Наши хозяева – мадам Марта и мсье Антуан – оказались пенсионерами, а в прошлом школьными учителями: она – химии, он – истории. Пока на метро мы ехали к ним домой – на северо-запад Парижа, выяснилось, что у них две дочери, обе замужем, младшая – в Ниме, а старшая – в Леоне. Мадам Марта, совсем как советская бабушка, постоянно ездит по дочкам и помогает растить четырех внучат. Мсье Антуан, что типично для учителя истории, выйдя на пенсию, занимается Великой французской революцией, а также коллекционирует холодное оружие той эпохи.

Кстати, парижское метро не имеет ничего общего с нашими подземными дворцами: голая функциональность плюс большие рекламные щиты. Мне кажется, следующая цивилизация, раскопав останки нашего метрополитена, долго будет ломать голову над прежним назначением этих мраморных колонн, мозаичных панно, расписанных потолков… Как водится, возникнут гипотезы: культовая (ритуальные знаки – кабалистические звезды и перекрещенные орудия труда), сатурнально-эротическая (обилие изображений женщин с подчеркнутыми половыми признаками), внеземная концепция (изображение летательных снарядов и людей в скафандрах)… Но чудака, который выскажет бредовую мысль, будто все это имело всего лишь транспортное назначение, обсмеют и лишат ученой степени.

Еще я заметил, что в парижском метро много цветных, примерно столько же, сколько в московском приезжих. Через Аллу я решил прояснить этот вопрос, и мсье Антуан с выстраданным интернационализмом сообщил, что Париж становится новым Вавилоном.

– Это плохо? – уточнил я.

– Это неизбежно! – мужественно улыбнулся бывший учитель истории.

Наши новые французские друзья жили в многоэтажном доме, отдаленно напоминающем московские башни улучшенной планировки, выстроенные специально для каких-нибудь могучих организаций. В подъезде, правда, не было выгородки с дотошным дежурным ветераном, но зато парадную дверь мсье Антуан открыл своим собственным ключом, чем, наверное, и объяснялась министерская чистота на лестнице и противоестественная нетронутость полированных стенок лифта. Пока мы поднимались на восьмой этаж, мадам Марта объяснила, что раньше они имели квартиру побольше и поближе к центру, но после того, как дочки разлетелись из родительского гнезда, решено было перебраться сюда: и подешевле, и потише… А воздух!

Квартирка состояла из трех комнат, кухни-столовой, просторной прихожей и двух ванных-туалетов – одним словом, мечта народного депутата! Нас определили на жительство в просторной комнате с широким супружеским ложем. Двуспальные кровати просто преследовали меня! На крашеных стенах висели шпаги, палаши, кинжалы и даже алебарда. Нам разъяснили, что в этой комнате, когда наезжают, останавливаются дочери с мужьями. Алла озабоченно посмотрела сначала на постель, потом на меня и вздохнула. Как только мы остались одни, я предложил:

– Давай скажем, что у нас в СССР супруги спят отдельно!

– Не поймут… Еще подумают, что мы поссорились…

– А что бы ты делала, если бы на моем месте все-таки оказался Буров?

– ехидно спросил я.

– То же самое – переодевалась…

– Мне выйти?

– Можешь просто отвернуться…

– А Буров не отвернулся бы…

– Константин Григорьевич,– гневно, по-бабушкиному глянув на меня, прикрикнула Алла.– Вы дурак и зануда, станьте в угол!

Слушая мягкое шуршание за моей спиной и опасливые предупреждения Аллы о том, что она еще не готова, я думал об одной странной особенности моего мужского воображения: чем красивее женщина, тем труднее мне представить себе ее наготу. Вот и сейчас я совершенно бессилен вообразить Аллу без одежды. Мне кажется, если я вдруг обернусь, то увижу нечто вроде огромной куклы: лицо, глаза, ресницы, волосы, руки, ноги, а посредине бесполое тряпочное туловище, сшитое из разноцветных лоскутов.

– Я готова! – сообщила она.

На ней было нежно-лиловое шерстяное платье, черные лаковые туфельки и такой же поясок.

– Костя, какие у вас сувениры? – спросила она.

– Самовар. А у вас?

– Матрешки. Вручение даров только по моей команде. Ясно?

– Ясно.

Обед начался с салата, политого маслом и посыпанного чем-то хрустящим. А потом был классический луковый суп, о котором я много слышал и прелесть которого так и не понял. Говорили о семейной жизни. Оказалось, во Франции, как и у нас, жуткое число разводов, семьи распадаются, безотцовщина и прочие кошмарные вещи. Со слов Аллы я понял, что желание наших хозяев принять у себя советскую супружескую пару связано с тем, что они состоят в каком-то добровольном обществе спасения семьи как основы общества и очень рады видеть нас – молодых, красивых, дружных, удивительно подходящих друг к другу. Незаметно показав мне язык, Алла принялась рассказывать о нашем изумительном браке. Оказывается, мы познакомились еще в студенчестве и женаты двенадцать лет! Нашему Мише («О, Мишель!») десять годков, он занимается музыкой, языками, футболом…

– И синхронным плаванием! – бухнул я, вспомнив, как водил Вику в эту самую секцию, ждал ее в сыром предбаннике бассейна, как она старалась и даже научилась высовывать ножку из воды, а потом охладела, простудилась и бросила это самое синхронное плавание.

