Волховский котел
Мне противно жить не раздеваясь,
В. Багрицкий [153]
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая.
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра.
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути.
Ликовать, что жил на свете меньше Двадцати.
Нужно, чтобы то, ради чего ты умираешь, стоило самой смерти.
Антуан де Сент Экзюпери
30 марта 1942 г. командующий Волховским фронтом генерал-лейтенант К.А. Мерецков доложил Верховному Главнокомандующему, что «коммуникации 2-й ударной армии освобождены от противника». Однако освобожденными коммуникации, как мы уже видели, можно было считать достаточно условно: ширина коридора в пределах 1,5-2 километров. Такой коридор простреливался противником, и по нему можно было уверенно передвигаться только ночью.
«В период боев по освобождению коммуникаций 2-й ударной армии взаимодействие пехоты с артиллерией и танками было плохое, а управление боем со стороны командующих армиями и командиров дивизий не налажено. В боевых действиях Ленинградского фронта — 55-й армии в наступлении на Тосно. 8-й армии при форсировании Невы у Невской Дубровки и 54-й армии при наступлении на Любань в районе ст. Погостье — помимо указанных выше недочетов слабо применялись орудия прямой наводки для уничтожения огневых точек. Артиллерийская подготовка без надлежащей разведки и корректировки огня по целям была малоэффективна. Кроме того, резко сказывалась на наступлении наших войск недостаточная насыщенность их танками, отсутствие самоходной артиллерии и мизерное обеспечение гаубичной и пушечной артиллерии крупных калибров боеприпасами. Наша авиация была настолько слаба, что не только не могла поддерживать наступающие войска, но и по-настоящему прикрыть их от массовых налетов вражеских самолетов. Противник в дни интенсивных боев производил до 200-300 самолето-вылетов группами по 20-30 самолетов. Помимо того что мы несли потери, интенсивные воздушные налеты оказывали значительное моральное воздействие на наши войска, которые с появлением в воздухе вражеских самолетов прекращали всякое движение и прижимались к земле».
Восстановление сообщения 2-й ударной армии с тылами стоило должности командиру 38-го армейского немецкого корпуса, снятого приказом командующего группой армий «Север» фон Кюхлера. Гитлер также требовал снять командира 58-й пехотной дивизии, но фон Кюхлер отстоял своего подчиненного.
Немцы пишут: «29 и 30 марта русским удалось с применением танков прорвать линию фронта полицейской дивизии, но группа Каттнера, быстро выстроив отсечную позицию, сумела остановить этот прорыв».
«Несмотря на зримую угрозу для коммуникаций 2-й ударной армии, командование фронта не оставляло надежды переломить ситуацию в свою пользу. Уже 30 марта К.А. Мерецков приказывает Н.К. Клыкову продолжить наступление. «Ближайшая задача армии овладеть Октябрьской железной дорогой и Ленинградским шоссе на участке юго-восточнее Любани. В дальнейшем, обеспечивая себя с Чуковского направления, наступать и овладеть Любанью во взаимодействии с войсками Ленинградского фронта».
То есть Мерецков решил отказаться от штурма Любанн в лоб, а перерезать железную дорогу и наступать вдоль нее. Командующий приказал собрать в ударную группу не менее четырех стрелковых дивизий и артиллерийскую группу до 200 орудий, 250 минометов (82-мм и выше) и два полка «катюш». Начало наступления на Любань было намечено на 2 апреля. Двигало Мерецковым соображение, что между частями 2-й ударной армии Волховского фронта и 54-й армии Ленинградского фронта оставалось всего 20 километров. Кольцо окружения вокруг 1-го армейского немецкого корпуса в районе Чудова должно было замкнуться, и тогда противник оставит попытки прорыва «росчистей» в тылах 2-й ударной армии. Войска 2-й ударной начали наступление 4 апреля, но были остановлены на рубеже р. Тигода.
Как вспоминал впоследствии маршал A.M. Василевский: «Почти всю зиму, а затем и весну пытались мы прорвать кольцо ленинградской блокады, нанося по нему удары с двух сторон: изнутри — войсками Ленинградского фронта, снаружи — Волховского — с целью соединиться после неудачного прорыва этого кольца в районе Любани. Главную роль в Любанской операции сыграла 2-я ударная армия волховчан. Она вошла в прорыв немецкой линии обороны на правом берегу р. Волхов, но достичь Любани не сумела, и завязла в лесах и болотах. Ослабленные блокадой ленинградцы тем более не смогли решить свою часть общей задачи. Дело почти не двигалось».
8 апреля 1942 г. Мерецков докладывал Сталину, что основные причины неудач 2-й ударной армии в продвижении к Любанн — это «плохая организация боя, усталость войск, вследствие непрерывных боев и боязнь командования 2-й ударной армии за свои коммуникации».
В этот же день, 8 апреля 1942 г. комиссия, проверявшая состояние дел во 2-й ударной армии, отбыла обратно в штаб фронта, составив акт проверки. Власов же остался, потому что, как настаивал впоследствии в своих мемуарах Мерецков, Клыков якобы был тяжело болен. Начальник артиллерии Волховского фронта, знаменитый конструктор стрелкового оружия (пулемет Дегтярева — ДП и др.) генерал-лейтенант Дегтярев В.А оставил свои воспоминания раньше Мерецкова и ничего не знал о болезни командарма:
«... был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии.
— Все, — мрачно сказал Клыков, распрощавшись с нею, и машинально начал перебирать содержимое в ящиках своего рабочего стола.
Предчувствие не обмануло его: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего 2-й ударной армией».
16 апреля «тяжело больного» Клыкова отправили самолетом в тыл. Сам Клыков в своих воспоминаниях говорит об этом эпизоде очень мало, неясно и глухо, правда, разделяя с Мерецковым идею о своей болезни — надо, чтобы он был болен, это уже официальная версия.
«В апреле 1942 года я тяжело заболел. Пришлось отправиться в госпиталь. На мое место был назначен новый командующий. Перед отъездом я доложил обстановку командующему фронтом Мерецкову, обосновал необходимость создания опорных баз внутри расположения армии. Попросил его хотя бы на время весенней распутицы отказаться от попыток захвата Любани».
Заметим, что Клыков прямо указывает на неготовность армии для уже третьего по счету наступления на Любань. Одновременно штабу Волховского фронта становится известно о подготовке нового немецкого наступления по окружению и уничтожению 2-й ударной армии, но внимания на это никто не обращает.
Почему же именно болезнью решили объяснить отстранение Клыкова от руководства 2-й ударной армией? Если написать, что за военные неудачи и плохое состояние армии, выявленное проверяющими, — сразу станет понятно, что Власова именно что «подставили». А так — замечательно идут дела, армия в порядке, только что «осуществили прорыв кольца».
Вот только командарм болен. Так что. пожалуйте. Андрей Андреевич — командуйте. И «подлый авантюрист» специально губит замечательную, победоносную армию. А что? Очень удобная версия, главное — все, кроме Власова, «белые и пушистые», особенно сам Мерецков.
Естественно, что вопрос о назначении Власова сначала обсуждался и согласовывался. 16 апреля состоялся телефонный разговор Власова и дивизионного комиссара Зуева с Мерецковым:
Мерецков. Кого выдвигаете в качестве кандидата на должность командарма?
Зуев. На эту должность кандидатур у нас нет. Считаю необходимым доложить вам о целесообразности назначения командующим армией генерал-лейтенанта Власова.
Власов. Временное исполнение должности командующего армией необходимо возложить на начальника штаба армии полковника Виноградова.
Мерецков и [Запорожец (Власову). Считаем предложение Зуева правильным. Как вы. товарищ Власов, относитесь к этому предложению?
Власов. Думаю, судя по обстановке, что, видимо, придется подольше остаться в этой армии. А в отношении назначения на постоянную должность, то. если на это будет ваше решение, я его. кончено, выполню.
Мерецков. Хорошо, после нашего разговора последует приказ»
ДИРЕКТИВА
Ставки ВТК № 170282 командующему и заместителю командующего войсками Волховского фронта 20 апреля 1942 г.
Ставка Верховного Главнокомандования утвердила назначение заместителя командующего войсками Волховского фронта генерал-лейтенанта Власова командующим 2-й ударной армией по совместительству.
По поручению Ставки Верховного
Главнокомандования
Начальник Генерального Штаба
Б. Шапошников
Власов получил войска, практически уже не способные воевать, армию, которую надо было спасать. С середины апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов вообще не было. Некомплект личного состава в дивизиях доходил до 70%. Не было снарядов. Воспоминания выживших рисуют нерадостную картину: обмороженные, голодные, завшивевшие бойцы недели и месяцы сидели в болоте. Снабжения не было. По земле это уже было невозможно, а авиация... Было сброшено больше всего листовок — 127 млн на русском и немецком языках, зато лишь 460 т продовольствия. Эвакуировано всего 450 тяжелораненых солдат и офицеров, согласитесь, мизерные цифры для армии. Армия фактически уже была угроблена. Власову осталось лишь смириться с этим.
Любопытно, что Ставка так и не утвердила Власова на должность командующего 2-й ударной армией, а должность заместителя командующего Волховским фронтом пропала вместе с ликвидацией этого фронта 23 апреля 1942 г. Так что Власов не имел права просить о подкреплениях и улучшении снабжения — ведь командующим 2-й ударной армией он формально не был.
«9 апреля 1942 года противник юго-западнее Спасской Полисти вновь продвинулся вперед и еще более сузил горловину-. Таким образом, по существу, коммуникация 2-й ударной армии восстановлена не была. В силу сложившейся обстановки для войск 2-й ударной армии и части соединений 59-й армии все приходилось подвозить транспортной авиацией».
Он не мог отказаться от назначения, хотя все прекрасно понимал. Тот же замечательный адъютант Власова И. Кузин, донос которого мы уже встречали, говоря о Власове под Москвой, на допросе рассказывал: «В беседе с Зуевым и Виноградовым Власов неоднократно говорил, что великие стратеги — это он по адресу товарища Мерецкова — завели армию на гибель. Власов по адресу Мерецкова говорил так: звание большое, а способностей... — И дальше не договаривал, но давал понимать. Судя по разговору Власова, он никого не хотел понимать и хотел быть хозяином». А кого, собственно, он должен быт понимать? Мерецкова?
Было решено прекратить атаки 2-й ударной армии на р. Тигода и сосредоточить усилия на расширении коридора к ее войскам. Эта задача возлагалась на 59-ю армию, которой передавалась выведенная из состава 2-й ударной армии 7-я танковая бригада. 59-я армия должна была начать наступление 12 апреля. В середине апреля также была достроена узкоколейка на снятых на довоенных лесозаготовках рельс и шпал. Коридор, соединяющий 2-ю ударную армию с основными силами Волховского фронта, был расширен до 6 километров.
«Наступила оттепель, и единственная дорога, снабжающая действующую армию всем необходимым, превратилась в сплошное месиво, а окружающая местность — в непроходимое болото. В войска доставлялись только патроны к стрелковому оружию и мины малого калибра. Стало очень трудно с питанием: конина кончилась. С самолетов иногда сбрасывали сухари, но их на всех не хватало. Тогда было принято решение мобилизовать все силы на строительство дороги из подручных материалов. Каждой части был определен свой отрезок дороги. Это был очень тяжелый труд. Люди истощены, шанцевый инструмент для таких целей не приспособлен. Не было даже напильников, чтобы точить пилы, а тупой пилой много ли напилишь? Но работали непрерывно — днем и ночью. У орудия оставались командир и наводчик, все остальные были заняты на дорожных работах или на себе доставляли продукты и снаряды. До тыловых складов было около 50 км пути, путь туда и обратно занимал 5-6 дней. А много ли принесет человек, если каждый снаряд весил 30 кг?
Труд, вложенный в строительство дороги, не окупался в полной мере. Машины часто проваливались, сгребая настил в кучу. Местами настил тонул в болоте, его постоянно приходилось восстанавливать. Вдоль всей дороги дежурили дорожники, вытаскивая застрявшие машины. Это была поистине адская работа...».
«К концу марта почти трехмесячное наступление приостановилось. 2-я ударная армия перешла к обороне. На болотах возводились дзоты, оборудовались минометные и артиллерийские позиции, прокладывались бревенчатые настилы и гати, минировались проходы.
Гитлеровцы называли этот участок фронта «волховскими джунглями». «Блиндажи здесь напоминали постройки бобров, а сами гренадеры, вынужденные жить в волховских джунглях, шутя зовут друг друга «бобрами», — писал Гюнтер Хейбинг в своей книге, подготовленной по указанию немецко-фашистского командования и призванной прославить германских солдат, сражавшихся в волховских болотах. Фашистские генералы, воевавшие на Волхове, проклинали гнилые трясины и ржавую воду.
Естественно, что и нашим войскам приходилось вести боевые действия в труднопроходимой, неудобной для маневрирования местности. Леса, бездорожье, многочисленные топи-трясины и для наших воинов являлись препятствиями. Ограниченная видимость, глубокие снега, а весной бешеный хоровод озер, ручьев, речек и болот требовали от советских бойцов сноровки, выносливости, умения безошибочно ориентироваться и уверенно действовать».
Сражение за Любанский выступ, который занимала с января 2-я ударная армия, должно было стать главным событием весны 1942 г. Еще 5 апреля Гитлером была подписана директива ОКВ № 41. в которой в разделе «Общий замысел» были слова о необходимости взять Ленинград и установить связь с финнами на суше.
«Наступил апрель. Пришла весна. Кто бывал на северо-западе нашей страны, знает, что такое там распутица. Хороших мощеных дорог вообще немного, а в районе действий 2-й ударной и 54-й армий и того меньше, поэтому приходилось использовать грунтовые, проселочные дороги и сделанные войсками жердевки. ВВС фронта продолжал снабжать 2-ю ударную армию продовольствием, фуражом, боеприпасами и медикаментами.
Погода и распутица неизбежно внесли свои коррективы в общий ход боевых действий. Хотя в сводках того времени и отмечалось, что 59-я армия вела бои с противником, занимающим район Спасская Полнеть, нужный результат не был достигнут. По-моему, вряд ли имели место бон в том смысле, как это принято понимать. Вероятнее всего, дело ограничивалось артиллерийской, ружейной и пулеметной перестрелкой. Если вспомнить, что речь идет о лесисто-болотистой местности, где солдаты и офицеры находились по пояс в воде, то трудно себе представить саму возможность более активных боевых действий...».
«Наступила весна. Снабжение нашей армии, глубоко вклинившейся в занятую противником территорию, еще больше ухудшилось. Не хватало боеприпасов, продовольствия, обмундирования. Некоторые подразделения оказались отрезанными от основных сил обнажившимися болотами. Транспортные самолеты, помогавшие нам. часто гибли от «Мессеров».
По воспоминаниям немецких солдат: «Из вначале слабого кольца, окружавшего части 2-й ударной армии. 61-й дивизии вместе с 215-й и группой Дебеса удалось постепенно создать прочное кольцо, которому удалось обезвредить русские части, стоящие с 9 апреля вокруг Глушицы. Тем самым был достигнут первый успех против прорвавшегося врага.
В течение всего апреля здесь и на других участках фронта противник проявлял активность, но сила атак была значительно меньше, чем в прошедшие месяцы. В позицию «палец» была проложена узкоколейная полевая дорога, чтобы облегчить снабжение этого участка фронта. Высшее командование высвободило новые соединения и направило их к месту прорыва. Из Чудова шло оживленное сообщение с «пальцем», который был подчинен новому командованию. Просека «Эрика», проложенная западнее шоссе от Спасской Полисти по лесистой местности, стала известна самой дурной славой и одновременно самой плохой дорогой для снабжения на всем Северном фронте. Она и так была плохо оборудована для перевозки снабжения, а тут еще все новые и новые обстрелы ее русскими. Каждый ланзер. который хоть раз вступал на эту просеку, будь то для подкрепления или смены сражающихся в этом со всех сторон подвергающемся нападениям «пальце», рассматривал с ехидной ухмылкой или крепким проклятием на губах шит, который показывал всем на входе в просеку, кто еще не знал, что здесь действительно начинается «жопа мира»
Если наши советские мемуары говорят о трудностях боев в весеннюю пору, то что говорить о непривычных к нашей погоде немецких военнослужащих:
«Распутица на Волхове! Буквально за одну ночь все с трудом вырытые с помощью взрывов в земле боевые позиции и убежища превращаются в кипящие болотные ямы. Пути снабжения становятся жидкой трясиной. Рельсы узкоколейки в просеке «Эрика» исчезли в вязкой грязи. Волхов освобождается ото льда с громоподобным треском и вышел из берегов. Ручейки в ближайшем окружении тоже сбросили лед и превратились в бурные реки, артиллерийские позиции погрузились в болото и жижу.
Страшные трудности, которые испытывали не только немецкие, но и точно так же русские войска, на какое-то время парализовали боевые действия обоих сторон. Все лихорадочно работали, окапывались, откачивали, вычерпывали и делали гати для дорог, чтобы подвозить снабжение. Надо было постоянно соблюдать осторожность, т. к. русские неоднократно показывали, что лучше справляются с природными трудностями, чем немецкие войска, которым были неизвестны такие природные явления».
«К середине апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов не было совсем. Но люди не падали духом. Мы стойко обороняли занятые рубежи, неутомимо трудились: рубили лес, строили дзоты, прокладывали дороги. Наступавшая весна торопила нас — ведь мы находились в болотах. Меня и сейчас поражает тот высокий боевой дух, который не покидал советских воинов ни на минуту, несмотря на невзгоды».
