Сидели на кладбище на Красную горку на могилке у Анжелики Ренковой два приятеля: Алексей Понырев и Роман Ветров. Поминали. Родных. Знакомых. Ворошили прошлое. Не виделись друг с другом аж больше двадцати лет. И неожиданно встретились перед входом на старую территорию подмосковного городского кладбища.

Алексей Понырев жил с семьёй в Москве и теперь только изредка, по праздникам и памятным датам, приезжал в родной городок, где он сорок пять лет назад появился на свет в старинном дворянском особнячке, оборудованном советской властью под родильный дом.

Роман Ветров, оставшись к тем же годам холостяком, жил один, монтировал на ближайших дачах спутниковые антенны да продавал в придачу к ним ресиверы с картами доступа.

Понырев в этот раз поехал один. Жена Светлана и ребята ехать на дачу отказывались. Апрельские сырость да грязь не сулили ничего хорошего в такой поездке.

Светлана занялась уборкой квартиры. Дети, тринадцатилетний Серёжка и десятилетняя Полинка, как стопроцентно был уверен Алексей, забившись каждый в свой угол, тыкались в мобильные телефоны.

…Помянуть своих было надо. На Пасху не был. Теперь, говорят, это стало не принято. Не для того этот праздник.

Весной, когда растворялся под жаркими лучами солнца слежавшийся за зиму снег и открывалась тёплым ветрам дремлющая зимой, а теперь проснувшаяся и уже кое-где зеленеющая травкой земля, и разливалась полой водой любимая подружка и спутница детства Москва-река, Понырева сюда тянуло.

Машину из гаража он выгонять не стал. Поехал на электричке. Выпьешь – за руль не сядешь.

У ворот кладбища он первым заметил и узнал Ветрова. Его черепашьи, с выпуклыми линзами очки, горбатый нос и маленькие глазки сразу напомнили друга юности – клавишника Ромку. А когда сутуловатая фигура размашистой и неуклюжей походкой обогнала Понырева, стоящего поперёк дороги, зацепив по нерасчёту боком и проворчав по этому поводу что-то матерное себе по нос, Понырев узнал и голос.

Улыбнулся и окликнул его:

– Эй, дружище, куда спешишь? В это место не спешат! Успеешь ещё!

Ветров резко развернулся, прищурился, приглядываясь.

– Задел? Извини, зёма. Левый глаз ни хрена не видит.

– Ромка! Ветров!! Здорово!!!

Ветров сузил глазки ещё крепче, машинально поправляя трясущейся рукой большие очки на потном носу.

– Чё-то не признаю я тебя, мужик…

– Лёха я. Понырев. В ансамбле с тобой вместе играли. Помнишь? Ты. Я. Скворец. Шкабарёнок. Толик Родничок…

– Лёха?! Вот это дело! Ну ты, брат, даёшь! Сто лет не видались!

Обнялись. Похлопали друг друга по спинам. Разулыбались, как дети. И продолжили путь вместе, оживлённо расспрашивая друг друга, кто как теперь живёт. Жили оба, как оказалось, в общем, одинаково. Ни богато. Ни бедно. Ни весело. Ни скучно. Словом, как живут русские мужики. Которым перевалило за сорок.

По могилкам своих прошлись ещё по трезвяку. У Понырева была с собой литруха водки в сумке, но он за разговором забывал её вытянуть и предложить товарищу, который пришёл на кладбище похмелиться народной водочкой с могилок. Алексей при своём старом знакомом всё стеснялся опрокинуть в жаждущее горькой нутро налитые рюмки на ухоженных клумбах среди памятников и крестов.

После поныревских родных зашли на могилку родителей Ветрова – ни цветов, ни пасхальных яиц, ни рюмок с водкой там не было.

Рома немного посопел. Потёр за очками. Похлопал рукой по полусгнившим крестам сначала отца, потом матери и сказал:

– Родители мои, спите спокойно. Каждому свой черёд.

У Понырева зазвонил мобильник, и, сунув руку в сумку, он нащупал сначала стеклянный бок горькой.

– У меня же есть! Сейчас! Только жене отвечу.

