ИЗБРАННЫЕ ПАМЯТНЫЕ ДНИ ПРАВОСЛАВИЯ И ПРАЗДНИКИ МАЯ

1 мая — Святителя Космы исповедника, епископа Халкидонского, и преподобного Авксентия (815–820). Максимовской иконы Божией Матери.

2 мая — Преподобного Иоанна Великопещерника. Святителя Трифона, Патриарха Константинопольского (933). Преподобного Никифора игумена.

3 мая — Преподобного Феодора Трихины. Мученика младенца Гавриила Белостокского (1690). Кипрской иконы Божией Матери (392).

4 мая — Священномученика Ианнуария епископа и с ним мучеников Прокула, Соссия и Фавста диаконов, Дисидерия чтеца, Евтихия и Акутиона (ок. 305).

5 мая — Апостолов Нафанаила, Луки и Климента (I). Перенесение мощей благоверного князя Всеволода, во святом крещении Гавриила, Псковского (1834).

6 мая — Великомученика Георгия Победоносца (303).

7 мая — Мученика Саввы Стратилата и с ним 70-ти воинов (272). Преподобного Саввы Печерского, в Ближних пещерах (XIII). Преподобной Елисаветы чудотворицы (VI–VIII). Молченской иконы Божией Матери (1405).

8 мая — Апостола и евангелиста Марка (63). Преподобного Сильвестра Обнорского (1379). Цареградской иконы Божией Матери (1071).

9 мая — Святителя Стефана, епископа Великопермского (1396).

10 мая — Апостола и Священномученика Симеона, сродника Господня (107). Преподобного Стефана, игумена Печерского, епископа Владимиро — Волынского (1094).

11 мая — Апостолов от 70-ти Иасона и Сосипатра (I). Святителя Кирилла, епископа Туровского (1183).

12 мая — Девяти мучеников Кизических: Феогнида, Руфа, Антипатра, Феостиха, Артемы, Магна, Феодота, Фавмасия и Филимона (III). Преподобного Мёмнона чудотворца.

13мая-Апостола Иакова Заведеева (44). Святителя Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского (1867).

14 мая — Пророка Иеремии (VI в. до Рождества Христова). Благоверной Тамары, царицы Грузинской (1213). Иконы Божией матери «Нечаянная Радость».

15 мая — Святителя Афанасия Великого, архиепископа Александрийского (373). Путивльской иконы Божией Матери (1635). Перенесение мощей благоверных князей Российских Бориса и Глеба, во святом Крещении Романа и Давида (1072 и 1115).

16 мая — Мучеников Тимофея и Мавры (ок. 286). Преподобного Феодосия, игумена Киево-Печерского (1074). Иконы Успения Киево — Печерской Божией Матери (1073).

17 мая — Мученицы Пелагии, девы Тарсийской (ок. 290). Старорусской иконы Божией Матери (1570).

18 мая — Мученицы Ирины (1-11).

19 мая — Праведного Иова Многострадального (ок. 2000–1500 гг. до Рождества Христова). Преподобного Михея Радонежского (1385).

20 мая — Воспоминание явления на небе Креста Господня в Иерусалиме (351). Преподобного Нила Сорского (1508). Любечской иконы Божией Матери (XI).

21 мая — Апостола и евангелиста Иоанна Богослова (98-117). Преподобного Арсения Великого (449–450).

22 мая — Пророка Исайи (VIII в. до Рождества Христова). Перенесение мощей святителя и чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бари (1087).

23 мая — Апостола Симона Зилота (I). Киево-Братской иконы Божией Матери (1654).

24 мая — Священномученика Мокия (ок.295). Равноапостольных Мефодия (885) и Кирилла (869), учителей Словенских.

25 мая — Святителя Епифания, епископа Кипрского (403). Прославление Священномученика Ермогена, Патриарха Московского и всея России, чудотворца (1913). Преподобного Дионисия Радонежского (1633).

26 мая — Праведной Гликерии девы, Новгородской (1522). Преподобного Евфимия Иверского (1028) (Груз.). Преподобного Макария Глушицкого (1462). Преподобного Тарасия Глушицкого (1440).

27 мая — Мученика Исидора (251). Ярославской (Печерской) иконы Божией Матери (1823).

28 мая — Преподобного Пахомия Великого (348). Благоверного царевича Димитрия, Угличского и Московского (1591).

29 мая — Преподобного Феодора Освященного (368). Преподобных Кассиана (1537) и Лаврентия (1548) Комельских.

30 мая — Апостола Андроника и святого Иунии (I). Преподобной Евфросинии, в миру Евдокии, великой княгини Московской (1407).

31 мая — Мучеников Феодота Анкирского и мучениц семи дев: Александры, Текусы, Клавдии, Фаины, Евфрасии, Матроны и Иулии (303).

* * *

Стекленеет воздух, освежен прохладой ночи. Поляны, прогалины раздвигаются, тесня хвойный сумрак, будто предстоит им принять в себя что-то огромное, чему нет меры, нет границ. Лужи запоблескивали, точно низинная чащоба вдруг открыла очи. Небо разбавляется блеклой синью, и они синеют, моргнуть не смея, следят, как ширятся прогалины, как квелые былинки тщатся встать на цыпочки — в шершавых листьях капли влаги.

Почки берез прощипнулись, каждая подвыпустила зеленое ушко. Остры, любопытны ушки, доступно им самое тайное, сокровенное: как под корой берез бродят соки и во мраке подземелья барсук голубит детенышей; как прошлогоднюю, истлевшую в труху ветошь прошивают всходы трав и белоснежная кислица узорит мхи, словно вяжет кружева.

Наконец вовсю развиднелось.

Мгновение — и крону сосны осеяла золотая пыль.

Белесой берестой стыдливо зарделась береза.

Дремучая ель, очнувшись, сучья оправила, готова лапы вытянуть по швам…

Солнце, встает солнце!

Лужи пустились расплескивать жаркие пятна бликов по пням-выворотням, серым стволам, клочьям сивых лишайников. Побежали трепетные тени, затеяв беспечную кутерьму.

Песен, песен-то — тишина вдребезги! Прибывает их, полнится птичий хор от минуты к минуте.

Голоса нет, дятел в сук барабанит. Выпь на болоте, макая клюв в воду, исходит бычьим мычаньем, и собачонкой тявкает куропатка, перелетая по кочкам. Журавли кружатся, вприсядку откалывают головокружительные коленца.

И в полях, лугах что ни куст — то щебет и свист, и в лесах что ни веточка — то песенка.

Мокро запоблескивала хвоя: жмурятся елки-вековухи, слеза умиления прошибла, оттого ли что укоротились ночи, солнце слепит лужи, самосильно врост прет трава…

Как не расчувствоваться, ведь уже май!

— Жизнь… жи-и-знь! — чудится издали в восторженных выкриках журавлей.

Но позвольте, свет и солнце — май тут при чем?

Но птичьему хору разве он дал запев, если вспомнить гусельки синиц с тополей в месяц-просинец, звоны королька с хвойных колоколен в почин позимья?

Право, что у мая для весны в доле?

На Севере дальнем он продолжает дело апреля-водолея, снегогона и солнечника. Ведь в начале мая происходит вскрытие Северной Двины у Архангельска, других больших рек, впадающих в Ледовитый океан.

Разливы бывают огромны, иногда разрушительны. Так, в 1811 году уровень воды поднялся на 6 метров, пригороды Архангельска, особенно Соломбала, буквально тонули. 70 лет спустя грозный паводок повторился. У окрестных, ближних к губернскому центру деревень были потери: «унесло водой 57 домов, 163 амбара, 81 мельницу, 1165 мелких построек».

Для лесной, более южной полосы май — это сиреневый дурман волчьего лыка, глазурью облитая желтая калужница, неслышимый звон колокольцев сон-травы, душистая кипень черемух… Всяк убедись, насколько вправе маю зваться травнем-цветнем. «Май — под каждым кустиком рай» — скажи-ка точней и поэтичней устных календарей.

