Ну раз уж здесь про любову речь пошла, то еще вам одну картинку про ее родимую нарисую.

Вы когда-нибудь встречали девушку, взрослую девушку двадцати пяти лет, которая панически боится свою мать? А я встречал. Больше скажу – женат был на такой. Дело-то уже давнее, больше двадцати лет минуло, страсти многие поулеглись, можно, наверное, и рассказать.

И женился-то я на ней тоже не вполне обычно. Ну, не так, чтобы уж очень оригинально, но все-таки. Приехал в отпуск из армии, познакомился (до этого ее не знал) и расписались через две недели. Не верите? Говорите, что после подачи заявления даже тогда надо было месяц ждать? Правильно говорите, но и я не вру. Для особо одаренных своя очередь имелась. Нет, никакой я не блатной был, как, впрочем, и сейчас. Да и ребеночка мы не успели за две недели заделать. Просто когда решили, что жениться надобно, то надел я свою лейтенантскую форму, подпоясался портупейкой и почапал в загс. Там – к заведующей: так, мол, и так, хотим, понимаете, пожениться, а отпуск мой через две недели заканчивается, а по законам совейским ждать месяц надобно, для проверки чуйств. Неувязочка получается. Не погуби, матушка-законница, в ноги кланяться будем, только не дай захиреть на корню зарождающейся ячейке общества. Ну не так, конечно, но где-то очень близко по смыслу. Заведующая на форму мою военную глянула, но ей одной не поверила, еще запросила отпускной билет и удостоверение личности офицера. Покрутила их туда-сюда, только что не понюхала и на зуб не попробовала. Потом тяжело выдохнула, типа: «Ну что же с вами делать-то?» – и стала даты свободные предлагать. Две недели мы продержались, не разбежавшись, и благополучно зарегистрировали свои отношения под традиционный марш Мендельсона.

О чем это я? Ах да, о страхах девичьих. Так как женились мы, можно сказать, впопыхах, не очень хорошо изучив друг друга, то пришлось это уже потом в браке наверстывать. Сразу после свадебки укатили мы на Украину, где я службу свою отбывал. Я – на год оставшийся, а женушка свежеиспеченная – на время отпуска своего внеочередного, милостиво предоставленного администрацией. Пошли мы как-то с супружницей моей законной на тамошний узел связи на родину нашу малую позвонить. По дороге жена мне и говорит:

– Жень, я постричься хочу.

– Ну, хочешь, так и постригись. В чем проблема-то?

– А мне мама не разрешает.

Мое удивленное лицо и, наверное, ответ типа: «Ну, ты же уже взрослая девочка».

На узле связи из трех автоматов междугородных один был очень милостив к звонящим: соединять соединял, а пятнадцатикопеечные монеты не глотал. Можно было звонить сколько душе угодно. И наверняка про это не только мы знали. Но, видать, мало кому междугородная связь в нашем райцентре требовалась, вот и пользовались мы ею по большей части одни.

В тот раз сначала я своих родителей успокоил, что все у нас в порядке, потом уже женушка аналогичное своим по проводам пропела. Уже ближе к концу общения, прямо перед самыми прощаниями, она напоследок выдала:

– М-а-а-м, мне тут постричься пришлось.

Вторую-то часть диалога я не слышал, поэтому могу только домысливать, как теща моя, недавно обретенная, неодобрение свое выражала. Но выражала, потому что жена продолжила извиняющимся тоном, противно растягивая слова:

– М-а-а-а-м, я тут в мужниной хате вещи хотела на антресоль убрать. Полезла, а там на меня банка с краской опрокинулась, краска на волосы пролилась. Я их мыла, мыла, но они все равно слипшимися оставались. Никак не отмывались, вот и пришлось постричься.

Вот такая навороченная женская ложь, чтобы оправдать вполне невинный проступок. Да даже и не проступок вовсе, человек двадцати пяти лет отроду, уверен, имеет право самостоятельно определять длину своих волос. А тут такое вранье. Мне бы здесь насторожиться, как Штирлицу. Хотя чего уж там, штамп-то в удостоверении личности офицера уже проставили.

Впрочем, на тот момент меня ни штамп тот, ни фантазии жены относительно стрижки ее никак не напрягли.