И, вынув бутылку, он пихнул её Ветрову:

– Доставай стаканчики, вот тут, в кармашке.

Разговор с женой был короткий:

– Ты где?

– На кладбище.

– Когда приедешь?

– Не знаю. Только зашёл.

– Не напивайся.

– Не буду. Пока.

Вышли от Ветровых после пары опрокинутых пластмассовых рюмах.

– Куда ты теперь планируешь? – поинтересовался опохмелившийся и готовый идти куда угодно Рома, только бы не расставаться с лишь початым ритуальным напитком.

Понырев, оглядывая могилки, вдруг спросил:

– Ты не помнишь, где могилка Анжелики Ренковой?

– Это которая у нас на клавишах играла?

Нашли эту могилку и сели внутри оградки на скамеечку. На вкопанный перед ней столик с ржавой железной ножкой поставили водку и выложили из сумки бутерброды, порезанные вдоль начетверо свежие огурчики.

– Ты что-то помнишь из юности? – спросил Понырев, когда помянули Анжелику.

– Да особо и нечего вспомнить… Помню, как после танцев чувих разных цеплял, как вёл к себе на хату. Включал цветомузыку. И пилил.

– А я помню, как один раз, один-единственный раз проводил Анжелику домой после репетиции. А потом её не стало.

– Да, припоминаю это дело. Неверность. Обида. Таблетки. Жутко вспомнить.

– И я вспоминаю иногда…

Она заглянула в танцевальный зал сталинской постройки поселкового Дома культуры, где разучивали новые песни парни из молодёжного ансамбля «Вдохновение». Робко приоткрыв массивную старинную дверь, просунула свою белокурую с короткой стрижкой головку в веющее сквозняком и запахом разогретой электроаппаратуры пространство.

Барабанщик Вовочка Алексеев по прозвищу Скворец, заметив постороннее лицо, прекратил стучать свои любимые переходы и крикнул ребят, сидевших в каморке перед магнитофоном:

– Эй, мужики! Смотрите, кто пришёл!

Они застряли на разборе одного места в магнитофонной записи. Клавишник Ромка никак не мог сыграть на слух мелодию. Выходили совсем не те ноты. Выскочили злые.

Увидев белокурую головку, торчащую в дверях, смотрели туда, скучившись на сцене в углу, и дулись.

– Ребята, можно к вам?

Она вошла в залу в легкой белой водолазке и джинсах. Закрыла за собой дверь и прижалась к ней, точно её сейчас будут расстреливать.

– Это зачем ещё?! – выступил Женька Шкабарёв, бас-гитарист и звукооператор. Он был самым старшим в группе. – Мы зевак на репетиции не пускаем. Тем более девчонок. Покупай билет и приходи на дискотеку в пятницу вечером.

Она улыбнулась застенчиво и как-то просто, по-человечески, сказала:

– Я хочу с вами играть.

– Играть?!

Все расхохотались. Она опустила голову. Спокойно переждала эмоции мальчишек. А потом твёрдо повторила:

– Да. Играть.

И пошла вперёд, до середины танцевального зала.

Ребята переглянулись. Пошли ей навстречу. Обступили её.

– На чём же ты играешь?

– Я училась в музыкальной школе на фортепиано. Ноты знаю неплохо.

Каждый презрительно улыбался.

– По нотам у нас не играют. Мы на слух музыку подбираем.

– Я могу! – тихо и твёрдо звучал её голосок.

– А ну, Ромка, тащи её в каморку к магу!

Ромка подсел к магнитофону. Перемотал плёнку чуть назад. Нажал пуск.

– Слушай! Чё тут надо играть? Чё это за модуляция?

Она села за клавиши, внимательно прислушивалась к звукам из динамиков. Что-то перебирала пальцами по клавишам. Попросила включить ещё раз. Включили.

Тут уже она не играла. Только слушала. А когда Ромка нажал паузу на магнитофоне, счастливо улыбаясь, сыграла то же самое на синтезаторе, а сыграв, повернулась к ним своей белокурой головкой и спросила:

– Так?

– Ну-ка, ну-ка, как ты там сыграла? – Ромка быстро подскочил к ней и повторил только что проигранное девчонкой.

