая лиловость ольховых перелесков.

Раньше всех весну прочат сирые бедные ольхи. Что-то изменяется в них едва внятно, почти неуловимо. За смуглеющей ольхой розовеет тальник, густеют коричневые кроны берез, прозрачная зелень трогает сучья, стволы осин…

16 февраля — Семен и Анна.

В устных календарях — пора расчинать починки.

Исподволь начинали готовиться к полевым работам. В дело шило и дратва: садились за ремонт сбруи. Кожа хомутов, седелок, сброти (недоуздки) и шлеи пропитывались дегтем. К обеду хозяйка подавала саломату — густо замешенную на свиных шкварках, постном или скоромном масле овсянку, блюдо праздничное.

Ко Власию примерка. О нем расскажем в свое время. Далеко еще до весны. Недаром говорится:

— С Семена и Анны до Власия семь крутых утренников: три до Власия да три после Власия и один на Власия.

17 февраля — Никола Студийский.

В устных календарях — отмечен день студеный.

Холода, холода! «Лишь бы с Кирилла и Афанасия пережить Власия» — вот До чего деревню проняло. Если на круглосуточные морозы у зимы не во всяк год хватает сил, утренники ударяют — будь здоров.

Ну, на ком шуба, тем стужа не нужа. У волков гон. Помню, на Пошкале под Деревней Чернецово снег примят, истолчен, кругом клочья серой шерсти, брызги крови — следы диких «свадеб».

Лисы пустились в пляс. Повстречаются рыжие — на дыбки, и давай друг перед дружкой жеманиться, давай на задних лапах пританцовывать, пышные хвосты волочатся, снег метут.

Над полями взойдет луна — «золотые рожки, серебряные ножки», — зайцы скачут взад-вперед, как шилье калят, ухари лопоухие.

День прибывает — чем не предлог порезвиться, радуясь «перелому зимы»? Круто забирают утренники, изморозная роздымь висит днем, часами не рассеиваясь, и вторит ветер вою волков. По хлевам страда, преимущественно женские хлопоты.

18 февраля — Агафья.

В устных календарях — коровница.

Ночью не туши фонарь, Агафья, скот проведывай!

Еще ей прясть и ткать, еще ей хлебы печь, щи — кашу варить, детей, мужа обстирывать. По уму, по распорядительности недаром хозяйку величали в северных деревнях «большухой».

Погодите, предъявит она зимнее рукоделье напоказ, как приспеет срок холсты и пряжу отбеливать; из сундуков, укладок развесит проветрить полотенца в петухах, сарафаны в кружевах, вышитые по вороту, по оплечью мужнины рубахи, пестро, нарядно тканные половики, накидушки. А на травку весной выгонит коров с телятами, овечек с ягнятами и пройдется под посаду… Что вы, царица, ею дом стоит!

19 февраля — Вукол.

В устных календарях — телятник.

Уход за скотом на женских плечах, да мужики тоже не в стороне, раз в хлевах растёлы.

Телят, ради сбережения от простуд, приносили в избу, выгораживая закуток. Живая игрушка, ребятне малой утеха: из рожка молоком поили, чистили и холили, забаву комолую бодаться учили!

Исстари на Руси телятину запрещалось употреблять в пищу, что, естественно, способствовало росту поголовья крупного рогатого скота. Взрыв возмущения, яростный отпор вызвал самозванец Лжедимитрий I, распорядившись подать ему на пиру золотое блюдо с запретной снедью. Вызов обычаям, поруха заветов дедовских, освященных верой православной! Вскоре распростился с жизнью прощелыга, с панских столов выкормыш…

Любопытно знать, а за что вологжан дразнят «телятами»?

К жителям каждой губернии, уезда раньше клеили прозвища, одно другого насмешливей:

— Ярославцы — чистоплюи пуд мыла извели, а родимого пятнышка у сестры не смыли.

— Костромичи лапти растеряли, по дворам искали, было шесть — стало семь.

— Пензенцы в Москве свою ворону узнали… Ну так что вологжане?

— Вологодцы теленка с подковой съели.

Прямо уж съели — на хвост и гриву не посмотрели, подковой не подавились? Ей-ей, поклеп!

20 февраля — Лука.

В устных календарях — луковник.

На счастье и в раздачу нищим выпекались пироги с луком.

