Через два дня его поставили на загородной даче в большой комнате. Занавесили зеркала. Зажгли свечи. Над ним склоняла своё лицо заплаканная жена с носовым платком в правой руке. И в мыслях у неё было совсем не то, что на лице. Она проклинала его за всё, что он для неё сделал. А больше за то, что не сделал, став когда-то чиновником.
На стульях вдоль стены сидели дочери. Подъезжали знакомые со службы. Несли цветы и укладывали на него.
И как это получилось, что его вдруг не стало с ними? Раз. И он уже всё воспринимает по-другому. Всё слышит. Всё видит. За всеми замечает. Чудно́!
Ночью лежал один. Приходила только сестра. Читала молитвы. Меняла свечи.
Под утро зашевелились. Нужно было готовить залу к поминкам – заносили скамейки, посуду, ставили табуретки, торопились.
К полудню постелили еловые ветки перед воротами и на дороге. Кремирование в Москве было назначено на три часа. Там вовсю хлопотал старший брат. Стали выносить под рыдания и причитания близких. Не спеша засунули гроб с телом в похоронный автобус. И отправились на кладбище.
Перед крематорием автобус подрулил задом к одному из подъездов. Подкатили железную тачку на маленьких колёсиках, скатили его туда и повезли в траурную залу с органной музыкой.
Прощайтесь, близкие! Светлая память Юрию Ивановичу… Пусть земля ему будет пухом… Его опустили куда-то вниз, ещё куда-то толкнули, подвинули, засунули – и он вспыхнул быстрым ярким пламенем, как вспыхивает и тут же исчезает в огне маленькая ночная бабочка, влетевшая тёплой летней ночью в пламя костра, оставляя после себя тень лёгкого сожаления. Родные уехали поминать его. А он теперь был свободен. От самого себя и от всех своих земных проблем и забот.
Куда-то нужно было отправляться. Он знал, что у него есть время, раз ничего никуда пока не исчезает и не растворяется, а остаётся с ним. Теперь всё, что от него осталось, – небольшая похоронная урна, заполненная кучкой пепла от его сожжённого тела. И долго он будет здесь ещё стоять? Дней девять? А может, сорок? Тянуло прогуляться.
* * *
Он выскочил из морга и понёсся над кладбищем в сторону МКАД. Захотелось повстречаться со знакомыми людьми. Посмотреть, как живут, чем дышат. Но неожиданно заметил на краю кладбища знакомую фигуру. Это был Дмитрий Александрович, коллега по службе, тоже весьма неожиданно оставивший этот мир совсем недавно. Никто так и не узнал, что с ним произошло. Нашли только его машину у края леса и документы в ней.
– Привет, Дмитрий Александрович! Ты как здесь? В каком качестве?
– А, Юрий Иваныч… – Дмитрий Александрович задумчиво посмотрел на него и, опустив голову, проговорил: – И не знаю, что тебе сказать… Здороваться здесь вроде как неприлично. А насчет качества… Ходит тут один. Объясняет. Что нас ждет, в общем. И в чем виноваты. Но я пока не понял. А ты как здесь, Юрий Иваныч? Болел?
– Не… Водки перебрал. Инсульт. Не перебодал… Но подожди… – Юрий Иванович подсел к нему и стал расспрашивать: – Ты сам-то как? Мы все так ничего и не поняли…
– Ну как… – Дмитрий Александрович передёрнул плечами так, словно ему было страшно вспоминать случившееся, но всё же поделился с коллегой подробностями гибели: – В бетон меня закатали. Вырыли яму в лесу. Скинули туда со связанными руками живьём. Подогнали «миксер». И объясняя, в чем я перед ними виноват, медленно стали заливать. Я даже встал. Сил хватило. Когда залили по шею, предложили закурить. Я отказался. Тогда с головой уже пошло. Сверху мхом и палками забросали. Так и стоял… Теперь уже застыл накрепко. Не отколотить. Хотя… Без арматуры заливали…
– Бедный Дмитрий Александрович! В чём же ты виноват оказался?
– Мало им показалось. Говорят, кинул я их очень. А так делать было нельзя. Не те они люди. Ну, и я не рассчитал. И вправду оказались не те…
Юрий Иванович понимающе закивал. Жаль было Дмитрия Александровича – талантливый был руководитель, примерный семьянин, хороший отец, и вот бесславно кончил на самом пике карьеры, после очередного повышения по службе. Жаль! Жаль!
