В воскресенье днем ко мне пришли Леня Селиванов и Яша Березин.
— Тебя выпустят из дома? — спросил Леня.
— Мне разрешили гулять до шести часов.
— Превосходно. Одевайся, и мы идем. Нужно иметь с собой полтинник. А еще лучше два рубля.
— У меня есть сорок копеек.
— Это не деньги. С ними нечего делать. Попроси у родителей полтора рубля.
— Что я им объясню?
— Объяснять им нельзя. Они взрослые люди и сами должны понять. Попроси на трамвай.
— На трамвай — это жалкие копейки, — сказал Яшка. — Это ничего не даст.
— Ладно, — решил Ленька. — Твои сорок, мой рубль, и еще у Яшки семьдесят пять копеек, итого два пятнадцать. С этим можно начинать. Пошли.
— А куда мы идем? — спросил я.
Леня оглянулся, увидел, что в передней никого нет, и прошептал:
— Мы едем на бега.
— А нас пустят?
— Если будем держаться солидней и впереди пойдет Яша, ослепляя своими веснушками, пустят.
— А что мы там будем делать?
— Будем играть на тотализаторе, — сказал Селиванов. — Поставим в кассу полтинник, а можем взять сто рублей. В случае большой удачи — даже триста, — сказал он, замирая. — В особенности если поставим «на дурака».
— Как это «на дурака»? — спросил я.
— Узнаешь на месте. Едем. Надо спешить, чтобы поспеть к первому заезду.
Маме я сказал, что мы идем гулять на Елагин остров.
— Только смотри не простудись.
— Мы будем себя беречь, — заявил я.
Это был 1925 год. Ленинградский ипподром был излюбленным местом владельцев частных магазинов, спекулянтов (это ведь был нэп!), так называемых «темных элементов», видных городских адвокатов, всяких «бывших людей» и актерской богемы.
Трибуны были заполнены людьми, причем многие не сидели на месте, а почему-то куда-то убегали и возвращались (они бегали к кассам тотализатора ставить на лошадей). Какие-то сосредоточенные мужчины и женщины нервно листали старые программки бегов, выискивая имена бегущих сегодня лошадей и дознаваясь, с какой скоростью они бежали в заездах прошлого года и сколь быстро бежали их отцы и матери, дедушки и бабушки пять и шесть лет назад. Что-то прикидывали, высчитывали и бежали к кассам…
Трибуны шумели, шептались и жили своей жизнью.
Многие толклись у прокуренного буфета, пили вино и пиво.
Знатоки лошадей толпились у барьера, наблюдая, как наездники проводят лошадей перед гитом (так называется состязание). Они подмечали, как бежит лошадь, какой у нее шаг, как она выносит ноги, нервничает она или нет, спокойна ли, не крутит ли головой, не сбоит ли, и какое настроение у наездника. И волнение зрителей явно передавалось лошадям. Они вздрагивали, начинали нести, ржали, фыркали или вдруг, ни с того ни с сего, останавливались.
А на втором этаже трибуны в застекленной судейской собирались судьи и стояло облако дыма от папирос.
Мы пробирались между скамей трибуны, ища места поближе к барьеру, прислушиваясь к непонятным нам, загадочным разговорам:
— Лично у меня большая надежда на Игривого дядю. Он ведь от Трагика и Психеи, а Психея выиграла большое дерби в ноябре прошлого года.
— А я ставлю на Георгина. Как-никак его мать Мессалина, а дед — Марабу второй.
— Вы обратили внимание, как прошел второй гит Мотылек? Он показал две и четыре. А махом он прошел так, что никого не было видно.
— Матвей Савельевич сказал мне совершенно конфиденциально, что Отливанкин сказал его приятелю, что, по всем данным, сегодня отличится Му-му, ибо Робеспьер не в форме.
— Вы, Алла Петровна, всегда верите слухам. В прошлое воскресенье я из-за вас проиграл двадцать рублей, а не послушай я вас, я бы поставила на Звезду балета и взяла бы сто пятьдесят. Пожалуйста, ничего мне не советуйте, я сама родилась на конюшне. Оставьте, оставьте, я играю на Карфагена…
— А в тысяча девятьсот шестнадцатом году Гребешок на выступлении в Вене оставил позади Лиру, Чародея и пришел ноздря в ноздрю с Краковяком. А Медея — внучка Гребешка. Она от Медузы Горгоны и Гелиотропа. И едет на ней сам Горбуша…
Мы сели у самого барьера, и Леня сказал:
— Для начала поставим полтинник. Надо только решить, на кого.
Яша достал программочку, и мы прочли, что в первом заезде идут Му-му, Георгин, Игривый дядя и Плебесцит.
— Я бы поставил на Игривого, — сказал я.
— А я бы пропустил первый заезд и посмотрел, как это все происходит, — сказал Леня. — А может быть, вообще поставим на дубль. Поясню: это на двух сразу — какая придет первой и какая второй. Подумаем.
Мы согласились.
На поле выехали участники заезда номер один.
Впереди шла гнедая лошадка со щитками у глаз, чтобы не испугалась движения на трибунах. Она бежала ровным, спокойным шагом, не отличаясь особой красотой, и наездник в коляске был хилый старичок с бородкой. Компания не внушала доверия.
За ним шел вороной, высокий красавец, который рвался вперед. У него вздрагивали ноздри, он шел, как балерина, вытягивая шею и весь вытягиваясь, как бы раздвигаясь на ходу, и молодой наездник все время сдерживал его, натягивая вожжи.