– Во даёт!

– Сечёт!

– Тебя как звать-то?

– Анжелика.

Так и познакомились. Взяли в свою мужскую компанию. Девчонку.

Дали Анжелике «по-братски» старую советскую «Юность». Поставили играть на фонах. Договорились между собой, что на дискотеке после шкабарёнковского мага с колонками, откуда в начале танцев для разогрева стучала колотушками музыка «Модерн Толкинг», Си Си Кэйч, «Бэд Бойс Блю» и другой всякой разной зарубежной попсы, играли основную программу, когда уже подтягивался народ, вместе с ней. И деньги, что платили в клубе ансамблю, делили с Анжеликой по-честному.

Поселковый народ любил, когда выступают «живые» артисты. Поэтому под музыку молодёжного ансамбля местная молодежь танцевала с удовольствием. И быстрые танцы, и медляки.

Алексей пел. Ромка солировал на синтезаторе переходами. Анжелика на фонах легко опускала свои тонкие легкие пальцы на клавиши и с улыбкой дарила людям красоту мелодии и свою любовь. Толик брал на электрогитаре несложные аккорды. Шкабарёнок, опустив голову к струнам, бил двумя пальцами по бас-гитаре.

Анжелика стала ходить на репетиции регулярно, как в школу. Работала добросовестно. Помогала ребятам разобрать непонятные куски музыкальных произведений.

На носу был новогодний концерт в большом зрительном зале Дома культуры. Заводской профсоюз дал директору ДК наказ – подготовить интересные выступления участников художественной самодеятельности. Репетировали: хор, хореографический детский ансамбль, бальные танцоры, взрослый состав ансамбля музыкантов. Репетировали и ребята из «Вдохновения». Рабочие уже вовсю украшали новогодними гирляндами фойе и залы Дома культуры. В танцевальном зале установили и наряжали привезённую из подмосковного леса зелёную красавицу.

Алексей написал стих, посвящённый Новому году. Анжелика сочинила музыку. Получилась песня. Лирическая. Для медленного танца. Разучили ещё три композиции, если придётся выступить на бис. И так. На всякий случай.

И случай такой был. В день выступления, когда до выхода на сцену оставалось совсем чуть-чуть, когда уже заканчивал выступление взрослый состав, из каморки к ребятам за кулисы прибежал Скворец.

– Братва, Ветерок нажрался!!!

– Как нажрался?

Ахнули все. Роману перед концертом дружбан – киномеханик Эдик принёс по блату раздобытый разбодяженный спирт из недавно привезённого на завод клея «БФ» в бочках. Народные умельцы путём нехитрых химических процессов спирт оттуда добывали.

Махнули с Эдиком в кинобудке втихаря по стакану. Для храбрости. Не рассчитали. Крепкий спиртяга оказался. Теперь сидел Рома в каморке на стульчике. И протирал очки. Но было бесполезно. Вид у него был один – конкретно бухой.

– Что делать будем?

– Где клавишника взять?

– Алку из взрослого состава?

– Она только по книжечке своей играет.

– У нас не разберётся ни чёрта!

– Всё! Накрылся наш концерт!

Приполз Ромаша.

– Братцы, я сыграю щас!

Запутался в занавесе ногой. Споткнулся. Полетел за плотно натянутый за кулисами киноэкран. Ребята молча стояли несколько мгновений. Толик пошёл за Ромкой. Стал поднимать. Повел в каморку отсыпаться. А когда вернулся, все смотрели на Анжелку, которая тоже смотрела на ребят, прижавшись спиной к красной трибуне с гербом Советского Союза.

– Вы чего, ребята?

Бледная светловолосая Анжелика в голубеньком новогоднем платьице с блестящей на шее радужно-белой мишурой на фоне советской трибуны смотрелась жутко.

– Мальчики, я не смогу…

– Анжел, сыграй как сможешь. Мы столько готовились. Жалко, если не выступим.

Она побледнела ещё больше. В глазах её был ужас. Играть одной. Основную партию клавиш!