Пробудилась земля, ручьи живой водой ее отпоили, но нивам даст дыхание едино плуг и борона. Апрель гнал снега с полей, пажитей, заливал луга талыми водами, тебе, май, гнать траву скоту под копыто, пашни строчить всходами…

Ясно, ясно, чем славен май — под каждым кустиком рай. Так-то так, да не всегда. Последний весенний месяц отнюдь не чужд крайностей. Жару май поддаст — хоть разденься, а ветры-сиверы подведут пахарей: «Май — коню сена дай, сам на печку полезай». «Май обманет, в лес уйдет». И вообще, — ишь, «захотел ты в мае добра»!

Для нас за обычай, что травень-цветень на елках снегурок лепит, у ручьев утренниками отбирает переливчатые наигрыши.

Судить по устным численникам — «майский мороз не выдавит слез». Напротив, холода во благо. О майском снеге говорили: «Внучок за дедушкой пришел». Он нисколько не в урон. «Снег наземь — тот же назем (навоз)». «Снег поля утучняет».

Холодно, да в меру; сыро, да без затяжного ненастья; тепло, пусть знойно, только чтоб без засухи — колебания погоды не беда, не затягивай они развертывание сезонных работ.

На всех трудно угодить: дожди оживляют озими, хороши для всходов яровых, зато пагубны садам. Легкие заморозки посевам яровых вряд ли вредят, зато бьют на грядах рассаду.

Ладно нам о капусте и яблочках. Хлеб — крестьянская забота. Сейчас «время дорогое — мужику нет покоя». «Весной пролежишь — зимой с сумой побежишь».

Опять из деревенских святцев советы, о будущем догадки:

«Первый гром с запада — к урожаю».

«Хвощ прет — на недород».

«Зерновые выдадутся — травы не изладятся».

«Много выморочек-проплешей на озимях — к грибному году…»

Надежды с тревогами пополам! Что ж, затем хранимы были календари, дедов-прадедов заветное, чтоб держать селян в постоянной готовности противопоставить стихии свою сметку, расчет сил и возможностей, каким обладали хозяйства. Сознавала деревня зависимость от обстоятельств. Погода не в воле людей. Свой путь к власти над природой искали несчетные поколения землепашцев. В общую сокровищницу знаний вносили вклад и русский, и другие народы. Вот наблюдения чувашей, ставшие сто лет назад достоянием читающей публики:

«Если курицы весной рано с насеста сходят, будет плохое лето, а если поздно, то хорошее».

«У вяза много почек — уродится ячмень».

Чем же майские дни отмечены в деревенских святцах?

Традиции первомая, считается, позаимствованы с запада. Смотря какие традиции. В древней Руси на рубеже весны и лета отмечался «гулёный день», отзвук древнего культа цветов, деревьев, поклонения огню.

Впечатляет самобытность, разнообразие обрядов, сопутствовавших ему на Севере. Скажем, в селеньях Лешуконья, Пинеги, Холмогорщины «гулёный день» отмечался на угорах. Приносили самовары, угощались чаем, постряпушками — шаньгами, кулебяками с треской, палтусом, со свежей речной рыбой. К ночи на угорах пылали костры. У соседей архангельских поморов — мужиков Олонецкого края — канун пахотной страды отмечали складчиной вокруг соломенного чучела, которое потом сжигалось.

В городах гулянья-маевки проводились в рощах, на берегах рек. Прихватывали с собой снедь, в почете, например, были печеные яйца. Раскладывались костры, молодежь пела, танцевала под гармони, под балалайки. В Москве XIX века, где «гулёный день» справляли или 1 мая, или в первое воскресенье мая, на этот случай в Петровском парке, в Сокольниках строили балаганы-однодневки.

При найме на завод, фабрику рабочие специально договаривались, будет им 1 мая праздником или полупраздником, когда смена заканчивается с полудня. Администрация предприятий тогда сама устанавливала количество ежегодных выходных: от 76 до 98 (включая воскресенья).

Правительственный закон 1897 года сократил их число до 66, из них 8 православных праздников, отмечавшихся в определенные дни, и 6 двунадесятых переходящих праздников. Если закон отменил празднование Сретенья, Петрова дня, Казанской, ряда других, мог ли уцелеть «гулёный день» старины?

Доставало в прошлом причин, чтобы стирались в памяти народные месяцесловы.

* * *

По ним 1 мая — Кузьма.

В северных календарях — снеток белозерский.

«Кузьма — бесталанна голова», «кузькина мать», «подкузьмить» — трепалось имечко поговорками, пословицами.

Кузьма, указчик устных святцев, освящал работы на приусадебном участке: «Сей морковь и свеклу». «Огород — бабий доход». Высевались и укроп, редис. По тайности от очей завидущих. Опасайся чужих, не то обурочат. «Зависть — что твоя ржавчина, весь урожай съест поедом».

Семена перед посевом вымачивали, спрыскивали речной, родниковой водой, притом родник задабривался денежкой. Ко грядам вывозили семена в лапте, творили заговор для пущей надежности.

Год году рознь. Не на исходе апреля, то в первых числах мая у рыбаков Белого озера горячая пора: лов снетка неводом! Зачин лова определял подход снетка к устьям Ковжи и Кеми, зависевший в свою очередь от таяния льдов. Путина краткая, 7-10 дней.

Навезут, бывало, снетка, в Вологде улицы и то рыбой пахнут.

2 мая — Трифон и Никифор.

В устных календарях — новина.

«Пришел Трифон — кросна вон».

Кросна, ткацкие станы, убери на поветь. «Обетный конец» — трубу портна, полотна домашней выделки, расстели на полосе, чтобы «обновить новину». При этом крестились, поклоны били ткачихи:

— Матушка-весна, одевайся в нову новину, дай нам ржи, дай льну долгого. Значит, на солнышке белить холст — весну одаривать к урожаю, к достатку в доме.

Где строго соблюдались заветы предков, нельзя было в день Трифона и Никифора обзаводиться обновами из одежды: нынче не вам, бабы, — весне честь!

3 мая — Федор.

В устных календарях — окликание родителей.

«На Федора покойники тоскуют по земле». Вестимо, просятся к плугу, бороне из загробного мира о страдну пору с помогой-помочью…

Воображаю, затемно у нас с Быкова и Киселева, Чернецова и Пригорова спешили до восхода солнца поспеть на Мыгру, к белой церкви на погост дети-сироты, люд пожилой, старухи с батожками.

Тихая моя родина, глухомань глубинная, попала в летописи только в 1453 году под названием волости Городишной, хотя земли Присухонья, как владенья Ростово-Суздальской Руси, заселялись издавна, а при помощи государства — с середины XIV века.

Раньше, чтобы храм поставить, место много значило. Мыгра — насыпной холм, круча над водами Городишны. Когда-то высилась здесь крепость: из остатков башен срубили церковь, замененную впоследствии двухэтажной каменной.

Заря румянилась, плач, стенанья оглашали холм.

Хлестались оземь, кресты-голубцы обнимали с рыданьями:

— Родненькие наши батюшки!.. Встаньте, пробудитесь, поглядите на нас, на своих детушек, как мы горе мыкаем на сем белом свете. Без вас-то, наши родненькие, опустел высок терем, заглох широк двор… Не цветно цветут в широком поле цветы лазоревы, не красно растут дубы во дубравушках…

Надрывали сердце женские вопли, мольбы и заклинания.