Из воспоминаний П.В. Рухленко, ст. политрука, комиссара артбатареи 1102-го стрелкового полка 327-й стрелковой дивизии: «Внутри нашего котла мы сами настилали деревянные дороги по болотам; но это давалось нам с большим трудом, так как от недоедания бойцы слабели все больше и больше. Ночью самолеты стали сбрасывать нам мешки с сухарями, которые и собрать было трудно. Вдобавок у нас не было соли. Общее состояние людей ухудшалось.
Пополнение больше не поступало. Особенно ухудшилось положение с комсоставом во взводах. Во главе взводов стояли сержанты и младшие политруки, которых становилось все меньше и меньше. Как-то на совещании политсостава член Военного Совета И.В. Зуев сказал, что командование армии принимает меры по укреплению комсостава во взводах и ротах. Имелась в виду организация кратких курсов по подготовке комвзводов из сержантов и отличившихся в боях рядовых. По окончании этих курсов слушателям должны были присвоить звания младших лейтенантов и направить на должности командиров взводов.
Такие курсы были организованы, но перед их окончанием весь личный состав был брошен на прорыв окружения в Мясном Бору, и мало кто возвратился в свои части.
А весна все больше вступала в свои права. Весенняя распутица становилась для нас вторым противником. Все труднее сооружать укрытия. Мы ожидали сухой и теплой погоды, а ее не было. Беспокоили вши, которые тоже стали союзниками врага. Вести действенную борьбу со вшами в условиях болотистой местности было не так просто».
Из воспоминаний В.А. Кузнецова:
«15 апреля. Каждое утро выходит в свет чистенький и опрятный номер «Отваги». Читатель не подозревает, скольких усилий стоит он коллективу, его создавшему. Если бы он увидел вымазанных и прокопченных в дымной землянке наших наборщиков Голубева, Холодова, Левина, Купорева, которые, не считаясь ни с чем, по 16-18 часов в сутки стоят низко склонившись над наборными кассами, он не поверил бы, что именно они и сделали чистенькую газету, которая принесла самые свежие новости. Читатель не знает, что вчера ночью печатники Лакин и Смолин не прекратили работы, когда в расположении редакции стали рваться снаряды. Они торопились отпечатать газету.
Рано утром к нам приехала странная колымага. Лошадь запряжена в какую-то самодельную волокушу. Это сооружение — единственный вид транспорта, при помощи которого только можно передвигаться по болотам. Тяжело дыша запавшими боками, лошадь остановилась возле автомашины, вывешенной на подпорках-сваях. Два человека, с ног до головы промокшие и вымазанные болотной грязью, бережно сняли с волокуши что-то тяжелое, завернутое в мешковину, и также осторожно понесли в наборный цех. Это наши соседи — «Боевая кавалерийская» — газета одной из дивизий генерала Гусева. У них выведена из строя печатная машина. За полтора десятка километров они возят к нам по болотам сверстанные полосы и печатают газету у нас.
19 апреля. На улице настоящая весна. Потоки вешней воды затопили все. Из палатки в палатку в нашем лагере приходится пробираться по торчащим из воды кочкам. Дорога на Огорели совсем расплылась. Прилетели жаворонки. После ужасающего грохота последних дней, непрерывного воя пикирующих бомбардировшнков установилась удивительная, прямо-таки невероятная тишина.
Наступательные возможности армии, видимо, подошли к концу. После неудачных попыток прорваться к Любани через Красную Горку быт предпринят удар на деревню Ручьи. Он оказался для врага внезапным, и деревня была взята сравнительно легко. Но сил удержать ее оказалось недостаточно. Почти тоже самое произошло в районе деревни Кривино.
Но как же тяжело оставлять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. «Остался еще один стремительный бросок вперед на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулеметов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В нашей воле, в наших силах ускорить соединение с героями-ленинградцами». Так писала наша армейская газета несколько дней назад. И это не были просто слова.
Артиллеристы подполковника Фридланда М.Б. (18-й артполк РГК) уже обстреливали Любань из своих 152-мм гаубиц. Наши разведчики разглядывали в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрельбы федюнинцев, атаковавших Любань с северо— востока. увы, тоже безуспешно.
На днях Перльмуттер и Муса Джалиль присутствовали на допросе пленных. Лазарь Борисович, хорошо знавший немецкий, спрашивал пленного летчика, каких классиков немецкой литературы тот больше всего любит. Словно не понимая вопроса, летчик недоуменно поводил плечами. «Гете. Гейне, Шиллер?» — подсказывал Джалиль. Пустое дело! Завоеватель совершенно равнодушен. Он только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать.
Муса Джалиль, словно бы огорчившийся за духовное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, которую мы дали в номер. Стихи так и названы — «Весенние резервы Гитлера». Вот несколько строк из них:
Не резервы это — мразь.
Мокрый снег, отбросы, грязь.
Ведь весной все утекает.
Что земле дышать мешает...» [173]
Положение наших войск уже было отчаянным.
«Люди заболели цингой, в том числе и я. Медики научили нас для поддержания здоровья делать настой из сосновой и еловой хвои. Этот напиток мы пили с удовольствием. Пили также сок березы, ели молодую крапиву.
Иногда мечтательно вспоминали о довоенной жизни, как хорошо бывало в домах отдыха и санаториях, как там отлично кормили и т. д. При подобных разговорах я затыкал уши, чтобы не слышать и меньше думать о еде».
Стало понятно, что и Ставка и командование армиями допустило серьезные просчеты, планируя Любанскую наступательную операцию.
Между тем штабная интрига продолжала набирать обороны. Генерал Хозин, с прибытием на Ленинградский фронт Л.А. Говорова, оказался в таком же невыгодном положении, что и Мерецков с прибытием Власова. Надо было на кого-то свалить вину за неудачи и обеспечить себе достойную генеральскую должность. Убрать Говорова, как Власова, Хозину было невозможно. И он придумал блестящий ход: доложил в Ставку, что главной причиной провала Любанской операции является отсутствие взаимодействия между Ленинградским и Волховским фронтами:
«Мы действуем разрозненно. В январе начал наступление Волховский фронт. Ленинградский фронт его не сумел по-настоящему поддержать, потому что войска 54-й армии были истощены в людском и материальном отношении. В феврале месяце истощился Волховский фронт. Ленинградский накапливал силы. В конце февраля и в марте месяце начал наступать Ленинградский фронт, но, не поддержанный Волховским фронтом, также выдохся. На днях вновь начал наступать Волховский, Ленинградский не в состоянии поддержать, т. к. дивизии 54— й армии выдохлись. Такое положение в дальнейшем терпимым признать нельзя. Действия должны быть одновременными, которые не позволили бы противнику маневрировать своими резервами и парировать наши удары».
Как писал сам М.С. Хозин: «21 апреля 1942 года меня пригласили в Ставку'. Причиной вызова явилось то, что я неоднократно в разговорах по прямому проводу с ответственными лицами Ставки высказывал претензии по поводу того, что операция по снятию блокады с Ленинграда между Ленинградским и Волховским фронтами идет не согласованно, разрозненно, что противник, пользуясь этим, легко парирует наши удары. В итоге моего доклада в присутствии Б.М. Шапошникова, A.M. Василевского и некоторых членов ГКО Сталин предложил в целях лучшего взаимодействия войск объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый фронт. Такое предложение явилось неожиданным не только для меня, но, как я понял, и для других присутствовавших. Дело прошлое, но мне представляется, что в первый момент никто из нас глубоко не мог продумать, насколько оно было приемлемо. Впоследствии жизнь показала нецелесообразность этого решения. Но тогда ни я, ни кто другой не возразили, да и кто вообще в то время при колоссальном авторитете, которым пользовался Сталин, вряд ли кто мог возразить».
Лукавит Михаил Семенович. Из его доклада напрашивался один-единственный вывод: фронты надо объединить, доверив дело прорыва блокады одному военачальнику, конкретно — ему самому, генералу Хозину.
Маршал Шапошников выступил против такого предложения, однако Хозина поддержал Сталин.
ДИРЕКТИВА
Ставки ВГК № 170301 командующим войсками Ленинградского и Волховского фронтов 20 апреля 1942 г. 23 ч 50 мин
Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. С 24 часов 23 апреля 1942 г. объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый Ленинградский фронт, в составе двух групп:
а) группы войск Ленинградского направления (23-я. 42-я и 55-я армии, Приморская и Невская группы);
б) группы войск Волховского направления (8-я. 54-я. 4-я. 2-я ударная. 59-я и 52-я армии. 4-й и 6-й гв. стрелковые корпуса, 13-й кк). Балтийский Краснознаменный флот подчинить командующему Ленинградским фронтом через командующего группой войск Ленинградского направления.
2. Командующим войсками Ленинградского фронта назначить генерал-лейтенанта Хозина. возложив на него и командование группой войск Волховского направления.
3. Командующим группой войск ленинградского направления назначить генерал-лейтенанта Говорова, освободив его от командования 5-й армией.
4. Генерала армии Мерецкова освободить от командования Волховским фронтом и назначить заместителем главнокомандующего западным направлением.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. Сталин. Б. Шапошников
ВОЛХОВСКАЯ ГРУППА ВОЙСК ЛЕНИНГРАДСКОГО ФРОНТА
23.04. — 08.06.1942 г.
Руководящий состав:
— командующий войсками: генерал-лейтенант М.С. Хознн:
— член Военного совета армейский комиссар 1-го ранга А.И. Запорожец:
— начальник штаба генерал-майор Г.Д. Стельмах:
— начальник политического управления дивизионный комиссар П.И. Горохов (23.04. -12.05.1942 г.);
— дивизионный комиссар И В. Шикни (12-19.05.1942 г.) — одновременно являлся начальником политуправления Ленинградского фронта.
Из воспоминаний К.А. Мерецкова: «23 апреля 1942 года Волховский фронт решением Ставки был преобразован в Волховскую оперативную группу Ленинградского фронта. Это решение явилось для меня полной неожиданностью. Я никак не мог понять, ради чего было предпринято подобное объединение. На мой взгляд, в этом не было ни оперативной, ни политической, ни какой бы то ни было целесообразности. Вскоре, однако, все прояснилось. Будучи в Ставке, я узнал, что командующий Ленинградским фронтом генерал М.С. Хознн утверждал: если Волховский фронт присоединить к Ленинградскому, то он имеющимися в Волховском фронте силами решит задачу по деблокированию Ленинграда. И Ставка пошла на объединение фронтов. 6-й гвардейский стрелковый корпус и еще одна стрелковая дивизия из состава Волховского фронта с согласия М.С. Хозина передавались Северо-Западному фронту.
Обо всем происшедшем я узнал только 23 апреля, когда генерал Хозин с директивой в кармане и в весьма веселом настроении появился в штабе нашего фронта. Ознакомившись с директивой, я прежде всего обратил внимание генерала Хозина на необходимость усиления 2-й ударной армии и посоветовал ему обязательно сохранить 6-й гвардейский стрелковый корпус. Но М.С. Хознн. видимо, имел свое мнение и со мной не согласился. Тогда я. прежде чем покинуть фронт, позвонил в Ставку относительно 6-го гвардейского корпуса. Мне ответили, что я за судьбу 2-й ударной армии могу не беспокоиться, но согласились заслушать мой доклад.
24 апреля, будучи в Ставке, я вновь поднял вопрос о нелегком положении 2-й ударной армии. Во время доклада присутствовали И.В. Сталин и Г.М. Маленков.
— 2-я ударная армия совершенно выдохлась — говорил я. — В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться. Ее коммуникации находятся под угрозой ударов немецких войск. Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема.
В качестве частичного выхода из создавшегося положения я предлагал не брать из состава фронта 6-й гвардейский стрелковый корпус, а усилить им эту армию. Если сделать это не представляется возможным, то 2-ю ударную армию нужно немедленно отвести из лесисто— болотистого района на линию железнодорожной и шоссейной дорог Чудово — Новгород. Меня терпеливо выслушали и пообещали учесть высказанные соображения».
Конечно, теперь, когда его отстранили от командования, Мерецков мог сказать правду о положении 2-й ударной армии. Но, думается, он прекрасно понимал, что «вывести ее» уже не представляется возможным. Однако его действительно услышали. Вот как пишет Хозин:
«Одновременно мне устно было приказано разработать план вывода 2-й ударной армии из мешка, в котором она в это время оказалась.
Довольно скоро нам пришлось убедиться, что в результате объединения фронтов дело не только не улучшилось, а, наоборот, ухудшилось...
Ничего утешительного не было...В окружении оказались 4, 19, 24-я гвардейские стрелковые дивизии; 378, 267, 259, 191, 46, 327, 328, 305-я стрелковые дивизии; 13-й кавалерийский корпус (87, 25, 80-я кавдивизии), 57, 53, 59, 22, 25-я отдельные стрелковые бригады.
В результате изнурительных боев, которые продолжались три с половиной месяца, войска Волховского фронта, особенно 2-й ударной и 59-й армий, морально устали, понесли большие потери и не выполнили возложенной на них задачи. Многие соединения имели до 60-70 % некомплект в живой силе. Танковые бригады и отдельные танковые батальоны остались без танков, артиллерия — без боеприпасов. Этим и объясняется, прежде всего, тот факт, что соединения 59-й армии не смогли ликвидировать выступ у Спасской Полисти, обороняемый одной только 61-й пехотной дивизией противника».
Для Власова ликвидация Волховского фронта означала полную катастрофу. Он оказался фактически никем — он не был назначен командующим 2-й ударной армией, а его должность заместителя командующего Волховским фронтом перестала существовать. Так что о какой «армии Власова» вообще может идти речь? Он даже командармом не быт.
Из воспоминаний ветеранов 327-стрелковой дивизии:
Антюфеев И.М.: «Во второй половине марта мы получили приказ перейти к жесткой обороне. Почти месяц противник не проявлял активности, но со второй половины апреля он активизировал свои действия на всем участке обороны дивизии, которая остро нуждалась в боеприпасах и не могла подавлять натиск противника. А тут еще начались перебои с доставкой продовольствия. Все дороги вышли из строя. Грузы доставлялись на вьючных лошадях или на себе.
Находясь почти три месяца в окружении, мы съели все, что можно было есть: сначала резали еще живых лошадей, а потом и их трупы, вытаивающие из-под снега, — все шло на питание. Также от голода спасали березовый сок и хвоя...».
Дмитриев П.П.: «...Жили в землянках с бревенчатым накатом, но весной вода стала их заливать, пришлось перебираться в шалаши. Начали тонуть орудия, приходилось подкладывать бревна под колеса и укреплять сошники. Все это требовало сил, а положение с продовольствием все ухудшалось: паек уменьшился до половины, потом до четверти, а в иные дни пищу не получали совершенно».
Рухленко П.В.: «Наши силы иссякали — лошадей больше не было, а надо было перетаскивать орудия с одной позиции на другую. Раненых переносили на себе, боеприпасы — тоже на себе. Человек может много выдержать, если надо.
Во второй половине апреля мы узнали, что Волховский фронт ликвидирован, а нашу армию подчинили Ленинградскому фронту. Нас обрадовало, что мы уже ленинградцы. Но руководство нашими войсками не улучшилось, и снабжение оставалось отвратительным.
Почти в это же время у нас сменился командующий армией. Вместо заболевшего Клыкова прибыл генерал Власов. Об этом мы узнали из газеты с его фотографией».
Так что для рядовых бойцов и офицеров, фактически уже находившихся в окружении, голодных и измученных, смена командующего армией практически ничего не значила, их положение не изменилось. Поражает то. что в таких условиях они еще могли не просто сдерживать противника, но и идти в наступление.
В.А. Кузнецов пишет: «1 мая... «Воины Ударной, вперед, к Ленинграду!» — призывает газета.
В ту пору мы. конечно, не могли знать, что было очевидно для командующего фронтом. 24 апреля Мерецков докладывал в Ставке:
— Вторая ударная армия совершенно выдохлась. В имеющемся составе она не может ни наступать, ни обороняться... Если ничего не предпринять, то катастрофа неизбежна».
30 апреля 1942 г. Хозин отдал приказ, согласно которому 59-я армия должна была выбить немцев из района Спасской Полисти. После этого следовало «подготовить к выводу в резерв фронта 4-ю гвардейскую и 372-ю стрелковые дивизии, а также 7-ю отдельную бригаду». Кого и куда выводить было тоже предусмотрено в этой директиве, не учли только, что в тот же день, когда был издан этот приказ, немцы приступили к ликвидации окруженной 2-й ударной армии.
В этих условиях Власов идет на крайние меры — посылает в командировку в Ставку своего адъютанта И.П. Кузина. Видимо, он помнил, что когда в марте 1942 г. его назначали на Волховский фронт, то обещали всячески помогать и людьми и техникой. Тогда Сталин говорил о резервах, формируемых для освобождения Ленинграда. Но Власов не знал, что катастрофа, постигшая армию в результате еще одной провальной операции «Большого наступления» — Харьковского сражения, делает бессмысленными всякие надежды на подкрепления. Немцы оккупировали Донбасс, обширные области Дона и устремились к Сталинграду. Все имеющиеся силы Ставка бросила в поволжские степи. Так что ждать помощи было неоткуда.
Трагедия гибели 2-й ударной армии состоит не столько в смертях бойцов и командиров, сколько в полной бессмысленности этих смертей.
Краткая историческая справка:
Любанская наступательная операция 7 января — 30 апреля 1942 г.
Численность войск и людские потери
Вдумайтесь в эти цифры, они говорят сами за себя. Кто бы ни был виноват — Ставка. Сталин, командующие фронтов — легче не становится. Наступление провалилось, теперь нужно было хотя бы спасти людей, оставшихся в Волховском котле.
Наряду с бойцами и офицерами на территории «мешка» остались и жители редких деревень, также голодающие и мерзнущие, часто вместе с детьми и стариками, а также раненые, которых уже не было возможности эвакуировать в тыл.