Были ли еще такие эпизоды в нашей совместной жизни, со страхами жены связанные и меня как-то касающиеся? Конечно были. Не все, правда, сейчас, через двадцать с лишним лет, вспоминаются. Ну, вот, например, уже перед самым дембелем, приехала ко мне опять благоверная. И в какой-то момент говорит мне: «Жень, а давай ты в армии останешься». Я прибалдел сначала от такого поворота, а потом объяснять стал, что я-де человек по духу абсолютно гражданский, в армии нахожусь исключительно по принуждению и жду не дождусь, когда смогу вернуться на гражданку, чтобы реализовать свой недюжинный потенциал в науках разных и других отраслях человеческой деятельности. Больше этот вопрос жена не задавала. Сейчас-то я думаю, что предпосылки к нему тоже были вызваны нежеланием жены возвращаться поближе к своей властной матери. Хотя, может, я и ошибаюсь.

Отслужил я год оставшийся, вернулся в свой родной подмосковный городишко. Первое время мы у тещи обитали, потом перебрались в комнату, которая жене, можно сказать, в наследство от деда досталась. Я в ней ремонт сделал. Наверное, последний раз в жизни паркет вручную циклевал. Проводку поменял, она там внешняя была. Потом переехали, тоже не без скандала, от тещи горячо любимой. Одни жить стали. Родители, правда, что те, что другие, периодически приходили (ведь в одном же городке небольшом жили), вмешивались. Но вроде как терпимо, или это так только мне казалось? В декабре ребятенок народился, забот еще прибавилось. Но заботы те, как мне казалось, радостные или, на худой конец, терпимые. Я помимо преподавания в институте еще на одну работу на полставки устроился – сосед по коммуналке помог. Это я оправдываюсь, что ли? Может, и оправдываюсь. В общем, жили как-то, как все. Денег, конечно, не хватало, да и на них купить тогда мало что можно было. Помню, как за молоком сынишке два часа в очереди простоял, с матюгами, давкой и драчками. Но ведь ничего, выжили. И дальше б жили, если бы не…

Прихожу я как-то домой с работы, а жена меня вся такая светящаяся встречает. Я в непонятках, а она и говорит: «Радуйся, Женя, мы комнату эту обменяли и в четверг с мамой съезжаемся». Я как стоял, так чуть ли не сел прям на пол. Ведь до того ни слова о обмене и переезде не было. И ведь знала же жена, что я ну никак не горю с ее мамой жить. Даже, напротив, категорически не желаю. Пока я находился в прострации, жена продолжила атаку: «Ты ведь с нами поедешь?» Я, еще абсолютно не придя в себя, ответил: «Да».

Зачем она это сделала? Почему так? Почему сама за нас троих: себя, меня и сына нашего десятимесячного, решение приняла? Да конечно, не сама, наверняка ее теща науськала. Так и слышу ее голос: «Да куда ж он денется-то с подводной лодки. Конечно, с вами поедет. Он же и тебя любит, и сына тоже, конечно поедет».

Я все понимаю. Комната жены была, она юридически могла ею распоряжаться как вздумается. И с ребенком малым одной трудно, с мамой, наверное, проще. Но ведь мы же семьей были. Нельзя же такие вопросы одной решать. А теще это зачем? На своем, пусть даже самом дурацком, настоять?

Пошел я в тот вечер к соседу своему по коммуналке. Он кроме того что начальником большим был, еще и пьяницей не меньшим. Бывало частенько домой в два ночи приходил и пел за дверью «Боже, царя храни». Это значит, последняя стадия у него случилась. И даже такая обстановка лично для меня была в тыщу крат лучше, чем переезд к «родителям по закону». Пришел я тогда к соседу и первый раз спросил у него: «у тебя есть?» у него, как водится, было. Сначала чуток с ним на кухне посидели. Потом оставил он меня с бутылкой, с которой я и провел ту ночь. С утра, когда жена на кухню вышла, я сказал:

– Ты знаешь, я не поеду жить к твоей матери.

– Ты же обещал.

– Извини, я передумал.

Последующие жены часто поначалу удивлялись, когда я в понедельник или, например, пятницу спрашивал: «Завтра четверг?» А в четверг был переезд…