— Уж ты солнце, солнце ясное! Ты взойди, взойди с полуночи, ты освети светом радостным все могилушки, чтобы нашим покойничкам не во тьме сидеть, не с бедой горевать, не с тоской тосковать! Уж ты месяц, месяц ясный! Ты взойди, взойди с вечера, ты освети светом радостным все могилушки, чтоб нашим покойничкам не крушить во тьме своего сердца ретивого, не скорбеть во тьме по свету белому, не проливать во тьме горючих слез по милым детушкам! Уж ты ветер, ветер буйный! Ты возвей, возвей с полуночи, ты принеси весть радостну нашим покойничкам, что по них ли все детушки изныли во кручинушке, что по них ли все невестушки с гореваньица надсадилися…

4 мая — Януар и Прокл.

Хронологическая канва ткалась деревенскими святцами благодаря заимствованиям прежде всего имен из святцев духовных, с выбором тех, которые чаще встречались среди крестьян, чтобы стать привычными, легко произносимыми. Святых Ианнуария, Прокула, Соссию, Фавста, Дисидерия включали духовные святцы. В деревенском численнике Ианнуарий и Прокул преобразились в Януара, близкого по звучанию к слову «январь», и Прокла.

На Прокла проклинали нечистую силу, обернувшись лицом к западу: не куй ледяные оковы теплу, не окутывай свет ясен тьмою! Таковой мощи заклятье — хватало его на целое лето. Помогало оно и крещеным в страстных трудах, и скоту на подножном корму.

К Януару пометка: «Белая зима прошла, а зеленая еще впереди».

Наверное, редкий знаток дату брался истолковать. Между тем под нею основанием древность славянская. Наши пращуры годовой круг рассекали на лето и зиму, с преимуществом лета, поскольку на него приходились полевые работы. Весну и осень за самостоятельные времена года просто не признали. Так что весна, по их воззрениям, — «зеленая зима».

Пахарей изустная молва ободряла:

«На березе лист в полушку — жди хлеба в кадушку».

5 мая-Лука.

В устных календарях — вешний луков день.

Займитесь, бабоньки, посадкой или хотя бы переберите лук перед выносом на гряды.

Сеянец и лук на перо, во щи молодая крапива — первая зелень к столу.

Все-таки загадочно присловие: «Лук — татарин, как снег сошел, и он тут». Ответ скрыт в далеком прошлом. Бывало, обрушивались на Русь разорительные набеги. Освободились от татаро-монгольского ига — конные орды крымчаков, ногаев продолжали терзать окраины державы. Случалось, до стен Москвы пустота, безлюдье: кто посечен кривыми саблями, кто уведен в полон, на месте сел головни, пепел.

6 мая — Георгий Победоносец.

В устных календарях — Юрий и Егор. Этот день — росенник, скотопас и волчий пастырь, комарник, ленивая сошка.

Победа, полная победа света! «На Егорья заря с зарей сходится» — из края полярной ночи, от поморов весть, что наступают месяцы незакатного солнышка.

Торжество пролетья: «Егор на порог весну приволок». «С Егорья и ленивая сошка в поле». «Егорий храбрый — зиме ворог лютый». Он «зелену траву из-под спуда выгоняет». Он и пахарям щит: «Юрий по полю ходит, хлеб-жито родит».

Попечитель благополучия, достатка: «Юрий да Влас — крестьянскому богатству глаз…»

Праздник, песенной красочностью, величальными обрядами сопоставимый с главнейшими, без преувеличения единственный для земледельческого годового круга:

— Юрий, вставай рано, отмыкай землю, выпускай росу — на теплое лето, на буйное жито, на ядренистое, на колосистое, людям на здоровье!.

По святому житию, великомученик Георгий Победоносец, доблестный военачальник, состоял в личной охране императора Диоклетиана: христианин на службе властителя-язычника. Известный истории жестоким подавлением народных движений, Диоклетиан с трона обрушил гонения на веру в Распятого на Кресте Иисуса Христа. Кровь хлынула потоками, людей топили, тысячами сжигали в храмах.

За публичное изобличение злодейств святой Георгий был брошен в застенок. Угрозы, страшные истязания. Посулы почестей, высоких должностей — отрекись, император готов разделить с тобою престол!

Ничто не могло сломить мужество святого мученика. Его страдания выливались в триумф. С быстротой молнии разносились вести: это Георгий поразил змея-дракона у города Берит, близ гор Ливанских… Сила его веры воскрешает из мертвых… С ним ангел светел… Но мало самому быть стойким — укрепи дух слабых, позови за собою на путь истинный заблуждающихся! И многие язычники под влиянием святого Георгия уверовали в Иисуса Христа, с ними жена Диоклетиана, юная царица Александра, погибшая, как и он, от посечения мечом в 303 году.

Прекрасные песни, поэтичные сказания сложены у народов христианского мира о воине-змееборце, защитнике угнетенных темными силами, небесном покровителе земледелия, скотоводства.

Первый русский храм великомученику Георгию возник в Киеве на Золотых воротах (1051–1054 годы). Иконы — витязь на коне — распространились от княжеских палат до лачуг бедняков.

Со времен великого князя Димитрия Донского всадник с копьем — «ездец», по выражению летописей, — вошел в состав государственного герба Руси. Георгий, поражающий копьем змея, был изображен на груди двуглавого российского орла.

Святой Георгий на коне, будучи гербом Москвы, чеканился на монетах, изображался на печатях.

Екатерина II учредила орден Георгия Победоносца для военного сословия, с изменением статуса награды георгиевскими медалями, крестами отмечался и героизм солдат, унтер-офицеров на поле боя.

Отставной служака в те времена имел большие льготы, привилегии: уходил крепостным — становился вольным с женой и потомством, месяц участия в военных кампаниях приравнивался к году по выслуге лет. Вдовы-купчихи охотно выходили замуж за отставников, кавалеров царских наград: будь и миллионное состояние, по мужу не плати налогов. Ну, а в деревне георгиевскому кавалеру исправник козырял, господин волостной писарь с ним за руку здоровался.

Только сразу усвоим: образ, запечатленный деревенскими календарями, и светлый витязь икон, храмовых росписей мало в чем внешне совпадают. От века к веку само имя по-мужицки переиначивалось — с Георгия на Юрья, с Юрья на Егора.

Жития святых олицетворяют святого Георгия идеальным воином, рыцарем без страха и упрека. На иконах он поражает копьем змея-дракона, вступаясь за беззащитную жертву насилия, спасает жизнь, эту истинную красоту мира. И в устных сказаньях, передававшихся из поколения в поколение, Егорий — ратоборец, вступивший в бой против темных сил. Приданы ему черты сказочного героя, подобного Иванушке, что на сером волке скакал вызволить от Кощея Бессмертного Марью-красу.

Почтили деревенские святцы благовестников весны — грача, жаворонка, пигалицу-настовицу, воздали должное лисе и зайцу, отвели медведю вотчину, — за серым, что ли, черед? «Любо не любо, а на волке своя шуба», — говорилось простецки, с наивной прямотой, да мысль заключена глубокая.

В одном лице скотопас и волчий пастырь: через Егорья проповедовалось право на жизнь всего сущего. Понятно, этим не избавлялись хищники от преследования. Другую, нравственную, цель ставили деревенские святцы — едино высокой человечностью можем мы подняться над природой.

«Все зверье у Юрия под рукой», поэтому выпадает милостивцу на волка садиться, верхом пути-дороги мерить, дабы скорым вмешательством оборонить добро и в наказанье злу разослать волчьи стаи.

Ходили встарь легенды про то, как волк бел, в сиянье святом, пречудном, примчал раз в поместье и барину-пакостнику, гораздому девок портить, горло вырвал.

Качали мужики головами, перемаргивались:

— Волк? Белый?

— Светлый! Не пикнул барин-то…

— Ну дак: «что у волка в зубах, то Егорий дал»!

С Севера пришло присловье: «без скота нет житья». Однако «скотина водится, где хлеб родится».

Хлеб — скот — пахарь… Золотое ковалось кольцо: человек — земля — жизнь!

