В это утро солнце было особенно щедрым. Ледяная пленка, покрывавшая лужи, сверкала серебром, хрустально звенела под подошвами, весело стреляла, разламываясь и открывая крохотные озерки, в которых плавали окна нашего дома и ветви дворового тополя.

Небо было совсем голубое, и в нем тихо передвигались облака, будто бы сделанные из сгущенного молока. Близко, видимо в Успенской церкви, звонили колокола. Было вербное воскресенье.

Ко мне пришли Леня Селиванов и Павка Старицкий. Оба в новых, выглаженных костюмчиках.

— Ничего не поделаешь, праздник, — сказал Старицкии. — Пошли на вербу.

— А на что идти? — спросил я. — У меня нет ни копейки.

— Просто посмотрим, — сказал Селиванов. — За посмотреть не надо ничего платить. Интересно же…

Вербный базар был на бульваре у Исаакиевского собора. Туда мы и побежали.

Что такое вербный базар? Это несмолкаемый птичий щебет, это хриплые, простуженные звуки шарманок, это сумасшедшее дудение дудочек и труб, это разноголосые выкрики продавцов:

— А вот знаменитый «американский житель». То вниз, то вверх, взлетает, как фейерверк!

— Косхалва, косхалва!

— Верба! Свежая верба!

— Верба-хлест, бьет до слез!..

Это смех, шутки, неумолчный говор толпы. Это светящиеся, как лампочки, пронзительно-желтые канарейки в клетках, синие и зеленые волнистые попугайчики, веселые, вспыхивающие маленькими огоньками снегири, щеглы, клесты, скворцы…

Это курлычущие голуби, это симпатичные игольчатые ежи, это подпрыгивающие на резинках растягаи и вылезающие со свистом длинные «тещины языки».

Это гроздья разноцветных воздушных шариков. Это извивающиеся в руках у китайцев деревянные многосуставчатые змеи. Это крутящиеся на палочках и трещащие бабочки и жуки, ветряные мельницы в виде розовых, желтых и голубых звездочек.

Это прыгающие, начиненные порохом лягушки.

Это гигантские конфеты в цветной упаковке с перьями и это бесконечные аквариумы с плавающими в них золотыми рыбками и белыми аксолотлями.

Это гогочущие, вытягивающие шеи гуси, это индюки, выступающие как на торжественном параде.

А многоцветные, пестрые карусели, где можно покружиться под музыку на деревянном коне, слоне, верблюде, даже на крокодиле! А взлетающие в небо качели, стреляющие силомеры, тиры, в которых можно выстрелить из ружья монтекристо в страшного волка, волк упадет, а тебе дадут за это гребенку или зубную щетку.

А какой лимонад продают на вербном базаре! А какой потрясающий вкус у сахарной ваты, лежащей на прилавках большими хлопьями!

В этот водоворот, свист и гик, в выкрики и хохот, в толчею и веселье попали мы и с раскрытыми ртами протискивались сквозь ряды гуляющих.

Леня достал из кармана кошелек, вынул из него деньги и купил себе сахарную вату. Он ее нес, как облако, погружая в нее лицо и наслаждаясь ее сладостью.

Он съел всю вату за пять минут. Потом мы подошли к ларьку с конфетами, и он купил длиннющую конфету в трехцветной бумажке. За две минуты он смолотил эту конфету.

Мы подошли к продавцу «американских жителей».

Он держал в руках толстую пробирку, наполненную водой. В середине пробирки плавал голубой стеклянный чертик с рожками и хвостом. В стенке пробирки было отверстие, затянутое гуттаперчей. Когда продавец нажимал пальцем на гуттаперчу, чертик поднимался в пробирке. Он поднимался, и опускался, и даже крутился в ней. Этот «американский житель» стоил дорого, и Леня его не купил. Но рядом стоял старичок с доской, на которой были нацеплены смешные фигурки из синели. Здесь были черти и ангелы с крылышками, индейцы и обезьяны, какие-то неизвестной национальности солдаты с пиками и девушки в шляпах. Леня купил полосатого черта с вилами и прикрепил его к пуговице своего пальто.

И тут Старицкий не выдержал. Он сказал:

— Мы с тобой больше не водимся.

— Почему? — спросил Леня.

— Потому что ты буржуй, а нам с буржуями не по пути.

— Почему это я буржуй? — обиделся Леня.

— Потому, что у тебя полный кошелек денег. А мы с Володькой пролетарии. У нас ничего нет. И нам противна эта классовая рознь. Ты жрешь конфеты, приобретаешь чертей. Может, сейчас даже поедешь на карусели. А мы не можем на это больше смотреть. Мы лучше пойдем домой.

— Капиталист ты несчастный! Вот кто! — сказал я.

Мне тоже было невмоготу смотреть на благополучие Селиванова.

— Я вас могу угостить ватой, — сказал он.

— Спасибо, не надо, — сказал Старицкий. Ему очень хотелось ваты, но он преодолел это желание. — Нам не нужна подачка, — сказал он. — Нет денег, так у всех их нет. Как считаешь, Володька?

Я, грешным делом, считал, что Леня мог бы нас угостить, мне безумно хотелось пожевать вату или увязнуть зубами в косхалве, а еще больше хотелось такого же синелевого черта, но я призвал все свое политическое сознание и сказал:

— Нет. Я не хочу кормиться за чужой счет.

Мы с Павкой повернулись и пошли домой. За нами бежал почти всю дорогу Селиванов. У него в руках были хлопья сахарной ваты и два синелевых черта.

— Я же с самого начала хотел вас угостить, — сказал он, запыхавшись от бега, — но я думал, как это лучше сделать. Очень прошу вас, возьмите. Я же не виноват, что отец дал мне трешку. Я предлагаю вернуться и поездить на карусели.

— Ладно, — сказал Павел. — Если все, так все.

— Присоединяюсь к большинству, — сказал я.

Мы вернулись на базар. Леня купил билеты, и мы закружились на карусели. Я ехал на слоне, Павел — на верблюде, а Леня сел на медведя.

Органчик играл «Пускай могила меня накажет». Мы самозабвенно кружились, и нам было удивительно хорошо. И даже Леня улыбался. Ему было приятно, что он доставил нам удовольствие.

— Никогда не думал, что так радостно делиться со своими товарищами, — сказал он.

А Павел ему ответил:

— Буржуи даже не имеют представления об этом удовольствии.