Началась самая страшная часть трагедии, названная в исторической литературе: «Операция по выводу из окружения 2-й ударной армии 13 мая — 10 июля 1942 г.».
Никак не хотелось советским историкам признать, что никакой «операции», как таковой, просто не было, что из котла практически никто не вышел.
И еще о роли Власова — его фактически бросили спасать 2-ю ударную армию, расхлёбывать чужие ошибки, промахи и преступления. Не Власов планировал Любанскую операцию, не он ее готовил, начинал и проводил.
Армию надо было отводить назад — это все понимали, но Ставка упорно не хотела расставаться с теми болотами, которые уже заняла 2-я ударная. Истощенную армию раз за разом заставляли прорываться к Ленинграду, но ей навстречу никто не прорывался, и наступление захлебывалось. Надо было уходить — но из Кремля был один приказ — держаться, хотя никаких возможностей для снабжения отрезанной от коммуникаций армии не было. Фактически: «Снабжать армию не могу, отходить не разрешаю!»
И когда приказ на выход из окружения был наконец получен, выходить из окружения было некому, а тот, кто и мог бы выйти из окружения, не мог от истощения стоять на ногах. Так что по поводу роли Власова в гибели 2-й ударной армии следует только один вывод — в этом случае не Власов предал, а Власова предали.
Попытки вывести из «мешка» определенные части все же предпринимались. В начале мая, по воспоминаниям Хозина, удалось «последовательно вывести через проход 13-й кавкорпус, четыре стрелковые дивизии и 7-ю отдельную танковую бригаду, всех раненых и больных, а также то, что не нужно войскам из тыловых учреждений». Но 327-я стрелковая дивизия по-прежнему оставалась в котле, на острие 2-й ударной армии в районе Мясного Бора. На фоне общей численности войск, оставшихся там, количество выведенных было мизерно.
Необходимо отметить, что одной из причин быстрого поражения окруженных частей 2-й ударной армии была невозможность организации «воздушного моста» для блокированных войск. Подобный мост для своих частей наладили немцы, например, для своего окруженного 2— го армейского корпуса под Демянском, и преспокойно жили в т. н. «окружении». Ежемесячно туда доставлялось 5 тыс. тонн продовольствия и боеприпасов.
Разница была в численности транспортной авиации. В период со 2 по 29 июня 1942 г. было произведено самолето-вылетов на снабжение 2-й ударной армии: самолетами У-2 — 141; «Дуглас» — 129; СБ — 4; Р-5 — 4. В большинстве случаев грузы сбрасывались из самолетов в мешках, а не выгружались на аэродроме.
Немецкое превосходство в воздухе было неоспоримо. Что могли противопоставить «Юнкерсам» и «Мессерам» наши У-2, составлявшие большую часть авиационного парка?
Выше уже отмечалось, и это надо четко понимать, что к 1942 г. редкие населенные пункты этого района, лежащего на стыке Новгородской и Ленинградской областей, превратились только в географические названия и топографические привязки. От домов и хозяйственных построек остались жалкие руины, оставшиеся без домов жители жались к армейским частям или создавали партизанские отряды, промышлявшие, по существу, мародерством.
Жители деревень, не желая эвакуироваться, прятались по окрестным лесам. Оперуполномоченные их отлавливали, сжигали еще уцелевшие дома, чтобы не достались врагу. На 30 мая на территории, занимаемой армией, находилось 1500 раненых, а 4500 человек гражданского населения в лесу, в ожидании эвакуации.
«Страшные трудности, которые испытывали не только немецкие, но и точно так же русские войска, на какое-то время парализовали боевые действия отдельных сторон...В котле прорыва, особенно после очистки котла севернее Глушицы, стало гораздо спокойнее. Хотя противнику удалось после прорыва на шоссе Чудово — Луга в значительной степени прервать движение по нему, но ожидаемого усиления прорвавшихся частей, что для стояшнх на Волхове дивизий имело роковые последствия, т. к. при хроническом недостатке резервов для контрударов можно было легко попасть в окружение, уже не было. Позднее выяснилось, что эта остановка вражеского удара объяснялась ошибками в приказах по русским войскам. Так сравнительно легко опасность опять была устранена. Оставленные части не смогли долго держаться.
Клин, вдавшийся в место прорыва, чьей опорой была Спасская Полнеть, создал большие трудности для снабжения частей русских. Здесь были связаны их большие силы, которые пытались как можно больше расширить «бутылочное горло» для улучшения снабжения. Несмотря на это. достаточное и регулярное снабжение стало невозможным. Тем самым ударная сила находящихся в котле частей значительно снизилась.
Все больше и больше становилось ясным, что сил русских для успешного большого наступления недостаточно. Русские из этого сделали выводы.
В начале мая началось движение западнее шоссе, которое позволило распознать решение противника очистить Волховский котел. Тактическая авиаразведка и дозорные группы сообщали о концентрическом движении в направлении на «бутылочное горло». Несомненным было стремление противника вывести из котла как можно больше войск и вооружений и для этой цели создать не только сильное боковое прикрытие с севера между шоссе и Волховом, но и связать находящиеся там силы 215-й дивизии проводимыми в разных местах отвлекающими атаками и замаскировать свое отступление, не допустить разгадать дивизии свои намерения».
11 мая 1942 г. М.С. Хозин направил Верховному Главнокомандующему доклад, в котором сделал рискованное предложение вообще отказаться от достигнутого зимой продвижения 2-й ударной армии и отвести ее назад: «Поэтому я ставлю вопрос прямо — либо мы создаем группировку, достаточно сильную для разгрома противника в районе юго-западнее Спасской Полисти и тем самым сохраняем выгодное оперативное положение 2-й ударной армии для последующего проведения Любанской операции, либо мы вынужденно уступаем противнику захваченную территорию и. сохраняя войска, отводим 2-ю ударную армию и часть сил 52-й и 59-й армий на фронт Ольховка. Новая Кересть, Большое Замошье и. сократив линию фронта, выделяем дополнительные силы для наступления с рубежа р. Глушица на восток (на Спасскую Полнеть)».
Таким образом. Хозин просил разрешения отвести 2-ю ударную армию на середину любанского выступа.
Однако 11 мая произошло важное изменение в высшем руководстве Красной Армии. Утреннюю директиву Ставки ВТК № 170372 подписал Б.М. Шапошников, а уже вечером на директиве Ставки № 170375 стояли подписи И.В. Сталина и A.M. Василевского.
Хозин получил неожиданное для него устное указание готовить отвод 2-й ударной армии.
14 мая это распоряжение было подтверждено директивой Ставки ВТК № 170379. предписывавшей полностью эвакуировать 2-ю ударную армию и оставить на захваченной территории только плацдарм на р. Волхов.
«Отвод 2-й ударной армии на рубеж Ольховские, оз. Тнгода не дает нам больших выгод, так как для удержания этого рубежа потребуется не менее четырех-пяти стрелковых дивизий, и, кроме того, с отводом армии на рубеж Ольховские, оз. Тигода не устраняется угроза армейским коммуникациям в районе Мясного Бора.
В силу этого Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
Отвести 2-ю ударную армию из занимаемого ею района и организовать уничтожение противника в выступе Приютино, Спасская Полнеть одновременным ударом 2-й ударной армии с запада на восток и ударом 59-й армии с востока на запад.По выполнении этой операции войска 2-й ударной армии сосредоточить в районе (иск.) Спасская Полнеть, Мясной Бор, с тем чтобы прочно закрепить за собой совместно с 59-й и 52-й армиями Ленинградскую железную дорогу и шоссе и плацдарм на западном берегу р. Волхов».
После получения директивы Ставки командиров частей 2-й ударной армии вызвали в штаб. Тогда он находился в лесу у д. Ольховка. Командирам сообщили об отходе и представили план действий.
Таким образом, вместо того, чтобы признать нецелесообразность объединения двух фронтов, даже после полного провала плана наступления. Ставка еще больше дробит и без того ослабленные части бывшего Волховского фронта.
План предусматривал последовательный переход частей 2-й ударной армии через 3 оборонительных рубежа, все ближе к горловине прорыва, откуда предстоял последний бросок через Мясной Бор.
Каждый рубеж заранее оборудовался двумя-тремя командными пунктами и телеграфно— телефонной линией для управления боевыми действиями.
Первый рубеж проходил по линии деревень: Остров — Дубовик — Глубочка.
Второй: у д. Волосово, ст. Рогавка, и. п. Вдицко — Новая — Крапивино.
Третий: Пятилипы — Глухая Кересть — Финев Луг — Кривино.
На первый рубеж выходили войска, глубже всех проникшие в оборону немцев на северо-западном направлении: 382-я дивизия, 59-я и 25-я бригады.
Одновременно с ними, но сразу на второй рубеж отходили части, расположенные восточнее, на флангах прорыва: 46-я, 92-я и 327-я дивизии, 22-я и 23-я бригады. Второй рубеж являлся главным. Здесь предстояло занять жесткую оборону и держаться, пока в Мясном Бору не будет пробит надежный коридор.
Оборона возлагалась на 92-ю и 327-ю стрелковые дивизии и 23-ю бригаду.
Через главный рубеж должна была пройти первая арьергардная часть, 46-я дивизия и 22-я бригада. Они были следовать с другими частями армии в район д. Кречно, Ольховка, Малое Замошье. Там 2-я ударная армия сосредотачивалась для броска через новый коридор, который опять намечалось пробить севернее д. Мясной Бор в районе Лесопункта.
По замыслу, первыми выходили госпитали и тыловые службы, эвакуировалась техника. После выхода из окружения главных сил армии войска прикрытия отходили на третий рубеж, где определялась очередность их прохода через горловину. Последней выходила 327-я стрелковая дивизия.
Внешне план был вполне логичен и продуман, рубежи оборудовали вовремя, но все сложилось совсем иначе.
«11 мая. В районе Мясного Бора бой не ослабевает ни на минуту. Вернулись из полета в один из авиаполков за Волховом Борис Бархаш и Николай Родионов. Летали туда на У-2. Рассказывали, как выглядит ночной бой в горловине. «Очень похоже на праздничную иллюминацию. Впрочем, эта ассоциация исчезла у нас сразу, как только наш самолет стали обстреливать зенитки». Наши корреспонденты сидели в тесной кабине без парашютов и мечтали о том благословенном моменте, когда самолет пойдет на посадку.
Многие части уведены со своих позиций за Волхов: начинается эвакуация немногочисленного здесь гражданского населения. Жители пойдут пешком, захватив с собой лишь ручную кладь. Всю домашнюю утварь они закапывают в землю.
Итак, эвакуация. Неужели готовится сдача всего участка, с таким трудом завоеванного зимой? Не хочется верить этому».
Власов постоянно напоминал Хозину о трудностях, с которыми неминуемо столкнется 2-я ударная армия при отходе. Как основную проблему, он выделял нехватку дорожных батальонов, которые были заняты подготовкой рубежей обороны и приведением дорог в тылу армии в проезжее состояние. Горючее для автомашин, подготовка дорог стали основными факторами, определявшими скорость отвода войск 2-й ударной армии из любанского выступа. Готовность армии к отводу на промежуточный рубеж, по оценке Власова, могла быть достигнута не ранее 23 мая. Кроме того, дороги были заняты выводом из армии 13-го кавалерийского корпуса и трех стрелковых дивизий.
«20 мая генерал кавалерии Линдеман издал приказ для своей 18-й армии. Он начинался словами: «Русские уходят из Волховского котла». Приказ стал руководством к действию для немецких солдат, сражавшихся на Волхове. Отвод наших войск из любанского выступа был замечен, и задачей 18-й армии стало не дать советскому командованию отвести войска из почти закрытого «мешка».
Наступление началось 22 мая. С севера на «росчисти» в районе Мясного Бора двигались 121-я и 61-я пехотные дивизии 1-го армейского корпуса, усиленные частями 20-й моторизованной дивизии. 126-я и 58-я пехотные дивизии и 2-я пехотная бригада СС XXXVIII армейского корпуса наступали с юга. Помимо этого с запада обжимали готовящийся котел 254-я. 291-я пехотные дивизии, дивизия СС «Полицай» и 285-я охранная дивизия.
«Бутылочное горло» обороняли 65-я и 372-я стрелковые дивизии. 65-я стрелковая дивизия полковника П.К. Кошевого, насчитывавшая к тому времени 3708 человек, занимала фронт обороны шириной 14 км к югу от узкоколейки. 372-я стрелковая дивизия полковника Д.С. Сорокина численностью 2796 человек занимала участок шириной 12 км в 2 км севернее узкоколейки.
Хозин, сосредоточившись на операции против Спасской Полисти. не перегруппировал войска на защиту коммуникаций отводившейся назад 2-й ударной армии. Отводившиеся из любанского выступа части не были переброшены в подкрепление 65-й и 372-й стрелковым дивизиям. И закономерно последовала катастрофа.
В ночь с 30 на 31 мая 1942 г. части 126-й и 58-й пехотных дивизий соединились с боевой группой Ванделя (20-я моторизованная дивизия и части 1-й пехотной дивизии). 31 мая «пробка» на коммуникациях 2-й ударной армии была расширена на 1,5 км на запад.
К концу мая 1942 г. немецкие войска выиграли ожесточенную битву за Волхов. Тем частям 2-й ударной армии, которым не удалось вырваться из западни, теперь уже не было из нее дороги. В ловушке оказались девять стрелковых дивизий, шесть стрелковых бригад и части из состава танковой бригады. Судьба советской ударной армии находилась в руках немцев».
«Для ликвидации «бутылочного горла» от Спасской Полисти были привлечены боевая группа Ванделя (121-я пехотная дивизия) и 58-я пехотная дивизия.
30 мая группе Ванделя удалось пробиться до 126-й дивизии и. несмотря на новые многочисленные прорывы русских, окончательно закрыть место прорыва.
Из замкнувшегося теперь котла противник и в дальнейшем проводил отчаянные атаки против западного фронта дивизии. Кроме того, русские части пытались большими и малыми отрядами пробиться на спасительный восточный берег Волхова...Со 2 июня сражение в котле окончательно затихло».
Из воспоминаний И.М. Антюфеева: «Май был на исходе, когда из армии поступил сигнал начать отход. С наступлением сумерек части дивизии оставили оборонительные позиции у Красной Горки. И в этот момент мы еще раз убедились, до какой степени бойцы ослаблены систематическим недоеданием. Они едва переставляли ноги.
От противника мы оторвались незамеченными. Только перед рассветом, когда уже были в 8-10 км от Красной Горки, враг открыт ураганный огонь из всех видов оружия по оставленным нами позициям. Затем он двинулся преследовать нас. Но бездорожье, леса и болота на этот раз стали нашими союзниками. Свою единственную фашинную дорогу, которую мы сделали и по которой теперь отходили, старались взрывать или просто разбирать. На первых порах гитлеровцы не могли использовать танки для преследования. А обойти нас стороной без танков вражеской пехоте было тоже не просто. Это позволило нам благополучно добраться до первого оборонительного рубежа и закрепиться на нем.
На первом оборонительном рубеже дивизия должна была задержать противника на сутки. Но от руководства поступил новый приказ: задержаться на этом рубеже как можно дольше, так как главные силы армии еще не были подготовлены к прорыву. Четверо суток дивизия сдерживала противника. Она отбила несколько ожесточенных его атак, даже захватила нескольких пленных, в том числе двух пилотов с подбитых самолетов».
«20 мая немцы на многих участках начали наступление ударных частей на сужение «волховского котла». 22 мая немцы обрушились на правый фланг армии южнее Червинской Луки и атаковали 1102-й полк 327-й стрелковой дивизии. Несколько танков противника подорвались на минном поле, прорвавшуюся пехоту бойцы-«антюфеевцы» уничтожили в рукопашной схватке».
Пишет Кузнецов В.А.: «24 мая...Мне довелось быть свидетелем разговора нашего прославленного командира И.М. Антюфеева с артиллеристами, которые помогли ему отбить довольно сильную вражескую атаку.
— После ваших залпов, — говорил Антюфеев, — гитлеровцы побежали из деревни. Их было больше тысячи, нас — сто тридцать штыков. Наши воины бросились им вдогонку с криками «Ура!». Я боялся, как бы завоеватели не оглянулись назад. Стоило им увидеть, что нас не наберется и полутора сотен...
И, немного задумавшись, добавил:
— Мне бы много не надо. Полторы тысячи штыков, и враг бежал бы от нас без остановки.
27 мая. Ночами продвигаемся по направлению к Мясному Бору, поминутно задерживаясь в пробках на дороге. Днем все замирает, машины прячутся в лес, маскируются возле дороги.
Стоим возле Финева Луга. До войны это был большой рабочий поселок. Теперь — развалины. На станции — остовы обгоревших вагонов. Полотно железной дороги давно уже разрушено, но станцию продолжают бомбить. А вот по соседству ловко прячется среди деревьев узкоколейка, которая действует вовсю.
30 мая. Мясной Бор снова перекрыт. В Огорелях, которые мы миновали несколько дней назад, уже побывали оккупанты. Они торопятся занимать территорию, которую мы оставляем, ставят под угрозу тылы основной группировки армии, нацеленной на Мясной Бор.
Утром приезжал знакомый офицер из антюфеевской дивизии.
— Жмут! — ответил он на вопрос, как у них дела. Дивизия Антюфеева по-прежнему творит чудеса. Но и она не все может».
Как вспоминал сам И.М. Антюфеев: «Спустя некоторое время гитлеровцам все же удалось выйти на фланги дивизии. По нашей обороне они сосредоточили сильный огонь артиллерии и минометов, на который нам, к сожалению, нечем было отвечать. Мы вынуждены были оставить этот рубеж.