Снег не сошел, что бывало у нас накануне Егорья, а детвора бегала вокруг изб с конскими и коровьими боталами, шаркунцами, колокольчиками для овец. Подражая Карюхам, комолым и рогатым Красулям, ребятня взбрыкивала — по деревне звон. Снег, холод пугнуть кроме них некому!

Тепло, тогда праздник по полному раскладу, с утра по позднюю ночь.

Молодежь, подростки, приодеты, холщовые сумки через плечо, затемно грудились ватагами.

Егорьевский обход дворов как бы повторял песенно Коляду. Разумеется, если обряд был в ходу, не сошел на нет.

Перед воротами, под окнами кричали обходчики:

Спозаранок скутана печь: жар в загнет сгребен, устье заслоном заставлено, труба закрыта. В кути под холстиной «отдыхают» пшеничные пироги, ватрушки, загибеня-тресковик, у загнета скворчит саламата, булькают наваристые щи.

— Андели мои просужие, чем вас и одарить, — засуетится стряпуха. — Ужо сметанки вынесу… Кринку токо верните!

В каждом доме ждут часа желанного.

— Выгоняют… — вбежит мальчонка, запыхавшись. — Мам, выгоняют!

Хоть на обогрев, да потребно скот выпустить из хлевов: истосковался за зиму по волюшке.

Иконами благословляли коров — отчеством Власьевных, лошадей — Юрьевичей. Подносили буренкам хлеб с солью на печной заслонке: запомните чад родного очага, с пастбища возвращайтесь доиться, в лесу не ночуйте. Скормить хлеб, сбереженный от Чистого четверга, значило «запереть волчью пасть замком».

Пестрели улки-проулки яркими сарафанами, передниками, полушалками.

Гомон, топот, мычанье.

Реют с визгом ласточки: прилетели, ведь «Егорий и касатку не обманет!» Взапуски горланят петухи…

Состоялось ли шествие скота на выгон, погода ли помешала — Егорий искони чествовал гуртоправов.

Отношение деревни к ним отличалось двойственностью. Труд скотных пастырей оплачивали щедро, для вологжан, архангельцев пастушество числилось в выгодных отхожих промыслах: работа с Егорья до Покрова давала семье прожиток на год. Общество обеспечивало пастуха одеждой, кожаной обувью, он кормился по дворам: чего пожелает к столу — нет отказа.

Тем не менее свои не шли в пастухи, нанимались пришлые, со стороны.

Обязывался скотопас к зарокам: нельзя стричь волосы, ломать березу и можжевельник, перепоручать кому-либо посох и рожок, зорить птичьи гнезда и тому подобное. Возбранялось ему знаться с выпивкой, носить из лесу на продажу грибы, ягоды, раскладывать костры, кроме положенных мест, и многое другое.

Важнейшее требование на Севере было, чтобы пастух владел «оберегом», «книжкой» — рукописью заклинаний на сохранность стада от падежа, воровства, потрав. Он вознаграждался вдвойне, коль умел совершать «обход»: молча или с нашептываниями оберега замыкать пастбище, в углах его возжигая крошечные костры-теплинки, таская за собой какой-нибудь железный предмет, и тем создавать незримое, неодолимое ограждение перед медведями широколапыми, волками рыскучими, змеями, гадами ползучими. Оберег пастухов Тотемского уезда упоминал монахов, попа с попадьей — словом, тын железный, огненная река перед любым, кто покушается на овечек, на коровушек.

В глуши тайги ограничивались обходом, скот пасся без надзора за осеками, по лесам, болотам. Жители Беломорья, летом промышлявшие рыбу, порой коров прихватывали с собой на тони и становища.

А в Костромской губернии, владей пастух игрой на рожке, ни о каких книжках с него не спрашивалось.

Пастухи охотно подпускали мороку, якобы с лешим у них уговор.

Известно, один ловкач больше по улицам шлялся, чем пас. Стыдили его, усовещали, проныра ухмылялся:

— За меня зайка робит.

Точно, к коровам он выпускал ручного зайца — подпаском, что ли?

Среди пастухов немало было отменных профессионалов, знатоков лечебных трав, болезней скота. Они передавали по наследству ремесло, не всякому доступное и прибыльное.

О Власьевных поведали, затронем Юрьевичей.

Холились кони, чистились на показ, в водоемах их купали, выводили к церкви в сбруе праздничной. После молебна священник кропил лошадей святой водой.

Вечером зазолотится небо, белые пухлые облачка, наплывая к горизонту, румянятся и тают, стихает щебет ласточек, гомон грачей вокруг берез, но с угора звонки переливы девичьих голосов по-прежнему:

Да уж снаряжены: в косах ленты, парчовые кокошники в бисере, перламутре, кофты шелковые, сарафаны своетканые!

Трудно удержаться, мысленно воскликнешь: столько всего — выгон коров на обогрев или поскотину, купанье коней, песенные обходы дворов, в церквах молебны и бой колоколов, за околицей хороводы — и это в один-два дня?

Еще праздничное столованье, гостьба. Да казенка разве ж заперта, у трактира над дверьми, чай, зазывна елова веточка…

Иной чешет в затылке, на чужое гулянье глядючи:

— Выпил бы на Егорья вина косушку, да нет ни полушки.

— Пойдем по росу! — толк его в бок кум-куманек, о празднике тоже безденежен.

Егорьевские росы пользительны: телешом покатайся, нагой в них искупайся, такову получишь с них резвость, побежишь озябши, верхом на коне не сустичь! Роса эта и для скота сытна: «На Егорья роса — не надо овса».

Поди не помешал бы овес, где его токмо взять, в сарае даже сена ни клочка: «Кормов хватает у дурня до Юрья, у разумного до Николы (22 мая)».

Чего там, не сладок исход пролетья. «На Руси два Юрья: один холодный (9 декабря), другой голодный».

Нынешний-то Юрий с мужика спрашивал — что на столе и что в яслях у скота? Того и чаешь, что обругают дурнем и станешь без вины виноват.

В Поморье говаривали, мол, уже с Великого поста «в рыбацком хозяйстве голоду-холоду — амбары стоят, наготы-босоты — грядки ломятся».

Просвет, однако, наметился. Отправлялись поморы на лов «егорьевской» селедки, со вскрытия Северной Двины метали сети на семгу, икряную «закрайку» и «залетку».

Пахарям земель Комелы, Кубены, Присухонья ленивая сошка подавала совет:

«Ясное утро на Егорья — лучше ранний сев; ясный вечер — поздний».

Огородницы Ростова Великого, Подмосковья знали сызмала:

«Сей рассаду на Егорья — будет капусты довольно».

Мещера, болотами богатая, прозывала Егорья комарником: расплод у кровопийц, воздух стоном стонет.

7 мая — Саввы.

Сразу два: «Савва на Савву глядит, тяжелому май-месяцу последнее жито из закромов выгребать велит».

Отсеемся, авось потом как-нибудь перебьемся!

Не в характере мужика-трудяги падать духом. На душе кошки скребут, пошучивал: «Про нашего Савву распустили славу, не пьет-де, не ест, зерном мышей кормит». «Всего у меня вдоволь, чего хочешь — того и просишь! — А дайка, брат, хлеба! Ну хлеб-то давно весь вышел, поди — возьми у Савки в лавке!»

Это верно: нужда вела «к Савке в лавку». Куда деться, шли в наймы поморы «на кабальный промысел», когда за ссуду на прокорм семьи, уплату податей подряжались сдавать добытое заимодавцу на его условиях. «Работа дается трудно, ценится легко».

8 мая — Марк.

В устных календарях — ключник.

Женский мир в хлопотах перед переселением из тесных зимовок, прирубов с печами, в летние неотапливаемые горницы, светелки.

«Небо ярко — бабам в избе жарко». Под звяк ключей отпирались сундуки-укладки, клети. Для просушки, проветривания развешивали одежду, постельное белье, зимние тулупы, полушубки, обувь. Валенок на колу — чем не примета пролетья!