– Ну а что же этот? Ну который рассказывает… Когда прилетит? – полюбопытствовал новичок Юрий Иванович.
– А когда захочет. Тут время относительно. Такое иногда бывает – аж мурашки по спине. И тут как тут он. Придёт. Начнёт рассказывать. И показывать. Все мы тут неспроста…
– А где тут? На кладбище, что ли? – Юрий Иванович огляделся.
Это уже было не кладбище, а какое-то поле, по которому они шли теперь с Дмитрием Александровичем. Вернее, не шли, а парили, так как тот продолжал сидеть, а Юрий Иванович стоять.
– При чём тут кладбище? Тут другое. – Дмитрий Александрович горестно вздохнул. – Он сказал, что дождёмся всех, а потом отправимся куда надо. Там всё станет понятно.
Юрий Иванович пожал плечами и задумался.
– А если я отлучусь? Он меня найдёт? – спросил из чистого любопытства, зная, казалось, ответ, но ошибся.
– Он искать не будет. Тут этого нет. Тут все под рукой и на глазах. Не скроешься. Отлучайся куда хочешь и сколько хочешь. За этим следить некому. А ты куда хотел? Небось на поминки свои поглядеть? Зря… Не советую. Неужто интересно смотреть, как по тебе плачут и водку пьют? Ты лучше куда-нибудь на море, к девочкам, к солнышку… Хотя… Тебе самому выбирать…
* * *
Юрий Иванович и впрямь решил последовать совету коллеги и, минуя плачущих за поминальным столом родственников, произносящих то и дело, что он навсегда с ними и его никогда не забудут, отправился к морю. Отыскал на берегу за скалой двух голых миленьких целующихся девушек и стал за ними наблюдать. Все эти стоны, щупанья, троганья и запихиванья его, как ни странно, теперь совершенно не возбуждали. И это было странно. Ведь ещё не разучился ценить истинную женскую красоту. Вот только теперь эта красота была другая – картинная, что ли. И на картине этой были две дуры, которые занимались чем попало, вместо того чтобы просто взять – искупаться, полюбоваться морским пейзажем, встретить и полюбить каких-нибудь хороших парней…
– О чём это я? – опомнился Юрий Иванович и после недолгих раздумий констатировал: – Вот вечно этот Дмитрий Александрович посоветует всякую херню!
И решил отбыть в другое место. Там тоже были девушки. Но на этот раз с мужчинами, которые парились в бане, пили, ели, веселились. Словом, такая же картинная скука, как и на море.
– И куда меня всё время тянет? Прямо дурак какой-то, ей-богу! Где остальные-то? Где этот умник, который всё знает и вести куда-то собирается всех? Да и кого всех?
– Я здесь. С прибытием.
Перед Юрием Ивановичем стоял молодой человек с толстой книгой в руке в джинсах и футболке. Он открыл книгу и стал что-то в ней записывать.
– А я думал, померещилось. – Юрий Иванович подошёл к нему поближе, чтобы разглядеть получше, и вкрадчиво поинтересовался: – Ну что… Как говорится, пора?
Молодой человек оглядел его и спросил:
– А вы читали «Мёртвые души» Гоголя?
– Кто? Я? Так ведь там же не про нас написано?
– Так читали или нет?
– Когда-то в детстве… Начинал… Сейчас уже не помню, про что там… Чичиков там, кажется… Коробочка… Урна…
– Урна? Это какая урна? Неужто Николай Васильевич и о ней упомянул?
– Вот не помню, – сокрушался Юрий Иванович. – Зачем это сейчас нужно здесь? Гоголь. Души мёртвые. Говорите прямо – грешен, пора в ад. А то он растягивает тут мне… Молодой, а с подходцами!
– В ад – это не я решаю. Моя задача вас всех собрать и потом проводить куда надо. Не время ещё. А вы не горячитесь. Слетайте пока ещё куда-нибудь. Остыньте. Успокойтесь. Здесь это самое необходимое состояние. А то завелись с полоборота. Что дальше-то будет, когда пойдём выяснять с вами?
Юрий Иванович уже летел в одиночестве. Пролетая мимо Дмитрия Александровича, погрозил ему кулаком за дурные советы. И приземлился в скверике напротив родной управы на скамейке. Стал вспоминать – к чему этот пижон про мёртвые души его спросил. Вспоминал. Вспоминал. И вспомнил.