Следующий оборонительный рубеж проходил в районе Финева Луга. Тут нам пришлось вести бои до середины июня, так как попытка прорвать оборону противника главными силами армии в направлении Спасской Полисти потерпела неудачу».
В окружение попали 19-я гвардейская стрелковая. 46. 92, 259. 267, 327 и 382-я стрелковые дивизии, 22, 23, 25, 53, 57 и 59-я стрелковые бригады, входившие в состав 2-й ударной. 52-й и 59-й армий. Теперь они все были объединены под управлением 2-й ударной армии, так как ее штаб во главе с генералом Власовым также оказался в окружении. Оставалось делать видимость принятия каких-то правильных решений и не поддаваться панике самим. Рядовой состав должен был получать приказы и думать, что все идет по плану.
Из воспоминаний доцента Костромского высшего военного командного училища химической зашиты, полковника в отставке Н.Б. Ванштейна:
«На Волховском фронте весной-летом 1942 года я в составе 53-й курсантской стрелковой бригады 2-й ударной армии находился в окружении в районе Мясного Бора с 30 мая по 22 нюня. Был я тогда командиром отделения взвода артиллерийской разведки. Голодные, почти без боеприпасов, обессиленные, опухшие, бойцы дрались до конца. Нас выручили пробившиеся к нам танкисты. Во мне (в 18 лет) было 36 килограммов...».
«30 мая я был ранен в ногу и попал в полевой медсанбат, который располагался здесь же в лесу — это тоже вспоминает Н.Б. Ванштейн. — Рассчитан медсанбат был на 200-300 раненых, а на третий день июня там их было несколько тысяч... Со мной рядом на нарах лежали раненые с гниющими ранами: в них заводились белые черви. Некоторые из-за ранения позвоночника не могли двигаться: делали под себя. Стоны, вонь. Пришлось выбираться наружу, хоть и холодно, но чисто. Мы подружились с лейтенантом — у него были ранения лица и рук, — я все делал руками, а он ходил, искал заячий щавель, крапиву и дохлых коней. Это были кони, павшие зимой, вмерзшие в землю и оттаявшие сейчас в болотах. Сохранившиеся куски гнилого мяса заталкивались в коробку из-под немецкого противогаза (она из металла), и она бросалась в огонь. Через два-три часа, зажав нос. мы ели похлебку и жевали то. что получилось... Кто увлекался похлебками — начинал распухать. Очень много таких умирающих появилось. Лежит человек огромный, голова, как шар, глаз почти не видно, они скрыты. Дышит, но уже ничего не чувствует. Нас можно было брать почти без сопротивления, но добраться до нас было невозможно — от разрывов лес и болото были перемешаны, чуть шагнешь в сторону и провалишься по грудь».
5 июня была предпринята попытка прорвать окружение силами 2-й ударной армии изнутри котла и 59-й армии извне. Но сил у окруженцев оказалось мало, они так и не смогли соединиться с 59-й армией. Войска 2-й ударной просто не смогли подойти к месту предполагаемого соединения, так как гитлеровцы с воздуха заметили перегруппировку соединений и буквально залили русские войска шквальным огнем. Да и сил у находящихся в фактическом окружении уже с марта бойцов было совсем немного.
По официальным данным, на 1 июня 1942 г. в окружении находилось более 40 тыс. бойцов и командиров Красной Армии. Они располагали 300 орудиями различных калибров. 545 минометами. 28 зенитными орудиями. 409 противотанковыми ружьями. 60 тракторами ЧТЗ, 31 трактором СТЗ, 36 автомашинами ЗИС-5, автомашинами ГАЗ-А и АА. Запасов продовольствия в армии хватало по сокращенным нормам до 10-12 июня.
Это официальные данные. Но чего стоили все эти орудия без боеприпасов и автомашины и трактора без горючего? «Сокращенные нормы продовольствия»! Люди давно уже элементарно голодали.
Немцы же были сильны. Вот что происходило, к примеру, в районе Финева Луга, где держала оборону 327-я стрелковая дивизия.
«4 июня. Противник, потеснив ослабленные подразделения 1102-го стрелкового полка, ворвался в Финев Луг. Контратаками подразделений 1100-го и 1098-го полков 1102-му стрелковому полку удалось восстановить положение и выбить фашистов из Финева Луга.
5 июня. Прорвав оборону 92-й стрелковой дивизии в районе Ручьи, противник устремился к Вдицко. Одновременно наносились удары по частям 327-й стрелковой дивизии в районе Финева Луга и станции Роговка.
Оценив положение, Антюфеев отдал приказ об эвакуации раненых из опасной зоны. К исходу дня большая группа легкораненых во главе с врачом Анатолием Озеровым вышла к Мясному Бору. Остальные врачи и медперсонал 41б-го медсанбата стали готовиться к передвижению в район Новой Керести.
6 июня. С утра немцы возобновили наступление и окончательно закрыли проход на стыке 59-й и 52-й армий. В окружении остались части семи стрелковых дивизий и шесть стрелковых бригад. Вместе с ними в котле оказались партизанские отряды А.И. Сотникова и И.Е. Савельева — в районе деревень Долгово, Осия, Замошье.
Не зная о случившемся, отряд раненых под командованием А. Озерова продолжал свой путь к Мясному Бору. Раненые, ослабленные люди с трудом шли, волоча по грязи ноги... Отряд растянулся на добрый километр. Когда наступила ночь, сделали привал. Рано утром их разбудила близкая стрельба из орудий и взрывы фугасов. Приняли решение двигаться дальше. Некоторые настолько ослабли, что так и остались лежать, где были. Остальные побрели дальше.
Недалеко от р. Полнеть отряд остановили пулеметные очереди, направленные поверх голов. Озеров выбежал вперед и увидел стоящих с автоматами наизготовку немецких солдат.
Кто старший? — спросил немецкий офицер.Я — врач и веду раненых в госпиталь. Оружия у нас нет. Всем нужна медицинская помощь и пища.Теперь о вас будет заботиться Великая Германия! Ефрейтор, веди этих скотов. Тех, кто побежит или упадет, кончать на месте. Этой падали теперь много.
«Пошел! Вшивые твари! Шнель! Шнель!» — так начался страшный путь врача 416-го медсанбата Озерова и его подопечных в немецкий плен.
«7 июня к немцам подошло подкрепление. Полки 254-й пехотной дивизии вермахта, прорвав накануне, 5 июня, оборону соседней, 92-й дивизии, кинулись теперь на 1098-й стрелковый полк 327-й дивизии майора Беденкова. Одновременно на левом фланге 258-я охранная дивизия противника прорвала оборону партизан отряда П.П. Носова и навалилась на 1100-й стрелковый полк. Таким образом, 327-й дивизии пришлось сражаться почти со всей немецкой группой «Герцог», а в полках дивизии оставалось по 200-300 человек. Германские солдаты из охранной дивизии атаковали позиции 1100-го полка майора Сульдина И.К. в полный рост, при поддержке огнеметов. Сульдин бросился к месту прорыва, взяв с собой последний резерв — связистов и пять автоматчиков из охраны штаба полка. Автоматчики Сульдина прицельным огнем уничтожили вражеских огнеметчиков и Сульдин поднял бойцов в рукопашную. В бою отличился красноармеец Олса Юсупов. Когда на младшего лейтенанта Ковальчука бросилось сразу несколько немцев, Юсупов один заколол штыком четверых. В страшной драке антюфеевцы вышли победителями, и немцы бежали. Вскоре противник опять пошел в атаку и снова потерпел поражение. После четвертой атаки Сульдин запросил помощи у Антюфеева. Но комдив помочь не мог — на правом фланге 254-я немецкая дивизия сбила с позиций остатки 1098-го полка.
К вечеру немцы стали готовиться к шестой атаке на рубежи полка Сульдина. По приказу командира все, кто мог держать оружие, заняли места в первой траншее. Артподготовка — и немцы пошли в атаку. Опять завязалась рукопашная штыками, касками, саперными лопатками. В 1-м батальоне 1100-го полка осталось всего одиннадцать человек. Такой же жесткий рукопашный бой шел на левом фланге 1100-го полка за Панковский поселок. Но голодные, измученные люди не могли долго противостоять здоровым, сытым солдатам вермахта. Враг прорвал оборону полка во многих местах. Только ночь остановила сражение. От каждого полка 327-й дивизии осталось меньше роты, дивизия истекала кровью.
Еще один бой на этом рубеже — и прикрывать отход армии будет некому.
Утром 8 июня Антюфеев приказал отходить на последнюю линию обороны к Глухой Керести. Отход прикрывал 1102-й полк полковника Хожаинова».
Тем временем происходит очередная рокировка в штабе фронта.
Из воспоминаний К.А. Мерецкова: «Минул май. загорелись июньские зори. Близились дни. несшие с собой горячее дыхание сражений второй летней кампании. Я уже прикидывал, когда и как 33-я армия опять заиграет активную роль на фронте... Но 8 июня раздался нежданный звонок.
Меня вызвал Т.К. Жуков. Он сказал:
— Срочно приезжай, как есть!
— Сейчас возьму карту и приеду (я решил, что речь пойдет о предстоящей операции).
— Не нужно карты.
— Да в чем же тогда дело?
— Здесь узнаешь. Торопись!
Приехал. Жуков сердится: пока нашли, сколько времени прошло. Я отвечаю, что был у солдат, в батальоне. Прибыл сразу оттуда, даже поесть не успел. Георгий Константинович засмеялся. Тоже, говорит, не обедал сегодня. Пока машину подготовят, успеем поесть. Потом объясняет причину вызова. Оказывается, уже трижды звонил Сталин, требовал срочного прибытия Мерецкова. В чем дело. Жуков не знал.
Сел я в автомашину в полевой форме, весь в окопной грязи. Не успел даже переодеться. Довольно скоро оказался в приемной Верховного Главнокомандующего. Его секретарь Поскребышев тоже не дат мне привести себя в порядок и сразу ввел в кабинет. Там в полном составе шло заседание Политбюро ЦК ВКП(б). Я почувствовал себя довольно неловко, извинился за свой вид. Председательствующий дат мне пять минут. Я вышел в коридор, быстро почистил сапоги, снова вошел и сел за стол. Меня стали расспрашивать о делах на Западном фронте. Но это оказалось лишь предисловием, а главный разговор последовал позже.
Говорил Сталин:
— Мы допустили большую ошибку, объединив Волховский фронт с Ленинградским. Генерал Хозин. хотя и сидел на Волховском направлении, дело вел плохо. Он не выполнил директивы Ставки об отводе 2-й ударной армии. В результате немцам удалось перехватить коммуникации армии и окружить ее. Вы. товарищ Мерецков. — продолжат Сталин, обращаясь ко мне. — хорошо знаете Волховский фронт. Поэтому мы поручаем вам вместе с товарищем Василевским выехать туда и во что бы то ни стало вызволить 2-ю ударную армию из окружения, хотя бы даже без тяжелого оружия и техники. Директиву о восстановлении Волховского фронта получите у товарища Шапошникова. Вам же надлежит по прибытии на место немедленно вступить в командование Волховским фронтом».
Сколько энергии, ума и сил потратил М.С. Хозин на штабные интриги! Но. проявляя чудеса изворотливости. Хозин не подумал, что своими руками роет себе яму. Разве он не мог не понимать, что попросту не справится с возложенной на себя задачей? И не справился.
ДИРЕКТИВА
Ставки ВГК № 170450 Военным советам Ленинградского фронта и Ленинградской группы войск, командующим 33-й армией, войсками Западного фронта и народному комиссару Военно-морского флота
8 июня 1942 г. 03 ч 00 мин
Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Разделить войска Ленинградского фронта на два самостоятельных фронта:
а) Ленинградский фронт в составе войск ныне существующей Ленинградской группы войск:
б) Волховский фронт в составе войск существующей Волховской группы.
2. Ленинградскую и Волховскую группы войск упразднить.
3. Разграничительной линией между Ленинградским и Волховским фронтами оставить существующую линию между Ленинградской и Волховской группами войск.
4. За невыполнение приказа Ставки о своевременном и быстром отводе войск 2-й ударной армии, за бумажно-бюрократические методы управления войсками, за отрыв от войск, в результате чего противник перерезал коммуникации 2-й ударной армии и последняя была поставлена в исключительно тяжелое положение, снять генерал-лейтенанта Хозина с должности командующего войсками Ленинградского фронта. И назначить его командующим 33-й армией Западного фронта.
5. Отстранить от должности члена Военного совета Ленинградского фронта Тюркина как не справившегося с работой и передать его в распоряжение Военного совета Ленинградского фронта.
6. Назначить командующим войсками Волховского фронта генерала армии Мерецкова, освободив его от командования 33-й армией.
7. Утвердить в должности командующего войсками Ленинградского фронта командующего Ленинградской группой войск генерал-лейтенанта Говорова.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. Сталин, А. Василевский
Волховский фронт был восстановлен, и во главе него снова стал К.А. Мерецков. И снова была предпринята попытка восстановления коммуникаций 2-й ударной армии и освобождения ее из котла. И снова была совершена роковая ошибка. Но об этом ниже. Что же происходило в самой «Долине смерти», пока командование совершало одну рокировку за другой?
Слово И.М. Антюфееву: «Теперь войска армии готовились ко второму удару, изменив его направление — на Мясной Бор. В районе его каким-то чудом среди болот сохранилась узенькая полоска земли, по которой ночью могли пробираться пешеходы. Через эту «щель», кстати сказать, прошли наши женщины медсанбата и часть раненых.
Обстановка на занятом дивизией рубеже обороны складывалась явно не в нашу пользу. Лесные дороги уже подсохли, и противник подтянул сюда танки и самоходные орудия. Он также использовал массированный минометный огонь. И все же около двух недель дивизия билась на этом рубеже. Противник не раз врывался в нашу оборону, но контратаками мы восстанавливали положение. Финев Луг переходил из рук в руки несколько раз. Просто надо было удивляться упорству наших людей. Откуда только бралась у них физическая сила и энергия! Даже врага поражала такая неслыханная стойкость. В разбрасываемых над нами листовках он то рисовал наше безвыходное положение, то называл наших бойцов фанатиками.
В конце концов и на этом рубеже наступил критический момент. Левее нас, юго-западнее Финева Луга, между озер оборонялся местный партизанский отряд, который был оттеснен врагом. Начался обход нашего левого фланга. Чтобы не оказаться окончательно окруженными, мы вынуждены были отходить. На сей раз нам пришлось расстаться почти со всем тяжелым вооружением. Впрочем, у нас уже не было ни снарядов, ни мин, ни капли горючего. Орудия и минометы частью были подорваны, частью потоплены в болотах. Автомашины сжигали. Тяжело и больно вспоминать об этом даже сейчас. А тогда сердце кровью обливалось при виде мужественных, голодных, измученных людей, которые со слезами на глазах уничтожали свою боевую технику».
Утром 12 июня неприятель подверг расположение 327-й дивизии сильному артиллерийско— минометному обстрелу. Обстрел продолжался 10 часов и должен был истребить все живое. Но и после этого ада бойцы нашли в себе силы отразить вражескую атаку. К этому времени в дивизии оставалось чуть больше 600 человек. От голода и усталости они с трудом держались на ногах.
Из воспоминаний П.П. Дмитриева: «Постоянно мучил голод. С 30 мая и до 22 июня я, как командир, получал официальный паек — 5 граммов горохового концентрата и 13 граммов сухарей. От этого пайка, от травы и липовых листьев, из которых готовили варево и болотной воды я за это время трижды опухал. Красноармейцам полагалось еще меньше. К чести офицеров дивизии, все получаемые продукты они отдавали в общий котел и наравне с бойцами переносили муки голода».
14 июня неприятель захватил Финев Луг и вышел в тыл 327-й дивизии. Командование 2-й ударной армии приказало отводить Антюфееву остатки своих бойцов к деревне Новая Кересть.
10 километров измученные люди шли целые сутки по болотистому лесу, под непрерывной бомбежкой немецких Ю-87.
В этот же день немецкий офицер Рудольф Видеман записывал в своем дневнике: «Наша авиация работает здорово. Над болотом, в котором сидят русские иваны. постоянно висит облако дыма. Наши самолеты не дают им передышки. Вчера мы дали подписку: умрем, но русских из болота не выпустим. Пусть дохнут с голоду в этом котле». Возникает закономерный вопрос: зачем давать подписку, если и так все хорошо, немцы побеждают? Значит, у немецкого командования были все основания беспокоиться за моральный дух своих солдат. Подумайте сами — они ведь находились в тех же климатических условиях, что и наши; их также убивали — причем тысячами. Единственное, чем немцам было лучше. — их кормили, а русских нет. Вместо еды чаще всего наши самолеты сбрасывали листовки такого содержания: «Сейчас, когда потребовала обстановка, по приказу командования фронта армия занимает новые рубежи для обороны и наступления, чтобы еще сильнее бить врага, уничтожать его живую силу и технику, срывать его планы. Тысячи немцев кормят червей под Красной Горкой. Червино. под Дубовиком и Елгино... От каждого воина 2-й ударной армии требуется величайшая дисциплинированность и организованность. Каждый боец должен сражаться отважно, держаться непоколебимо, быть готовым скорее погибнуть смертью храбрых, чем не выполнить свой воинский долг».
Пишет И.М. Антюфеев: «В дальнейшем вся тяжесть борьбы с преследовавшим нас противником легла на плечи специальных частей и подразделений артиллеристов, оставшихся без орудий, саперный батальон, разведывательную роту, батальон связи, комендантский взвод и др. В стрелковых полках к этому времени насчитывалось не более 200-300 человек в каждом. Они уже не способны были ни к какому маневру. На месте они еще дрались, буквально вцепившись зубами в землю, но движение для них было невыносимо трудным. На этом этапе боя наш отход совершался, можно сказать, без заранее подготовленных рубежей. Просто мы цеплялись за каждый ручей, лесную поляну, задерживали противника из последней возможности».