– Налейте ей маленько для храбрости! У Шкабарёнка Анна Павловна заныкана…

Схватили бутылку «Анапы». Срезали ножом пластмассовую пробку. Стакан не нашли. Сунули Анжелике так. С горла. Она сделала один большой глоток. Удивилась. Поперхнулась вторым. И больше пить не стала.

– Всё. Не надо. Я готова. – Она закрыла глаза и пошла на сцену.

Оттуда как раз под аплодисменты уходил взрослый состав.

И Анжелика смогла. Как она играла! Зал аплодировал стоя. Кричали – молодцы! Директор завода прослезился. Жал руку директору ДК за то, что тот воспитывает таких талантливых ребят. Анжелике бабушка подарила цветы и мягкую игрушку. Новую песню пели на бис.

После концерта всем составом потащили пьяного Ромку домой. Мать его, открывая дверь, сначала испугалась, но, когда увидела, что друзья не бросили своего товарища в беде, только покачала головой и никого не ругала.

* * *

Один раз после репетиции Анжелика попросила Алексея проводить её. Обычно её встречал и провожал Зюзя, парень, с которым она дружила. Но в тот день Зюзя почему-то не появился. Жила она недалеко от ДК, в старых двухэтажных домах, которые строили после войны пленные немцы, отрабатывая долги за разрушенное в 1941 году.

Была уже поздняя осень. Мороз недели две как сковал располневшие лужи, превратившиеся в скользкие тёмные зеркала. Снега всё не было. Алексей и Анжелика, держась за руки, разбегались. Катились по льду до асфальта. Опять разбегались. И опять катились. Как дети. Оба улыбались. И болтали.

– Лёш, а ты о чём мечтаешь?

– Да ни о чём особо. Отучусь. Пойду в армию. После армии на работу устроюсь. Может, женюсь…

– А я мечтаю. О счастье. Хочу быть счастливой. Хочу полюбить. Может, уже полюбила… На всю жизнь. И чтобы меня любили. Не предавали. Не изменяли. Чтобы было много детей, маленьких наших ангелочков. Чтобы все они любили нас и музыку…

– Музыку – это хорошо, – поддакивал Алексей, не придавая её словам никакого особенного смысла. – Это правильно.

– А ещё я хочу, чтобы у каждого человека после жизни была своя планета, на которой он мог бы построить и бережно хранить свой добрый мир, без войн и несчастий. И чтобы на этой планете царили только добро и любовь.

– А меня возьмёшь на свою планету? – смеялся Лёшка.

– Тебя? Возьму. Ты мой добрый друг. Только не смейся. А вдруг и правда такая планета существует? И у каждого она своя.

– Вот так мечты у тебя!

– Ага. Вот такие мечты…

Они подошли к её дому. Лёшка взял её холодные ладошки в свои руки. Пожал их неуклюжим, каким-то борцовским приёмом.

– Ну пока тогда…

– А может, зайдёшь? Попьём чаю на кухне. Бабушка уже спит. Мы ей не помешаем. Погреешься у меня. А то замёрз ведь.

Алексей постеснялся.

– Пойду лучше. Поздно уже.

Анжелика вздохнула.

– Ну и ладно. Лёш, дашь мне свои стихи почитать?

Он кивнул.

– Принесу. На репетицию.

– Спокойной ночи.

Она загадочно улыбнулась. Помахала ему рукой и скрылась в распахнутом проёме своего подъезда.

* * *

Эта ночь была неспокойной для двоих – Зюзи и дочери директора кладбища Маринки Ванюкиной. Они встретились как бы случайно после рабочей смены у проходной.

– Привет, Зюзёнок. Чё, позабыл меня уже? Чего не здороваешься?

Зюзя работал слесарем в транспортном цехе. А Маринка дежурила в компрессорной. Она специально поджидала Зюзю. Ревновала его. После того, как через подруг узнала, что он встречается с Анжеликой и, по некоторым непроверенным данным, у них даже что-то было.

– Привет. Я здороваюсь. С чего ты взяла?

Зюзя развязно улыбался, прикрывая этим своё смущение.

– Другую нашёл, да? Со школьницей решил позабавиться? Две недели уже от меня бегаешь.

– Я не бегаю. Сплетни это всё.