* * *
Эти самые мёртвые души на выборах сначала в думу, а потом и за президента у него голосовали. Юрий Иванович неожиданно вспомнил, как однажды поскрёбся в железную дверь районного системного администратора системы ГАС «Выборы» и, войдя к нему, а точнее к ней (у него был допуск как у сотрудника организационного отдела управы), потребовал от имени главы управы погодить. Погодить исключать из списков избирателей умерших жителей района. Так прямо и сказал:
– Оленька, звезда моя! Давай пока не будем исключать! Я тебя в щёчку поцелую, хочешь?
– Поцелуй. Заслужила, – ответила системный администратор Оленька. – И потом не забудь попросить своего главу, чтоб путёвку мне бесплатную с детьми на море организовал. И желательно в Турцию. И ещё скажи – я давно всё сделала. Не вы одни тут командуете. И презент ему от меня… Я умерших за прошлых три месяца ещё не вносила. Будет кому за «Единую Россию» голосовать. – И Оленька похохатывала, выставляя вперёд полную грудь, потягиваясь в кресле и рассчитывая в мечтах на многие блага от районной власти за свою шустрость. Юрий Иванович, подойдя из-за спины, поцеловал её тогда в губы, обнимая за полную грудь. Он тогда любил всё такое…
И вот теперь вспомнил.
* * *
Что-то взгрустнулось. Ему вдруг припомнились годы самоотверженно максималистической юности, когда хотелось бороться за правду, служить Родине, сделать что-то полезное для страны.
Как быстро все эти помыслы улетучились сразу после института, когда от страны СССР осталась только её часть с гордым именем Россия, а от идей и принципов прошлого вообще не осталось следа. Принципы и идеи стали другие. Люди стали другие. Поделились на нищих и богатых. Богатых единицы и сотни тысяч нищих. И ты должен был кем-то стать среди людей. И Юрий Иванович стал. Чиновником.
* * *
Полетел к двоюродным сестрам Вере, Надежде и Машеньке. Ну здравствуйте, дорогие! Как вы тут? Первой увидел Веру. Она сидела на берегу пруда, как сестрица Алёнушка с известной картины русского художника. Она погибла первой, отравившись палёной водкой в начале девяностых, ночью села в туалете на унитаз и умерла. Там её и нашла дочка и милиционеры на следующий день. А в гробу лежала как спящая красавица. Было ей двадцать восемь лет.
– Привет, Вера!
– Ну что, и ты, Юрочка, прибыл к нам? Добро пожаловать. А я вот всё в воду гляжусь.
– Чего глядишься-то? Выглядываешь чего?
– На себя любуюсь. И стихи сочиняю. Я ведь стихи сочиняла там… А сама себе всё время шепчу: променяла, променяла, променяла…
– Променяла?
– Ну да… Любовь на шлянки. Бога на чёрта. Дочь на водку. Такие у меня теперь стихи. Такая поэзия раскаянья.
– Не понимаю я в этом…
– А не понимаешь – так лети дальше. И передай там, что я на тебя обиды не держу.
– Какой обиды? Что цветы не купил тебе на похороны, что ли? – Юрий Иванович отчетливо вспомнил, что пришёл на похороны сестры без цветов.
– За то, что голосовал за меня, за покойницу. Ты скажи там на суде, что я тебя прощаю. Брат всё-таки…
Юрий Иванович полетел в лес, в грибные места Рузского района под Колюбакино, недалеко от озера Глубокого – повидаться с другой сестрёнкой, Наденькой. Именно там нашёл её убитую полусумасшедший грибник Егорыч, поющий песни в лесу и кланяющийся всем людям возле крюковского продуктового магазина. Увидел её и заплакал. И замычал от боли. Лица её было не разглядеть – разбил монтировкой таксист, которому не дала. Очень мужа своего Игоря любила. И вот теперь лежала в цветущей землянике и улыбалась Юрию Ивановичу.
– Ну вот и ты, Юрий. – Лицо Наденьки было таким же милым, каким он запомнил в последнюю их встречу. Значит, здесь действительно всё по-другому. – А помнишь, в детстве мы с тобой хохотали в постели по ночам, придумывая разные шутки и истории? Вот я и попала в историю. Вот я и дошутилась.