Вечером 14 июня 327-я дивизия перешла через мост на восточный берег Керести и заняла оборону. На левом фланге расположился 1102-й полк, в центре — 1100-й. на правом фланге со стороны Ольховки в тонкую нитку растянулся 1098-й полк. У дороги на Глухую Кересть заняли позиции две последние противотанковые пушки под командованием майора Белова. На каждую пушку оставалось по четыре снаряда. Штаб дивизии расположился в 2 км юго-восточнее, у болота Макарьевский Мох. недалеко от штаба армии.
15 июня авиация фронта разгромила немецкую автоколонну у Финева Луга и танки противника у Ольховки. в связи с чем дивизия получила небольшую передышку. С 18 июня артобстрел возобновился и велся планомерно и методично.
Как вспоминал Антюфеев, свой медсанбат он отпустил поближе к коридору, чтобы тот успел выйти, как только произойдет прорыв, и раненых эвакуировали в армейский госпиталь, располагавшийся около штаба армии.
«19 июня член Военного совета 2-й ударной армии И.В. Зуев докладывал члену Военного совета фронта армейскому комиссару 1-го ранга А.И. Запорожцу: «Сегодня авиация продовольствия не доставила. На 19.06.42 ни одного грамма продовольствия. Многие от истощения вышли из строя... Несмотря на это. настроение людей здоровое. Части дерутся прямо героически».
19 июня после мощной артподготовки враг обрушился на позиции 1098-го полка. Немцы прорвались к командному пункту, от полка осталось несколько человек. Отстреливаясь, они отходили к штабу дивизии. Антюфеев сам привел на помощь группу бойцов и приказал командиру 1098-го полка майору А.И. Беденкову прикрыть с этими людьми отход дивизии. Они сдерживали врага до последнего патрона и отошли лишь тогда, когда немцы прекратили наступление. После этого оставшиеся в живых отправились через болото Макарьевский Мох на соединение с частями дивизии. 21 июня группа попала в болоте на минное поле. Взрывом мины Беденков был тяжело ранен, но все-таки пытался идти. Раздался второй взрыв. Беденков получил еще одно ранение. Находившиеся рядом бойцы решили, что он убит и двинулись дальше, оставив его вместе с ранеными. Нести их по болоту у них не хватало сил. Вскоре подошли немцы. Раненых солдат добили, а Беденкова взяли в плен.
Извещение на имя его жены О.Я. Глазыриной сообщало: «...Ваш муж, командир полка майор Беденков Александр Иосифович убит в боях за социалистическую Родину 22 июня 1942 года и похоронен в деревне Новая Керестъ Чудовского района Ленинградской области».
В 1984 г. Александр Иосифович был еще жив, жил в Свердловске и дал интервью корреспонденту газеты «Вечерний Свердловск» И. Семенчику, тоже участнику Великой Отечественной войны.
«Совершенно верно, — сказал он, показав похоронку, — я должен был там погибнуть. Вот и вещественные доказательства — и показывает два осколка. Этот пролежал в правом легком 38 лет и сам вышел через рот, а этот свердловские хирурги вырезали из руки.
Кадровым офицером бывший цирковой акробат стал более пятидесяти лет назад (т. е. в 1934 г.), после окончания Бакинского пехотного училища. Через три года командовал ротой в Свердловском пехотном училище. Закончил Военную академию им. Фрунзе, участвовал в советско-финской войне.
В апреле 1941 года капитан Беденков с женой и трехлетней дочерью прибыл на должность командира танкового батальона. Военный городок располагался в пяти километрах от Брестской крепости. Здесь ранним утром 22 июня и началась для Александра Иосифовича Беденкова Великая Отечественная война.
...С боями пробивались к своим остатки батальона. Около пятидесяти человек вывел капитан Беденков.
Затем был Воронеж, 327-я стрелковая дивизия, Волховский фронт...
«В течение трех месяцев, находясь в полном окружении, соединения армии, зажатые среди лесов и болот, вели тяжелые бои. Холода, распутица, отсутствие боеприпасов и продовольствия — все это, вместе взятое, создавало исключительно тяжелую обстановку. И тем не менее в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях Беденков проявил себя исключительно стойким, безупречно дисциплинированным, храбрым н мужественным командиром-большевиком, умеющим сплотить вокруг себя подчиненных и биться до последней физической возможности. На него не раз возлагались самые ответственные и рискованные тактические задачи, и он их всегда выполнял с честью, за что был награжден орденом Красной Звезды. В последние дни, будучи уже четырежды раненым, Беденков продолжал с остатками полка прикрывать отход дивизии до последнего момента. Тов. Беденков, как офицер Советской армии, как истинный патриот, выполнил свой долг перед Родиной до конца. Он сделал все, что было возможно в его физических и моральных силах», — это писал И.М. Антюфеев о Беденкове, давая ему характеристику для реабилитации.
Дым и гарь от разрывов, пар от воронок и туман образовали грязевую завесу. Мокрые, в болотной грязи, в порванных осколками шинелях, с наспех перевязанными ранами, выходили из вражеского кольца бойцы и командиры.
...Два взрыва слились в сплошной гул. Падая на заболоченную поляну, Беденков краем затухающего сознания услышал: «Майор подорвался!» Очнувшись, он пополз, оставляя за собой кровавый след. Кровь струилась из раздробленной пятки, текла из лопатки и посеченной осколками руки. Когда он выбрался на дорогу, наших уже не было. Сил хватило только на то, чтобы закопать документы и оставшийся без патронов пистолет. А потом был немецкий плен, из которого майор Беденков был освобожден 27.04. 1945 г., восстановлен в звании.
В ноябре 1945 г. уже подполковник запаса Беденков вернулся в Свердловск, куда чудом эвакуировались из Бреста его жена и дочь. Через полгода ему вручили орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги».
— Помню, — говорил Александр Иосифович, — пошел я вставать на учет в райвоенкомат, а мне и говорят: «Вы же убиты. Вот и похоронная вашей жены». Только спустя некоторое время, когда из Москвы пришли мои документы, военком пошутил: «Ну, Александр Иосифович, теперь будем полагать вас живым».
Почему мы так подробно остановили на судьбе А.И. Беденкова? Для того, чтобы развеять еще одну легенду о бойцах 2-й ударной армии. Это о том. как всех выживших в котле непременно ждали «застенки НКВД», а тех. кто попал в плен, обязательно сажали в наши лагеря или расстреливали.
Например, согласно донесению капитана госбезопасности Колесникова, направленному под грифом «Совершенно секретно» в Особый отдел Волховского фронта, 22 июня 1942 года из котла удалось вырваться 6018 раненым и около 1000 здоровым солдатам. Раненых отправили в госпиталь, а из здоровых сформировали отряд полковника Коркина, который снова отправили на фронт.
Июнь вообще стал самым горьким месяцем для 2-й ударной армии. Даже воспоминания выживших в том аду трудно поддаются подневной градации. Каждый выживал, как мог, выходил из котла, как мог.
Вот отрывки из протокола допроса шофера генерала Власова — Николая Васильевича Конькова.
«ВОПРОС. Какие боевые действия проводились 2-й ударной армией?
ОТВЕТ. Точно рассказать, какие боевые операции проводила 2-я ударная армия, находясь в окружении, не могу, но со слов красноармейцев и командиров мне было известно, что в июне месяце 1942 г. в районе ст. Мясной Бор удалось прорвать кольцо окружения и сделать «ворота» шириной 300 метров. В это время успели для армии подвезти продукты, эвакуировать часть раненых. Примерно через сутки эти «ворота» немцами были закрыты, после чего командование армии сосредоточило все усилия на том, чтобы прорвать кольцо окружения в районе Мясного Бора, но все попытки успеха не имели».
Действительно, к 22 июня в результате совместных действий войск 59-й и 2-й ударной армий был пробит коридор шириной 300-400 м. Воспользовавшись коридором, из окружения вышли около 2000 человек, о чем и писал капитан Колесников. Дальше была допущена роковая ошибка. Вместо закрепления «стенок» коридора, пробившие его соединения 2-й ударной армии продолжили движение на восток, увлекая за собой части 59-й армии. По существу, коридор оборонялся только несколькими танками. На рассвете 23 июня после массированного авиационного налета немцы вновь перешли в наступление и вновь закрыли «котел».
Коньков продолжает:
«В последующие дни наша армия снабжалась боеприпасами и продуктами посредством самолетов.
До 20-22 июня 1942 года, находясь в окружении. 2-я ударная армия сохраняла полный боевой порядок, отдельные полки и бригады сдерживали натиск немецких войск с запада, востока и севера, а основные наши силы вели бои в районе ст. Мясной Бор с задачей прорвать кольцо окружения.
В это время ежедневно из штаба армии в район Мясной Бор выезжали, а позже ходили пешком командующий армией генерал-лейтенант Власов или член Военного Совета армии дивизионный комиссар Зуев. До 20 июня у командования была полная уверенность в том. что окружение будет прорвано.
20 июня с.г. я слышал от бойцов и командиров, что командующий армией генерал-лейтенант Власов запросил по радио штаб фронта о том, что предпринять с техникой и мат. частью, так как вырваться из окружения не удается. Каков был ответ на радиограмму, я не знаю, но на следующий день технику начали уничтожать.
Необходимо указать, что в последнее время полевая артиллерия и зенитная артиллерия свои действия прекратила, ввиду отсутствия боеприпасов. Оборону держали только ружейно— пулеметным огнем.
Попытка снабдить нашу армию боеприпасами посредством самолетов эффекта не имела, так как если в первые дни нашего окружения самолеты имели возможность приземляться в расположении нашей армии и подвозить боеприпасы, то в последние дни этой возможности не стало».
Обратим внимание на слова Конькова. Не было возможности у Власова покинуть свою гибнущую армию, хотя некоторые историки утверждают, что самолет за ним прилетал, а он отказался покидать солдат. Это Клыков в свое время не хотел, а Власов просто не имел такой физической возможности. Но послушаем Конькова дальше:
«Продуктами армия снабжалась самолетами У-2 и «Дуглас», которые обычно прилетали в ночное время и сбрасывали эти продукты на парашютах.
В районе расположения нашей армии, как днем, так и ночью, господство в воздухе было за немцами.
Наша истребительная авиация появлялась изредка. Часто было так, что наши истребители появлялись с опозданием, т. е. после того, как немецкие бомбардировщики, закончив бомбардировку наших частей, скрывались.
В ночное время я дважды наблюдал, как наши самолеты У-2 попадались под огонь «Мессершмитов» и расстреливались в воздухе, как один раз было сбито два самолета У-2. Второй раз я лично видел, как было сбито 3 самолета У-2. Часть сбитых самолетов сделала вынужденную посадку в расположении нашей армии, и я лично видел перевязанных раненых летчиков.
В последнее время бойцы частей 2-й ударной армии питались тем, что ежедневно получали от 80 до 150 граммов сухарей, ели вареную конину и суп, приготовленный из травы.
21 июня 1942 года все работники штаба армии оставили КП штаба армии, так как место уже обстреливалось оружейным огнем со стороны немцев, и перешли в КП 279-й бригады, который находился в районе Мясного Бора.
В этот день, после того как была уничтожена мат. часть, командование приказало сосредоточить все силы для удара в районе Мясного Бора. Генерал-лейтенант Власов отправил на передовую так же две роты по охране штаба армии. Я и еще человек восемь шоферов остались при штабе в качестве охраны и в боях в этот день участия не принимали.
На следующий день, 22 июня с. г., командование издало приказ: всеми имеющимися силами идти на штурм обороны немцев в районе Мясного Бора. Этот штурм намечался на вечер 22 июня, в штурме принимали участие все: рядовой состав, шофера, командующий армией, начальник Особого отдела армии и работники штаба армии.
В момент подготовки к штурму особенно активно и смело вел себя начальник Особого отдела армии майор госбезопасности Шашков. Он беседовал с бойцами и ободрял их, призывая проявить мужество и смелость в момент штурма. Во время штурма Шашков шел вместе с бойцами. Командующий армией н работники штаба также держались спокойно и стойко и в момент штурма шли вместе с бойцами.
Штурм начался часов в 9-10 вечера 22 июня 1942 года, но успеха не имел, так как наши части были встречены сильным минометным огнем, в результате чего штурм был отбит и части 2-й ударной армии — рассеяны. Впоследствии, ввиду того что части рассеялись, организованных боевых действий уже не проводилось и оставшиеся группы бойцов и командиров выходили из окружения самостоятельно.
ВОПРОС. Назовите всех работников штаба армии, командиров частей и бойцов 2-й ударной армии, вместе с которыми вы ходили на штурм и в дальнейшем выходили из окружения?
ОТВЕТ. В штурме участвовали:
Генерал-лейтенант Власов — командующий 2-й ударной армией.
С ним находились его официантка — Мария Игнатьевна и парикмахерша Зина.
Адъютант командующего — красноармеец (неразборчиво) (штатный адъютант Власова Кузин) еще до окружения вылетел на самолете в Москву, в командировку).
Член Военного Совета армии — дивизионный комиссар Зуев.
Зам. его адъютанта — ст. политрук Селезнев (штатный адъютант — ст. политрук Бабков в момент окружения вылетел на самолете вместе с секретарем Военного Совета Коровичевым Н. в Москву).
Начальник Особого отдела армии майор госбезопасности Шашков.
Генерал-майор Белемев.
Генерал-майор Алферьев.
Адъютант — ст. лейтенант (фамилию не помню).
Генерал-майор артиллерии (фамилию не помню).
Комиссар штаба армии — полковой комиссар Свиридов.
Его адъютант Петров Михаил.
Военврач 3-го ранга (фамилию не помню).
Ст. военфельдшер — фамилию не знаю, женщина. и ряд санинструкторов, шоферов и бойцов»..
«Когда армия выходила с боями из окружения, имел место беспрецедентный случай в истории войн. Раненые одного из медсанбатов добровольно двинулись через минное поле противника, чтобы ценой своих жизней проделать в нем проходы для тех, кто еще в состоянии был держать оружие в руках»..
21 июня 327-я стрелковая дивизия отошла за реку Глушица. Ее прежние позиции вдоль Керести занял сводный отряд, куда вошло по несколько человек от каждого полка дивизии и две последние пушки. Эти силы прикрыли штаб и армейский госпиталь, который размещался между штабом и узкоколейкой. Остатки полков 327-й дивизии заняли за Глушицей последние позиции перед коридором.
24 июня здесь погибли все бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, 15 человек осталось от 894-го артполка. В 1102-м полку осталось два взвода, к ним присоединились последние бойцы из других бригад и дивизий.
«Военный совет армии принял решение в ночь с 24 на 25 июня 1942 года оставшимися силами прорвать оборону противника и выйти из окружения. С Большой земли к атакующим должны были идти навстречу танки. Задача дивизии состояла в том, чтобы, сдерживая противника, отходить в направлении Мясного Бора, а как только прорвутся главные силы армии — двинуться вслед за ними в проделанную брешь. Но замыслу не суждено было осуществиться. Правда, несколько танков, как потом мне говорили, прорвались к главным силам армии, но это не изменило общей ситуации.
Войска армии, в том числе и 327-я стрелковая дивизия, зажатые в тиски на небольшом клочке территории у Мясного Бора, подверглись уничтожающему огню буквально из всех видов оружия и со всех сторон, в том числе из шестиствольных минометов. В течение многих часов 24 июня территория в районе Мясного Бора представляла собой огнедышащий кратер.
Оценив обстановку и видя явную неудачу с прорывом. Военный совет армии через офицеров штаба отдал распоряжение: выходить из окружения мелкими группами, самостоятельно. Люди начали искать выход из этого кипяшего котла. Спастись удалось немногим. Сопротивляясь до последнего, многие погибли или попали в плен. Этой участи не избежал и я, пишущий эти строки, но об этом надо рассказывать отдельно»..
«Неудавшаяся атака и последнее распоряжение Военного совета армии удручающе подействовали на оставшихся в живых. Люди в одиночку и группами начали бросаться в разные стороны, чтобы выскочить из этого котла. Однако большая часть людей т\т же гибла. Единственным более-менее слабым местом противника был его тыл. Туда я и решил прорываться с тем, чтобы «на просторе» определить, где и как перейти фронт к своим. Вокруг меня собралось несколько десятков офицеров и солдат из разных частей и соединений. И мы прорывались сквозь цепь автоматчиков в тыл к немцам. Спастись удалось немногим. Большое число погибло, попало в плен. Последней участи не избежал и я 5 июля 1942 г.»..
Как видно из его воспоминаний, кроме чести, гордости и достоинства. Иван Михайлович Антюфеев был человеком редкой скромности. Такая огромная жизнь, такой подвиг — и на фронте, и плену — и всего несколько страничек воспоминаний. Но сохранились воспоминания об «антюфеевцах» и их легендарном командире в памяти других участников событий.
«13 июня. От Антюфеева вернулся Г. Чазов. За последнюю неделю антюфеевцы уничтожили более 4 тысяч гитлеровцев. Это в шесть раз больше, чем располагает дивизия. Вчера за 10 часов противник выпустил по расположению дивизии не менее тысячи снарядов и столько же мин. Антюфеев говорит, что еще одного такого напора ему не сдержать. Враг все время подтягивает резервы. А у Антюфеева очищены все тылы. Боеприпасов нет. Нет продовольствия. И все-таки держатся, держатся.
14 июня. Пленные летчики показывают карты, исчерченные вдоль всей нашей дороги квадратами — секторами бомбежки. Они получили инструкцию — не бояться зениток, у русских нет боеприпасов»..