«Счастье — одноглазое, не видит, кому дается, — гласила древняя поговорка. _ Потеряло оно чадо возлюбленное, по белу свету его ищет. Мало, что глаз один, ведь и тот на темени. Кто под руку подвертывается, того счастье выше себя вздымает в лицо рассмотреть. Нежно, с любовью оно подняло, а узрит — се не мое детище, се чужой — шмяк оземь, инда дух займется у бесталанного!»

«Всякому свое счастье, в чужое не заедешь». «Счастье в нас самих, а не вокруг да около».

На Севере в домах у крыльца делалось оконце с деревянной задвижкой — выкладывать подаяние. Нищих оделяли чем Бог послал не в один этот день. Творить милосердие сроки не указаны.

21 февраля — Захар Серповидец.

Гремели наковальни, кузнечный молот праздновал вместе с серпом очередную веху крестьянского годового круга. «Не обрежешь вовремя серпа, не нажнешь в поле снопа». Поновить насечку — работа ответственная. Часто ее выполняли захожие умельцы-костромичи, звавшиеся «зубарями».

Люду приезжего, хожалого за зиму перебывает в деревнях немало! Цыгане раскинутся табором, нахлынут погорельцы-бедолаги, собирающие по гривенничку на восстановление порушенного хозяйства. То портняжки пожалуют — шить на дому тулупы, шубы; то катали, изготовлявшие валяную обувь; то «маяки» — скупщики свиной щетины. «Маяк здесь: пришла честь и по свиную шерсть!» Кисти, щетки, помазки для бритья — много нужного получалось у ремесленников Великого Устюга из сырья, почитай, бросового, копеечного.

А не забыли, что продолжаются недели свадебные, зимний мясоед?

На вечеринах с рукодельем — смена: вчерашние закоперщики игр, кадрилей и хороводов, плясуны завзятые оженились; девок-выданьиц поразвезли санные поезда под звон колокольчиков, кого куда новые гнезда вить.

Хрустят снежком девчонки-молодяшки за пареньком с тальянкой, прихватив свои прялки — пресенки:

22 февраля — Панкрат и Никифор.

В устных календарях — лапотник.

Греет не греет бокогрей, вьюжит не вьюжит вьюговей, а на душе знобко: убывает зерно в сусеках. Усмехнется тятька, глядя, как белоголовая оравушка едоков за столом ложками работает: «Чисто мои жнецы жнут, как из печи подадут!»

Осело в месяцесловах: «Не всяк Панкрат хлебом богат». «Наш Панкрат лаптями богат, и те Никифоровы».

«Зима убегает темными ночами» — от природоведов пометка.

23 февраля — Прохор и Валентина.

«До Прохора старуха охала: «Ох, студёно!» Пришел Прохор и Влас: «Никак весна скоро у нас?» Скоро, если зима ночью бежит, днем плачет, и с крыш «валентинина капель».

24 февраля — Власий. «Скотий бог — сшиби с зимы рог».

По дворам отелы, доились буренушки славно: «Пролилось маслице на дороги, уноси, зима, ноги!»

«У Власья и борода в масле» — в устных календарях поминки по Велесу, «скотьему богу».

Ученые полагают, Велес-Волос языческой мифологии выступал верховным оберегателем домашних животных и богом богатства. Договор русских с греками от 907 года Велеса соотносил с золотом, Перуна — с оружием. Местопребывание Перуна в стольном Киеве было на горе, Велеса, по-видимому, — на Подоле. Вразрез с тем, что Велес почитался покровителем всей языческой Руси, Перун — только княжеской дружины.

Поклонялись Велесу столетиями и после принятия новой веры. Каменное изваяние — бык с человечьим лицом — стояло в Ростове Великом, пока на бывшем языческом капище не вознесся храм во имя священномученика Власия, епископа Севастийского.

Пастырь стад небесных — «поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогат», — Велес славянских сказаний одновременно — вдохновитель поэтов, певцов. «Слово о полку Игореве» открыто возглашает Баяна Велесовым внуком.

Созвучие имен христианского святого и языческого божества привело к тому, что Власий был признан покровителем крестьянского достояния.

«Кто Власия празднует, у того дом не скудеет».

Тут вспомнишь: северянами хлеб в поле величался «обилием». Наши деды говаривали: «Жить рогато — жить богато!»