– А я, похоже, тоже дошутился…
Наденька исчезла.
Он очутился высоко над землёй. Проскакивая огромные пространства в сжатом гармошкой времени как за один миг, оказался в Приморье, под Уссурийском, в маленькой воинской части посреди сопок, покрытых тайгой, у старой котельной с кучей бурого угля. Приземлился возле входа и вошёл в котельную. Частенько, бывало, сиживал здесь по ночам под арестом у огня, когда выдавались минуты отдыха, вспоминал своих, думал о родине, грелся.
У котла стоял матрос Сиванькаев и улыбался гостю.
– Ну вот, и ещё один пожаловал к нам. Тянет туда, где служил? – Сиванькаев был молод и как-то даже слишком хорош на вид. Видимо, он встречал здесь всех желающих вспомнить родную часть Краснознамённого Тихоокеанского флота, ставшую при теперешних властях колонией-поселением для преступников. Могуч был Тихоокеанский флот в советское время. Даже в глухой тайге служили матросики – поставляли на корабли боевые ракеты. Кто бы догадался, где они прячутся. Теперь же только и оказалась эта территория годной для оборудования зоны…
– Слушай, Сиванькаев, а ты что тут, дежуришь, что ли? Это ведь просто каторга какая-то… В котельной после смерти…
– Не переживай, Юрок. Это просто ты меня здесь вспомнил. Матушка моя, к примеру, меня вспоминает таким, каким на руках носила. А отец – когда рулить на велосипеде учил. У каждого своя память, братишка…
– А как же ты всё-таки погиб? Я помню только, что мы тебя в закрытом гробу всей частью хоронили.
– Да очень просто. Надо было угледробилку почистить. Вот деды меня в неё и заставили залезть. Я долбил по стенкам, чтобы уголёк отошёл, а в это время она работала. Нога случайно соскользнула в червяк. Меня как фарш и прокрутило. Заметили, когда одна пилотка в дробилке от меня осталась. Несчастный случай.
Сиванькаев вздохнул.
– Эх, Юрок, если б ты знал, какая меня дома девушка ждала…
Юрий Иванович покачал сочувствующе головой и, глядя на бросающих в котёл лопатами уголь зэков, посоветовал Сиванькаеву:
– А ты её дождись. Поболтаете хоть…
И заржал.
Сиванькаев растаял на фоне пылающего жаром котла, который словно втянул его в себя.
Юрий Иванович парил над сопками. Родная часть уже исчезала вдали. Не хотелось уже встречаться с командирами, армейскими друзьями. Чего ворошить это прошлое… Хотя…
На Хованском кладбище сел на скамеечку у могилы Анжелики Ренковой. Подошла десятиклассница Анжелика. Взяла его руку своей нежной ручкой, пожала её и попросила прощения:
– Прости, Юра, что мы так и не сыграли с тобой на концерте в клубе на Новый год. А я ведь обещала тебе, когда ты меня провожал вечером после репетиции домой. А на следующий день меня не стало. Я, правда, не ожидала, что так выйдет.
Юрий Иванович прослезился, почти как тогда, в юности. Он вспомнил, как в свои семнадцать лет пел в вокально-инструментальном ансамбле рабочего посёлка в профкомовском клубе, а Анжелика играла на клавишных. В ансамбле были одни ребята. Но вот однажды забухал Ромка-клавишник, и басист Женька позвал Анжелику. Она училась в десятом классе и посещала музыкальную школу. Играла, как говорил Женька, классно. Послушали. Лабает немного академично. Но мелодию схватывает быстро и подыгрывает без лажи, с фантазией.
Первый концерт был к ноябрьским праздникам. Отыграли на ура. Анжелика на сцене держалась достойно. Не выпендривалась. Задницей под музыку не крутила. А после концерта расплакалась. Нервы.
– Если бы ты видела, как я рыдал, когда узнал, что ты умерла. Песню тебе посвятили. Пели на танцах. Все слушали стоя. Никто не танцевал. Замер зал. Я пою, у меня слёзы, было же такое… Мне было тогда, правда, хреново от мысли, что такая красавица, как ты, погибла из-за ерунды… Ведь у тебя могли быть дети. Красивые дети. А потом и у них тоже дети были бы…
– Ну хватит, Юра! – Анжелика убрала ручку и отошла в сторону. – Я уже попросила у тебя прощения. А до тебя просила у мамы. Потом у папы. У подруг…
Анжелика говорила и смотрела на свой памятник, где был высечен портрет милой улыбающейся шестнадцатилетней девушки.