«Солдаты, черные от копоти, с воспаленными глазами от многодневной бессонницы, лежали на зыбкой земле, а подчас прямо в воде и вели огонь по противнику. Они не получали ни хлеба, ни пищи, даже не было хорошей воды для питья. Ели солдаты крапиву, осиновую и липовую кору...
Оценка местности к этому времени была весьма тяжелой... Все зимние дороги были залиты водой, для гужевого и автотранспорта непроходимы... Коммуникации в данный период распутицы и артминометного огня противника были совершенно закрыты. Проход временами доступен только отдельным людям»..
Из воспоминаний П.П. Дмитриева: «В конце мая был отдан приказ на отход. В один из вечеров мы оставили НП и огневые позиции. Немцы открыли огонь из всех видов оружия. Ответить нам было нечем — не было снарядов. Противник пытался нас преследовать, но разбитые дороги оказались на сей раз нашими союзниками: немецкая техника н танки пройти по ним не могли. Пока немцы прокладывали дороги, мы удерживали следующий рубеж обороны — Финев Луг. Здесь была совсем другая местность — луга, пахотные земли. Довольно быстро вырыли окопы, установили наблюдательные пункты и заняли огневые позиции, надеясь на чудо: вдруг подвезут снаряды?
Но 30 мая горловина у Мясного Бора была перекрыта. У нас оставалось по одному снаряду на орудие для самоуничтожения. Немецкие танки вышли на высотки перед селом и начали нас расстреливать, не жалея снарядов и патронов. Меня из окопа немец просто выковырял, разбил стереотрубу, я еле перебежал на опушку леса.
Огневики все же сумели отвести орудия в лес. Управленцы остались в боевых порядках пехоты, получая норму патронов на карабин или автомат. Силы у людей таяли, красноармейцы с трудом передвигались. Себя-то не видишь, но смотреть на измученных товарищей было очень больно.
Поступил приказ перевести артиллеристов в стрелковые подразделения.
Измученные, голодные люди обороняли занимаемый рубеж до последнего дыхания. Раненые, перевязанные обрывками белья, не уходили в тыл, ведя бой до последнего патрона. Я не помню ни одного случая добровольной сдачи в плен, несмотря на немецкие листовки с обещаниями прекрасной жизни.
Через четыре дня был получен приказ взорвать орудия и двигаться в район сосредоточения к Мясному Бору. Здесь скопилась масса людей, лишенных возможности как-либо действовать из— за непрерывных бомбежек и полной незащищенности. Из-за голода на это не было и сил. Мы, несколько командиров, заняли позицию вокруг толстой осины. Каждому — ячейка между корней, головой к дереву, и каждый день кого-то убивало...
21 июня стало известно, что в горловине мешка пробит проход. Начальнику связи дивизиона Н.Б. Ушакову — с открытой формой туберкулеза и мне — с тяжелой дистрофией было разрешено выходить самостоятельно. Разрешено-то разрешено, а где взять силы для передвижения? Ноги у меня опухли и отказывались идти. Ушаков мог передвигаться и обещал мне помочь. Нам выдали по куску недоваренного конского мяса. Оно почти не жевалось, но во рту появлялся питательный сок. Я очень просил отпустить со мной моего ординарца Кретова, но приказ на выход касался только раненых и тяжелобольных.
Где пешком, где ползком мы пошли к горловине. Проход вдоль узкоколейки был 250-300 м шириной и около 4 км длиной. Помню, там стоял наш подбитый единственный танк Т-34. Немцы вели прицельный огонь, чтобы не поразить своих, на всем протяжении «коридора». Пережидая, мы намечали очередную воронку, к которой Ушаков перебегал, а я перекатывался. На полпути Ушакова прошило автоматной очередью. Я попытался к нему подползти, но был обстрелян. Пули задели одежду, но сам я остался цел и продолжал ползти к выходу.
Речка Полнеть до берегов была заполнена трупами, живые ползли по телам мертвых. Этот коридор недаром назвали «Долиной смерти», его можно было назвать адом, мясорубкой, огненными жерновами. Но никакими словами нельзя выразить того, что там творилось.
Надо мной судьба смилостивилась: в конце «коридора» меня в бессознательном состоянии подобрали санитары и доставили в госпиталь. Пришел в себя, подлечился и вернулся в свой родной 894-й артполк, с которым прошел все дороги войны до Победы»..
Более эмоционально рассказывал Дмитриев о том, как они с Ушаковым выползали из «котла», в своем письме К.Н. Антипову в клуб «РИФ»:
«От усталости, от крови и смерти сотен людей, от постоянного ожидания в течение нескольких часов, что эта очередь или этот осколок предназначен тебе, мы закаменели. В сознании работал, видимо, только один центр, который руководил чувством самосохранения и подталкивал: надо ползти, надо вынести знамя. Эти «надо» и «должен» заставляли двигаться руки и ноги, вовремя спрятать от пули голову.
Мы уже выползали из «Долины смерти». Чутье подсказывало, что самые мощные взрывы и ливень огня остались позади, а здесь и чуть впереди фашисты стреляли значительно реже. Николай поднялся на ноги и стал помогать подниматься мне. И в этот момент фашистский негодяй прошил Николая автоматными очередями с головы до ног — крест-накрест. Он упал, и по нему, уже убитому, еше раз прошлась очередь. Я остро почувствовал, как стала холодеть кисть его руки, в которой была зажата моя рука. Мне почудилось, что не по нему, а по мне фашист прострочил очередью. От боли утраты я на миг потерял сознание. Потом метался, как в бреду, и. возможно, фашисты подумали, что я сошел с ума. и не стали добивать меня...
Николая Борисовича Ушакова я знал с самого начала формирования нашего полка. Он рос сиротой. У него в Воронеже быт только дядя по матери, который помог Николаю окончить школу, а затем, в 1940 году, университет. После университета Николай получил направление на завод «Электросигнал», где работал радиоинженером и одновременно преподавал в радиотехникуме. В Воронеже у Николая была девушка Женя Бойченко — студентка медицинского института, которую он очень любил. Часто писал Жене письма, отослал ей свой денежный аттестат.
Фашистские пули оборвали жизнь прекрасного человека и навсегда разъединили двух любяших людей.
Как я выполз из этого ада. не помню. А когда добрался до наших войск, находящихся в обороне у Волхова, упал без сознания, и был в таком состоянии доставлен в госпиталь. Позже с боевым знаменем 894-го артиллерийского полка мы били фашистов до самого их смертного часа, отомстив за смерть Николая Ушакова и всех павших в боях бойцов и командиров нашего полка»..
И опять перед нами пример поразительной скромности человека, совершившего подвиг. Именно он. в конце концов, вынес знамя полка. Как известно, по армейским традициям нет знамени — нет подразделения. Всю славу за этот подвиг он отдал лейтенанту Ушакову Николаю Борисовичу. Вероятно, они несли его поочередно, ведь шансов дойти у них почти не было.
Не зря назвал свой очерк П.П. Дмитриев — «Нас называли «антюфеевцами». Каков был командир, таковы были и бойцы. Даже совершив поистине подвиг, они не спешили хвастаться им.
Вспоминает те роковые дни С.И. Кочепасов: «Наступила весна, и полая вода стала заполнять окопы. Пришлось начать строительство наземных укрытий.
Несмотря на все сложности, солдаты десятками подавали заявления с просьбой о приеме их в партию ко дню рождения В.И. Ленина. Подал заявление и я. 22 апреля в полковой организации мы были приняты в члены ВКП(б). Но наша радость продолжалась недолго: партийных билетов нам так и не выдали, мотивируя тем. что нет возможности сделать фотокарточки.
С наступлением тепла немцы все чаще стали беспокоить вылазками в наше расположение. Однажды в мае. после продолжительной артобработки переднего края, пьяные немцы пошли в атаку, которая не принесла им успеха, а только горы трупов. Наши потерн были небольшими. Запас боеприпасов был израсходован, а пополнить его было нечем.
Май 42-го года оказался для нас роковым. Продукты питания иссякли, люди слабели с каждым днем. В районе Мясного Бора приступили к строительству узкоколейной железной дороги, на которую возлагались большие надежды. Она не принесла никакой пользы, потому что немцы то и дело перекрывали ее в районе Мясного Бора. В результате их наступления на стыке 52-й и 59-й армий проход в Мясном Бору составлял не более 500-600 м по фронту и 4 км в глубину. Над этой узкой полосой господствовала в воздухе немецкая авиация, разрушая все построенное.
В связи с переводом меня в особый отдел Волховского фронта в конце мая я проходил по этой дороге и видел, что узкоколейка разбита. Дальнейшая судьба 2-й ударной армии хорошо известна, но я уже служил в особом отделе и не участвовал на завершающем этапе операции». Что и сказать — повезло человеку.
Рухленко П.В. повезло меньше: «Вскоре стало известно, что два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.
Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.
Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.
Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза... Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.
Нам давали ничтожный паек: 100 граммов су-харей, иногда — просто хлебные крошки, 50-60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.
Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь надо было не только жить, но и бороться с врагом.
По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.
Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.
У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец-то вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300-400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.
Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили. А старшины и бойцы, получившие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, чтобы можно было отбиться от грабителей.
Конечно, мысли о выживании не оставляли нас ни на минуту...
В середине мая мы воодушевились: стала действовать узкоколейка, улучшилось, хотя и незначительно, снабжение. Но фашистская авиация уничтожала паровозы и платформы, и печали наши опять вернулись.
Именно в мае был получен приказ о выходе из окружения частей 2-й УА, срок был назначен 7-10 суток. Но наша дивизия должна была выполнять роль арьергарда, ей предстояло сдерживать силы врага, который значительно активизировался.
23-25 мая была дана команда и на отход нашей дивизии. В это время ночь была очень короткой — ведь наступили белые ночи. В сумерках мы оставили свои позиции, которые удерживали в районе Красной Горки, и незаметно отошли. Наш отход немцы не заметили. Проезжих дорог не было. Мы заранее делали деревянные настилы: пушки, амуницию тащили на себе, так как лошади были давно съедены. Но бездорожье мешало и противнику преследовать нас. Наш путь отступления шел по лесам и болотам в сторону железнодорожной линии Ленинград — Новгород, на участок Радофинниково — Рогавка.
Подошли к линии — радовались, как дети. Под пушки мы нашли вагонетки и стали их перекатывать в сторону ст. Рогавка. Как-то ночью вышли к дому, стоявшему у самой железной дороги. Устроились на ночлег на деревянном полу — это было настоящее блаженство.
Наутро двинулись по железной дороге и. не дойдя 3 км до станции Рогавка, заняли новый рубеж обороны. Наша 327-я стрелковая дивизия заняла оборону вокруг Финева Луга и сразу же приступила к укреплению своих позиций, но на одно орудие оставалось только по 3-4 снаряда.
...Через день нам поступило распоряжение объединить всю оставшуюся артиллерию под руководством Белова (капитан 894-го артполка, погиб при выходе из окружения), а я был назначен ее комиссаром. На деле мы должны были прикрывать не наш 1102-й стрелковый полк, а левый фланг дивизии, где был размещен на боевой позиции 1100-й стрелковый полк. Командиром этого полка был майор Су льдин И.К., а комиссаром — батальонный комиссар П.И. Широков.
Ожидание немцев было утомительно. В этой обстановке Военный совет фронта отдал приказ на эвакуацию местного населения из «котла», который сузился до предела.
Занимаемая нами территория была и для нас тесной, а тут еще вокруг разместились группы стариков, женщин, детей, оставивших свои деревни. Дети просили еду. а у нас ее не было. Иногда давал ребенку 100-200 рублей, но что на них купить в условиях окружения? Осложняли нам жизнь местные жители еще и тем. что разжигали костры, привлекая внимание врага. И мы несли из-за обстрелов дополнительные потери. Немцы бомбили нас и в нелетную погоду.
В конце мая начался последовательный отход войск в сторону Мясного Бора. Был открыт «коридор», и часть войск сумела через него пройти. Вышли 13-й кавалерийский корпус Гусева, тяжелая артиллерия, в частности — 18-й артполк. В сторону Мясного Бора продвигались и раненые.
Немцы захватили последнюю площадку для посадки наших самолетов. Мы обороняли Финев Луг и ст. Рогавка. а слева завязался рукопашный бой за Банковский поселок, который длился несколько часов. Бой шел за каждый дом, за малейшую возможность удержаться и не пропустить немцев к ст. Рогавка. Нам пришлось отойти к водокачке, находящейся недалеко от станции. Комиссар 1100-го стрелкового полка Широков попросил поддать огонька, но у нас остались последние снаряды на самый критический случай.
Пришлось оставить Рогавку. Рукопашная схватка с врагом закончилась отходом наших подразделений, мы были вынуждены двигаться дальше в сторону железнодорожного разъезда Глухая Кересть. На станции мы увидели пленного немца, которого охраняли двое наших бойцов. Вел себя фашист вызывающе, на наши обращения отвечал: «Русским капут!» и «Хайль Гитлер!». Но в итоге «капут» сделали ему, так как возиться с ним было некому и незачем.
Оставили железную дорогу у переезда перед самым разъездом Глухая Кересть. Дальнейший путь был по проселочной дороге на деревню Новая Кересть. Пришлось бросить вагонетки, на которых тащили два оставшихся орудия. Личного состава у нас осталось всего 16 человек, надо было все тащить на себе и следовать по назначению.
Только что убили нашего парторга Мельникова, который, испугавшись обстрелов и бомбежек, заметался на открытом месте и попал под осколок мины. Обязанности парторга был возложены на меня.
Нам удалось подключиться к одному из проводов местной телефонной линии, по которой шел разговор начштаба 2-й ударной армии с командиром 19-й гвардейской стрелковой дивизии, действующей слева от нас. Начштаба давал указания о дальнейшем отступлении. Это и нас сориентировало в нужном направлении.
Отойдя от железной дороги, мы наткнулись на узкоколейку, которая полностью бездействовала. Вагоны и паровозы были разбиты, путевое хозяйство частично разрушено — воспользоваться этой узкоколейкой не пришлось.
В густом лесу, недалеко от д. Новая Керестъ, мы вышли на армейский госпиталь, в котором находилось много раненых. Недалеко от госпиталя выложены большие штабеля валенок, которые служили укрытием при обстреле и бомбежке. Оказывается, валенки не пропускают вглубь осколки, поэтому здесь многие прятались и чувствовали себя надежно. Раненые лежали на чем попало: на хвойных лапах, платформах узкоколейки, подмостках из разных предметов. Питались они так же, как и мы, а для потерявшего много крови — это гибель. Их хоронили тут же, в болоте, — выкапывали ямы на штык лопаты и укладывали людей в одежде рядком.
Шли 20-е числа июня 1942 г. Погода стояла хорошая, но мы ее не чувствовали, ходили в шинелях, иногда из них делали скатки через плечо.
Пройдя по лесу еще несколько километров в сторону Мясного Бора, мы заняли свой предпоследний рубеж обороны. Тут же к нам прибежал командир 1100-го стрелкового полка майор Сульдин и от имени комдива 327-й стрелковой дивизии генерал-майора И.М. Антюфеева потребовал дать людей для перекрытия дороги, по которой мы только что прошли. Это означало, что раненые, которых мы только что видели, остались у немцев. Пришлось им дать 8 человек, а остальным тащить две пушки.
Немцы двигались за нами по пятам. По деревьям то и дело били разрывные пули. Наш командир, теперь уже майор Белов, приказал взорвать пушки. Для этой цели у нас были толовые шашки. Взрывать орудия было жаль. Оставшиеся 4 снаряда выстрелили по немцам. После этого я сказал ребятам, что, поскольку у нас остались только автоматы и ручные гранаты, мы уже не артиллеристы, а простые пехотинцы.
При последнем передвижении мне довелось увидеть командование 327-й стрелковой дивизии: генерал-майора И.М. Антюфеева и комиссара дивизии Т.П. Перекопского, а также командование нашего 1102-го стрелкового полка — подполковника И.Е. Хожаинова и батальонного комиссара Царенко. Это была последняя встреча с ними. Судьба их неизвестна до сих пор. Только о комдиве Антюфееве позже мы узнали, что он в плену.
Итак, перед Мясным Бором мы заняли рубеж в одной из канав — последнем боевом рубеже, после которого наш путь был на выход. Я раскрыл карту, указал на торфяник и сказал, что завтра мы должны быть у деревни Костылево, и кому солнце там взойдет, тот будет счастлив.
24 июня быт дан сигнал на выход к Мясному Бору. Выход готовился для всех частей, оставшихся в окружении, но ясности о порядке выхода не было. Надо было прорываться через оборону противника.
В этот день нашей дивизии было приказано сдерживать натиск врага, чтобы оставшиеся части могли войти в узкий «коридор» Мясного Бора, до которого оставался километр.
В ночь на 25 июня наша территория — полтора на два километра — обстреливалась противником из всех видов оружия со всех сторон. При этом руководства частями и соединениями со стороны командования и Военного совета 2-й ударной армии не было. Выходом оставшихся войск руководило командование частей и подразделений, а некоторые группы выбирались сами по себе. Но когда толпу людей враг обстреливал в упор, все принимало стихийный характер.
Наступила наша очередь выходить. Мы пошли через торфяник и приблизительно через 500 м вошли вместе с другими подразделениями в мелкий кустарник. Здесь противник внезапно открыт минометный огонь. У нас погиб майор Белов.
Мы вошли в «коридор» длиной свыше 5 км, а шириной 300-400 м. По флангам справа и слева поднимались ракеты. Мы считали, что это ракеты противника, а потом узнали, что ракеты бросали наши для обозначения направления выхода.