Нам понравилась лошадь, на которой висел, подпрыгивая на спине, номер 3. Лошадь именовалась «Игривый дядя», а наездник Матвеевым. На нем отлично сидела его белая с розовым куртка и лихо была надвинута на лоб кепка.
— Зверь, а не лошадь! — восторженно воскликнул Яша Березин. — Все тащатся кое-как, а наш Дядя — поздравьте вашу тетю!
Мы очень развеселились и уже предвкушали свой выигрыш.
Опять прозвенел колокол, и лошади опять развернулись и пошли на старт. И опять наш Дядя вырвался вперед и оставил всех позади, не сумев выровнять строй на старте. И опять всех лошадей вернули.
— Наш Дядя не дремлет, — заявил я.
Еще два раза лошадей возвращали и наконец на пятый раз их пустили. Начались гонки.
Первым мчался Дядя. Он вытянул корпус и летел стрелой.
— Браво, Матвеев! — закричали трибуны. И тогда Игривый дядя взыграл и начал скакать.
— Засбоил, черт! — крикнул сидящий рядом с нами пожилой мужчина в пенсне.
Матвеев передергивал вожжи, пытался перевести Дядю на шаг, но тщетно. Впереди уже бежала Му-му, выкидывая далеко вперед ноги, и почти вровень с ней мчался Георгин, а далеко за ними не спеша, спокойно бежал Плебисцит.
— Как черепаха, — сказал Ленька. — Сразу видно было, что ни лошадь, ни наездник ничего не стоят. Дохлая кляча…
И вдруг Игривый дядя перестал сбоить, полетел вперед, оставляя за собой Му-му и Георгина.
— Вперед! — закричал Ленька.
— Вперед! — закричали мы с Яшей.
— Вперед!!! — заголосили трибуны.
И тут произошло невероятное: хилый старичок с бородкой стеганул Плебисцита хлыстом, и тот как будто вспорхнул и полетел по воздуху, распластавшись в нем, и уже за поворотом оказался самым первым, и никто уже не смог за ним угнаться, и он оказался первым на финише.
За поставленные на него 50 копеек давали 142 рубля.
Трибуны орали и аплодировали. Хилый старичок проводил своего Плебисцита перед трибунами, накрытого попоной. От него шел пар.
— Молодец, Сысолин! — крикнул кто-то, и хилый старичок поклонился.
— Идиоты! — сказал Селиванов. — Надо было ставить на Плебисцита. Это и значит «ставить на дурака», когда приходит первой самая ненадежная лошадь и за нее дают самую большую сумму.
В следующем заезде мы поставили на серую лошаденку с ужасно грустным выражением лица. Ее звали Бандура. На нее никто не ставил, и она так сбоила и спотыкалась, что ее сняли с заезда.
У нас осталось рубль пятнадцать копеек.
— Все! — сказал я. — Надо все-таки выбирать приличную лошадь.
— На кого ставите, ребята? — спросил подошедший к нам подвыпивший мужчина с большими усами. — Хотите наверняка выиграть, поставьте в четвертом заезде на Интеллигента. Это верное дело.
И мы поставили. Это был серый в яблоках, очень изящный и грациозный мерин с длинными и тонкими ногами, с изогнутой шеей и хитрыми глазами.
На нем ехал наездник Егорушкин в больших очках.
Нам повезло: Интеллигент пришел первым, и за свой полтинник мы получили один рубль.
Оказывается, все знали, что он придет первым, и все на него ставили.
Мы были, конечно, очень довольны, но Березин сказал, что на рубль не разгуляешься и играть на бегах наверняка — тоже глупо. Здесь надо рисковать, и только это интересно. Представляете, если мы выиграем двести рублей!..
И мы начали думать, что бы мы тогда сделали.
Леня сказал:
— Мы, прежде всего, разделим их на три части, и у каждого будет по шестьдесят шесть рублей. Лично я куплю себе фотоаппарат и кило халвы.
— Я куплю коньки «нурмис» и марки Лабрадора для своей коллекции, — сказал Яша.
— А я куплю паровую машину, — решил я. — Она стоит шестьдесят рублей. А на шесть оставшихся куплю тянучки. Я их обожаю.
— А я раздумал покупать фотоаппарат, — сказал Леня. — Я куплю на все шестьдесят шесть рублей сто тридцать два билета, и поставлю их на новую лошадь, и выиграю двадцать шесть тысяч четыреста рублей, и тогда уже куплю все, что хочу.
И мы решили рисковать. Мы взяли три билета, и уже осталось 15 копеек. Мы долго выбирали лошадь и поставили на Баркаролу, победившую на прошлой неделе с наездником Перхуковым. Это была каурая красотка с изящно перебинтованными ногами, широкой грудью и удивленными глазами. Ее конкурентами были Хеопус, Лорелея, Сказка, Виноград и Балалайка.
Баркарола вела гонку. Она мчалась как сумасшедшая. Весь ипподром встал, все кричали и толкали друг друга, орали и вопили и размахивали руками, чуть не выскакивая за барьер. И вдруг за поворотом вырвался вперед Хеопус, а за ним вылетела Сказка, и наша Баркарола осталась третьей.
Мы чуть не сошли с ума, и Ленька даже пошел в буфет и купил ситро за 15 копеек, и у нас не осталось ни копейки на трамвай.
Мы шли домой пешком, и Ленька сказал:
— Чтоб я сдох, если еще когда-нибудь пойду на это безобразие! Только выкачивают деньги с трудящихся. То приходят, то не приходят, делают что хотят. Только вводят людей в заблуждение. Нет, эти бега не для рабочего человека. Это для развлечения буржуазии, кому некуда девать деньги. И кто это придумал ходить на эти бега?!