– Всё это было глупо. Бездарно глупо. Но… Нервы…
Анжелика наглоталась таблеток в отместку за измену одного парня, с которым тогда дружила. Он был её первым. Её тонкой творческой натуре он казался чем-то небесным… А тут какая-то Маринка – дочь директора кладбища. И тот с ней. В кладбищенском домике. Маринка сама Анжелике об этом и сообщила. А он стоял и виновато улыбался. И всё небесное измазалось в житейском дерьме.
Врачи «Скорой» пытались её откачать. Делали всё возможное. Но не довезли.
– Ах, Анжелочка!..
Подлетел красавчик. Скоро собрание. Народ подтягивается.
– А ты с дедом своим не виделся ещё, Юрий Иваныч? – спросил красавчик. – Он ждал тебя…
– Боюсь я с ним встречаться. Ругается он, как я помню, смачно слишком…
Появился дед Гаврила – фронтовик, ветеран Великой Отечественной, лысый как колено у толстой бабы. И усмехается.
– А-а, едрать через коромысло, Юрчик-огурчик, тоже преставился? Что же ты, мать твою, народ-то русский дурачил, а? И как тебе, паскуде, не стыдно?! Вот наше поколение войну выиграло. Сражались за Родину. А вы, пердуны толстожопые, грабить её стали? И с кем ты тут встречаешься? Одни сопливые. Ни одного толкового мужика. Да стервы сплошные. На земле тебе их мало было? Гниды! Вот мне, ветерану, есть что вспомнить! Мы эшелоны под откос пускали! Фашиста крошили. Да, гибли. Но в честном бою. Говнюк ты, Юрчик! А не внук! Был с детства говнючонком – им и остался!
Юрий Иванович изо всех сил принялся карабкаться подальше от деда Гаврилы, боясь, что тот со своими нотациями отправится за ним по следу. Но дед, плюнув себе под ноги и погрозив непутёвому внуку кулаком, растворился в пространстве.
* * *
Юрий Иванович устал. Навещать знакомых поднадоело. А собрание, обещанное красавчиком, ещё не начиналось. Он видел, как где-то внизу копошатся люди, мчатся машины и поезда, по морю идут корабли, в небе летят облака, на одном из которых он расположился, и никому нет уже до него никакого дела.
– Привет, Юра!
Это была Машенька, его младшая двоюродная сестричка. Умерла в двадцать два года. Вспомнилась – и вот она.
– Привет…
– Что же ты ко мне-то не ходишь, братик? Совесть, что ли, мучает? Я так надеялась, что нам с тобой удастся встретиться и поговорить…
Юрий Иванович нахмурился и даже не глядел в сторону Машеньки.
– Только сейчас о тебе вспомнил. И ты тут как тут.
– А ты ничего не хочешь мне сказать? – Машенька приблизилась к нему, прижалась белокурой головкой, о которую последний любовник во время ежедневных пьянок частенько разбивал пустые бутылки, подозревая в изменах и нелюбви, из-за чего она однажды с сотрясением мозга и многочисленными гематомами на теле угодила в районную больницу, да там и скончалась от травм, несовместимых с жизнью.
– Прости меня. Да, я всё знал про тебя. Но не успел помочь…
– Знал… Ты несколько раз встречался со мной на улице. А узнав, что это я, как заяц перебегал на другую сторону. Вот так-то, братец Юрик…
– Перебегал… Мне тогда казалось, что мы вряд ли сможем с тобой начать разговор. Ты ведь постоянно была пьяна. Или с похмелья…
– А ведь в мой последний день ты тоже видел меня. Я была трезвая. Вышла из дома за водкой. Кричала тебе. Махала руками. Звала. Просила остановиться. А ты убежал от меня…
Юрий Иванович весь как-то съежился. Он вспомнил этот день. И что-то вроде угрызений совести посетило его в этот миг.
– Да, я струсил. Честно. Мне тогда показалось, что наша встреча будет лишней. Да и спешил я куда-то. Не помню куда…
– К любовнице своей, Зоечке, ты спешил, к моей подруге. У тебя жена как раз на дачу с детьми уехала… И как раз в тот момент, когда ты с Зоечкой у неё в квартирке забавлялся, меня Павлик по башке и саданул.