Погоить жилье — первая забота ежедень.

Да-да, бывало, не подметя избы, спать не улягутся. Чисты полы, ангелы во сон к тебе придут, на сору-мусору не споткнутся.

Пели, говорят, в эти дни дождикам славу, жаль, мотив забыт и слова в веках порастерялись.

«Даст небо дождь, а земля — рожь».

«Малый дождь землю грязнит, большой — очищает».

Марк — рубеж перемен, так как у него ключи от благодатных дождей и к нему «валом валят певчие птахи стаями».

Лужок утром в росе размокрехонек. У гумен оглашенно свистят дрозды. Залесья через Гольцовское поле, через Митин ложок перекликаются: «Ку-ку…» «Ку-ку!»

Отзывались вещуньям месяцесловы:

«Кукушка до Егорья кукует — скот падет».

«На одетый лес кукушка прилетела — доброе лето».

Присухонские низины, поемные емецкие, холмогорские луга залиты, и шире разливы, подпитываемые водой озер, малых рек, вышедшей из берегов Вычегдой.

Гуси, утки, лебеди, гагары и гагарки, чайки-моевки, бурмистры, кайры, гаги — волнами, по воздуху и вплавь продвигаются стаи заселить тундру, побережье, скалистые острова Ледовитого океана. Следом прихлынут кулики: пестреть краю «полуночного солнца» разноцветьем оперения, шуметь многомиллионным разноголосьем птичьих базаров и гнездовий!

Марк — «ключимая весна», то есть близкая к завершению.

9 мая — Стефан Великопермский.

В гордость Северу это имя, с древности почитаемое Русью.

Присухонье, Подвинье в века седые подвергались нападениям лихих соседей: новгородцев и особенно воинственных князьков-феодалов, племен из-за Урала, с Печоры, Камы. Недаром у нас на Городишне стояла крепость, по-старому город. Да в Бобровском, в Брусенце — три города в самом что ни на есть деревенском углу. Разве от хорошей жизни их содержали предки?

Стефан родился в Устюге, предположительно в 1345 году. Измлада преподобного влекло к книгам. Получить образование Стефан ушел в Ростов Великий, принял постриг в Григорие-Богословском монастыре, известном богатой библиотекой, ученостью монахов. Задавшись жизненной целью принести просвещение народам Великой Перми, молодой инок изучал языки и, составив для народа коми (зырян) алфавит, делал переводы Священного Писания. Не с мечом — со словом любви и благодати, с книгами Стефан в 1376 году отправился в земли беспокойные, враждебные Московскому государству. Рискованное предприятие: скольких последователей Стефана постигла насильственная смерть!.. Устюжанин, с детства знакомый с бытом, нравами таежных племен, смог увенчать дело успехом. В лесной языческой стороне появились школы, первые церкви. Степанко-Бог, его добром поминали пермяки столетия спустя. Обширнейшие территории благодаря подвигу святителя Стефана приобщились к христианской культуре.

10 мая — Степан.

В устных календарях — ранопашец.

Курицы, не решаясь покинуть седла-насесты, кудахчут, скворец перед дуплянской встряхивается, ворчит хрипло под нос, будто насморк подхватил: ей-ей, сейчас чихнет.

Холодно, лапти скользят по инею. Горько напахивает чадом печей, от берез — листом, сжавшимся в кулачок — от утренника отбиться. Тонет деревня в тумане, а по дороге брякоток колес, топанье копыт…

Страда, время для мужика горячее: «поел — и со двора». «.Сей хлеб — не спи, будешь жать — не станешь дремать». Все путем, все ладом: «Где оратай плачет (тяжело!), там жнея скачет (с веселья, что хлебушек удался!)».

Небось по уму-разуму наимогутнейшим богатырем былины возвеличали пахаря Микулу Селяниновича: взял и посадил в карман себе самого Илью Муромца вместе с конем!

«Баба Яга, раскорякою нога», «кривоногий растрепал, а зубастый причесал» — коснемся орудий труда земледельца.

Мелькают в былинах, загадках, песнях сохи, тогда как плуги были в ходу у славян с X века, как наиболее пригодные для дернистых, тяжелых почв. При подъеме целины применялись многозубые, многокорпусные рала.

На Севере долго господствовала лесополевая, подсечная система земледелия. Вырубалась в тайге деляна, кусты, деревья огруживали в валы и весной сжигали. Называлось это у нас «катать новинки». Как снизились урожаи, поле- льнище или ржище — забрасывалось, разрабатывалось новое.

Железными плугами и боронами у нас первыми овладели льноводы, кто умел зашибить копейку. Тем не менее я помню, на подволоке, в сарае, пылились деревянная борона — суковатка, ржавый сошник, к сохе оглобли. Добро выбрасывать? Э, места не пролежит, авось пригодится!

Интересно было забраться на чердак, рыться в хламе, перебирать пожелтелые бумаги о платежах на выкуп земли, о налогах-податях, картинки — там казаки на позициях под Перемышлем, тут царь-государь проводит смотр воинству, на гимнастерке — Георгиевский крест…

На улицу-то манило, нету моченьки! Носились гурьбой по щавель, собирать «пистики» — головки хвоща, которые и сырые хрупаешь в удовольствие, а сваренные в котелке на костре — совсем объедение.

Отрада сейчас — темные отметины пахоты, зеленеющие озими, ручьи в обрамлении желтых, блестящих, будто залакированных калужниц.

Бабочки порхают, зазывают их ловить. Птюшка — невеличка в кустах тенькает, как из горстки в горстку пересыпает серебряную мелочь. Золоченые пуговки мать-и-мачехи наводят на дурашливую мысль, что у весны зелен кафтан распахнут. Ни к чему ей пуговки, может, завтра поблекнут, облетят пухом.

«После ключника и дожди теплые» — в численнике указка. «Велик, голенаст, грамоте горазд» — о дождике подсказка. А и верно, грамотей: брызнет-пробрызнет, славно распишет пашни всходами, пожни травой — не налюбоваться. Чего там сулят зеленые письмена?

11 мая — тепляк-здоровяк, березовина.

Снег изник, земля обнажилась. Сказывали раньше, нечисть-де, зимовавшая под наметами-сугробами, выбралась на люди, православным пакостит, вяжется болезнями. От низинных лугов, из глубин хвойника нет — нет и дохнет холодом, сыростью, тленом: аж по спине мурашки.

Зато солнце припекает, ветер-здоровяк обдувает — дивья нам жить!

В березах — движение сока. Напор велик, поранена береста, влага так и сочится. Подсыхая, она краснеет — в крови стволы, аж не по себе, как посмотришь.

«Березовицы на грош — лесу на рубль изведешь».

Знаете, у нас березовым соком мало увлекались.

Ребятня лакомство промышляла… в сосновых борах!

Страсть сколько деревьев нами портилось. Облупишь со ствола кору, под ней плотная, сладкая и сочная «болонь». Ножом, балалаечной струной она снимается в виде лапши. Из лакомств лакомство сосновое «сальце», присыпанное толокном.

Березовицу цедили в посуду, использовали как целебное снадобье. Испить соку — хворь как рукой снимет.

12 мая — Девяти мучеников Кизических. День лечений.

«Девять святых мучеников от девяти недугов, девяти напастей исцеляют».

Отчаливали последние суда на Мурман, развертывался лов: «море — то же поле». Пахотная страда разгоралась…

Сегодня слечь в постель рыбаку, на нивушке оратаю?

Господи, спаси и помилуй, ведь дому разоренье!