С трудов мужицких, с забот приметливых баб-обряжух взяли начало породы крупного рогатого скота — холмогорская, ярославская, костромская, скот домшинский, двинской, печоро-зырянский. Думаю, не всем известно: Петра I, завозившего голландский скот, холмогорцы упрекали, дескать, «от голландок молоко разжижело». Действительно, жирность молока у голландского скота 2,5–3 %, у холмогорок — 3,5–4 %, у вологодских домшинских — 4–5 %.

«Власьево стадо» Архангельской губернии числило в 1910 году 146 тысяч, Вологодской — 622 тысячи 600 голов. Разумеется, молочным скотом владели не только селяне, а и горожане.

Отчеты земств, сводки губернского правления, статьи, книги специалистов того времени пестрят сетованиями на слабое развитие животноводства, низкую товарность крестьянских хозяйств. Рост поголовья скота был: так, Вологодчина в 1873 году имела лишь 477 801 голову в молочном стаде.

400 тысяч пудов сливочного масла на продажу в 1910 году — разве предел для вологжан? Ведь его получили селяне Вологодского, Грязовецкого, Кадниковского, отчасти Тотемского уездов. Что же остальные? Мало имели маслодель заводов, хотя один Никольский уезд сосредоточивал 135 тысяч голов крупного рогатого скота.

До 1860 года северяне обходились топленым маслом. Первые общественные сыроварни, маслодельни относятся к 70-80-м годам прошлого века. С 1904 ода возникают предприятия на артельных началах — паевые, крестьянские.

Не ахти какие барыши доставались мужикам, вкладывавшим трудовые рубли в новинку, но вологодское масло победно двинулось на внутренний и внешний рынок чему способствовала только что построенная железная дорога на Москву.

Десятками тысяч пудов закупали его Англия, Германия. В Дании потребляли импортное вологодское масло, высококачественное и дешевое, свое предпочитая вывозить за рубеж.

В целом Россией экспортировалось ежегодно 4–5 миллионов пудов коровьего масла (плюс 3,5 миллиарда штук яиц, более 3 миллионов пудов сахара, всего не перечислить).

На вологодском прилавке пуд сливочного несоленого масла оценивался в 1910 году в 15 рублей, топленого — в 7 рублей.

Выгоднее освоить выработку сливочного масла. Где, однако, взять средства на сепараторы, холодильное оборудование, наем мастеров? Вопрос вопросов: произведешь масло, куда его сбыть при бездорожье, слабых торговых связях?

«Власий — праздник на три дня». Всего шире, гульливей он соблюдался в Кадниковском уезде Вологодчины. Пива наварят, пирогов напекут — за столом-то гостей со всех волостей! Скотницам почет, коровам — нега и холя, сенцо позеленей и пойло погуще, потеплей да ломти «свяченого» в церкви ржаного каравая. «Мамушка, голубушка, умница, добрая» — оделяли коров лаской, отчествовали Власьевными.

Словом, «святой Власий, будь счастлив на гладких телушках, на толстых бычках, чтобы со двора шли — играли, а с поля шли — скакали».

Власьевские морозы — из заключительных по силе. Так, белозерцы говаривали: «Сретенье пройдет, у зимы сердце отойдет». Однако впереди крутые утренники. «С Власья пряжу на мороз» — бело-набело отбелится.

В духовных святцах есть немало имен подвижников, иноков, основателей монастырей, прославивших наш Север. Дни их памяти чествовались: преподобного Евфимия Сянжемского — 2 февраля; святителя Герасима Великопермского — 6 февраля; преподобного Феодосия Тотемского -10 февраля, преподобного Кирилла Новоезерского (XVI в.)-17 февраля; преподобного Лонгина Корежемского — 23 февраля; преподобного Димитрия Прилуикого (XIV в.) — 24 февраля.

Столетиями подряд горожане Устюжны Железнопольской, жители окрестных сел отмечали 23 февраля годовщину со дня избавления города и округи от польско-литовских поработителей в Смутное время Руси (XVII в.).

25 февраля ~ Алексей и Мелетий.

Вчера был пряхам, сегодня пахарям наказ: «Семенное зерно на мороз». Проветривание, закалка посевного материала — нужный агротехнический прием, зародился он наверняка во времена незапамятные.

Зиме перелом. На деревьях загар. У зверей лесных свадьбы-игрища.

Вдруг закуролесит ветер. Глядишь, «около села лошадка весела» — трясет белой гривой, распустила хвост, носится призраком по полям, между избами!