Юрий Иванович живо представил себе Зоечку, которая, слава всевышнему, была ещё жива, и ему вдруг стало стыдно, потому что он подумал, что Машенька могла ему сейчас рассказать, что они там с Зоечкой в тот день вытворяли.
– Не буду. Не буду. – Машенька хохотала, словно читая его мысли. – Но развратником ты был порядочным. И я это знаю. Ты однажды спьяну даже ко мне приставал.
– Ну хватит! – Юрий Иванович неожиданно разозлился. – Может быть, ты мне сейчас расскажешь, сколько у меня было баб? И как у меня с ними было? И где?
– Могу и рассказать. Но эти воспоминания только тебя окончательно расстроят. А я не хочу тебя расстраивать. Ведь ты год назад такие прекрасные цветы принёс ко мне на могилу. Это было на Пасху. Помнишь? За эти цветы я тебя прощаю, Юрик. И больше не буду тебя мучить. Тебе и так достанется скоро…
– А ты откуда знаешь? – Юрий Иванович подскочил на облаке так, что из него даже выпало несколько капель дождя и полетело на землю.
– Знаю. Всех, кто дурачит свой народ, обманывает намеренно и получает от этого выгоду, ждёт наказание. Дурак ты, Юрик… Ты бы хоть раз в жизни там, на земле, взял в руки Библию. И почитал… Тогда бы не задавал мне таких глупых вопросов…
Машенька исчезла, оставив Юрия Ивановича одного в горьких раздумьях. Он признался себе, что не читал Библии, не знал наизусть ни одной молитвы, хотя когда-то сочинял стихи и песни и памятью обладал недюжинной.
* * *
Подтянулся красавчик. Присел рядом. Очищал ножичком липовую палочку, мастерил свистульку.
– Не надо грустить, Юрий Иванович. Вы же не перед расстрелом – чего переживать. Устроится всё как-то. Определится ваша участь.
– Чего прилетел? Утешать меня? Или опять кого-нибудь пришлёшь, чтобы настроение мне испортить?
– Избавьте меня от ваших подозрений, Юрий Иванович. Никого я к вам не посылал. Я только проверяю, всё ли в порядке. А может, кто-то на Луну или Юпитер решил отправиться? А туда рано до решения. И не вешайте на меня всех ваших собак, дружище. Я же не виноват, что у вас плохое настроение. Видимо, это у вас что-то с совестью…
Красавчик домастерил свистульку. И посвистел в неё. Раздался тоненький и приятный звук.
– Надо же! – удивился красавчик. – Такая простая штуковина и так чу́дно звучит. Придумал же Господь радость! А сколько ещё всякого на свете… Я не перестаю удивляться! Ну ладно, нам пора. Поехали, коллега. Там уже все почти собрались.
* * *
На огромной поляне посреди дремучего леса, похоже, там, где шмякнулся в своё время на землю Тунгусский метеорит, подальше от людей, собрали тех, кто когда-нибудь участвовал в организации выборов в России. Отошедшие к Богу стояли кучками по регионам. Юрий Иванович очутился среди москвичей. Лично пожал руку Юрию Михайловичу. Так было приятно встретиться здесь с непосредственным своим руководителем и опытнейшим мэром. И даже непонятно, как этот, видимо, бессмертный политик здесь оказался, но спрашивать его Юрий Иванович не осмелился. А может, он вообще сюда на минутку!
Затем всех пригласили подойти поближе и выслушать предложение. К красавчику присоединился ещё какой-то мужик, представился Петром, был он с чёрной бородой, точно у казачьего атамана, и одет в какой-то овчинный тулуп, точно разбойник. Кожаным сапогом давил лежащее на пригорке старое бревно.