Знахари Вашек, Мезени, Лешуконья призывали Данилу на белой кобыле, Бабариху, коя на синем камне на синем море сидит, калену сковороду держит — недуги жечь-палить…

Колдовали над одром хворого, по книжке-рукописи зачитывали заговор древний, от дедов-прадедов, «чтобы не ломало, не томило, не жгло, не знобило, не трясло, не вязало, не слепило, с ног не валило и в мать сыру землю не сводило. Слово мое крепко — крепче железа! Ржа ест железо, а мое слово и ржа не ест. Заперто мое слово на семьдесят семь замков, замки запечатаны, ключи в окиян-море брошены, кит-рыбой проглочены…»

14 мая — Яков.

«Солнце встает — выдается лето сухо и ведрено; облачный восход — на дождливый сенокос».

«Теплый вечер, звездная ночь — к урожаю».

Старики за погодой следили, молодежь подтрунивала: «У нашей бабки на все догадки. Смотрит-примечает, ничего не пропускает — примет немного, а на воз не скласть».

В доме достаток, верила в прошлом деревня, зависит и от движения сока берез и распускания почек, от урочного спада половодья, нереста рыбы, расцвета растений, прилета птиц и от солнечных восходов и закатов. Судьбу зерна в земле предрекают раскаты грома в небесах и лягушка на пруду. Забегая вперед, скажем, что, по поверьям предков, ни один месяц годового круга не обладал столь широким набором поворотных дат, как май: 6, 14, 15, 22, 27 и 28 — примите во внимание.

Время, силы мужика отдавались посевной.

Паши, паши… А сей с оглядкой! Предостерегали устные численники: «Раннее яровое сей, когда вода сольет, а позднее — когда цвет калины в кругу». «Кукушка кукует — льны сей». И так далее, и тому подобное, постоянно в сопряжении, в теснейшей связи полевых работ с течением весны, с окружающей средой.

Кратко о зерновых культурах Севера, вообще России.

«Тот и хорош, у кого рожь». Россия раньше сосредоточивала более половины ее мирового производства. Отличие в том, что Архангельская, Вологодская губернии, помимо озимой, занимались яровой рожью. Упорство, трудолюбие достойно вознаграждались: коми, русские, вепсы, карелы брали урожай до 150 пудов (24,6 ц) в пересчете на гектар. Ведь в Приполярье, в нынешнем окраинном Нечерноземье!

Из пшениц охотно возделывалась красная. Душисты, вкусны выпекали из нее пироги и витушки, поел бы сегодня! Заметим, северяне первенство отдавали зерну местной селекции. Вдоль Онеги, Цильмы, в очагах выдающейся крестьянской культуры, с XIX века возделывали сорт необычайно скороспелый, урожайный, который, попав в Канаду, послужил основой знаменитых американских пшениц.

Ячмень к началу XX века составлял более половины сбора зерновых в Архангельской губернии. Наивысшей урожайности ячменя по стране добились вологжане. В 1913 году из России на экспорт вывезли 239,5 млн. пудов ячменя.

В этом же, 1913 году Россия вывезла 39,5 млн. пудов ржи, 203,1 млн. пудов пшеницы, около 100 млн. пудов различной муки, гороха, кукурузы, бобов, фасоли, овса.

Примерно сто лет назад наша страна держала мировое первенство по производству овса, с 80-х годов XIX века уступив его Северной Америке. В Архангельской губернии овес не везде высеивался по суровости климатических условий.

14 мая — Еремей.

В устных календарях — яремник.

«Вёдро на Еремеев день — хороша будет хлебная уборка; ненастье — всю зиму будешь его помнить да маяться».

«Рожь говорит: сей меня в золу, да в пору, а овес — сей меня в грязь, а я буду князь, хоть в воду — да в пору».

«На первую майскую росу бросай горсть яровины на полосу».

Княжили бы ячмень и пшеница, рожь и овес, пору выбирал крестьянин, сам себе агроном, поэтому «яремников», «запрягальников» в устном календаре несколько.

Вспомним, слепцы, калики перехожие пели, что архангел Гавриил на ниве с сохой, с ним Богородица с сетевом.

Заповедь, от века нерушимая: женщинам из злаков должно сеять яровые, мужчинам — едино озимую рожь.

В таежной глуши, людных посадах городов, соблюдавших заветы старины, нынче встреча весны под именем «маевки» (1 мая по старому, 14 мая по новому стилю).

15 мая — Борис и Глеб, Афанас.

В устных календарях — барышник, соловьиный день.

Под общей крышей соловьи и торгашество, трезвый расчет? Жизнь, ничего не скажешь. Нужно было уметь крестьянину продавать без убытка, покупать без изъяна и наклада. Старались на барыш-день заключить хоть маленькую, но выгодную сделку — целый год будешь с барышом!

Присловья содержались тут взаимоисключающие: «Борис и Глеб сеют хлеб"» и «Не отсеялся до Бориса — с Бориса сам боронися». То есть иссякают благоприятные сроки. Между прочим, это не про нас. У нас посевная страда позднее начинается и позднее заканчивается. Нам ближе: «Не отсеялся до Афанаса — не поешь хлеба до Спаса». Крестьянские Спасы в августе, значит, затянешь с яровыми, долго не видать на столе свежего хлеба!

Кого устные святцы переводили на крестьянское положение, кому доверялось самое святое, коль «земля на зернышке стоит»?

Известно, что великий князь Владимир — Креститель Руси распределял города, княжеские уделы между подраставшими двенадцатью сыновьями. Так, старшему Святополку досталась Пинская земля, Ярославу — Новгород, Борису — Ростов Великий, Глебу — Муром. Похоронив отца, Святополк приступил осуществлять кровавый умысел — уничтожить братьев, прибрать к рукам всю власть. Первыми жертвами пали младшие, Глеб и Борис. Заранее предупрежденные, они не подняли меча из опасений вызвать междоусобицу, ибо мир, покой страны ценили выше своего бренного бытия.

Ярослав, подоспевший из Новгорода, разгромил войско братоубийцы, занял Киев. Святополк бежал за рубеж.

Это событие возбудило умы современников. Святополка заклеймили прозвищем Окаянный, братья-страстотерпцы вскоре были причислены к лику святых, первых святых от плоти народов российских. В Киеве их мощи, прославленные чудотворениями, принял пятиглавый храм.

Праздник благоверных Бориса и Глеба, свидетельствует история, пришелся на день, когда в древности разыгрывалось действо в честь всходов, ростков на нивах, юной древесной поросли.

Наверное, от древних обычаев и поверий и пошло почитание голосистого, народом любимого глашатая весны — соловья. Скажи после этого, что трудовой пот, заливавший глаза, отрешал крестьянина от радостей общения с природой!

Тонкие, поэтичные приметы связаны с пернатым певцом ольховых куртин, перелесков с травой по пояс.

«Соловей запел — конец водополи».

«Запоет соловей на другой день после Еремея — будешь с хлебцем».

«Соловей неумолчно поет ночью — к вёдру».

Пусть ледяной ветер бьется, мокрого снега сыпанет из лохматой тучи — соловушке нипочем. На час бы утихла заваруха, пуще гремит и щелкает.

«Поют соловьи перед Маврой — весна зацветет дружно».

16 мая — Феодосии Печерский — отец русского монашества.

В устных календарях — Мавра и Макавей. В этот день — зеленые щи, молочница и макосей.

Лишь в весну раннюю у нас скот покидал хлевы на Юрья. Пастьбу начинали по состоянию поскотин: «Свежая травка — молоку прибавка». «Не обездоль корову едой, будет удой».

На Севере этот день далеко не всюду молочница, куда вернее — зеленые щи. Крапива, щавель в горшок, «щи — хоть во рту полощи», а горячо и ладно. Хлебали, приговаривая: «Мавруша, покушай, Маковей, поговей».

Сев мака — можно мимо пройти?

Церкви, монастыри и миряне отмечали день преподобного Феодосия Печерского, подвижника, при крещении Руси заложившего основы русского иноческого жития.