Сесть, что ли, у окошка и к весне лапти плести? Ладно, все путем. Ни с того ни с сего дождик пробрызнет и опять пристыло, сверкают колеи-полозницы, стекла окон в ледяных узорах. Одно всегда неизменно — светом полнится земля.

Где раньше, где позже на становищах высоких широт Арктики холмогорцы, онежане, мезенцы — добытчики морского зверя и пушнины — встречали солнце, вопреки вычурам коротышки-полузимника.

26 февраля — Светланы.

От древности велся обычай нарекать новорожденных славянскими именами: Алмаз, Бессон, Воин, Поспел, Беляна, Купава и т. д. При крещении в церкви новорожденный удостаивался второго имени священником, по духовным святцам. От посторонних это имя таили, для чужих оно не оглашалось. Великий князь Киевский Владимир, отвергший язычество, его сын Ярослав Мудрый запечатлены летописями под именами отнюдь не крестильными. Один при крещении был назван Василием, другой — Георгием. Даже в XVII веке славянские прозванья встречались в государственных документах, грамотах о жаловании наград за службу царю, за доблести в войнах.

Имя русского корня — Светлана — укрепилось на слуху, похоже, в знак того, что со Сретенья «дни отсвечивают».

Протяжнее вечера: осмеркнется, и до звезды, до месяца, который разгорается, как лампа с медленно-медленно выворачиваемым фитилем, пылают огнисто гори. С зорями, отзываясь буйству небесных красок, по утрам и в сумерки не гаснут разливы снегов.

Свет, необорим свет — прощай, глухозимье.

27 февраля — Кирилл.

Лишен расхожего прозвища деревенских острословов, но нес примету: погожая ясень сулит наперед суровые холода.

28 февраля — Онисим.

В устных календарях — овчар.

Матки в хлевах ягнятся, блюди заповедь предков, «окликай звезды». Обряд исполнялся для благой цели пастухом. Преклонял он колени на подстилку из овечьей шерсти, восклицал, обращаясь к небу: «Засветись, звезда ясная, загорись огнем негасимым… освети белояровых овец… Как по поднебесью звездам нет числа, так уродилось бы овец болей того!»

Огромные утраты претерпел народный календарь к XX веку, теряя обычаи, обрядовость. Но кто не знает о масленице? Сударыня честная, тридцати братьев сестрица, сорока бабушек внучка, троим матерям дочь! На масленой понедельник — встреча, вторник — заигрыш, среда — лакомка, четверг — разгуляй и широкий, пятница — тещины вечерки, суббота — золовкины посиделки, воскресенье — проводы, прощенья, поцелуйный день.

Праздник из ряда вон: на масленой, как подшучивали, попадья попа пропила, старухи — стариков, девки — свои венки, молодцы — кушаки. Пой до надсады, пляши до упаду: отвечала гульба потребностям души, национальному характеру, выражала его раздольную ширь, безудержное веселье.

«Жируха» — ждали ее, «киселя с молоком не хлебали», «во избушечке просидели, во окошечко проглядели». Готовились — горы блинов сыром (творогом) набивали, маслом подливали!

Катанья с гор и гонки троек, величанье молодоженов и обход дворов, наподобие коляды, взятие снежного городка и кулачные бои — повторялась масленица повсеместно год за годом, везде оставаясь неповторимой.

Распадались гулянья на три части: встреча, собственно маслена и ее проводы. Скажем на земле Владимирской почин праздника принадлежал детям, так «мываемая «малая масленка» начиналась на неделю раньше

Печет мать блины, с улыбкой дочку учит:

Шипит на сковородке блин, прыгает маленькая возле матери: — Дай я… Дай мне!

— На, держи сковородник. На, сунь да попарь…

Первым блином мать оделяла сына. Мальчонка с ним должен был ездить по огороду верхом на ухвате или кочерге:

В обрядовом чине масленица представала иногда пригожею красавицею Авдотьюшкой Изотеевной:

У ней «перепельные косточки, тельцо бумажное, уста сахарные, сладкая речь».

Чаще масленица рисовалась девицами-певуньями широкорожей и курносой бабой — Полизухой Борисьевной либо Окулиной. Воровка она, обжора, распустеха, тороватая на обман лгунья, с рукой, легкой на колотушки.