Алла тяжело вздохнула и продолжала свой рассказ, изредка поясняя мне, о чем идет речь. Оказалось: помимо шикарной квартиры, у нас дача и два автомобиля – один мой, а второй ее. Дальше – больше! Мы оба увлекаемся большим теннисом, а служим программистами в престижной фирме. И эта единственная правдивая информация привела наших хозяев в бурный восторг. Мы узнали, что программисты – люди очень обеспеченные, не то что учителя…

Во время второго блюда, тушеного мяса, которое мы запивали сухим красным вином, напоминающим наше каберне, обсуждали потрясший наших хозяев факт, что проезд в советском метро стоит всего пять копеек. Эти сведения сообщил я, совершенно забыв про свой автомобиль. Мсье Антуан долго считал, царапая карандашом по салфетке, потом показал результат жене – и они хором застонали. Чтобы вывести их из шока, Алла дала команду нести дары. И мы узнали, что матрешки – их давняя любовь, а самовар – недостижимая мечта! Восторг был полный!

После короткого совещания с мадам Мартой мсье Антуан удалился и скоро вернулся с запыленной бутылкой. На этикетке значился 1962 год! Он глядел на нас в ожидании ответного восторга и получил его в полной мере. Выяснилось: каждый сезон они покупают несколько дюжин бутылок нового вина, часть выпивают, остальное хранят в чулане. Год от года вино становится выдержаннее, вкуснее, крепче, а значит – дороже. «Ведь в 62-м,– страстно рассказывал мсье Антуан,– эта бутылка стоила всего несколько франков, а нынче – минимум 100!» Кстати, на сегодняшний день это самое старое вино в их коллекции. Вино пили с сыром – сортов десять было разложено на большом фарфоровом блюде. На вопрос, любят ли сыр в России, мы ответили утвердительно и стали перечислять исторические названия: костромской, ярославский, пошехонский, степной, пикантный, голландский, колбасный, сулугуни, плавленый сырок «Дружба»…

– За дружбу! – почти по-русски провозгласил мсье Антуан и поднял свой бокал с темно-красным, но не ярким, а словно чуть выцветшим вином урожая 1962 года, когда я пошел в четвертый класс. Вино было сухое, терпкое и очень крепкое, от него сразу затеплилось внутри, как от «Старки».

Потом снова говорили о детях, внуках, мадам Марта показывала фотографии, и Алла в самый последний момент пресекла мою попытку достать из бумажника снимок Вики в пионерской форме. Мсье Антуан снова куда-то ушел и принес резную шкатулку из черного дерева. Внутри на красной бархатной подушечке покоился кинжал с инкрустированной ручкой. Понизив голос, бывший учитель истории сообщил, что, возможно, именно этим кинжалом был смертельно ранен Лепелетье. Мадам Марта театрально расхохоталась и что-то раздраженно сказала мужу, тот нахмурился и унес шкатулку, держа ее в руках осторожно, словно отец – позднего ребенка. Из перевода раскрасневшейся от вина Аллы я понял, что несовпадение взглядов на историческую достоверность кинжала, а главное – на его цену, несколько омрачает безоблачную старость супругов.

Спать мы разошлись за полночь. Я еще походил по квартире, якобы рассматривая коллекцию оружия, а на самом деле давая возможность Алле нестесненно подготовиться ко сну. Когда я вступил в нашу комнату, она уже лежала на краешке ложа, до горла закрывшись одеялом, а в воздухе витал свежий запах ее духов.

– Я на тебя не смотрю! – успокоила она и закрыла глаза.

«Было бы на что смотреть!» – подумал я, разувшись, и на всякий случай спрятал носки в карманы брюк.

Позже, выйдя из ванной, примыкавшей к нашей комнате, я ощутил себя гораздо увереннее, привлекательнее и чище.

– Теперь мне понятно, почему товарищ Буров…– игриво начал я.

– Товарищ Буров зря надеялся…– ответила Алла, не открывая глаз.

– А я?

– И не мечтай!

– А как же супружеский долг?

– Я буду кричать!

– Тогда французы подумают, что советские женщины – нимфоманки!

– Неужели ты этим воспользуешься? – спросила она тихо и еще крепче зажмурилась.

– Можешь не сомневаться.

– А мне казалось, ты не такой, как все…

Поразительно, но эта среднешкольная уловка, с помощью которой некогда мои одноклассницы пытались пресекать попытки во время танго сдвинуть ладонь чуть ниже талии, подействовала на меня совершенно обескураживающе. Я осторожно снял со стены шпагу с резным эфесом и, отсекая себе путь к соблазну, положил ее на постель – вдоль сокрытого одеялом Аллиного тела, а сам осторожно улегся по другую сторону клинка.

– Можешь открыть глаза.

– Это по-рыцарски! – после некоторого молчания сказала она.– Ты прелесть…

Шпага начищенно блестела, и только внутри глубокого кровостока сохранилась чернота времени. Алла выключила ночник. От ее тела исходил какой-то странный, одновременно пряный и очень домашний запах, и чем дольше я вдыхал его, тем явственнее ощущал, как внутри меня все туже и туже закручивается сладостная пружина безрассудства. О том, что случится, когда она – очень скоро! – распрямится, я догадывался и потому встал с постели, ощупью нашел в темноте кресло и устроился там в позе эмбриона, укрывшись своим пиджаком. Вино 1962 года почти заставило меня позабыть, что у Аллы нет наготы.

– Там удобнее? – спросила она.

– Спокойнее…

– Ты настоящий мужчина,– вздохнула Алла.– Я тебя уважаю…

– А зачем ты врала им про нас?.. И еще про дачу, теннис, машины?..

– Не знаю… Пусть думают, что мы счастливые и богатые…

– Пусть…

– Но мы же в самом деле могли познакомиться в институте… И все остальное… И дача у нас могла быть… И.машина… Разве нет?

– Спокойной ночи,– ответил я.

– Спасибо,– отозвалась Алла, и мне послышалось, что она улыбается.