Есть повод сообщить количество монастырских насельников. К 1913 году Архангельская епархия числила 162 монаха, 58 послушников, 149 монахинь и 161 послушницу; Вологодская соответственно — 192 и 93, 75 и 334; в стенах костромских монастырей жили ПО монахов и 214 послушников, 251 монахиня и 1518 послушниц; в ярославских — 202 инока, 10 послушников, 247 инокинь, 1496 послушниц и т. д. Соразмерить эти цифры хотя бы с хозяйственной деятельностью таких монастырей, как Соловецкий, Кирилло-Белозерский, Ипатьевский, Валаамский, напросится вывод, что и для иноков-черноризцев Егорьев день, Степан-ранопашец или Еремей-яремник были издревле не звук пустой.

17 мая — Пелагея.

«Пришла Пелагея — огородницам наставница».

«Что за порядок — огород без грядок?» Улучи часок-уповодок, потрудись лопатой. Редька уже «пять яств: редечка триха да редечка ломтиха, редечка с маслом, редечка с квасом да редечка так!»

18 мая — Ирина.

В устных календарях — рассадница.

Брюкву-галанку, свеклу, редьку сеешь, в парник рассаду переносишь, сотвори, бабонька, ограждение супротив дурной травы и прожорливой нечисти. Всех делов: поставь наземь щелявый горшок, на него уложи стебель крапивы. Не доли, сорняк, мои гряды, подавись крапивой, тварь прыгучая и ползучая!

Спокон веков помогало, будь благонадежна.

Поливать вволю, повыдергивать мокрицу, навозной жижей, золой подкормить, обирать гусениц, — ой, неуж спина переломится? Не опалил рассаду иней, куры-дуры ее не выскребли — готовь бочки под огурчики, под капусточку, в подполье — уголок, ссыпать редьку впрок. Урожай на диво, соседкам на зависть, главное, почитай, даром — чего он стоит, пропащий-то щелявый горшок?

Одна неувязка: время на огородные дела выкроить сложно. Работа накладывалась на работу.

Паши, борони, новинки катай и о сенокосе радей. «На Ирину худая трава с пашни вон» — пускались палы выжечь лонишную траву. От кустарников покосы расчищались, заливные луга — от сора, хлама, притащенного половодьем.

19 мая — Иов и Денис.

В устных календарях — огуречник, горшечник, горошник и росенник.

Важным источником доходов были кустарные промыслы. Допустим, в деревне Залесье близ Кубенского озера что ни изба — печи громадные, кухни, полати просторные. Гнездо вековечных гончаров. Им, так же как и мастерам-горшечникам из деревень под Тоймой, Устюгом, в месяцесловах указано: глину копай.

«На Дениса сеять бел-горох не ленися». «Денис — росенник, на росенника большая роса — огурцам большой род». «Ясный день на Дениса — к урожаю огурцов».

«Горох да репа — животу не крепа», а «редька добра, коли рыбы нет», но горох выращивали на шаньги, кисели, похлебки-гороховицы.

О рыбе упомянуто, вероятно, потому, что к 20 мая в части местностей приурочивали в озерах тони, первые после нереста щук, плотвы.

«Чудак рыбак: рыбу ловит, а сам не ест». Себе что поплоше, лучшее на продажу. Сидя за постной ушицей, ловцы знай похваливали: «Рыбка-плотичка — осетру сестричка». Попадись осетр в сети, мимо котла уплыл бы, к перекупщикам.

21 мая — Иоанн Богослов.

В устных календарях — Иван золотой, пшеничник.

«Загоняй кобылу и паши под пшеницу».

Сокровищница коллективного разума, опора верных решений, народные численники сполна делились накопленным опытом хозяйствования на земле. «Паши мелко, сей редко: редкий сев к частому в сусек не ходит» — совет о яровых хлебах из века в век. Тем не менее смотри, готова ли пашня принять зерно? «В поле не давай дуракам воли…» «Совет глупцу, что зеркало слепцу…» Что если эту полосу под пар занять? Заклеверить? «Хлеб по хлебу сеять — не молотить, не веять!»

22 мая — Никола-с-теплом, Никола Вешний.

Цветут черника, незабудка, белым-бела черемуха, стало быть, сажай картошку.

«Пришел бы Никола, а тепло будет» — новый достигнут рубеж весны. «Не хвались на Юрьев день посевом — хвались на Николин день травой». Тепло-то тепло, только по ночам зябко: «От Николы осталось двенадцать утренников, коли не весной, так после Семен-дня (14 сентября)».

Зелен, благодатен май, но больше мужику по душе, когда посевы мочит: «На Николу дождь — будет жито и рожь».

Страда полевая, плуг дает земле дыхание. Дивны запахи свежевспаханных полос, сливаются с ароматом черемух и запышневшей травы, обнаженных песчаных берегов, где на камнях сохнет тина.

До нового урожая — месяцы тяжкого труда: «С Николы вешнего крепись, хоть разопнись, а с Николы зимнего — живи, не тужи!»

Голодный, травной — весной Никола, сытый, холодный, — естественно, Никола зимой. Два отсчета времени. Настолько великие, что иностранцы, в прошлом посещавшие Русь по делам дипломатии, торговли, уезжали с уверенностью: здесь ставят Николая, епископа Мир Ликийских, превыше кого бы то ни было. Народная молва гласила: «Проси Николу — он Спасу скажет».

Из обычаев, сомкнутых с этой датой, напомним исполняемый неукоснительно: оделять милостыней странников, убогих, нищую братию. «Не накорми в Николин день голодного — сам наголодаешься». Хотя на вешнего, голодного Николу не до разносолу, поделись последним: «Прохожий — человек Божий».

На суше и на море хранит Никола, пастырь светлейший. Он невинно осужденных от тюрьмы и казни спасает, люду честному защита и опора.

Мне в Шенкурске об иконе кисти богомаза-самоучки рассказывали: на ней святитель в епископских ризах пособлял мужику поставить опрокинувшуюся на грязной дороге телегу. Было, было и такое: «Никола мужику воз поднимает».

Никола Вешний — знаменательная веха в Поморье. Зверобои заканчивали «весновальный промысел». Например, в 1910 году архангельскими охотниками было добыто 22 986 нерп, морских зайцев, гренландских тюленей, лысунов и т. д. Выручили зверобои 93 722 рубля. Впрочем, с хозяевами, снабжавшими их боеприпасами, продовольствием, одеждою.

23 мая — Симон Зилот.

«На Симона Зилота мать сыра земля именинница».

«Кормилица», «родимая», «Божья ладонь» — все сокровенные помыслы крестьянина были о ниве-пажити. «Кого мать сыра земля полюбит, тот голоден не будет». Однако «за труд и пот земля прирождает». «Не столько роса с неба, сколько пот с лица», пашню к плодородию готовит.

Грех робить? А без хлеба бедовать? «Кто досевает пшеницу на Симона Зилота, у того она выйдет как золото» — закрепился в устных численниках перелом умонастроений.

Травознаи, крадучись, ходили по лесам, пожням, болотам. Им наказ: «собирай коренья на зелья».

Симон Зилот содействовал искателям сокровищ, «кладовщикам». Добро прятали в войны и нашествия, от соблазна подальше, сбирая средства на крупные траты, про черный день и на старость. Бедняк норовил зарыть медные пятаки, веря, что денежка и на том свете пригодится. Может, с Зилотом связывалось поверье, мол, весной «просушиваются клады» и горят над ними блуждающие огоньки? Народная мудрость не поощряла охотников разжиться в одночасье за чужой счет: «Клад добудешь, да домой не будешь!» «На что клад, коль в семье лад?» «Толк да лад, тут и клад». Словом, от добра добра не ищут.

24 мая — Мефодий и Кирилл — учителя Словенские, Мокий.

В устных календарях — день мокрый.

«В день Мокия мокро — все лето таково».

«Коли туманно, багряный восход солнца, днем дождь — к мокрому, грозному лету».