Себя озорницы еще меньше при этом щадили:

Масленая — в городах ярмарки, гастроли театральных, цирковых трупп. У балаганов и в торговых рядах столпотворение: вон кукольники потешают детей похождениями Петрушки, вон народ валом валит подивиться на клоунов-зазывал. У прилавков со сластями давка — «себе в убыток продаем!» Там торгуют ситцем, тут колокольцами — «купи, не жалей, будет ездить веселей!»

Архангельск — корабельная сторона. В четверг публику в Кузнечихе, на Троицком проспекте, у Красной пристани собирал проезд огромного, пышно, ярко изукрашенного судна. Корпус, мачты, такелаж точь-в-точь настоящие. Спускай его на воду и уйдет в плавание, жаль, Двина подо льдом.

За кормой теснились экипажи, оленьи, собачьи упряжки. Треньканье балалаек, звон бубнов. С тротуаров крики восторга, взмахи платков: ряженые… Глядите, ряженые!

В пятницу либо субботу купечество, ремесленники пускали по улицам корабли меньших размеров — с эмблемами цехов, с образцами изделий, товаров, чем богато Беломорье. Торговцы мясом, к примеру, возили по городу быка.

Вдоль Двины и Кузнечихи строились к масленице залитые водой ледяные горы: высок, крут спуск к реке.

Из первых лиц здесь были просватанные невесты с женихами. Пуще, чем от мороза или ветра с Заостровья, разрумянится застенчивая бедняжка, на пушистых ресницах блеснет слезинка, когда раздается клич молодецкий:

— Рыжики-и-и…

— Рыжики! — подхватит толпа. — Соли рыжики на пост!

— Промораживай!

Со стыда гори, а целуй принародно суженого-ряженого. Не много не мало, двадцать пять раз без передыху. Парни-охальники счет ведут, кто кого горластей гаркнет. Замешкались невеста-обрученница, зачинай сначала. Кого с горы спустят, не затребовав «рыжиков», кого придержат. Насолили вволю рыжиков — санки вихрем с горы, что обвешана флажками, гирляндами хвои, вечером иллюминирована разноцветными фонариками.

Столы с кипящими самоварами, на тарелках сласти, грудами кулебяки с рыбой, баранки, калачи. Снуют лоточницы. Соломбалец, хвативший чего погорячей чайку, оленьими пимами притопывает, дай ему шире круг:

В деревнях масленица — опять «зови гостей со всех волостей».

Под расписной дугой колокольцы. Выездные санки вятские, баские. На праздничной сбруе кисти и бляшки. У околицы — отвод в изгороди нараспашку, и гости, подбодрив коней, как растянут меха гармоник, то по песням, наигрышам, бывало, всяк различит:

— Слышь, слышь-ко, с Уфтюги!

— А эти — с Брусенца!

Дробь копыт, визг полозьев. Голоса гармоник всегда такие разные, потому что в волостях чуть-чуть да варьировались наигрыши, исполнение частушек. Свое… Что ни округа, свой лад! И строй праздника свой!

«Тещины вечерки», допустим в Прикубенье, обставлялись тонко, с обрядом «доедать барана». Главную роль играл тесть. В последнее перед масленой «мясное воскресенье» он гостил у зятя. Каков оказан тестю прием, такова от тещи отдача. Поскупился зятек, не кривись, ежели скуден стол, ни жаркого, ни пива. Жену взял не в своей деревне, плати выкуп: бабам — на чай-сахар, калачи, лампасею, мужикам — на вино.

Не знаю, у нас, кажется, не «доедали барана», с млада мужа выкуп не взыскивали. Чучело масленицы не возили, видимо, обходились в глуши лесной, в малолюдстве без похорон соломенной, наряженной в сарафан куклы.

В других местностях такое было:

То есть нынешнее веселье обернется радостью — от ядреных зерновых, от льна долгого на нивах.

Можно сказать, объезд дворов с чучелом на масленицы, с местным ли затейником, заменявшим «врунью» и «жируху», являлся встарь вершиной ритуального, из седого язычества перенятого действа. Запрягали клячу поуродливей, чучело ладили — страшила страшилой, отворотясь не насмотришься. На копытах У клячи рваные валенки прилажены, одета в штаны рогожные, так мужик Ой, под тулупом голышом! Сыплет он соленые шутки, скабрезности — плюются бабы, парни хохочут, бегая с увесистой редьчиной. Редька в обряде обязательна: это чтобы Полизуху напугать грядущим постом.