Вначале мы попали в колонну штаба и политотдела соседней дивизии, которая шла слева от нас. По пути то и дело натыкались на раненых и убитых. Войдя глубже в «коридор», мы почувствовали, что противник активизировался: он обстреливал нас с одной стороны ив автоматов и пулеметов, и толпа невольно шла волной в другую сторону. Многие ив наших людей были убиты и ранены.
Близко от меня шли мой помощник Соболев, фельдшер Сизов и ординарец Деревянко, а остальные ушли вперед, я ориентировал их на подбитые машины, танки и другие укрытия. Но оказалось, что эти предметы были пристреляны немцами. Они вели по ним слепой огонь, и небезуспешно: там были убитые и раненые.
Тогда мы стали перебежками укрываться в больших воронках от бомб и снарядов, но и это было неэффективно.
Как быть? Нам пришлось делать более краткие перебежки и падать для передышки под незначительные кочки, маленькие воронки от мин и мелких снарядов. Это было надежней. Так мы достигли небольшой речки.
В обычной обстановке человек соорудил бы какой-нибудь переход через такую узкую и маленькую речонку. Но тогда было не до этого. Мы бросились в речку, в которой оказалось воды по пояс, и мокрая одежда стала непосильно тяжелой. Надо было вылить воду из сапог, отжать одежду, но задерживаться нельзя: над головой трассировали пули — видимо, это быта пристрелка.
Убило моего заместителя Соболева — человека, которого я так берег. Пуля поразила Соболева внезапно, в метре от меня. Я даю ему сигнал «вперед», а он лежит. Подполз военфельдшер Сизов, проверил пульс и сказал: «Он мертв».
Мы начали выползать из полосы обстрела и двигаться дальше. На этом оставшемся пути у нас нашлись новые попутчики и друзья: корреспондент армейской газеты, старший политрук Черных и начштаба одной из бригад, которая в окружении под Красной Горкой действовала справа от нашей дивизии.
Огонь противника из автоматов и пулеметов стал тише, но артиллерийский и минометный обстрелы усилились. Стало совсем светло, видимость мешала нам продвигаться вперед. Немцы обстреливали нас в упор, и мы несли большие потери. Прошли еще 700-800 м по «коридору», вдруг с правого фланга артналет. Люди реагировали по-разному: кто падал, а кто продолжал идти.
Я слабел с каждым шагом, но помощи не просил. В сознании постоянно стучало: нельзя отставать от своих, и я собирал последние силы, чтобы двигаться.
Нас осталось только четверо. Выберемся ли из этого омута — тогда ответить было невозможно. Продолжали идти. Пулеметный огонь вроде ослабел, и меньше людей падало убитыми и ранеными.
Вдруг с правого фланга забила батарея противника. Один из снарядов угодил в стихийно собравшийся людской поток. С этой колонной шли и мы. Перед глазами — облако дыма, пыли и грязи, как подкошенные падают люди. Снаряд приземлился рядом со мной, но впереди. В этом сказалось «право» на жизнь. Меня отбросило и оглушило, но все-таки выполз. Причем мне кто-то помог, но я не знаю, кто был этот добрый человек.
Впереди простор все шире и шире — мы прошли «коридор». Нам навстречу— шли четыре танка Т-34. Мы ликовали. После узнали, что эти танки были посланы Мерецковым с его адъютантом, чтобы вывезти из окружения генерала Власова.
Утром 25 июня немцы полностью закрыли «коридор» к Мясному Бору, но движение наших войск продолжалось в разных направлениях. Так, 19-я гвардейская стрелковая дивизия пошла не по «коридору», а по тылам противника и этим сохранила свой личный состав лучше других соединений».
Вот как выходил из кольца В.А. Кузнецов: «Вечером многочисленная толпа отправилась к проходу, но быстро таяла по пути.
Багровый диск луны низко висит над лесом справа, предвещая несчастье. Дым и гарь от разрывов, пар от воронок и туман образовали тяжелую грязную завесу, в которой мы пробирались, утопая в грязи, падая и вновь поднимаясь. Грохот стоял в ушах. Огромные воронки от авиабомб заполнены скрывающимися от невыносимого огня. Но нельзя прятаться в этих воронках. Они — ловушки. Они давно пристреляны врагом.
Впереди гремит бой. Надо идти именно туда, где гуще всего кипят разрывы. Они обозначают дорогу, выводящую к своим. И чем отчетливее призрак смерти, тем поспешнее становятся шаги людей. Жажда жизни ведет этих людей вперед.
А впереди крошечная речка Полнеть, похожая на дренажный канал. Любой выживший в эту ночь запомнит ее навек. Вдоль и поперек секут воздух почти над самой поверхностью воды очереди трассирующих пуль. Вода кипит от минных разрывов. Соскользнув в воду, я сразу погружаюсь до самой шеи: так лучше. Ниже, еще ниже, чтобы эти проклятые трассы прошли над головой. На противоположный берег не дает выкарабкаться ставшая стопудовой шинель».
Многие, выходившие из окружения, говорили, что шли они и бежали в сплошном дыму, ничего не видя вокруг, кроме разрывов, держась за шинель бегущего впереди. Две подруги, медсестры из медсанбата 327-й стрелковой дивизии О. Ульяничева и Е. Мешкова выходили вместе. В коридоре они оказались под сильным артиллерийско-минометным огнем. Спасаясь, Ульяничева прыгнула в большую воронку, и тут же взрыв бомбы засыпал ее землей и похоронил заживо. В Воронеже у Оксаны Ульяничевой осталась старая мать и четырехлетний сын.
«Бойцы и командиры, — вспоминал бывший врач 1102-го стрелкового полка М.М. Бочаров, — нашего полка и других подразделений стали организовываться в группы для выхода из окружения. Одни предлагали идти лесами, другие — воспользоваться местом прорыва, кто-то собирал группу для прорыва линии обороны немцев. Действительно, был очень небольшой проход по болоту, где невозможно создать сплошную линию обороны. Но этот участок подвергался непрерывному артиллерийскому обстрелу'.
Сначала наша группа имела не менее сотни людей, но единого командования не было. После обстрела артиллерией из большой группы осталось не более семн-восьми человек. Возглавил нашу небольшую группу хорошо мне знакомый командир батальона 1102-го стрелкового полка Пилипенко. Он сказал, что требует беспрекословного подчинения, кто с этим согласен, тот пойдет с ним. Остались только все с 1102-го полка: Пилипенко, врач Н. Башкирцев, я, старшина Д.В. Шапошников, ординарец из штаба полка со знаменем полка и еще несколько человек, которых я не помню».
Дополняет его рассказ Д.В. Шапошников: «В течение ночи перебежками нам удалось выйти к своим. 22 июня я видел, как солдаты комендантского взвода во главе со старшиной У. Агибаловым сжигали деньги, облигации, документы. В ночь с 24 на 25 июня наш отряд, возглавляемый командиром батальона нашего полка Пилипенко. двинулся вдоль узкоколейки по направлению к Мясному Бору. Крутом взрывы, огонь. Немецкие автоматчики стали стрелять по нам трассирующими пулями. То здесь, то там падали наши товарищи. Я шел плечом к плечу с военврачом М.М. Бочаровым. Сначала мы прятались то за деревья, то за другие предметы, пригибались, а потом поднялись во весь рост и с крепким словцом двинулись прямо навстречу шквалу огня. В нас стреляли, и мы стреляли. Дым, грохот, стрельба, стоны раненых, отборная русская ругань, крики на немецком языке... Ноги. Как чугунные, грудь раздирает от нехватки воздуха, пот заливает глаза, лицо, гимнастерка и брюки прилипли к телу, и мысль, похожая на мольбу, — только бы пробиться, только бы пробиться к своим!
Где мы ползли, где бежали и шли — ничего не помню, но врезался в память комичный случай. Среди этого кромешного ада вижу: сидит наш солдат на вещмешке и. не обрашая внимания ни на что и ни на кого, спокойно жует сухарь. Пристроился ли он к нам или остался навеки в Мясном Бору — не знаю».
Из воспоминаний оставшихся в живых ветеранов 327-й стрелковой дивизии четко видно, что они на последнем этапе операции — т. н. «выходе из окружения» — были, по существу, смертниками, приговоренными закрыть собой выход других частей и соединений. Даже странно, что в таких условиях хоть кто-то остался в живых.
Историческая справка: на 1 июня 1942 г. 327-я стрелковая дивизия насчитывала 587 офицеров. 642 старшин и сержантов и 2136 рядовых.
Когда 24 июня остатки дивизии заняли позиции за Глушицей. то там погибли все остававшиеся к тому времени бойцы 1098-го и 1100-го стрелковых полков, в 1102-м стрелковом полку оставалось около двух взводов, учитывая присоединившихся к дивизии солдат из других частей, в 894-м артполку в строю было 15 человек. В ночь на 25 июня 1942 года остатки дивизии прорывались к своим и до конца месяца из окружения вышло 104 человека — все. что осталось от всей дивизии.
Пишет К.А. Мерецков: «Наступила ночь на 24 июня. В 23.30 начали движение войска 2-й ударной армии. Навстречу им уже вышли танки 29-й танковой бригады с десантом пехоты. Артиллерия 59-й и 52-й армий всей своей массой обрушилась на врага. Артиллерия противника открыта ураганный ответный огонь. Над районом боевых действий появились вражеские ночные бомбардировщики.Я в это время находился на командном пункте 59-й армии, откуда поддерживал связь со штабом 2-й ударной армии. С началом движения войск этой армии связь со штабом 2-й ударной армии нарушилась и уже больше не восстанавливалась.
К утру вдоль узкоколейной дороги наметился небольшой коридор, и появились первые группы вышедших из окружения бойцов и командиров. Они шатались от изнеможения. Выход войск продолжался в течение всей первой половины дня. а затем прекратился. Немцам удалось взять под контроль дорогу. К вечеру силами войск, действовавших с востока, снова был пробит коридор и расчищена дорога. По этому коридору, простреливаемому перекрестным огнем с двух сторон, в течение ночи и утра 25 июня продолжался выход бойцов и командиров 2-й ударной армии. В 9.30 25 июня немцы вновь захлопнули горловину, теперь уже окончательно».
В штаб фронта идут отчаянные радиограммы из штаба 2-й ударной армии:
«23 июня 1942 года. 01 час 02 минуты. Войска армии после прорыва силами 46-й стрелковой дивизии вышли на рубеж Безымянного ручья 900 метров восточнее отметки 37,1 и только в этом районе встретились с частями 59-й армии. Все донесения о подходе частей 59-й армии к реке Полнеть с востока — предательстве вранье».
24 июня 1942 года. 00.45. Прохода нет, раненых эвакуировать некуда — Вас вводят в заблуждение... Прошу Вашего вмешательства. Власов.
24 июня 1942 года. 19.45. Всеми наличными силами войск армии прорываемся с рубежа западного берега реки Полнеть на восток, вдоль дорог и севернее узкоколейки. Начало атаки в 22.30 24 июня 42 г. Прошу содействовать с востока живой силой, танками и артиллерией 58-й и 39-й армий и прикрыть авиацией войска с 3.00 25 июня 1942 г. Власов. Зуев. Виноградов.
После последней попытки прорыва в ночь на 25 июня 1942 года 2-я ударная армия перестала существовать как организованная вооруженная сила. Управление армии по существу превратилось в такую же группу вооруженных людей, пытающихся выйти из «котла», как и все остальные. В ходе последнего прорыва штаб армии был разбит на три группы, которые должны были выходить с частями и штабами атакующих войск. Однако из окружения вышел только начальник разведывательного отдела армии А.С. Рогов. Три группы штаба были рассеяны минометным и артиллерийским огнем противника. Штаб Волховского фронта предпринял все меры, чтобы найти и эвакуировать из окружения Военный совет и командование 2-й ударной армии, но удалось найти и вывезти только вышедшего к партизанам заместителя командующего армией П.Ф. Алферьева.
Начальник Особого отдела 2-й ударной армии А.Г. Шашков был ранен в ночь на 25 июня 1942 г. и застрелился.
Комиссар 2-й ударной армии Зуев тоже застрелился, напоровшись на немецкий патруль возле железной дороги.
Начальник штаба 2-й ударной армии Виноградов — погиб.
Из воспоминаний знаменитого хирурга А.А. Вишневского:
«25 июня 1942 года. В шесть часов вечера поехали к Мясному Бору. По дороге расположены питательные и перевязочные пункты. Вдоль узкоколейки идут люди в зимнем обмундировании, худые, с землистым цветом лица. Встречаем двоих, совсем мальчиков. «Откуда?» — «Из 2-й Ударной». Везут на лошадях раненых. Яркое солнце освещает их равнодушные, окаменевшие лица... Идет красноармеец, почти старик, тащит ротный миномет, ручной пулемет и карабин — вот настоящий герой! Смерть угрожает на каждом шагу, и в этих условиях он полз узким коридором, не бросая оружия! Пошли на командный пункт 59-й армии к генералу Коровникову, встретили К.А. Мерецкова, он сидит на пне, вокруг него много народа. Мы поздоровались. Где— то совсем близко разорвалась бомба и задрожала земля, но все будто не замечают. Мерецков рассказывает об Испании, где он воевал. У Коровникова отёки обеих ног. Все ждут генерала Власова — командующего 2-й ударной армией. Ходят различные слухи: кто говорит, что он вышел, кто говорит, что нет. Начсанарма Боборыкнна видели, как он полз, комиссара санотдела тащили на носилках; говорят, что он замечательный человек, болел нефрозонефритом, по— видимому погибнет или уже погиб. Пошли назад, встретили девушку, всю в грязи. «Откуда?» — «Из 25-й стрелковой бригады». Это хирургическая сестра — Ира Петраченко из Смоленска — уже третий раз выходит из окружения. Мы довели ее до места сбора. Здесь всех моют, кормят, дают чистое белье».
Ну и где здесь заграждения из энкавэдэшников? И вагоны для отправки в лагеря? В чьем больном воображении они родились?
«Возвращаюсь в Костылево, попали под сильный минометный огонь. Осколком перебило бензопровод в нашей машине... В Селищинские казармы попало две бомбы, в перевязочной убито пятнадцать человек, двенадцать — тяжело ранено, контужен врач. Ночью узнал, что у Семеки приступ острого аппендицита. С Машиловым — начальником ГОПЭП 59-й армии поехали к нему. Волхов переехали по понтонному мосту, который днем был разбит, сейчас уже исправлен. В пять часов утра приехали в эвакоприемник 52-й армии. Приступ у Семеки уже прошел, и он празднует день своего рождения. Среди участников — армейский хирург Гуревич. Мы тоже приняли участие в пиршестве. Было очень уютно, но у всех на сердце тяжелым камнем лежит мысль о судьбе 2-й армии.
26 июня 1942 года. С Бурмановым поехал в Мясной Бор. Вчера немцы закрыли все проходы, и за ночь никто не вышел. Командующего и членов Военного совета 2-й ударной армии до сих пор нет... Ночью опять будет атака. Достал свой автомат и в 11 часов вечера поехал к горловине Мясного Бора, где опять назначен выход частей 2-й армии. Ночь. В небо взлетают ракеты: белые, зеленые, красные — очень красиво. Дорога идет по берегу Волхова, и луна освещает гладь реки. Над ней темнеют контуры развалин. По нашему приказанию прибыло 50 машин, чтобы сразу же увозить ослабленных голодом людей в питательные пункты. Подходим к землянке. В ней спит врач Веселев, с которым я встречался в Финляндии... Смелый и милый человек. Здесь он возглавляет организацию по приему раненых 2-й армии. Мы зашли к нему в землянку и решили остаток ночи провести здесь. Беспокоит нас тишина. На столе появились водка с витамином «С». Ее почему-то именуют ликером. Мы с Песисом на этот раз пить не стали, а просто легли спать. Некоторое время я прислушивался к разговорам, потом тихо запели «Ермака», и я уснул.июня 1942 года. Проснулись от сильной канонады. Артиллерия, минометы и «катюши» стреляли через нас. Выяснилось, что немцы закрыли все щели в кольце, и сегодня из окружения не вышел ни один человек...июня 1942 года. За ночь из 2-й ударной армии вышли всего шесть человек: из них трое легкораненых. Едем на командный пункт к Коровникову. Добрались благополучно. У них шло заседание Военного совета, вскоре оно кончилось, вышел Мерецков и поздоровался с нами. По виду его можно было судить, что он сильно расстроен».
Было отчего расстраиваться.
Пишет К.А. Мерецков: «Но где же армейское руководство? Какова его судьба? Мы приняли все меры, чтобы разыскать Военный совет и штаб 2-й ударной армии. Когда утром 25 июня вышедшие из окружения офицеры доложили, что видели в районе узкоколейной дороги генерала Власова и других старших офицеров, я немедленно отправил туда танковую роту с десантом пехоты и своего адъютанта М.Г. Бороду.. .Во главе отряда из пяти танков Борода двинулся теперь в немецкий тыл. Четыре танка подорвались на минах или были подбиты врагом. Но, переходя с танка на танк. Борода на пятом из них все же добрался до штаба 2-й ударной армии. Однако там уже никого не было. Вернувшись, горстка храбрецов доложила мне об этом в присутствии представителя Ставки A.M. Василевского. Зная, что штаб армии имеет с собой радиоприемник, мы периодически передавали по радио распоряжение о выходе. К вечеру этого же дня выслали несколько разведывательных групп с задачей разыскать Военный совет армии и вывести его. Эти группы тоже сумели выполнить часть задания и дойти до указанных им районов, но безрезультатно, так как н они Власова не отыскали.
