Меня вызывали в учительскую.
Я уже понимал, в чем дело. Я знал, что меня не будут хвалить. И я представлял себе, что мне там скажут. Я даже знал те слова, что я там услышу.
Так и произошло. Наша классная наставница Любовь Аркадьевна встретила меня без приветливой улыбки, закрыла дверь учительской и сказала:
— Я вызвала тебя, чтобы серьезно поговорить.
«Начинается!» — подумал я.
И началось.
— О чем ты думаешь? Почему ты так плохо учишься? Что тебе мешает?
— Мне ничего не мешает, — сказал я.
— Отчего же ты так небрежно готовишь домашние задания?
— Я их готовлю, — сказал я.
— Но плохо. Вчера ты не ответил Марии Владимировне, на прошлой неделе ты подал пустой листок Вере Павловне, а на уроке пения ты разговаривал, а когда все пели «Мы кузнецы», ты только открывал рот, Людмила Александровна была вынуждена приостановить урок и сделать тебе замечание.
— Она только и знает, что делать замечания.
— Она знает и многое другое, но ты не даешь ей возможности спокойно вести урок.
— Я не могу петь. У меня нет голоса.
— Как же ты тогда болтаешь на уроках?
— У меня голос не для пения.
— Ты музыкальный мальчик. Ты ведь учишься дома музыке, я слышала, как ты в концерте играл «Веселого крестьянина» Шумана. Зачем ты говоришь неправду?
— То на рояле. А петь я не могу.
— Ты просто не хочешь. Мария Владимировна сказала, что ты не можешь решить простейший пример на сложение и вычитание.
— На сложение могу, а на вычитание у меня не получается.
— Значит, надо подтянуться. Попроси Марию Владимировну, она тебе поможет.
— Мне уже ничто не поможет. У меня нет способностей к арифметике. Если хотите знать, Пушкин тоже не любил арифметику. А он стал великим русским поэтом.
— С чего ты взял, что Пушкин не любил арифметику?
— Я где-то читал…
— Ну, допустим. Но зато Пушкин любил и отлично знал историю и географию. Он, между прочим, грамотно писал, знал превосходно французский язык, латынь и греческий…
— Так ведь то был Пушкин. А я не Пушкин.
— Что же ты на него ссылаешься?
Я понял, что лучше мне молчать.
— Вчера вы с Черновым напихали в карман Марии Германовны бумажки. Зачем вы это сделали? Видишь, ты даже не можешь объяснить. А что это за хулиганство на уроке немецкого?
— Какое хулиганство?
— Ты уже забыл? Ты подложил под стул Екатерине Петровне пробку от пугача, и, когда Екатерина Петровна села на стул, пробка выстрелила, и Екатерина Петровна так испугалась, что у нее было плохо с сердцем.
— Я потом извинился.
— Старый человек, у нее больное сердце. Как так можно?
— Я извинился.
— Извиниться проще всего. А нельзя не хулиганить в классе?
— Наверно, можно.
— Так вот: нужно это раз и навсегда прекратить. И надо серьезнее относиться к домашним заданиям, нужно быть внимательней на уроках, не болтать, не думать ни о чем постороннем и слушать объяснения педагога. Если чего-нибудь не понимаешь, надо спросить и записать. Я тебя вызываю в последний раз. В следующий раз я вызову твою маму.
— У меня мама больной, нервный человек.
— Ну, тогда вызову отца.
— Папа тоже нервный.
— Щади их нервы. И не ссылайся больше на Пушкина. Пушкин тебе не поможет.
— А Лермонтов? — спросил я. — Он тоже не любил математику…
— Где ты это прочел?
— Я слышал.
— Мне кажется, ты не то слушаешь. Вытри штаны, они у тебя все в мелу. И чтобы больше жалоб на тебя я не слышала. Да! Чуть было не забыла: мне сказали, что вчера ты курил в уборной…
— Пушкин тоже курил, — сказал я.
— Но Пушкин еще написал «Евгения Онегина», И хватит ссылаться на Пушкина. Если я увижу тебя курящим или услышу, что ты курил, я поставлю на педсовете вопрос о твоем пребывании в школе. Можешь ты мне обещать, что больше я тебя вызывать не буду?
— Как это я могу обещать? Это вы можете обещать, что не будете вызывать.
Любовь Аркадьевна махнула на меня рукой и сказала:
— Иди, я не могу с тобой разговаривать.
«Раз разговаривает, значит, может», — подумал я и вышел из учительской. Навстречу мне шел Леонид Владимирович.
— Что? Попало? — спросил он.
— Попало, — сказал я.
— Такова жизнь. Она складывается из горестей и радостей. Знаешь, что я тебе посоветую?
— Что?
— Не забывай о том, что с каждым днем ты становишься старше, и чем дальше, тем труднее наверстать упущенное. Играй и озорничай на перемене, в свободное время, а в классе — учись. Он для этого и существует.
— А Пушкин?
— Что Пушкин?
— Он ведь озорничал на уроках. Я сам читал.
— Сперва озорничал, а потом понял, что надо серьезнее относиться к ученью, и перестал.
Это было убедительно сказано, и я ответил:
— Я тоже потом пойму и перестану.
— Только нужно, чтобы это «потом» пришло скорее, а то может быть поздно. И еще мой тебе совет: не ссылайся на великих людей. У тебя нет для этого никаких оснований.