– Сплетни? Это хорошо, что сплетни. Пойдём ко мне. Отцу водкой расплатились. Я у него пару стащила. Угощаю. Раздавим на двоих?

Зюзя крякнул от соблазна. Отказаться не было сил. Таксисты водку по десять рублей продавали. А он в месяц не больше сотни заколачивал.

– Пойдём.

С Анжеликой договорился встретиться после десяти. Проводить после репетиции. Может, и там и там успеть получится?

Он юркнул за Маринкой в дверь избушки с надписью «Ритуальные услуги». Задел крышку гроба, стоящую у дверного проёма, и придержал рукой, чтобы не завалилась с грохотом, схватившись за пришитую к красному сукну чёрную ленту в виде креста. Маринка посветила ему свечой.

– Тише ты! А то отец услышит. Он только засел, ещё не созрел до конца.

Они прошли к маленькому столику у небольшого окна. Маринка занавесила шторки и поставила свечу на стол. Достала из лифчика две четвертинки с водкой. В помещении с едким спёртым воздухом стояли вдоль стены венки и гробы. Висели чёрные с золотыми и серебряными надписями ленты. На столярном столике стоял последний, ещё не обшитый сукном маленький гробик.

– Сними его. Поставь на пол. Вчера какой-то синяк мальчонку по бухому делу машиной сбил в посёлке. Отец утром сказал, что родители мальца приходили. Водку за гробик и могилу поставили. Денег у них не хватало. Так что мы с тобой гуляем.

– Наливай. – Зюзя ножом стал открывать банку килек в томатном соусе.

Выпили по полстакана. Стандарт. Она подсела к нему поближе. Прижалась. Заластилась.

– Зюзик, скажи, ну что ты в ней нашёл? А? Тебе девочки захотелось, да? Она же ничего не умеет. Или тебе плохо было со мной?

Зюзя налил по второму заходу. Выпили.

– Мне с тобой хорошо. Лучше всех. А с ней… Так. По дурости. Она так на меня смотрела… Короче, дура она. Сдвинутая на своей музыке и фантазиях.

Зюзя говорил. Водка раскатывалась по жилам. Но где-то внутри что-то тюкнуло его. Зацепило. Сволочь ты, Зюзя. Сволочь. И от этого ему ещё больше захотелось спрятаться от себя. Захмелевшая Маринка уже расстёгивала кофточку.

– Я тебя ей не отдам. Понял? Пока я хочу тебя, будешь со мной. И не денешься никуда. Иди ко мне.

Они разместились прямо на этом столе, откуда Зюзя сволок детский гробик. Она впилась ему в губы и стала рвать на его рубашке пуговицы.

* * *

На следующее утро Маринка вместо работы побежала в школу. Встала у входа на ступеньках. Ждала. Когда увидела приближающуюся ей навстречу Анжелику с одноклассницей Ольгой, решительно выступила вперёд. Оттёрла от Анжелики подслеповатую и удивлённую десятиклассницу.

– Эй ты, школьница, а ну-ка давай отойдём! Разговор есть.

Они отошли в сторону, в школьный сад. Встали среди облетевших сиротливых яблонь друг напротив друга. Крупными хлопьями пошёл снег. Анжелика опустила глаза. Сердце билось так сильно, что, кажется, готово было выскочить. Дрожащими руками она крепко сжимала свой школьный портфель.

– Короче. От Зюзи отвянь. Он мой. И любит он меня. А не тебя. Он мне сам это сказал. Мы вчера были вместе. Так что иди учи уроки, школьница. Ты меня хорошо поняла?

Анжелика подняла на Маринку глаза, полные слёз. И ничего не видела. Всхлипнула один раз. Другой. И зарыдала.

Маринка торжествующе улыбнулась и пошла на работу. Она сделала своё дело.

* * *

Через два дня после этого Алексей сдавал прочитанные книги в клубную библиотеку. На этот раз взял почитать на две недельки четырёхтомник Хемингуэя. Спускаясь со второго этажа по широкой мраморной лестнице, встретил на лестнице Сашку Бойцова, клубного художника. Тот ещё вёл в клубе на полставки фотокружок.