– Ну так, други мои… Давайте посоветуемся… Вы, стало быть, обманщики и воры, должны рассчитывать на милость Божью, иначе всех на сковороду и в тартарары… Не мне вас учить раскаянию. Да и не место здесь. Это надо было как-то на земле решать. Здесь уже поздновато. Но шанс у вас есть. – Пётр погладил бороду и убрал ногу с бревна, вместо которого перед ним оказалась избирательная урна с гербом России. – Вот. Я думаю, никому из вас не надо объяснять, что это за предмет. Сюда вы в своё время бросали голоса людей. КОИБы я ставить не стал. Тут ведь все всё видят. И без них разберутся. А вы славненько ими побаловались там… Ох, славненько! Даже самый главный бородач из ЦИКа удивлялся, как у вас всё сошлось. Мудрецы! Ох, мудрецы! Намудрили вы что-то с народом. Ну так давайте теперь не избираться, а разбираться…
Красавчик водрузил недалеко от урны какое-то подобие доски и объяснил условия:
– Подходим. Записываемся как хотим. Хоть не своим именем. Напротив коротко пишем, как фальсифицировали голоса. Мы потом общий список отправляем по адресу. Там решают. Оглашаем итоги. Приступили.
Первым пошёл мэр Юрий Михайлович. Он коротко написал на доске – Пчеловод. Старший по Москве – организатор вбросов, сломов, строек и колец. Друг Путина.
Юрий Иванович плелся в хвосте. Обдумывал, что написать. При подходе к доске – руки дрожали. Решил сознаться во всем.
Написал так:
«Голосование за умерших. Вброс. Подделка списков избирателей. Карусель. Голосование по чужим открепительным. Переписка итоговых протоколов. Отказ в регистрации кандидатам от оппозиции. Провокации на избирательных участках. Изготовление фальшивых бюллетеней.
Остановился. Хватит, пожалуй.
И тут же оказался на сцене огромного театра, где в хорошо освещённом зрительном зале сидели люди. Он стоял посреди сцены с микрофоном в руке и не знал, что сейчас делать. Но быстро сориентировался и вошел в роль.
– Есть ли у кого какие вопросы ко мне, товарищи?
Люди загудели. Стали подходить к микрофонам в зале. Задавали вопросы по очереди.
– Скажите, Юрий Иванович, а была ли у вас возможность поступить по совести и не участвовать в обмане людей?
– Была. Для этого можно было написать заявление об уходе и уйти с работы до выборов, оставив семью без куска хлеба. Я на это не решился…
– А вам таким способом заработанный хлеб не вставал никогда поперёк горла, не подавились?
– Провокационный вопрос. Не я один такой был. Это целая система, организованная сверху и отлично налаженная.
– Вы надеетесь на помилование?
– Каждый надеется.
– А для чего вообще нужно было организовывать нужный результат?
– Чтобы ни у кого не было сомнений в законной избранности власти. Цифры должны были говорить сами за себя. Мнение народа никого не интересовало.
– Существует ли покровитель ваших деяний на небесах?
– Думаю, да… Бес. Бес выборов. Он нас всех и попутал.
– Вы помогали когда-нибудь людям?
– Было дело. В детстве когда-то. В юности. Повзрослев, перестал быть сентиментальным. Есть ещё вопросы?
– Что для вас деньги и власть?
– Одно и то же. Это образ жизни, выйти за грани которого очень сложно. Если, конечно, не подключить совесть…
– Вы не подключили?
– Нет, не стал… Бес победил.
Больше вопросов не было. Юрий Иванович стоял перед урной, за которой беседовали между собой красавчик и Пётр. Увидев очередного участника, они протянули ему лист бумаги и объяснили:
– Смелее, участник, смелее… Это же вам не на выборах шутить. Это всё что вам осталось сделать. Пишете одно из двух. Виновен или не виновен. Можете не сами. Можете солгать. Это ваше право. Здесь всё учитывается. И итоги бывают весьма неожиданны.
Юрий Иванович взял лист бумаги, отошёл в сторону. В другой руке оказался маленький очинок простого карандаша. Он было занёс уже руку, чтобы вывести своё последнее решительное слово, как вдруг ему пришла в голову одна странная мыслишка. И тут же материализовалась.
Появилась Машенька.
– Ты зачем меня позвал? Мы же уже обо всём поговорили…
Юрий Иванович весь задрожал, боясь, что сестрёнка сейчас исчезнет, схватил её трясущимися руками за тонкую ручку и попросил:
– Машенька! Сестрёнка! Почитай за меня какую-нибудь молитву! Я ведь урод, не знаю ни одной! Здесь же не запрещено читать молитвы? Правда?
Она улыбнулась.
– Странная у тебя просьба, братец… Эк тебя проняло… Ну ладно-ладно, почитаю…
И стала читать «Отче наш»…