Как потом стало известно, весь начальствующий состав штаба армии был разбит на три группы, которые должны были в ночь с 24 на 25 июня выходить с частями и штабами атакующих войск. Военный совет армии, сопровождаемый ротой автоматчиков, выступил в 23 часа 24 июня в район 46-й стрелковой дивизии, с частями которой он должен был выходить. В пути выяснилось, что никто из работников штаба как следует не знал, где находится командный пункт 46-й стрелковой дивизии. Двигались наугад. При подходе к реке Полнеть все три группы попали под сильный минометно-артиллерийский огонь противника. Одни залегли, другие, пытаясь выйти из-под обстрела, рассыпались в разных направлениях. Военный совет армии и начальник связи генерал Афанасьев, который впоследствии и рассказал нам эту историю, повернули в северном направлении, но и там оказались немцы. Тогда было принято решение отойти в тыл противника, а затем, продвинувшись на несколько километров к северу, перейти линию фронта в другом месте».
«Группы в дыму теряются. Одна группа во главе с Зуевым и начальником Особого отдела с отрядом автоматчиков... ушла от нас вправо. Мы с группой Власова. Виноградова. Белишева. Афанасьева и др. ушли сквозь дым взрывов влево... Пойти вперед не смогли. И мы решили идти обратно на КП 46-й стрелковой дивизии, куда вернулся и штаб 46-й дивизии. Ждали момента затишья, но. увы. с запада противник прорвал фронт и двигался к нам по просеке во взводных колоннах и кричал: «Рус, сдавайся!» Мне было приказано организовать оборону КП, но противник продолжал нажимать, увеличил свои силы, увеличился огонь по КП. Нужно отметить, что тов. Власов, несмотря на обстрел, продолжал стоять на месте, не применяясь к местности, чувствовалась какая-то растерянность или забывчивость. Заметно было потрясение чувств... Было немедленно принято решение, и Виноградов взялся за организацию отхода в тыл к противнику с выходом через фронт к своим. На второй день группа генерала Афанасьева встретилась с Лужским партизанским отрядом Дмитриева. Дмитриев помог затем Афанасьеву связаться с командиром партизанского отряда Оредежского района Сазановым, у которого имелась радиостанция. С помощью этой радиостанции генерал Афанасьев 14 июля сообщил в штаб Волховского фронта о своем местонахождении и о судьбе Военного совета 2-й ударной армии, после чего был вывезен на самолете».
Мерецков доложил об этом в Москву. Но в Ставке что-то не поняли, результатом чего явилась следующая директива.
ДИРЕКТИВА
Ставки ВГК № 7018 командующему войсками Волховского фронта
17 июля 1942 г. 18 ч 20 мин
По вашему донесению Власов, его начальник штаба и начальник связи находятся в партизанском отряде Сазанова.
Ставка Верховного Главнокомандования приказывает вам, под вашу личную ответственность, принять все меры к тому, чтобы не позднее 19 июля Власов и его люди были бы доставлены самолетами на территорию фронта.
Ставка приказывает вам поставить всю авиацию фронта на выполнение этой задачи.
Об исполнении донести.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. Сталин, А. Василевский
Но Власова у Мерецкова не имелось. Более того, никто не знал, где его искать. Пришлось просить о помощи партизан Ф.И. Сазанова. Они осмотрели всю местность вокруг Поддубья, но Власова и его группы нигде не нашли.
После 26 июня 1942 года полномасштабных попыток выхода из окружения не было, хотя отдельные люди и даже мелкие группы выходили из «котла» вплоть до августа месяца. Как и чем они жили в пути, знают лишь они сами и бог. Многие, естественно, попали в плен к немцам. Не избежал этой участи и генерал Власов.
Прежде чем перейти к описанию его пленения, зададимся таким вопросом — где он был в течение двух недель — до 11 июля? Косвенно версию, по которой он просто прятался в надежде пересидеть «немецкую зачистку», подтверждают свидетельства очевидцев, да и сам состав его группы.
А.И. Зубов, начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии, писал: «В 12 часов дня 25 июня штаб 2-й ударной армии и штаб 46-й дивизии находились в лесу в одном месте. Командир 46-й дивизии Чёрный сообщил мне, что мы сейчас идем в тыл противника, но командующий Власов предупредил, чтобы не брать лишних людей и лучше стремиться остаться одним. Таким образом, нас осталось из штаба 2-й ударной армии 28 человек, и не менее было из штаба 46-й дивизии. Не имея питания, мы пошли в Замошское болото и шли двадцать пятого и двадцать шестого. Вечером мы обнаружили убитого лося, поужинали, и утром двадцать седьмого июня начальник штаба 2-й ударной армии, посоветовавшись с Власовым, принял решение разбиться на две группы, так как таким большим количеством ходить невозможно. В два часа дня мы раскололись на две группы и разошлись в разные стороны».
Из воспоминаний Афанасьева: «Тов. Виноградов договорился с тов. Власовым, что надо разбиться на маленькие группки, которые должны сами себе избрать маршрут движения и планы своих действий. Составили списки и предложили нам двигаться. Перед уходом я стал спрашивать Власова и Виноградова, они мне сказали, что еще не приняли решения и что они пойдут после всех».
Почему они решили остаться в одиночестве? Версию о преднамеренной сдаче Власова в плен мы не будем даже рассматривать — она нежизнеспособна и достаточно дискредитировала себя. Может быть, у них было подготовлено некое убежище с запасом продуктов, где они намеревались пересидеть какое-то время? Косвенно это подтверждает и присутствие в группе женщин, от которых при прорыве окружения, кроме вреда, ничего бы не было. Но это только в том случае, если бы группа Власова, подобно другим, намеревалась с боями переходить линию фронта.
Так что версия самого Власова о том, что он был захвачен в плен в бою. также не состоятельна. Он так и не пояснил, где же он был две недели.
Кроме того, после гибели Шашкова и ухода Зуева. Власов и Виноградов оставались единственными, кто мог знать о предполагаемом «запасном КП». Поэтому они и пошли в сторону, противоположную фронту, и поэтому и отделись от остальных. Но это лишь ничем не доказанные предположения. И даже если все так и было, то план этот был вполне разумен — зачем прорываться с боями и наверняка погибнуть, когда можно будет чуть позже связаться с партизанами и выйти из окружения. Между прочим, если бы Власова не выдали, так бы и случилось. И не было бы никакого предательства. Вот если бы он действительно, как его потом обвинили, сдался специально, то он еще 25 июня понесся бы галопом в сторону фронта, где были немцы, но не ушел бы далеко в леса.
Старший политрук отдельной роты химической зашиты 25-й стрелковой дивизии В.И. Клоньев утверждал, что видел Власова примерно 29 июня. «Двигаясь на север со своей группой в районе леса, три километра юго-западнее Приютина, я встретил командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта Власова с группой командиров и бойцов в количестве 16 человек. Среди них был генерал-майор Алферьев. несколько полковников и две женщины. Он меня расспросил, проверил документы. Дал совет, как выйти из окружения. Здесь мы переночевали вместе, и наутро я в три часа ушел со своей группой на север, а спросить разрешения присоединиться постеснялся».
Власов словно растворяется в болотистой местности, тает в испарениях торфяников, уходит в белесый туман...
12 июля 1942 года он был обнаружен в крестьянской избе деревни Туховечи офицером разведки немецкого 38-го корпуса капитаном фон Шверднером и переводчиком Клаусом Пельхау. 13 июля Власова отвезли к командующему 18-й немецкой армией генералу Линдеману.
Существует несколько версий того, как Власов попал в плен. Приведем лишь некоторые из них.
Версия 1. Немецкий офицер, командир взвода 550-го штрафного батальона, взятый в плен под Витебском в феврале 1944 г., показал на допросе, что Власов, переодетый в гражданскую одежду, скрывался в бане близ деревни Мостки южнее Чудова. Староста деревни задержал Власова и передал его начальнику разведотдела 38-го авиационного корпуса.
550-й штрафной немецкий батальон действительно воевал в составе частей немецкой армии в Волховском котле. Мало того, они почти все там и погибли, так что версия имеет под собой основания.
Версия 2. Бывший замначальника политотдела 4б-й стрелковой дивизии, майор А.И. Зубов местом пленения Власова называет Сенную Кересть. 3 июля 1943 года он сообщил, что в поисках пропитания Власов зашел в один из домов. Пока он ел. дом окружили. Увидев вошедших немецких солдат, он сказал: «Не стреляйте! Я командующий 2-й ударной армией Власов». Здесь не сходится совсем ничего — начиная от числа пленения до обстоятельств.
Версия 3. Повариха Власова М.И. Воронова рассказывала: «Находясь в окружении. Власов в числе тридцати или сорока штабных работников, попытался соединиться с частями Красной Армии, но ничего не получилось. Блуждая по лесу, мы соединились с руководством одной дивизии, и нас стало около двух сотен человек.
Примерно в июле 1942 года под Новгородом нас в лесу обнаружили немцы и навязали бой, после которого я. Власов, солдат Котов и шофер Погибко вышли к деревням.
Погибко с раненым Котовым пошли в одну деревню, а мы с Власовым пошли в другую. Когда мы зашли в деревню, названия ее не знаю, зашли в один дом, где нас приняли за партизан, местная «самоохова» дом окружила и нас арестовали».
Из этой версии следует, что Власов был не совсем не прав, говоря, что принял со своими бойцами бой.
Только в плен попал не во время него, а после. И опять та же история, что и в первом случае. - Власова выдали немцам местные жители.
Очень противно и гнусно делается на душе, читая все это. Прежде чем Власов сам стал предателем, его предали те, за кого умерла его армия.
Версия 4. Власов, Воронова, адъютант и раненый Виноградов вышли к деревне, где адъютант остался с раненым Виноградовым. Виноградова знобило, и Власов отдал ему свою шинель. Сам он вместе с поварихой пошел в другую деревню, где попросили первого встречного человека (как оказалось, старосту деревни) накормить их. Взамен Власов отдал ему свои серебряные часы. Староста сказал им, что везде ходят немцы и предложил, пока он принесет еду, посидеть в бане, а, чтобы не вызывать лишних подозрений, баню запер.
Жители деревни, где оставались Виноградов и адъютант, выдали их немцам. Те, увидев шинель Власова и похожего на него по описанию человека, решили, что арестовали самого командарма. В это время поступил донос из той деревни, где был Власов. Немцы решили арестовать и его. Они были очень удивлены, когда из бани вышел человек и сказал: «Не стреляйте! Я — командарм Власов!» Они ему не поверили, но он якобы показал документы, подписанные Сталиным.
Вряд ли это было так. Никто из тех, кто попал в окружение в Мясном Бору, не сохранил при себе документов — они сознательно избавлялись от них. Так поступили, например, и Антюфеев, и Беденков, и многие другие. Власов вряд ли был глупее их.
Думается, обстоятельства пленения Власова лучше всех изложила именно М.И. Воронова, поскольку единственная из всех свидетелей она там была.
И еще раз приходит на ум мысль — как мерзко предательство, чего добились жители деревни? Власов и Воронова взяли бы еду и ушли, никто бы не узнал о них. Жаль, что история не сохранила фамилии общительного старосты.
Вот и вся история генерала Власова — командующего 2-й ударной армией. О том, что было дальше, — написано достаточно. Он, пострадавший от предательства фактически трижды — когда попал на Волховский фронт, когда попал во 2-ю ударную армию и когда попал в плен, — сам стал предателем. Но это совсем другая история.
Но в том, что случилось со 2-й ударной армией, вины генерала Власова нет.
Несколько слов о том, как сложилась судьба попавших в плен «окруженцев» из 2-й ударной армии.
Известно, что практически все оставшиеся в окружении держались до конца. В плен попали в основном бойцы, захваченные в «коридоре», и легкораненые из госпиталей. Под угрозой захвата в плен застрелились Шашков и Зуев. Некоторые смогли выйти к партизанам, например, комиссар 23-й бригады Н.Д. Аллахвердиев сам стал командиром партизанского отряда.
Но таких было немного, большинство попало в плен. В основном в плен попали совершенно обессиленные, измученные люди, в большинстве своем раненые, контуженные, в бессознательном состоянии, как, например И.М. Антюфеев, А.И. Беденков, старший политрук М.М. Залилов, более известный как Муса Джалиль.
Практически все отказались сотрудничать с немцами. Исключения можно пересчитать по пальцам: генерал-лейтенант А.А. Власов, командир 25-й стрелковой бригады полковник П.Г. Шелудько, офицеры штаба 2-й ударной армии майор Версткин, полковник Горюнов и интендант 1-го ранга Жуковский.
О судьбе И.М. Антюфеева мы уже писали подробно. Но были и другие. Начальник медико— санитарной службы 2-й ударной армии военврач 1-го ранга Боборыкин специально остался в окружении, чтобы спасти раненых из армейского госпиталя. 28 мая 1942 года командование наградило его орденом Красного Знамени. Находясь в плену, носил форму командира Красной Армии и продолжал оказывать медицинскую помощь военнопленным. После возвращения из плена работал в Военно-медицинском музее в Ленинграде.
Борьба с противником продолжалась и в плену. Широко известен подвиг Мусы Джалиля и его «Моабитские тетради». Часто вспоминают и о генерале Антюфееве, который стал для историков своего рода антиподом Власова. Были и другие. Начальник санитарной службы и бригадный врач 23-й стрелковой бригады майор Н.И. Кононенко попал в плен 26 июня 1942 года вместе с персоналом бригадной медсанроты. После восьми месяцев тяжелых работ в Амберге его 7 апреля 1943 года перевели врачом в лагерный лазарет города Эбельсбах (Нижняя Бавария). Там он стал одним из организаторов «Революционного комитета», превратив свой лазарет в лагере Маутхаузен в центр патриотического подполья. Гестапо выследило «Комитет», и 13 июля 1944 года Кононенко был арестован, а 25 сентября 1944 года расстрелян вместе с другими 125 по дпо лыци ками.
Командир 844-го полка 267-й дивизии В.А. Поспелов и начальник штаба полка Б.Г. Назаров попали в плен ранеными и оказались в конце концов в концлагере Бухенвальд. где в апреле 1945 года возглавили восстание заключенных.
Политрук роты 1004-го полка 305-й дивизии Д.Г. Тельных попал в плен раненным в ногу и контуженным. Был отправлен по лагерям, окончательно попав в лагерь при шахте Шварцберг. В июне 1943 года он бежал из лагеря, после чего бельгийские крестьяне в с. Ватерлоо помогли ему связаться с партизанским отрядом № 4 из советских военнопленных, которым командовал подполковник Красной Армии Котовец. Отряд входил в состав русской партизанской бригады «За Родину» подполковника К. Шукшина. Тельных участвовал в боях, вскоре стал командиром взвода, а с февраля 1944 года — политруком роты. В мае 1945 года бригада «За Родину» захватила немецкий город Майзак и восемь часов удерживала его до подхода английских войск. После войны Тельных вернулся в ряды Советской армии.
И таких примеров множество.
Вот только сам командующий 2-й ударной армией подкачал. И на много лет закрыл историей своего предательства подвиг бойцов и командиров 2-й ударной армии.
Но вернемся в июнь 1942 года.
П.В. Рухленко вспоминает о том, что было после выхода из «котла»:
«...На месте (д. Костылево) нас окружили заботой медработники, интенданты и представители Волховского фронта. Вопросов было много, но особенно их интересовало одно: где руководство 2-й ударной армии, и в частности генерал Власов и член Военного совета Зуев.
У нас было одно желание: скорее помыться и отдохнуть, поэтому мы их направили к старшему политруку Черных — он. мол. работник армейской газеты, он все знает. Но. к сожалению, и он ничего не знал о судьбе командования армии. Значительно позже стало известно, что Власов — в плену, а Зуев, выданный полицаем, погиб недалеко от Чудова.
В Костылево я встретил подполковника Воронина, с которым служил с 1932 по 1941 г. в 81-м полку ОГПУ-НКВД в Харькове. Его я узнал сразу, а он меня — нет: от меня прежнего мало что осталось.
Через день на железной дороге я встретил комиссара П.И. Широкова, который был вездесущ и всемогущ. Он сумел побывать в политуправлении фронта и узнать, что командование армии и 327-й стрелковой дивизии не вышло из окружения.
Из остатков нашей дивизии была сформирована и подготовлена новая дивизия. Широков исполнял обязанности начальника политотдела дивизии, а я был назначен исполняющим обязанности комиссара 894-го артполка. Полк возрождался из резервной батареи и остатков, вышедших из окружения. Исполняющим обязанности командира полка был назначен П.П. Дмитриев, который вышел из окружения. В скором времени к нам стала поступать почта, целыми мешками, получать же ее было некому».
Операция по выходу их окружения 2-й ударной армии 13 мая — 10 июля 1942 г.
Численность войск и людские потери
Вышли из окружения к 29 июня 1942 года 9462 человека, в том числе 5494 человека раненых и больных.
Не думаем, что перед этими цифрами уместны наши слова и эмоции. Ни одно слово не может передать весь ужас того, что творилось в «котле», всю бездарность генералов, загнавших людей фактически на верную смерть. Для них это не были живые люди — это всего лишь «людские потери».
Спокойно и без особых эмоций пишут о пережитом ветераны 327-й стрелковой дивизии, ветераны 2-й ударной армии, свидетели и очевидцы — нет смысла обесценивать их рассказы. Они все сказали сами, кто умеет думать и анализировать — тот поймет.
Но самое ужасное — даже не количество убитых и раненых, жуткая судьба попавших в плен. Война есть война, и жертвы всегда были и будут.
Самое страшное в трагедии 2-й ударной армии — бессмысленность всего этого. Сотни тысяч людей были загублены, но попытка прорыва блокады Ленинграда с треском провалилась.
И снова новые сотни тысяч положат свои головы, разбивая блокадное кольцо. А в самом Ленинграде тем временем будут продолжать гибнуть от голода, холода и бомбежек старики, женщины, дети...