– Лёха, слыхал новость? Анжелка отравилась.

– Как?!

– Как-как… Насмерть. Наглухо. Таблеток наглоталась. «Скорая» не довезла до больницы…

– Да ладно врать! Я только позавчера вечером с ней разговаривал…

– Подойди к дому. Сам посмотри. Если мне не веришь. Её привезли уже.

Перед подъездом толкались соседи, одноклассники, какие-то старушки. Алексей протолкнулся к подъезду и увидел перед отворённой дверью в квартиру красную крышку гроба с чёрными лентами и крестом. Прошёл в коридор. Затем в комнату.

И увидел её.

Она лежала в гробу, накрытая по пояс какой-то белой материей, сложив свои тонкие пальцы, с каким-то торжественным и величественным спокойствием на лице. Это спокойствие, с тонкими дужками подведённых бровей, темнеющими впадинками закрытых глаз и заострившимся носом, поразили Алексея. Была в этом во всем какая-то дикая несправедливость. Тупая безысходность. Жалкая неотвратимость.

Вся эта пустота, нелепость, глупость, пришедшая в дом вместе со смертью шестнадцатилетней Анжелики, шептала устами смущённых произошедшим людей: как это могло случиться? зачем? почему?

Оказалось, сразу после уроков она прибежала домой. Забросила портфель. Набрала бабушкиных таблеток. Насыпала в горсти. И глотала, запивая водой и слезами. Спустя какое-то время пришла к ней Оля. Она ещё на уроках заметила, что с подружкой что-то не так. В ответ на требовательный и долгий звонок Анжелика нашла в себе силы открыть дверь. А когда Оля вошла, упала в коридоре без сознания. Подняли соседей. Бросились вызывать «Скорую». Пока приехала «Скорая», пока выясняли, что да как, юное сердце перестало биться.

Через два часа у родной школы похоронная процессия приостановилась. Гроб поставили на табуреточки прямо на дороге напротив. В руках классного руководителя Ирины Алексеевны зазвенел для Анжелики последний звонок.

На кладбище, прощаясь с ней, Алексей поцеловал Анжелику в первый и последний раз.

* * *

– Да, помню, я тогда надрался на поминках и пошёл спать к Анжелике на могилку, – подытожил воспоминания Понырева Роман Ветров. – Меня Маринка, дочь кладбищенского директора, оттуда утащила. Мы с ней наутро потом тоже побухали хорошо. И Зюзя с нами. Плакал, скотина. Винился. Он потом в Чечне погиб. А Маринка спилась. И куда-то пропала. Да и вообще… Сколько лет прошло. Забылось всё как-то. Я тебе, Лёх, таких историй знаешь сколько могу порассказать? Уши завянут! Вон за дорогой вторую территорию кладбища открыли – сколько народу помирает. Успевай хоронить.

– Давай лучше выпьем. По последней.

– По крайней! Не каркай, чёрт!

Налили. Выпили. Закусили «крайним» огурчиком.

– Это сколько же лет назад-то было?

– Да почти тридцать.

– А мы всё живём. Уже почти три Анжелкиных жизни прошло.

– И водку пьём.

– Помянуть надо.

Понырев поднялся. Подошёл к памятнику, на боку которого в одном месте, словно слеза, застыла капля бесцветного лака.

– Мне, Рома, иногда кажется, что она знает про нас. Они чувствуют. И Анжелика. И Шкабарёнок. И родители наши. Я знаешь чего подумал? Может, она ждёт меня на своей планете. Там. Где-то далеко-далеко. За самыми дальними звёздами.

– Ты чё, Лёх, замутился уже совсем? Какую-то хрень лепишь. Тебе пить нельзя.

– Да я не пьяный…

Уходили от её могилки, пошатываясь. На прощанье Понырев, прищурив глаз, посмотрел на памятник. Его провожала улыбка вечно молодой прекрасной девушки, так и не ставшей счастливой на земле.

Эта девушка провожала взглядом двух шатающихся между крашеными оградами поддатых мужиков. Видно, так уж устроен мир, так рассудил Господь, что у каждого человека на земле своя жизнь, своя единственная и неповторимая судьба.