Что бы ни предрекали приметы, пусть помочит не сегодня, так завтра: «Дождь в мае хлеба подымает», «Весенний дождь лишним не бывает».

Выбежать на улицу, босиком проскакать по луже — ничего больше мальчишкам для счастья не надо.

Азбука-кириллица служит нам вот уже более тысячи лет. На ее основе построена письменность многих народов.

В последние годы день памяти двух братьев выливается в праздник культуры, дружбы и единения славянства.

25 мая — Епифан в красном кафтане.

Схлынули талые воды. Подсыхают лужи, обрамляясь сочной пушистой зеленью. Где ручьи бурлили, потоком разливается трава.

Погрозили «черемуховые холода» и попятились перед «рябиновым теплом».

Ночью грохотала гроза, в дребезжащие от нахлестов дождя и ветра стекла окон заглядывали молнии, гром сотрясал избу и лило, хлестало с желоба…

Небо на восходе побагровело от края и до края, солнце взошло неправдоподобно огромное, тоже багровое…

Ну, быть впереди суше и зною!

«Коли на Епифана утро в красном кафтане — к пожарному лету».

26 мая — Лукерья.

В этот день в Вологде совершается память преподобных Макария и Тарасия Глушицких.

В устных календарях — комарница.

Жарко и влажно. Вечером из избы не выйти: мошкара, комарье…

Ну, «за комаром не с топором, за мухой не с обухом»!

Сев зерновых, посадка картофеля, починка поврежденных в водополь мостов и переправ, работы в саду — недосуг отвлекаться.

Тягостно скоту с непривычки. Обороняются кони, хлещут хвостами и вдруг примутся кататься по земле.

Готово у мужика усмешливое словцо: «И комар лошадь свалит».

27 мая — Сидоры.

В устных календарях — сиверы.

Предупреждали деревенские святцы:

«На Сидора сиверко — лето холодное».

Ободряли:

«Пройдут Сидоры, отойдут и сиверы, и ты, стриж, домой летишь».

Желательно прекращение холодов, в которые на пашню выезжали с рукавицами про запас. А ветры с Поморья, «сиверы», вероятны, напустят еще стынь утренников.

Как ни странно, запоздалые весны скорее кончаются. Правило не без исключения, но оправдывается сплошь и рядом.

В березах, как на флейте наигрывает, заливается желто-золотая иволга, реют под облаками стрижи, алая, будто в малиновом соку выкупалась, чечевица примостилась на ольхе и насвистывает: «Что ты видел? Что ты видел?»

Как не увидеть, что наступила «ключимая весна», в глазах рябит от высыпавших везде и всюду одуванчиков.

Заполярью никакой Сидор не страшен, если у песцов в норах детеныши, оленуха-важенка, сбросив рога, пасет новорожденных своих «пыжиков»…

28 мая — Пахом.

В устных календарях — бокогрей, зеленый шум.

Тени прозрачно-зеленые, с ив несет пух.

«На Похожа тепло — все лето теплое».

«Пришел Пахом — запахло теплом».

Зачем скромничать? С головой в теплынь окунаешься, безумолчен зеленый прибой лесов, рощ, и коростели кричат на лугах вперегонки, и дни раздвинулись: ложимся — светло, встаем — светло.

29 мая — Федор.

В этот день совершается память святых угодников Вологодских преподобных Кассиана и Лаврентия Комельских.

В устных календарях — житник.

Самый северный злак, жито-ячмень, положено сеять на свежем навозе, в новолуние, избегая работать при западном и юго-западном ветрах. Шел ячмень на крупы, муку, из которой выпекался воспетый колядками хлеб-ярушничек. «Жито» и «жить» — слова одного корня, спокон веков ячменю на хлебных нивах широка полоса.

31 мая — Федот и мучениц семь дев.

В устных календарях — овсяник.

Приличествовали дате приложения не только об овсе: «Семь дев сеют лен». «Сеют лен у семи Олен».

Ах, про Олен в святцах ни звука? Не шибко ладно, зато складно!

Сады в цвету. Лес набирает листву, узорится мягкой хвоей.

У весны, согласно месяцесловам, три долга, три завета: тьму зимнюю одолеть — март с нею справляется; снег согнать, землю пробудить — апрель поля парит, живой водой отпаивает; зелень привести достается маю — он «лес наряжает, лето в гости ожидает».

Обнове рощ радуется крылатая молва: «Придет Федот, дубовый лист развернет». «Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой» — воодушевляли пахарей устные численники. «На дубу лист в пятак — яровому быть так».

Выше, гуще озимь, сочна и шелковиста. Гроздья ягод завязывает смородина. Обозначились всходами поля ранних яровых. «Федот — земля взялась за род» — подбивался итог травня-цветня.

Север, Русь деревенская!

Пашня — с мужиками, бабами бок о бок архангел-благовестник Гавриил за сохой, Пречистая Богоматерь с лукошком-сетевом. По косогору, раззолоченному купальницей, Юрий вешний дозорит стадо в травах, в душистых метелях отцветающих черемух. Огород — старец Иов пособляет огурцы выносить на гряды. Под окошком избы Микола Угодник в рубище, в берестяных лапоточках стучится за милостыней…

А лес, хвойный сумрак, там леший ухает под пучеокого филина; в избушке на курьих ножках Баба Яга печь топит, дожидаючись, не появится ли мальчонка-баловник, без спросу убежавший от бабушки с дедушкой; у речной излуки русалки волосья чешут, смехом заходятся бесстыдницы, все-то голышом…

Май, он всегда короток. «Рада бы весна вековать вековушкой, но прокукует кукушкой, соловьем зальется — к лету за пазуху уберется».

Ступал май на порог — пылили пыльцой жгутики-сережки осин; июнь май сменяет — шиповник в розовых бутонах, источает медовый аромат мохнатая кашка.

Странной и страстной песней привечает май таежный отшельник глухарь, а провожает, забившись на линьку в темень хвойных урочищ.

Одни тетерева-полевики на зорях урчат неугомонно, вальдшнеп в синих сумерках облетает лесные овраги, окрайки сырых луговин, и по-прежнему в болотах ликует журавль:

— Жи-изнь! Жизнь!

Зовет об эту пору благоуханье черемух, плеск перекатов позоревать с удочкой у залетного плеса. Сидишь, слушаешь птичьи хоры, и крепнет чувство близости, кровного родства со всем, что есть на твоей земле, от города, где живешь, до последней травинки, по которой ползет муравей.

по свидетельству летописей

979 год — ветры, ужасные грозы на Руси, причинившие «много пакости».

1091 год — в Киевской земле, словно в предвестье небывалого урожая, «круг на небеси явился велик». «Огненный змей, спустившийся в час дня мая месяца… со стороны солнца на землю», повествуют древние грамоты, ознаменова разгул стихий: «Стонала земля, все слышима». Несмотря «на умножение плодов всяческих», людей и скот постиг мор.

1127 год — на Северо-Западе Руси до 13 мая лежал на полях снег.

1280 год — под Москвой и Тверью смерчи, ураганы. Вихрями поднимало воздух постройки. «Многих людей изби гром», — дополнил показания очевидец!

1383 год — затяжные холода. Даже в центральных волостях Руси санный путь сохранялся четыре недели после Благовещенья (до середины мая).

1420 год — суровая весна, сырое холодное лето.

1525 год — на Руси засуха, охватившая конец весны и лето: «и мгла бысть велика 4 недели, солнца и луны не видеть, и земля горела, и дымове велики… Не родися никакое жито, ни обилие, ни сено».

1621 год — высокий подъем воды в Северной Двине. От ледохода пострадал острог в Холмогорах: «стены и башни подмыло».

1679 год — до конца мая холода длительного отзимка. На пахоту выезжали по снегу.

1723 год — затяжной ледоход, заторы под В. Устюгом. Сильное наводнение: в городе затопило стрелецкие слободы, в мае по улицам ездили на карбасах.