Шествие двигалось в грохоте, шуме неописуемом. Печные заслонки, сковороды гремят. Песни, визг, вопли, пляска, кто во что горазд…

Напоследок чучело разрывали по клочьям, нередко сжигали.

Огонь в завершении масленой недели символизировал поражение зимы с ее тьмой и холодом, победу света и тепла. Напомним: в язычестве и первых веках христианства февраль заключал оборот времен года, открывал путь новолетию.

Проводы масленой — у друга и недруга проси прощенья, кто перед кем согрубил, сердца не сдержал, чтобы наперед зла не замышлять. Душа на год вперед да пребудет чиста. Примиренье скреплялось поцелуями.

Дорогую блиноедку, провожая, повсюду проклинали обманщицей:

Назавтра, в «чистый понедельник», богобоязненному люду рот полоскать, очищаясь от скоромной пищи, в субботу — «тужилку по масленой» — печь блины, теперь-то на постном масле!..

Февраль — зимы закат.

Лучезарно небо. Молодо темнеют хвоей перелески, сронив навись инея.

Бокогрей чуть теплее просинца, чего довольно, чтобы в тайге молодой лось сложил рога, чтобы в тундре дикие олени с непокрытой головой весне поклонились.

Слоняются по угрюмым хвойникам кукши парами, примеряются к деревьям, где им поселиться по-семейному. Понравилась елка, сразу в крик:

— Крэ-э… крэ!

Ну по ней лазать, с лапы на лапу перелетать, точно с этажа на этаж, ну шастать по ее темным закоулкам.

В лесных деревнях нет — нет и гостят стаи клестов. У нас они любили березу со скворешней. Осыплют ее вершину — алые, оранжево-желтые, зеленые, — вмиг белоствольная расцветет, как разулыбается. Тишины как не бывало. Трели, звонкие выкрики:

— Кле-кле!

— Ци-цик!

И к избе, и давай мох из пазов бревен теребить, щипать кривыми, сложенными крест-накрест клювами…

Красно-алым и зеленым, нипочем им холода, птенцов выводят, были б на елках шишки. Видимо, вся загвоздка — из чего гнезда вить.

Реже перед обозами перепархивают пуночки-подорожники. Звончей стали запевки синиц.

— Скинь — кафтан! Скинь — кафтан! — чудится в задорных голосах.

Есть такие, кто синичьей подсказкой не пренебрегает: что кафтан — они шубу долой.

Голавли, караси, лини с осени в «шубах», как рыбаки называют густую плотную слизь на их чешуе. Она образуется после залегания рыб на отстой. Душно подо льдом, вода обеднела кислородом. Подвигаются рыбьи косяки к устьям рек, ручьев, к родникам — освежиться, стряхнуть зимнюю дрему. На быстрины-перекаты перемещаются голавли, трутся в тесноте — не за горами весна, шубы прочь!

Изгоняя зиму, весну вызывая, пела когда-то детвора:

по свидетельству летописей

1109 год — ночью, в первом часу, 24 февраля под Киевом зимняя гроза со свечением неба («явился столп огненный»), с ослепительным блеском молний и мощными раскатами грома.

1202 год — зима для Киевской земли отметилась редкостными природными явлениями. Например, «бысть в одну из нощей, — гласят летописные строки, — в 5 часу потече и небо все, и бысть червлено», то есть красное. Красный снег, красный кровли строений, будто кровь с неба пролилась наземь, потом сильный, поражавший воображение звездопад (вероятно, метеоритный дождь), — что говорить, картина была впечатляющая.

1204 год — по словам русского летописца, наблюдались ложные солнца: «3 солнца на востоке, 4 на небеси на западе и посреди неба, аки месяц велик».

1413 год — сильные морозы на Руси в течение 27 недель.

1477 год — на исход зимы на Севере пришелся завершающий снегопад (до этого их было всего два на зиму). Реки, болота вымерзли, вызвав гибель рыб и земноводных.

1548 год — с 16 февраля оттепель, Волгу у Казани было опасно пересекать из-за разводий, тонкого льда.

1695 год — северяне терпят страшную нужду. Ни хлеб, ни сено не удались: «…Холмогорский и Важский уезды, и в Чарондской округе, и в Каргопольском уезде, и в Вычегодском уезде, и в Устюгском, и в Тотемском, и в Вологодском, и во всех уездах хлеба не сыпали, великим морозом побило». Люди покидали насиженные места, спасаясь от голодной смерти.